Тараканьи бега

2.

Слушанье оказалось закрытым.

Просторная коробка судебного зала (серые ноздреватые стены без единого проёма, без единой щелочки даже); кучка судейских – его честь, прокурор, адвокат, всякие другие (чёрт знает, как они называются и для чего они здесь нужны)…

С первого же взгляда – ещё до того, как могучая лапа великана-охранника отшвырнула его от стены – он понял, что дело швах.

Здесь все как нарочно подобрались один к одному: чёрные лоснящиеся верзилы. Как нарочно… Господи, да почему же «как»?! Всё явно уже решено; это не суд, а так, лицедейство. Досадная, ничего не решающая формальность.

А его честь уже тянется к колокольчику:

– Начинаем! Требую тишины! Слово предоставляется обвинению!

Вот так, сразу?! Эге, кажется здесь никакое не лицедейство. Кажется, здесь самый что ни на есть балаган.

Прокурор даже не дал себе труда встать:

– Я полагаю, ваша честь, что этот никчемный рыжий замухрышка виновен прежде всего в том, что являет собой мерзостный злобный шарж на облик подлинного венца творения, – выговаривая последние слова громилоподобный прокурор самодовольно огладил лапищей свою физиономию, цветом и блеском напоминающую парадный президентский мобиль. – Что же касается гнусности, приведшей его в этот зал, то даже высшая мера кажется мне чересчур мягким приговором! Я расцениваю его поведение как угрозу всему нашему образу жизни!

Проклятый расист! Небось, сделай то же самое кто-то из чёрных – только пожурили бы. А тут…

Надтреснутое дребезжание колокольчика.

– Достаточно! Слово предоставляется защите.

– Буду краток, – адвокат рассеянно теребит холёные усики. – Таких, как мой подзащитный, я бы шлёпал на месте без следствия и суда.

Его честь снова хватается за колокольчик:

– Напоминаю: ваша обязанность – защищать.

– Я и защищаю! – пылко отвествует адвокат. – Я защищаю вековечные устои всего нашего биологического ви…

– Достаточно! Слово предоставляется подсудимому!

Последнее слово? Зачем? Разве проймёшь этих черномазых уродов хоть какими словами?! Бесполезно… Или всё же попробовать? А, была – не была: вечная судьба утопающих – хвататься за волосину…

– Ваша честь, неужели же каждый не имеет права съесть свою крошку хлеба там, где ему заблагорассудится?! Неужели на этой помойке, которую мы все зовём родиной, нет места даже ничтожнейшим росткам свободы?!

Судья, похоже, пытается вытрясти из колокольчика язычок:

– Молчать! Слушание окончено! Вердикт – виновен! Подсудимый приговаривается к смертной казни через шлёпание! Приговор привести в исполнение незамедлительно!

Лапы охранников впиваются в спину, тащат в угол, к какой-то дыре… И вдруг – свет, ветер, гомон толпы… Толпы, в которой лоснящаяся чернота почти совсем задавила малочисленные тщедушные фигурки рыжих собратьев. Гомон, в котором слабые нотки протеста подмяты негодованьем: «Только подумайте! Все, значит, с честным риском для жизни покорно едят, где нашли, а эта рыжая мразь что? А эта рыжая мразь хвать – и под комод! Как какой-нибудь грязный муравей! Неслыханно! Куда катится цивилизация?!»

А впереди под скрип деревянных блоков да полиспастов медленно задирается кверху носок огромного дырявого башмака. И лапа охранника снова впивается в плечо, трясёт, дёргает, рвёт туда, на утоптанное лобное место, под вздёрнувшуюся подошву…

Дёргает…

Трясёт…

Чин-чин, наконец, распахнул глаза, и сразу выяснилось, что дёргает его за плечо никакой не чёрный гигант-таракан, а вовсе наоборот – среднерослый и бледный староста Белоножко.

А еще выяснилось, что он, Чин-чин (по-прежнему студент-практикант и отнюдь не прусак), одет в исключительно одни только трусы; что он валяется на койке в отведённой ему каюте, что таймер у изголовья показывает полвосьмого то ли утра, то ли чёрт знает чего, и что с невероятными сложностями протащенная сквозь все контрольно-досмотровые пропускники литровка семидесятиградусной «текила бланка» полупуста и имеет наглость предательски торчать на самом видном месте.

Чин-чин сел, спустив ноги на ворсистое покрытие пола. Потом растёр пальцами виски. Потом глянул в мокрое, белое лицо старосты и осведомился:

– А ты сколько выпил?

– Чего? – положительный человек Виталий Белоножко сперва опешил, а миг спустя, поняв, возмутился:

– Я даже на Земле пью только… это… Ну, иногда только. А уж тут… Ты вообще понимаешь, чем такие выходки могут?!. Пьянство при искусственной силе тяжести – это… это…

– Кончай зудеть! – дотянувшись до бутылки, Чинарёв вознамерился было хлебнуть из горлышка, но передумал и стал пристально вглядываться в бутылочное содержимое. – Ах, детки-детки, – горестно пробормотал он, – неужели мамочка не говорила вам, до чего доводит алкоголизм?

Виталий тоже вгляделся и едва не заплакал от омерзения: в бесцветной жидкости плавало несметное множество разнокалиберных тараканьих подростков.

– Вот видишь, – Чин-чин скорбно вздохнул, – не одни люди готовы жизнь прозакладывать за хороший глоток. Думаешь, отчего вляпались только маленькие? Потому, что взрослые умней? Так бы не как! Взрослые просто-напросто не пролезли: тут, наверно, водятся исключительно чёрные, а они слишком толстые для этого горлышка… Слушай, у тебя нет какой-нибудь палочки, а?

– Зачем тебе? – Белоножко говорил очень невнятно – его рот свела прочная гадливая судорога.

– Самый маленький ещё трепыхается. Надо спасти.

– Да выкинь ты эту мерзость! – Виталий из последних сил отворачивался от злополучной бутылки, которую Чинарёв упорно норовил сунуть ему под нос. – Нализался, как последний… Ты хоть что-нибудь способен соображать, или вообще?..

– Почему вообще? Я всё способен! Я, например, в момент сообразил, что Извер… ер-р… ой, господи, чуть всё вчерашнее обратно не вылезло… так вот: Из… ой, ну ты понял кто… у него в башке какой-то контактик расконтачился. Понимаешь, чёрт-те сколько времени один в этом гробу – тут бы кто хошь… Так что если он станет бормотать всякую мутоту – Лига там, хакеры, романсы всякие – не верь. И вообще не слушай. Чё, в самом деле, с психа возьмёшь!

– Поставь свою бутылку и слушай меня! Сейчас с Ленкой отец связывался по личному коду. Директор. Он её предупредил… Ну, конфиденциально, понимаешь? Короче, он узнал, что завтра или послезавтра к нам прилетает поверяющий из Космотранса. Так вот, Леночкин отец очень просил, чтоб мы не ударили лицом в грязь.

– Ну чё ты всё зудишь, и зудишь, и зудишь… – Чин-чин опустил в бутылочное горлышко длинную нитку, выдернутую из какой-то постельной принадлежности. – Просил – уважим, что за дела? Ну, маленький, смелее, хватайся… Не переживай, староста, не буду я поверяющего лицом в грязь… Вот так, маленький, лапками…

– Да ну тебя к дьяволу, пьяная свинья! – положительный человек Белоножко разозлился до полной утраты всей своей положительности. – Давай сюда программу, без тебя доделаю! Там и осталось-то… Я с тобой дольше канителюсь, чем там осталось!

Чинарёв вдруг разогнулся; лицо его вытянулось и закаменело.

– Знаешь… – он судорожно вздохнул, – знаешь, а ведь это мне только примерещилось. Не трепыхается он.

Виталий бесстрастно произнёс:

– Кажется, я начинаю понимать, как становятся убийцами.

Чин-чину захотелось оправдаться, объяснить, что юные тараканы упали в бутылку сами, по их собственной тараканьей воле, и, следовательно, убийства как такового не было. Да, захотелось было Чин-чину объяснить всё это, но тут же и перехотелось. Он вдруг подумал, будто Виталий мог иметь в виду не историю с тараканами, а нечто совсем другое. И ещё он подумал, что пора, наконец, трезветь.

– Контейнер с «семечками» на столе. Иди загружай, а я сейчас это… приведу себя в рабочее состояние и тоже в рубку… – Чинарёв с трудом поднялся на ноги и проковылял в душевую.

– Слушай, – Белоножко, покусывая губы, глядел ему вслед, – тебе Ленка нравится?

Смутная тень за полупрозрачной дверью на миг замерла; сквозь шум воды донеслось нечто невнятное.

– А ты ей, дурёхе, нравишься, – сказал Виталий, поворачиваясь к Чин-чинову столу. – Она после разговора с папенькой сперва не ко мне, а к тебе пошла. Минут пять проторчала в твоей каюте, а потом полчаса мне рассказывала, что мускулы у тебя, как у древнеегипетского Геракла, и что ты точняком кримэлемент, раз во сне ругаешься с какими-то судьями. А ещё она, прежде чем к тебе заходить, специально переоделась в тот спортивный костюмчик. Ну, в ТОТ костюмчик. Про который Изверг сказал, что голой приличнее.

Он бы, наверное, еще подразвил невеселую эту тему, не прерви его писк входного сигнала: кто-то весьма настырно домогался разрешения войти в Чинову каюту. Сдавленно ругнувшись (кого, мол, черти приволокли так некстати?!) Белоножко шагнул было к входному люку, но вспомнил про торчащую на самом виду бутылку, облился ледяным потом и кинулся запихивать улику в штатную каютную помесь стола с тумбочкой. А назойливый писк все не прекращался.

Сигнал заткнулся, лишь когда Виталий, утирая лицо и нервно оглядываясь, распахнул, наконец, люк. Снаружи никого не оказалось. То есть это положительный человек староста сперва было решил, будто в коридоре никого нет – решил потому, что рассчитывал обнаружить там человека. Промашку свою он осознал моментально (а равно осознал до конца и то, зачем сигнальные клавиши прилеплены к стенам не выше метра от полу).

– Докладывает исполнительный механизм-профилактор FK-11, номер по бортовому комплект-расписанию 325. Контрольный анализ среднесуточной атмосферной пробы для данного помещения показал отклонения от стандарта. Отклонения в пределах допустимой ошибки, – поспешил успокоить слушателя исполнительный электронный урод, но тут же и не замедлил смазать эффект: – Прошу разрешения на внеочередное тестирование систем жизнеобеспечения в целях выявления и устра…

Он так и ел Виталия всеми восемью фасетчатыми объективами своей вотч-системы, этот керамолитовый крабообразный монстрик; он алчно сучил манипуляторами – видать, горел нетерпением по самую корму врыться в контрольные узлы помянутых систем.

Виталий скрипнул зубами и рявкнул:

– Запрет операции! Пшел отсюда… то есть занять исходную позицию согласно этого… режима технологического ожидания. Экшн!

Механизм пискнул, мигнул зеленым индикатором и, даже не трудясь развернуться, шустро утопотал прочь.

Прикрывая люк, староста укоризненно сообщил двери душевой:

– Это, небось, диагностер текильные испарения унюхал. Ох, боюсь, икнется нам твоя пьянка. Думаешь, за анализами атмосферы только этот эфкашка следит? Вот как сунется Изверг в диагност-протокол…

– Не трусь, ничего не будет, – студент Чинарёв появился на пороге душевой одетым в аккуратный рабочий комбинезон и совершенно трезвым. – Не та концентрация испарений, чтоб поднялся настоящий алярм. А в крови до контрольного медосмотра все рассиропится. И хватит о грустном. Взял контейнер?

Вместо ответа Белоножко протянул ему полупрозрачный черный цилиндрик (это если можно назвать цилиндриком штуку, имеющую в сечении эллипс).

Чин-чин взял протянутое, буркнул «спасибо»… И опять спросил:

– Контейнер, говорю, взял?

Виталий жалостно сморщился:

– Совсем ты, Чин, мозги затекилил. Я тебе что дал?

Чинарёв озадаченно глянул на вещицу у себя в руке, на старосту, и опять на вещицу, и снова на старосту… И вдруг захохотал – самозабвенно, захлёбисто, с непристойными поросячьими провизгами. Хохоча, он открутил от загадочного предмета крышку и несколько раз пшикнул на Виталия чем-то вопиюще душистым.

– Ну ты отчекрыжил, ста-рос-та… – пропихалось, наконец, сквозь прочие издаваемые Чин-чином разнообразные звуки. – Ну у тя извилины ва-а-ще подвисли… Я давно оп… оп… ой, не могу!.. давно опасался, что твои вздохи по ЛенкУ добром не кончатся – и нате, приехали: Белоножко с ума сошел! Семечницу с одеколоном спутал! Надежда курса!! Ой, держите меня!!!

Виталий мучительно переживал случившееся.

– Нет, ну действительно же как специально одно под другое делали, – бормотал он, краснея и обескуражено скребя в затылке. – Ну ведь как две капли… Слушай, – тут Белоножко вдруг свершил невозможное: зарделся ещё сильнее, – а что, это сильно заметно? Ну, что вздыхаю… А?

Чин-чин с видимым трудом вернул себя в более-менее нормальное состояние.

– Ещё бы! Ты ей так хамишь на каждом шагу, что, по-моему, даже Изверг до всего допирает. Прими бесплатный совет: брось. Не по тебе девочка.

– Может, она по тебе? – голубые глаза положительного человека Виталия нехорошо потемнели, но Чин-чин этого не заметил: он, стоя на четвереньках, заталкивал злополучный распылитель куда-то под койку.

– Не совсем так, – глухо донеслось из подкоечных недр. – Это я не по ней.

Белоножко вернулся к столотумбочке и принялся бесцельно передвигать валяющуюся на ней мелкую всячину.

– Слушай, Чин, а откуда он у тебя? Ну, одеколон этот чёртов – откуда? Это ведь тоже нельзя… Контрольные системы теперь, наверное, совсем взбесятся!

– Наоборот, теперь-то они как раз и не взбесятся: он любую текилу перешибет. А «нельзя» – это про спиртсодержащие аэрозоли. А этот вроде специальный, такой можно… наверное. Все то можно, что нужно. Вот прикинь: если, к примеру, Ленок попытается меня изнасиловать (к чему дело упорно движется) – должен же я буду сдобрить свои древние грекоегипетские мускулы приятным ароматом!

Чинарёв полез, наконец, из-под кровати, и Виталий, поспешно сунув руки в карманы, качнулся прочь от стола.

– Ну, Белоножка-Белоручка, что ты там копаешься? Нашел, наконец, контейнер?

– Нет, – пожал плечами староста. – Здорово ты его спрятал…

– Какое спрятал?! Он же прямо посреди стола…

Они перерыли всю каюту, но контейнер с эллипсетами так и не пожелал отыскаться.

– Вы опоздали на семнадцать минут, – Изверг, морщась, отхлебывал из прозрачной чашки нечто кофеподобное. – При повторном опоздании не допущу к завтраку. В космосе малейшая безалаберность равнозначна самоубийству – если вы не способны постигнуть это мозгами, придётся апеллировать к вашим желудкам.

Правильный человек Виталий Белоножко покраснел, как блюдо первое номер два, и чуть ли не на цыпочках прокрался к своему месту. Чин-чин тоже уселся за стол и попробовал запустить ложку в содержимое тарелки. Содержимое оказало сопротивление. А ещё оно (содержимое) затряслось – вероятно, от натуги. Или от отвращения к себе самому.

– Завтрак номер пятнадцать, – вполголоса пояснила Леночка, дисциплинированно завершавшая утреннюю трапезу. – Желе квазифруктовое витаминное. Гадость.

Чинарёв скосился на доброхотную комментаторшу и едва не поперхнулся квазифруктовым фрагментом. Нет, вовсе не потому, что на Лене всё ещё был ТОТ костюмчик. Голову папиной Халэпы украшала цветастая косынка, под которой очертания головы казались очертаниями чего угодно, кроме именно головы. На темени косынку оттопыривало нечто вроде рогов, на лбу распирало подобье электромобильного бампера…

Перехватив Чинарёвский взгляд Леночка недоумённо приподняла пушистые бровки:

– Ты чего? Ну, завивку делаю… Папа же просил не ударить в грязь лицом – тебе разве Белоножко не говорил?..

Чин-чин хотел было сообщить, что каждый понимает это самое «в грязь и тэ дэ» соразмерно своему умственному развитию, но вовремя вспомнил, как он сам давеча истолковал директорскую просьбу. Вспомнил, и решил промолчать. А вот Изверг молчать не собирался.

– Насколько я знаю, подобные вещи делаются в пять минут какими-то там ультразвуковыми щипцами, – презрительно сказал космический волк. – Так что следующий раз, дабы не пугать экипаж, будьте любезны…

– Бывалый опытный человек, а простейших вещей не понимаете! – Леночкино возмущенье не имело границ. – Во-первых, чтоб вы знали, ультрика омертвляет корни, а во-вторых, щипцы – это для примитива, с ними ни рельефа, ни объёма настоящего. А я сейчас такую чёлку наверчиваю – закачаетесь!

– А я уже и так с самого утра качаюсь, – сообщил Изверов. – От первого же взгляда на вашу, с позволенья сказать, одежду. Могу только воображать, каково юношам терпеть этакую выставку, коль даже меня, старика, в жар кидает! Вы, деточка, наверняка удивитесь, но на свете есть такие понятия: скромность и стыд.

– Стыдно должно быть тому, у кого низменные инстинкты подавляют чувство прекрасного! – голос юной Халэпы был преисполнен ледяного величия.

– Кстати, о низменных инстинктах… – Чин-чин с усилием протолкнул в горло последний ошмёток витаминного желе, попытался запить его невыносимо приторным псевдокофием, скривился.

Ему вдруг показалось, будто он понял, отчего на космических объектах категорически запрещено спиртное: похмельный синдром плюс такая вот рационная квазипища равняется безвременная гибель во цвете лет…

Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он повторил:

– Так вот, о низменном… Я очень ценю ваши, Виктор Борисович, старания приучить нас к трудностям, но, по-моему, вы начинаете переигрывать. Верните, пожалуйста, семечницу.

Седые брови Изверга медленно поползли вверх:

– Что-о-о?!

– У меня со стола пропал контейнер с эллипсетами, – Чин-чин был сама любезность. – Повторяю, я очень ценю вашу науку, но если завтра нам будет нечего предъявить поверяющему, она пропадёт втуне: нас просто вышвырнут из училища.

– Что касается лично вас, оно бы и прекрасно, – процедил космический волк так злобно, что Леночка испуганно ойкнула. Белоножко, кажется, тоже.

– Ну, допустим, вы спасаете ваш возлюбленный космос от гнусного Чингизхана. А причём они? – Чин-чин мотнул подбородком на своих согруппников.

Изверов не спеша отодвинул от себя пустую тарелку и полупустую чашку.

– Ты, кажется, обвиняешь меня в краже, поганый шелудивый щенок? Уж тебе ли не знать, что кое-кого я мог бы вышвырнуть из космоса, не подвергая… – он поперхнулся недоговоренным и умолк, сверля Чин-чина бешеным взглядом.

Чинарёв побагровел и сорвался на крик:

– Да что вы за чушь вколотили себе в голову?! Воображаете, кому-то бы действительно хватило ума подобрать конспиранту фамилию, созвучную с его криминальной кличкой?! Думаете, в Интерполе одни кретины?! (Выражение Извергова лица ясней ясного показало, что именно так он и думает). Большое дело – залез в файлы Лиги! Да на программ-факультете каждый второй развлекается хакерством! Что ж теперь…

– Не поздновато ли ты спохватился оправдываться? – пролязгал ветеран космофлота.

– Позднова-а-ато! – передразнил его студент, напрочь утративший представление о субординации. – Каждому программисту лестно, если его принимают за самого Молчанова-Чингизхана!

Изверов отчётливо скрипнул зубами и неправдоподобно вкрадчиво произнёс:

– Всё, лопнуло моё терпенье. Ну-ка, щеночек, вон отсюда! Проваливай!

Несколько мгновений они с Чин-чином безотрывно таращились друг другу в глаза. Белоножко приподнялся, готовясь не то что-то сказать, не то броситься между ними; Леночка в ужасе следила, как под заношенным комбинезоном дряхлого космонавта вспухает рельефное плетение мышц, абсолютно не вписывающихся в её Леночкино представление о дряхлости…

Наконец Чинарёв не выдержал. Он с грохотом вылез из-за стола и как-то неестественно, по-журавлиному зашагал к выходу.

– Хорошо же, – шипел он на ходу, – хорошо, хорошо… запомнится тебе эта практика, ветерррран! Век не забудешь! Уж я расстараюсь, уж я тебе такого понапущу!..

Когда по закоулкам кают-кампании догуляло гремучее эхо, рождённое аннигиляционным грохотом захлопнувшегося люка, Изверов неожиданно добродушно сказал:

– Скверно, студиозы. Чем бы это ни было – месть за холодность или борьба за девушку – это, простите, в любом случае подлость. Вы-то прекрасно понимаете: дочке директора училища как-нибудь минётся, лидеру курса – тоже… А вот человека с репутацией вашего Чи-на-рё-ва всенепременно назначат крайним за срыв практики. И вышвырнут… Подло, подло задумано! – Он встал и ласково улыбнулся. – Чтоб через полчаса программа нашлась. Где хотите и как хотите.

Леночка и Виталий перевели одинаково растерянные взгляды с его удаляющейся спины друг на друга и одновременно прошептали:

– Так это ты?..

Дряхлому блокшивскому чиф-компу приходилось туго. Дерево каталогов коверкалось и трещало, как берёза под ураганом; бархатный саунд изрядно подрастерял свою бархотность и жалобно лопотал нечто, главным образом состоящее из «не представляется возможным» да «анэвэйлэбл оперэйшн»… Чин-чин злобно избивал сенсоры, вопил в контакт-микрофон мольбы пополам с нецензурщиной; Чин-чин взмок, и комп, казалось, тоже, но проку от всего этого выходило не больше, чем от всеобщей борьбы за мир в галактике.

Не было бы всё так беспросветно, имей возможности злосчастного компьютера хоть чуть-чуть меньше ограничений.

Вот ведь сундук всё-таки…

Старая (это чтоб не сказать «древняя») добрая базовая комбинация – монитор, системный блок, органолептический контактор… Три кита, на коих покоится миропорядок. Как освящено веками. Как прилично. Как завещал великий Билли. Нет бога, кроме Билла, а «Макрохард груп» пророк его…

А ведь могли, могли бы габаритные размеры вот такого чиф-компа измеряться в ангстремах; и любую наисложнейшую операцию мог бы этот самый чиф выполнять в миллиарды раз быстрее… Мог бы, не будь на свете монстра по имени Макрохард. Господи, и как же только деятели этой суперфирмы не изгалялись ради сохранения за ней статуса безусловного лидера в комп– и околокомп-делах! Скупали да гноили патенты; любой ценой впихивали конкурирующие направления в чёрный запретный список, возглавляемый клонированием человека, психотропией да киборгоникой… Изворачивались, выворачивались, на ушах стояли (то на собственных, то на чужих) – и таки добились своего. Нет, даже им не удалось пообрубать все неподконтрольные ветви комп-эволюции, но удалось им эти самые ветви превратить в чахлые полусухие веточки. Да и главную-то ветвь, которую глобальным стволом назначили – и ей то и дело учиняют косметические обрезания. «Определяющий потребитель – Космофлот. В экстремальных ситуациях чем проще, тем надёжней. Надёжней иметь не один сверхкомп, а много взаимно дублирующих недосверхкомпиков. Стал-быть, всё во имя определяющего потребителя и ему же на благо. А также – даёшь всеобщую универсализацию и глобальную стопроцентную совместимость! Посему: быстродействие не более чем… объём памяти не более чем… принцип кодировки и хранения информации – от сих до сих (шаг влево, шаг вправо – огонь на поражение)»…

А поскольку все сии «неболеечемы», старательно всобаченные в бездну ООРовских законов, инструкций да регламентов, нами освоены, запатентованы и насижены – вот вам, господа конкуренты, стыдный отросток поперёк хари! Жрали, жрём и будем жрать из этого корыта исключительно только мы! Ясно?!

Это же просто из головы выдумано, что на прогресс, дескать, узду не накинешь. Это просто для красоты сказано, что, мол, рукописи не горят. Горят как миленькие. Даже если писаны не руками, и не на пэйпарлоне, а на оптико-магнитных носителях с гарантийным сроком хранения информации 1010 лет…

…Ощутив потным затылком колебание воздуха, учинённое открываемым люком, Чин-чин свирепо завопил прямо в микрофон: «По распорядку у меня ещё три часа комп-времени!», одуревший комп не менее злобно прорявкал «Нераспознанная команда! Отказ!», и Белоножко шарахнулся было из рубки, но тут же додумался сказать: «Это я».

– А-а… – из Чинарёва словно бы воздух выпустили. – А я думал, опять этот хакероборец прётся…

Комп снова полез давать оценку услышанной информации, но Чин, яростно сплюнув, вырубил саунд-контакт.

Виталий облокотился о подголовник пользовательского кресла и некоторое время молча сопел в Чинарёвскую макушку. Потом спросил:

– Ты что, пытаешься её «воскресителем» вытащить?

– Чем только ни пытаюсь… – буркнул Чин, утирая физиономию рукавом.

– Ну?

– Орбиту гну! Этот старый хрыч специально поназаписывал поверх стёртого всякую галиматью. Хрен теперь там что-нибудь восстановишь!

Белоножко немного помялся, затем предложил обреченно:

– Давай, может, я?..

Чинарев только фыркнул вместо ответа.

– Ты не очень-то, – староста обиженно шмыгнул носом. – В этой, между прочим, программе моего труда не меньше, чем твоего…

– Не труда, а убитого времени, – раздраженно поправил Чин-чин, стремительно наяривая на контакторе. – За компом ты вправду отпыхтел как бы не дольше моего. А результату с того?

Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.

Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке – только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:

– Я семечницу не брал. Честно.

Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:

– А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И, кстати, что это у тебя с рожей?

На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.

– Это Ленка, – снова вздохнул обладатель пятна. – Это я её попросил отдать программу.

– А чего ты решил, будто это она?

Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:

– Ну вот, теперь этот старый гад… – он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: – Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнёт уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж ещё надо знать, как они выглядят!

– Ну, по-моему ты уж совсем её за не знаю кого держишь, – обиделся положительный человек. – Не может же она до сих пор…

– Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причёсок ничего не… О, легка на помине!

– А я тебе, Чин, кофе принесла, – вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. – А то ты свой утренний не допил, а в нём умереть сколько полезного для мозгов.

Чинарёв изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела:

– Так вот это и есть здешний комп? – презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.

Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскрёб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:

– Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелёными. А этот серый.

Чинарёв на её заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.

Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.

Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличиствующее одеянье мимолётному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегрекоегипетских мускулов – это косынка. Сообразив всё вышеизложенное в течении микросекунды, Леночка мило зарделась и произнесла:

– Ну потерпи, ещё не готово. Вечером всё увидишь.

– Ленок, ты способна на подвиг? – Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.

Леночка зарделась ещё милее:

– Смотря ради кого… то есть чего.

– Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?

– Прыткий какой! – пролепетала Леночка в крайнем смущении. – Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну, хорошо. Только не здесь же и не при нём, – она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.

– Именно здесь и при нём, – нежно произнёс Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: – Снимай платочек, горе моё!!!

Единственно, чему папа-директор сподобился выучить своё достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздёрнулись к косыночному узлу.

А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:

– Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную чёлку?

До юной Халэпы начало доходить.

– Я думала, это тоже одеколон, – бормотала она, разматывая волосы. – Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял – думала, от него…

– Это не одеколон пах, – мрачно прокомментировал Белоножко. – Это текила воняла.

– Сам ты!.. – окрысилась Леночка. – А потом так здорово придумалось с чёлк… чёл… ой!

То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длинною был без малого в дюйм), то ли ещё что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямёхонько в чашку.

– Молодец, – Чин-чин отёр с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. – Одно слово – Халэпа.

Леночка обиженно шмыгнула носом, но промолчала.

Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потёки.

– Может, ещё заработает? – нервно облизнулся Виталий. – Всё-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приёма-подачи промоем… Может, ещё ничего, а?

– Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, – вздохнул Чин-чин. – В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?

– Поняли, – папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. – Лично я всё поняла. Всё-всё. Пошли, Виталенька, – тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина её лица, обращённая к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повёрнутая к Чинарёву – мстительно), – пойдём, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.

Выходя из рубки она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чин-чиновой физиономии, но насладиться не удалось: студент Чинарёв беззвучно и самозабвенно ржал.