Тарас Шевченко - крестный отец украинского национализма

VI. Шевченко против украинской культуры

Шевченко? Против украинской культуры? Как это возможно, если он является одним из ее столпов? Да очень просто: украинская культура шире и глубже, чем Шевченко (как слон больше маленькой собачки). К украинской культуре относятся еще Е. Гребинка, Г. Квитка-Основьяненко, И. Котляревский, Г. Сковорода, Н. Гоголь. Своей позицией все эти люди вызывали у Шевченко неудовольствие, выражаемое им в различных формах. Еще к украинской культуре относятся М. Максимович, Н. Костомаров, М. Драгоманов, П. Кулиш. Их взгляды противоречили позициям Шевченко, которому они давали трезвую оценку. Но прежде, чем говорить об этих разногласиях, необходимо «защитить» от неистового стихотворца святого Владимира Крестителя.

В 1848 году в стихотворении «Царi» поэту

Мы видели, что для показа «спереду i ззаду» был взят пророк Давид. После осмотра выписано лекарство: гильотина. Но перед вынесением приговора Шевченко дает рассказ о жестокости молодого язычника Владимира. Жизнь Владимира-христианина для него не представляет интереса, т. к. пришлось бы пересматривать приговор. Но доктор сказал «в морг» - значит, в морг. Приговор окончательный - и обжалованию не подлежит. Но за что? А вот за что:

Жаль, конечно, Рогнеду. Но жаль и тех наивных людей, которые поверят стихотворцу на слово. Ибо он как всегда перемешивает правду с беспардонным враньем. И у Карамзина, и у Костомарова, можно прочитать о том, как было дело. У Карамзина читаем: «Рогволод имел прелестную дочь Рогнеду, сговоренную за Ярополка. Владимир, готовясь отнять державу у брата, хотел лишить его и невесты, и через послов требовал ее руки; но Рогнеда, верная Ярополку, ответствовала, что не может соединиться браком с сыном рабы: что мать Владимирова, как нам уже известно, была ключницею при Ольге. Раздраженный Владимир взял Полоцк, умертвил Рогволода, двух сыновей его, и женился на дочери… Первою его супругою была Рогнеда, мать Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей… Владимир имел 12 сыновей, еще юных отроков… Думая, что дети могут быть надежнейшими слугами отца, Владимир разделил Государство на области и дал в удел Изяславу - Полоцк, Ярославу Ростов, Всеволоду Владимир - Волынский, Мстиславу Тмутаракань…». В конце концов сын Владимира и Рогнеды Ярослав Мудрый «сделался Монархом всей России и начал властвовать от берегов моря Балтийского до Азии, Венгрии и Дакии».

Оболгав святых пророка Давида и равноапостольного Владимира, Шевченко дает свою стандартную рекомендацию - «повбивав би»:

Для прокурора никаких заслуг за святым Владимиром не числится. Жизнь князя после Крещения Руси его не интересует. Но она интересует народы, которые обязаны Владимиру своим крещением. Эти народы знают: князь создал Киевскую Русь от Белого моря до Черного. Здесь жили предки и белорусов, и украинцев, и русских. После своего крещения князь прекратил наказывать преступников, пока митрополит Киевский не напомнил ему об обязанностях князя (по апостолу Павлу). Это и многое другое привело к тому, что в народной памяти князь сохранился как Владимир Красное Солнышко. Все это - в памяти народной. Но не в памяти нашего персонажа.

В народной памяти Владимир Красное Солнышко - одно из главных действующих лиц русских былин. Они были записаны учеными в 18 веке на Русском Севере. И ни одной - на Украине. Почему так? Да потому, что жители Киевской Руси уходили от монголо-татар на север в леса и уносили с собой свои святыни, а затем сотни лет их хранили в целости и сохранности.

Украинское радио регулярно просвещает граждан Украины в отношении того, что слово «Украина» впервые появилось в Ипатьевской летописи в 1187 году. А до того (и после) Киевская Русь называлась просто «Русь». Лет через 50 после этой даты появились монголы. Слова «Украина», «украинский» вошли в язык гораздо позже. В словаре Тараса Шевченко, например, нет слов «украинец», «украинка», «украинцы». Этого нет. Зато есть много других слов, с помощью которых он выражает свою ненависть к России, Православию, святым. В частности - к святому Владимиру. Вот парадокс: сегодня основанный Николаем Первым Киевский университет имени Святого Владимира носит имя ненавидевшего их обоих Тараса Шевченко. Почему так? Наверное, по той же причине, по которой изображение Святого Владимира находим на мельчайшей купюре достоинством в одну гривну (меньше - только копейки), изображение Ярослава Мудрого сопровождает 2 гривны, а Шевченко оценен аж в 100 гривен. Это символично. Но справедливо ли?

Настоящую публикацию авторы просят считать открытым обращением к православному христианину президенту Ющенко с требованием восстановить историческую справедливость и вернуть Киевскому университету потерянное им вследствие революционного беззакония и произвола имя крестителя Руси Святого равноапостольного Владимира.

И в завершиние темы «Университет и окресности». Напротив Киевского университета находится парк. До революции он назывался Николаевским. Здесь стоял памятник императору Николаю Первому. Большевики лишили парк и памятника, и названия. Шевченковским он называется с 1939 года, когда на месте прежнего памятника на том же постаменте соорудили монумент первому украинскому большевику Тарасу Первому.

Если Шевченко не церемонится с равноапостольным Владимиром, то что говорить о прочих деятелях украинской культуры.

В 1838 году он активно участвовал в выкупе крепостного художника. Он первым открыл в нем поэта. По его прямой инициативе, при непосредственной материальной и моральной поддержке было подготовлено первое издание «Кобзаря» (1840). В благодарность за все это ему было посвящено одно стихотворение. Но уже со страниц второго издания (1844) посвящение исчезает. Благодарность испарилась. В чем же дело? Чем он провинился? Судите сами.

Евгений Павлович Гребинка (1812 - 1848) родился на Полтавщине в семье отставного офицера, который во времена Екатерины Второй «врезывался в турецкие колонны» и «казачествовал в Отечественную войну» (из автобиографической повести «Записки студента»). Сын героя войны 1812 года в свою очередь служил «в восьмом малороссийском казачьем полку». Затем в Петербурге он служил в Комиссии духовных училищ, преподавал русский язык и литературу в кадетских корпусах и Морском корпусе. Одинаково успешно творил он и на украинском, и на русском языках. Еще в гимназии начал переводить на украинский пушкинскую «Полтаву» и закончил - за год до смерти Пушкина, с которым был знаком. Перевод был свободным. Вот как в нем описано шевеление тех, кто симпатизировал Мазепе:

Еще Гребинка - автор знаменитого романса «Очи черные». Его русскоязычным романом «Доктор» увлекался А.П. Чехов. Поэт вынашивал идею: издавать на украинском языке дополнение к журналу «Отечественные записки». Но не судилось: рано умер. Оставив по себе память как о человеке, отмеченном «большим добродушием».

Провинился он тем, что славил «родных царей святое поколенье». Представьте себе: «Украина гибнет», а он пишет, что

Известный украинский литератор Н. Зеров писал: «Український патріотизм Гребінки - то був легенький узор «бытовых пристрастий», вишитий по канві щирої відданості офіціальній Росії»1.

В поэме «Богдан» Хмельницкий у него заявляет:

Поэма была написана в 1843 году. Это была последняя капля, чтобы при переиздании «Кобзаря» в 1844 году убрать всякое упоминание о том, кто выкупил автора из неволи. Как тут не вспомнить знаменитую байку Гребинки «Ведмежий суд»:

И еще к нашей теме напрямую относится строчка из «Української мелодії» Е. Гребинки:

Этот выдающийся украинский писатель также не оправдал надежд папы Тараса.

Григорий Федорович Квитка родился в 1778 году в родовом имении Основа. Его род на Слобожанщине был одним из самых заметных: его прадед был харьковским полковым судьей, а дед - волконским сотником. Будущий писатель рос болезненным ребенком и однажды даже ослеп. Но на пятом году жизни прозрел после того, как свозили на богомолье в Озерянский монастырь. С детства он был очень набожен и просил у отца разрешения поступить в монастырь. Но в монастырь его не пустили, а вместо этого записали в лейб-гвардейский полк. Затем он служил в Харьковском кирасирском полку. А в 1800 году все-таки поступил послушником в монастырь, где провел около четырех лет. После этого - занимается культурной и литературной деятельностью, избирался совестным судьей, назначался председателем Харьковской палаты криминального суда. Т.е. жизнь Украины знал неплохо.

Сначала Квитка писал по-русски, а затем перешел на украинский язык. Он является основоположником украинской повести. Н. Зеров писал: «Квітка здобуває собі високе місце в літературних оцінках сучасників». «Дело решенное, - пишет один из них, - никто не пишет повестей так превосходно по-русски, как Основьяненко пишет их по-малорусски». «Одним из первых и лучших рассказчиков на народном наречии» вважає Квітку і В.І. Даль (Казак Луганский)».

И вот начинающий литератор Шевченко в стихотворении «До Основ'яненка» пишет про Украину, которая

Затем жалуется: «Тяжко, батьку, жити з ворогами!»

А потом писатель, которому шел седьмой десяток, получил от начинающего (на 35 лет моложе) автора подробные инструкции, о чем и как ему писать:

Шевченко пока с уважением обращается к писателю: «Батьку отамане», «батьку ти мій, друже!», «мій голубе», «орле сизий». Еще в 1841 году он пишет: «Так, як я Вас люблю, любить і ви мене хоч наполовину, коли є за що… Кругом москалі та німота, ні одної душі хрищеної… Не цурайтеся ж, любіть мене так, як я Вас люблю, не бачивши Вас зроду. Вас не бачив, а Вашу душу, Ваше серце так бачу, як може ніхто на всім світі: Ваша «Маруся» так мені Вас розказала, що я Вас навиліт знаю».

Но уже через 2 года стихотворное послание получает название «До українського писаки». Было устранено даже имя писателя. А в 1847 году выяснилось, что «батько» и языка-то украинского не знал как следует: «Покійний Основ'яненко дуже добре приглядався на народ, та не прислухався до язика, бо може його не чув у колисці од матері». Вот тебе и «голубе», вот тебе и «орле сизий»!

Оказывается, Квитка-Основьяненко всю жизнь писал не то, не так, да и не на том языке. Опять же - к великим кобзарям не прислушивался. И даже смел противоречить.

Еще в 1839 году вышли его популярные «Листи до люб'язних земляків», где он утверждал: общественно-политический порядок России сам по себе не плох - вся беда от человеческой воли, направленной на зло. Он считал, что Бог руководит царями, цари подданными, помещики на основании отцовского права распоряжаются крестьянами. Так «усе йде справно, і ніхто не зобиджен». Он критиковал проявления зла в общественной жизни, трактуя их как исключения («вырывки из порядка»). Он гуманно и с любовью относился к так называемым «маленьким людям», боролся со злоупотреблениями со стороны помещиков, на посту предводителя дворянства внимательно относился к жалобам крестьян. Он был религиозно убежден в том, что «з серця людського йдуть всі добрі, і всі лихі помисли».

Журнал «Маяк» тогда писал: «Почтенный Основьяненко в четырех беседах постоянно объясняет своим разумным землякам порядок и причину всего их окружающего, приучает их давать себе прямой отчет во всем, смотреть на все светлыми глазами: О поможи вам, Боже, добрый земляче! Если вы так проговорите несколько лет, много вырастет добра на русском и малороссийском свете. О, розумний піп його хрестив!»

Мировоззрение писателя можно сформулировать кратко: православие, самодержавие, народность. Причем, его народность вмещает и душу русскую, и душу украинскую. И ни одной душе - не тесно. Всего этого было более чем достаточно, чтобы «батько» превратился в украинского «писаку», толком языка не знающего.

Нам всего сказанного тоже более, чем достаточно. Отныне с чистой совестью будем называть Тараса Шевченко «українським Писакою». И не с маленькой буквы, а с большой, - учитывая резонанс от его писаний.

В 1838 году скончался Иван Петрович Котляревский (1769 - 1838). Писака тогда говорил:

В 1847 году и этот «батько» уже не совсем устраивает: «Енеїда добра, а все-таки сміховина на московський шталт». Чем же не угодил Котляревский? Украину он знал, как немногие (и жил в Полтаве, а не в «клятому Петері»).

С. Стеблин-Каменский (который на его похоронах сказал надгробное слово) позже писал: «Знання Котляревського з історії Малоросії, - взагалі з усього, що торкається народного побуту України, були дуже широкі; багато хто з письменників російських, пишучи твори, що стосуються малоросійського краю, листувався з Котляревським і діставав од нього вичерпні й вірогідні пояснення на свої запитання. Пан Бантиш-Каменскький вказував на це в передмові до першого видання своєї «Історії Малої Росії».

Иван Франко считал, что со времени Котляревского украинская литература «приймає характер новочасної літератури, стає чимраз ближче реального життя, чимраз відповідніше до його потреб. І мовою, і способом вислову вона наближується чимраз бiльше до живого народу, обхоплює всі його верстви, входить чимраз глибше в душу народу, двигає думку, піднімає ідеали, збільшує засоби духовної сили для боротьби за ті ідеали».

Котляревский провинился перед Писакою тем, что не раздувал из искры пламя. М. Максимович, указывая на народную основу юмора Котляревского, говорил, что он рисует жизнь «точнісінько так, як і в нашій народній поезії, яка потішалася однаково над простолюдом і над панством, над усім, що потрапляло їй під веселий час піснетворчості». У Котляревского не только в аду, но и в раю есть «также старшина правдива, - бувають всякії пани». Одному из них посвящено произведение «Пісня на новий 1805 год пану нашому і батьку князю Олексію Борисовичу Куракіну». Котляревский обращается к генерал-губернатору Малороссии:

Короче, Котляревский демонстрировал возмутительное отсутствие классовой ненависти. Еще хуже того, что не было в нем и ненависти к России. Исследователь его творчества М.Т. Яценко писал: «Історизм мислення Котляревського проявляється… у розумінні ним такої важливої історичної акції, як консолідуючий народи союз України з Росією, до якого він ставиться однозначно позитивно… З ідеєю «общей отчизни» (державно-політичної єдності України з Росією) у Котляревського поєднується ідея національної самобутності українського народу, його історичного побуту і звичаїв та права на самостійний розвиток».

Еще ряд «возмутительных» фактов из жизни Котляревского.

В 1812 году он участвует в формировании казачьего ополчения против Наполеона.

Генерал-губернатор Лобанов-Ростовский любил театр. Котляревский был вхож к нему и с успехом принимал участие в любительских постановках пьес популярного тогда русского драматурга Княжнина.

Другой генерал-губернатор Н.Г. Репнин (Волконский) основал в Полтаве театр, пригласив труппу Штейна, в которой играл молодой Щепкин. Писатель занимает место директора и заведует репертуаром.

В 1821 году Котляревского избирают членом «Санкт-Петербургского вольного общества любителей русской словесности».

В доме писателя имелась прекрасно подобранная библиотека французских писателей и русских периодических изданий: «Северная пчела», «Сын Отечества» и др.

Н. Зеров писал: «Котляревський почуває себе провінціальним літератором, тому стежить за літературним життям столичним і підтримує зв'язок з ним… З перших рядків поеми Котляревського виясняється, що його «Енеїда» є переробка чужомовного зразка. Таким зразком для Котляревського була «Енеїда» Осипова, дві перші пісні якої вийшли в світ у 1791 року… Але він умів перевершити свій зразок. Так, він перевершив у «Наталці Полтавці» - «Казака-стихотворца» кн. О.О. Шаховського…Таким чином, російська література сформувала Котляревського як майстра. Вона, дозволяючи народний вислів у низьких жанрах, показала йому стежку до використання народної мови української…

Біографічні відомості про Котляревського дають змогу зважити, як сильно в його особі російське літературне життя втягало українського автора».

Вот в чем виноват классик новой украинской литературы. Вот почему «Енеїда» - не украинская классика, а «сміховина на московський шталт». Подкачал «батько». Не оправдал надежды Писаки. Зато Котляревский понял главное. И это касается напрямую всех тех, для кого «і тут, і всюди - скрізь погано». «Енеїда» заканчивается классическими строками:

В 1847 году Писака заявляет: «Вони кричать, чом ми по-московській не пишемо? А чом москалі самі не пишуть по-своєму, а тільки переводять та й то чорт-зна по-якому?» Не переводы ли В.А. Жуковского имеются в виду? Впрочем, ниже вопреки себе самому он говорит: «… нехай вони собі пишуть по-своєму, а ми по-своєму».

«Наша книжка як попадеться у їх руки, то вони аж репетують, та хвалять те, що найпоганше, а наші патріоти-хуторяни й собі за ними: «преочаровательно!»

Неужели так-таки никто и не хвалит за достойное похвалы? «Вони здаються на Гоголя, що він пише не по-своєму, а по-московському, або на Вальтер-Скотта, що й той не по-своєму писав. Гоголь виріс в Ніжені, а не в Малоросії (??), і свого язика не знає (??), а Вальтер Скотт в Единбурзі, а не в Шотландії (??) - а може і ще було що-небудь, що вони себе одцурались, не знаю. А Борнс усе-таки поет народний і великий, і наш Сковорода таким би був, якби його не збила з пливу латинь, а потім московщина».

Бедный Гоголь: он-то думал, что вырос на Украине, а оказывается - в Нежине. Бедный Вальтер Скотт: он думал, что жил в Шотландии, а оказалось - в Эдинбурге. Бедный Сковорода: он думал, что «мир ловил его, но не поймал». Ан нет. От длинной руки Москвы и он не ушел. А еще - от черного языка Писаки: «Мне кажется, никто так внимательно не изучал бестолковых произведений философа Сковороды, как князь Шаховской. В малороссийских произведениях почтеннейшего князя со всеми подробностями отразился идиот Сковорода».

Опять же Хмельницкого считал отцом свободы:

Совсем плох был Сковорода.

Квітка-Основ'яненко украинского языка «не чув у колисці од матері, а Гулак-Артемовський хоть і чув, так забув, бо в пани постригся. Горе нам! Безуміє нас карає отим мерзенним Богу противним панством! Нехай би вже оті Кирпи-Гнучкошиєнки сутяги: їх Бог за тяжкії гріхи наші ще до зачатія во утробі матерній осудив киснуть і гнить в чорнилах, а то - мужі мудрі, учені… Проміняли свою добру рідну матір на п'яницю непотребную, а в придаток ще і «въ» додали».

Надо думать «п'яниця непотребная» это Россия. Тогда одно из двух: 1) или совершившие такой неравноценный обмен никакие не ученые и мудрые мужи, а идиоты вроде Сковороды (ученый же и мудрый муж - только один, не скажу кто); 2) или они на самом деле мужи мудрые и ученые (а это - украинская классика XVIII - XIX веков; что и говорить - не слабых представителей имела украинская культура под «московским гнетом»). И кто же тогда наш Писака?

«Чому Караджич, Шафарик і інші не постриглись у німці (їм би зручніше було), а остались слав'янами, щирими синами матерей своїх, і славу добрую стяжали?» Что, русские уже и славянами быть перестали? Или владеющие русским языком украинцы? Гоголь, например, славянин?

«Отак-то, братія моя возлюбленная! Щоб знать людей, то треба пожить з ними; а щоб їх списувать, то треба самому стать чоловіком, а не марнотрателем чорнила і паперу. Отоді пишіть і дрюкуйте, і труд ваш буде трудом чесним».

Нет сомнений: Писака-то уже стал человеком, не то что иные некоторые. А эти уроды (т.е. москали) требуют у него (разумеется, с его же слов):

Но можно ли ему верить на слово? Писаки, как известно, народ горячий. Да и соврать им - ничего не стоит. А вот как было на самом деле. В журнале «Телескоп» Н. Надеждин писал: «Кто не знает, что наша Украина имеет в своей физиономии много любопытного, интересного, поэтического. Наши поэты улетают в нее мечтать и чувствовать, наши рассказчики питаются крохами ее преданий и вымыслов… И действительно, как географическое положение, так и исторические обстоятельства расположили Малороссию быть торжественнейшим выражением поэзии славянского духа. Малороссия естественно должна быть сделаться заветным ковчегом, в коем сохраняются живейшие черты славянской физиономии и лучшие воспоминания о славянской жизни».

Вот что говорит по этому поводу украинский исследователь (П. Голубенко. Україна і Росія. У світі культурних взаємин. К., 1993): «Зацікавлення українськими повістями Гоголя і взагалі всім українським, яке дуже помітне було в добу Гоголя в Росії, мало не лише літературно-естетичний характер… Україна для росіян була в ті часи країною у вищий мірі екзотичною і багатою на поживу для романтиків… Українська тематика і український національний колорит повістей Гоголя відповідав зацікавленню всім українським, яке було поширене в російському освіченому суспільстві… Враження було надзвичайне. Російські журнали того часу були переповнені відгуками на «народные малороссийские повести Гоголя», як називав їх журнал «Телескоп», характеризуючи ці повісті такими словами: «Они расцвечены украинскими красками, освещены украинским светом…У него национальный мотив украинского наречия переведен, так сказать, на москальские ноты, не теряя своей оригинальной физиономии… От описаний дышит Украиной».

«Московский Телеграф» (1832): «Автор открывает или, лучше сказать, поясняет нам те свойства малороссийского характера, которые принадлежат одним малороссиянам».

«Северная пчела» (1831): «Дух малороссиян обнимает тебя с крепостию и силою, которые могут принадлежать одной только оригинальности… Малороссияне имеют свою собственную физиономию».

Пушкин был в восторге: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки» Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился… Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов…»

Так что, якобы имевшие место (по словам Писаки) требования петь «про Матрьошу, про Парашу, радость нашу» - все это, на языке социально близких революционерам уголовников, - просто «параша».

А правда состояла в том, что первая «Грамматика малороссийского наречия», составленная великоруссом А. Павловским, вышла в Петербурге в 1818 году.В этом же году в «Сыне Отечества» появилась статья князя М.А. Цертелева «О старинных малороссийских песнях». С небольшими переделками она стала вступлением к сборнику «Опыт собрания старинных малороссийских песен», который вышел в Петербурге в 1819 году. Это был первый сборник подобного рода. Эпиграфом этот потомок кавказских князей поставил слова:

Н.Зеров пишет: «Українська народність… була для більшості великоросів протягом 18 та початку 19 століть terra incognita. Їм відкрили її - Павловський своєю граматикою (1818) і Цертелєв збіркою народних пісень (1819)». Одна поправка: эти русские ученые открыли «українську народність» не только для великороссов, но и для малороссов.

Непосредственным продолжателем Цертелева в сфере украинской этнографии был Михаил Александрович Максимович (1804 - 1873). Он происходил из старинного рода казацкой старшины. После окончания Московского университета его развитие происходило в атмосфере московского славянофильства при ближайшем знакомстве с Хомяковым и братьями Киреевскими. Петр Васильевич Киреевский весь был предан изучению коренного народного быта; издал знаменитое «Собрание народных песен». В этих московских кругах и научился Максимович ценить украинское народное творчество. В 1827 году, идя следом за Цертелевым и поддерживая с ним переписку, он издает в Москве сборник «Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем». В предисловии он писал: «Наступило, кажется, то время, когда познают истинную цену народности. Начинает уже сбываться желание: да создастся поэзия истинно русская… Уроженец южной Киевской Руси, где земля и небо моих предков, я преимущественно ей принадлежал и принадлежу доныне, посвящая преимущественно ей и мою умственную деятельность. Но с тем вместе, возмужавший в Москве, я также любил, изучал и северную Московскую Русь, как родную сестру нашей Киевской Руси, как вторую половину одной и той же святой Владимирской Руси…»

Н. Зеров отмечает: «На збірник були прекрасні відгуки. Друге видання з'явилося в Москві 1834 року. Враження від збірки Максимовича було величезне. Для покоління, що формувалося в 30-х роках, вона мала таке ж значення, як для дальших генерацій Шевченків «Кобзар».

За одним небольшим исключением. Лейтмотив творчества Писаки было: «повбивав би». А Максимович, исследуя народную поэзию, выяснил, что никакой исключительно классовой ненависти в народе нет. Народная поэзия «потішалася однаково над простолюдином і над панством, над усім, що потрапляло їй під веселий час піснетворчості». Следовательно, - Писака вовсе не является народным поэтом.

Захватили народные песни и Гоголя, который писал Максимовичу в 1833 году, когда изучал историю Украины: «Моя радость, жизнь моя, песни! Как я вас люблю! Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, перед этими звонкими, живыми летописями!»

Максимович писал: «Ни один филолог, по правилам и законам своей науки, не решится разрознить южнорусского и севернорусского языка: они, как родные братья, должны быть непременно вместе, во всякой системе».

В 1834 году Максимович стал первым ректором открытого Николаем Первым Киевского университета имени Святого Владимира. Но еще в 1805 году Александр Первый открыл Харьковский университет. Поэтому первым центром настоящей литературной жизни на Украине стал Харьков.

За Максимовичем пошел целый ряд собирателей украинских народных песен: Срезневский, Костомаров, Метлинский. Старшим из них был Измаил Срезневский(1812 - 1880). Великоросс по происхождению, он провел молодость в Харькове. В 1833 - 38 г.г. ученый издает сборник «Запорожская старина» и в предисловии пишет: «Бедность истории запорожцев в источниках письменных заставляет наблюдателя искать других источников, и он находит для своих исследований неисчерпаемый родник в преданиях народных». Гоголь писал ему: «Где выкопали вы столько сокровищ? Все думы, и особенно повести бандуристов, ослепительно хороши».

Амвросий Метлинский (1814 - 1870) был профессором Харьковского и Киевского университетов. В предисловии к своему сборнику «Народные русские песни» (1854) он писал: «Я утешался и одушевился мыслью, что всякое слово и памятник слова есть необходимая часть великого целого, законное достояние всего русского народа и что изучение и разъяснение их есть начало их общего самопознания, источник его словесного богатства, основание славы и самоуважения, несомненный признак кровного единства и залог святой братской любви между его единоверными сынами и племенами».

Н. Зеров сообщает: «Романтична закоханість у минулому в Метлинського стоїть поряд з «общерусско»-патріотичними одами та елегіями».

К этому же кружку харьковских литераторов принадлежал и подельник нашего Писаки Николай Иванович Костомаров (1817 - 1885).

Н.И. Костомаров родился в Воронежской губернии, был внебрачным сыном русского помещика и крепостной украинки. Отец отправил его во французский пансион в Москве. Затем он закончил Словесное отделение Харьковского университета. В 1846 году становится профессором истории Киевского университета, в этом же году организует Кирилло-Мефодиевское братство. Отбыв год в Петропавловской крепости, восемь лет прожил в ссылке в Саратове, где работал над своим «Богданом Хмельницким». После амнистии по поводу коронации Александра Второго едет за границу. По возвращении становится профессором истории Петербургского университета. Костомаров стал одним из основоположников русской исторической мысли. В конце жизни в статье «Задачи украинофильства» (1882) историк писал: «Малорус верен своему царю, всей душой предан государству; его патриотическое чувство отзывчиво и радостью и скорбью к славе и потерям русской державы ни на волос не менее великоруса, но в своей домашней жизни, в своем селе или хуторе, он свято хранит заветы предковской жизни, все ее обычаи и приемы, и всякое посягательство на эту домашнюю святыню будет для него тяжелым незаслуженным оскорблением».

Теперь политический национализм представляется ему делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа. В молодости было иначе. Костомаров вспоминал об этом в работе «Две русские народности» (1862): «Пока польское восстание не встревожило умов и сердец на Руси, идея двух русских народностей не представлялась в зловещем виде, и самое стремление к развитию малороссийского языка и литературы не только никого не пугало призраком разложения государства, но и самими великороссами принималось с братской любовью».

Занятия историей произвели в воззрениях Костомарова переворот: ему открылись крепостнические устремления казацкой старшины и под конец жизни историка мы уже не слышим восторженных гимнов запорожскому лыцарству. Ясна ему стала и несправедливость нападок на Екатерину Вторую, как якобы главную виновницу закрепощения украинского крестьянства. И вообще, царь московский перестает быть «идолом и мучителем», как ему казалось в молодости.

Зрелый ученый заявляет: «Мы желаем идти с великорусским народом одною дорогою, как шли до сих пор, наши радости и горести пусть будут общие; взаимно будем идти к успехам внутренней жизни, взаимно охранять наше единство народное от внешних враждебных сил».

Об отношении Костомарова к украинскому языку националистический «Шлях перемоги» (1.04.95 г.) писал: «Ми часто ганимо драконівський Валуєвський циркуляр 1863 р., але, - як слушно зауважує Огієнко,- певною мірою до його появи спричинилися і такі діячі, як М. Костомаров, що вважав тоді українську мову придатною лишень до хатнього вжитку…» Это, как всегда, полуправда (т. е. вранье). Послушаем лучше самого историка с его теорией «общерусского языка»: «Настоящее положение южнорусского наречия таково, что на нем следует творить, а не переводить, и вообще едва ли уместны переводы писателей, которых каждый интеллигентный малорусс прочтет на русском языке, который давно уже стал культурным языком всего южно - русского края; при том этот общерусский язык не чужой, не заимствованный язык, а выработанный усилиями всех русских, не только великороссиян, но и малороссов». Это справедливо и сегодня: на украинском языке лучше творить, чем пытаться переплюнуть русские переводы Гомера, Шекспира и Гете. Но прежде, чем начать творить, желательно научиться просто правду говорить.

Костомаров был убежден: «Судьба связала малорусский народ с великорусским неразрывными узами. Между этими народами лежит кровная, глубокая неразрывная духовная связь, которая никогда не допустит их до нарушения политического и общественного единства».

В конце жизни Костомаров издает «Русскую историю в жизнеописаниях ее главнейших деятелей». Здесь, к примеру, находим такое описание гетмана Мазепы (который ныне украшает собой купюру в 10 гривен): Мазепа «был человек чрезвычайно лживый» (неужели как Кравчук?); «его религиозность носила на себе характер той же внутренней лжи, которая заметна во всех поступках Мазепы… Перед царем, выхваляя свою верность, он лгал на малороссийский народ и особенно чернил запорожцев, советовал искоренить и разорить дотла Запорожскую Сечь, а между тем перед малоруссами охал и жаловался на суровые московские порядки, двусмысленно пугал их опасением чего-то рокового, а запорожцам сообщал тайными путями, что государь их ненавидит и уже искоренил бы их, если бы гетман не стоял за них и не укрощал царского гнева.

…Малорусские политики, воспитанные в духе польской культуры, не могли пленить народ никакою идеею политической независимости, т.к. у народа составились свои собственные социальные идеалы, никак не вязавшиеся с тем, что могли дать народу люди с польскими понятиями…

Государство, созданное ими под влиянием усвоенных ими понятий, было бы в сущности подобием польской Речи Посполитой… Они бы невольно создали из нее другую Польшу, а этого народ малорусский не хотел, хотя бы при какой угодно политической независимости».

Вот что завещал нам всем Николай Иванович Костомаров: «Ни великорусы без малорусов, ни последние без первых не могут совершить своего развития. Одни другим необходимы: одна народность дополняет другую, и чем стройнее, уравнительнее, взаимодейственнее будет совершаться такое дополнение, тем нормальнее пойдет русская жизнь».

Такой была эволюция одного из подельников Писаки. Другим его подельником был Пантелеймон Кулиш.

Пантелеймон Александрович Кулиш (1819 - 1897) родился на Черниговщине в казацкой семье. Был вольнослушателем Киевского университета, испытал влияние Максимовича. Поэт и прозаик, этнограф и критик, издатель и общественный деятель. За участие в Кирилло-Мефодиевском братстве получил 4-месячное заключение в крепости и 3-летнюю ссылку в Тулу (туляки, возможно, удивлялись: «жить в нашем городе - в чем тут наказание?»). Мировоззрение Кулиша исследователи характеризуют как «украиноцентричное»: идея Украины для него является тем критерием, через который он оценивает все разнообразие явлений окружающего мира. Но Украина большая. Здесь, как и в Греции, есть все. Вот и Писака тоже за Украину хлопотал. Но что же является святыней для Украины и украинцев? (Напомним, что в словаре Писаки нет даже слова «украинец»). Для Кулиша - вот что: «Бог говорить нам через наше серце… Красен Божий мир, а ще краща душа чоловіка, і тягне вона нас до себе непобідимою силою. Великі скарби своєї благости розсипав Бог у своєму красному мирові, а ще більшими скарбами збагатив чоловічу душу, і не того нам хочеться жити, щоб тільки на Божий мир дивитися: ще більше нам хочеться в чужі душі входити і благодатні скарби на скарби міняти».

Около 30 лет, до самой смерти, Кулиш переводил на украинский язык Библию. Поэтому он имел право сказать (обращаясь почему-то к горожанам): «Оставайтесь собі при своїй городянській філософії, а нам дозвольте селянську філософію проповідати, взявши її прямісінько із Євангелія». Евангельский идеал - критерий более точный, чем Украина (в которой есть все). С этой евангельской точки зрения «украиноцентрист» Кулиш и критиковал «украиноцентриста» Шевченко. Высоко оценивая его талант, он осуждал его взгляды.

Уже при первом знакомстве Кулиш «не зовсім уподобав Шевченка», ему не по душе «цинізм Шевченка», он «зносить норови його тільки ради його таланту». В своей автобиографической работе «Жизнь Кулиша» он проводит такое сравнение: «Шевченко репрезентував собою правобережну козаччину, що після Андрусівського миру зосталася без старшини, що втікали на Січ, а з Січі вертались у панські добра гайдамаками. Куліш же походить з того козацтва, що радувало з царськими боярами, спорудило цареві Петру малоросійську колегію, помагало цариці Катерині писати «Наказ» і завести на Вкраїні «училища» замість старих бурс…»

Исторические взгляды Писаки Кулиш характеризует как «божевільні». Свои взгляды на историю Украины он выражает, в частности, в романе «Чорна Рада». Роман опубликован в 1857 г. в журнале «Русская беседа» (выше мы видели, как в 1860 году Писака высмеивал журнал за скорбь по поводу смерти митрополита Григория). Кулишу очень импонировал Гоголь. Свое творчество он соотносит с Гоголем и отдает ему должное: Гоголь пробудил в русских писателях интерес к украинскому слову, у него «послышалось что-то родное и как бы позабытое от времен детства…, открылся русский источник слова, из которого наши северные писатели давно уже перестали черпать». В эпилоге романа Кулиш говорит, что имел желание «выставить во всей выразительности олицетворенной истории причины политического ничтожества Малороссии и каждому колеблющемуся уму доказать не диссертациею, а художественным воспроизведением забытой и искаженной в наших понятиях старины нравственную необходимость слияния в одно государство южного русского племени с северным».

Под «искажением» старины Кулиш имел в виду то же, что и позже: идеализацию казачества, недооценку экономических моментов в истории 17 века. В 70-е - 80-е годы выходят работы Кулиша «История воссоединения Руси» и «Отпадение Малороссии от Польши». Здесь мы видим острое осуждение Писаки и той части украинского общества, которому присуще казакофильство и романтические представления о старине.

Назвав музу Шевченко «полупьяною и распущенною», далее Кулиш в «Истории воссоединения Руси»(1874) говорит: тень поэта должна скорбеть на берегах Ахерона о былом умоисступлении своем; объясняется такое умоисступление тем, что поэт пострадал от той первоначальной школы, в которой получил то, что в нем можно было назвать (за неимением лучшего слова) образованием; отвержение многого, что написал Шевченко в его худшее время, было бы со стороны общества актом милосердия к тени поэта. По мнению Кулиша, Шевченко долго сидел на седалище губителей, т. е. злоязычников; из творений поэта весьма небольшое количество стихов общество должно собрать в житницу свою, а остальное все - не лучше сору, его же возметает ветр от лица земли. В этих словах цитируется первый и ключевой псалом пророка Давида: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе…Не тако нечестивии, не тако, но яко прах, его же возметает ветр от лица земли…»Так переводчик Библии оценил поэта с точки зрения Библии: Шевченко - не «блажен муж».

Н. Зеров пишет: «Куліш… у своїй «Истории воссоединения Руси», нападаючи на «п'яну музу» Шевченка, висловився, що в його поезії багато сміття та полови, - і озброїв проти себе все українське громадянство».

Гоголь находил в поэзии Писаки «много дегтя», а Кулиш - «много мусора и половы». И оба были правы. В 1882 году Кулиш призывает «спасать темных людей от легковерия и псевдопросвещенных - от гайдамацкой философии».

В позднем стихотворении «Ода з Тарасової гори…» Кулиш высмеивает фальшивое возвеличивание Писаки. В стихотворении «Гайдамакам-академикам» его деятельность оценивается так: «почав п'яний, культуру коренити». В поэме «Куліш у пеклі» Шевченко изображен как пьяница и «козацький славник-брехака», который «плодив лжу в роздумах». Писака, оказывается, был еще «брехака». А теперь вопрос на сообразительность: где бы почитать все эти произведения Кулиша? Если найдете - сообщите, пожалуйста. Пока же остается довольствоваться Н. Зеровым: «В своїх спеціальних і не спеціальних роботах Куліш… дуже низько роцзінює як діячів культурної історії козацтво, тимчасове падіння культурного рівня в результаті козацьких воєн уважаючи за ознаку принципіальної ворожості козацтва до культури; прославляє Петра та Катерину як найбільших на Україні культуртрегерів. Попутно в передмові до «Истории воссоединения Руси» він підіймає руку на українських авторів, винуватячи їх в козакофільській «лжи», в тому числі і на Шевченка».

Да как же он посмел? Виданное ли это дело - обвинять во лжи Писаку? Оказывается, очень даже виданное. Но писаки-кобзарята делали все, чтобы мы ничего об этом не узнали.

По словам Зерова поздний Кулиш «засудив усю народнопоетичну традицію; визнав, що при всьому геніальному своєму дарі слова Шевченко говрив про соціально-політичні справи як «божевільний».

Здесь требуется поправка: Кулиш осудил не народнопоэтическую традицию, а безумные призывы Писаки к кровопролитию. В народной же традиции, как показал учитель Кулиша Максимович, кровожадность отсутствует.

В поздней поэзии Кулиша, по словам Зерова, «знаходимо всі пізніше улюблені ідеї Куліша. Тут його гімни: єдиному цареві, єдиній цариці; готовність вибачити особисті вади монархів задля їх боротьби з українською потворою».

В год смерти Кулиша в Женеве вышел его последний сборник «Позичена кобза». В предисловии к землякам он советует им не гордиться собственным творчеством, всем тем, что пели «п'яні, як ніч, козацькі кобзарі».

Подводя итог творчеству Кулиша, Зеров говорит: «Свою боротьбу з Шевченком він розпочав «Хуторною поезією»… Боровся з його розумінням минулого, з його образами козаків та гайдамаків, шляхти і люду… Поруч гострих нападок на Шевченка («Тарасів почет дикий…», «Нехай би хоч устав Тарас горілки пити»), подекуди видко стремління поставити його обіч української громади, осторонь від усіх «голосних клепал та пустодзвонних дзвонів». Шевченко не винний, що його по-п'яну сказані слова про «залізну тараню» так само до смаку припали земляцтву та що наше «убожество письменне» його за те «возвело в апостоли правдивості святії». Набуток Шевченків треба оборонити від кривомовних калік, від козацького наплоду, що «з вовчого на світ приходять лона».

Такая «защита» будет почище нападок. Шевченко якобы не виноват в том, что спьяну наговорил лишнего А кто виноват? И разве он от чего-нибудь отрекался? Никогда. И не его возвели «в апостоли правдивості святії», а он сам себя ставил выше апостолов (и не только их).

Последние слова Зерова про Кулиша: «Його заперечення Шевченка було найзавзятіше. А що з нього був ще історик та публіцист, то виявилось воно не тільки в шуканні нових засобів та форм, а і в протиставленні козакофільству українських романтиків темпераментної проповіді «культурництва»… Куліш був найближчий, найтісніше зв'язаний з Шевченком, найвиразнішу мав на собі печать його доби, а через те і боротьба його за власну в історії української поезії постать була найгостріша».

Конечно, борьба была острейшая. Только не за «власну постать». Еще раз напомним то, с чего начинали: мировоззрение Кулиша есть «украиноцентризм». Только не кровожадный, а евангельский. А это уже - христоцентризм. Если Христос стоит в центре, то дистанция от Него до украинца, белоруса или русского - одна и та же.

Михаил Петрович Драгоманов (1841 - 1895) родился в небогатой дворянской семье на Полтавщине. Закончил историко-филологический факультет Киевского университета имени Святого Владимира. Здесь же преподавал историю. Стажировался в Праге, Львове, Гейдельберге, Цюрихе, Вене, Флоренции. Историк и публицист, литературовед и фольклорист, экономист и философ. В эмиграции 15 лет жил в Женеве. Последние годы жизни - профессор Софийского университета. Высоко оценивал П. Кулиша, считал его единственным из украинофилов, который может поставить украинское дело во всей его широте. Во взглядах обоих мыслителей много общего. И это общее - именно то, что противоречит идеям Писаки. По словам Зерова «Драгоманов писав, обороняючи від ударів українських діячів кінця 18 та початку 19 століття, що «без північних берегів Чорного моря Україна неможлива як культурний край»; що «московське царство виповнило елементарну географічно- національну завдачу України», підбивши Крим та Чорноморське узбережжя та що не без причин оточила хвалою постать Катерини Другої українська інтелігенція 18 в.»

Национальная идентификация Драгоманова была такой: «А які ми руські - чи ми різновидність общого чи окреме зовсім, цього, правду сказати, гарно ніхто не знає». Не национальное для него стоит на первом месте: «В нашій справі, коли ми поставимо думку, що національне є перше, головне діло, то ми поженемося за марою, або станемо слухати того, що всилюється спинити поступ людський і поставимо на риск, коли не на згубу, й саму нашу національність. Коли ж ми станемо при думці, що головне діло - поступ людини й громади, поступ політичний, соціальний і культурний, а національність є тільки грунт, форма й спосіб, тоді ми певні, що послужимо добробутові й просвіті нашого народу, а вкупі й його національності, охороні й зростові того, що в ній є доброго».

Неприемлема для Драгоманова и «державницька ідея». В своих «Чудацьких думках» он констатирует: «Нігде не бачу сили, грунту для політики державного відриву (сепаратизму) України від Росії». Идея государства вообще чужда Драгоманову. В его концепции государству противостоит идеал федерализма; унитарному государству он противопоставлял федеративный союз свободных самоуправляемых общин. Наиболее близким к своему идеалу он считал устройство Швейцарии, где провел много лет эмиграции.

Глядя на русских революционеров, Драгоманов не считал этот путь целесообразным. Он сохранял подчеркнутую этическую направленность своей философии. В статье «Шевченко, українофіли й соціалізм» он отмечал, что исторический опыт убедительно доказывает: «революції поставали більше од почувань, ніж од думки…; більше були консервативні, класові, ніж прогресивні…; більше піднімались проти найгостріших фактів, ніж проти системи, і через те все були більше бунтами, ніж революціями, і дуже рідко добивались того, чого їм було треба».

Для Драгоманова неприемлем не только «бунт», но и политическая революция. Ведь всякая революция в лучшем случае способна лишь изменить политические формы господства, но не имеет сил создать новый строй общественной жизни. Неприятие революции обусловлено неприятием позиции, при которой «цель оправдывает средства». Средства не могут оцениваться через цель, поскольку они существенно определяют и реальный характер цели. Негодными средствами невозможно добиться благой цели. Такие средства неминуемо трансформируют и цель, искажая ее вопреки идеальными намерениям. Поэтому в своей «Автобіографічній замітці» Драгоманов отмечает, что осуществление общественного идеала «можливе тільки у певній поступовості та при високому розвитку мас, а тому й досяжне більш за допомогою розумової пропаганди, чим кривавих повстань».

Киевскому национальному педуниверситету имени Драгоманова исполняется 170 лет. Следовательно, основал его в 1835 году русский царь Николай Первый. Спасибо императору и за это…

Бесконечный перечень деятелей украинской культуры, не согласных с Писакой, можно будет завершить именем, с которого мы начинали: Николай Васильевич Гоголь (1809 - 1852).

Для успеха в русской культуре нужно было писать не про Матрешу и не про Парашу. Гоголь писал про Тараса Бульбу и имел успех. Писал про «москаля» Башмачкина - и тоже имел успех.

Сатира, правда, нравилась далеко не всем русским (и не только русским). А.О. Смирнова писала Гоголю: «У Ростопчиной при Вяземском, Самарине и Толстом разговорились о духе, в котором написаны ваши «Мертвые души», и Толстой сделал замечание, что вы всех русских представили в отвратительном виде, тогда как всем малороссиянам дали вы что-то вселяющее участие, несмотря на смешные стороны их; что даже и смешные стороны имеют что-то наивно-приятное; что у вас нет ни одного хохла такого подлого, как Ноздрев; что Коробочка не гадка именно потому, что она хохлачка. Он, Толстой, видит даже невольно вырвавшееся небратство в том, что когда разговаривают два мужика и вы говорите: «два русских мужика»; Толстой и после него Тютчев, весьма умный человек, тоже заметили, что москвич уже никак бы не сказал «два русских мужика». Оба говорили, что ваша вся душа хохлацкая вылилась в «Тарасе Бульбе», где с такой любовью вы выставили Тараса, Андрея и Остапа… Из этих замечаний надобно заключить бы, что вы питаете то глубоко скрытое чувство, которое обладает Малороссией… Я, впрочем, заметила, им, что хохлы вас тоже вовсе не любят и вас в том же упрекают, как и русские. Плетнев это мне еще подтвердил».

Гоголь писал, о чем хотел. Но писал он не то, что нужно Писаке, который обращался к нему:

Шевченко плачет и горюет, что

Здесь он имеет в виду Тараса Бульбу, застрелившего сына Андрея за переход на сторону поляков-католиков. Но желает он братоубийственной войны уже не с католиками, а с православными. Что бы мог на это сказать Гоголь? То, что и сказал: «Тарас Бульба положил себе правилом, что всегда следует взяться за саблю…, когда глумились над православием и не чтили обычаев предков»…; «вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия».

Читаем печальное послание обманутого в своих младенчески чистых верованиях Писаки Гоголю дальше:

Интересно, чувствовал ли себя Гоголь проданным в розницу «москалеві»? Еще интереснее: действительно ли Шевченко считал Гоголя всего - навсего «лептой»? (И сегодня Гоголю нет места на украинских деньгах. И слава Богу!). Кто же тогда динарий? Вопрос неуместный. Динарий у нас один, единственный и неповторимый. Гоголь, правда, отчего-то сравнивал Шевченко с малоизвестным провансальским поэтом Жасменом, считал его произведения «чуждыми истинного таланта» и видел в них «избыток дегтя». А это уже не ложка.

Гоголь мог бы ответить на бессмысленные нападки, передержки и искажения своей позиции.

Шевченко: «Я совершенно отстал от новой литературы. Как хороши «Губернские очерки» Салтыкова и как превосходно их читает Панченко, без тени декламации. Мне кажется, что подобные, глубоко грустные произведения иначе и читать не должно. Монотонное, однообразное чтение сильнее, рельефнее рисует этих бездушных, холодных, этих отвратительных гарпий. Я благоговею перед Салтыковым. О Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостью возрадовалася бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!»

Гоголь подавал голос. Но поскольку это был голос христианина, то выводы у него были повсеместно диаметрально противоположны выводам Шевченко. Вот и с гарпиями, например. Кто эти гарпии?

Гоголь: «Все мои последние сочинения - история моей собственной души… Никто из читателей моих не знал того, что смеясь над моими героями, он смеялся надо мною. Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного порока, который бы высунулся виднее всех моих прочих пороков, но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке… Я не любил никогда моих дурных качеств… Я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью».

Гоголь мог бы на все ответить. Но среди его собеседников не было Шевченко. Зато его собеседником была вся Россия. И он высказал много такого, что относится прямо к Писаке.

Вот главное: «Выводы твои - гниль: они сделаны без Бога. Что ссылаешься ты на историю? История для тебя мертва, - только закрытая книга. Без Бога не выведешь из нее великих выводов; выведешь одни только ничтожные и мелкие».

Для Шевченко история Украины начинается с казачества. В жизни, например, Святого равноапостольного князя Владимира его интересует только жестокость молодого язычника. Гоголя же можно назвать истинным гражданином православной Украины - Руси. История восточного славянства представляется ему единым потоком, для которого органичны централизованная власть и христианская церковь: «История государства России начинается добровольным приглашением верховной власти. «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: придите княжить и владеть нами», - слова эти были произнесены людьми вольных городов. Добровольным разумным сознанием вольных людей установлен монарх в России. Все сословия, дружно требуя защиты от самих себя, а не от соседних врагов, утвердили над собою высшую власть в том, чтобы рассудить самих себя - потребность чисто понятная среди такого народа, в котором никто не хочет уступить один другому, и где только в минуту величайшей опасности, когда приходится спасать родную землю, все соединяется в один человек и делается одним телом. Сим определена высокая законность монарха-самодержца. Итак, в самом начале, во время, когда не пробуждается еще потребность организации стройной, во время, когда легко ужиться с безначалием, уже все потребовали одного такого лица, которое, стоя выше всех, не будучи связано личною выгодою ни с каким сословием преимущественно, внимало бы всему равно и держало бы сторону каждого сословия в государстве. Во всю историю нашу прошла эта потребность суда постороннего человека.

Великий князь или, просто, умный князь уже требуется как примиритель других князей. Духовенство является как примиритель между князей или даже между народом, и сам государь судится народом не иначе, как верховный примиритель между собой. Стало быть, законность главы была признана всеми единогласно».

Когда единая власть ослабевала - дело было плохо: «Какое ужасно-ничтожное время представляет для России XIІІ век! Сотни мелких государств, единоверных, одноплеменных, одноязычных, означенных одним общим характером и которых, казалось, против воли соединяло родство, - эти мелкие государства так были между собою разъединены, как редко случается с разнохарактерными народами… Религия, которая более всего связывает и образует народы, мало на них действовала. Религия не срослась тогда тесно с законами, с жизнью… Тогда история, казалось, застыла и превратилась в географию: однообразная жизнь, шевелившаяся в частях и неподвижная в целом, могла почесться географическою принадлежностью страны». (1832).

Ослабевшие религия и централизованная власть сделали народ беспомощным (Об этом предупреждал еще автор «Слова о полку Игоревом»). И последовало возмездие: «Тогда случилось дивное происшествие. Из Азии, из средины ее, из степей, выбросивших столько народов в Европу, поднялся самый страшный, самый многочисленный, совершивший столько завоеваний, сколько до него не производил никто. Ужасные монголы, с многочисленными, никогда дотоле не виданными Европою табунами, кочевыми кибитками, хлынули на Россию, осветивши путь свой пламенем и пожарами - прямо азиатским буйным наслаждением. Это нашествие наложило на Россию двухвековое рабство и скрыло ее от Европы. Оно наложило иго на северные и средние русские княжения, но дало между тем происхождение новому славянскому поколению в южной России, которого вся жизнь была борьбой… Южная Россия более всего пострадала от татар… Тогда города, княжества и народы на западе России были какие-то отрывки, обрезки, оставшиеся за гранью татарского порабощения. Они не составляли ничего целого, и потому литовский завоеватель почти одним движением языческих войск своих, совершенно созданных им, подверг своей власти весь промежуток между Польшей и татарской Россией. Потом двинул он войска свои на юг, во владения волынских князей… Последовал захват Киева… и вот южная Россия, под могущественным покровительством литовских князей, совершенно отделилась от северной. Всякая связь между ими разорвалась, составились два государства, назвавшиеся одинаким именем - Русью, одно под татарским игом, другое под одним скипетром с литовцами. Но уже сношений между ними не было. Другие законы, другие обычаи, другая цель, другие связи, другие подвиги составили на время два совершенно различные характера…Если не к концу XIII, то к началу XIV века можно отнести появления козачества… Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных, коренных обитателей южной России. Доказательство - в языке, который несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в вере, которая всегда была греческая. Это скопление мало-помалу получило совершенно один общий характер и национальность и, чем ближе к концу XV века, тем более увеличивалось приходившими вновь». Вот и любезное сердцу Писаки казачество.

Тарас Бульба «был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество - широкая, разгульная замашка русской природы, - и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись казаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак». Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких князей возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников. Уже известно всем из истории, как их вечная борьба и беспокойная жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Короли польские, очутившиеся, наместо удельных князей, властителями сих пространных земель, хотя отдаленными и слабыми, поняли значенье козаков и выгоды таковой бранной сторожевой жизни. Они поощряли их и льстили сему расположению. Под их отдаленною властью гетьманы, избранные из среды самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи…»

Но отличие от Тараса Шевченко, в душе и памяти Тараса Бульбы жила общая история православного восточного славянства: «- Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит, и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как на Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь: нет, умные люди, да не те, такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей, думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурменские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так умирать!… Никому, никому!… Не хватит у них на то мышиной натуры их!»

А вот как его слушают запорожские казаки: «Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стояли неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто сговорились, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.»

Перед смертью Тарас Бульба выговаривает заветные мысли, свои и автора, уже не о прошлом, а о будущем: «- Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху. - Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чувствуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!…

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» (1834 - 1842).

Теперь давайте представим себе, что останется от гоголевского Бульбы в исполнении Жерара Депардье после реализации франко - польско - украинской копродукции? Рожки да ножки… Холодец…

Несомненно, свобода Украины до XVII века была прежде всего свободой от мира. И сама возможность ее воспевать явилась только после обретения мира. В XVII веке единый поток, разделенный было монгольским тараном, вновь сливается воедино. XX век показывает, что дело Чингисхана живет и процветает. Но Гоголь до этого не дожил. В своем ХІХ веке всегда, говоря о России в целом, он имеет в виду и Украину; говоря о русском человеке - имеет в виду восточного славянина. Сердце такой единой России - православное христианство: «Теперь в моде слова: народность и национальность, но это покуда еще одни крики, которые кружат головы и ослепляют глаза. Что такое значит сделаться русским на самом деле? В чем состоит привлекательность нашей русской породы, которую мы теперь стремимся развивать наперерыв, сбрасывая все ей чуждое, неприличное и несвойственное? В чем она состоит? Это нужно рассмотреть внимательно. Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово евангельское, возводящее к совершенству человека. Семена небесного сеятеля с равной щедростью были разбросаны повсюду. Но одни попали на проезжую дорогу при пути и были расхищены налетавшими птицами; другие попали на камень, взошли, но усохли; третьи - в терние, взошли, но скоро были заглушены дурными травами; четвертые только, попавшие на добрую почву, принесли плод. Эта добрая почва - русская восприимчивая природа. Хорошо возлелеянные в сердце семена Христовы дали все лучшее, что ни есть в русском характере. Итак, для того, дабы сделаться русским, нужно обратиться к источнику, прибегнуть к средству, без которого русский не станет русским в значенье высшем этого слова. Может быть, одному русскому суждено почувствовать ближе значение жизни. Правду слов этих может засвидетельствовать только тот, кто проникнет глубоко в нашу историю и ее уразумеет вполне, отбросивши наперед всякие мудрования, предположенья, идеи, самоутвержденность, гордость и убежденье, будто бы уже постигнул, в чем дело, тогда как едва только приступил к нему. Да. В истории нашего народа примечается чудное явленье. Разврат, беспорядки, смуты, темные порожденья невежества, равно как раздоры и всякие несогласия были у нас еще, быть может, в большем размере, чем где-либо. Они ярко выказываются на всех страницах наших летописей. Но зато в то же самое время светится свет в избранных сильней, чем где-либо. Слышатся также повсюду в летописях следы сокровенной внутренней жизни, о которой подробной повести они нам не передали. Слышна возможность основанья гражданского на чистейших законах христианских». Такими мыслями пронизаны Гоголевские «Выбранные места из переписки с друзьями». Вся эта книга в целом может служить развернутым ответом христианина Гоголя Тарасу Шевченко и ему подобным. В ней все желающие найдет противоядие от того дегтя, которым пронизано творчество богоборцев и революционеров. Ну а для тех, кому не терпится ознакомиться с Гоголем ближе (а он того стоит), в приложении мы помещаем выбранные места из его «Выбранных мест».