Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса

РОК «ЕВАНГЕЛИНЫ»

Мы с женой часто смеемся, когда нам случается читать нынешние сенсационные репортажи или истории, основанные на реальных событиях, поскольку какими бы необычными, и захватывающим они ни были, мы всегда неизменно приходим к заключению, что все они блекнут по сравнению с тем, что произошло с нами во времена нашей молодости.

Много раз моя супруга просила меня описать случившееся с нами, но когда я задумывался над тем, что некоторые люди в Англии могут еще помнить яхту «Евагелина» и захотят узнать реальные обстоятельства ее исчезновения, мне казалось, что не стоит возвращаться к этой теме. Даже здесь, в Австралии, мы время от времени встречаем упоминания о ней в газетах и журналах, так что становится очевидным, что еще остались те, кто не забыл эту странную историю. Так или иначе, теперь, в канун Рождества, меня, наконец, уговорили написать все так, как было на самом деле.

В свое время инцидент с «Евангелиной» наделал много шума и вызвал живейший интерес на Британских островах, доказательством чему стали многочисленные статьи в газетах и отклики на них. В качестве примера, а также для того, чтобы вкратце изложить факты, резками, которых в нашей коллекции скопилось столько, что жена завела для них специальный альбом. Первая — из «Инвернесс Газетт» от 24 сентября 1873 года.

«Ужасное происшествие на Гебридских островах. Морская авария, предположительно сопровождавшаяся человеческими жертвами, произошла у острова Ардвоу, небольшого необитаемого клочка земли примерно в сорока милях к северо-западу от острова Гаррис и двадцати милях южнее острова Фланнонс. Судя по всему, яхта под названием «Евангелина», принадлежавшая мистеру Шоулфилду-младшему, сыну известного банкира и совладельца фирмы «Шоулфилд, Дэвис и Ко.», встала там на якорь. Пассажиры вместе с двумя матросами разбили на берегу две палатки, где они отдыхали в течение двух или трех дней. Несомненно, выбор места был обусловлен нетронутой, суровой красотой острова и жаждой новизны от пребывания в этом диком, отдаленном уголке. Кроме мистера Шоулфилда, на яхте также находилась юная леди по имени Люси Форестер, по всей видимости, его невеста, и ее отец, полковник Форестер, проживающий в пригороде Лондона Теддингтоне. Поскольку погода стояла очень теплая, Шоулфилд и Форестер ночевали на берегу в палатке. Во второй палатке располагались матросы. Молодая леди, однако, имела обыкновение каждый вечер отправляться в шлюпке на яхту и ночевать там, а поутру таким же способом возвращаться на остров. На третий день их пребывания на острове полковник Форестер, выглянув на рассвете из палатки, с ужасом обнаружил, что швартовы яхты сорваны и ее быстро уносит в открытое море. Он тотчас же поднял тревогу, и мистер Шоулфилд вместе с одним из матросов попытались догнать судно вплавь, но тщетно. Благодаря свежему ветру, а также из-за того, что один из парусов оказался небрежно убран и немного развернулся, способствуя тем самым созданию ветряной тяги, все их попытки оказались обречены на неудачу.

В последний раз яхту с несчастной юной леди на борту видели дрейфующей курсом вестзюйдвест. Ситуация еще более усугублялась тем, что оставшиеся на острове лишь через три дня смогли связаться с проходившей мимо рыбацкой шхуной и сообщить о печальном происшествии. Сразу после этого погода резко ухудшилась и волнение на море сделалось таким сильным, что надежд на спасение пропавшей яхты почти не осталось. Как стало известно редакции, фирма Шоулфилда объявила вознаграждение в тысячу фунтов экипажу судна, которое обнаружит яхту. За спасение мисс Форестер обещана награда в пять тысяч фунтов. Однако мы уверены, что наши храбрые и стойкие моряки и без всякой награды сделают все, что в их силах, чтобы по-рыцарски прийти на выручку сей юной леди, известной своей красотой и непревзойденным очарованием. Нам всем остается утешаться лишь тем, что на «Евангелине» имеются большие запасы пищи и воды».

Эта заметка появилась 24 сентября, четыре дня спустя после исчезновения яхты. А 25-го из Северной Ирландии пришла телеграмма следующего содержания.

«Портраш. Житель нашего города Джон Муллинс, моряк, сообщает, что утром 21-го он заметил яхту, отвечавшую описанию пропавшей «Евангелины». В то время его собственная барка находилась примерно в пятидесяти милях к северу от острова Мэлинхед и лежала в дрейфе, поскольку стоял густой туман. Яхта прошла на расстоянии около двухсот метров от его правого борта, но из-за сильного тумана Муллинс не может поручиться, что это была именно «Евангелина». Она шла курсом на запад под взятым гротом и кливером. На румпеле стоял какой-то мужчина. Муллинс совершенно ясно видел на борту женщину, и ему показалось, что она звала его, но с точностью этого утверждать не может, поскольку сильно шумел ветер».

В нашей коллекции множество других материалов, полных сомнений, гипотез и опасений касательно судьбы «Евангелины». Однако я приведу здесь только один из них. Это публикация в «Сентрал Ньюс», которая развеяла последние надежды самых ярых оптимистов. Появилась она 3 октября.

«Голуэй, 2 октября, 7:25 пополудни. Только что в гавань зашла рыбацкая барка «Гленмулет», ведя на буксире искореженные обломки судна. Все это не оставляет ни малейших сомнений в судьбе несчастной «Евангелины» и юной леди, что находилась на ее борту. Среди обломков — бушприт, носовая фигура и рама носового полуклюза с названием корабля. По их внешнему виду можно заключить, что яхта налетела на один из опасных рифов на северо-западном побережье, после чего эти и другие обломки унесло в открытое море. На полуклюзе обнаружен кусок злосчастного швартовочного троса, ставшего причиной катастрофы. Это крепкий канат из манильской пеньки, на котором ясно видно место разрыва — видно столь ясно, что можно предположить контакт с острым сколом камня или с лезвием ножа. Сегодня вечером несколько судов прошли вдоль всего побережья в надежде найти еще какие-нибудь следы кораблекрушения и сколь можно точно выяснить, что же случилось с молодой леди.

Эдвард Брютнолл. Молодожены

Однако с 21 сентября и по настоящее время не удалось выяснить ничего нового о судьбе «Евангелины» и находившейся на ее борту мисс Люси Форестер. Эти обломки представляют собой единственное свидетельство случившегося с ними, и в этом свете некоторые заявления прессы кажутся по меньшей мере невероятными. Например, как рыбак Джон Муллинс мог говорить, что видел на борту мужчину, когда Ардвоу представляет собой необитаемый остров, а посему на борту не могло оказаться никого, кроме мисс Форестер? Ясно, что Муллинс или увидел не то судно, или мужчина ему просто померещился. Далее, в передовице «Скотсмена» утверждается, что предположение о том, что трос обрезали острым камнем или ножом, является абсурдным. В самом деле, на берегу Ардвоу нет камней, там ровный песчаный берег, и было бы нелепо предположить, что мисс Форестер, славившаяся столь же своим благоразумием, сколь и красотой, намеренно бы перерезала единственную нить, связующую ее с отцом, с возлюбленным и с жизнью вообще. «Было бы замечательно, — заключает «Скотсман», — если бы те, кто выражает свое мнение по этому вопросу, придерживались простых правил анализа фактов и свидетельств, изложенных Огюстом Дюпеном, героем Эдгара По, в одном из бессмертных творений писателя. Исключите невозможное, говорил Дюпен, и все остальное, сколь бы невероятным оно ни представлялось, и должно быть правдой. Поскольку невозможно, чтобы трос перетерся об острый камень или что его перерезала юная леди, и вдвойне невозможно, что его перерезал кто-то еще, то следует, что канат оборвался сам по себе — либо из-за некоего внутреннего дефекта, либо из-за каких-то прежних повреждений, которые он в свое время выдержал. Они мало-помалу привели его в негодность, после чего он и лопнул. Поэтому это трагическое происшествие, вокруг которого строится столько предположений и догадок, следует отнести к категории несчастных случаев, которые, как это ни прискорбно, нельзя ни предвидеть, ни предотвратить».

Существовала еще одна версия, которую я бегло изложу, прежде чем приступлю к собственному рассказу. Согласно ей, кто-то из матросов повздорил с мистером Шоулфилдом или с полковником Форестером и обрезал канат, желая отомстить. Эти измышления полностью беспочвенны, поскольку оба моряка отличались добрым характером и очень давно состояли на службе у семьи Шоулфилдов. Моя жена не устает повторять мне, что именно из-за своей природной лени я сижу с альбомом и переписываю оттуда старые газетные статьи. Это, безусловно, самый легкий способ рассказать мою историю. Однако наконец-то настало время решительно отложить в сторону пожелтевшие страницы и своими словами поведать вам, как все было на самом деле.

Меня зовут Джон Винсент Гиббс, я сын Натаниэля Гиббса, бывшего капитана одного из вест-индских полков. Мой отец был очень хорош собой, и ему удалось завоевать сердце мисс Леблан, унаследовавшей богатые плантации сахарного тростника в Демераре. После женитьбы отец обрел весьма изрядное состояние и, оставив военную службу, сделался плантатором. Я родился через год после свадьбы родителей, но моя мать скончалась от родильной горячки, а отец сделался столь неутешен после этой утраты, что очень быстро угас и сошел в могилу вслед за моей матушкой всего через несколько месяцев.

Поскольку я не знал своих родителей и вырос сиротой, да еще в тропиках, — все это, боюсь, оказало влияние на мой характер, в котором преобладали своеволие, упрямство и импульсивность.

Сразу же по достижении мной совершеннолетия я продал поместье и земельные владения, после чего вложил деньги в государственные облигации таким образом, чтобы обеспечить себе пожизненный доход в сумме в полторы тысячи фунтов ежемесячно. Затем я отправился в Европу, где долгое время вел рассеянный, если не сказать — богемный, образ жизни, переходя из университета в университет и изучая те предметы, которые занимали меня согласно моим капризам. Год я провел в Гейдельберге, занимаясь одновременно химией и метафизикой, а по возвращении в Лондон я впервые окунулся в светскую жизнь. Тогда я был молодым человеком двадцати четырех лет от роду, смуглым, темноволосым и темноглазым, разбиравшимся во всем на свете, но толком не владевшим ни одной из областей человеческого знания.

Именно тогда в Лондоне я впервые встретил Люси Форестер. Способно ли мое скромное перо хоть в малой степени описать ее красоту? Глаза мои никогда не видели и не увидят женщины более прекрасной. Ее лицо, голос, фигура, движения и жесты являлись частью одного редчайшего гармоничного целого. Достаточно сказать, что я влюбился в нее в первый же вечер, когда мы познакомились, и чувство это росло и крепло во мне до тех пор, пока не овладело всем моим существом.

Сначала мои ухаживания проходили весьма успешно. Я познакомился с ее отцом, пожилым военным, и стал частым гостем в их доме. Очень скоро я подметил, что главной чертой характера мисс Форестер была безграничная и трогательная привязанность к отцу. В соответствии с этим я пытался завоевать ее расположение своим донельзя почтительным и внимательным отношением к ее батюшке. Мне удалось заинтересовать ее многими предметами, и мы очень сдружились. Наконец, я отважился заговорить с ней о любви и признался ей в охватившем меня чувстве. Полагаю, что говорил я столь пылко и страстно, что она испугалась и в какой-то степени даже отшатнулась от меня.

На следующий день я вернулся к этому разговору, на сей раз с большим успехом. Она призналась, что любит меня, но тотчас добавила, что у отца она единственная дочь и что ее долг — обеспечить отцу спокойную и размеренную жизнь на склоне лет. Ее личные чувства, добавила она, никогда не помешают ей исполнить эту священную обязанность. Для меня это не имело никакого значения. Сознание самого факта, что я ей дорог, привело меня в неописуемый восторг. Что же до остального, то я готов был ждать.

В то время полковник благосклонно относился к моим ухаживаниям. Не подлежит сомнению, что светские сплетни и слухи многократно увеличили мое состояние, и у полковника сложилось превратное представление о моем положении в обществе. Как-то в разговоре я рассказал ему об истинном положении моих финансовых дел. Я заметил, что, слушая меня, он как-то странно переменился в лице, и с той поры его поведение резко изменилось.

Так совпало, что в то же самое время молодой Шоулфилд, сын банкира, закончил Оксфорд и, познакомившись с Люси, стал оказывать ей повышенное внимание. Полковник Форестер сразу же всеми возможными способами стал поощрять его ухаживания, а я получил от него послание, в котором сухим и нарочито официальным тоном мне предлагалось во имя обоюдного блага не докучать им более своим присутствием.

Я все еще лелеял надежды, что Люси не станет участницей меркантильных интриг своего отца. Целыми днями я поджидал ее в местах, где она любила бывать, ища возможности поговорить с ней. Наконец, я встретил ее однажды утром в Сент-Джеймском парке. Она смотрела мне прямо в глаза с неописуемой нежностью и тоской, но хотела молча пройти мимо. Кровь бросилась мне в голову, и я схватил ее за руку.

— Ты оставила меня, да?! — воскликнул я. — У меня больше нет надежды.

— Тише, Джек, — урезонила меня она, поскольку мои возгласы могли привлечь внимание. — Я предупреждала тебя, что так и случится. Так хочет мой отец, и я должна подчиниться, чего бы это ни стоило. Пусти же меня и не старайся удержать.

— Так надежды нет?

— Ты скоро забудешь меня, — ответила она, — Перестань думать обо мне.

— Ага, ты такая же, как он! — в гневе вскричал я. — Это у тебя в глазах — только деньги, деньги, одни проклятые деньги!

Я тотчас же пожалел о сказанном, но тут она грустно удалилась, и я остался в полном одиночестве.

Я сел на скамейку и уронил голову на руки. Я был ошеломлен, поражен, раздавлен. За те десять минут мир для меня перевернулся вверх дном. Мимо меня проходили люди — они смеялись, шутили, сплетничали. Мне казалось, что я смотрю на них, на живых, глазами мертвеца. Я не испытывал ни интереса, ни сочувствия к их стремлениям, маленьким радостям и горестям.

— Я уйду прочь от этого людского стада, — сказал я вслух, вставая со скамейки. — Женщины лживы, мужчины глупы, а все вокруг — сплошная корысть, подлость, гнусность и низость.

Несчастная любовь, к сожалению, превратила меня в циника, глупого и безрассудного. Впрочем, так случалось со многими до меня и со многими после.

Многие месяцы я путешествовал, изо всех сил стараясь новыми впечатлениями и ощущениями навсегда вытравить из памяти красивый, но лживый образ. В Венеции я услышал, что она помолвлена с молодым Шоулфилдом.

— У него куча денег, — сказал мне турист-соотечественник за обедом в отеле «Европа». — Для нее он прекрасная пара.

Для нее!

Вернувшись в Англию, я переезжал с места на место, стараясь избегать прежних друзей и знакомых и ведя замкнутый образ жизни. Примерно тогда мне в голову впервые пришла мысль отделиться от человечества в пространстве, так сказать, физически в той же мере, в коей мои мысли и чувства отличались от общепринятых взглядов стада. Мне кажется, что я от природы обладал меланхолическим темпераментом, и все мои невзгоды превратили меня в законченного мизантропа. Для меня, всегда жившего одиноко, без родителей, родственников и друзей, Люси была всем. И теперь, когда я лишился и ее, любое человеческое лицо вызывало у меня ненависть. Я пришел к заключению, что одиночество в пустыне куда лучше, чем одиночество в толпе. В каком-нибудь диком уголке я окажусь наедине с природой и продолжу свои занятия, не боясь быть потревоженным.

В то время когда я все больше укреплялся в своем решении, на память мне пришел островок Ардвоу, о котором, по странному стечению обстоятельств, мне как-то рассказал Шоулфилд в один из редких вечеров, когда нам вместе с ним довелось быть в доме Форестеров. Он рассказывал о его отдаленном и уединенном расположении и о красоте его природы, поскольку его отец владел землями на острове Скай, откуда он летом обычно совершал путешествия на яхте и во время одного из них посетил этот Ардвоу. Шоулфилд вскользь заметил, что зачастую туда годами не ступает нога человека, поскольку овец там не пасли из-за отсутствия травы, а для рыбаков остров не представлял никакого интереса. Вот это, подумал я, и есть самое подходящее для меня место.

Одержимый своей новой идеей, я отправился на Скай, а оттуда в Уист. Там я нанял рыбацкую барку у человека по имени Макдейрмид и вместе с ним и его сыном добрался до острова. Он выглядел в точности так, как я его себе представлял: хмурый и безлюдный, с огромными мрачными скалами, уходящими ввысь прямо из песчаного берега. По словам Макдейрмида, здесь некогда располагалась перевалочная база контрабандистов, откуда они доставляли свои грузы на побережье Шотландии. Он показал мне несколько «складских» пещер, одна из которых мне особенно приглянулась, так что я решил, что она и станет моим пристанищем. К ней вела запутанная не хуже лабиринта каменистая тропка, что защищало ее от вторжения извне. Внутри пещера оказалась достаточно просторной, а свет проникал в нее через скальный проем вверху, который в сырую погоду можно было чем-нибудь закрыть.

Моряк рассказал мне, что это место показывал ему еще его отец, но о нем ничего не знали те, кто изредка наведывался на остров. Неподалеку от пещеры был родник с пресной водой, а рыба в море ловилась в неограниченном количестве.

Я остался настолько доволен результатами своей экспедиции, что вернулся в Шотландию, полный решимости реализовать свой сумасбродный мизантропический план.

В Глазго я закупил большую часть предметов первой необходимости, которые я хотел взять с собой. В их число входили утепленный спальный мешок, наподобие тех, что используются в арктических широтах, набор вычислительных, геодезических и астрономических инструментов, обширная «походная» библиотека, включавшая все современные труды по химии и физике, двуствольное ружье, рыболовные снасти, лампы, свечи, керосин и масло. В Обане и Сторновэе я приобрел два мешка картофеля, мешок муки и большой запас мясных консервов, а также переносную печку. Все это я перевез на барке Макдейрмида, взяв с него и его сына клятву хранить молчание, которую, насколько мне известно, они сдержали. Мы также доставили на остров стол, стул и запас бумаги, перьев и чернил.

Все это мы сложили в пещере, а затем я попросил Макдейрмида приезжать на остров первого числа каждого месяца или как можно скорее после него, если позволит погода, чтобы узнать, не нужно ли мне еще что-нибудь. Он обещал и, получив за свои услуги щедрое вознаграждение, отплыл восвояси, оставив меня на острове в полном одиночестве.

Меня охватило странное чувство, когда коричневый парус его лодки скрылся за горизонтом и передо мной остался лишь необъятный морской простор. Барка была последней нитью, связывавшей меня с остальным человечеством. Когда она исчезла, я вернулся в пещеру, осознавая то, что теперь никакие рукотворные видения или звуки не станут действовать мне на нервы. Впервые за много месяцев я почувствовал хоть какое-то удовлетворение. В печи ярко горел огонь, благо топлива для нее на острове было в избытке, а печная труба выводилась наружу сквозь проем вверху. Я сварил картошки и приготовил хороший ужин, после чего я читал и писал до самой темноты. Затем я залез в спальный мешок и крепко уснул.

Я рискую утомить читателей рассказами о своем житье-бытье на острове, хотя мелкие детали моего хозяйствования чрезвычайно интересуют мою обожаемую супругу, несмотря на то что с того времени прошло уже более десяти лет. Разумеется, я не стал полностью счастливым человеком. Надо признать, что временами я впадал в глубочайшее уныние и пребывал в нем долгие дни, будучи даже не в состоянии разжечь огонь и приготовить себе пищу. В подобных случаях я бесцельно бродил по берегу или по окрестным холмам до тех пор, пока с ног не валился от усталости. После этих приступов меланхолии я на некоторое время становился не то чтобы спокойным, а, скорее, апатичным. Иногда я посмеивался над своей жизнью анахорета и размышлял над тем, что если владелец острова — по моему разумению, он все-таки кому-то принадлежал — узнает о моем существовании, то как он поступит: то ли безжалостно прогонит меня прочь, то ли затребует арендную плату за мою маленькую пещеру.

Прошло три месяца. Это я знал по регулярным приездам моего верного моряка. Затем произошло событие, в корне изменившее всю мою жизнь и в конечном итоге послужившее причиной написания этого рассказа.

В тот день я обходил владения своего маленького «королевства» и вернулся в свое обиталище около четырех часов, после чего засел за книгу «Принципы политической экономии» Дэвида Рикардо, по которой я писал аналитическую статью. Я работал примерно три часа, и вскоре начало темнеть (стоял уже сентябрь), так что пора было заканчивать, как вдруг, к своему превеликому удивлению, я услышал человеческий голос. Сам Робинзон Крузо не смог бы испытать большего изумления, увидев след человеческой ноги. Первое, о чем я подумал, — какие-то непредвиденные обстоятельства заставили Макдейрмида прибыть сюда раньше времени, и он зовет меня. Но после недолгого раздумья я понял, что слышанный мной голос резко отличался от грубоватого гэльского говора моряка. Пока я сидел с пером в руке, прислушиваясь и теряясь в догадках, с берега раздался взрыв смеха. Меня охватило какое-то иррациональное и безрассудное возмущение, что кто-то осмелился нарушить мой покой, так что я выскочил из пещеры и начал осматривать окрестности в поисках незваных гостей.

Внизу, в бухточке, стояла на якоре небольшая изящная яхта водоизмещением примерно в двадцать пять тонн. На берегу два ее пассажира — один молодой, второй постарше — пытались с помощью матроса поставить палатку. Они забивали колышки в песок и привязывали к ним веревки. От яхты отвалила небольшая шлюпка с гребцом на веслах и закутанной в плед женщиной. Когда шлюпка пристала к берегу, один из яхтсменов, тот, что помоложе, ринулся к ней и подал пассажирке руку, помогая ей сойти. Как только она стала в полный рост, я тотчас же узнал ее. Даже спустя десять лет я вновь охвачен бурей эмоций, которые испытал тогда, когда на заброшенном острове снова увидел женщину, которую любил больше всего на свете.

Сперва все это показалось мне настолько невероятным и необъяснимым, что я предположил, что она вместе с отцом и своим возлюбленным (к тому моменту я узнал и их) каким-то образом прослышали о моем местонахождении и явились сюда с целью оскорбить и унизить меня. Это первое, что пришло мне в голову. Мои мысли лихорадочно метались в поисках какого-то логического объяснения. Однако беззаботность, с которой вся компания вела себя, убедила меня, что в их намерениях не было ничего дурного. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что в конечном итоге их прибытие сюда не являлось каким-то удивительным совпадением. Несомненно, Шоулфилд взял молодую леди и ее отца в поездку с целью навестить своих богатых друзей на острове Скай. Если это действительно так, то более чем естественно, что по пути они наведались на этот островок. К тому же я вспомнил, что в свое время рассказ Шоулфилда об этом уединенном уголке вызвал у Люси любопытство и неподдельный интерес. Теперь весь ход событий представлялся мне настолько логически обоснованным, что оставалось лишь удивляться, как я раньше до этого не додумался.

Палатку вскоре установили, и все трое в ней поужинали после того, как поставили еще одну, на сей раз поменьше, для двух матросов. Стало очевидно, что вся компания решила расположиться здесь на некоторое время.

С наступлением темноты я осторожно спустился к берегу и как можно ближе подобрался к их лагерю. Шоулфилд спел морскую песню, и после некоторых уговоров она тоже запела — грустную балладу, мою любимую еще со старых лондонских времен. Интересно, что бы она подумала, если бы увидела меня, небритого и растрепанного, прячущегося за камнями, словно дикий зверь? Меня охватила такая тоска, что я больше не мог этого вынести. Я вернулся в свою унылую пещеру с таким чувством, что все мои прежние раны вновь открылись.

Около десяти часов я увидел, как она, озаренная лунным светом, в одиночестве спустилась на берег, села в шлюпку, взялась за весла и направилась к яхте, где привязала лодку за кормой. Я вспомнил, что она всегда гордилась тем, что в море чувствует себя как дома. Теперь я точно знал, что она еще не замужем, и это вызвало во мне бурю радости и надежд.

Утром я видел, как она вернулась на берег, и вся компания позавтракала в палатке. После этого они весь день гуляли по острову и собирали ракушки, которые иногда выбрасывало на берег. Ко мне никто не приближался, поскольку путь к моей пещере преграждали беспорядочно нагроможденные камни и попасть туда мог лишь тот, кто знал о тропинке, причудливо вившейся среди крутых утесов. Я наблюдал, как она в задумчивости бродила по песку, и один раз она прошла прямо под моей крепостью. Лицо ее было бледным, и она казалась еще более печальной, чем тогда, когда мы в последний раз виделись. А в остальном она почти не изменилась. Ей очень шел синий морской прогулочный костюм с белыми кружевами и позолоченными пуговицами. Странно, как в памяти сохраняются мелкие, на первый взгляд, незначительные детали!

Шел второй день их пребывания на острове, и к вечеру я обнаружил, что мой запас пресной воды подходит к концу, так что надо было идти к роднику. Он находился примерно в ста метрах от пещеры, к тому же недалеко от палатки. Я подумал, что под покровом темноты меня уж точно никто не заметит. Как только стемнело, я взял ведро и отправился к роднику. Выполнив свою миссию, я уже собрался возвращаться, когда совсем рядом услышал шаги и голоса двух мужчин. Я едва успел спрятаться за куст утесника, как они остановились буквально на расстоянии вытянутой руки от меня.

— Помочь вам! — сказал один из них, в ком я сразу узнал старика Форестера. — Дорогой мой, вы сами должны себе помочь. Вам надобно набраться терпения и решимости. Когда я начал с ней разговор об этом деле, она сказала, что подчинилась мне в том, что перестала с ним общаться. Но когда я потребовал большего, она заявила, что я превышаю пределы власти, данной отцу над своей дочерью. Именно так она и выразилась.

— Вот никак не могу взять в толк, — раздраженно откликнулся другой. — Вы все время обнадеживаете меня, но на этом все и заканчивается. Она относится ко мне хорошо и даже дружелюбно, но не более того. Те, с кем я общаюсь в клубе, уже решили, что я с ней помолвлен. Да что там в клубе — все так думают!

— Не спешите, мой мальчик, помолвка вот-вот состоится, — ответил Форестер. — Дайте ей время.

— У нее из головы все не идет этот чернявый Гиббс, — прошипел Шоулфилд. — Полагаю, что этот субъект умер или сошел с ума, о чем я всегда предостерегал. Так или иначе, но он исчез с лица земли. Правда, для нее, кажется, это не имеет никакого значения.

— Тьфу ты! — фыркнул Форестер. — С глаз долой — из сердца вон, и рано или поздно это произойдет. На Скае вам представится уникальная возможность, так что не упустите свой шанс. Со своей стороны я обещаю давить на нее, насколько это будет в моих силах. А сейчас нам надо вернуться в палатку, иначе она подумает, что мы заблудились.

После этих слов они ушли, и вскоре их шаги стихли во мраке ночи. Я поднялся, словно во сне, и медленно понес ведро обратно в пещеру. Там я рухнул на стул и бессильно уронил голову на руки, раздираемый противоречивыми чувствами. Значит, она осталась верна мне. Значит, она никогда не была помолвлена с моим соперником. И тем не менее над ней, словно некое проклятие, продолжал довлеть давний запрет отца. Я не приблизился к ней ни на шаг. Но чего только стоит весь этот заговор, о котором я узнал по чистой случайности! Этот дьявольский сговор между меркантильным папашей и беспринципным ухажером! Должен ли я, способен ли я допустить, чтобы они сообща — один угрозами, другой — лестью и лживыми уговорами — достигли своей цели: заставить ее навсегда забыть меня? Никогда! Я брошусь к ее ногам и стану умолять выслушать меня. Я дам ей еще один шанс рассудить между ее отцом и мной. Разумеется, думал я, у меня, кто любит ее столь преданно и нежно, на нее больше прав, чем у корыстолюбивого старика, готового продать ее тому, кто больше предложит.

В то же мгновение мне пришла в голову мысль, что я смогу увезти ее от них, дабы поговорить с ней с глазу на глаз и все ей объяснить в более-менее спокойной обстановке, без какого-либо постороннего вмешательства. Подобный план мог придумать только человек с очень импульсивным характером. Я знал, что если она по какой-то причине покинет остров, второй такой возможности мне не представится. Осуществить задуманное мной можно было только одним способом, и я твердо решил, что поступлю именно так.

Всю ночь я ходил взад-вперед по пещере, обдумывая мельчайшие детали. Я бы начал действовать сразу же, не дожидаясь рассвета, но ночь выдалась исключительно темной, и все небо заволокло тучами. Никогда еще время не тянулось так томительно долго. Наконец, на горизонте показалась сероватая полоска зари. Я сунул в карман складной нож и все остававшиеся у меня деньги. Затем я крадучись спустился на берег на значительном расстоянии от спавшего лагеря и поплыл к яхте. Трап, по которому Люси вечером поднялась на судно, оказался не убранным, так что по нему я взобрался на борт. Двигаясь как можно тише, чтобы не разбудить ее, я немного распустил один из парусов, чтобы он мог набрать ветер, а затем, добравшись до носа, я перерезал толстый якорный канат. С минуту яхта дрейфовала, затем стала слушаться руля, парус забрал ветер, и мы медленно двинулись в сторону Атлантического океана.

Прошу понять меня правильно. Я никоим образом не хотел с помощью силы ни изменить симпатии или антипатии молодой леди, ни заставить ее нарушить клятву, данную отцу. Для этого я слишком уважал свои принципы. Моей единственной целью являлось обрести возможность откровенно поговорить с ней, вполне вероятно, что в последний раз. Если бы я не знал, основываясь на словах ее ухажера, что она все еще любит меня, я бы отрубил себе правую руку с той же решимостью, с какой перерезал канат. Как бы то ни было, если бы мне удалось уговорить ее стать моей женой, мы смогли бы доплыть до Ирландии или вернуться в Обан, где обвенчались бы без церковного оглашения, прежде чем оставшиеся на Ардвоу сумели бы добраться до большой земли. Если же, с другой стороны, она бы раз и навсегда отказалась от меня, я бы исполнил свой долг и привел «Евангелину» обратно на остров, после чего стойко понес бы любое наказание, сколь бы суровым оно ни оказалось. Некоторые обвиняли меня в том, что благодаря именно моей персоне дама очутилась в столь компрометирующем ее положении. Но прежде чем судить, они должны поставить себя на мое место, когда выпадает единственная возможность сделать свою жизнь счастливой и осуществление этой возможности требует безотлагательных действий и быстрых решений. Моя дикая и примитивная жизнь на острове могли также в какой-то степени притупить во мне чувство уважения ко всевозможным условностям цивилизации.

Когда яхта медленно плыла в открытое море, я услышал, как вдали раздались громкие крики, и увидел Форестера, Шоулфилда и двух матросов, неистово метавшихся по берегу. Я изо всех сил старался остаться незамеченным. Чуть позже Шоулфилд и один из моряков ринулись в воду, но, проплыв совсем немного, безнадежно отстали, поскольку ветер крепчал, и даже на слегка распущенном парусе мы давали не меньше пяти узлов. Все это время мисс Форестер спала мирным сном и не ведала о том, что яхта вышла в море, потому что качка была незначительной, как если бы судно стояло на якоре.

Стоянка располагалась в южной части острова, и когда ветер установился, мы двинулись прямо в Атлантический океан. Я пока не ставил никаких парусов, потому что это сразу бы заметили с берега. Мне хотелось создать у них впечатление, что яхта случайно сорвалась с якоря и начала дрейфовать сама по себе, поскольку тогда, когда им удастся связаться с большой землей, они бы пошли по ложному следу. Однако спустя три часа, когда остров превратился в маленькую точку на горизонте, я поднял грот и кливер.

Я усердно подтягивал фалы, когда мисс Форестер в своем морском костюме вышла из каюты и поднялась на палубу. Я никогда не забуду выражения полнейшего изумления на ее прекрасном лице, когда она поняла, что находится в открытом море, да еще с таким диковатого вида спутником. Сперва она посмотрела на меня с ужасом и удивлением. И вправду, я со своими отросшими волосами, бородой и рваной одеждой не внушал особого доверия.

Не успел я открыть рот, чтобы сказать ей хоть слово, как она узнала меня и, кажется, начала понимать, что же произошло.

— Мистер Гиббс! — вскрикнула она — Джек, что ты наделал?! Ты увез меня с Ардвоу! Сейчас же верни меня обратно! Что станется с моим бедным отцом?

— Ничего ему не сделается, — ответил я. — Не так уж он о тебе и беспокоится и вряд ли станет возражать, чтобы немножко от тебя отдохнуть.

Некоторое время она молчала, прислонившись к перилам сходного трапа, стараясь собраться с мыслями.

— Ничего не понимаю, — произнесла она наконец. — Как ты здесь оказался и почему мы в море? Чего ты хочешь, Джек? Что ты думаешь делать дальше?

— Цель у меня одна, — начал я дрожащим голосом, приближаясь к ней, — Я хотел получить возможность поговорить с тобой наедине, без свидетелей. От этого зависит моя жизнь. Вот почему я так поступил. Я всего лишь прошу тебя ответить на один-два вопроса и обещаю сделать все так, как ты пожелаешь. Хорошо?

— Да, — несмело сказала она. — Хорошо.

Она смотрела себе под ноги, чтобы не встретиться со мной взглядом.

— Ты любишь этого Шоулфилда? — спросил я.

— Нет, — твердо ответила она.

— Ты когда-нибудь выйдешь за него?

— Послушай, Люси, — проговорил я, — умоляю тебя, ответь мне честно, без опаски, поскольку от этого зависит счастье нас обоих. Ты все еще любишь меня?

Она промолчала, но когда подняла голову, я прочел ответ в ее глазах. Мое сердце переполнилось радостью.

— Тогда, ангел мой, — воскликнул я, взяв ее за ладонь, — если мы любим друг друга, кто может стать между нами? Кто осмелится разлучить нас?

Она не ответила, но и не попыталась вырвать руку.

— Уж только не твой отец, — с жаром продолжал я. — Он не властен над тобой, и у него нет на тебя никаких прав. Ты прекрасно знаешь, что если завтра появится кто-нибудь богаче Шоулфилда, он станет заставлять тебя мило улыбаться ему, нисколько не задумываясь о твоих чувствах. В подобных обстоятельствах у тебя нет никаких причин сохранять ему преданность, если для этого из чисто корыстных побуждений ты должна отдать себя тому, кого в душе ненавидишь.

— Да, ты прав, Джек, — промолвила она тихо, но очень твердо. — Прости, что я с тобой так обошлась тогда, в Сент-Джеймском парке. С тех пор я не раз горько жалела об этом. И все же я любой ценой должна была хранить верность отцу, если бы он вел себя так же. Увы, это не так. Хотя он знает о моей неприязни к мистеру Шоулфилду, он постоянно пытался свести нас вместе во время этой прогулки на яхте, что с самого начала вызывало у меня отвращение.

Она повернулась ко мне и продолжала:

— Джек, ты остался мне верен, несмотря ни на что. Если ты еще любишь меня, то с этой минуты я принадлежу тебе, одному тебе и навсегда. Отныне я не в их власти.

И вот, в этот счастливый момент судьба, наконец, вознаградила меня за долгие месяцы, проведенные в нескончаемой тоске и боли. Мы долгие часы сидели и говорили о нас, о наших мыслях и чувствах, о том, что происходило с нами с момента нашего грустного расставания, а тем временем яхта плыла по воле волн, и паруса бились о перекладины над нашими головами. Наконец, я рассказал, как доплыл до «Евангелины» и перерезал канат.

— Но Джек! — воскликнула она. — Теперь ты пират и пойдешь под суд за угон судна.

— Пусть делают что хотят! — дерзко ответил я. — Я угнал яхту, а обрел тебя.

Каспар Давид Фридрих. На паруснике

— Но что же ты собираешься делать дальше? — поинтересовалась она.

Мы отправимся на север Ирландии, — сказал я. — Потом я вверю тебя заботам какой-нибудь почтенной женщины, пока мы не получим разрешение на венчание и сможем действовать без оглядки на твоего отца. Я отошлю «Евангелину» обратно на Ардвоу или в Скай. Так, боюсь, что поднимается ветер. Тебе не страшно, дорогая?

— С тобой мне не страшно ничего, — спокойно ответила она.

Погода не сулила ничего хорошего. На западе все небо заволокло огромными темными тучами, наплывавшими друг на друга, с красноватой каймой по краям, что предвещало шквальный ветер. Первые порывы уже донеслись до нас, раскачивая наше суденышко так, что оно кренилось до уровня воды. Поворачивать к шотландскому берегу было уже поздно, так что наш единственный шанс на спасение состоял в том, чтобы каким-то чудом обогнать шторм. Я убрал топсель и бомкливер, а также отдал риф на гроте. Затем я привязал все движущиеся предметы на случай, если мы вдруг зачерпнем бортом воду. Я попросил Люси спуститься в каюту, но она отказалась и осталась рядом со мной.

В течение дня порывистый ветер сменился шквальным, а потом разразилась настоящая буря. Наступила черная, непроглядная ночь, а нас уносило все дальше в океан. «Евангелина» перекатывалась с волны на волну, словно пробка, так что воды мы на борт почти не набрали. Пару раз в разрывах стремительно несшихся туч показывалась луна. В эти мгновения нашему взору представала огромная черная бушующая водная стихия, простиравшаяся до самого горизонта. Пока Люси держала румпель, мне удалось добраться до каюты и принести оттуда немного еды и воды, после чего мы наскоро перекусили. Все мои уговоры и увещевания спуститься вниз были тщетны — она твердо решила остаться со мной на палубе.

На рассвете ветер еще больше усилился и поднимал такие волны, что они вздымались выше мачты. Яхту болтало под убранными парусами, мы то взмывали на гребни валов, повсюду видя ревущее море без конца и края, то скатывались во впадины, откуда, казалось, мы больше не выберемся. По моим грубым подсчетам нас вынесло почти к северному побережью Ирландии. Было бы полным безумием в такую погоду направляться к незнакомому и опасному берегу, но я взял курс на пару градусов к югу, чтобы нас не унесло прочь от западного берега, если мы уже прошли Мэлинхед. Утром Люси показалось, что она видела очертания рыбацкой лодки, но точно мы этого утверждать не могли, поскольку стоял густой туман. Скорее всего, это была лодка того самого Муллинса, который вроде бы разглядел нас лучше, чем мы его.

Весь второй день мы продолжали держать курс на юго-запад. Туман усилился настолько, что с кормы мы едва видели бушприт. Наше суденышко показало великолепные мореходные качества. Мы уже смирились со своим положением и настолько уверовали в его надежность, что и думать забыли о том, что нас где-то может подстерегать опасность, тем более что ветер и шторм стали понемногу стихать. Мы даже хотели поздравить друг друга с тем, что выбрались из этой передряги, как тут нас неожиданно постигла ужасная катастрофа.

Часов около семи вечера я спустился поискать в рундуке чего-нибудь съестного, как вдруг услышал сверху изумленный крик Люси. Я мигом ринулся на палубу и увидел, что она стоит у румпеля и напряженно всматривается в туман.

— Джек! — крикнула она. — Я слышала голоса. Здесь рядом кто-то есть.

— Голоса? — не поверил я. — Это невозможно. Если бы мы были у берега, мы бы слышали шум прибоя.

— Тсс, — прошептала она. — Послушай сам.

Мы стояли, изо всех сил напрягая слух, как вдруг впереди по правому борту на нас из тумана стремительно двинулся длинный ряд римских цифр, над которыми как бы парила огромная женская фигура. Времени на раздумья или реакцию уже не оставалось. Над нами навис темный силуэт, паруса наши опали, а затем выплывший из туманной мглы огромный корабль обрушился на нас, как хищник набрасывается на жертву. Инстинктивно я успел схватить висевший на румпеле спасательный пояс, одел его на Люси и, схватив ее за талию, вместе с ней прыгнул в воду.

Очень трудно описывать то, что происходило дальше. В подобных ситуациях полностью теряешь чувство времени. Возможно, минуты, а возможно — и долгие часы я плыл рядом с Люси, как только можно подбадривая ее, уговаривая положиться на спасательный пояс и не тратить силы. Она выполняла все мои указания и держалась очень стойко. Всякий раз, когда нас поднимало на гребень волны, я оглядывался в поисках нашего погубителя, но тщетно. Мы оба кричали, взывая о помощи, но ответом нам был лишь рев ветра. Я плавал хорошо, но намокшая одежда стесняла движения и тянула вниз, так что силы стали понемногу оставлять меня. Я оставался рядом с Люси, и она заметила, что я слабею.

— Держись за пояс, дорогая, что бы ни случилось, — проговорил я.

Она повернула ко мне свое прекрасное лицо.

— Если ты меня покинешь, я его сдерну.

Нас снова вынесло на гребень волны, и я оглянулся. Ничего не видно. Но чу! Что это? Я услышал какой-то режущий ухо, лязгающий звук, отличавшийся от плеска волн. Да — скрип весел в уключинах. Мы еще раз крикнули «Помогите!». Нам ответило раскатистое «Эгей!», и следующее, что мы помним, когда пришли в себя, — мы лежим в теплых и удобных подвесных койках, а вокруг — добрые и заботливые лица. Мы оба были без чувств, когда нас поднимали на борт.

Нас подобрал большой норвежский барк «Фрейя» водоизмещением в пятьсот тонн, пять дней тому назад вышедший из Бергена и направлявшийся в Аделаиду на берегах Австралии. Ничто не могло сравниться с тем радушием, с которым капитан Торбьорн и команда судна отнеслись к двум несчастным, выловленным из бурных вод Атлантики. Впередсмотрящий заметил нас, но отворачивать было слишком поздно. Они сразу же спустили шлюпку, которая после тщетных поисков совсем уже собралась возвращаться, как вдруг там услышали наш последний слабый крик о помощи.

Находившаяся на борту супруга капитана тотчас же взяла мою дорогую спутницу под свое крыло. Мы быстро и без приключений добрались до Аделаиды, где впоследствии обвенчались в присутствии госпожи Торбьорн и всех офицеров «Фрейи».

После свадьбы мы отправились в провинцию и купили там большую ферму, где по сей день живем в счастье и достатке. Вскоре через подставных лиц фирме Шоулфилда была перечислена сумма, полностью покрывавшая стоимость «Евангелины».

Весьма скоро из доставленных в Австралию британских газет мы узнали о смерти полковника Форестера, скончавшегося от черепномозговой травмы, полученной при падении с лестницы в одной из гостиниц Глазго. Люси ужасно горевала, но новые знакомства и повседневные заботы помогли ей пережить эту утрату.

С тех пор нас ничто не связывает с Англией, и мы не помышляем о возвращении на родину. Мы читаем английскую прессу и время от времени от души веселимся, заметив случайное упоминание о яхте «Евангелина» и о печальной судьбе молодой леди, пропавшей вместе с ней. Мое краткое описание реальных событий может заинтересовать тех немногих, кто еще не забыл эту давнюю историю, а также тех, кто незнаком со всеми обстоятельствами этого дела и хотел бы узнать о том, что когда-то в действительности произошло на островке Ардвоу у берегов Шотландии.