Танец времени

Глава 12

Пустыня Тар

Недалеко от Железного Треугольника

Три дня спустя, на рассвете, Велисарий с небольшим эскортом въехал в пустыню Тар. «Великую индийскую пустыню», как ее еще иногда называли.

Они отъехали недалеко. Не дальше, чем смогли за три дня с момента отъезда из Треугольника. Отчасти потому, что телохранители Велисария к этому времени уже почти постоянно донимали его вопросами безопасности. Им совсем не понравилось, когда он сообщил им, что планирует покинуть Треугольник для недельной разведывательной вылазки. Телохранители придерживались вполне разумного мнения, что разведывательными вылазками должны заниматься разведчики, а не главнокомандующие.

Велисарий не спорил с ними в принципе. Эта вылазка не была и одним из тех периодических просчитанных рисков, на которые он шел, чтобы доказать своим людям, что готов разделять с ними опасности и трудности. Это была, по сути, самая обычная разведка, и он не ожидал встретить на ней врагов.

Да и с чего бы? Пустыня Тар сама по себе была достаточным врагом для любого человека. За исключением нескольких небольших кочевых племен, никто не отваживался заходить в нее по доброй воле. У малва не было никаких логичных причин отправлять патрули вглубь пустыни. В любом случае, Велисарий позаботился о том, чтобы войти в пустыню значительно южнее самых передовых отрядов малва.

Эйд был доволен ситуацией не больше, чем телохранители.

Это чистая глупость. Зачем ты вообще этим занимаешься? Ты уже пересекал Тар один раз, когда бежал из Индии. И не пытайся отрицать! Я был там, помнишь?

Велисарий на мгновение проигнорировал его. Его взгляд продолжал скользить по пейзажу, впитывая его как можно лучше.

Да, он пересекал эту пустыню однажды, хоть и на значительном расстоянии к югу. И все же то, что он видел здесь, не сильно отличалось от того, что он видел годы назад. Пустыня Тар, как и большинство пустынь, была во многом однообразна.

Да, я помню, но мои воспоминания принадлежали тому человеку, который пересекал эту пустыню тогда. Один человек, в одиночку, на верблюде, а не на лошади, и с большим запасом воды и припасов. Мне нужно было увидеть это снова, чтобы по-настоящему воскресить все воспоминания.

Я мог бы сделать это для тебя, — сварливо заметил Эйд. Одной из кажущихся волшебными способностей кристалла была возможность возвращать любые воспоминания Велисария — по крайней мере, те, что были у него, пока Эйд был с ним, — так живо, словно они только что произошли.

Велисарий слегка покачал головой.

Все равно не то. Мне нужно снова почувствовать этот жар на своей коже. Оценить его, так же как я оцениваю сухость и бесплодность.

Он легким кивком головы подозвал к себе Аббу, ехавшего чуть позади слева.

— Что думаешь? — спросил он предводителя своих арабских разведчиков.

Седобородое лицо Аббу хмуро уставилось на пустыню.

— Это ничто по сравнению с Руб-эль-Хали!

Удовлетворив бедуинскую честь, он пожал плечами.

— И все же это настоящая пустыня. Даже оазисов нет, как мне говорили.

Он прав, — вмешался Эйд. — Их нет. Пустыня не так плоха, как станет через полтора тысячелетия, когда появятся первые настоящие записи. Тар — довольно молодая пустыня. И все же, как говорит старый бандит, это действительно настоящая пустыня. И артезианских скважин тоже нет.

Велисарий с минуту размышлял над этой проблемой.

А мы могли бы вырыть собственные колодцы?

Я мог бы найти для тебя места. По крайней мере, очень вероятные. Записи хорошие, и водоносные слои не должны были сильно измениться. Но гарантий нет, и… В такой скверной пустыне, если хоть одна из моих оценок окажется неверной, это может обернуться катастрофой.

Велисарий был настроен куда более оптимистично, чем Эйд. Он много раз убеждался, что сверхчеловеческий интеллект Эйда, хоть и часто давал сбои в вопросах, касающихся человеческих эмоций, редко подводил, когда дело касалось прямой дедукции на основе массы эмпирических данных.

И все же он не видел причин идти на ненужный риск.

— Аббу, если я пошлю тебя и нескольких твоих людей через эту пустыню — дюжину или две, сколько пожелаешь, — вместе с картой, указывающей вероятные места для рытья колодцев, вы сможете их найти?

Лицо Аббу было кислым.

— Я плохо читаю карты, — проворчал он. — Терпеть не могу эти новомодные штуковины.

Велисарий подавил улыбку. То, что сказал Аббу, было правдой — по крайней мере, та часть, что он терпеть не мог эти штуковины, — но предводитель разведчиков был вполне способен читать их достаточно хорошо. Даже если бы и не был, у него было несколько молодых арабов, которые могли читать и толковать карты не хуже любого грека. На самом деле, здесь больше играла роль естественная неприязнь старого бедуина к перспективе рытья множества колодцев в пустыне.

В любом случае, ты был бы идиотом, если бы доверил ему сделать это как следует. Если хочешь, чтобы колодцы были хорошими — такими, на которые можно будет положиться через недели или месяцы, — лучше использовать греков.

Опять деда щи варить учишь? Я просто хочу, чтобы Аббу нашел места. А для работы я пошлю с ним своих букеллариев. Фракийцы справятся даже лучше греков.

Когда он изложил план Аббу, предводитель разведчиков смягчился.

— Тогда легко, — объявил он. — Три недели займет.

— Не дольше?

Аббу прищурился, глядя на пустыню.

— Может, месяц. Ты говоришь, Тар в ширину триста миль?

Не совсем, — вмешался Эйд. — Не сегодня, пока еще не произошло худшего иссушения. Скажем, двести миль настоящей пустыни и по пятьдесят миль окраины. Мы, собственно, еще на окраине.

— Считай, двести миль настоящей пустыни, Аббу, и еще по пятьдесят с каждой стороны вот такой местности.

Старый араб провел пальцами по бороде.

— И ты хочешь, чтобы мы использовали лошадей. Не верблюдов?

Велисарий кивнул.

— Тогда, как я и сказал, три, может, четыре недели. Обратно будет быстро, колодцы-то уже вырыты.

Аббу слегка склонил голову, глядя на Велисария прищуренными глазами.

— Какую дерзость ты замышляешь, генерал?

Велисарий указал подбородком на восток.

— Когда придет время — если оно придет, — я, возможно, захочу повести экспедицию через эту пустыню. В Аджмер.

— В Аджмер? — Глаза арабского вождя едва ли не вылезли из орбит. — Ты безумен! Аджмер — главный город раджпутов. Тебе понадобится десять тысяч человек, а то и пятнадцать, чтобы захватить город. А потом, если повезет, ты его удержишь против контрудара.

Он вытянул руку и перевернул ее, этим жестом одновременно указывая на пустыню и отметая все остальное.

— Ты не сможешь, генерал, не сможешь, даже ты, провести через эту пустыню больше тысячи человек. Даже с вырытыми колодцами. Даже в этот прекрасный сезон раби, а ведь скоро наступит жара гарама. На верблюдах, может, две тысячи. Но на лошадях? Тысяча, не больше!

— А я, собственно, и не планировал брать тысячу, — мягко сказал Велисарий. — Думаю, пятисот моих букеллариев будет достаточно. Плюс двести твоих разведчиков в качестве застрельщиков.

— Против раджпутов? — Аббу яростно замотал головой. — Ни единого шанса, генерал. Даже с пятью сотнями твоих лучших фракийцев. Даже с великолепными арабскими разведчиками. Мы и в поле зрения Аджмера не попадем, как нас сметут. Не все раджпуты в Декане с Дамодарой, знаешь ли. Многие остались.

Велисарий безмятежно кивнул.

— Очень многие, по словам моих шпионов. Я на это и рассчитываю, собственно. Мне нужно, чтобы к нашему прибытию в Аджмере или его окрестностях было не меньше пятнадцати тысяч раджпутов. Двадцать было бы еще лучше.

Аббу закатил глаза.

— Что за безумие? Ты ожидаешь, что раджпуты изменятся? Станут ягнятами там, где прежде были львами?

Велисарий усмехнулся.

— О, нет, конечно. От раджпутских ягнят мне проку не будет. Но… да, Аббу. Если я это сделаю — а я вполне могу и не сделать, поскольку сейчас это лишь возможность, — то я ожидаю, что раджпуты изменятся.

Он развернул коня.

— Больше я ничего не скажу. Все это, в любом случае, лишь предположения. Вернемся в Треугольник.

* * *

Вернувшись в Треугольник, Велисарий отдал три приказа.

Первым он вызывал Ашота из Суккурского ущелья. Он больше не был там нужен как командир римских сил, поскольку персы установили над этим районом прочный контроль.

— Я, конечно, хочу, чтобы он возглавил букеллариев, — сказал он Маврикию, — раз уж тебе придется остаться.

Букелларии были отборным отрядом фракийских катафрактов Велисария, тяжелой панцирной конницы. По сути, его личная армия, которую он содержал уже много лет. И немаленькая: к этому времени она насчитывала семь тысяч человек. Он мог себе это позволить, поскольку огромная добыча, захваченная за годы успешных кампаний — сначала против персов, а затем в союзе с ними против малва, — сделала Велисария богатейшим человеком в Римской империи, за исключением Юстиниана и Феодоры.

Маврикий был предводителем этих букеллариев с момента их создания, более десяти лет назад. Но сегодня он, по сути, был заместителем главнокомандующего всей римской армией в Пенджабе.

Маврикий хмыкнул.

— Ашот справится. Но я все равно считаю, что это безумная затея.

— Она может и не состояться, — заметил Велисарий. — Это, так сказать, рискованная ставка, зависящая от нескольких факторов, которые мы совершенно не контролируем.

Маврикий нахмурился.

— Ну и что? «Рискованная ставка» и «не контролируем» — вот два словосочетания, которые лучше всего описывают эту войну с самого начала.

Верно сказано! — вмешался Эйд.

Велисарий мысленно метнул в кристалл очень косой взгляд.

Если я правильно помню, это ты и начал эту войну.

О, вздор! Я лишь указал на неизбежное.

* * *

Вторым приказом, отданным им сразу же после первого, он вызывал Агафия из Месопотамии.

— Он нам там тоже больше не нужен, — объяснил он Маврикию.

— Нет, не нужен. Хотя мне и страшно подумать, какой хаос эти чертовы персы устроят в нашей логистике без Агафия, который бы их подгонял. И все же…

Хилиарх провел пальцами по своей седой бороде.

— Здесь он нам нужнее. Если ты помчишься в этот свой нелепый безумный бросок, мне придется командовать войсками здесь. Кровавая будет битва, по всему фронту.

— Кровавее, чем все, что ты когда-либо видел, — согласился Велисарий. — Или я когда-либо видел, или кто-либо вообще. Две величайшие армии, когда-либо собранные в истории, будут молотить друг друга на фронте не шире двадцати миль. И малва будут молотить, Маврикий. Можешь быть уверен, Линк отдаст этот приказ, прежде чем чудовище отбудет. Чего бы ему это ни стоило, он захочет, чтобы эта римская армия сидела в своей клетке и не могла за ним погнаться.

В хмыканье Маврикия прозвучала даже нотка настоящего юмора. Небольшая, конечно.

— Зато никаких хитроумных маневров не потребуется. Ничего, для чего действительно нужен изворотливый ум Велисария. Лишь дюжий, простодушный Маврикий из Фракии, подобный сотнику из Библии. Говорящий одному: приди, и приходит. Говорящий другому: иди, и идет.

Велисарий улыбнулся, но ничего не сказал.

Маврикий снова хмыкнул, увидев улыбку.

— Что ж, это я, конечно, могу. И согласен, что будет очень полезно иметь здесь Агафия. Он сможет управлять всем остальным, пока я командую на передовой.

* * *

Третий приказ он отдал Ашоту, несколько дней спустя, как только тот прибыл.

Вернее, это был целый набор приказов. Какой из них Ашот решит исполнить, будет зависеть… от того и от сего.

— Изумительно, — сказал Ашот, когда Велисарий закончил. Коренастый армянский катафракт обменялся с Маврикием знакомым взглядом. Тем самым, что переводился примерно как: какими грехами мы заслужили такого юного безумца в командиры?

Но вслух он ничего из этого не произнес. Даже обмен взглядами был скорее привычкой, чем чем-то действительно идущим от сердца. Не то чтобы он и Маврикий не привыкли к подобному за столько лет.

— Не сомневаюсь, что Кунгас согласится, — сказал он. — Так что я должен вернуться в течение месяца.

Велисарий вскинул бровь.

— Так скоро?

— Есть свои преимущества в том, чтобы работать с персами так тесно, как я, генерал. Я знаю в Суккуре по меньшей мере двух дехкан, которые знакомы с местностью, через которую мне придется пройти, чтобы добраться до Кунгаса. Они проведут меня, и довольно охотно.

— Хорошо. Сколько людей тебе нужно?

— Не больше тридцати. По тому маршруту, которым я пойду, мы не должны встретить малва. Тридцати хватит, чтобы отпугнуть любых разбойников. Большее число нас только замедлит.

* * *

Ашот и его небольшой отряд уехали на следующее утро. После этого Велисарий вернулся к осадной рутине.

— Ненавижу осады, — заметил он Калоподию. — Но должен сказать, они не требуют особых размышлений, как только все утрясется.

— Не в обиду, генерал, но если вы думаете, что ненавидите осады, предлагаю вам попробовать написать о них историю. Грамматика и риторика не всесильны.

* * *

Антонина уставилась на послание в своей руке. Она пыталась вспомнить, испытывала ли когда-нибудь в жизни такие противоречивые чувства.

— Это самое странное выражение лица, какое я когда-либо видел на тебе, — задумчиво произнес Усанас. — Хотя оно немного напоминает мне выражение, которое я однажды видел на лице одного молодого греческого аристократа в Александрии.

Пытаясь выиграть время и разобраться в своих чувствах, Антонина пробормотала:

— С каких это пор ты знаком с греческими аристократами в Александрии?

Подняв глаза, она увидела, что Усанас улыбается — той самой безмятежной улыбочкой, которая всегда выглядела на его лице немного обескураживающе.

— Я прожил разнообразную жизнь, знаешь ли. Не всегда был прикован к этому жалкому африканскому захолустью в горах. В тот раз — а их было несколько — юноша возомнил себя философом. Я показал ему, что это не так.

Развалившийся на стуле в салоне Антонины Эзана хмыкнул. Он, конечно, не обиделся на шпильку Усанаса в адрес Аксума. Отчасти потому, что привык; отчасти потому, что по опыту знал: единственный способ справляться со шпильками Усанаса — игнорировать их.

— И это вызвало на его лице столь странное выражение? — скептически спросил он. — Я бы подумал, что один из твоих сокрушительных логических выпадов, равных которым мир не видел со времен Сократа, просто поверг бы его в ужас от собственного невежества.

Эзана и сам был не промах, когда дело доходило до колкостей или до цветистых фраз. Усанас, оценив это, сверкнул быстрой улыбкой и пожал плечами.

— Увы, нет. Мое опровержение было настолько выше его понимания, что этот желторотый юнец даже не осознал, что я, так сказать, интеллектуально его выпотрошил. Нет, странное выражение появилось не прошло и пяти минут, как прибыл гонец с вестью, что отец парня скончался в Константинополе. И что он унаследовал одно из крупнейших состояний в империи.

Он ткнул пальцем в сторону лица Антонины.

— Вот такое выражение.

Она не знала, смеяться ей или хмуриться. В итоге у нее получилось и то, и другое.

— Это письмо от Феодоры. Отправлено телеграфом в Александрию, переслано в Миос-Ормос, а оттуда доставлено посыльным судном. — Она подняла его. — Мой сын — и его жена Тахмина тоже — едет с визитом к нашим союзникам. Начиная, конечно, отсюда, с Аксума. Он отправится с нами в Индию.

— А-а. — Усанас кивнул. — Все объясняет. Твой восторг от неожиданной перспективы увидеть сына гораздо раньше, чем ты ожидала. Твое огорчение от того, что придется отложить долгожданное воссоединение с мужем. Материнский инстинкт настоящей египтянки, столкнувшийся с похотливыми привычками греческой блудницы.

Он и Эзана обменялись суровыми взглядами.

— Тебе следует дождаться сына, — изрек Эзана. — Даже если ты и греческая блудница.

Антонина одарила их своей самой милой улыбкой.

— Хотела бы я напомнить вам обоим, что гречанки также являются лучшими и самыми опытными отравительницами в мире. А вы в Эфиопии не держите дегустаторов.

— В этом что-то есть, — подтвердил Усанас.

Эзана снова хмыкнул.

— И все же ей следует дождаться сына. Даже если она…

— Конечно, я дождусь сына, вы… вы… гребаные идиоты!

* * *

На следующий день, однако, настала ее очередь подкалывать Усанаса.

— Что? Если тебе так тяжело, почему бы не уехать сейчас? Нет причин ждать здесь прибытия Фотия. Ты наверняка найдешь, чем занять время в Бароде — или, скорее всего, в Чахбехаре, — раз уж так привык к однообразной жизни в этом африканском захолустье.

Усанас нахмурился. В один из тех редких моментов с тех пор, как она встретила его много лет назад, у бывшего охотника-банту не нашлось готовой колкости в ответ.

— Проклятье, Антонина, это действительно тяжело. Раньше не было, потому что…

— Да, я знаю. Разум — даже твой, о великий философ, — раскладывает разные вещи по разным полочкам. Так удобнее, и это позволяет избежать проблем.

Усанас провел пальцами по голове.

— Да, — коротко сказал он. — Даже мой. А теперь…

Его взгляд начал блуждать в сторону окна, у которого они стояли. Затем он отвернулся.

Антонина наклонилась и взглянула во двор внизу, один из нескольких в Тааха Мариам. Рукайя все еще была там, сидела на скамье и держала на руках своего ребенка.

— Она очень красива, — тихо сказала Антонина.

Усанас все еще смотрел в сторону.

— Красоту я мог бы с легкостью игнорировать. Я не деревенский мальчишка. — На миг мелькнула знакомая улыбка. — По крайней мере, уже нет. Помню время, когда один ее вид парализовал бы меня.

Он неловко пожал плечами.

— Гораздо труднее игнорировать остроумие и ум в сочетании с красотой. Проклятая девчонка даже хорошо образованна для своего возраста. Дай ей десять лет…

Антонина взглянула на него.

— Я ведь выбрала ее в жены царю, знаешь ли. И не какому-нибудь, а Эону. И выбрала, я думаю, очень хорошо.

— Да, это так. Эон был без ума от нее. Я всегда понимал почему, но и тогда это на меня не действовало.

— Свадьба будет завтра, Усанас. Уезжай послезавтра, если хочешь.

— Не могу, Антонина. Во-первых, это будет выглядеть странно, ведь все теперь знают, что ты ждешь Фотия. Люди решат, что это потому, что я недоволен девушкой, а не… ах, совсем наоборот.

Он снова посмотрел на нее.

— Но большая проблема — это Кутина. Которую мы сейчас должны обсудить. Прежде чем что-либо делать, я должен решить этот вопрос. Люди уже судачат об этом.

Антонина поморщилась. Как бы она ни была в целом довольна своим решением проблемы престолонаследия в Аксуме, мир не был идеален, и ее решение разделяло это несовершенство. Большинство проблем она могла игнорировать, по крайней мере, лично, поскольку они в основном касались обид и недовольства людей, которых она и так считала слишком высокого о себе мнения.

Но Кутина…

— Я не знаю, что с ней делать, — с грустью призналась она.

Эта девушка была самой верной и способной служанкой, какая у Антонины когда-либо была. И теперь она отплатила ей тем, что разлучила ее с Усанасом, с которым у нее сложились отношения, выходившие далеко за рамки случайной сексуальной связи.

— И я не знаю, — сказал Усанас. Его тон был, пожалуй, еще печальнее. — Она, конечно, всегда знала, что как аквабе ценцену мне в конечном итоге придется заключить династический брак. Но…

Он снова пожал плечами.

— Положение наложницы было для нее приемлемо.

— Теперь это невозможно. Ты же знаешь.

— Да. Конечно. — Поколебавшись мгновение, Усанас подошел к окну и посмотрел вниз.

— Она подошла ко мне по этому поводу два дня назад, знаешь ли, — пробормотал он.

— Рукайя?

— Да. Она сказала, что понимает мою привязанность к Кутине и не будет возражать, если я оставлю ее в качестве наложницы. — Он улыбнулся, отвернулся от окна и поднял палец. — «Но только одну!» — сказала она. — «Кутина — это другое. Заведешь других — и я тебя отравлю. Не наложницу — тебя!»

Антонина усмехнулась.

— Это… очень похоже на Рукайю.

Это было так, хотя Антонина сомневалась, что Рукайя действительно сможет так легко справиться с ситуацией. Конечно, девушка была арабкой и, следовательно, знакома с институтом наложничества. Даже ее недавнее обращение в христианство не имело бы большого значения, если вообще имело. Церковь, может, и осуждала наложничество, но оно было довольно распространенной практикой и среди богатых христиан, включая многих епископов.

И все же она уже некоторое время была царицей, да еще и царицей Эона. Со стороны Эона никогда не было и намека на интерес к наложницам. Конечно, с такой женой, как Рукайя, это было неудивительно. Она была не только, возможно, самой красивой женщиной в Аксумском царстве, но и обладала умом, сообразительностью и очаровательным характером.

Но это все равно не имело значения.

— Усанас…

— Да, да, я знаю. — Он махнул рукой. — Совершенно невозможно, учитывая природу моей новой должности ангабо. Ситуация и так будет достаточно щекотливой, нужно будет убедиться, что дети, которых мне родит Рукайя, будут иметь правильные отношения с Вахси. Внести в этот хрупкий баланс еще одну партию детей от Кутины…

Он покачал головой.

— Это было бы безумием. Она ведь не бесплодна.

Единственная беременность Кутины закончилась выкидышем. Это, конечно, не было чем-то из ряда вон выходящим. Скорее всего, следующая беременность Кутины принесет ей ребенка.

Внезапно Усанас снова покачал головой, но на сей раз с горькой усмешкой.

— Ха! И хорошо еще, что Рукайя так мила и приятна. Боюсь, для могучего Усанаса больше не будет любовных приключений. Будучи аквабе ценценом, я мог позволить себе в таких делах почти все, и это вызывало лишь смешки. А в роли ангабо мне придется стать подобным жене Цезаря, которой вы, римляне, так кичитесь… хотя, замечу, я не вижу, чтобы вы часто этому соответствовали.

Антонина усмехнулась.

— Феодора соответствует. Что, учитывая ее прошлое, может показаться некоторым ироничным. С другой стороны, у положения бывшей шлюхи — уж поверь мне — есть одно преимущество: ты не подвержена женской иллюзии, будто мужчина в чужой постели куда интереснее, чем в твоей собственной. — Она высунула язык. — Тьфу.

— Могу себе представить. Однако…

— Да, знаю. Мы ни на шаг не приблизились к решению. А проблема хуже некуда, потому что Кутина теряет не только тебя, но и меня. Я же не могу оставить ее своей служанкой, когда ты будешь сопровождать меня в той же поездке с…

Ее голос угас. Внезапно взглянув на Усанаса, она увидела в его глазах тот же слегка расфокусированный взгляд, который, как она подозревала, был и у нее.

— Фотий, конечно, должен будет согласиться, — задумчиво произнес Усанас. — Вернее, Тахмина.

Антонина попыталась покрутить эту мысль, найти в ней слабые места.

— Но это все равно оставляет проблему: Кутина будет с нами. Люди могут подумать…

— Пф! — Когда Усанас отдавался этому чувству, его презрительная гримаса могла быть столь же великолепна, как и его ухмылка. — Что еще за «люди»? Единственные «люди» — вернее, человек, — кто здесь имеет значение, это Рукайя. И она мне поверит, а уж тебе-то точно поверит, когда мы ей все объясним. А что до остальных…

Он пожал плечами.

— Какая разница, какие сплетни ходят, если Рукайя не обращает на них внимания? Со сплетнями легко справиться. Игнорируй их, пока не станут слишком навязчивыми, а в этот момент сообщи Эзане, что Болтуны Альфа, Бета и Гамма стали помехой. Вскоре после этого Болтуны Альфа, Бета и Гамма либо перестанут быть помехой, либо перестанут быть вообще.

Появилась ухмылка.

— Такой удобный малый, этот Эзана, пусть ему и недостает должного пиетета к моим философским талантам.

Чем больше Антонина обдумывала эту идею, тем больше она ей нравилась.

— Да. В конце концов, поездка закончится. И пока поблизости не болтаются неудобные бастарды Усанаса, — тут она бросила на него многозначительный взгляд, — никакой проблемы нет. Кутина отправляется в Константинополь одной из служанок Тахмины, и…

Ее лицо прояснилось.

— У нее все будет хорошо. Ты уже начал ее обучать. Если она продолжит — а она очень хорошенькая и очень способная, — то в конце концов удачно выйдет замуж. Семья из сенаторского сословия не исключена, если она заслужит благосклонность Тахмины. В чем я нисколько не сомневаюсь.

На мгновение они с Усанасом посмотрели друг на друга с тем особым удовлетворением, какое испытывают заговорщики, придя к особенно удачному сговору.

Затем Усанас нахмурился.

— Напоминаю. Фотий должен будет согласиться.

Выражение лица Антонины стало — во всяком случае, она на это надеялась — подобающе возмущенным.

— Конечно, согласится! Он же мой сын, идиот!

* * *

Когда две недели спустя прибыл Фотий, у него, собственно, не было никакого мнения на этот счет.

— Как хочешь, мама, — произнес одиннадцатилетний мальчик покорным, но почтительным тоном.

Старшая невестка Антонины, с другой стороны, оказалась куда проницательнее.

— Какая чудесная мысль, матушка! И как вы думаете, она согласится носить и для меня кирасу? — Шестнадцатилетняя девушка весьма правдоподобно захлопала ресницами перед мужем. — Мне кажется, я бы хорошо смотрелась в кирасе, Фотий, как ты думаешь?

Фотий поперхнулся.

— Только не в постели! — запротестовал он. — Я же руки сломаю, пытаясь почесать тебе спинку.