Танкист

Глава 4 ПАНЦЕРГРЕНАДЁР

Ожоги на спине медленно подживали. В госпитале Павел разговаривал мало, больше смотрел и слушал. Различий в поведении солдат — немецких и русских — было много. Вроде мелочи, но они вызывали вопросы или удивление. Не так шнуровали и завязывали ботинки, не так стряхивали пепел с сигарет в пепельницу, не так чистили пуговицы на мундире.

Павел ко всему приглядывался и многое перенимал. А когда кто-то видел, как он выполняет неправильное действие и удивлялся, окружающие говорили ему:

— Ну что ты хочешь? Он же контуженый и обожжённый. К тому же из Померании.

Спрашивающий сочувственно качал головой и отходил.

Постепенно Павел приобрёл в госпитале репутацию «человека немного не в себе». И он не старался её опровергнуть — так было легче. Соверши он сейчас поступок нелепый, так никто из окружающих не удивится. Иногда он стоял у окна или выходил во двор госпиталя, чтобы подышать свежим воздухом, понаблюдать за сменой караула. Госпиталь охранял отделение солдат, и для Павла было открытием отдание чести при смене караула. В Красной армии прикладывали открытую ладонь к виску при головном уборе. Немец же, если он стоял на часах и при оружии, салютовал винтовкой. Руку в приветствии выкидывали вперёд только члены «ваффен СС» или партийные чиновники. Офицеры вермахта отдавали честь двумя пальцами.

Павел научился разбираться в знаках различия. А их у немцев было много, для каждого рода войск — свои, не считая эсэсманов.

В армии членов «ваффен СС» не любили. Туда набирали прошедших отбор по физическим параметрам — вроде формы черепа и цвета волос — или партийной принадлежности. Снабжались части СС значительно лучше армейских, новое оружие и первоклассная техника в первую очередь поступали туда. Правда и дрались они стойко и безжалостно, но и награждались чаще, чем армейцы. Для них даже госпитали были отдельные. Вот за эту избранность, за фанатизм армия и не любила СС.

А вчера Павел испытал лёгкий испуг. По коридору к нему подошёл один из вновь прибывших раненых. Нога его была загипсована, и он опирался на костыль.

— Парень, ты, говорят, из Померании?

— Да, а что?

— Так мы с тобой земляки. Я из Штеттина.

Павла пробил холодный пот.

— Я из Кольберга.

— А, задняя Померания, за Одером. Не был никогда.

В это время раненого позвали на перевязку, и Павел перевёл дух. Он никогда не был в Померании, тем более в Кольберге. И начни раненый его расспрашивать о чём-то — об улицах или местных достопримечательностях, он ничего не смог бы сказать. Единственная надежда — сослаться на потерю памяти в результате перенесённой контузии. Хорошо бы не встречаться с раненым, но госпиталь — территория закрытая и небольшая.

В любой армии, хоть немецкой хоть Красной, землячество — дело святое. Земляки старались держаться друг друга, помогать, делиться патронами или табачком. О Померании Павел знал только, что она входила в состав Прусских земель, откуда была родом будущая русская царица Екатерина I, а вероисповедание там католическое. И всё. Сложно выкручиваться с таким багажом знаний при расспросах земляка.

Но в этот же день его, как и нескольких других раненых, медсестра позвала в кабинет начальника госпиталя.

Когда назвали его фамилию, Павел вошёл, доложил:

— Панцергренадёр Пауль Витте по вашему приказанию прибыл.

— Садитесь, гренадёр.

Павел присел на краешек стула и скривился от боли. Ноги уже подзажили — но спина!

Кроме начальника госпиталя гауптмана Шайбе в кабинете был ещё один человек в белом халате. Кто он такой, Павел не знал.

Гауптман зачитал его формуляр — не столько для Павла, сколько для человека в халате.

— Ты проявил себя как герой, гренадёр. Господин оберст приехал вручить тебе и другим танкистам нагрудные знаки «За танковую атаку».

Человек в белом халате встал и подошёл к Павлу. Тот сделал попытку встать, но оберст мягко надавил ему на плечо.

— Сиди, герой, ты заслужил.

И прямо к халату Павла приколол значок.

— Мы сверились в штабе дивизии о твоём послужном списке, гренадёр. Атака под Прохоровкой была у тебя двадцать пятой, поэтому ты получаешь этот отличительный знак с цифрой «двадцать пять». Носи его с честью!

— Яволь, герр оберст!

— Герой должен лечиться в хороших условиях.

— Мне нравится лечиться в госпитале, герр оберст.

— В госпитале нет условий для лечения ожогов. Мы решили отправить тебя и ещё нескольких танкистов с ожогами в фатерланд, в Дрезден.

— О, герр оберст, я так признателен вам за заботу! Но я бы не возражал остаться здесь.

— Сынок, ты ещё молод. Ожоги — дело серьёзное, на их месте могут остаться грубые рубцы. А ты нужен армии и фюреру здоровым. Потому не возражай.

— Яволь, герр оберст.

— Вот и замечательно! Надеюсь, вещей у тебя немного, и подружкой ты обзавестись не успел. Отъезд завтра.

Павел встал.

— Разрешите идти?

— Иди.

Павел вышел за дверь. Его окружили раненые.

— Чего тебя вызывали?

Павел показал на значок, приколотый к халату.

— О! Двадцать пять атак! Я такой значок вижу в первый раз, вот бы и мне такой!

— Вилли, соверши двадцать пять атак — и у тебя такой же будет.

Раненые засмеялись. В скучной жизни госпиталя любое, даже незначительное событие обсуждали несколько дней.

А на следующий день нескольких танкистов и самоходчиков погрузили в санитарный поезд и отправили в Германию. Поезд шёл через Тернополь, Львов, Жешув, Краков, а потом повернул на юг. Миновали Вену, затем Прагу.

Павел почти всё время смотрел в окно. Интересно было увидеть такие места хотя бы из окна вагона. И везде, где проходил поезд — через Польшу, Австрию, Чехию — Павла удивляли целые, не разрушенные, красивые, как игрушечные, домики, асфальтированные, булыжные и бетонные дороги. А ещё — жители. Красиво одетые, они праздно гуляли по улицам, пили пиво за столиками в кафе. Бегали дети, чинно прогуливались пенсионеры. Тихо, мирно, никаких разрушений. А у него на родине разруха, люди живут впроголодь, дороги техникой разбиты. Разница — разительная.

Павел обозлился. Ничего, докатится и до вас, хлебнёте ещё лиха. И тут же устыдился своей мысли. Простые люди здесь при чём? Судьбу страны решают руководители. Гитлер приказал совершить нападение на его страну, а расхлёбывать эту кашу будут все, и не только немцы. Достанется полякам, чехам, австрийцам. Вся Европа в огне и разрухе будет.

А поезд стучал колёсами на стыках, увозя Павла в Германию. Вот уж он никак не думал, не гадал, что в самый разгар войны попадёт в самое логово врага — да не победителем, а в чужой шкуре.

Наконец поезд прибыл в Дрезден. Старинное здание вокзала осталось в стороне. Поезд загнали в тупик, а раненых перегрузили в санитарные автомобили. Группу обожжённых танкистов свезли в один госпиталь.

Когда санитарная машина ехала по городу, Павел снова смотрел в окно. Кое-где встречались разрушенные бомбардировкой здания, но в целом город был чист и ухожен, только на улицах было много людей в военной форме. Мелькали серые пехотные мундиры, голубые — летчиков люфтваффе, чёрные куртки танкистов и черные кители с одним погоном — эсэсовцев.

Госпиталь расположился в небольшом, уютном, старом, ещё кайзеровских времён постройки здании. И палаты в нём — на четыре человека.

Кормёжка, уход и лечение действительно были на высоком уровне, и Павел быстро пошёл на поправку.

В одной палате с ним оказался фельдфебель Курт Книспель, командир танка 503-го тяжёлого танкового батальона. Как-то он похвастался, что уничтожил больше ста танков большевиков.

— Не может быть! — не поверили сотоварищи по палате. — А где твои награды?

Наград у танкиста не оказалось, и он смущённо развёл руками.

— С первых дней войны на Восточном фронте, — объяснил он. — Начал воевать на T-I, потом на T-II, T-III, T-IV… Сейчас на T-VI — просто грандиозная машина. Однако начальство не жалует. А всё мой несносный характер! Наверное, потому и наград нет.

Самое удивительное было в том, что танкист не врал. К концу войны на его счету было 168 уничтоженных танков. Не знал тогда Павел, что судьба свела его с выдающимся танковым асом Германии. И наградили его единственным Железным крестом только в мае 1944 года.

А характер у него и в самом деле был хулиганистый. Неизвестно где, даже в госпитале, он доставал спиртное и к вечеру напивался. Пьяным приставал к медсестрам, требовал внимания и ласки. Остальные танкисты только удивлялись. За такие проступки их бы уже понизили в звании или сослали в штрафные роты — Гитлер тоже ввёл в войсках такие.

— Главное — бей врага из засады, — поучал Курт. — Замаскируйся хорошо, в этом залог успеха. Бей в борт! Если идёт колонна танков или машин, стреляй сначала в последнюю в колонне, отрежь пути к отступлению. А потом — и остальных.

Павел слушал и мотал на ус. Надо знать тактику врага, тем более — удачливого.

В город раненые не выходили. Они бы и рады были, но в больничной пижаме можно было дойти только до первого патруля.

Настал день выписки. Павла осмотрели двое врачей, поставили подписи под заключением: годен к строевой службе.

— Гренадёр, после тяжёлого ранения, по приказу командования положен отпуск. Поедете к родным, в Кольберг?

— Я бы хотел вернуться на Восточный фронт, — заявил Павел.

Врачи переглянулись.

— Получите документы в канцелярии, форму и можете следовать на вокзал и на сборный пункт.

Павел вышел и остановился у неплотно прикрытой двери.

— Он какой-то странный, этот померанец. Каждый после ранения хочет подольше остаться в тылу, окунуться в спокойную жизнь. А этот?

— Что с него взять после контузии? Пусть едет.

Павел только усмехнулся.

В канцелярии он показал врачебную справку, получил солдатскую книжку и аттестаты. Так же ему вручили значок «За ранение». На овальном металлическом значке в обрамлении лавровых венков красовались два скрещённых меча и стальной шлем М35 со свастикой. Павел с интересом рассматривал его.

— Что смотришь, гренадёр? Всё правильно. У тебя значок серебряный, за тяжёлое ранение. Значок чёрного цвета даётся за лёгкое ранение, а золотой лучше не получать.

— Почему?

— Так его тем дают, у кого ноги или руки нет, или кто зрение от полученного ранения потерял.

На вещевом складе обер-ефрейтор подобрал ему форму по размеру. Только мельком взглянув на Павла, он скрылся в подсобке и вынес комплект униформы.

— Надевай.

Форма села как влитая. По размеру подобрали ботинки и пилотку — тоже чёрную, с розовым треугольным шевроном и маленькой кокардой.

— Знак отличия есть?

— Да вот — два значка.

— Цепляй. И попомни старую тыловую крысу — они тебе помогут.

Павел нацепил на форму значок «За ранение» и «За танковую атаку».

— Отлично! Теперь полюбуйся на себя!

Обер-ефрейтор подвёл его к зеркалу, и Павел не узнал себя. На него смотрел молодцеватый немец-танкист. Даже выражение лица стало другим.

— Вот! Настоящий гренадёр! С такими воинами мы сломим сопротивление большевиков.

— Яволь, герр обер-ефрейтор!

То ли настроение у каптенармуса было хорошим, то ли Павел ему понравился, но он запер дверь и достал из тумбочки бутылку шнапса.

— У меня племянник на Восточном фронте, на тебя похож. Давай выпьем за победу.

Он плеснул шнапса на дно двух рюмочек.

— Прозит!

Выпили. Шнапс Павлу не понравился — слабоват был и отдавал самогоном.

— Да хранит тебя Господь, Пауль!

Павел поблагодарил каптенармуса и вышел из госпиталя.

Куда идти, где вокзал? Подсказали прохожие. Он повернул за угол, к остановке трамвая, и тут же наткнулся на патруль.

— Гренадёр, стой! — скомандовал фельдфебель. За ним стояли двое рядовых. — Документы!

Павел достал из кармана документы, протянул. Фельдфебель изучил справку и солдатскую книжку.

— Только из госпиталя?

— Так точно!

Фельдфебель мазнул взглядом по значкам, вернул документы и вдруг потянул носом.

— Э, солдат, да ты пьян!

— Никак нет, спиртом раны обрабатывал, — нашёлся Павел.

— Хорошо, я не буду придираться. Ты храбрый воин, я вижу значок «За танковую атаку» с цифрой «25». Такой не дадут кому попало!

— Так точно, господин фельдфебель!

Патруль удалился. «Интересно, — думал Павел, глядя им вслед, — а у немцев гауптвахта есть? И что бы они могли сделать со мной за выпивку?» Ответа Павел не знал.

Он добрался до вокзала, предъявил в воинскую кассу документы и получил билет. Ещё в госпитале ему выдали деньги — рейхсмарки, жалованье танкиста с фронтовыми надбавками, и отдельно — за ранение.

Ожидая свой поезд, Павел решил сходить в пивную на вокзале. И вошёл было, но эта оказалась только для офицеров. Солдатская находилась в подвале.

В пивной было накурено. Солдаты всех родов войск сидели на жёстких стульях и потягивали пиво из высоких кружек.

— Тебе какое, солдат?

Павел марок не знал. Стоявший рядом эсэсман посоветовал:

— Бери баварское чёрное.

Они устроились за одном столом. Павел отхлебнул из кружки. Пиво оказалось густым, в меру холодным и чуть пощипывало язык. Вкусно.

— На фронт? — спросил эсэсман.

— Да, после ранения.

Эсэсман посмотрел на значки.

— Да ты герой! Вижу — ранен был тяжело.

— В танке горел.

Эсэсман наклонился.

— Страшно на фронте?

— Страшно, — не покривил душой Павел.

— Вот и нас на Восточный фронт посылают.

— Люди везде живут, — заметил Павел.

— Это — да. Ты давно с передовой?

— Уже почти два месяца.

— Так ты из-под Курска?

— Угадал, там большое танковое сражение было.

— Знаю. Ладно, желаю удачи. Бармен, пива за мой счёт герою! — эсэсман кинул на барную стойку деньги и вышел.

Посидев немного, Павел допил пиво и вышел на перрон. Поезд уже стоял на путях, по платформе сновали пассажиры. В вагоны садились в основном военные, провожали их женщины.

Павел расположился на верхней полке и смотрел в окно на проплывающий пейзаж. Как только пересекли границу с Польшей, за окном появились разрушенные дома, пусть и редкие пока. И войск немецких стало больше.

В вагоне вместе с Павлом ехали в основном рядовой состав и гражданские. Солдаты выпивали, покупая на каждой станции у поляков самогон или наливки.

Судя по обрывкам разговоров, ехать на фронт никому не хотелось. Конечно, это вам не сорок первый год, когда немецкая армия наступала по 40–50 километров в день. Теперь гитлеровцы пятились назад, а после Курской дуги моральный дух вообще упал. Если в начале войны немцы и помыслить не могли о поражении, то теперь стали задумываться. Фанатично в Гитлера и неминуемую победу верили только эсэсовцы.

Павел добрался до Минска, куда ему и было предписано, нашёл сборный пункт и предъявил документы. Обер-лейтенант, прочитав их, обрадовался:

— Отлично! Панцергренадёр с опытом боевых действий! К сожалению, твоя восемнадцатая танковая дивизия на переформировании, и я направлю тебя в другую.

— Рад служить Великой Германии! — по-солдафонски рявкнул Павел.

— Вот, слышу голос истинного арийца! Молодец, солдат! В батальон «Тигров» тебя определить не могу — они только СС, а вот на «Пантеры», пожалуй, можно.

Павел уже знал из разговоров в госпитале, что «Пантера» — танк неплохой: манёвренный, с хорошей пушкой и мощным вооружением. Недостаток один — крайне ненадёжен, не довели его до ума, не хватило у конструкторов в военную пору времени исправить недочёты и огрехи. Но Павлу было всё равно, куда его отправят, лишь бы на передовую попасть, откуда он надеялся сбежать к своим.

Павел горячо поблагодарил обер-лейтенанта, заверив его, что теперь, на новом танке, он будет ещё лучше сражаться с большевиками.

Учебный батальон располагался за городом. Обстановка в нём была нервозной. Состав постоянно менялся: одни солдаты прибывали, другие, переучившись, убывали. Все танкисты были уже с опытом, просто воевали на других танках. Их знакомили с устройством «Пантеры», учили водить её и стрелять.

По солдатской книжке Павел был механиком-водителем, и ему пришлось тяжелее всего. Мало того что танк был в новинку даже для немцев, уже имевших опыт вождения танков T-III и T-IV, — Павел вообще никогда немецкие танки не водил.

— Что ты рычаги дёргаешь? Это же не трактор! Управление на «Пантере» лёгкое. Немного рычаг вправо — и танк идёт вправо, немного влево — поворачивает влево. На нём вальсировать можно! — учил Павла сидевший рядом инструктор.

А для Павла было непривычным всё — и шлемофон, и запах бензина, и даже возможность покинуть танк через люк водителя вверху корпуса, а не в лобовом наклонном листе, как у Т-34. Но Павел был парнем упрямым, ему не хотелось водить танк хуже, чем сами немцы, и он учился добросовестно, от занятий не отлынивал. Инструкторов замучил вопросами и просил дополнительные часы для вождения.

Иногда он задавал себе вопрос — для чего он изматывает себя и донимает инструкторов? Ведь при первой же возможности, в первом же бою он сбежит к своим. Зачем тогда приобретает навыки вождения вражеского танка, зачем шлифует умение? Тем не менее к выпуску курса Павел научился водить танк не хуже, а даже лучше многих опытных водителей-немцев.

Его упорство в учёбе заметили командиры, порекомендовали «покупателям» — как называли командиров строевых подразделений, приезжающих за пополнением.

Так Павел попал в отдельный танковый батальон механиков-водителей на танк командира роты. С сослуживцами дружбы особой он не водил, с соседями по казарме был немногословен и вежлив. И танкисты оставили попытки сблизиться с ним. Ну характер такой у человека, не общительный.

Павел часами пропадал в танковом парке, поскольку делать больше всё равно было нечего. Он отрегулировал двигатель, протянул все соединения. Танк изучил досконально, забравшись во все его уголки. Поймал себя на мысли, что изучает не столько танк, сколько его слабые, уязвимые места. Куда бы он выстрелил в него, будь на «тридцатьчетвёрке»?

К огорчению Павла, слабых мест было немного. Немцы изучили устройство трофейных Т-34, провели обстрелы его из пушек с разных ракурсов и создали броневой корпус и башню, более совершенные. Углы наклона лобовых броневых листов сделали более рациональными, а самое уязвимое место Т-34 — люк водителя — и вовсе перенесли на крышу лобовой части корпуса. И так — в каждой детали. К тому же после обстрелов на полигоне для немецких танкистов выпустили брошюру, где были описаны и нарисованы наиболее уязвимые места советских танков.

Павел внимательно изучил тоненькую книжечку. Там были Т-34, КВ-1, Т-35, КВ-2 — даже новый тяжёлый ИС-1. Для него некоторые места и точки наиболее вероятного поражения были откровением. Учитывая, что на «Пантере» стояла мощная пушка KwK42 калибра 75 мм, а оптика прицела была очень высокого качества — это Павел проверил лично, танк представлял весьма серьёзную угрозу для наших средних танков. Относительно небольшой калибр пушки давал высокую скорострельность и позволял возить увеличенный боекомплект. Это давало возможность вести бой с «тридцатьчетверками» на дистанции от полутора до двух тысяч метров.

Башня со сплошным полом приводилась в движение гидроприводом. И было одно, очень важное для экипажа обстоятельство: загазованность при стрельбе снижалась продувкой ствола после выстрела сжатым воздухом и отсосом газов из гильзы. Ни один советский танк до конца войны не имел подобного устройства.

Коробка передач устанавливалась впереди, и ведущими колёсами были передние. Семиступенчатая коробка передач с планетарным механизмом поворота управлялась гидравликой. Отсюда — мягкость управления.

Шахматное расположение катков большого диаметра давало хорошую плавность хода и проходимость. Даже с повреждённой в бою ходовой частью «Пантера» легко буксировалась.

Корпус и башня «Пантеры» покрывались специальным цементом «циммерит», благодаря чему магнитные мины и гранаты к броне не прилипали.

Однако танк был малотехнологичным, рекорд выпуска их, достигнутый в 1944 году, составлял 400 единиц в месяц. Тогда как уже в мае 1942 года Советский Союз выпускал более тысячи «тридцатьчетвёрок».

С «Тиграми» T-VI ситуация складывалась ещё хуже. С 1942 по 1944 год T-VI Ausf Н было выпущено 1354 единицы, а T-VI Ausf B — 489 штук. И «Тигр» и «Пантера» были дороги в производстве и требовали высоколегированных марок стали.

К тому же, изучив «Пантеру», Павел отметил слабые места в броневой защите. В кормовой броне башни был больших размеров люк для загрузки боекомплекта и аварийного выхода заряжающего, а с левой стороны башни — круглый лючок для выбрасывания гильз. А танки в передней проекции — ведущие передние колёса. Про корму говорить не приходилось — броня здесь была тоньше, всего тридцать миллиметров, а за ней — бензиновый двигатель. Пары бензина в закрытом моторном отсеке возгорались легко, превращая машину в факел.

Несмотря на то что T-V был крупнее и на 15 тонн тяжелее Т-34, двигатель «Майбах» был мощнее дизеля В-2, «тридцатьчетвёрки» на 200 лошадиных сил и легко разгонял танк до 55 километров в час, не уступая в скорости советской машине.

Все танки были с рациями, перископы имели механик-водитель и стрелок лобового пулемёта, а в командирской башенке их было семь. Обзорность была просто великолепной, в отличие от Т-34, основным недостатком которого была плохая видимость из танка. А в бою кто первым заметил врага, тот первым выстрелил и победил. Вот такая простая арифметика.

Командирский танк, за которым был закреплён Павел, отличался от обычных. За счёт уменьшения боеукладки до 64 снарядов была установлена вторая радиостанция, обеспечивавшая связь командира роты с авиацией и другими видами войск — вроде артиллерии. В Советской армии только к середине войны на танки и самоходки стали устанавливать рации, в 41–42 годах даже танки командиров батальонов не все имели радиосвязь. А о прямой связи с авиацией танкистам и самоходчикам приходилось только мечтать.

В середине сентября танковый батальон, в котором служил Павел, поднялся по тревоге. Танкисты забегали, командиры взводов и рот собрались в штабе. Экипажи заняли свои места. Механики-водители прогрели двигатели. Этот батальон входил в состав 4-го панцергренадёрного полка 6-й танковой дивизии 41-го танкового корпуса 9-й армии, которой командовал Вальтер Отто Морец Модель, генерал-полковник.

Русские начали наступление на Смоленск и Рославль. Группа армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Г. Клюге удара не выдержала, передовые части отошли на заранее подготовленные позиции.

Советские войска вышли на рубеж реки Десна, далее удар развивался на Оршу и Починок. Вспомогательный удар правым крылом в составе 5-й, 31-й и 68-й армий, наносящих на Смоленск, а левое крыло. 49-я и 10-я армии — на Рославль.

Наступление наших войск активно поддерживали партизаны. В тылу немецких войск они устраивали диверсии, затрудняя тем самым подтягивание немецких резервов из тыла.

16 сентября наши войска овладели Ярцево. Немного позже были перерезаны железная и шоссейная дороги между Смоленском и Рославлем. Для немцев нависла угроза окружения Смоленска с юга, а нашим войскам мешал продвигаться вперёд Днепр.

Из штаба батальона бегом к своим боевым машинам направились командиры. Танки, урча моторами, начали выходить из парка на дорогу.

Павел вёл свой танк третьим от головы колонны. Перед ним раскачивался на неровностях дороги танк с двумя жёлтыми крестиками на корме — опознавательным значком 6-й танковой дивизии. На самой башне, как и на танке Павла, был выведен белой краской порядковый номер танка. Все танки батальона были новые, ещё не участвовавшие в боях, хотя все экипажи имели боевой опыт.

Шли на полной скорости. Из-под гусениц поднимались клубы пыли, и Павел немного увеличил дистанцию — кому охота глотать пыль? Да и врезаться в корму впереди идущего танка в условиях плохой видимости можно было запросто.

Через час хода передние танки встали — мост впереди был взорван партизанами. Командиры танков собрались у моста, обсуждая — что делать?

И река-то — тьфу, можно сказать — ручей, но склоны берегов крутые, танку взобраться тяжело: гусеницы дёрн срывают, а танк стоит на месте. На лёгком танке T-I, годном лишь для разведки из-за пулемётного вооружения командир батальона проехал по берегу вдоль реки, и в километре от разрушенного моста нашёл пологие склоны. Решили переправляться там.

Корпус «Пантеры» был хорошо приспособлен для форсирования небольших рек, люки закрывались плотно, имели резиновые уплотнители, моторный отсек был герметизирован. Для рек поглубже мог ставиться шнорхель — труба для подвода воздуха к мотору и экипажу. Правда, шнорхелей в батальоне никто не видел, представляли теоретически.

Первым, как и положено, шёл танк командира роты, Павкин танк.

Он тронулся со второй передачи, дал газу, чтобы двигатель не заглох, и в выхлопные трубы не затекла вода. Подняв фонтан брызг, танк вошёл в воду, гоня перед собой волну. Павлу в перископ ничего не было видно, стекло было залито водой. Он даже не успел посмотреть на курсоуказатель, специально стоящий для таких случаев справа от приборного щитка.

«Пантера» задрала нос и вышла на берег. В траках застряли водоросли, ил.

Другие экипажи уже смело шли по разведанному пути. Однако задержка от расчётного времени была больше часа.

Они выбрались на шоссе и прибавили ходу. Скорость движения колонны сдерживали лишь устаревшие T-I и гусеничные бронетранспортёры с пехотой. А за батальоном шла ещё рота самоходок «Хетцер». Та ещё штучка была: очень низкая и малозаметная на поле боя, с мощной пушкой, прозванная немцами «кабаном» за характерную броневую маску пушки.

Ещё через час хода они остановились на заправку. На обочине дороги стояло четыре бензовоза, танки заправляли в первую очередь — бензиновые двигатели были очень прожорливыми. Полного бака «Пантере» хватало всего на 260 километров хода по шоссе, а по пересечённой местности — ещё меньше.

На заправке экипажи прислушивались к отдалённым раскатам. Похоже было на гром, но это были пушки. Огонь был массированным, но довольно далеко.

— Килограммов пятнадцать-двадцать, — заявил Гюнтер, заряжающий.

— Похоже, — сказал командир танка — он же командир роты, — скоро сами всё увидим.

Батальон прибыл к месту сосредоточения, но поступил новый приказ, и танковые роты передали пехотным полкам для их усиления. Командир танкового батальона был зол. От батальона ничего не осталось, руководить им было невозможно. Батальон в сборе, да с пехотной поддержкой представлял собой грозный боевой кулак. Разрозненные роты в бою сами нуждались в поддержке самоходчиков.

У немцев была излюбленная тактика — «колокол». Это было боевое построение машин на поле боя. Впереди становились в линию два-три «Тигра», а далее, слева и справа от центра, плавными дугами — «Пантеры» или T-IV, основные боевые лошадки. За неимением «Тигров», которые могли бы взломать любую оборону, ставились «Пантеры».

Но сейчас такой боевой порядок стал невозможным. Терялось танковое преимущество — натиск и огонь.

Внезапно справа мелькнули огненные кометы, и раздалось несколько мощных взрывов.

— Все из машины! — скомандовал командир.

Быстро выбравшись, танкисты улеглись в воронку. Это были знаменитые «катюши», прозванные немцами «сталинскими органами».

Павел впервые наблюдал вблизи устрашающую боевую работу «катюш». Ужас! Попавшее под огонь подразделение просто перестало существовать.

Налёт прекратился, и экипажи заняли места в боевых машинах. Ещё четверть часа хода, и танки прибыли на место.

Командир роты сам определил для экипажей позиции. Танк командира занял место на небольшой возвышенности. Танкисты принялись маскировать танки срезанными ветвями, маскировочной сетью. В искусстве маскировки немцы были умельцами, они придавали скрытности большое значение.

Едва успели завершить работу, как русские пошли в атаку. Молча, без артподготовки, на передовые позиции немцев бежали цепи русских пехотинцев.

Танкисты без команды огня не открывали, вполне хватало винтовочно-пулемётного огня своей пехоты. Для танкистов пехота была слишком мелкой целью, чтобы демаскировать, обнаруживать себя.

Атака русских захлебнулась, и они отошли на свои позиции.

Но бой только начинался. По немецким окопам ударила русская артиллерия. Сначала гаубицы 122 мм — их снаряды давали большие, мощные по разрушительной силе взрывы. Передовая затянулась пылью и дымом.

Потом в дело вступили полковые 76-миллиметровые пушки. Разрывы стали поменьше, но попадания точнее. Ещё бы, полковые пушки били прямой наводкой, а Россия всегда славилась умением своих пушкарей.

Когда стихли разрывы от снарядов, следом за пушками раздался вой падающих мин. В дело вступили миномёты. Они разрушали то, что не смогли разрушить пушки. При стрельбе из миномётов мина летит круто вверх, а потом падает вниз, на цель. Пушечный снаряд может разрушить дот, дзот, пулемётное гнездо — но не блиндаж, землянку или окоп. А вот миномёт легко это сделает. Падая сверху, она пробивает накат из брёвен и разносит блиндаж в клочья — вместе с находящимися там солдатами.

Немцы не выдержали массированного огня и стали убегать с передовой. Пехотные командиры останавливали бегущих, заставляли вернуться в траншеи, и окопы.

Артиллерийский и миномётный обстрелы к тому времени закончились. Русские повторили атаку, встречая лишь жиденький ответный огонь уцелевших немецких пехотинцев.

Пытаясь поддержать свою пехоту, открыли стрельбу осколочными снарядами самоходные установки «Хетцер». Русская пехота залегла, но и самоходки выявили своё местонахождение. По ним открыла огонь русская артиллерия. Две самоходки из четырёх загорелись, пуская в небо чёрный дым.

«Пантеры» пока ничем себя не выдали. Они стояли, не обнаруженные, дожидаясь своего часа. И час этот пробил, когда в атаку на немецкие позиции пошли русские «тридцатьчетвёрки».

Командир роты приказал по рации подпустить Т-34 поближе и открыть огонь на поражение.

Павел всё это слышал и сидел как на иголках. Что делать? Он надеялся, что «Пантеры» пойдут в атаку на позиции советских войск, и когда его машина окажется на нейтральной территории, он сможет заглушить двигатель, а ещё лучше — загнать танк в глубокую воронку или ров и сбежать. Дело в том, что мотор через карданную передачу приводит в действие гидронасос для поворота башни и выполнения других функций. И если Павел заглушит его, поворачивать башню танка и вести прицельный огонь станет невозможно. У лобового пулемёта сектор обстрела невелик и, держась немного в стороне, можно избежать обстрела со стороны экипажа. Скорее всего, придётся решаться на крайний шаг.

Павел заранее обдумывал все варианты. Вот и сегодня утром, прежде чем завести двигатель, он загнал патрон в ствол личного «вальтера», придерживая пальцем курок, спустил его и сунул пистолет в кобуру. Теперь стоит выхватить его из кобуры — и можно стрелять, ведь «вальтер-Р-38» в отличие от «парабеллума» имел самовзвод. Расстреляв членов экипажа, Павел планировал на танке перебраться через немецкие позиции и доехать на нём до своих. Но это был вариант на крайний случай. Потому что он понимал: увидев немецкий танк, идущий на советские позиции, наши откроют огонь, и совсем не исключено, что они его подобьют. Да и немцы, увидев, что с «Пантерой» что-то неладное, могут выстрелить вдогонку. А кормовая броня тонкая, подобьют как пить дать.

Погибать бестолково, когда наши уже совсем рядом, Павел не собирался и решил немного выждать. Он наблюдал в перископ за атакой наших танков. Двигатель «Пантеры» работал, наполняя корпус гулом.

Приглушённый бронёй и шлемофоном, над головой грохнул выстрел пушки. Хоть на «Пантере» и стояла система продувки ствола, всё равно запахло кисловатым запахом сгоревшего пороха.

В перископ Павел увидел, как вспыхнула «тридцатьчетвёрка». Остальные «Пантеры» тоже открыли огонь. Дистанция была слишком мала, чтобы промахнуться — метров семьсот-восемьсот. Несколько минут — и на поле боя уже горят пять советских танков. Остальные, наткнувшись на сильный огонь, слегка сдали назад и, укрываясь за горящими машинами, стали выцеливать невидимого пока противника. Одна из «Пантер» выстрелила, обнаружив себя вспышкой огня и взметнувшейся перед дульным тормозом пылью. Тут же две «тридцатьчетвёрки» начали бить по ней бронебойными снарядами, а ещё одна стала заходить со стороны, явно намереваясь выстрелить в борт.

Но тут уже вмешался командир роты. Он прицелился и выстрелил по этому танку. Снаряд попал в ходовую часть, каток разбило, гусеница слетела. Т-34 крутанулся на месте и тут же получил снаряд в корму. Из танка повалил дым, экипаж покинул горящую машину, и через минуту последовал взрыв. Башня «тридцатьчетвёрки» слетела с корпуса, уткнувшись стволом в землю. Из круглого проёма в корпусе с рёвом вырывалось пламя.

Оставшиеся невредимыми два танка дали задний ход. На поле боя остались только горящие машины. Русская пехота вернулась за своими танками в траншеи. Бой стих.

«Чего я сижу? — подумал Павел. — Надо действовать».

Он вытащил из кобуры пистолет, вздохнул глубоко, как перед прыжком в воду, и выстрелил в стрелка лобового пулемёта, сидевшего по соседству. Потом обернулся и снизу вверх выстрелил в живот наводчику орудия, а потом — в командира. Заряжающий не понял ничего. Он был справа от пушки, и казённик орудия скрывал от него Павла. Заряжающий наклонился вперёд, и Пашка выстрелил ему в голову.

В танке наступила мёртвая тишина, если не считать мерного рокота двигателя.

Павел перевёл дыхание и вложил пистолет в кобуру. Только что он застрелил четырёх человек своего экипажа. Да, они враги его Родины, но он с ними спал, ел — просто общался, и сейчас ему было очень не по себе.

Павел выжал главный фрикцион, включил передачу. Запищала рация. От неожиданности Павел отпустил педаль. Танк дёрнулся и поехал. Всё, назад пути нет, теперь надо давить на газ — и только вперёд!

Павел вёл «Пантеру» мимо горящих «тридцатьчетвёрок» и не видел, как из своих укрытий выползли другие танки роты и устремились следом. Они не получали приказа по радио, но видели, как на позиции врага двинулась командирская машина. Мало ли по какой причине не работает рация? Антенну осколком срубило, или сломалась сама рация? И танки, рассыпавшись цепью, шли за командиром.

Пашка этого видеть просто не мог. Танк не автомобиль, зеркала заднего вида не имеет.

Он жал на газ и всё время ожидал удара сзади, в корму. Не дураки же немцы, догадаются, что он гонит к своим. В конце концов, снаряд угодит в корму, потом в боевое отделение, и уж потом — туда, где сидит он, Павел. Шанс уцелеть есть.

А за ним шли шестнадцать танков роты. Хоть и не было команды, но рота выстроилась клином, как не раз делала это на учениях.

Танк Павла прошёл через передовые траншеи немецких позиций и вышел на нейтралку. Павел вёл «Пантеру» на пятой передаче и давил на газ. По сторонам и немного сзади пылили танки роты. Экипажи вели огонь из пушек с коротких остановок. Немецкая пехота дисциплинированно поднялась за танками в атаку — не ходили немецкие танки без пехотной поддержки в атаку, их легко можно было бы сжечь из окопа «коктейлем Молотова» в бутылках или связками гранат.

Получилась нелепица. Павел пытался прорваться к своим, но вышло так, что он организовал и возглавил атаку своей роты и пехотного батальона на русские позиции.

Советские войска не предполагали, что после артподготовки на них могут двинуться танки, доселе себя не обнаруживавшие. Командиры наступающих частей не располагали данными, что немцы подтянут из тыла танковые резервы.

Но комбаты и командиры батарей были людьми опытными, нюхавшими порох не первый день. Полевые пушки ЗИС-З открыли огонь. Павел видел в перископ, как артиллеристы суетились вокруг орудий, видел вспышки на стволах пушек. Неужели это всё против него? Тогда почему нет попаданий?

Он выключил передачу и остановился. В бою останавливаться нельзя, неподвижный танк — отличная мишень. Но он решил осмотреться, хоть на секунду.

Из перископа водителя виден лишь небольшой кусок местности перед танком.

Павел перелез в башню, заглянул в смотровые щели командирской башенки и едва не закричал. «Пантеры» его первой роты двигались за ним в боевом порядке «клин», а за ними бежали пехотинцы!

Только тут до него дошёл весь ужас положения. «Пантеры» просто прорвут наспех подготовленную оборону советских войск и начнут давить тылы. И даже если он покинет танк, никто не поверит, что он свой и хотел лишь перебежать. Расстреляют сразу, может — в пылу боя даже не дав выбраться из люка машины.

Павел схватился за пистолет. Что он наделал! Впору было стреляться.

Зашипела рация. Павел решил ответить. Он подключил шнур шлемофона в гнездо.

— Ланге на связи.

Работала вторая, командирская рация, и Павел представился командиром танковой роты. А опознать голос по рации было весьма затруднительно из-за помех.

— Это сорок первый.

— Слушаю!

Позывной «41» имел командир панцергренадёрского полка.

— Мне докладывает командир пехотного полка, чьи подразделения вы поддерживаете. С его слов — вы отразили танковую атаку русских танкистов и сами перешли в наступление?

— Это так.

— Тогда вперёд, гренадёры, и да поможет вам Бог! Конец связи.

Павел отключился.

Вот влип! Вперёд нельзя — будут потери среди своих, советских. И перебежать к ним именно сейчас нельзя. Но и назад отступать и уводить роту тоже нельзя. Танки роты пока целы, и никто не поймёт командира роты. Хуже того! Ну — вернётся он назад, а экипаж мёртв, расстрелян из пистолета. Свои же танкисты расстреляют!

Так хреново Пашке ещё не было! И он решил двигаться вперёд. Вдруг повезёт, и его подобьют? Уж лучше погибнуть от русского снаряда, чем быть позорно расстрелянным своими. Кого он называл своими, Пашка и сам уже не понимал.

Павел перебрался на место водителя и тронул танк с места. Рядом взорвался снаряд, осыпав танк комьями земли и осколками. Однако вреда танку взрыв не причинил.

Его остановка не прошла даром. К нему явно прицелились, и только то, что он продолжил движение, спасло танк от попадания.

Павел вёл танк зигзагами, используя складки местности, вроде небольших ложбин. Тем не менее русский снаряд ударил в башню. Сквозного пробития не было, только заглох двигатель. Павел запустил его снова.

Бензиновый «Майбах» ожил, и танк пошёл вперёд. А впереди находились траншеи советских войск.

По лобовой броне дважды ударили бронебойные болванки. Конечно, в любом бою обе враждующие стороны в первую очередь стараются уничтожить командира, ведущего. Вот и сейчас, поскольку танк Павла был на острие танковой атаки, били в первую очередь по нему.

Близкий разрыв снаряда впереди. Павел объехал воронку. Он не понял, что случилось — вроде попадания снаряда в танк не было. Но сначала запахло бензином, сильно запахло; потом появился едва уловимый запах горелого, дыма — и вдруг сзади полыхнуло.

Павел успел нажать кнопку остановки двигателя, открыл верхний люк и полез из танка. Одного взгляда ему хватило объять поле боя.

Его танк не добрался до советских траншей всего метров семьдесят. Моторный отсек был объят пламенем, по броне застучали пули.

Он свалился с корпуса танка на землю и стал отползать от него. В танке — почти полный боекомплект, и если рванёт, мало не покажется.

Павел приподнял голову. Яркими факелами горели на поле четыре «Пантеры», две чадили чёрным дымом.

Павел пополз назад, подальше от русских окопов. Кто он сейчас для своих? Немецкий танкист, враг Родины, которого надо уничтожить. А умирать Пашке не хотелось.

Когда он отполз метров на сто, сзади сильно рвануло. Павел обернулся. Взрывом боеприпасов с «Пантеры» сорвало и высоко подбросило башню, а корпус просто разорвало изнутри. «Вовремя убрался», — подумал Пашка.

Недалеко ревел танковый мотор. К Павлу зигзагами двигалась «Пантера» его роты. Немного не доехав, водитель откинул нижний люк, и Павел понял — спасают его. Не став медлить и раздумывать, он подполз к танку и неловко забрался в люк. Его схватили за руки и втянули внутрь танка. Люк захлопнулся, и машина двинулась назад.

— Где Лонге? — прокричал командир танка.

— Погиб! После попадания снаряда из танка только я выбрался, остальные сгорели, — прокричал в ответ Павел.

— Пауль, ты счастливчик!

Пятясь назад, танк направлялся к немецким позициям. Лобовая броня у «Пантеры» толстая, и чтобы её пробить, ещё постараться надо, корму же подставлять никто не хотел. А танку всё равно, как ехать, даже если на пути будет препятствие — он его просто раздавит. Танку не нужны дороги — даже в лесу или населённом пункте.

«Пантера» постреливала из пушки и пулемётов по невидимой для Пашки цели. Он сидел на полу, на дне башни. Было тесно: боевое отделение не рассчитано на пассажира.

Выбрались к своим. Павла окружили танкисты других экипажей.

— Как всё случилось? Вроде в атаку хорошо пошли!

— Несколько раз снаряды в броню били, но без пробития. А потом — раз! как кувалдой по башне! И сразу огонь! Не помню, как из танка выбрался. Хорошо — экипаж Циммеля на выручку пришёл, иначе бы мне туго пришлось.

— Да, никогда не знаешь, где беда тебя поджидает. Повезло тебе.

— Повезло. Который раз машина сгорает, а я целёхонек.

Пашку представили к повышению, присвоив звание оберпанцерсолдата с соответствующей нашивкой. В принципе — ему было плевать названия. Он не собирался служить в немецкой армии, но получалось — уже три месяца, если считать госпитали, служил, и даже получил повышение.

За неимением свободных машин Павла определили в ремонтную роту. Перебежать к своим не получилось, первый блин, согласно русской поговорке, вышел комом. Но Павел не отчаивался. Свои совсем недалеко, а сбежать от ремонтников проще, чем из танка в разгар атаки.