Там, где цветет полынь

Китайская пытка водой

Из крана мерно капала вода. Кап. За стеной раздалась тяжелая поступь Натальи. Кап. Скрипнула дверь. Кап. Зашумел сливной бачок. Кап. Снова шаги – будто лохматое чудище тащит тело в берлогу. Кап. Тишина. Кап.

Уля с трудом подняла голову от подушки. В висках пульсировала боль, как после пьянки. Когда Уля в последний раз пила, вспомнить не получалось. Наверное, еще в безбедные годы – терпкий «Лонг-Айленд» тогда был основой хорошего вечера. Во рту пересохло, от нечищеных зубов расползалось тошнотворное. Ульяна застонала, перевернулась на спину. На подушке остался влажный след от натекшей слюны. Уля с отвращением вытерла потрескавшиеся губы и наконец огляделась.

Знакомые обои пузырились на стенах. Окна запотели от влажности так, что за ними можно было разглядеть только серую хмарь и голые скелеты деревьев. Уля лежала поверх одеяла. Распахнутая куртка укрывала плечи: из рукавов она вылезла во сне. Грязные ботинки стояли у дивана, с них успело натечь.

Уля помотала головой. Виски откликнулись новой порцией боли. На столике экраном вниз лежал телефон. Ульяна протянула руку, чтобы перевернуть его, – вдруг звонили с работы?

Плотная повязка на запястье заставила Улю замереть. Память возвращалась к ней рывками. Ослепительно белая комната, холодный кафель, прячущий глаза Анатолий и Гус, берущий в свою властную ладонь ее руку с полынным узором, выбитым на коже. Уля судорожно развернула бинт.

Воспаленная кожа, укрытая пленкой. Линии веточек, бегущие по запястью, замыкаются в кольцо. Уля отчетливо помнила, что Толя успел набить только контур. Но сейчас каждый листик оказался заполнен зеленоватой краской.

Телефон ожил короткой вибрацией. Держа татуированное запястье на весу, Уля дотянулась до трубки. Монохромный экранчик светился конвертом. Один клик на продавленную клавишу – и строчки, присланные с неизвестного номера, заставили забыть о саднящей коже.

«Смертью, брошенной напоказ, – это раз.

Смертью, выданной за слова, – это два.

Смертью, принятой по любви, – это три».

И больше ни слова. Ни подписи, ни расшифровки, ни объяснений. Но наполненная краской веточка на запястье заставляла верить каждой несуразности и странности. Все теперь имело значение, и не одно. Совсем не одно.

– Смертью, брошенной напоказ, – это раз, – повторила Уля, прислушиваясь к себе.

Ничего не екнуло, в ушах не раздался чужой голос. Только вода продолжала капать из потекшего крана.

– Смертью, выданной за слова, – это два. – Кап. Тишина. Кап.

– Смертью, принятой по любви. – Уля зажмурилась в надежде, что за секунду во тьме сообщение подгрузится, откроется еще одна часть, хотя бы подпись, хоть одна сносочка. Ничего.

Экранчик погас. Уля покачала телефон в руке и решительно вскочила. Холодный линолеум встретил ее сыростью. Она поспешила засунуть ноги в ботинки и направилась к выходу, оставляя за собой грязные следы.

Соседская дверь открылась на второй удар. Рэм распахнул ее и застыл на пороге. Без рубашки, в одних заношенных спортивных штанах с вытянутыми коленками, он стоял босиком и смотрел на Улю с неожиданным интересом. Та смешалась.

Смуглая кожа обтягивала его выступающие ребра, впалый живот напрягался в такт дыханию, а широкие брюки на острых костяшках бедер удерживал только крепкий узел ремешка. Рэм чуть наклонил голову и молчал, ожидая чего-то. Уле понадобилась пара мгновений, чтобы понять, как глупо она замерла, разглядывая его.

– Привет, – пробормотала она, протягивая телефон.

Рэм не шелохнулся. В нем что-то неуловимо изменилось: мертвецкая бледность отступила, смуглые щеки подернулись румянцем, а потухшие глаза, так загнанно глядевшие из угла белоснежной комнаты, блестели заинтересованно.

– Что это?

– Телефон. Возьми, там сообщение, я не понимаю… – Уля беспомощно разжала ладонь. Трубка осталась лежать в ней, Рэм лишь перевел взгляд с Улиного лица на руку – ту, что была наспех перевязана бинтом. – Что вообще вчера случилось? Как я оказалась дома? И татуировка… Зачем она?

– Вчера началась твоя игра, – процедил Рэм. – Мы с Толей привели тебя обратно. Боюсь, у соседок осталось много вопросов. А сообщение… Видимо, там задание.

– Задание? Там ерунда полная. – Уля перешла на громкий шепот. – Стишок какой-то, я ни черта не поняла.

– Не черти, – поморщился Рэм. – Это описание подарочков.

Строчки вспыхнули в памяти.

– Смертью, брошенной напоказ… – Уля подняла глаза на Рэма. – Это раз.

– Все так.

– Нет, подожди. Я должна принести ему три подарочка. При чем здесь считалочка?

Рэм не ответил. Но по его виду – хмурому и взлохмаченному – было видно, что Уле он не сочувствует. Она подписала договор, не прочитав строчки мелким шрифтом. И теперь уже ничего не изменить. Жалкая роспись чернилами на бумаге – ничто по сравнению с въевшейся в кожу краской, которая зудела и пульсировала на запястье напоминанием о данном согласии. Рэм потянулся, разминая плечи.

– Думала, просто три вещицы, да? Для Гуса это слишком скучно. Ему нужно лишь то, чего он по-настоящему желает. Что-то связанное с гибелью, брошенной напоказ, например.

– И что это значит? – чуть слышно выдавила Уля.

– Без понятия. – Рэм пожал плечами; на одном виднелся глубокий шрам, похожий на старый ожог. – Это твоя игра, не моя…

Он замолчал, и, пока это молчание длилось, в холодной комнате все капала и капала вода. Кап. Уля судорожно вдохнула. Кап. Шумно выдохнула. Кап. Рэм скривил губы. Кап. И наконец сказал:

– Старик послал меня помочь тебе научиться. Разобраться, как находить искомое. До начала месяца дней шесть, этого должно хватить… Наверное.

– Ты поможешь мне? – прошептала Уля. – С этим всем? С игрой?

Потеплевший было взгляд Рэма мигом стал ледяным.

– Мне нет дела до твоей игры. Запомни это хорошенько. Никто не станет вмешиваться в дела Гуса. Но пока он поручает мне возиться с тобой, я буду. Поняла?

Уля кивнула. На тотальном безрыбье среди желающих протянуть ей руку помощи, по своей ли воле или нет, даже мрачный Рэм, вечно готовый оттолкнуть ее еще дальше, чем она сама от него держалась, выглядел достойной компанией.

– Хорошо. – Рэм порылся в кармане, достал телефон. – Сейчас полвосьмого утра… Я зайду за тобой к десяти, будь готова.

Он бросил на Улю последний взгляд, задержался на завернутом в бинт запястье.

– Подержи под холодной водой, так опухает меньше… – И закрыл дверь.

Нужно было возвращаться к себе, но, пока Уля топталась у дверей Рэма, в коридоре возникла Наталья – она в полудреме брела на кухню, напевая под нос что-то невнятное.

– Доброе утро, – пробормотала Уля, прижимаясь к стене, чтобы протиснуться мимо.

Наталья вздрогнула, посмотрела на грязные следы, оставленные на вымытом Оксаной полу, шмыгнула носом и поспешно скрылась за дверью. В руках она сжимала плетеную авоську с парой крепких капустных кочанов. Час отвратительно пахнущего варева почти настал.

Уля вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Спать не хотелось. Рука зудела, от запястья к плечу бежали колючие мурашки. Не снимая ботинок, Уля прошла к умывальнику. Крохотный и ржавый, он был хлипко приделан к стене, Уля и не пользовалась им, уверенная, что тот отвалится от стены при первом же прикосновении. Кран продолжал монотонно капать. Китайская пытка какая-то, где холодные капли падали вниз, прямо на макушку связанного человека, сводя несчастного с ума. А теперь потекший кран лишал остатков рассудка Улю.

Вода хлынула мутным потоком, стоило повернуть винт в сторону. Слив давно забился, и раковина быстро наполнилась до краев. Уля осторожно размотала бинт и опустила пылающее запястье в воду.

Сквозь ржавую взвесь кожа выглядела смуглее, а вязь из тонких веточек и листьев, напротив, чуть померкла, и так, без красноты опухшей кожи, татуировка стала красивой.

«Интересно, – подумала Уля, – что бы сказала Вилка?»

Думать о Вилке было опасно, эти мысли обнажали то, что следовало спрятать и прогнать прочь. Они были первым шагом к мыслям о маме, доме, а значит, и Никитке. Обо всем утраченном и сломанном. О том, что можно было бы попробовать вернуть, не будь полыни. Той самой, чья веточка плотно сковывала запястье.

– Смертью, брошенной напоказ, – пробормотала Уля, наблюдая, как расходится кругами вода в старом умывальнике. – Я найду такую смерть. Я любую найду, только бы это закончилось.

В десять раздался стук, и Уля тут же открыла дверь. Но Рэм уже скрылся в полутьме коридора. Он больше не сутулился, не вжимал голову в плечи, и куртка перестала казаться взятой напрокат. Ульяна проводила его взглядом, натянула парку, завязала покрепче шарф и поспешила следом, вниз по лестнице, пропахшей котами, прочь от двора в сторону оживленной улицы.

– Куда мы идем? – сбивчиво спросила она, нагоняя Рэма.

– Просто идем, не отставай.

– Не люблю этот район… Тут слишком много…

– Людей? – Рэм повернулся к ней. – Ты боишься их?

– Не их. – Уля растерянно улыбнулась. – Я боюсь, что это снова случится…

– Плохо. Ты не должна бояться того, что выбрало тебя. Иначе в чем смысл?

– Хотела бы я знать, есть ли он вообще.

Рэм хмыкнул и пошел дальше, уверенно лавируя между прохожими. Дойдя до перекрестка, он свернул в сквер.

– Садись. – Рэм кивнул в сторону лавочки.

Уля послушно присела на самый краешек.

– Дай мне свой шарф. – Он требовательно взмахнул рукой, и, пока Уля не развязала крепкие узлы, продолжал нависать над ней с протянутой ладонью.

Мимо прошмыгнула стайка подростков – яркие рюкзаки на фоне серости сквера казались пятнами разлитой краски. Вот один, светловолосый, в мешковатой куртке цвета хаки, толкнул второго, одетого в дождевик, и оба они громко засмеялись, пихаясь острыми кулачками. Сколько им было? Лет по одиннадцать, наверное. Никитка еще не стал бы таким, но топтался бы на самом пороге шумного зала, забитого этими громкими и угловатыми мальчишками. Сердце предательски сжалось. Уля давно уже не позволяла себе вот так сидеть в сквере, полном опасностей. Полном людей – живых, разговорчивых и смеющихся.

Рэм что-то говорил, когда Уля медленно, через силу, отвела взгляд от мальчишек. И свет тут же померк. Уля дернулась в сторону, чувствуя, как краешек скамейки перестает быть опорой, и упала бы в грязь, если бы чужие руки не подхватили ее, усаживая обратно.

– Тихо, тихо, – шепнул Рэм, пристраиваясь рядом.

– Что ты делаешь? – Уля попыталась вырваться, но он крепко прижал ее к себе.

– Пытаюсь тебе помочь. Когда человек лишается одного источника чувств, другие начинают работать еще острее. Зрение помешает тебе сейчас. Да не дергайся ты!

Его пальцы впились в рукава куртки; Уля ничего не видела, колючий ворс шарфа больно царапал лицо. Она шумно выдохнула, чтобы успокоиться, и обмякла, позволяя Рэму обнять себя за плечи.

– Вот так, молодец. Если кто-нибудь пройдет мимо, подумают, что нам просто приткнуться негде. Лишние вопросы тут ни к чему, да?

Уля коротко кивнула.

– А теперь слушай. – Чуть хрипловатый голос Рэма раздавался у самого уха, его дыхание – горячее, с привкусом табака – обжигало щеки. – Ты должна почуять полынь. Я знаю, что ты ее боишься, но сейчас она твой единственный друг и помощник. Позволь ей стать частью тебя.

Он замолчал, подбирая слова, и в этом молчании Уля различила сомнение, будто бы Рэм и сам до конца не верил в то, что так горячо ей шептал.

– Что она вообще? Эта полынь? – Вопрос давно вертелся на языке, и теперь, когда Уля не могла видеть ничего, кроме теплой вязаной тьмы взамен острого взгляда Рэма, задать его было проще.

– Она… Ею пахнет страх смерти. – Уля почувствовала, как напряглись крепко обхватившие ее руки. – Умирающий от старости почти не пахнет полынью. В нем нет того ужаса жертвы, попавшей в капкан. – Тяжелые слова падали с губ Рэма, и Уля почти видела, как те кривятся в болезненной судороге. – Этот страх нам и нужен. Впусти его в себя. Не бойся, не сопротивляйся, вдыхай.

И Уля, завороженная его настойчивым шепотом, вдохнула сырой воздух сквера. Мимо шли люди. По их шагам – тяжелым, чуть слышным, шаркающим, спешащим, неровным – сложно было понять, кто именно идет мимо скамейки. Воздух пах гнилой листвой, парфюмом, мокрым асфальтом – чем угодно, но не полынью.

– Ну же, – повторил Рэм. – Все несут в себе страх. Каждый чего-то боится. Особенно смерти. Страшно тебе – страшно им.

– А чего боишься ты? – чуть слышно спросила Уля, убаюканная теплом объятий.

Рэм чуть заметно отстранился.

– Не отвлекайся. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Уля понимала. Конечно, понимала. Она чувствовала постоянный страх уже много лет. Тот покрывал ее тело тонкой пленкой и путал мысли. Ее собственный страх. И страх чужой. Но как различить его сейчас, когда глаза плотно завязаны кусачим шарфом? Полынь еще не приходила первой. Она медленно настигала Улю в миг, когда все уже свершилось. Чужие глаза встречались с ее, и гибель разворачивалась полотном, замедляя время. Здесь же не было глаз, а лишь тьма и тепло незнакомого тела.

Уля попыталась высвободиться. Рэм чуть ослабил хватку. Она нащупала конец шарфа и потянула, стараясь прервать внезапный плен слепоты, но Рэм отвел ее ладонь в сторону.

– Нет. Так ты не увидишь то, что я пытаюсь тебе показать.

– Я вообще ничего не вижу!

– Потому что ты не слушаешь. И до сих пор борешься с полынью. Но давно уже проиграла ей, – Рэм говорил отрывисто и зло. – И проиграешь снова. Только теперь верх над тобой возьмет Гус.

– Отпусти. – Уля дернулась сильнее.

– Ты боишься. Полынь наполнила тебя до краев, а ты пытаешься бороться с ней. Зачем? – Рэм не отступал, его лицо было совсем рядом с Улиным, его голос проникал в голову, прогоняя мысли и заменяя их своими.

– Я не хочу, – жалобно проговорила Уля. – Отпусти меня.

– Если я сейчас уйду, больше никто не возьмется тебе помогать, понимаешь ты это? – прошипел Рэм, впиваясь пальцами в ее запястье, и то откликнулось ослепительной болью.

Уля дернулась изо всех сил, затылок врезался в мягкое, и хватка наконец разжалась. Уля вскочила, откидывая в сторону шарф. Свет больно ударил по глазам. Рэм сидел на скамейке, потирая щеку ладонью.

– Не нужно делать вид, что ты лучше меня, – зло выкрикнула Ульяна. – Это ты служишь Гусу. Значит, ты уже проиграл, да? – Лицо Рэма стремительно бледнело. – Так почему я должна тебя слушать? Мне не нужна твоя помощь, понял? Я сама со всем разберусь. Иди принеси ему тапочки или чем ты еще занимаешься? А меня не трогай. Никогда больше!

И понеслась прочь, расталкивая прохожих, до самого дома. Когда дверь комнаты с шумом захлопнулась за спиной, Уля поняла, что плачет.

Кап. Рэм больше не станет ей помогать. Кап. До начала месяца, когда странная игра Гуса начнется по-настоящему, осталось шесть дней. Кап. А впрочем, уже пять. Кап. Как разобраться со всем этим в одиночку, осталось вопросом. И, кажется, неразрешимым.