Глава 8

Джоз Мерлин пил пять дней подряд. Большую часть времени лежал в невменяемом состоянии в кухне на импровизированной кровати, которую соорудили ему Мэри и его жена. Он спал с широко открытым ртом, и его тяжелое дыхание было слышно на верхнем этаже. Около пяти вечера Джоз просыпался ненадолго, громко требовал бренди и хныкал, как ребенок. Жена бежала к нему со всех ног, утешала, взбивала подушку, давала разбавленный бренди с водой, сюсюкала, как с больным младенцем, сама поила из стакана, а он поводил вокруг бессмысленными, налитыми кровью глазами, что-то бормоча под нос и дрожа, словно замерзший пес.

В эти дни тетя Пейшенс преобразилась. Она проявила такое самообладание и здравый смысл, на которые Мэри считала ее неспособной. Женщина целиком отдалась уходу за мужем. Ей приходилось то и дело менять ему постель и нижнее белье, это проделывалось без тени брезгливости, в то время как Мэри уже близко от него не могла находиться, ее мутило от отвращения. Тетушка не жаловалась, даже проклятия и оскорбления Джоза на нее совершенно не действовали. Случались минуты, когда он подчинялся жене, позволяя обтереть себя мокрым полотенцем без малейшего протеста. Тогда она подкладывала под его тучное тело чистую простынь, причесывала его спутанные волосы, и через минуту он уже снова храпел, как измученное животное, широко открыв рот и высунув язык. Находиться в кухне было невозможно. Женщины перебрались на время в маленькую гостиную. Впервые за все время с тетей Пейшенс можно было вести разумный разговор. Она весело болтала о Хелфорде, о своем детстве; быстро сновала по дому и даже напевала свои старые песенки, легко перебегая по коридору из гостиной в кухню и обратно.

Такие запои с Мерлином случались примерно каждые два месяца, в последнее время чаще, и тетя Пейшенс не могла предсказать, когда наступит следующий приступ. Последний раз виною был визит сквайра Бассата в таверну. Тетя рассказала, что, когда Джоз вернулся с болот, это было в шесть вечера, он выглядел очень расстроенным и раздраженным, сразу заперся в баре.

Пейшенс без лишних вопросов приняла объяснение племянницы, как она заблудилась на болотах, только предупредила Мэри, что нужно быть осторожной на топких местах. На этом тема окончилась, к большому облегчению племянницы. В ее намерения не входило посвящать домашних в подробности ее приключений, тем более сообщать им о знакомстве с пастором из Алтарнэна. Пока Джоз пребывал в кухне, женщины мирно наслаждались обществом друг друга.

Погода стояла пасмурная, холодная. Мэри не хотелось выходить за ворота дома, но на пятый день ветер стих, проглянуло солнце, и, несмотря на свежие воспоминания о недавней не очень приятной прогулке, девушку вновь потянуло на болота. В девять утра хозяин проснулся и стал кричать на весь дом. Сейчас начнется обычная процедура умывания, смены белья и прочего; в доме уже нечем было дышать. Мэри охватило такое отвращение, что она быстро выскользнула за дверь, захватив кусок хлеба на дорогу, и стремительно побежала через большак в сторону болот, испытывая угрызения совести, что бросила тетю Пейшенс одну с ее заботами. На этот раз она решила пойти на Восточное Болото, на Килмар; впереди был целый день, достаточно времени, чтобы неспеша добраться засветло. Вспоминался разговор с пастором. Как ловко он заставил ее выложить все, что таилось в душе, как мало, почти ничего не рассказал о себе в тот вечер! Трудно было представить его с мольбертом на болотах, рисующим с натуры. Вероятно, в это время он производил очень непривычное, странное впечатление: белые волосы, развевающиеся на ветру, птицы, летящие над головой. А он — как пророк Илья в пустыне. Интересно, что заставило его принять сан, как к нему относятся прихожане? Скоро Рождество, в Хелфорде украшают дома ветками омелы, различными предметами. Все будут печь пироги и торты и жарить индюшек, которых откармливали специально для этого случая. Маленький священник с торжествующим видом, изливая на паству благоволение, произнесет традиционную молитву, а вечером заглянет в таверну Трелоуарен пропустить стаканчик джина. А Фрэнсис Дэйви, украсит ли он церковь к Рождеству, призовет ли Божью благодать на свою паству? Но уже одно не вызывало сомнений: в «Ямайке» веселья будет немного.

Мэри шла около часа, внезапно перед ней оказался ручей, он разветвлялся и тек в разные стороны по долине, окруженной горами, а вокруг него были болота. Это место она немного знала, где-то поблизости находится Килмар, простирая свой огромный гранитный палец в небо. На этих болотах она бродила в первую субботу, но теперь она шла на юго-восток, горы смотрелись иначе, да и яркое солнце придавало им несколько другой вид. Ручей весело журчал среди камней. Болото Треварта находилось слева, обледенелая трава колыхалась на ветру, вздыхая и жалуясь. Это были опасные места. Островки, покрытые жухлой травой, казались крепкими участками суши, но когда на них ступала нога человека, они проваливались, и идущий тотчас оказывался в темной жидкой массе.

Мэри решила идти вдоль ручья по твердой почве, по долине между скал. Небо было безоблачным, страшные тени не пугали ее, болота казались желтыми песками пустыни. Птицы грелись у ручья на солнышке, но вдруг они, быстро склюнув что-то со дна, взвились в небо и устремились к югу. Что-то их потревожило, и вскоре девушка увидела и поняла причину: несколько лошадей стремительно неслись по склону горы и, толкая друг друга, размахивая хвостами, сгрудились у ручья, жадно втягивая в себя прозрачную воду. Они, должно быть, прошли через расщелину между скал, позади которой было каменистая грязная дорога, ведущая к фермам.

Прислонившись к небольшому выступу скалы, Мэри наблюдала за лошадьми: они все были низкорослые, местной породы. Уголком глаза она заметила человека, спускающегося к берегу с ведром в каждой руке. Он помахал пустым ведром в воздухе и окликнул ее.

Это был Джем Мерлин. Скрываться не имело смысла, и девушка ждала, пока он приблизится. Его грязная серая рубаха, видимо, никогда не видела корыта, некогда коричневые штаны были заляпаны лошадиным пометом, к которому обильно прилип конский волос. Лицо заросло щетиной, ни шляпы, ни пальто на нем не было. Он широко улыбнулся ей, и Мэри снова подумала о разительном сходстве между братьями, разумеется, когда Джоз был лет на двадцать моложе.

— Ты все-таки нашла дорогу ко мне, — сказал Джем вместо приветствия. — Я не ожидал, что это произойдет так скоро, а то бы испек хлеб, чтобы принять тебя, как подобает. Я не умывался три дня и жил на одной картошке. Возьми-ка ведро.

Он всучил ей ведро, прежде чем она успела возразить, и спустился к лошадям.

— А ну, вылезайте из воды, — закричал он. — Я вам покажу, как портить мне питьевую воду! Эй ты, черный дьявол! Вылезай, тебе говорят!

Джем ударил самого большого коня ведром по ногам, лошади стали одна за другой выбираться на берег и подниматься по склону, скользя передними копытами.

— Только не запри ворота, как они тут как тут. Неси сюда ведро, — крикнул он Мэри, — вон на том конце вода чистая.

Мэри принесла ведро, и он наполнил оба, продолжая широко улыбаться ей.

— Что бы ты делала, если бы не застала меня дома? — спросил он, вытирая лицо рукавом.

Мэри невольно улыбнулась.

— Я даже не знала, что вы здесь живете, — сказала она, — и, конечно же, у меня не было намерения идти к вам в гости. Если бы я знала, что встречу вас здесь, я сразу бы свернула влево.

— Я не верю тебе, — возразил Джем. — Ты с самого начала надеялась увидеть меня, и нечего притворяться. Ты пришла как раз вовремя, можешь приготовить обед. В кухне найдется кусок баранины для этого случая.

Он пошел вперед, и когда они свернули на пыльную дорогу, Мэри увидела небольшой серый домик у холма. В глубине виднелось несколько надворных строений, участок под картофель. Из трубы вился слабый дымок.

— Плита растоплена, тебе не придется долго возиться с обедом. Полагаю, ты умеешь готовить, или я ошибаюсь?

Мэри окинула его сердитым взглядом.

— Вы всегда используете своих гостей таким образом?

— Меня не балуют визитами, — отпарировал он. — Но раз уж ты пришла, можешь побыть немного. Я готовлю себе сам с того самого времени, как умерла мать. С тех пор здесь не появлялась женщина. Заходи, пожалуйста.

Она прошла за ним в дом, в дверях пришлось согнуться, чтобы не удариться головой о притолоку. Комната была маленькая, квадратная, вдвое меньше кухни в «Ямайке». В углу стояла открытая печь, в ней горел огонь. Пола не видно было из-за грязи и мусора: картофельные очистки, листья капусты, корки хлеба валялись всюду, густо покрытые торфяной золой. Девушку охватило отчаяние.

— Неужели вы никогда не убираете? — спросила она. Здесь хуже, чем в свинарнике. Не стыдно вам? Дайте мне одно ведро с водой и метлу, если она у вас есть. Не могу смотреть на эту грязь.

Она тут же принялась за уборку. Все в ней протестовало против этого беспорядка. Через час кухня блестела, как новая, каменный пол посветлел, очищенный от мусора и грязи. В буфете нашлась посуда и кусок от бывшей скатерти. Девушка накрыла на стол: баранина вот-вот дойдет до готовности, в сковороде тушился гарнир из картофеля и репы. От плиты шел вкусный запах.

Джем вошел со двора и потянул носом воздух, как голодная собака.

— Придется нанять служанку, не иначе. Может, ты согласишься расстаться с любимой тетушкой и позаботиться обо мне?

— Вам придется дорого мне платить за услуги. У вас не хватит денег.

— Я всегда говорил, что женщины — гнусные создания, — вернул удар Джем. — Не представляю, что они делают со своими деньгами, они же никогда их не тратят. Моя мать была такой же. Она держала свои сбережения в старом чулке, я даже понятия не имел, где его прятали ото всех. Скоро будет обед? У меня в желудке совершенно пусто.

— Какой нетерпеливый, — язвила Мэри. — Хоть бы поблагодарил за то, что я приготовила. Примите руки, тарелка горячая.

Она поставила перед ним дымящийся кусок баранины, Джем облизнул губы.

— Все-таки тебя чему-то научили в твоем Хелфорде. Я всегда говорил, что у женщины должны быть развиты два инстинкта, и один из них — приготовление пищи. Принеси, пожалуйста, воды в кружке, она во дворе.

Но Мэри уже приготовила чашку с водой и молча протянула ему.

— Мы все здесь родились, — сказал Джем, показав головой в сторону потолка. — Там, наверху. Но Джоз и Мэт были уже взрослыми, когда я родился. Мы редко видели отца, но когда он бывал дома, мы это чувствовали. Помню, однажды он запустил в мать ножом, попал в лицо прямо под глазом, кровь залила ее всю. Мама не произнесла ни слова, просто обмылась и подала отцу ужин. Она была храброй женщиной. Сейчас я это понимаю, хотя она мало говорила и редко кормила нас досыта. Когда я был маленьким, она носилась со мной, баловала, наверное, потому, что я был младшим. За это братья били меня, когда ее не было поблизости. Не то, чтобы они были очень злыми — наша семья никогда не была особенно дружной. Я часто видел, как Джоз дубасил Мэта до бесчувствия. Мэт был больше похож на мать, спокойнее Джоза. Он утонул в болоте, недалеко от дома. Здесь можно кричать, пока не лопнут легкие, никто не услышит, разве что птица или дикая лошадь. Меня самого один раз чуть не засосало.

— Давно умерла ваша мать?

— Семь лет назад, перед Рождеством, — ответил он, накладывая себе еще баранины. — Последнее время перед смертью она стала очень набожной, часами молилась Богу. Еще бы! Сколько несчастий на нее обрушилось: отца повесили, Джоз уехал в Америку, Мэт утонул. За мной некому было присмотреть, я рос диким. Но ее молитв я не мог вынести. Сбежал на корабль. Потом, правда, вернулся, море мне как-то не подошло. Мать высохла, как скелет. «Надо больше есть», — пытался я уговорить ее, но она меня не слушала. Я снова ушел из дому, поехал в Плимут, пробыл там какое-то время, зарабатывал на жизнь, как мог. На Рождество приехал домой: двери заколочены, вокруг ни души. Я был взбешен, сутки не ел — надеялся на домашний обед. Пошел к Северному Холму, там мне сказали, что мать умерла за три недели до моего приезда. Никакого Рождественского обеда я не получил. Можно с тем же успехом было оставаться в Плимуте. В буфете позади тебя есть сыр. Можешь взять половину. Там черви завелись, но они безвредны.

Мэри отказалась. Он встал и достал сыр сам.

— В чем дело? — поинтересовался Джем. — У тебя вид больной коровы. Это баранина на тебя так подействовала?

Девушка, помолчав и наблюдая, как он снова сел на свое место и положил кусок сыра на черствый хлеб, неожиданно заметила:

— Было бы хорошо, если бы все Мерлины вымерли. Для Корнуолла это было бы благом. Ваша семья хуже заразной болезни. Вы родились порочными. Неужели вы ни разу не подумали, как страдала ваша мать, что она перенесла?

Джем смотрел на нее с открытым ртом.

— С матерью все было в порядке, — сказал он, дожевывая бутерброд с безвредными червями в сыре. — Она никогда не жаловалась, привыкла к нашему обращению. За отца она вышла в шестнадцать лет, ей некогда было страдать. Через год родился Джоз, затем Мэт. Их надо было растить. А когда они встали на ноги, появился я, для нее все началось сначала. Я родился по недосмотру. Просто отец продал трех ворованных коров на ярмарке и на радостях напился. Иначе я не сидел бы здесь перед тобой сегодня.

Мэри кончила есть и начала молча убирать со стола.

— Как поживает хозяин таверны «Ямайка»? — спросил Джем, наблюдая, как она моет посуду.

— Пьет, как когда-то его отец, — безразличным голосом ответила Мэри.

— Это его погубит когда-нибудь, — сказал брат серьезно. — Он напивается до бесчувствия и лежит, как бревно, по нескольку дней кряду. Идиот! Сколько это длится на этот раз?

— Пять дней.

— Ну, это еще ничего. Он с неделю может пить, если ему дать волю. Потом с трудом будет держаться на ногах, как новорожденный теленок. Вот когда выпитая жидкость выйдет из него, тогда он становится по-настоящему опасен. Тогда берегись.

— Он меня не тронет, я позабочусь об этом, — сказала Мэри. — У него есть другие дела.

— Ты что-то скрываешь. Что это за таинственные дела? Что происходит в «Ямайке»?

— Все зависит от того, как на это посмотреть. К нам на днях наведывался мистер Бассат из Северного Холма.

Джем чуть не свалился со стула.

— Черт возьми! Что его привело к вам?

— Дяди Джоза не было дома, и мистер Бассат настоял, чтобы его впустили в помещения. Он осматривал комнаты, сломал замок на заколоченной кладовке в конце коридора, вернее, ломали вдвоем со слугой, но комната оказалась пустой. Бассат был очень разочарован и удивлен. Он уехал страшно разгневанный. И о вас этот человек тоже расспрашивал, но я сказала, что ни разу вас не видела.

Джем насвистывал. Глаза его сначала ничего не выражали, но когда упомянули его имя, взгляд Джема стал напряженным, потом он рассмеялся.

— Почему ты соврала ему?

— Так было легче от него избавиться, — ответила девушка. — Если бы у меня было время обдумать ответ, я, конечно, сказала бы правду. Ведь у вас нет причин прятаться от него, не так ли?

— Совершенно никаких причин… кроме разве того черного коня, которого ты видела сегодня у ручья. Это его конь, — бросил Джем небрежным тоном. — На прошлой неделе он был серый в яблоках, обошелся сквайру в копеечку. Бассат сам его выхаживал. Я заработаю на нем несколько фунтов в Лонсестоне, если повезет. Пойдем, я тебе его покажу.

Они вышли на залитый солнцем двор. Мэри стояла у двери, вытирая передником руки, Джем пошел в конюшню.

Дом приютился у склона горы над Уайри Брук, ручей петлял по долине, исчезая за дальними холмами. За домом тянулась широкая плоская равнина, переходящая справа и слева в торфяные болота. Мэри подумала, что, наверное, эта равнина, поросшая высокой сочной травой, — отличное пастбище для окрестных стад, — и есть Болото Двенадцати Молодцов.

Девушка представила, как маленький Джоз Мерлин резвится на этих просторах, а за ним наблюдает с порога дома высокая одинокая женщина, его мать. Она стоит на крыльце, скрестив перед собой руки, в глазах ее замер немой вопрос. Целый мир невысказанных мук, горечи и гнева прошел под крышей этого небольшого дома.

Из-за угла появился Джем верхом на черном коне, подскакал к Мэри.

— Вот жеребец, которого я тебе предлагал, — сказал он, — но ты все не можешь расстаться со своими деньгами. Сквайр готовил его для жены, он будет тебе хорошо служить. Подумай, может, ты все же захочешь его купить?

Мэри отрицательно покачала головой.

— Вы, пожалуй, заставите меня привязать его в «Ямайке» и держать там в конюшне до приезда мистера Бассата, не так ли? Вы уверены, что сквайр его не узнает? Благодарю за заботу, но предпочитаю не рисковать. Я уже столько раз лгала ради вашей семьи, Джем Мерлин, что хватит на всю жизнь.

Лицо у Джема вытянулось, он спрыгнул на землю.

— Ты отказываешься от самого выгодного предложения, о котором можно только мечтать. Другого случая не представится, учти. Я его продам в Лонсестоне на Рождественской ярмарке, покупатели там будут драться из-за него.

Он подтолкнул коня, дал команду, и тот испуганно поскакал к проходу между скал.

Джем искоса поглядывал на гостью, теребя в руках травинку, вырванную из стога сена.

— Что нужно было сквайру Бассату в «Ямайке»? — спросил он.

Мэри посмотрела ему в глаза.

— Вам лучше знать.

Джем теперь сосредоточенно дожевывал травинку, сплевывая пережеванную массу.

— Что тебе известно? — настойчиво добивался он своего.

Девушка пожала плечами.

— Я пришла сюда не для того, чтобы отвечать на вопросы, как в полицейском участке. Хватит с меня допроса мистера Бассата.

— Джозу повезло, что он успел вывезти товар, — сказал Джем спокойно. — Я ему говорил в прошлый раз, что он играет с огнем. Его рано или поздно отловят, вопрос времени. И вместо того, чтобы подумать о своей безопасности, он пускается в запой, проклятый дурак.

Мэри ничего не ответила. Если Джем хочет поймать ее в сети, откровенничая таким образом, ему придется разочароваться.

— Тебе, наверное, все хорошо видно из твоего окна над крыльцом, — заметил он. — Они будят тебя, когда приезжают?

— Откуда вам известно, что это моя комната? — быстро среагировала Мэри.

Вопрос застал его врасплох, в глазах промелькнуло замешательство, но он тут же рассмеялся.

— Я на днях заезжал утром в «Ямайку». Это окно было настежь открыто, занавеска развевалась на ветру. Я не помню случая, чтобы в «Ямайке» когда-нибудь раньше открывали окна.

Объяснение было правдоподобное, но Мэри оно не обмануло. Ужасное подозрение закралось ей в сердце. Не Джем ли скрывался в гостевой комнате в ту субботнюю ночь, когда было совершено убийство? Внутри у нее все похолодело.

— Почему ты так осторожничаешь? — допытывался он. — Неужели ты думаешь, что я пойду к брату и наябедничаю на тебя, что ты не умеешь держать язык за зубами, и прочую чушь? К черту все, Мэри, ты ведь не глухая и не слепая. Даже ребенок понял бы, что там нечисто, если бы пожил с месяц в таверне «Ямайка».

— Что вы пытаетесь вытянуть из меня? В чем я должна признаться? И не все ли вам равно, что я знаю и чего не знаю. Мне нужно только одно — забрать мою тетю из этого проклятого места. И чем скорее, тем лучше. Я вам уже говорила об этом. Правда, ее надо уговорить уехать, это потребует времени. Что до вашего брата, то мне безразлично, пусть хоть до смерти упьется. Его жизнь и его бизнес — дело только Джоза Мерлина, не мое. Мне на это наплевать.

Джем присвистнул и улыбнулся. Долбанул носком башмака камень.

— Значит, контрабанда тебя совершенно не пугает? — сказал он. Пусть хоть все комнаты завалят джином и ромом, ты и слова против не скажешь? А если, например, он еще чем-нибудь занимается? Ну, скажем, решает, кому жить, кому не жить, или сам убивает? Тогда как?

Он уставился на нее, стараясь поймать взгляд. Мэри видела, что на этот раз он не шутит и не разыгрывает ее: улыбка исчезла с его лица, глаза сузились. Но было трудно понять, что у него на уме.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, пытаясь его прощупать с помощью уклончивого, неопределенного ответа.

Джем долго молча смотрел на нее, тоже, видимо, пытаясь прочесть ее мысли. Сходство с Джозом исчезло. Этот человек, Джем Мерлин, сразу стал старше, тверже, совсем другой породы.

— Охотно верю, что пока ты не все знаешь, но поживешь там подольше — поймешь. Тебе не приходило в голову, почему твоя тетушка похожа на привидение? Спроси ее как-нибудь об этом.

Он снова стал слегка насвистывать, изображая равнодушие, засунул руки в карманы. Мэри озадачил его рассказ, показались важными его вопросы. Он говорил загадками, но зачем? Может, хотел запугать ее? Или предостеречь? Неизвестно. Она могла понять Джема-конокрада, нагловатого повесу, но здесь было что-то совсем другое. Мэри не знала, нравится ли ей этот новый Джем или нет.

Он отрывисто засмеялся и пожал плечами.

— Когда-нибудь мы с Джозом крупно поссоримся, тогда жалеть придется ему — не мне, — сказал он таинственно и пошел вслед за исчезнувшей черной лошадью.

Мэри задумчиво смотрела ему вслед, кутаясь в шаль. Первое впечатление не обмануло ее: кроме контрабанды, было еще что-то. Тот незнакомец в баре говорил о каком-то убийстве невинных людей, Джем об этом же говорил, вернее намекал. Значит, не такая уж она дура, и не истеричка, что бы о ней не думал пастор из Алтарнэна.

Но какую роль во всем этом играет Джем? Ясно одно: какое-то отношение он к этому делу имеет. И если в ту ночь он прятался в гостевой комнате, он отлично знает, что она не спала и видела все. И кому как не ему знать, что и веревку она видела, оставаясь в доме, когда они ушли на болота. Если предположить, что это был Джем, то его вопросы вполне объяснимы. Он хочет знать, что ей известно, нужно ли ее опасаться. Хорошо, что она ничего не сказала.

Разговор с Джемом омрачил удачный в остальном день. Ей хотелось скорее уйти, побыть одной, обдумать свое положение. Мэри начала спускаться к Уайти Брук. Она уже дошла до прохода между гор, когда услышала, что Джем ее догоняет. Вскоре он поравнялся с ней у самого ручья. «Как цыган, в этих грязных штанах, с небритой бородой», — подумала девушка.

— Почему ты уходишь? — он пытался задержать ее. — Еще рано. Я тебя провожу. Что на тебя нашло?

Он взял ее за подбородок, повернул к себе, заглянул в глаза.

— Мне кажется, ты боишься меня. Ты думаешь, что я принадлежу к этой компании и тоже прячу у себя контрабанду — ящики с джином и тюки с табаком, а потом перережу тебе горло, чтоб не болтала. Не так ли? Все Мерлины отчаянные головорезы, а Джем самый худший из них… Ручаюсь, что угадал твои мысли.

Она улыбнулась, хоть и не собиралась этого делать.

— Что-то в этом роде я в самом деле думала. Но я вас не боюсь, этого вам не следует думать. Вы бы даже могли нравиться мне, если бы не так походили на брата.

— Не могу же я изменить свое лицо, — сказал Джем. — Но признайся, я ведь гораздо красивее Джоза.

— О, у вас достаточно самомнения, чтобы компенсировать все недостающие добродетели. Что касается лица, то надо отдать вам должное, оно привлекательно. Можно разбивать женские сердца. Пустите же меня, мне нужно идти. До «Ямайки» далеко, мне вовсе не улыбается снова заблудиться.

— Так ты уже однажды заблудилась здесь? — спросил он удивленно.

Мэри слегка нахмурилась. Слова вырвались помимо ее желания.

— На днях я гуляла по Западному Болоту и сбилась с дороги. Туман сел рано, мне пришлось изрядно побродить, прежде чем я добралась до дома.

— Какая глупость! Разве можно гулять на болотах?! Между «Ямайкой» и Рафтором есть места, где может утонуть целое стадо, не то что такая пигалица, как ты. И вообще, это занятие не для женщины. Что тебя туда потянуло? — в его голосе звучала досада.

— Хотелось размяться. Сижу дома взаперти целыми днями.

— Вот что, Мэри Йеллан, когда тебе в следующий раз захочется размяться, иди в этом направлении, ко мне. Если ты пройдешь через этот разлом в скалах — ты в безопасности. Здесь хорошие места. Старайся, чтобы болото оставалось по левую сторону. Хочешь поехать со мной в Лонсестон в канун Рождества?

— Что вы будете делать в Лонсестоне? Что, Джем Мерлин?

— Ничего особенного. Просто загоню лошадку мистера Бассата, чтобы избавить его от хлопот, дорогая. Тебе лучше в этот день быть подальше от таверны, если я что-нибудь смыслю в характере своего братца. Он к тому времени очухается после запоя и начнет искать повод для скандала. Если ты их уже приучила к своим отлучкам на болота, они не заметят твоего отсутствия. Я привезу тебя домой к полночи. Не отказывайся, Мэри, поедем со мной, — упрашивал он, что было на него совсем непохоже.

— А если вас поймают в Лонсестоне с чужой лошадью? Хорошо же вы будете выглядеть, и я вместе с вами. Нас двоих посадят в тюрьму.

— Никто меня не поймает, не в этот раз, по крайней мере. Можешь рискнуть, Мэри, разве ты не любишь приключений? Дрожишь за свою шкуру? Это в Хелфорте тебя воспитали такой трусливой?

Она клюнула на этот крючок.

— Ладно, Джем Мерлин, можете не думать, что я испугалась. Я даже предпочла бы тюрьму таверне «Ямайка». Как мы будем добираться до Лонсестона?

— Я повезу тебя в двуколке, а жеребец сквайра Бассата побежит сзади. Ты доберешься сама до Северного Холма?

— Наверное, нет, я не знаю дороги.

— Тебя твой нюх приведет. Пройдешь с милю по дороге, затем — на верх холма, пройдешь через просвет между зарослями кустарника, держаться надо правой стороны. Впереди увидишь Кари Тор, справа — Хокс Тор, а ты пойдешь прямо. Я выеду навстречу. Нам придется ехать по болотам, сколько будет возможно. На дороге будет людно в канун Рождества.

— Во сколько же мне следует выйти? — спросила Мэри.

— Подожди, пока основная масса народа проедет. Нам лучше быть на месте к двум, когда соберется много людей. Можешь выйти в одиннадцать, если хочешь, — сказал Джем.

— Я не могу ничего обещать. Если я не приду, вы поедете один. Не забывайте, что я могу понадобиться тете Пейшенс.

— Так я и знал. У тебя уже появились отговорки.

— Вот и ручей. Теперь я сама доберусь. Мне нужно идти прямо через этот выступ, если я не ошибаюсь.

— Передай хозяину привет и скажи, что я ожидаю более радушный прием в следующий раз. Очень надеюсь, что он за это время подобреет и станет чуть повежливее. Спроси, хочет ли он, чтобы я принес ему ветки омелы — украсить крыльцо к Рождеству. Осторожно, не заходи в воду. Давай я перенесу тебя через ручей, иначе ты промочишь ноги.

— Даже если я вымокну до пояса, мне ничего не будет, я закаленная. До свидания, Джем Мерлин.

Мэри храбро вошла в ручей, держась рукой за камни, она стала перебираться на другую сторону, подняв подол юбки. До нее донесся смех Джема, наблюдавшего за ней с берега. Не обернувшись и не помахав рукой, девушка пошла вперед. Она думала, что Джем напрасно о себе много воображает, ничего в нем особенного нет. Парни в Хелфорде, в Гвике, в Манаккане дадут ему сто очков вперед. В Хелфорде есть кузнец, он его одним мизинцем уложит. Подумаешь: вор, контрабандист, подлец и, возможно, убийца. Ну и люди у них на болотах! Но она докажет, что не боится его — прокатится с ним в коляске у всех на виду в канун Рождества.

* * *

Уже темнело, когда Мэри пришла домой. Таверна казалась черной и необитаемой, как обычно Двери и окна были на засовах. Идя с задней части дома, она постучала в дверь кухни. Тетя Пейшенс тотчас впустила ее, расстроенная и бледная.

— Твой дядя тебя целый день спрашивал. Где ты была? Уже почти пять часов, тебя нет с самого утра.

— Я гуляла на болотах — думала, что буду не нужна. Зачем я понадобилась дяде Джозу?

Она почувствовала, как на нее накатывается волна страха, и с опаской посмотрела на постель — пусто.

— Где он? — спросила Мэри. — Ему лучше?

— Он захотел посидеть в гостиной, говорит, что ему надоело в кухне. Сидел там у окна весь день, ожидал тебя. Поговори с ним помягче, Мэри, не перечь ему. Когда он начинает отходить после запоя, его нельзя злить. Он может делать наперекор, может даже впасть в ярость. Ты ведь будешь осторожна с ним, Мэри, правда? — залпом проговорила тетушка.

Тетя Пейшенс снова стала такой, какой была до запоя мужа — на нее горько было смотреть: руки дрожали, губы кривились в тике, она боязливо озиралась при разговоре.

— Что он хочет от меня? — допытывалась Мэри. — Он со мной никогда не ведет бесед. Что ему нужно?

Тетя Пейшенс замигала, не зная, что ответить.

— Это его очередная прихоть, — сказала она. — Бормочет что-то сам с собой. В такие минуты не следует придавать значения тому, что он говорит. Он не совсем в себе. Я пойду, скажу ему, что ты пришла.

Она засеменила по коридору к гостиной. Мэри налила себе воды из кувшина — страшно хотелось пить, в горле пересохло и от дороги, и от волнения перед предстоящей беседой с дядей. Стакан дрожал в руке. Она мысленно выругала себя. Только что на болотах ей было все нипочем, но стоило переступить порог таверны — мужество покинуло ее. Дрожит, как младенец. Тетя Пейшенс вернулась на кухню.

— Сейчас он спокоен, задремал в кресле, может так проспать весь вечер. Давай поужинаем пораньше и можем спать. Я тебе оставила кусок пирога.

Мэри не хотелось есть, но она заставила себя проглотить что-то. Выпила две чашки горячего чая. Обе молчали. Без единого слова убрали со стола. Девушка подбросила торфа в огонь и присела у плиты на корточках. Кухня быстро наполнилась едким дымом, щипало глаза. Торф хорошо горел, но тепла Мэри не ощущала.

Часы в холле пробили шесть раз неожиданно громко. Мэри считала удары, затаив дыхание. Казалось, удары нарочно заглушают тишину и длятся вечность. Потом до кухни снова донеслось мерное тикание. В гостиной было тихо, девушка прислушалась — никаких звуков; она облегченно вздохнула. Тетя Пейшенс занималась рукоделием, низко склонившись над столом.

Вечер тянулся долго, но вот и он уже близился к концу, степенно и точно, как всегда, переходя в ночь. А хозяина все не слышно. Мэри клевала носом, страшно хотелось спать, глаза слипались. В полусне она слышала, как поднялась со своего стула тетя Пейшенс, убрала шитье в буфет и сказала:

— Я иду спать. Твой дядя теперь долго не проснется, он, должно быть, устроился там на ночь. Не стану тревожить его.

Мэри что-то пробормотала в ответ, до нее смутно донеслись легкие шаги тети по лестнице и скрип половиц. Дверь на втором этаже мягко закрылась. Стало совсем тихо, сон сковал ее тело, звук часов казался шагами по пыльной дороге: раз… два… раз… два… размеренно, все вперед, все вперед и вперед. Она вдруг очутилась на болоте возле ручья, но тяжелая ноша мешала ей идти. Если бы можно было сбросить ее и прилечь отдохнуть… Почему-то стало холодно… Ботинки совсем промокли. Надо пройти дальше от дороги на более высокое место… Огонь совсем потух… нет огня… Мэри открыла глаза — она лежала на полу возле печи, у плиты, рядом с кучей золы. В кухне было холодно, свеча догорала, комната погружалась в темноту. Она зевнула, вытянула вперед закоченевшую руку. Внезапно ее взгляд привлекла дверь, она открывалась медленно и рывками, по дюйму за один раз.

Мэри села и замерла, руками опираясь в пол, чтобы не двигаться. Она ждала. Дверь открылась еще на дюйм, затем распахнулась, ударившись о стену. На пороге стоял Джоз Мерлин, нетвердо держась на ногах, протянув руки перед собой.

Сначала девушка думала, что он не видит ее, глаза Джоза уставились в стену, он не двигался и не входил в кухню. Она пригнулась, чтобы спрятаться за стол в надежде, что ее не заметят. Однако он повернулся и пошел к ней, не произнося ни слова. Вдруг она услышала его хриплый шепот.

— Кто там? Что ты здесь делаешь? Почему не отвечаешь?

Восковая маска вместо лица, налитые кровью глаза уставились на нее, не узнавая. Мэри не двигалась.

— Брось нож сейчас же, я приказываю, — хрипел он.

Мэри ухватилась за ножку стула и ждала не дыша.

Шаря руками в воздухе, он медленно подбирался к ней; вот он уже рядом.

— Дядя Джоз, — тихо позвала Мэри. — Дядя Джоз…

Он нагнулся, разглядывая ее скрючившуюся на полу фигуру, провел рукой по ее волосам, коснулся губ.

— Мэри, — сказал он. — Это ты, Мэри? Почему ты не отвечала мне? Куда они делись? Ты их видела?

— Вы ошибаетесь, дядя Джоз, здесь никого нет, кроме меня. Тетя Пейшенс наверху. Вам плохо? Я могу помочь?

Он осмотрел все углы.

— Я не боюсь их, — шептал Джоз. — Мертвые не могут повредить живым. Они растаяли, как свеча… Ведь так, Мэри?..

Она кивнула, заглядывая ему в глаза. Дядя тяжело опустился на стул, положив на стол вытянутые руки. С трудом вздохнул воздух, провел языком по запекшимся губам.

— Это мне кажется, только кажется. В темноте меня преследуют их лица, я просыпаюсь в холодном поту. Во рту пересохло. Вот ключи, Мэри, сходи в бар и принеси мне бренди.

Он протянул связку. Дрожащими руками Мэри взяла их и выскользнула из кухни. В коридоре она остановилась в нерешительности. Может, ей лучше удалиться к себе, пусть побудет один в кухне. Девушка направилась к лестнице. Вдруг услышала его окрик.

— Куда ты идешь? Я тебе сказал: принеси бренди из бара.

Было слышно, как он встал, опрокинув стул. Она бросилась в бар, нашла в темноте бутылку и вернулась в кухню. Дядя сидел за столом, голова свалилась на руки, словно у спящего. При звуке шагов он очнулся, протянул руку за бутылкой, наполнил стакан и начал пить, не спуская с нее глаз.

— Ты хорошая девочка, — сказал он. — Ты мне нравишься, Мэри. Голова у тебя хорошо соображает, и смелость есть. Из тебя выйдет надежный компаньон в любом мужском деле. Тебе следовало родиться парнем.

Он посмаковал бренди и, глупо улыбнувшись, поднял палец, затем медленно повернул его, указав на бутылку, и подмигнул.

— За это неплохо платят. Лучший сорт из всего, что можно купить за деньги. У самого короля Георга, ручаюсь, не найдется лучшего бренди в его знаменитых погребах. А мне что это стоит? Ни ломанного гроша. У нас в таверне «Ямайка» вино бесплатное.

Он расхохотался, высунув язык.

— Сейчас тяжелые времена, Мэри, но все равно — игра стоит свеч. Я рисковал шеей десять, а может, двадцать раз. Ищейки из магистрата гнались за мной по пятам, пули застревали у меня в волосах, но я очень хитер, Мэри. Им меня не поймать. У меня очень большой опыт. До «Ямайки» я работал на берегу, в Падстоу. Мы подплывали на барже раз в две недели, во время прилива, я и еще пятеро. Но когда работаешь без размаха, много не заработаешь. Дело должно быть поставлено на широкую ногу. Тогда можно заказывать то, что имеет спрос. Мы работали от побережья до северной границы. Я и кровь повидал, Мэри, при мне убивали людей много раз, но такое у меня дело — это азарт. Игра со смертью.

Джоз поманил ее пальцем поближе к себе, оглянувшись на дверь.

— Подвинься сюда, чтобы мне было удобнее говорить с тобой. Ты не трусиха, как твоя тетка, это сразу видно. Ты должна войти в дело, помогать мне.

Он схватил ее за руку, притянул к своему стулу.

— Меня губит чертово зелье. Я слабею, как крыса, когда на меня находит, сама видишь, во что я превращаюсь. И меня преследуют кошмары. Когда я трезв, я ничего не боюсь, тысяча чертей. Я не одного человека убил своими руками, Мэри. Утопил, забил плетьми и камнями. Но никогда не испытывал ни страха, ни угрызений совести — никогда. Сон у меня всегда был крепкий. Но когда я пьян, они являются во сне, их мертвенно-зеленые лица стоят передо мной и сверлят меня пустыми глазницами; некоторые являются, изодранные в клочья, шкура лентами свисает со скелетов, в спутанных волосах болтаются водоросли. Однажды пришлось убрать женщину, у нее был ребенок на руках. Бабенка цеплялась за плот, волосы струились по спине. Корабль сел на мель, чуть не налетев на скалу. Они все попрыгали в море — все, кто там был; баба кричала о помощи, а я бросил в нее камень, прямо в лицо, разбил ей голову к черту, она упала навзничь, выронила ребенка, я снова ударил. Они утонули тут же, на мели. Глубина была не больше метра. Мы тогда очень испугались: другие люди видели это, кто-нибудь мог спастись. Впервые в жизни не дождались прилива. Надо было спешить: через полчаса могло быть поздно. Мы начали забивать их камнями, Мэри; мы вынуждены были ломать им руки и ноги. Они тонули около баржи, все остались там, они не смогли подняться на ноги.

Джоз приблизил к ней свое опухшее, синее в прожилках, лицо. Глаза в обрамлении красных веснушек — дикое зрелище — уставились на нее, уперлись в ее глаза. На щеке она чувствовала его дыхание.

— Разве раньше ты никогда не слышала о жертвах кораблекрушений, о стервятниках[3]? До вас молва ничего не доносила, до вашего Хелфорда?

В холле часы пробили час ночи. Удар прозвучал, как набат. Ни Джоз, ни Мэри не двигались. В кухне было очень холодно, огонь давно догорел, пламя погасло. В открытую дверь дуло. Джоз взял ее руку в свою ладонь. Рука Мэри была холодна. Силы покидали девушку. Вероятно, он заметил ужас в ее глазах, потому что тут же выпустил руку и отвел взгляд, барабаня пальцами по столу. Мэри видела, как по его волосатой руке ползет муха, подбираясь к ловким длинным пальцам. Совсем как по телу покойника.

Вспомнилось, как изысканно он нарезал хлеб для нее в первый вечер. Потом она ясно представила камень; эти пальцы держали его крепко, били наверняка, камень просвистел в воздухе…

Джоз снова зашептал что-то, кивая в сторону холла, где пробили часы.

— Этот звук иногда звенит у меня в ушах. Слышала удар? Так ударили колокола на бакенах возле берега, тогда, в знак крушения. Они звучали долго, как набат по усопшим. Эти удары меня тоже преследуют — сегодня я слышал погребальный звон во сне. Это ужасное ощущение, Мэри: он скрежещет по нервам, хочется кричать в голос. Когда работаешь на берегу, можно доплыть на лодке до бакенов и заглушить колокола, замотав тряпками. Тогда на воде становится тихо. Если за тобой охотится судно, оно не услышит ничего, они рассчитывают, что зазвенят бакены, если проплывет баржа, а звона нет. А мы в засаде — и суденышко попадает прямо к нам в лапы. Внезапное нападение — кораблик идет ко дну.

Он опять принялся за бренди, смакуя каждый глоток.

— Видела когда-нибудь мух в банке с медом? — спросил он. — А я видел людей в таком же положении. Они лезут друг на друга, чтобы спастись, орут от ужаса, но все равно гибнут, как мухи. Я видел мачты и нок-реи на корабле, сплошь усеянные людьми. Мачты ломались под их тяжестью, как соломины, и падали в морс вместе с несчастными. Те плыли изо всех сил, но, когда они подплывали к берегу, они были уже обречены, Мэри.

Он вытер рот тыльной стороной ладони.

— Мертвецы не рассказывают, что с ними приключилось. Вот так.

Лицо его стало расплываться перед ней, потом сузилось и исчезло. Она вдруг увидела себя ребенком, впереди широко шагал ее отец, девочка едва поспевала за ним. Рядом бежали другие люди, все спешили в Сент Кеверн, к скалам. Отец посадил ее на плечи, люди кричали и плакали. Кто-то показал рукой на морс, она увидела большой корабль, качавшийся беспомощно на волнах. Зелено-синие волны и белый-белый корабль, подбитый, как птица, со сломанными мачтами, сорванными парусами, пузырившимися на воде.

— Что они делают? — спросил ребенок, но никто не ответил. Все в ужасе смотрели на корабль, который медленно погружался в морс.

— Господи, спаси их, — проговорил отец, девочка заплакала. Это была Мэри, она звала мать. Та тотчас же подбежала, вынырнув откуда-то из толпы, взяла ее на руки и унесла прочь, подальше от берега.

На этом видение оборвалось и исчезло, осталось неоконченным. Но когда Мэри подросла, мать часто вспоминала тот день, когда утонуло судно и погибли все, кто был на борту. Корабль разбился о скалы. Мэри задрожала, тяжело вздохнула и снова увидела перед собой лицо Джоза Мерлина. Точнее, то, чем было лицо. Эта маска что-то изображала, и впечатление усиливалось от обрамления — перепутавшихся черных волос.

Мэри снова сидела на полу у его стула в кухне таверны «Ямайка». Девушку ужасно мутило, ноги и руки похолодели, ничего не хотелось — только бы скорее забраться в постель, накрыться с головой одеялом, чтобы не видеть этого ужасного человека, не слышать его голоса…

Может быть, если сильно надавить на глаза, его лицо исчезнет, а с ним и его жуткие истории? Может, если заткнуть пальцами уши, его голос не будет слышен и ее не будет преследовать рев прибоя, разбивающегося о скалы? Куда деться от бледных лиц убитых, от их безжизненных рук, все еще сжатых над головами, от их криков и воплей, от погребального звона, исходившего от бакенов, мерно покачивающихся на волнах. Мэри снова затряслась как в лихорадке. Она с ненавистью и страхом взглянула на дядю. Голова его скатилась на грудь, рот открылся, изрыгая храп. Слюна стекала на рубаху. Руки все еще лежали на столе, кисти сжаты, как в молитве.

Загрузка...