Татуированная роза

Второй акт

Тот же день двумя часами позже. Серафина выходит на крыльцо босая, полуодетая. Под глазами — темные круги. Лицо блестит от пота. На нейлоновой нижней рубашке — темные винные пятна. Стоять ей тяжело, но сидеть спокойно она не в состоянии. Почти непрерывно болезненно стонет. На горячем ветру шуршит тростник. Маленькая Виви подкрадывается к крыльцу, чтобы поглядеть на Серафину. Так глазеют на диковинного зверя в клетке. Рот и руки Виви перемазаны жевательной резинкой. Она жует, уставившись на Серафину. Серафина избегает ее взгляда. С трудом стаскивает с крыльца старый выцветший плетеный стул. Устанавливает перед домом и тяжело опускается на него. У стула обломана ножка, он покосился. Виви подкрадывается к Серафине. Серафина сердито к ней оборачивается. Девочка хихикает и отскакивает к крыльцу.

Серафина (снова опускаясь в кресло): О, Мадонна, Мадонна, Мадонна, дай мне знак (Поднимает глаза к чистому сиянию неба)

К дому приближается Отец де Лео. Серафина вся сжимается в кресле, чтобы он ее не заметил. Он стучит в дверь. Не не получив ответа, оглядывается, видит Серафину во дворе и подходит. Подойдя, обращается к ней мягко, но строго.

Отец де Лео: Здравствуй, Серафина.

Серафина (еле слышно, с некоторым отвращением): Добрый день.

Отец де Лео: Как ты можешь выходить из дому в таком виде? Что это на тебе? Неужели белье? Бретельки спустились, а голова, голова такая сальная, будто ты ее облила маслом. Теперь понятно, почему твои соседки днем не спят. Гораздо интереснее сидеть на крыльце и смотреть на спектакль, который ты им устраиваешь. Да ты слушаешь меня? Должен заметить, что внешне и внутренне ты очень изменилась, и далеко не к лучшему. Горе обычно облагораживает женщину. Но если отдаваться ему целиком, это просто переходит в распущенность, а я знал, что все так и будет. Началось все с кремации Розарио. Уже тогда ты поступила против закона Церкви. (Серафина поднимается с кресла и спешит к дому. Отец де Лео идет за ней.) Устроить дома усыпальницу и на языческий манер поклоняться пеплу! Да ты слышишь меня?

На набережной появились две женщины, они направляются к дому. Серафина с трудом поворачивается, чтобы встретить их, как измученный бык встречает каждую новую атаку матадора.

Серафина: Вы ко мне? Ну чего вам еще? Я не шью. Смотрите, совсем бросила. (Снимает вывеску с двери и швыряет в сторону) Куда хотите, туда и идите. И здесь вам делать нечего.

Отец де Лео: Они ничем тебя не задели.

Серафина: Только за тем и пришли. Думают, что знают больше меня, а знать-то им нечего. Нету меня этого. (Изображает рога на голове) Нет — и все! (Идет, шаркая, во двор, Отец де Лео — за ней)

Отец де Л ео: Ты позвала меня утром и была в великой тревоге.

Серафина: Звала утром, а нынче — полдень.

Отец де Л ео: Я крестил младенца — внука нашего мэра.

Серафина: Еще бы. Мэр — фигура, а кто Серафина?

Отец де Лео: Ты не приходишь на исповедь.

Серафина (возвращаясь к. крыльцу): Не прихожу. Не хожу. Не… о… о… (Прыгает на одной ноге.)

Отец де Лео: Наступила на что-нибудь?

Серафина (опускаясь на ступеньки): Нет, нет, нет. Ни на что я не наступила.

Отец де Лео: Пойдем в дом, промоем ногу. (Она поднимается, ковыляет к дому) Будешь ходить босая — занесешь инфекцию.

Серафина: Отстань.

На насыпь выбегает маленький мальчик с красным змеем и машет им в воздухе, как сигнальщик флажком, передающий сигнал на большое расстояние. Серафина прикрывает ладонью глаза, чтобы следить за змеем, а затем, будто его движения поведали ей что-то ужасное, издает сдавленный крик и бросается к крыльцу. Прислоняется к столбу, несколько раз проводит рукой по волосам. Отец де Лео с некоторой робостью приближается к ней.

Отец де Лео: Серафина?

Серафина: Ну, что еще?

Отец де Лео: Я хочу пить, а ну-ка иди и вынеси мне воды!

Серафина: Входите и берите. Кран в доме.

Отец де Лео: А почему ты не можешь зайти в дом?

Серафина: Он покрыт жестью. Нечем дышать.

Отец де Лео: Там есть чем дышать.

Серафина: Нет, нечем. Жесть раскалилась, и я…

Стрега крадется сквозь камыши, притворяясь, что ищет заблудившегося цыпленка.

Стрега: Цып, цып, цып, цып… (Наклоняется, чтобы заглянуть в дом.)

Серафина: Что это? Кто это?.. Колдунья! (Поднимает горшок с засохшим цветком, пересекает двор) Стрега! Стрега! (Стрега поднимает голову и слегка отступает) Да, ты, именно ты. Никакой ни цып-цып. Пошла вон с моего двора!

Стрега злобно бормочет, отступает в заросли тростника. Серафина скрещивает пальцы — в защиту от нечистой силы. Где-то блеет козел.

Отец де Лео: У тебя нет друзей, Серафина!

Серафина: Не нужно мне никаких друзей.

Отец де Лео: Ты ведь еще молода. Можешь любить, иметь детей. Помню, как-то на Пасху ты пришла к заутрене в голубом платье, словно закутанная в голубое небо. Как гордо ты шла тогда, слишком гордо! А теперь сутулишься и шаркаешь босыми ногами. Живешь, как узница, ходишь в отрепьях. Знакомых — никого, с соседками не знаешься. Ты…

Серафина: А чего с ними знаться? (Смотрит на женщин на набережной) Мои манекены и те лучше. Они хоть не лгут. Ну что это за женщины? (Зло передразнивает) А где папа? А где мама? Сю-сю-сю! Тьфу! Им и всего-то по тридцать, а двуспальная кровать у них уже на чердаке, зато в спальне узенькие койки по последней моде, чтобы спать на животе.

Отец де Лео: Остановись!

Серафина: В жизни их — ни красоты, ни смысла. Да зачем им сердце, был бы холодильник в доме. И мужчины у них не лучше. Да разве может быть иначе с такими женами? Им бы пойти в бар, напиться, подраться, отпустить брюхо, наставить жене рога. А все потому, что настоящей любви никто из них не знал, не знал смысла и красоты в жизни. А я знала. Любовь была для меня как молитва. А теперь лежу одна ночью и все вспоминаю, вспоминаю. Одно это — счастье. И чтобы он, мое вечное счастье — обманул! (Женщины на набережной смеются. В ярости бросается к ним. Они разбегаются в разные стороны) Кудах-так-так. Курицы вы мокрые! (Раздается издевательский смех)

Отец де Лео: Во всех домах над тобой смеются.

Серафина: Я и сама смеюсь. Вот, послушайте. Я тоже смеюсь. (Громко смеется фальшивым смехом, проходя по всей сцене) Ха-ха-ха-ха! Теперь все вместе! Ха, ха, ха!

Отец де Лео: Тише! Подумай о дочери!

Серафина (до нее доходит слово «дочь») Так это же вы думаете о моей дочери! Выдаете сегодня аттестат, выдаете награды в школе! Книжки дарите — энциклопедии! Сплошные знания! А что она знает? Чему научилась? Как хвостом вертеть? Конечно, этому надо поучиться: хвостом крутить да парней обкручивать. Вы знаете, чем они занимаются в этой школе? Девчонок губят! Закатывают весенние балы, иначе девицы без молодых людей на стенку лезут! Так моя дочь и встретилась с морячком-то. Да на него приличной женщине и посмотреть-то стыдно, так его штаны обтягивают. А утром сегодня? Утром себе чуть вены не вскрыла, чтоб ее отпустили! А сейчас отправилась компанией на какой-то остров, в лодке. Называют это пикник!

Отец де Лео: Это школьный пикник под наблюдением учителей.

Серафина: Еще бы! Знаю! Помешанные на мужиках старые девы. Да они там первые начнут буйствовать!

Отец де Лео: Серафина делла Роза! (Берется за спинку стула и тянет его к крыльцу в тот самый момент, когда Серафина собирается сесть на него?) Приказываю тебе войти в дом.

Серафина: В дом? Я войду. Войду в дом, если вы мне ответите на один вопрос.

Отец де Лео: Отвечу, если смогу.

Серафина: Сможете! Вы были исповедником Розарио. (Смотрит священнику в лицо.)

Отец де Лео: Да, был.

Серафина (с трудом): Он вам… говорил когда-нибудь о женщине? (Мимо дома бежит плачущий ребенок. Отец де Лео берет шляпу и собирается уйти. Серафина медленно пододвигается к нему. Потом бросается за ним) Подождите! Минутку!

Отец де Лео (испуганно, не глядя на неё): Оставь… Разве не знаешь — такие вопросы задавать нельзя. Я не нарушаю закона Церкви. Тайна исповеди священна. (Поворачивается и уходит.)

Серафина (хватая его за руки): Я должна знать. Скажите мне.

Отец де Лео: Отпусти меня, Серафина.

Серафина: Только если скажете мне, святой отец. Падре, скажите мне! Скажите! Или… я сойду с ума! (Яростным шепотом.) Я пойду в дом и разобью урну с пеплом — если вы не скажете! Я сойду с ума от сомнений и сердечной муки. Урну разобью, а пепел развею, пепел моего мужа!

Отец де Л ео: Что я могу сказать тебе, если ты фактам не хочешь верить?

Серафина: Фактам… Кто их знает?

Соседки, слыша спор, начинают толпиться вокруг. Пораженные отсутствием Серафины уважения к сану, испуганно шепчут.

Отец де Лео (испуганно): Оставь меня! О, Серафина, я слишком стар для этого, прошу тебя…

Серафина (яростным шепотом): Да кто, кто, кроме меня, знал мою любовь, мою розу?! А сейчас, когда жизнь кончена, роза увяла — пусть лгут, пришло их время. Это они хотят разбить мраморную урну, да только моими руками. Я знала настоящую красоту и счастье, вот они и хотят развеять все по ветру. Зачем им счастье, зачем красота? Им нужны факты! Амбарные мыши! Кто знает факты? Вот вы, святые отцы, носите черное. А ведь это потому, что истинные факты не ведомы никому.

Отец де Лео: О, Серафина, люди смотрят!

Серафина: Пусть смотрят, раз есть на что. Пусть хоть удовольствие получат. А я уж давно хотела высказать все, что накипело.

Отец де Лео: Я слишком стар. Мне шестьдесят семь лет. Сил у меня нет. Неужели я должен звать на помощь?

Серафина: Зовите, зовите на помощь, но я не отпущу вас, пока вы не скажете мне…

Отец де Лео: Ты недостойная женщина.

Серафина: Да, недостойная, я просто женщина.

Отец де Лео: Да ты и не женщина. Ты — животное!

Серафина: Да, да, животное. Животное! Скажите им всем, кричите, чтоб слышал весь квартал: вдова делла Роза — недостойная женщина, даже не женщина — животное. Нападает на священника. Сорвет с него черную рясу, если он не скажет, что городские шлюхи лгут ей!

Соседки, постепенно приближавшиеся, пока шел спор, помогают Отцу де Лео освободиться от Серафины, готовой разорвать его на клочки.

Отец де Лео: Полицейский! Полицейский!

Женщины оттаскивают от священника Серафину и уводят его, утешая.

Серафина (протягивая руки как бы для наручников): Да, это я, это я! Арестуйте меня! Заприте меня! Или я разобью мраморную урну. (Откидывает голову и прижимает кулаки к глазам. Затем бросается на ступеньки и падает на них плашмя.)

Ассунта: Серафина! Дочка! Пойдем домой!

Серафина: Оставь меня, старуха. (Медленно опускается на ступеньки крыльца. Сидит, как усталый крестьянин — расставив колени и опустив голову на руки. Вокруг дома крадутся дети. Маленький мальчик стреляет в нее из трубочки горохом. Она вскакивает с криком. Дети, визжа, разбегаются. Она вновь присаживается на ступеньки, затем откидывается, глядя в небо и слегка раскачиваясь) О, Мадонна, дай мне знак, Мадонна!

Как бы в насмешку появляется Коммивояжер и направляется к крыльцу. Это толстяк в полосатом льняном костюме и соломенной шляпе с яркой лентой. Лицо его свекольного цвета. Под мышками — пятна пота. На нем лиловая сорочка и галстук, бледно-голубой с крупной желтой крапинкой, завязан бабочкой. Звучит саркастическая музыка.

Коммивояжер: Добрый день, леди! (Серафина медленно поднимает голову. Коммивояжер разговаривает ласково, как бы читая молитву) Я продаю одну новинку, которую лишь несколько счастливцев смогут купить по так называемой предварительной цене. Понимаете, что это значит? Цена ниже себестоимости, занижена специально, чтобы познакомить с нашим товаром население всего побережья. Леди, отдаю вам прямо в руки. Эта штучка совершит революцию. Американские домашние хозяйки будут счастливы. Обычно я отдаю товар продавцам, но что-то случилось с машиной, я остановился ее починить и увидел, что вы вышли подышать свежим воздухом. Думаю, дай загляну.

Слышен звук остановившегося на шоссе грузовика и крики Альваро.

Альваро: Эй ты, сука!

Коммивояжер (вынимая новинку): Послушайте, леди, у этого предмета весьма обманчивый вид: он компактный, занимает немного места.

С насыпи спускается Альваро. На вид ему лет двадцать пять, он красивый, смуглый, невысокого роста, с массивным торсом и иссине-черными кудрями. В лице и манерах — что-то дурашливое. Но привлекателен очаровательной неловкостью. В нем чувствуется некоторая импульсивность. Его как будто удивляют собственные слова и поступки, кажется, он их и не ожидал. Его голос раздается одновременно с ударами литавр, еле слышными поначалу и все более громкими по мере его приближения, пока, наконец, он не останавливается перед Серафиной.

Альваро: Ну ты!

Коммивояжер (не глядя на него): Не нукай! Не лошадь! Итак, мадам, смотрите внимательно, я нажимаю кнопку…

Предмет взрывается в лицо Серафине. Она отталкивает его, сердито вскрикивая К ступенькам приближается Альваро, он дрожит от гнева. Он даже заикается от едва сдерживаемой ярости, накопившейся у него в результате всех жизненных передряг и воплощенной сейчас в массивной фигуре коммивояжера.

Альваро: А ну, ты! Поди сюда! Ты что же это делаешь на повороте? Мне с автострады пришлось съехать!

Коммивояжер (Серафине): Простите, минуточку. (Угрожающе поворачивается к Альваро.) Ну что ты надрываешься, макаронник?!

Альваро: Я не макаронник, я…

Коммивояжер: Спагетти!

Альваро (чуть не рыдая от переполнивших его чувств): Я — не макаронник, я — не спагетти, я — человек! Я — шофер. Вожу бананы для Южной Фруктовой компании. Чтобы на жизнь заработать, а не ковбоев да индейцев на шоссе с лихачами разыгрывать. Здесь от Пасс Кристиан автострада в четыре рада. Я сигналю «обгоняй», а ты в хвост пристраиваешься да еще чудишь. «Итальяшка, — вопишь, — сукин сын!», а на повороте делаешь обгон, да так, что мне только и остается съехать с шоссе. И меня же еще сукиным сыном обзываешь. Нет уж, я этого тебе не спущу, раз ты здесь остановился. А ну, вынимай сигару изо рта! Сейчас же вынимай!

Коммивояжер: И не подумаю.

А л ь в а р о: Так я сам выну и в глотку тебе загоню. И пускай потом увольняют за драку. У меня семья на руках, но я все равно полезу драться, и пускай увольняют. А ну, вынимай сигару! (По краям сцены собираются зрители. Серафина, не отрываясь, глядит на Алъваро, глаза у нее, как у сомнамбулы. Неожиданно она издает тихий стон и едва удерживается на ногах.) Вынимай сигару! Вынимай, слышишь?! (Выхватывает ее изо рта Коммивояжера, тот ударяет его что есть силы кулаком в пах. Согнувшись и кряхтя от боли, Альваро ковыляет к крыльцу)

Коммивояжер (уходит и кричит): Я запомнил твой номер, макаронник! И хозяина твоего тоже знаю!

Альваро: Да задавитесь вы оба. (Внезапно поднимается по ступенькам крыльца, шатаясь.) Леди, леди, мне очень в дом нужно. (Входит и, прислонившись к стене разражается рыданиями.)

Зрители снаружи, смеясь, расходятся. Серафина медленно входит в дом. Дверь на свободной подвеске громко скрипит ржавыми пружинами и медленно ходит взад-вперед. После того как Серафина с изумлением разглядывает сотрясенную рыданиями спину шофера, мы должны понять, как глубок ее неосознанный отклик на эту неожиданную встречу с горем, таким же острым, как ее собственное. Долгая пауза. Слышно лишь, как жалобно скрипит дверь, издавая звуки, похожие на кошачье мяуканье.

Серафина: Мужчина — в моем доме. (Хриплым шепотом) Что вы здесь делаете? Вы почему сюда вошли?

Альваро: Оставьте меня! Пожалуйста, прошу.

Серафина: Нечего вам здесь делать…

Альваро: Мне надо поплакать после драки. Простите, я… (Рыдания сотрясают его… Он прислоняется к манекену.)

Серафина: Не трогайте мой манекен. Не можете стоять — садитесь. Что с вами?

Альваро: Я всегда плачу после драки. Но только чтоб никто не видел.

Долгая пауза.

Отношение Серафины к нему теплеет.

Серафина: Мужчины совсем такие же, как женщины. (Лицо ее вдруг морщится и впервые Серафина начинает плакать, вначале беззвучно, затем громко. Вскоре она рыдает так же громко, как и Альваро говорит между рыданиями) Я всегда… плачу… когда кто-нибудь еще… плачет.

Альваро: Нет, нет, не надо! Вам-то зачем плакать? Я сейчас перестану. Сейчас… Это не по-мужски. Мне самому стыдно. Сейчас перестану, пожалуйста… (Все еще сгорбившись от боли, с рукой, прижатой к животу, Альваро отворачивается от стены, сморкается двумя пальцами?)

Серафина (поднимает лоскуток белой материи и подает ему): У вас куртка порвана.

Альваро (всхлипывая): Куртка не моя, казенная. Где она порвана?

Серафина (всхлипывая): На спине. Снимите. Я зашью. Я портниха.

Альваро (рыдая): У меня трое на руках. (Поднимает три пальца и яростно размахивает ими перед Серафиной.)

Серафина: Дайте мне…куртку.

Альваро: Он мой номер записал.

Серафина: Люди всегда номера записывают… машин, телефонов, чего угодно — и все это ровно ничего не значит.

Альваро: Трое, трое человек на руках. Без гражданства, без права на пособие, без ничего. (Серафина плачет) Он хозяину нажалуется.

Серафина: Весь день я хотела плакать.

Альваро: А хозяин обещал уволить, если я буду лезть в драку.

Серафина: Хватит плакать, а то я сама никак не перестану.

Альваро: Ну вот. Распустил нюни. Простите. Мне очень стыдно.

Серафина: Ничего, не стыдитесь. Да и чего стыдиться, когда весь мир с ума сошел. Мне вот не стыдно. А ведь я раза два дралась на улице, и дочка моя говорила, что я омерзительна. Придется шить на руках. Машинка сломалась. Откройте ставни. А то ничего не видно. (Направляется к рабочему столу)

Альваро открывает ставни, свет падает на его прекрасный торс, влажная от пота рубашка прилипла к его оливковой коже. Звучит музыка. Серафина поражена, издает звуки удивления

Альваро: Что?

Серафина (необычным голосом): Свет так упал, что я увидела вдруг человека, который здесь жил… Странно, вы — неаполитанец?

Альваро: Сицилиец.

Серафина (укалывается иголкой): Ой!

Альваро: Что такое?

Серафина: Укололась. Вам бы умыться.

Альваро: А где?

Серафина: Там. (Указывает слабым жестом!)

Альваро: С вашего позволения. (Проходит мимо нее. В этот момент она берет со стола сломанные очки и, взявши за единственную дужку, как в лорнет, рассматривает проходящего мимо нее Альваро, ошеломленно, не отрываясь) Да, такой удар может иметь серьезные последствия. (Проходит в задние комнаты.)

Серафина (после паузы): Святая Мадонна! Тело Розарио, а лицо простофили. (Направляется к Мадонне.) О, Мадонна! Мадонна! Поговори со мной. Что? Умоляю, Мадонна! Не слышу! Это знак? Да? Какой знак? Он о чем говорит? О, скажи хоть что-нибудь, Мадонна! Все так странно. (Перестает безрезультатно умолять бесстрастную статую. Затем бросается к буфету, взбирается на стул и достает с верхней полки бутылку вина. Но не может спуститься со стула и стоит, прижимая пыльную бутылку к груди, сгорбившись, беспомощно хныча, как ребенок. Входит Альваро?) Не могу влезть.

Альваро: В смысле слезть?

Серафина: Ну да, слезть.

Альваро: Прошу, синьора. (Берет ее на руки и снимает со стула.)

Серафина: Спасибо.

Альваро: Мне стыдно, что все так случилось. Плакать — не по-мужски. Кто-нибудь видел меня?

Серафина: Никто, только я. А это неважно.

Альваро: Вы такая милая. Даже не драка меня доконала. Я уже с утра был на взводе. (Потрясает кулаками в воздухе)

Серафина: И я. А что случилось?

Альваро: Моя фамилия Манджакавелло, что значит — «Съешь кобылу». Фамилия смешная, это точно. Может быть, две тысячи лет назад кто-нибудь из моих дедушек так проголодался, что съел кобылу. Я тут ни при чем. Так вот, сегодня прихожу я за получкой, а на конверте не Манджакавелло, а «съешь кобылу» — печатными буквами. Ха-ха-ха, как смешно. Открываю, а там уведомление. Знаете, что это такое? (Серафина сурово кивает) Уведомление, что вся зарплата удержана, Деньги удержаны — раз, «съешь кобылу» — два, и этот лихач — три. Не много ли за день? Я в ярости взрываюсь, и вот — весь в слезах… стыдно, а что поделаешь. Даже шофер-итальяшка — тоже человек, а человеку… как не заплакать.

Серафина: Да, это хорошо, когда плачется. Я весь день не могла, а сейчас поплакала и стало легче. Сейчас зашью куртку…

Альваро (облизывая губы): Что это у вас? Вино?

Серафина: Игристое. Из подвала делла Роза. Это семья мужа. Известная фамилия. Сама я крестьянка, а вышла за барона. Даже не верится! Я ведь тогда босиком бегала.

Альваро: Простите за нескромность, а где он сейчас? (Серафина важно указывает на мраморную урну.) Где, не понял?

Серафина: Это пепел его в мраморной урне.

Альваро: О, простите. (Крестится) Мир его праху.

Серафина: Вы мне его напомнили, когда открывали ставни. Не лицом даже — фигурой. Пожалуйста, принесите мне льда из морозильника на кухне. У меня был такой тяжелый день.

Альваро: Ах, лед. Да, да… лед. Сейчас принесу

Когда он направляется к выходу, Серафина вновь разглядывает его сквозь сломанные очки.

Серафина: Невероятно! Лицо простофили — а тело мужа.

Слышно, как на кухне Альваро разбивает лед. Серафина неумело пытается открыть штопорам бутылку вина, но безуспешно. Альваро возвращается с ведерком льда, небрежно ставит его на стол, так что кусок летит на пол. Он лезет за ним и вытирает о рубаху.

Серафина: Было бы чище просто с пола.

Альваро: Простите. Сполоснуть?

Серафина: Не надо.

Альваро: Вообще-то я чистый…

Серафина: Ладно, ладно. Бутылку надо на лед, а главное — не разлить, когда открываешь.

Альваро: Разрешите мне. Ваши руки не для грубой работы.

Серафина отдает бутылку и снова разглядывает его через очки.

Серафина: Между прочим, эти белые лоскутки на полу не от снегопада. Я шила газовые платья для выпускного бала. Дочери и еще тринадцати девочкам. Не знаю, как жива осталась.

Альваро: Вот и взбодритесь от вина.

Снаружи раздаются шумные молодые голоса.

Серафина: Молодежь в этом городе словно с цепи сорвалась. В Сицилии если парень с девушкой танцует, значит, они жених и невеста, иначе нельзя, а так — только с приятелем или с подругой. А здесь — на пикник, на остров — только их и видели. Мальчишки, девчонки, учителя — все как безумные.

Альваро: Вот! (С треском вылетает пробка. Серафина вскрикивает от неожиданности, опирается на стол. Он смеется. Она вместе с ним безудержно, не в силах остановиться и перевести дух.) Мне нравится, когда женщина смеется от всего сердца.

Серафина: А если от всего сердца плачет? Альваро: Мне нравится все, что женщина делает от всего сердца.

Обоим вдруг становится неловко, смех умолкает. Он подает ей бокал искристого вина со льдам. Она шепчет: «Безумие» Машинально подносит пораненный палец ко рту; отходит от стола, неуверенно держа стакан.

Альваро (нервно): Я вижу, у вас был тяжелый день. (Вдруг подскакивает к окну!) Эй, вы, ребята, а ну, слезай с грузовика! Не трогайте бананы! (При словах «грузовик» и «бананы» Серафина вздрагивает и проливает на себя немного вина!) Хулиганы! Извините.

Серафина: Вы бананы возите?

Альваро: Да, синьора.

Серафина: Это — десятитонка?

Альваро: Восьмитонка.

Серафина: Мой муж возил бананы в десятитонке.

Альваро: Ну, ведь он был барон.

Серафина: А вы только бананы возите?

Альваро: Только бананы. А что еще можно?

Серафина: Мой муж возил бананы, но под ними кое-что еще. Он ничего не боялся, смелый был, как цыган. «Как цыган»? Кто это сказал? Не хочется вспоминать. (Разговор их полон непонятных колебаний, незаконченных фраз и неопределенных жестов. Каждый из них перенес унижение и теперь находится в некоторой прострации. В их разговоре удивительная интимность и теплота, возникающая при первой встрече двух одиноких людей, обоим это необычно приятно, словно прохладный ветер подул вечером после палящего зноя. Серафина машинально берет со стола открытку с видом Сицилии!) Священник был против этого.

Альваро: Чего?

Серафина: Чтобы я хранила пепел. Это против закона Церкви. Но мне надо было хоть что-то оставить себе, а больше у меня не было ничего. (Кладет открытку!)

Альваро: А что здесь дурного? Ничего. Тело б уже разложилось, а пепел, он всегда такой же.

Серафина (с готовностью): Ну да, тела разлагаются, а пепел всегда такой же. Смотрите. Это наша свадьба. (Нежно снимает со стены фотографию.) Это я — невеста, а это (ударяя по фотографии пальцем и поворачивая к нему сияющее лицо) — мой муж! (Пауза. Он берет фотографию, подносит к глазам, затем отставляет, затем — снова к глазам. Все это с подчеркнутым проявлением благоговения?) А? А? Что скажете?

Альваро (медленно, с большим чувством): Красивый! Какой красивый!

Серафина (вешает фотографию наместо): Как роза. У него на груди была такая татуировка: роза. (Вдруг неожиданно?) Вы верите в чудеса и совпадения?

Альваро: Если бы ни совпадение, меня бы здесь не было. Вас бы не было. Мы бы не разговаривали сейчас.

Серафина: А ведь правда. Я вам сейчас расскажу кое-что о татуировке мужа, о розе. Она была у него на груди. Однажды ночью я просыпаюсь, как будто жжет вот здесь. Зажигаю свет. Смотрю и на груди вижу розу. На мне, на моей груди — его татуировку.

Альваро: Странно.

Серафина: И это была та самая ночь — приходиться быть откровенной, иначе непонятно…

Альваро: Мы взрослые люди.

Серафина: В ту ночь я зачала сына, а в день гибели мужа потеряла его.

Альваро: Надо же. А вы не могли бы показать мне розу?

Серафина: Ее сейчас нет, это длилось мгновение. Но я ее видела, видела ясно. Вы верите мне?

Альваро: Конечно.

Серафина: Не знаю, почему я вам все рассказала. Но мне понравилось, как вы сказали — «тела разлагаются, а пепел всегда такой же». Чистый, незапятнанный. А ведь есть люди, которые хотят все испачкать. Сегодня двое таких вот были здесь в доме и сказали мне страшную ложь. Чудовищную. Поверь я, что это правда — я бы урну разбила, а пепел вытряхнула. (Внезапно бросает стакан на пол?) Разбила! Разбила! Вот так!

Альваро: Баронесса…

Серафини метлой убирает осколки стекла.

Серафина: Взяла бы метлу и как мусор, через черный ход.

Альваро (потрясен ее страстностью, с некоторым почтением): Что же они вам сказали?

Серафина: Нет, нет, нет. Не надо говорить об этом. (Бросает метлу.) Я хочу забыть, забыть, все. Это — ложь, обман. Подлый обман, подлый, как сердца этих сук!

Альваро: Правильно. Я бы тоже забыл все, что причиняет горе.

Серафина: Память о любви не причиняет горя. Горе приходит, когда поверишь в ложь, что оскверняет ее. Я в ложь не верю. Пепел чист. И память о розе в моем сердце тоже чиста. Ваш бокал пуст.

Альваро: И ваш тоже. (Они наполняют стаканы: он ходит по комнате, оглядывается. Всякий раз, когда поднимает какой-нибудь предмет, чтобы осмотреть, она мягко берет его из рук и оглядывает сама с неожиданным для себя интересом) А у вас тут уютное гнездышко.

Серафина: Ну, что вы, все так скромно. А у вас хорошо дома?

Альваро: У меня трое на руках.

Серафина: Кто?

Альваро (считая по пальцам): Во-первых, сестра, старая дева, во-вторых, слабоумная бабушка, и, в-третьих, выпивоха папаша, с которым даже чертям неохота связываться, чтобы в ад отволочь. В карты играет с утра до вечера и с вечера до утра. И все под пиво.

Серафина: Любит пиво?

Альваро: Обожает. И еще — лотерею. А с весны сестра все болеет. С головой у нее что-то неладно. Пришлось слабоумной бабке передать хозяйство. Так эта милая старушка не платит по счетам бакалейщику — всё лотерейные билеты покупает, пока есть деньги. У нее, говорит, есть система. Результатов что-то не видно. А счет у бакалейщика все растет: выше, выше, выше — так высоко, что и не увидишь. И сегодня как раз в получку все удержали — для бакалейщика. Такие дела. Вот так и живу. (Попугай кричит. Альваро подходит к клетке) Здравствуй, попка-дурак.

Серафима: Это — она.

Альваро: Откуда вы знаете? Разве видно — одни перья. (Протягивает палец в клетку, попугай клюет его) Ой!

Серафина (переживая вместе с ним): Ой! (Альваро кладет палец в рот. Серафина делает то же самое. Он идет к телефону.) Я говорила, осторожнее. Куда это? Доктору?

Альваро: Нет: Хозяину в Билокси, объяснить почему я опоздал.

Серафина: Звонок в Билокси — десять центов.

Альваро: Не беспокойтесь.

Серафина: Я и не беспокоюсь. Вам ведь платить.

Альваро: Вы правильно смотрите на жизнь… Алло. Дайте мне Южную Фруктовую Компанию Билокси семь — восемь— семь.

Серафина: Так вы — холостяк. И трое на руках? (Оглядывает его)

Альваро: Я вам все расскажу, все надежды и мечты.

Серафина: Мне?

Альваро: Я бы хотел встретить разумную немолодую женщину, пусть даже старше меня. Даже слегка полноватую, и как она там одевается, мне все равно! (Серафина неловко одергивает сползающую с плеча сорочку) Главное в женщине, чтоб она все понимала и судила здраво. Хорошо бы у нее обстановка была в доме и какое-нибудь дельце. (Со значением оглядывается вокруг)

Серафина: Ну, а если она такая, с обстановкой, да с дельцем, на кой ей сдался мужчина с тремя нахлебниками, с пивом, картами и лотереей?

Альваро: А любовь и нежность? Это немало в мире, где только холод и одиночество.

Серафина: Одиночество — пожалуй, а насчет холода, по крайней мере, не сегодня.

Альваро: Любовь и нежность — этого у меня хватит и на жаркие и на холодные дни в нашем одиноком мире. Это же я и ищу. А больше у меня ничего нет. Ничего нет у Манджакавелло. Ведь он внук деревенского дурачка.

Серафина (неловко): Любите вы… шутить.

Альваро: Это не шутки, чистая правда. Он погнался за моей бабкой по мокрому рисовому полю. Она споткнулась о камень. И вот вам результат… (Показывает на себя?)

Серафина: Вам бы побольше почтения.

Альваро: К чему? К булыжнику, о который бабуля споткнулась?

Серафина: К себе, по крайней мере. Вот вы работаете. Зарабатываете на жизнь.

Альваро: Если б мне не пришлось зарабатывать, я б себя больше уважал. Баронесса, я здоровый молодой мужик, а любви так и не знал. На картинки смотрю в журналах, на девушек в рекламе. Вы понимаете, о чем я?

Серафина (переводя разговор): Вызов — десять центов. Что, линия занята?

Альваро: Да не линия, хозяин.

Серафина: А счет на месте не стоит. И, между прочим, я не миллионерша. Учтите.

Альваро: Прибедняетесь. (Поднимает копилку-свинку, трясет ее.) А свинка, видно, неплохо откормлена.

Серафина: Десятицентовые и четвертаки.

Альваро: Это лучше, чем пятицентовые. (Серафина сердито отнимает у него копилку?) Ха-ха-ха! Вы думаете, я грабитель?

Серафина: Я думаю, вы порядочный нахал. Звоните своему хозяину и оставьте телефон в покое.

Альваро: Что? Что? Мистер Сикарди? Как дела у Фруктовой Компании в такую жару? Ха-ха-ха! Манджекавалло! Что? Пришла жалоба? Уже? Этот лихач был… Мистер Сикарди! (Трясет рычаг, затем медленно вешает трубку?) Человек с тремя нахлебниками — без работы.

Пауза.

Серафина: Узнайте лучше, сколько минут наговорили.

Альваро: Трое на руках — и без работы.

Серафина: Что-то не идет дело… Знаете, у меня есть предложение. Откройте нижний ящик вон того шкафчика и найдите там рубашку в тонкой оберточной бумаге. Можете ее поносить, пока я куртку вашу починю. Зайдите за ней в другой раз. (Он идет к шкафчику?) Я ее сшила, а заказчик так и не пришел. (Альваро вынимает пакет) Там есть фамилия?

Альваро: Да, сейчас…

Серафина (с жаром, но не двигаясь с места): Не называйте! Выбросьте бумажку в окно! Альваро: Зачем?

Серафина: Бросайте, бросайте!

Альваро мнет бумагу и выбрасывает ее. Слышен отдаленный крик детей. Он разворачивает пакет и вынимает розовую шелковую рубашку. Альваро в бурном восторге от этой рубашки.

Альваро: Розовая! Чистый шелк! Такая рубашка слишком хороша для Манджакавалло! Да и все здесь слишком хорошо!

Серафина: Что может быть слишком хорошим для хорошего человека? Носите ее ради Бога. (Он надевает) Как вам шелк, приятно?

Альваро: Будто девичья рука гладит.

Пауза.

Альваро улыбается, открывая ослепительно блестящие зубы.

Серафина (поднимая сломанные очки): Это вас утешит.

Альваро: Как это чудесно — дарить друг другу подарки. Ну, вот и вы улыбнулись! Скажите, я вам нравлюсь? Ну, хоть чуть-чуть?

Серафина (медленно и ласково): Знаете, что следовало бы сделать вашим родным, когда вы были грудным младенцем? Прижать вам уши лентой. Тогда бы сейчас они не торчали в стороны. (Дотрагивается до ушей. Это легкое прикосновение выдает волнение ее сердца)

Оба некоторое время смеются, затем в смущении отворачиваются друг от друга. Где-то блеет козел и слышен звук падающей изгороди. Кто-то из детей вбегает во двор, громко крича.

Сальваторе: Миссис делла Роза! Черный козел у вас во дворе.

Серафина бросается к окну и, резко распахнув ставни, высовывается. На этот раз она чувствует почти облегчение. Весь эпизод с погоней за козлом — своего рода гротесковая кульминация. Снаружи слышно дикое блеяние козла и звон его бубенцов.

Серафина: Помидоры! Мои помидоры!

Стрега (входя во двор с порванной веревкой): Эй, Билли! Эй, эй, Билли!

Серафима (скрещивает пальцы): Опять Стрега! Она пускает козла в мой двор есть помидоры! (Пятится от окна.) И у нее дурной глаз, и у козла ее! Черт, а не козел! В ту ночь он тоже залез во двор. И я потеряла Розарио и моего мальчика! Мадонна! Мадонна!.. Убери козла с моего двора. (Отходит к статуе Мадонны, делая знак рогов пальцами)

Козел продолжает носиться по двору.

Альваро: Спокойно, не волнуйтесь. Я сейчас поймаю козла и дам ему такого пинка, что он к вам во двор дорогу забудет!

Альваро выбегает через парадную дверь и присоединяется к погоне. Маленький мальчик ударяет друг о друга крышками от кастрюль, они звучат, как цимбалы. Все это, вместе с дикими криками детей и блеянием козла, звучит зловеще и завораживающе. Взволнованная Серафина ищет защиты между занавесками и статуей Мадонны. Она злобно передразнивает козлиное блеяние, ее лицо кривится от отвращения. Это ярость женщины, испытывающей чувственное желание и ненавидящей себя за это. Наконец козел пойман.

Бруно: Поймали! Поймали!

Альваро: А ну, иди, дьявол! (Крепко держа козла за порванную веревку, появляется Альваро. За ним следует мальчик, весело хлопая крышками, а потом — Стрега с обрывком веревки. Седые волосы свисают ей налицо, черные юбки, которые она поддерживает рукой, открывают голые ступни и волосатые ноги. Серафина выходит на крыльцо. И когда эта странная маленькая процессия проходит мимо нее, поднимает руку с защитительным знаком. Альваро передает козла Стреге и, тяжело дыша, идет к дому) Ну, все, теперь надо идти. Вы были очень добры, миссис…

Серафина: Я вдова барона делла Роза. Простите, я не одета. (Он берет ее руку в свою, стоя на ступеньках крыльца. Серафина говорит очень застенчиво, еще не отдышавшись.) Я не всегда такая. Иногда я слежу за собой. А когда муж был жив, тогда к его приходу на мне всегда было чистое платье! И иногда — роза в волосах!

А л ь в а р о: Роза в волосах — как красиво!

Серафина: Но для вдовы розы кончились.

Слышны звуки музыки, играет мандолина.

Альваро: Нет, нет, вы ошибаетесь! Розы должны быть для всех! Роза — это сердце мира, она как сердце… для тела! Но знаете, что мне кажется?

Серафина: Что, Альваро?

Альваро: Вы поместили свое сердце в мраморную урну с пеплом. (Теперь вместе с музыкой слышно пение, продолжающееся до окончания сцены) А если когда-нибудь во время бури, или при проезде десятитонного грузовика мраморная урна разбилась бы? (Вдруг он указывает на небо) Смотрите! Смотрите, баронесса!

Серафина (удивлена): Что? Я не вижу!

Альваро: Я показал на ваше сердце, оно вырвалось из урны с пеплом! (Делает воздушный жест в сторону темнеющего неба)

Серафина: О! (Он свистит как птица и делает грациозные движения руками, как будто крыльями) Я с вами серьезно, а вы все шутите… (Невольно улыбается ему)

Альваро: Когда мне принести рубашку?

Серафина: А когда вы проедете мимо?

Альваро: Сегодня к ужину. Хорошо?

Серафина: Только посмотрите сначала на окна. Если ставни открыты и в окне свет, можете остановиться и зайти… за курткой, но если ставни закрыты, значит, моя Роза дома и тогда не нужно вам заходить. Роза — моя дочь. Она уехала на пикник. Может, вернется рано, но ведь, знаете, как они всегда ждут луны — чтобы песни петь. Ну, конечно, ничего здесь нет такого, двое взрослых людей спокойно разговаривают, только ведь Розе пятнадцать — я должна быть очень осторожной. Родители должны всегда быть примером для детей.

Альваро: Я посмотрю в окно. Посмотрю! (Копирует птицу, улетающую с веселым свистом)

Серафина: Buffone!

Альваро (кричит): Эй вы, маленькие негодяи, а ну, слезайте с машины! Кладите бананы на место!

Слышно, как его грузовик трогается и отъезжает. Серафина неподвижно стоит на крыльце, глядя в небо.

Серафина: Розарио! Прости меня, прости меня, что я могла принять ложь за правду!

Свет в доме гаснет. Во двор выбегает маленький мальчик, радостной размахивая связкой золотой грозди бананов.