Танго с манекеном

– Здравствуйте. Могу я поговорить с месье… секунду… Малабаром? Грег… просто Грег. Скажите ему, что я вчера прилетел из Ниццы, он должен быть в курсе.

Телефон своего коллеги в Париже дал отставной штангист Дюпон из Карлтона, когда узнал, что он принял решение совершить путешествие по следам похитителя чемоданов.

– Месье Малабар? Да, это… Лучше – просто Грег… Мы могли бы встретиться сегодня? Нет, в полдень у меня другая встреча, – накануне они договорились с Мэттью и Мари, что соберутся у него в лофте. – Прямо сейчас? Отлично. Как к вам добраться?

Ехать нужно было на Большие бульвары. Не так далеко, но, чтобы не терять время, можно позвонить Жану-Батисту, вдруг он свободен…

Повезло. Все же очень удобный самаритянин. Хотя, и не бескорыстный, конечно.

В машине Грег думал, что, по существу, не испытывает большой привязанности к своему чемодану. Но было любопытно как-то раскрутить эту историю до конца.

Выйдя в самом конце бульвара Пуассоньер, он оказался прямо рядом с лавкой, в которой, как и в тысячах подобных, продается всякая всячина – сувениры, пластмассовые часы, шарфы, батарейки, китайские зонтики…

Иногда это очень кстати. Можно, например, завершить начатую вчера экипировку.

Он выбрал себе вязаный красный шарф, который было отлично наматывать вокруг шеи и наблюдать, как он ловит ветер двумя мягкими длинными щупальцами, и берет такого же цвета. Вот теперь похоже на парижского фотографа. Немного карикатурного, чуть-чуть не в себе, но – очень парижского… Продавец так проникся его новым имиджем, что, немного перепутав профессиональную принадлежность покупателя, подарил в довершение облика резиновый клоунский нос – красный, на прочной резинке. Нос был хорош – при нажатии на него он начинал светиться и издавал громкий мажорный писк. Правда, для первой встречи с очередным детективом это будет, наверное, чересчур. Пусть пока полежит в кармане…

Здание, в котором находился офис Малабара, было зажато между магазином «Вёрджин» и каким-то отелем средней руки. Несколько латунных табличек справа от двери: дантист, адвокатская контора, ага, вот оно – «Детективное агентство Палиндром 101, Антуан Малабар». Ответил кокетливый женский голос, кажется, тот же, что и по телефону.

– Месье Грег? Третий этаж, направо.

Что же это у них все лифты на полтора человека… Если вдруг приспичит спускаться с найденным чемоданом, то либо чемодан, либо – ты сам. Выход один – верхом на чемодане. Девятнадцатый век… Может, поэтому лифт и не меняют?

В приемной за столом сидела худощавая брюнетка с тонкими чертами лица. Строгость офисного костюма начисто разбивалась игривым розовым шейным платком. Не красавица, даже совсем, но что-то такое… Тот самый парижский шарм, видимо.

– Месье Малабар ждет вас, – она указала на двустворчатую дверь и улыбнулась. Точно, тот самый шарм и есть. – Вы будете чай или кофе?

– Кофе. А что еще есть?

– В это время суток? – девушка моргнула.

– Я недавно из Америки, знаете, столько часовых поясов… Путаю время суток.

– Тогда лучше всего кофе.

– Да? А я хотел чай…

– Кофе, месье Грег, – она развернулась к стоявшей за ее спиной кофеварке.

– Ок. А вас как зовут?

– Я, к сожалению, занята вечером.

– Красивое имя. Длинное.

Дверь кабинета раскрылась, и на пороге появился высокий, подтянутый крепкий мужчина с рубленым профилем и глубоко посаженными глазами. Черные волосы чуть тронуты сединой у висков. Орел.

– Антуан Малабар, – представился он, сжимая сильной ладонью руку Грега. – Жози, сделай мне тоже кофейку. С коньяком.

– В это-то время? – удивился Грег.

– Думаете, ни к чему? – Малабар задумался. – Вы правы. Жози, просто коньяк, без кофе. Прошу вас, – он распахнул перед посетителем двери в кабинет.

Комната была небольшой, но продуманной. Вдоль стен выстроились шкафы с картотеками, за столом – несколько полок со справочниками, по центру – в золоченой рамке постер, напоминающий поле для игры в крестики-нолики, в каждой клетке которого было по одной латинской букве. А на каминной полке, совершенно по-домашнему, стояло несколько фотографий. Центральная изображала хозяина кабинета в облачении монаха, зорко всматривающегося в беспокойную морскую даль.

– Красивый наряд, – заметил Грег, указав на снимок.

– Да… Это в Камарге, под Марселем. Было одно любопытное дело, связанное с наследием Писарро… А наряд – для маскировки. Хотя, нужно сказать, очень располагает к неспешным размышлениям. Кстати, садитесь.

Хозяин кабинета привычно расположился за столом в огромном кожаном кресле, а Грег сел напротив. Кресло было не таким роскошным, но удобным. Некоторое время он разглядывал бронзовый письменный прибор, по прихотливой фантазии мастера выполненный в форме листа Мебиуса, пронзенного изящной чернильной ручкой.

Раскрылась дверь, и секретарша внесла поднос с напитками, поставив перед Малабаром широкий бокал с благородной жидкостью и чашку – перед Грегом.

– Ваш чай, месье Грег. И печенье.

– Все же чай?

Девушка еле слышно прыснула, плавно увела взгляд и удалилась.

– Милая секретарша. Жозефин, кажется?

– Кажется, – ответил детектив, туманно глядя ей вслед. – Племянница.

– Конечно, – Грег счел нужным два-три раза согласно кивнуть головой. – Ваш коллега из Канн рассказал вам о моей проблеме?

– Да, он написал мне, – детектив извлек из ящика папку, в которой было закреплено несколько факсимильных листов. Грег узнал копию злополучной багажной бирки. – Кстати, как он там? Все так же не вылезает из своего прокуренного кабинета, заглядывая в вечный бокал с Мартелем?

– Простите? – странное какое ощущение. Именно этот образ пожилого толстячка, склоненного над бокалом, представлялся в Каннах и ему, пока он не познакомился с Дюпоном очно.

– Я имею в виду, что старине Жан-Полю полезно было бы хоть раз в год выходить из отеля, дышать морским воздухом. Хотя, он из той редкой породы профессионалов, которым, чтобы раскрыть дело, не нужно ничего, кроме тишины и хорошего коньяка. Я даже удивлен, что он не нашел ваш багаж, для него это редкость.

– Я тоже… А вы сейчас о ком говорили? – Грег немного склонил голову влево.

Детектив склонил свою вправо, и некоторое время они сидели так, разглядывая друг друга. Интересная какая манера смотреть… Под взглядом Малабара собеседник начинал чувствовать себя не пострадавшим, а подозреваемым.

– Пойдем сначала, – сыщик обратился к нему, как терпеливый профессор к блондинке. – В аэропорту Ниццы вы взяли чужой чемодан.

– Был грех.

– В Карлтоне вы сообщили об этом, причем утверждали, будто бы ваш собственный чемодан бесследно исчез.

– Немного странная интерпретация, но в целом – так.

– Поскольку в ваших показаниях вы явно путались, за дело взялся детектив.

– Гм…

– Его зовут…

– Франсуа Дюпон.

Малабар несколько секунд рассматривал его, будто решая, зачем ему так глупо лгать в самом начале разговора, потом взял ту же папку и посмотрел в конец листа, туда, где виднелась неразборчивая подпись. Бровь детектива поднялась вверх и, ничего не сказав, он отложил папку. Вот так вот, не забывайте, месье, о презумпции невиновности.

– А ваша фамилия, Малабар, – она арабского происхождения? – с невинным интересом спросил Грег.

– А ваша?

– Я первый спросил, – просиял Грег.

– Нет, французского. Ваша очередь.

– А моя – Таннер. Американская.

– А в жизни вы чем занимаетесь?

– Я фотограф.

– Фотограф, у которого номер в Карлтоне?

– Я хороший фотограф. Востребованный.

– В Каннах тоже снимали?

– Да. Пингвинов.

– Пингвинов… В Каннах… Не жарко им там?

– Наверное. Но они это скрывают.

– Поэтому и вы, чтобы не бросаться в глаза, жили в отеле под чужой фамилией? И с чужим чемоданом?

Грег и не заметил, как оказался в ловушке. А он поживее Дюпона, этот парижанин. Однако, какая неприятная манера строить дискуссию.

– Слушайте, неужели нужно объяснять частному детективу, зачем люди на Лазурном Берегу называются в отелях другими именами?

– Логично… Жаль только, что старина Жан-Поль все же ушел на покой.

– У него достойная смена. Сильная.

Некоторое время Малабар вновь изучающее разглядывал его. Потом совершенно неожиданно сказал:

– Я берусь за ваше дело. В нем что-то есть…

– Да, как минимум, мой чемодан.

– Поищем… Вот моя карточка. Оставьте мне ваш телефон. И, раз вы по каким-то мотивам предпочитаете, чтобы вас звали по имени, зовите меня также – Антуан.

– Отлично. А вот и моя, – он извлек карточку фотографа Таннера.

Надо же, пригодилась буквально в первое утро.

– Машина Желаний… – пробормотал сыщик, разглядывая его визитку. – Интересно… Даже сайт есть… Полюбопытствую.

– Буду польщен. Кстати, ваше агентство – «Палиндром 101» – что это значит?

– Это от греческого «бег назад». Слово или фраза, которую можно читать как слева направо, так и наоборот. Получается одно и то же. Например, Elu par ce crapule. Избранный этим мерзавцем.

– Это вы не обо мне?

– Это я об игре слов.

– Познавательно… А почему 101, а не, скажем, 007?

– Потому что это самая короткая формула палиндрома – 101.

– И правда… А при чем здесь детективное агентство?

– А это символ. Как ни крути, все равно все выяснится. Видите, над столом, так называемый магический квадрат, – Антуан указал на плакат, напоминающий крестики-нолики. – Это палиндром, изобретенный еще в античности. Sator Arepo tenet opera rotos. Пахарь Арепо с трудом удерживает колеса. Слева направо или справа налево, сверху вниз или снизу вверх – он все равно идет за плугом по своему наделу, не пропуская ни единой борозды. Не это ли работа детектива?

Грег с любопытством вчитывался в буквы квадрата.

– Убедительно. Так, пожалуй, вы и мой чемодан разыщете. Сколько я вам буду должен?

Антуан некоторое время размышлял, глядя на собеседника, а потом неожиданно спросил:

– Как у вас со временем в ближайшие дни?

– Как обычно. Ежедневно – ровно двадцать четыре часа. У вас иначе?

– Давайте так… – детектив сложил руки и, глядя на Грега, положил на них подбородок. – Услуга за услугу. Я помогу вам, а вы – мне. В одном моем деле.

– Лестно. Но не пойму, чем могу быть полезен. Я читал несколько детективных романов, но на этом мое знакомство с вашим ремеслом заканчивается. Я занимаюсь совсем другим делом.

– Да, вы говорили. Вы фотограф… А мне и нужен фотограф.

– Хотите пополнить портфолио? – Грег снова указал на фотографию на каминной полке.

– Не свое. Есть одна женщина… – он порылся в ящике стола и, перевернув изображением вниз, положил перед собой какую-то фотографию. – Известно, что в течение недели она встретится с неким человеком. Встреча произойдет между полуднем и двумя часами. Каждый день в полдень она заходит в одно и то же кафе. Возможно, встреча будет там, может быть – где-то в другом месте. Но мне и моему заказчику обязательно нужно увидеть его лицо.

– И вы хотите, чтобы это лицо открыл вам я?

– Именно. Вы – фотограф.

– Но не единственный в Париже. Да и не нужно для этого быть профессиональным фотографом.

– Но мой помощник сейчас временно… скажем так, выбыл из строя. А людей совсем посторонних я привлекать не хотел бы.

– Значит ли это, что поисками моего чемодана будет заниматься, например, дантист, потому что он занимает соседний офис, и вы наверняка знакомы?

– Нет, – в голосе детектива прозвучала досада. – Он целую неделю на какой-то конференции стоматологов в Риме… Вашим делом я займусь сам. А этим, – он похлопал по перевернутой фотографии, – не могу. Потому что эта женщина знает меня в лицо.

– Да, это проблема… А вы сознаете, что я не умею следить за кем-то, прятаться, маскироваться, преследовать? Я вам все дело сорву.

– Не думаю, что придется преследовать или прятаться. С двенадцати до двух дня она не летает на вертолетах и не спускается в катакомбы. Кроме того, она не параноидальна и не осматривается вокруг в поисках преследователей.

– Это криминальная история или адюльтер?

– Я же не допытываюсь, зачем вы жили под чужой фамилией. Но в том, что я вам предлагаю, нет никакой опасности.

– А там у вас что? – Грег указал на перевернутый снимок.

– Ее фотография.

– Дайте взглянуть.

Антуан без слов щелчком пальца отправил по лакированной столешнице снимок.

Первое, что бросилось в глаза – как искренно она смеялась. В мире, к которому он привык, так смеялись редко, это было не принято. Вежливые улыбки, ироничные улыбки, аккуратные улыбки – да. Но чтобы вот так, от души, заразительно – этого не было. Вьющиеся темные волосы растрепались, и на прическу ей сейчас очевидно было наплевать. Она была красива с любой прической, эта смеющаяся молодая женщина на фотографии… Видимо, это был какой-то праздник. Во всяком случае, вокруг было много каких-то людей, в руках они держали бокалы с шампанским, а на заднем плане угадывались очертания сводчатого зала.

– Как ее зовут?

– Николь. Но вам не нужно с ней говорить. Нужно только незаметно снимать всех мужчин, с которыми она встретится в ближайшие дни, с двенадцати до двух.

Все это явственно отдавало идиотизмом. И поэтому, видимо, притягивало. Если уж начинать жизнь фотографа, то именно с такого дурацкого заказа.

– Ок. Если что – не обессудьте. Вы дадите мне револьвер?

– Отлично, – последний вопрос Антуан игнорировал. – Тогда вот адрес кафе, в котором она бывает в полдень. Это на левом берегу, недалеко от Сен-Жермен.

Улица дез Эколь, 2-бис. Школьная улица. Хорошее название и для детектива-стажера и для фотографа-ученика.

– А это, видите, на переднем плане, – Антуан вновь указал на фотографию, – тот самый мужчина, которого вам хорошо было бы разыскать. Хотя, вряд ли вам это как-то поможет.

Левую часть снимка закрывала спина человека в темном дорогом костюме. Были видны лишь его плечо и рука до локтя.

– Действительно. Трудно предположить, что он везде ходит в одном пиджаке. Мне ведь не нужно снимать всех мужчин в темных пиджаках?

– Нет. Только тех, с которыми она будет встречаться. Даже если они будут вообще без одежды.

– Стоп. О том, что я буду прятаться в шкафу в будуаре, мы не договаривались.

– Как пойдет… Шучу. Итак, начиная с завтрашнего дня… И вот что еще, Грег… В вашей истории мне кое-что кажется странным. Если я берусь за дело, я распутываю его до конца. Раскрывается все… Даже если вы чего-то мне не рассказали, – он вновь посмотрел на Грега своим взглядом, от которого возникало ощущение рентгеноскопии.

– Хорошо, что предупредили, Антуан. Это обнадеживает. А чемодана я не крал.

– Надеюсь… И все же – вот вам напоминание. Это тоже своего рода палиндром, амбиграмма, – он достал все из того же ящика карточку, похожую на бейдж, который носят на официальных мероприятиях. На нем было одно слово: Правда.

– Переверните.

Грег послушно перевернул его вверх ногами. Теперь это было другое слово: Ложь…

– Рад был познакомиться, Грег. Жози вас проводит. И давайте держать друг друга в курсе, – он демонстративно уткнулся в лежавшие перед ним листы.

Серетарша сидела за своим столом в приемной, бойко щелкая по клавиатуре компьютера.

– Пока, Жози. Коньяк, судя по виду вашего шефа, был хорош.

– Кстати, я, кажется, могла бы освободить вечер, – прошептала она, не поднимая глаз от машинки.

– Поздно, Жози. Я только что принят на работу, – вот теперь она вскинула на него удивленные глаза. – Теперь он и мой шеф. Так что мы с вами – одна команда. А на работе – никакого флирта. Но если я позвоню с просьбой выслать группу поддержки, не мешкайте. Я на вас рассчитываю.

Лофт Грега Таннера

Мари.А если присмотреться, тебе даже идет. Динамично… Еще бы позагорать, а то лысина бледная.

Грег.Я для нее берет купил... Мэттью притащил какую-то супер-бутылку, будешь?

Мэттью. Это Медок очень хорошего года.

Мари.Давай… Просторненько. Вечеринки можно устраивать. А что наверху?

Грег.Спальня, ванная. Сходи, посмотри.

Мари.Конечно, схожу.

Пауза.

Грег.Здесь купил?

Мэттью. Шарф? Да, в какой-то лавке.

Грег.И я. Такой же, только красный.

Мари.Тогда купите и мне. Зеленый. Втроем сможем изображать светофор.

Мэттью. Не хотелось бы…

Грег.Не хочешь втроем, можешь один. У тебя желтый, для мигалки достаточно. За знакомство?

Звон бокалов.

Мари.Ну что, партнеры, как будем веселиться? Раз уж оказались в одной лодке.

Мэттью. Или в одном классе.

Мари.В класс я как-то не записывалась. У меня каникулы. Пусть развлекают уже.

Грег.А уверена, что будут развлекать?

Мари.Ну, смотри – визитные карточки, телефоны, контакты… По-моему, это такой квест. Размером с Париж…

Грег.Полянка с песочницей.

Мэттью. А альбом этот, который мы как бы собираемся делать?

Грег.А мы собираемся?

Мари.Как минимум, не обязаны. Приходить на назначенные встречи, отвечать на письма…

Мэттью. И что тогда? Гора придет к Магомету?

Мари.Вот как раз и увидим.

Пауза.

Мэттью. Если увидим… Если это не билет на шоу. Ты его купил, но никуда не пошел. Имеешь право. В назначенный час занавес раскрывается, и шоу начинается. Правда, без тебя…

Мари.Кажется, я знаю, кто из нас «подсадной».

Мэттью. Я просто размышляю. И никого не уговариваю.

Мари.А зря. Про спектакль ты убедительно. Обидно было бы пропустить… Классные у Грега здесь альбомы… Я полистаю?

Грег.Полистай.

Мэттью. Нам предложили тему. Скажем, тему дипломной работы…

Мари.Приехать в Париж и засесть за дипломную работу… Ужас. Ты думаешь, что говоришь?

Мэттью. Ладно, пусть не дипломной. Но мне она даже нравится. Out of the box...

Мари.Точно! Прочь из коробки. В Париже весна, а мы здесь сидим и несем чушь.

Грег.А ты что предлагаешь?

Мари.Да хоть в Тюильри пойдем, что ли, там тоже можно разговаривать… И вообще – давайте каждый будет делать то, что хочет. То, что и делал бы, будь у него здесь несколько свободных дней. Абсолютно свободных, для себя.

Мэттью. А вместе-то нас зачем собрали?

Мари.Ты не рад? Ладно, я ухожу.

Мэттью. Рад. Просто хочу понять…

Мари.Да можно где-то и вместе… Я даже готова взять у кого-нибудь интервью. Или что там я должна взять… А Грег поснимает… Мэттью, а что делает культоролог? Анализирует?

Мэттью. Ну вообще-то…

Мари.Вот, Мэттью проанализирует. Во всяком случае, позабавимся.

Грег.Есть еще наша подруга Сандра.

Мари.Когда приедет, тогда и подключится. Проведет среди нас социологический опрос на тему «Чем заняться в Париже, когда заняться нечем». Хотя идея квеста меня заводит больше. Кстати, у кого-нибудь есть подсказки в переписке?

Грег.У меня назначена встреча в «Першинге». Просят сделать фотографии.

Мари.Повезло… Я слышала, там отличный ночной клуб.

Мэттью. У меня – с какими-то разработчиками искусственного интеллекта. Сегодня… А через два дня – во Французской Академии.

Грег.Это что?

Мэттью. Академия, основанная еще Ришелье. Всего сорок членов. Избрание не дает никаких привилегий, кроме титула. Зато титул – самый высокий. «Бессмертные». Только те, кто внес наибольший вклад в развитие человечества…

Мари.Супер. Там можно добыть немного интеллекта?

Мэттью. Искусственного?

Мари.Хоть какого. Ну, или возьми у них автографы.

Грег.Это всегда успеется. Они бессмертные… Меня тут еще зазывает одно детективное агентство. В качестве фотографа.

Мари.Вау! Давай меняться? Я буду фотографировать, а ты займешься журналистикой. Я тебя научу.

Грег.Извини. Каждому, как выразился Мэттью, по теме его.

Мари.Жаль… Я была бы гениальным сыщиком. Теперь впаду в депрессию…

Мэттью. Подожди впадать. У тебя самой что-то есть?

Мари.У меня – есть. Грег, брось мне вон тот апельсин, пожалуйста. Самый оранжевый… Верну два.

Грег.Лови.

Звук бьющегося стекла. Смех.

Грег.Черт. Извини.

Мари.Пропали джинсы. И твой альбом с полуголыми красотками.

Мэттью. Можно просушить.

Мари.Меня или альбом?

Смех.

Мари.Где у тебя тряпка?

Грег.А я знаю? Оставь, я потом уберу. Ты хотела рассказать, что у тебя…

Мари.У меня пятно на штанах. И апельсин в вине.

Мэттью. А в переписке?

Мари.Было что-то, но, если честно, я невнимательно посмотрела. Пересмотрю, ладно?

Грег.Хочешь, сейчас посмотри. Вон компьютер.

Мари.Честно? Не хочу. Каникулы у меня. Слушайте, мы тут всегда будем сидеть? Пошли на роликах кататься!

Мэттью. На роликах я смогу только на четвереньках.

Грег.Возьмем тебе две пары.

Мари.Пошли, а? Хочешь, я даже выберу Великую Тему?

Мэттью. Великую? Выбери.

Мари.– Выбираю…

Пауза.

Грег.Ну?

Мари.Джаз. Это же Париж все-таки… Вообще музыка. И танец… Танго! Берусь все это исследовать тут вдоль и поперек. Ваша очередь.

Мэттью. Я бы попытался… поискать определение Парижа… «Формула Парижа» .

Грег.Смело. «Город влюбленных»? «Праздник, который всегда с тобой»?

Мэттью. Нет… Как-то иначе…

Мари.По-моему, классно. Кстати, у Бреля была песня «Имена Парижа». Получится заглавная статья к альбому века. Только, если в ней не будет фраз «Париж стоит мессы», «Париж – это Париж» и «Увидеть Париж и умереть».

Мэттью. Обещаю. Грег?

Грег.А что я? С меня снимки. «Слежка за Парижем» .

Мэттью. Годится… Лейтмотив Парижа, Формула Парижа и Наблюдения за Парижем. Если получится без трюизмов, может быть хорошо.

Мари.Можно при мне аккуратнее с выражениями?

Грег.Без трюизмов нам никак… Ты можешь на себя взглянуть с необычной точки зрения?

Мари.Я могу. Свысока. Я представляю собой мохнатый шар, летящий над землей на расстоянии между полутора и двумя метрами.

Мэттью. Похоже… А Париж?

Мари.Рецепт тот же – выйти за рамки. Возьмем билеты и махнем куда-нибудь, чтобы рассмотреть Париж с другого ракурса. На Лазурный берег. Там солнечно…

Грег.Там пингвины…

Пауза.

Грег.У кого какие планы на вечер?

Мари.Я, не жалея себя, разрабатываю тему танцев. Есть желающие составить компанию?

Грег.То есть на юг не едем?

Мэттью. На юг – это не «за рамки», а «от рамок»… Ну вот Грег… Он, когда снимает, ограничен рамками. Хотя бы рамками кадра. Мне кажется, ответ в том, чтобы в кадре было именно то, что в него не вошло. Кадр о том, что за кадром… Как-то я путано говорю…

Мари.Рога за кадр не пролезают.

Грег.Что, прости?

Мари.Дзенская притча. Пришел ученик к мастеру дзен. Научи, мол, меня. Мастер и говорит: вот тебе келья, еду и питье тебе будут приносить, сиди в ней и думай о быке. И не смей выходить, пока не получится. И вот сидит ученик неделю, думает изо всех сил, и тут мастер заглянул. Ученик говорит: мастер, я так здорово подумал, можно уже выходить? Нельзя, сиди думай… Месяц проходит.

Грег.Я месяц не хочу.

Мари.И он не хотел… В общем, повторяется то же самое: мастер зашел, а ученик говорит: думаю, мол, и день и ночь о быке, по-моему уже получилось. А нельзя выходить. И так далее… Пока однажды мастер не вошел в келью, и ученик ни о чем его не спросил. Сидел молча и смотрел на него. И мастер разрешил ему выйти. Ученик перевел взгляд на дверь и говорит: «Не могу. Рога в дверь не пролезают». И тут достиг просветления… Хотите апельсин?

Голос Мари отступал на задний план, а в голове настойчиво складывался скуластый профиль Чучо, необъяснимым образом вязавшийся с желанием Мари танцевать.

Смешное слово «милонга»...

– По поводу танцев… Знаешь, у меня есть коллега, фотограф. Профессиональный мир тесен и все, конечно, знакомы… Так вот, он родом откуда-то из Латинской Америки, чуть ли не из Аргентины. А живет здесь. Фотография – его профессия, а танго – образ жизни. Как танцует, я, правда, не видел, случай не представился. Хочешь, я ему позвоню? Если он сейчас в Париже, могли бы встретиться.

– Надо же, как складно получается, – ответила она с явным сомнением. – Я придумала танго, и сразу у тебя есть знакомый. Прямо стоит чего-то пожелать, обязательно или с неба свалится, или вы с Мэттью совершенно внезапно как раз на это наткнетесь.

– Слушай, тебе нужно было родиться в средние века. Тогда модно было всех во всем подозревать. Не хочешь встречаться с моим приятелем, я с удовольствием встречусь с ним сам.

– Я не сказала, что не хочу. Сказала, наоборот, что это очень кстати. Он случайно зайдет к тебе минут через десять, или ему нужно звонить?

– Ты невыносима. Нужно звонить. Если отыщу его карточку… И он вполне может оказаться не в Париже, он много ездит.

Но Чучо оказался в Париже. Он сразу понял, кто говорит и, хотя отвечал сдержанно, услышав, что их интересует танго, согласился встретиться тем же вечером на площади перед Бобуром.

– Приятно, что у человека совершенно случайно выдается свободный вечер именно тогда, когда мы хотим с ним увидеться, – невинно резюмировала Мари. – И место удобное. Что ты так зверски на меня смотришь? Я просто говорю, что очень удобно – отсюда идти пять минут.

– Если бы он мне позвонил с просьбой, я бы тоже нашел время.

Кстати, не хотелось бы, чтобы Чучо начал расспрашивать о пропавшем чемодане и другой ерунде… Надо как-то его по этому поводу…

Поднявшись в спальню и плотно прикрыв дверь, он опять набрал номер фотографа.

– Чучо, это снова Грег. Послушай, – как-то само собой они перешли на ты. – У меня одна просьба. Я потом объясню… Понимаешь, эта моя приятельница, Мари, уверена, что я фотограф. Не удивляйся, так вышло. И я сказал ей, что мы с тобой – коллеги и давно знакомы…

Чучо воспринял информацию хладнокровно. И, кажется, все понял.

В лабораторию, так заинтересовавшую Мэттью, они отправились вдвоем – Мари решительно заявила, что для первого дня, когда вечером намечаются жгучие латиноамериканские танцы, это будет слишком.

Ехать пришлось почти за город, за Дефанс. Двухэтажное здание на тихой, едва ли не сельской, улице напоминало скорее виллу с прилегающим парком, чем научное учреждение.

Встретившая их и сидевшая теперь за столом немолодая женщина была какой-то удивительно домашней – полной, круглолицей, с живыми глазами и мягким голосом. Она заведовала лабораторией, но походила, скорее, на молодую бабушку, встречающую в загородном доме в кое-то веки заехавших внуков. Впечатление подкреплялось яркими детскими рисунками, заполнявшими стену за ее спиной и какими-то немыслимыми домашними пирожными, стоявшими на столе.

Грег не разобрал ее фамилии, тем более, что она попросила называть ее просто Марго.

Кухня, где она пекла свои пирожки, напротив, никак не походила на старый бабушкин дом. Кабинет блистал стерильной чистотой, а в просторном светлом зале за стеклянной перегородкой за рядами сахарно-белых «Макинтошей» сидели молодые сосредоточенные люди.

– Так о чем вы хотели, чтобы я рассказала? – спросила Марго, с удовольствием разглядывая лежавшее перед ней пирожное.

– О создании искусственного сверх-интеллекта, видимо, – улыбнулся Мэттью.

– Да? А я в этом почти ничего не понимаю… Мне это и не интересно как-то. Как вам печенья?

– Замечательно… А разве вы не занимаетесь компьютерами будущего?

– Что вы? Мы здесь занимаемся гораздо более сложными созданиями – людьми настоящего.

– Но… проблема искусственного интеллекта…

– А что с ней? Надеюсь, она в порядке?

– Гм… А… Чудесные пирожные.

– Внучка пекла. Специально мне принесла. Вот она, – Марго с гордостью показала на стоявшую на столе фотографию смеющейся девчушки лет семи в красном берете. Грег машинально посмотрел на свой, почти такой же, лежавший у него на коленях. – А вы чем занимаетесь?

– Мы делаем альбом о необычном Париже, – сообщил Мэттью, оторвавшись от чашки. – Грег – фотограф.

– Аналоговая фотография или цифровая?

– Цифровая, – усмехнулся Грег. – Если снимать на пленку, нужно возиться с проявлением…

– Еще как… Мы тут как раз с ним и возимся.

– С проявлением… фотографий?

– Нет. Скорее того, что в нас самих не цифрового. Не компьютерного.

– Сюрприз… И много в нас… аналогового?

– Около тридцати минут в день, – не задумываясь ответила Марго. – У кого-то чуть больше… Но можно отвоевать еще семь грамм.

– Обнадеживает. Я думал, меньше. Вы точно подсчитали?

– Точнее не бывает. Что пришло на ум, то и ответила.

– Гм… И есть доказательства?

– Сколько угодно. Да мы с вами сами часто говорим почти так, как собирают конструктор «Лего» – просто накладывая заранее приготовленные детальки одна на другую. Они плотно прилегают, и, вроде бы, получается беседа. А на самом деле – типовая конструкция. В большинстве случаев можно не общаться, потому что, услышав первую фразу, легко предсказать последнюю. Это такой ритуал. «Как дела? – Отлично. А у тебя? – Супер. – Ну, пока. Звони» . Вот и поговорили.

– И вы изобретаете лекарство от этого? – спросил Мэттью.

– Да, отличное средство. Сокращение ритуала. Краткий справочник типовых бесед, которые будут заучивать в начальной школе. Это позволит при встрече просто спрашивать друг друга «Седьмой диалог или третий? – Третий. – Пока. Звони.». Кучу времени сэкономим…

– Вы шутите…

– Если бы… Вот смотрите… Вы какой ботинок сначала надеваете, левый или правый?

– Не задумывался, – Мэттью пожал плечами.

– Ну вот.

– Наверное, когда как…

– Наверное, нет. Представьте сейчас. Или снимите и наденьте.

– Да… Правый, – Мэттью посмотрел на свои ботинки. – А левый… как-то неудобно надевать первым…

– И так еще миллион действий. Автоматически. Как в китайской комнате.

– Китайской? Почему именно китайской?

– Знаете, что такое тест Тьюринга?

– Кажется, что-то, связанное с возможностью создания машины, мыслящей наравне с человеком.

– Именно. Машине можно задавать любые вопросы. И если она будет отвечать так, что экзаменатор не сможет отличить ее ответы от ответов человека, она прошла тест. А китайская комната – нечто противоположное. Представьте, что вы находитесь в комнате, в которой только две щели. В одну вам просовывают вопросы. И все они – на китайском языке. Но у вас есть большая книга со всеми ответами. Нужно только сравнить иероглифы. На такой-то набор иероглифов вы должны ответить такой-то карточкой, просунув ее во вторую щель. И если вы просто достаточно внимательны, вы будете отвечать абсолютно верно. Не понимая ни единого вопроса, действуя исключительно механически, как самый примитивный автомат. А исследователь по ту сторону стены решит, что имеет дело с человеком… И, увы, будет прав.

– Ужас…

– Да. Но есть и хорошая новость – такая человеко-машина не ошибается. Ей можно задавать самые сокровенные вопросы. И получать точные ответы… Как у Оракула.

Грег заранее решил, что дискуссию будет вести Мэттью. Но что-то было во всем этом безумно неприятное… Как будто затронуто что-то личное. Настолько, что хотелось возразить.

– Тщу себя надеждой, что все же способен отличить, с машиной общаюсь или с человеком, – сказал он.

– Ох… Если бы это было так, я бы, не задумываясь, убедила вас оставить фотографию и перейти к нам в лабораторию, – повернулась к нему Марго.

– Это большая честь, – он, спрятав улыбку, склонил голову.

– Зря смеетесь, я серьезно. Не хотите попробовать?

– Поработать у вас?

– Ну, для начала протестировать невидимого собеседника. Тест Тьюринга – просто так, в качестве развлечения… Тьюринг, кстати, и изобрел-то его в качестве салонной игры, участники которой, задавая вопросы, должны были просто угадать пол собеседника в соседнем помещении.

– Что нужно делать?

– Догадаться, кто за стеной – машина или человек. Вы экзаменатор, и задаете любые вопросы. Естественно, тот, кто в соседней комнате, должен, по возможности, не выдать себя. Поэтому прямые вопросы, например, о физиологии, можно не задавать – ответы будут в любом случае одинаково уклончивыми. Иначе говоря, на вопрос «Что вы ели на завтрак» , вы вряд ли получите ответ «Круасаны с повидлом» . Хотя, спрашивайте, что хотите.

– Я готов. Но должен предупредить – до фотографии у меня был довольно большой опыт разного рода собеседований. Причем вопросы задавал именно я.

– Ну, значит, вам не привыкать. Тем лучше, – она выглядела точно, как бабушка, довольная успехами внука.

– Как я узнаю, правильный ли вердикт я вынес?

– Очень просто. Ваш приятель может находиться по ту сторону стены и непосредственно видеть, с кем вы общаетесь, – она ласково посмотрела на Мэттью.

– ОК. Идем к Оракулу?

Сердце лаборатории выглядело действительно как место встречи с футуристическим прорицателем. Круглая, без единого угла комната, абсолютно белая, по потолку которой плыли идеальные имитации облаков, отражаясь в почти зеркальном белом камне пола. В центре, на подиуме, стояло кресло, напоминавшее место пилота сверхзвукового истребителя, а перед ним – компьютерный монитор и клавиатура.

– Прошу вас, – указала на кресло Марго. – Когда будете готовы, просто начинайте. Я вас покину, чтобы не отвлекать… Когда вам покажется, что вы можете вынести вердикт, просто напечатайте заглавными буквами слово «СТОП» и ваш приговор.

Она вышла, и овальная дверь мягко закрылась за ней, совершенно слившись со стеной.

Грег сел в кресло пилота, и монитор засветился ровным голубоватым светом. Грег повернулся в кресле сначала в одну, потом в другую сторону. Положил руки на клавиатуру.

Оракул… Это все же отличалось от собеседований с кандидатами в менеджеры. Там он видел глаза, чувствовал интонации, замечал движения рук… Но там и задача была сложнее – понять, насколько человек эффективен, самостоятелен, насколько ему можно верить… А здесь просто – человек ли он. Или машина… Итак… Первый вопрос – действительно ритуальный, как в шахматах. Е2-Е4.

Г. Привет. Как тебя зовут?

Х. Жак. А тебя?

Г. Грег. Ты живой?

Х. А ты бы предпочел, чтобы я был не живой?

Г. Вопросом на вопрос не отвечают.

Х. Кто это сказал?

Г. Я.

Х. Почему?

Г. Потому. Ты живой?

Х. Живой.

Г. Как ты можешь это доказать?

Х. Это очевидно.

Г. Для меня – нет. Докажи.

Х. Тебя действительно интересует этот вопрос?

Г. Да.

Х. Почему?

Г. Давай не ты будешь задавать вопросы, а я.

Х. Ты не любишь отвечать?

Г. Нет.

Х. Значит, ты не любишь ответственности?

Г. Не значит.

Х. Ты становишься немного негативнее.

Г. Я могу жить вечно?

Х. А ты живой?

Г. Да.

Х. Уверен?

Г. Да!

Х. Как ты можешь это доказать?

Г. Я задал вопрос: Я могу жить вечно?

Х. Как ты себе это представляешь?

Г. Проехали. Знаешь, что такое «проехали»?

Х. Да. Продолжай.

Г. Я должен лететь на переговоры в Швейцарию. Но не хочу. Как мне поступить?

Х. Тебя действительно интересует этот вопрос?

Г. Да.

Х. Уверен?

Г. Да.

Х. Ты становишься немного позитивнее. Продолжай.

Г. Так вот я не уверен – лететь или не лететь.

Х. Как ты чувствуешь, что ты не уверен?

Г. Беспокоюсь, не сплю. Перестал есть. Волосы выпали.

Х. Как долго это продолжается?

Г. Год и два дня.

Х. Это продолжается триста шестьдесят семь дней?

Г. Молодец, хорошо считаешь.

Х. Продолжай.

Г. Черт, ты можешь мне посоветовать?

Х. А ты думаешь, что я могу тебе советовать?

Г. Думаю, что, если бы я до тебя добрался, я бы тебя раскурочил.

Х. Ты становишься негативнее.

СТОП. Это машина.

В полной тишине растворилась дверь. В комнату, улыбаясь, вошла Марго, за ней – задумчивый Мэттью.

– Ну как, это было не слишком сложно?

– Не слишком. Раздражающий собеседник, если честно. Попугаистый. Какаду. Повторяющиеся вопросы выдают. Причем половина его вопросов – мои собственные.

– Вы заметили это? – Марго одобрительно кивнула головой.

– Трудно было не заметить.

В комнату вошел лысоватый низенький человек в белом халате.

– Здравствуйте, – он протянул Грегу маленькую аккуратную ладонь. – Я Жак. Вы интересный собеседник. Очень эмоциональный… Мне даже показалось, что вы сейчас в состоянии какого-то стресса.

Грег, не понимая, перевел взгляд на Мэттью. Он пожал плечами и как-то виновато кивнул.

– Познакомьтесь, Грег, – сказала Марго. – Это Жак Тенас. Доктор психологии. Автор терапевтической методики зеркальных вопросов.

– Вы знаете, – заговорил Какаду, – это очень эффективно. Все построено как раз на том, что я ничего не советую пациенту. Только возвращаю ему его же собственные вопросы, иногда немного перефразируя их, уточняя. Это заставляет его самого формулировать значимые ответы. Или понимать, что вопрос на самом деле не имеет значения… Вы же знаете, большая часть ответа всегда содержится в вопросе, нужно только правильно его поставить. А ответ, найденный самостоятельно, ценнее любого, данного кем-то другим.

– Гм, – Грег рассматривал самодовольного коротышку, ловя себя на подозрении, что под этим маскарадным костюмом все же скрывается машина. – Скажите, а вы со всеми так общаетесь? Даже дома? Ну, этими своими переспрашиваниями?

– Вас действительно интересует этот вопрос?

Очень хотелось врезать по нему клавиатурой.

Видимо, это было заметно, потому что Какаду как-то нервно отступил на шаг. Спасла Марго, внимательно наблюдавшая за диалогом.

– Грег, Грег… Ну, что вы? Хотите еще раз?

– А? – он медленно перевел на нее взгляд. – Да. Реванш.

Черт, никогда не любил психоаналитиков. И попугаев. Какаду… И ведь клиенты у них есть, ходят к ним, отвечают на свои же вопросы… Презентации книг, доклады на симпозиумах. Машины…

Г. Здравствуй, машина.

Х. Ты прав. Тест закончен?

Г. Еще два-три вопроса.

Х. Ладно. Может, тогда представишься?

Г. Грег. Человек.

Х. Привет, человек Грег.

Г. А тебя как зовут?

Х. А меня зовут Амели.

Г. Кто будет следующим президентом Америки, Амели?

Х. Меня это не очень интересует, Грег. Вероятно, тот, за кого проголосуют избиратели.

Г. Какие у тебя любимые места в Париже?

Х. Парк Монсо. И Бют Шомон.

Г. Почему?

Х. Красиво. И меньше людей. Три вопроса кончились.

Г. Когда ты последний раз гуляла по парку?

Х. Грег, вопрос не корректный. Ты любишь уклончивые ответы?

Г. Ты знаешь, что такое одиночество?

Х. Да.

Г. Ты испытываешь одиночество?

Х. Нет. Не хочу об этом говорить.

Г. Никогда не испытываешь?

Х. Отстань, а?

Г. Никогда?

Х. Только когда разговариваю с занудами.

Г. Печально. Да?

Х. Нет, нормально. А одиночество – это печально. Ты сам знаешь.

Г. С кем ты просыпаешься утром?

Х. С рассветом.

Г. Одна?

Х. Когда как. Иногда с близким человеком.

Г. Как его зовут?

Х. Радж.

Г. Странное имя.

Х. Он из Индии. А ты – Грег?

Г. Да.

Х. Тоже так себе имечко.

Г. Что у вас обычно на завтрак?

Х. Как у всех. Кофе и круасаны. Апельсиновый сок.

Г. Врешь?

Х. Вру.

Г. Что у вас на завтрак?

Х. Машинное масло и антивирусная программа.

Г. Можешь дать определение одиночества?

Х. Ты опять? Если хочешь, могу.

Г. Дай.

Х. Бери. «Одиночество, это когда отвечаешь на спам».

СТОП. Это человек.

Дверь снова впустила Марго и Мэттью.

– Что на этот раз? Я угадал или опять ошибка?

– О-о-о… Вы уже не так уверены в своей непогрешимости? – Марго хитро улыбалась. – Это достижение. Только умные люди умеют сомневаться.

– Так как же?

– Сначала вы расскажите, почему сделали свой вывод. Иначе ваше объяснение будет ангажированным.

– Потому что она обладает чувством юмора. А юмор – это парадоксальная реакция. Не хрестоматийная.

– Есть даже целые хрестоматии юмора.

– Наверное. Но «так себе имечко» – это очень человеческое.

– Или один из стандартных ответов, заложенных программой, симулирующей человеческие реакции на столь частые реплики как «Меня зовут…»

– Она эмоциональна. А компьютеры не испытывают эмоций.

– Да, но, чтобы сымитировать их, существуют нехитрые уловки. Так как машина анализирует не только каждый конкретный вопрос, но и совокупность вопросов, она в состоянии, если вопрос об эмоциях задается настойчиво, прибегнуть к одной них. Собственно, мы сами нередко делаем так же, чтобы не говорить на больные темы. Поэтому это и выглядит таким «человеческим».

– Но вот, например, эта фраза – «одиночество – это отвечать на спам» – она совершенно человеческая. Сказанная человеком, который в шутку делает вид, что он машина.

– Отличный вывод, Грег. Его, кстати, делает более трех четвертей экзаменаторов.

– И..?

– Он не верный.

– ?

– Это была машина.

– Черт. Мэттью?

Опять виноватый кивок.

– Понимаете, – мягко заговорила Марго, – вопрос об одиночестве входит в сотню самых задаваемых. Естественно, на каждый из них в программе прописано по несколько ответов. Чтобы не повторяться сразу же, если вопрос будет задан повторно. Некоторые из ответов составлены парадоксально. Машины, как и мы, сделаны по образу и подобию своего создателя. А создатели программ – люди с юмором. Компьютер реагирует на ключевое слово «одиночество» и, так как этот вопрос типовой, вообще не задумывается над ответом, а просто при помощи генератора случайных чисел – вслепую – выбирает один из заготовленных ответов. Вам достался ответ про спам… Кстати, шутка довольно расхожая. Но, согласитесь, такой ответ может вызвать катарсис у экзаменатора.

– Наверное… Кто такой этот индус, с которым она просыпается?

– Не ревнуйте, Грег. Это создатель программы. Хотите познакомиться?

– Нет. Достаточно Какаду.

– Не огорчайтесь. Зато вы, наверное, сильны в фотографии.

– Особенно в цифровой, – он усмехнулся.

– Мне кажется, вы слишком серьезно относитесь к салонным играм… Вы ошиблись всего два раза.

– Из двух.

– Это в пределах нормы. Результат показывает, что либо вы очень несовершенная машина, и такие задачи не для вас, либо человек, потому что ему как раз свойственно ошибаться. Правда, вы это делаете так часто, что опять же – такие задачи не для вас. Пока… Вот распечатки ваших диалогов, – она, улыбаясь, протянула ему несколько листов бумаги. – Оставьте себе как сувенир.

Когда они вышли из здания, Мэттью спросил:

– И как тебе китайская комната?

– Бабушка с пирожками хороша… Я только не уверен, кто кого тестировал. И в ком больше от машины, а в ком – от человека…

– Тебя действительно интересует этот вопрос?

Он иногда бывает очень подвижным, этот Мэттью. Успел отскочить на два метра.

Когда они пришли к месту встречи с Чучо, первой его заметила и узнала Мари. Правда, накрапывал мелкий дождь, площадь была почти пуста, и в смуглом, одетом в черное человеке с быстрыми плавными движениями не трудно было узнать латиноамериканца.

– Не хотите что-нибудь выпить? – начал он вместо приветствия. – А то у меня были съемки, в горле пересохло.

– Хотим, – согласилась Мари, с интересом его разглядывая. – Мохито.

– Кстати, это Мари, мой компаньон, – сказал Грег. – Жаждет погрузиться в мир танго.

– Отлично. Тогда пойдем, выпьем мохито, – сказал Чучо и, повернувшись, довольно быстро пошел в ближайший переулок. – Как у тебя закончилось? Сумку нашли?

Черт, сейчас начнется…

– Ты же видел того детектива. Если он что-нибудь найдет, так раздуется от гордости, что перестанет влезать в машину.

Не сбавляя шага, Чучо искоса взглянул на Грега и, усмехнувшись, кивнул.

Зато Мари, судя по ее взгляду, требовалось объяснение.

– Ерунда, был один эпизод, – отмахнулся он.

– Мы с Грегом как-то снимали один форум на юге, – Чучо на ходу посмотрел на Мари ясными честными глазами и пожал плечами. – И у Грега стащили сумку.

Все же молодец Зоркий Глаз. Но со скользкой темы лучше сворачивать…

– Чучо, мы далеко идем?

– К Денизе. Мы же, по-моему, как-то были у нее с тобой.

– У Денизы? Не припомню… Наверное, ты был с кем-то другим.

– Да? Странно…

Они прошли через маленькую площадь, свернули в узкую едва освещенную улицу со странным, казавшимся, в присутствии Чучо, индейским названием Кинкампуа и вскоре остановились у дома, номер которого, судя по красной неоновой вывеске, был и его названием: «41».

Металлическая дверь была закрыта, а заведение никак не напоминало обычное парижское кафе.

– А нас сюда пустят? – спросила Мари таким тоном, что казалось, услышь она отрицательный ответ, разочарована не будет.

– Сюда пускают, даже если вы отлучены от церкви, – проговорил как бы между прочим Чучо, нажимая на звонок.

Через несколько секунд дверь приоткрылась, и в проеме показалось странное длинноволосое существо трудноуловимого возраста с крепкой широкоплечей фигурой, в коротком платье и туфлях на шпильке.

– Чучо, мальчик, какой сюрприз! – воскликнуло оно низким голосом. – Неужели сегодня мы танцуем?

– Как пойдет, Дениза, – Чучо с улыбкой подставил щеки для поцелуев. – Хотел показать твое местечко друзьям.

– Пусть они будут, как дома, – басовито пропела Дениза, оглядывая Грега и Мари. – Они чудесны, малыш. Ты всегда приходишь с хорошими людьми.

– И с твоим шоколадом, – добавил Чучо, протягивая пакет с логотипом «Фошона».

– Ты – лучший индеец!

Они спустились по лестнице вниз и расположились на не очень чистых бархатных диванах вокруг низкого столика. Все помещение представляло собой несколько таких альковов с диванами, с одной стороны которого размещалась барная стойка, а по центру – танц-пол, на котором сейчас довольно неумело двигалось несколько странных созданий, с трудом поддающихся внятному описанию. Еще несколько подобных персонажей потягивали коктейли на таких же диванах.

Заметив удивленные взгляды приятелей, Чучо пояснил:

– У Денизы, в основном, избранная публика. Ранимая и возвышенная. Педики, рогоносцы, вуаеристы… Ну, и трансвеститы, конечно. Дениза в прошлом – порно-звезда, очень востребованная. Перестав сниматься, она открыла это место. Дискотека. Клуб встреч… Здесь танцуют, как могут и как хотят, кто-то пьет, кто-то трахается, кто-то – наблюдает за этим. В общем, все разрешено и ничто не обязательно… Зато здесь есть ревность, страсть, несбывшиеся мечты, похоть, мечта о партнере… И даже ритм. Нравится место?

На танцполе кружились две немолодые дамы, одетые в полупрозрачные короткие платья. Подбираясь к ним, не попадая в такт, двигался субъект мужского пола в расстегнутой до пупа рубашке. На соседнем от них диване, поглаживая друг друга по коленям, ворковали двое молодых парней в приталенных майках.

– Ну, так… девиантно, – откликнулась Мари.

Подошла Дениза и, ласково положив руку на плечо Чучо, спросила:

– Что вам принести? Тебе, как всегда, а даме шампанское?

– Мне текилу, месье – виски, даме – ром, – сказал Чучо.

– Мохито, – поправила его Мари.

– Даме – ром с колой. Кола отдельно, – он обернулся к Мари. – Первый напиток – мой, ладно?

Мари пожала плечами.

– Благодарю… Так чем я могу быть вам полезен?

– Танго, Чучо, – ответил Грег. – Мы собираемся сделать альбом по Парижу. И выбираем темы. Одна из них – танго. Покажи нам танго в Париже.

Некоторое время Чучо молчал. Потом сказал:

– Смотрите… Умеющий видеть да увидит. Хотя бы и здесь… А остальным показывать без толку. Что для вас танго?

– Это экзамен? – спросил Грег.

– Это вопрос.

– Ок. Первые три слова, приходящие на ум… Загадка. Париж. Страсть.

– Общие слова. Клише. А для вас?

– Для меня… – Мари задумалась. – Мне всегда казалось, что это очень трудный танец. У него очень сложная техника.

– Серьезно? А я думал, в танго есть только три шага – вперед, назад и в сторону. Все остальное – излишество. Впрочем, других направлений движения и в жизни нет, согласитесь. Или вы знаете другие?

– Знаю, – коротко ответил Грег. – Вверх.

Чучо внимательно взглянул на него и кивнул, соглашаясь:

– Принимается. Ты не безнадежен. Что еще?

– Танго – традиционный латиноамериканский танец, – улыбнувшись, с видом прилежной школьницы продолжала Мари.

– Ох… – вздохнул Чучо. – Танго – музыка бездомных, застрявших между континентами и веками. Эмигрантов из Европы, приезжавших в Аргентину в поисках заработка. Родной язык танго– лунфардо. Знаете, что это?

Мари отрицательно покачала головой.

– Бандитский жаргон Буэнос-Айреса. Смесь итальянского, испанского и французского. Эмигранты, в основном молодые мужчины, приезжали без семей. Конечно, искали общества женщин. Спрос, как обычно, рождает предложение. В данном случае – проституцию. Все сюжеты танго – в этом. Трагедия женщины, вынужденной продавать себя… Ее гордость, уход от мужчины. Его страсть и ревность. И ностальгия… Я поэтому и привел вас сюда. Танца здесь нет, но есть почти все, из чего он состоит.

Принесли напитки. Чучо взял с блюдца кусочек лимона и, опять повернувшись к Мари, спросил:

– Вы позволите?

Не очень понимая, о чем он спрашивает, она кивнула. Индеец поднес руку к ее обнаженному плечу и, сжав пальцы, выдавил на него несколько капель сока. Она вздрогнула от неожиданности. Чучо, как ни в чем ни бывало, поднял стоявшую на столе солонку и высыпал на влажную кожу несколько белых песчинок. Потом поднял рюмку с текилой, посмотрел в глаза Мари и, сказав «за вас», осушил ее. И сразу, наклонившись, прикоснулся губами к ее плечу и провел по нему языком.

Очевидно не зная, как реагировать, она взяла стакан с ромом и, не добавляя в него колы, сделала большой глоток.

Чучо улыбнулся и, отведя взгляд от Мари, спросил Грега:

– А ты не пьешь?

– Хм… пью. Здоровье пингвинов!

Это был бурбон. Но пить можно было. А вот чувство было странное. Хотя, скорее, позитивное. Вот же непредсказуемый индеец. Но, нужно признать, каждый раз – интересный.

– На чем мы остановились? – спросил Чучо.

– Ты описывал Мари тяготы эмигрантской жизни.

– Да? Ну, хорошо… В Европе танго появилось сто лет назад, и в Париже им заболели все. А в Германии кайзер запретил его танцевать, сочтя безнравственным. И то и другое – очень правильные реакции. Потому что острые. В танго есть и страсть, и трагедия, и ненависть. Только не равнодушие. Ты испытываешь сильное чувство – именно в этот момент и в этом месте, и тогда танцуешь. Не испытываешь – не получится. Даже вальс можно танцевать механически, думая о чем-то постороннем. Танго – нельзя. Его невозможно разучить, выучить… Он слишком чувственный, слишком личный… И никогда не повторяется дважды. Замечали – даже если одновременно танцует много людей, они никогда не двигаются синхронно. Сколько бы ни было вокруг народа, танцуют двое – и каждая пара по-своему… Если, конечно, это не занятия в школе домохозяек. Жажду я утолил, о танго рассказал. Что-нибудь еще?

Субъект на танцполе по сложной траектории добрался до танцующих дам, и теперь они исполняли сложное трио, напоминающее невообразимое сиртаки флиртующих динозавров. Пара парней на соседнем диване теперь сидела совершенно неподвижно, нежно прижавшись друг к другу плечами и прикрыв глаза.

– Преамбула хорошая. Хотя на танец все же лучше смотреть. Иначе напоминает заочное обучению прыжкам с трамплина, – ответила Мари.

– Так и есть, – согласился Чучо. – А танец лучше не смотреть, а танцевать. Пойдемте.

– Куда теперь?

– Ну, в преисподней отметились, – ответил Чучо, карабкаясь по лестнице к выходу. – Пора и вознестись.

У него были легендарные «Две лошади» – древний горбатый «Ситроен», конечно, черного цвета. Он, однако, как новенький, блестел лакированными боками, а внутри был отделан черной кожей с красными вставками. Мари села сзади, а Грег – рядом с водителем. Чучо взялся за маленький спортивный руль, завел двигатель и рванул с места. Стало ясно, что под капотом автомобиля скрывается несравненно большее число лошадей, чем когда-то это было задумано конструкторами.

Вырулив на набережную, машина пересекла Сену и выскочила на Сен-Миш. Чучо молчал, и задавать дежурные вопросы не хотелось. Впереди показалась черная башня Монпарнаса, но машина свернула на длинную однообразную улицу Шерш-Миди. Улица Шершня… Или, если в два слова – «Ищи полдень» . Хорошее название для компании, приезжающей сюда в полночь в поисках невесть чего…

Чучо на ходу разглядел свободное место между припаркованными машинами и, почти не сбавляя скорости, виртуозно вписался между ними.

– Приехали. Лифт обычно не работает, нужно будет забираться пешком.

Подойдя к ближайшему дому, он нажал на одну из кнопок рядом с дверью и, когда в динамиках раздался женский голос, произнес что-то на испанском.

Дверь открылась, они прошли через небольшое фойе к лестнице, и по ней – четырьмя этажами выше. На лестничную площадку выходило несколько дверей, одна из которых была приоткрыта, и из нее доносились приглушенные звуки аккордеона. В проеме стояла темноволосая стройная девушка.

– Hola, nene, – сказала она, обращаясь к Чучо. – Que tal?

– Come siempre, guapa. Я с друзьями. Они не шумные. Пустишь?

– Если станцуешь, – улыбнулась она.

– Это шантаж, Сабин. Кто у нас сегодня?

– Ришар. Разве не слышишь?

– Удачно. Займись моими приятелями, я поднимусь к нему на минуту.

Чучо исчез, а Сабин предложила оставить на вешалке верхнюю одежду.

– Наверху тепло, – сообщила она, как будто они имели представление, о чем идет речь. – И потом – там Ришар. Он сегодня играет совсем новые вещи. Вы знаете Ришара?

– Думаю, что нет, – как бы извиняясь, ответила Мари.

Прихожая напоминала холл обычной, хотя и довольно просторной парижской квартиры. Было похоже, что у хозяев вечеринка – огромный стенной шкаф, превращенный в гардероб, был целиком занят куртками и плащами.

Из полутьмы возник Чучо и сделал им знак рукой. Они прошли по узкому коридору и по крутой металлической лестнице поднялись на широкую плоскую крышу здания, занятую разномастными столиками, каких миллион в парижских кафе. Между ними дышали жаром газовые обогреватели, а часть площадки была свободна, и там кружились несколько пар, перед которыми на простом стуле сидел, склонившись над аккордеоном, почти слившись с ним, грузный черноволосый человек, чем-то очень напоминавший огромного сосредоточенного шершня.

Вслед за Чучо они прошли через всю крышу к свободному столику в нескольких шагах от музыканта, прямо за которым светился ночными огнями Париж.

Что-то знакомое было в облике этого человека с аккордеоном. Где-то он уже был совсем недавно… Музыкант доиграл мелодию, поднял голову и, раскрыв глаза, огляделся по сторонам, будто вынырнул из сна.

Это был официант из «Ритца». Ну, тот, из бара Хемингуэя, где они встречались в первый день. Грег наклонился к Мари и, кивнув в сторону аккордеониста, прошептал:

– Ты поторопилась, сказав, что мы его не знаем. Узнаешь?

– Музыканта? Нет…

– Бар Хема. Официант.

– Да нет… Хотя похож… Но вряд ли.

– Точно, он. Я еще подумал тогда, какие музыкальные бармены попадаются. Он насвистывал Брубека, на пять четвертей, причем абсолютно верно.

– Не знаю… Странно это. Чучо, кто этот музыкант?

Чучо, сидевший вполоборота, отреагировал не сразу.

– Ришар? Это Ришар Галльяно. После Пьяццоллы таких можно по пальцам перечесть. Если зацепит, зайдите завтра в какой-нибудь магазин, купите его диски.

Галльяно вновь тронул клавиши.

Играл он так, что… Дело не в виртуозности, об этом Грегу судить было сложно. Дело в том, что он создавал вокруг себя мир, в котором жили, умирали, воскресали вновь, любили… Он мог заставить страдать или отрываться от земли, ревновать, ненавидеть, проникаться нежностью, испытывать страсть, парить в невесомости…

Перед ним танцевало несколько пар и некоторые, наверное, делали это неплохо, но сейчас Грег видел, точнее, слышал, чувствовал только музыку.

Лохматый шершень самозабвенно ткал ее сильными длинными пальцами, и не из нот, а из других материй – пронзительной ностальгии, едкой иронии, злой досады, из жажды, из странствий, из веры…

Грег был ошеломлен. Он не успевал понять, где заканчивалась одна мелодия и начиналась другая, а просто плыл по этим волнам, падая и поднимаясь с ними.

В какой-то момент он осознал, что слушает, закрыв глаза, а раскрыв их, увидел Мари и с неожиданной ясностью почувствовал, что она испытывает абсолютно то же, что он. И в этот момент музыка стихла.

– Ну, что же… – воспользовавшись паузой, Чучо обернулся к Мари. – Танго танцуют вдвоем. Если Грег не возражает, вы окажете мне честь?

Мари растерянно посмотрела на него, затем на Грега.

– Я…

– Ерунда, – перебил Чучо. – Слушайте музыку, и я вас поведу. Всего три возможных шага. Шаг вверх мы уже сделали, – он подмигнул Грегу. – Просто чувствуйте. Ловите мое следующее движение. У вас получится.

Галльяно взял первый аккорд. Чучо встал и протянул руку Мари. Они прошли всего несколько шагов до площадки, но этого было достаточно, чтобы Грег заметил, как резко изменился Чучо. Казалось, он стал стройнее и строже, хотя в этой строгости не было ни пафоса, ни наигрыша, движения его были гибкими и раскованными, и в них было достоинство.

Грег не взялся бы описать танец.

Вначале казалось, что главное в нем – забота и осторожность. Каждый из двоих будто помогал другому, боясь его испугать или обидеть, как будто они, наконец, встретились и только узнают друг друга. Потом они, как будто, слились, и появилась легкость. Они уже не подлаживались друг к другу, а были самостоятельны и независимы, но были вместе, вдвоем, и обоим это доставляло радость… Внезапно в музыке появились пронзительные ноты, она стала быстрее, и вдруг родилась страсть, которую теперь уже нельзя было скрыть. Казалось, что эти двое притягиваются друг к другу мощным магнитом, что тела их наэлектризованы, и между ними в любую секунду может вспыхнуть пламя. От этого становилось страшно и перехватывало дыхание.

И вдруг что-то случилось. Пластика Чучо стала сдержанной и скупой, как будто он шел по грани, в ней появилась угроза, как в гибком сильном звере, защищающем свою территорию. Каждое его движение теперь скрывало опасность, за которой прятались страх потери и боль от ее неизбежности. И все остальное стало вдруг мелким и неважным, кроме двух фигур, слитых в единое целое, кроме двух сюжетов, к которым сводится все: любви и разлуки…

Они вернулись за столик – Чучо серьезный и сосредоточенный, Мари – ошеломленная и потерянная.

– Вы… – проговорил Чучо, как будто подыскивая слова. Потом склонил голову и коротко закончил: – Благодарю вас.

Она, не понимая, взглянула на него, целиком еще поглощенная тем, что произошло только что и до сих пор происходило у нее внутри. Галльяно заиграл новую мелодию, и это избавило всех от необходимости слов.

И только через несколько минут, скорее, чтобы не говорить сейчас о танго, Мари повернулась к Чучо и сказала:

– Расскажи о фотографии… Как ты снимаешь?

– Для этого у тебя есть Грег.

– Я для Мари – не авторитет, слишком близко знакомы. К тому же и мне всегда интересно тебя послушать.

– А я весь вечер говорю о фотографии. Просто замените «танго» на «фотографию»… И там и там – главное одно. У каждого в сознании есть зона реальности – то, что мы используем в повседневной жизни, и зона фантазии – то, что скрыто внутри, но хочет быть реализованным. Настоящая фотография – попытка разглядеть это скрытое. Остальное – ремесло, журналистика.

– Но есть же профессионализм, мастерство…

– Для домохозяек, – отмахнулся Чучо. – Гениальные актеры не заканчивали актерских курсов, а гениальные предприниматели – бизнес-школ. Я знаю людей, которые фантастически снимают мыльницами. И таких, которые годами учились у профессионалов, и чьи снимки безнадежно мертвы. Единственный профессиональный секрет, без которого не бывает фотографий – в нужный момент нажать пальцем на кнопку затвора. Все. Других приемов нет. Попытка объяснить это словами бесполезна. Фотография – как дзенский коан. Главное не называется, а просто присутствует. Ощущается. Иначе это, как силиконовые сиськи – мертво и пошло. Эротизм германских бюргеров. Вы можете, например, снять голую топ-модель в непристойной позе – в студии, при выставленном освещении. И заснуть над снимком. А можете – краешек чулка, чуть видный из-под юбки случайной девицы в кафе. И потерять сон.

– Этому можно научиться? – тихо спросила Мари.

– Этому можно разучиться.

– ?

– Можно вспомнить. Любой нормальный ребенок все видит. Потом его учат. Он слепнет. Потом, например, получает звание МВА. Все, заасфальтировали. Чтобы вскрыть, нужен отбойный молоток. Но, в принципе, возможно. Смотрите, что здесь нарисовано? – он вынул из кармана куртки ручку и, двумя движениями чиркнув что-то на обороте картонной подставки для стакана, показал то, что получилось.

– Ну, горы… Над ними Луна.

– Ты согласен?

– Я вижу море. Восход.

– Молодцы оба, очень художественно. Можете начинать дебаты. Создайте в защиту своих точек зрения непримиримые движения «Горелунатиков» и «Восходящих моряков». И возглавьте. Чтобы самоутверждаться коллективно. А здесь, на самом деле, нет ничего, кроме неровного круга и волнистой линии.

Ответить было нечего.

Чучо наблюдал за ними с явным сочувствием.

– Ладно… Там что вы видите? – он указал на Галльяно.

– Человек на стуле. С аккордеоном, – осторожно, как бы на ощупь, сказала Мари.

– Ох, – вздохнул Чучо. – Не старайтесь угадать, чего ждет учитель у доски, он сам ничего не видит. Говорите, что чувствуете. Я вам на звезды показываю, а вы смотрите на указательный палец… Там музыка. Закройте глаза, чтобы увидеть. Что вы смотрите, закройте глаза!

Они закрыли глаза. И мелодия, которая только что была невнятным фоном, перекочевала куда-то внутрь. А снаружи остался голос Чучо.

– Видеть, а не смотреть. Гомер видел, и Борхес, и им не мешало то, что он слепы. Глаза почти не нужны, разве что третий – и это твой долбанный объектив. Спроси себя – зачем ты снимаешь? Что ты хочешь показать или понять? Есть у тебя рамки, запреты? Табу? Что ты должен сказать этим снимком? Выкрикнуть? На полную катушку. Но – без истерик. Слушая себя, закрыв глаза. Как в жару воду пьешь… Грег, если ты сейчас решишь сделать портрет Мари, что, прежде всего, ты захочешь показать?

Грег раскрыл глаза и взглянул на Мари. Она, как и Чучо, ждала ответа. Не было смысла увиливать.

– Чувственность. Извини, Мари, танго навеяло.

– А нечего извиняться, – отрезал Чучо. – Извиняться нужно было бы, если бы ты соврал. ОК, чувственность… Ну, делай.

– В смысле?

– Ну снимай же, вот горе какое! Или ты ждешь, когда снизойдет вдохновение? Все, что тебе нужно, у тебя есть.

Грег взял фотоаппарат…

Мари явно чувствовала себя неловко. Она попыталась было улыбнуться в объектив, но поняла, что вышло искусственно, наоборот сделалась серьезной и стала смотреть в сторону. Некоторое время Грег еще нажимал на кнопку, затем перестал и отложил фотоаппарат.

– Удалось? – спросил рассеянно Чучо.

Грег, ничего не ответив, пожал плечами.

– Ты хотел передать чувственность? Так она – внутри. И у тебя внутри, и у женщины, которую ты снимаешь. Должно быть что-то, чего никто не знает, кроме вас двоих. Ты и она – никто больше. Это ваша с ней тайна. Сговор. Раскрыть его – все потерять. Как в танго… Никто больше не понимает, в чем здесь секрет, но чувствуют все спинным мозгом, до дрожи – здесь что-то есть, искра какая-то… Извините, Мари, что на вас надето – чулки?

Мари поперхнулась.

– Ну, что же вы так реагируете, как будто я на приеме у королевы перепутал столовые приборы? Это же вы меня просили рассказать о фотографии. Чулки надеты, я знаю, мы же танцевали с вами.

– И что?

– Ничего, наоборот, хорошо! Снимите трусики.

– Чучо! Вы… Ты…

– Я, мы, он, она… Да не бойтесь вы, никто не узнает, даже мы с Грегом ничего не увидим. Господи, вы же делаете это по несколько раз в день, и ничего страшного не происходит!

– Что, прямо здесь..?

– Нет, съездите для этого домой. Здесь, разумеется. Все дело в том, что – именно здесь.

Мари несколько секунд сидела молча. Потом оглянулась вокруг. Кто-то танцевал, кто-то беседовал, сидя за столиками. Если не считать свечей на столах и огней Парижа за перилами, на крыше было темно и, конечно, никто не наблюдал за ними.

– Ну, сами будете отвечать, – неизвестно что имея в виду, сказала Мари и быстро произвела под столом несколько неуловимых движений, после чего, сжимая в руке невесомый кусочек ткани, стала искать глазами сумку.

– Сумку вы оставили внизу, у Сабин, – спокойно сказал Чучо. – Дайте их Грегу, пусть положит в карман. Он никому не отдаст, но это прибавит ему творческих сил.

Мари посмотрела вначале на Чучо, а потом – прямо в глаза Грегу. И протянула ему сжатую в кулак руку.

– Теперь берите фотоаппарат, Грег. Просто снимайте – ее лицо, глаза, губы, волосы – сейчас!

Фотоаппарат показался ему невесомым.

Через какое-то время, одновременно очень короткое и очень долгое, Чучо сказал:

– Примерно так… Можете взглянуть, что получилось.

Еще ощущая в каждом пальце бешеный ритм пульса, Грег опустил камеру, посидел несколько секунд, глядя на нее, а потом включил режим просмотра. Первыми шли кадры с изображением искусственно позировавшей Мари, снятые всего несколько минут назад, здесь же, при этом же освещении. Потом – те, что он сделал только что.

Это были разные снимки. Как будто это была другая женщина, другой фотограф, другая камера, другой город…

– Дай посмотреть, – как-то необычно, натянутым, как струна, голосом сказала Мари.

Он отдал ей фотоаппарат.

Некоторое время она смотрела на дисплей, перелистывая кадры. Хотела что-то сказать, но, видимо, не нашла слов и просто, коротко удивленно качнув из стороны в сторону головой, положила на стол фотоаппарат.

Чучо откинулся на спинку кресла и сказал:

– Ну, вот… А теперь – танцы. Пока музыка не кончилась. Покажите ему танго, Мари.

Она внимательно посмотрела на Чучо.

– У меня… не слишком длинная юбка.

– Отличная. Танго не танцуют в вечернем платье до пола.

Потом, возвращаясь к этому танцу, он понимал, что никогда так не чувствовал партнера. Ерунда, никогда не чувствовал так женщины, которая была рядом. Было ощущение, что танцуешь с собственным гибким отражением. Невозможно было сказать, кто первым начинал каждое следующее движение – он или она. Как будто они были объединены единой нервной системой, подключены к одному источнику напряжения…

На самом деле, их не так много в жизни, событий. И совсем не обязательно, чтобы в этот момент небо над тобой взрывалось фейерверками, а толпы зрителей восторженно кричали тебе «Аллилуйя». Это может быть что-то очень простое, почти обыденное. Но в этот момент ты на равных говоришь со Вселенной.

Возвращаясь к столику и цепляясь, чтобы обрести равновесие, за никчемную привычку все анализировать, пытаясь подобрать какие-то слова, что-то кому-то объясняющие, он понял, что этот танец был равен событию.

Было уже далеко заполночь, это был последний танец, и Галльяно, закончив играть, убрал в футляр аккордеон и подошел к их столику.

– Привет, Вождь, – сказал он, кивнув Грегу и Мари и садясь на свободный стул.

– Салюте, вьехо! Ты отлично играл сегодня. Несколько вещей я раньше не слышал. Что это?

– Будет новый диск – Ultimate Tango in Paris. Слушай, там должен быть буклет… Ну, знаешь, как обычно. Нужны фотографии. Пощелкаешь меня на днях?

– Никак, Ришар, извини, – Чучо, прищурившись, взглянул на Грега и неожиданно указал на него пальцем. – Он сделает. Он фотограф и чувствует танго, увидишь.

Ришар кивнул головой и протянул руку Грегу.

– Рад познакомиться. Давно фотографируете?

– Как вам сказать, – Грег взглянул на Чучо. – Всерьез – минут двадцать.

– В самый раз. Нужно успеть, пока глаз не замылен. Завтра днем вас устроит?

– Вполне. Адрес запишете?