Тайна жрецов майя

Костер никак не разгорался. Люди с факелами в руках, в масках и длинных одеяниях, будто призраки, метались вокруг сваленных в груду странных предметов. Желтые, с виду безобидные языки пламени нехотя лизали их… но вдруг, словно спохватившись, с яростью метнулись ввысь, в ночную мглу тропического неба. Костер зловеще заревел. Казалось, он звал к себе, одновременно о чем-то предостерегая молчаливую, понуро-неподвижную толпу индейцев. Толпа вздрогнула, пришла в движение, однако стальное кольцо закованных в доспехи солдат, окружавших костер, остановило внезапно вспыхнувший порыв. И он угас. И снова стихла толпа, застыв в покорной неподвижности.

При ярком свете костра фигуры монахов — главных устроителей этого обычного для тех времен зрелища — стали мрачнее: на лицах и одежде плясали багровые, желто-красно-черные пятна.

Рядом с костром возвышался свежесрубленный помост. На нем в окружении пестро разодетой свиты — бархат, шелк, кружева — в высоком кресле сидел главный алькальд — наместник испанской короны на землях лишь недавно завоеванного конкистадорами полуострова Юкатан. Здесь же толпились святые отцы, а впереди, на самом краю помоста, стоял тот, кто зажег этот зловещий огонь в городе Мани — одной из древних столиц индейцев майя.

Это был местный глава францисканского ордена — первый провинциал Юкатана и Гватемалы. Его звали Диего де Ланда. Он был молод — ему исполнилось только тридцать восемь лет, а между тем духовная власть монаха распространялась над обширнейшей территорией.

Примерно за год до этого среди испанцев поползли слухи, что снова стали тайно поклоняться языческим идолам, недавно обращенные в христианство индейцы Юкатана, что среди них появились жрецы-пророки, предсказывавшие по своим еретическим книгам с какими-то непонятными знаками и рисунками скорую гибель новым хозяевам здешних земель. Провинциал Диего де Ланда не сомневался, что книги начертаны по наущению дьявольскому рукою неверных индейцев. Он знал, что следует делать, и провинциал приказал хватать всех, кто вызывал подозрение, и под пыткой добиваться у них признания в отступничестве от святой католической веры. Трибуналы инквизиции свирепствовали по всей провинции: стоны и плач, предсмертные крики умирающих, запах горелого человеческого мяса заполнили монастырские застенки в городах Юкатана.

Монахи и солдаты рыскали повсюду в поисках языческих святынь; особенно настойчиво они искали рукописи-книги, вызывавшие благоговейный трепет даже у самых преданных испанцам крещеных индейцев. Книги следовало уничтожить, сжечь, предать огню — таково было решение главы единой церковной провинции Юкатана и Гватемалы.

Среди окружения Диего де Ланды был индеец, великолепно осведомленный во всем, что касалось прошлого народа майя. Он принадлежал к знатному индейскому роду Чи и приходился внуком владыке города Мани, правившего здесь еще до прихода испанцев. При крещении ему дали христианское имя Гаспар Антонио. Так Гаспар Антонио Чи стал верноподданным католиком. Но даже он, ревностно служа испанцам, не смог убедить провинциала Ланду, что книги-рукописи сами по себе никому не угрожают, что в них лишь прошлое индейцев майя, описание древних обычаев и обрядов, астрономического календаря, записи важнейших исторических событий. Правда, Гаспар Антонио не только не отрицал, но и с нескрываемым почтением подтверждал, что рукописи содержат длинный перечень языческих богов, обрядов и праздников в их честь и иную ересь. Для Диего де Ланды именно этого было вполне достаточно, чтобы предать еретические книги вместе с другими индейскими святынями аутодафе. И 12 июля 1562 года палачи разожгли костер в городе Мани…

Преследования еретиков, сопровождавшиеся невероятными жестокостями, продолжались. «Слава» о них разнеслась далеко за пределы Юкатана. Власти вынуждены были направить на полуостров епископа Тораля, чтобы на месте ознакомиться с бурной деятельностью провинциала Диего де Ланды по «спасению душ» туземного населения. Жестокость главы местных францисканцев поразила даже этого верного служителя испанской короны и католической церкви, и епископ Тораль приказал немедленно приостановить преследование индейцев-отступников.

Диего де Ланда вскоре выехал в Испанию; ему приказали предстать перед советом по делам Индий и дать объяснения своим действиям. Но его опасения были напрасны: совет оправдал провинциала Ланду, и через несколько лет он вернулся на Юкатан — на этот раз уже в качестве епископа.

Так погибли сотни, а может быть, и тысячи рукописей индейцев майя, сожженные на костре францисканским монахом. Так погибли книги, которые, несомненно, могли помочь раскрыть многие тайны одной из величайших в мире цивилизаций — цивилизации индейцев майя. Так фанатик-монах, приведенный в ярость своим бессилием искоренить среди индейцев языческую веру, похитил у человечества историю целого народа.

Тысячи рукописей, сотни тысяч исписанных разными почерками страниц хранятся в архивах Испании. Чего только нет среди них! О чем только не рассказывают они! Сколько труда вложили в них безымянные переписчики!

День и ночь скрипели они своими гусиными перьями, записывая под диктовку или переписывая с листа доносы и жалобы, прошения и рекомендации, невероятные рассказы о правдивых историях и правдоподобные описания небылиц. Здесь и сообщения, поведанные осведомителями-индейцами, и длинные богословские рассуждения ученых-монахов, и родословная какого-нибудь туземного царька, исписавшего тысячи страниц, чтобы доказать свои права на дворянство, свое родство… с самим испанским самодержцем. Часто попадаются и бесконечные списки-описи. Их составляли трудолюбивые писцы, перечислявшие самым подробным образом, например, имущество какого-нибудь храма или монастыря, вплоть до самых мелочей, вплоть до гусиного пера, которым монах-переписчик составлял эту опись…

Сколько тайн, сколько человеческих трагедий скрывают они на своих пожелтевших от времени страницах?.. Кто заглядывал в них, кто их читал? Сколько лет, а может, столетий назад были в последний раз перевернуты их страницы? Или они недвижимо лежат с того самого дня, когда впервые попали сюда?

Иногда среди покрытых пылью книжных полок появляются странные люди. С удивительной настойчивостью и терпением бережно перелистывают они страницу за страницей сотни толстых рукописей, вглядываясь покрасневшими от усталости глазами в незнакомые почерки неведомых составителей.

Что ищут они в тысячах исписанных страниц? Может быть, описание местности, где столетия назад был спрятан сказочный клад? Или документы, чтобы получить богатое наследство?.. Эти странные люди, чем-то неуловимо похожие друг на друга, не кладоискатели и не ловцы чужих богатств. В их пристальном взгляде нет ни алчности, ни лихорадочного блеска, по которому безошибочно узнают тех, кто мечтает разбогатеть по случаю.

Но кто же они?..

Аббат Шарль Этьен Брассер де Бурбур — известный французский американист — словно зачарованный смотрит на манускрипт, еще минуту назад лежавший на одной из полок библиотеки Мадридской академии истории в груде точно таких же неприметных тетрадей. Он читает и перечитывает название:

Дрожащей рукой Брассер де Бурбур переворачивает страницу:

В первое мгновение он ничего не понимает: имя автора… год 1566-й… Все совпадает, но… что-то смущает его…

Он внимательно перечитывает название манускрипта и, наконец, замечает то, что ускользнуло от его сознания, чего он попросту не понял: «…извлеченное из сообщения, которое написал брат Диего де Ланда…»

Значит, это не оригинал рукописи епископа Ланды, о которой упоминают испанские историки XVI и XVII веков и которая вот уже два столетия считалась навсегда утерянной? Но тогда что это? Очередная неудача или?..

Пальцы не слушаются. С огромным трудом, словно тяжелые каменные плиты, переворачивают они страницы рукописи. Вот начало:

«Юкатан не остров и не мыс, выступающий в море, как полагали некоторые, а часть материка. Ошибались из-за мыса Коточ, который образует море, входящее через проход Ассенсьон в бухту Дульсе, и из-за мыса, который образует Ла Десконосида с другой стороны, по направлению к Мексике, перед тем, как прибыть в Кампече, или из-за обширности лагун, образуемых морем, входящим через Пуэрто-Реаль и Дос Бокас…»

Текст читается с трудом. Глаза не привыкли к замысловатым закорючкам. Да и тот, кто выводил их на бумаге, еще не устал — он только начинает свой долгий тяжелый труд и поэтому старается поразить будущего читателя вычурной красивостью своего почерка.

Брассер де Бурбур переворачивает страницу, не дочитав ее до конца:

«…Эта провинция на языке индейцев называется „у луумил куц йетел кех“, что означает „страна индюков и оленей“; они называют ее также „Петен“, что означает „остров“, так как их вводят в заблуждение упомянутые бухты и заливы…»

Сомнений нет — текст староиспанский, по-видимому середины XVI века. Об этом красноречиво свидетельствует построение фраз: они кажутся неуклюжими, слишком длинными и в то же время как бы обрубленными с обоих концов.

Перевернута еще одна страница:

«…Первыми испанцами, приставшими к Юкатану, были, как говорят, Херонимо де Агиляр, родом из Эсихи, и его спутники…»

Замелькали имена испанских конкистадоров. Чаще других — Франсиско Монтехо, первого губернатора Юкатана. Здесь можно не задерживаться! О нем и так немало известно. Дальше, дальше… Теперь страницы не кажутся тяжелыми; они легкие, совсем легкие…

Что это?.. «…брат Франсиско Тораль…» Интересно! Скорее назад. Здесь может что-то быть.

«…Хотя эти люди были просвещены в религии, а юноши преуспели (в учении), как мы говорили, они были совращены (снова) жрецами, которых имели в своем идолопоклонстве, и сеньорами и возвратились к почитанию идолов и жертвоприношениям не только курениями, но и человеческой кровью.

Вследствие этого братья сделали расследование, попросили помощи у главного алькальда и схватили многих. Их подвергли суду, и было устроено аутодафе, на котором многие попали на эшафот и были одеты в позорные колпаки, острижены и подвергнуты бичеванию, а другие одеты в санбенито на определенное время. Некоторые от огорчения повесились, обманутые демоном, но в общем все проявили много раскаяния и желания стать добрыми христианами.

В это время прибыл в Кампече брат Франсиско Тораль, францисканец, родом из Убеды, который до этого 20 лет находился в Мексике и пришел в качестве епископа Юкатана…»

Как странно описаны те страшные события 12 июля 1562 года! Столь невозмутимо спокойно, по-деловому о них мог рассказать только один человек, тот, кто сам организовал избиение индейцев и уничтожил священные реликвии майя, предав их аутодафе. Правда, в названии и в некоторых местах рукописи автор упоминает свое имя, скромно называя себя «брат Ланда», но, пожалуй, приведенное высказывание куда более достоверно свидетельствует о том, что автором сообщения действительно был провинциал, а позднее епископ Юкатана Диего де Ланда. Конечно, нужно будет сотни раз прочесть эту рукопись, изучить каждую страницу, чтобы окончательно решить, кто именно написал этот труд, однако уже сейчас ясно одно: рукопись не фальсификация, она имеет самое непосредственное отношение к Диего де Ланде!..

Волнение Брассера де Бурбура не было напрасно. Находка означала великую удачу — вернее, закономерный результат настойчивых поисков французского аббата и ученого: манускрипт хотя и не был оригиналом, но оказался подлинной копией рукописи Ланды, правда сильно сокращенной. Рукопись открывала след, который вел к древним майя. Идя по нему, можно было проникнуть в глубь истории этого великого народа. По иронии судьбы этот след, эту «тропинку» отдавал в руки человечества тот, кто уничтожил важнейшие документы для изучения истории народа майя — их рукописи.

Диего де Ланда сжег рукописи майя в 1562 году. Брассер де Бурбур обнаружил манускрипт через триста лет, в 1863 году, однако потребовалось еще сто лет — целый век! — прежде чем выяснилось, что находка Брассера де Бурбура действительно открыла перед учеными возможность пойти по тому следу, который оставил в своем «Сообщении о делах в Юкатане» францисканский монах.

Обнаруженный Брассером де Бурбуром манускрипт был копией составленного Ландой «Сообщения о делах в Юкатане», переписанной с должным старанием тремя неизвестными писцами в 1616 году. Она хорошо сохранилась, сравнительно легко читалась, и, хотя переписчики допустили (очевидно, сознательно) ряд сокращений, к счастью, они сохранили наиболее ценные части оригинала, в том числе очень важный для нашего рассказа список 27 алфавитных знаков, которыми, по словам Ланды, пользовались писцы древних майя.

В своем сообщении Ланда дал огромную и ценнейшую информацию об индейцах майя. Она помогла и продолжает помогать сегодня раскрывать многие тайны их великой цивилизации.

Правда, есть немало оснований предполагать, что подлинным автором или по крайней мере соавтором сообщения является уже упомянутый нами индеец Гаспар Антонио Чи — главный «консультант» по делам майя не только самого Ланды, но и многих других испанцев, которые неоднократно упоминают его имя в своих сообщениях того периода. Однако нет (или не сохранилось) ни письменных, ни устных свидетельств, которые подтверждали бы с должной достоверностью такое предположение, и поэтому Ланда имеет полное право единолично претендовать на авторство сообщения — основного, наиболее полного и при этом весьма точного документа о древних майя.

Не вызывает сомнений, что Ланда действительно был выдающимся знатоком индейцев майя и их удивительной цивилизации. Но это еще больше отягощает его вину за бесчеловечное обращение с индейцами и уничтожение бесценных сокровищ их древней культуры. Подобному «деянию» католического монаха нет и не может быть оправданий!

В «Сообщении о делах в Юкатане» Ланда записал легенды о прошлом майя. Многие из них, очищенные от двойной мистической приправы — майя и католической, легли в основу хронологии и истории майя. Он рассказал о быте, обычаях и религии этого народа, о том, чем питались майя, как одевались и что строили, чему радовались и отчего печалились; как женились, воспитывали детей и хоронили умерших; он описал их ремесла, торговлю, земледелие и даже правосудие. Но больше всего внимания Ланда уделил разоблачению их еретической веры. Его подробные, хотя и тенденциозные — ведь он был католическим монахом, — записи довольно полно раскрывают духовный мир майя — мрачный и откровенно жестокий во всем, что касалось их религии, даже если сделать скидку на тенденциозность францисканского монаха.

Ланда помог понять и изучить на основе собранного в сообщении богатейшего материала систему летосчисления и календаря майя, их счета, который, кстати сказать, был двадцатеричным. В результате календарные знаки как в рукописях, так и на других памятниках культуры майя сравнительно легко поддались расшифровке (перед исследователями ведь был не такой уж сложный календарно-цифровой код, которому соответствовали даты и числа, а не древний язык) и стали достоянием не только ученых.

Наконец, Ланда дал довольно подробное, хотя и путаное, описание письменности майя и записал «алфавит», ставший впоследствии знаменитым. Конечно, Ланда не предполагал, что три столетия спустя вокруг «алфавита» возникнут ожесточенные споры и зародится полемика длиною в целый век; что его «алфавит» будет порождать надежды и с одинаковой легкостью убивать их; вызывать страстные дискуссии, доходящие порой до откровенной ругани в среде ученых мужей, и заставит сесть за дешифровку письменности майя как маститых ученых, так и совсем еще юных студентов и даже школьников…

Иными словами, Диего де Ланда и его «Сообщение о делах в Юкатане» сегодня, как и сто лет назад, стоят в центре всех исследований, которые связаны с историей и культурой древних народов Америки. Именно поэтому найденный Брассером де Бурбуром в испанских архивах манускрипт столь сильно взволновал ученых. Но больше всего их обрадовал так называемый «алфавит Ланды».

Однако разве Ланда не уничтожил все рукописи майя и тем самым не «обезвредил» составленный им самим «алфавит»?

К счастью, от костров испанской инквизиции чудом все же уцелели три ставшие уникальными рукописи майя. Кроме того, на древних архитектурных сооружениях этого великого народа-строителя были обнаружены многочисленные знаки, высеченные на камнях либо вылепленные на гипсовых барельефах, весьма схожие с теми, что заполняли рукописи. Во время раскопок, которые к моменту открытия Брассера де Бурбура весьма робко, но все же велись на развалинах древних столиц, крупных центров и больших и малых городищ майя, археологи нашли высокие продолговатые камни — стелы, сплошь разукрашенные теми же таинственными знаками. Надписи попадались и на пластинах, статуэтках и других мелких украшениях. Словом, к концу XIX века накопилось немало текстов майя.

Казалось, что теперь перед учеными стояла предельно ясная задача: пользуясь «алфавитом Ланды», который к тому же дает в своем сообщении три примера написания с его помощью слов, прочесть древние рукописи и другие тексты. Но первые же попытки решить столь простую на вид задачу потерпели провал.

Первым приступил к чтению знаков письма майя сам Брассер де Бурбур. И он действительно «прочел», но только не знаки, а то, что ему хотелось. «Ожившие вулканы… содрогание земли… извержение лавы…» (в «переводе» Брассера де Бурбура, который был страстным сторонником существования и гибели от катастрофы мифической Атлантиды) впоследствии оказались… лишь списком дней из календаря майя!

Подобных «переводов» появилось немало; они делались как с помощью «алфавита Ланды», так, впрочем, и без него. Рекорд фантазерства принадлежит французу Ле Плонжону: он умудрился объявить «космогонической поэмой», повествующей (конечно, на языке майя) о гибели Атлантиды, названия букв греческого алфавита — альфа, бета, гамма и т. д.!

Правда, серьезные ученые сразу же отвергали подобные дилетантские «открытия» незадачливых дешифровщиков.

Уже в 1881 году знаток древневосточных письмен Леон де Рони предпринял первое серьезное изучение письма майя. Сделав предположение, что письмо майя является иероглифическим, то есть аналогичным древним иероглифическим письменам Китая, Египта, Вавилона, он стал искать в нем три типа знаков, являющихся теми «китами», на которых держится любое иероглифическое письмо: идеографические, передающие корни слов; фонетические, передающие один слог или один звук; ключевые, или детерминативы, — знаки, которые употребляются для пояснения смысла слова, хотя сами не читаются. Например, слово «лев» может служить для обозначения животного и собственного имени; благодаря знаку-детерминативу читатель определит, о чем именно идет речь.

Используя знаки «алфавита Ланды» и остроумно комбинируя их с материалами рукописей, де Рони удалось обнаружить знаки-идеограммы для названий цветов, найти иероглифы, обозначающие четыре стороны света. Более того: он показал, что в письме майя были фонетические (то есть алфавитные или слоговые) знаки, и привел пример слова, записанного такими знаками: куц(индюк).

Работы Леона де Рони продолжил американский ученый Сайрус Томас, однако вместо ключа к дальнейшей дешифровке письма майя их усилиями невольно был создан крепкий замок, который замкнул двери перед несколькими поколениями исследователей, пытавшихся проникнуть в тайну письма. Дело в том, что и де Рони и особенно Сайрус Томас допустили массу ошибочных и произвольных толкований знаков.

Это было связано в первую очередь с тем, что, как ни старались переписчики рукописи Ланды, они все же сильно исказили знаки «алфавита», и отождествить их с древними иероглифами было чрезвычайно трудно. Именно поэтому оба ученых допустили серьезные палеографические ошибки.

Случилось так, что эти досадные сами по себе ошибки сыграли роковую роль в исследовании письменности древних майя. Они послужили лишь для доказательства правоты тех исследователей, которые отрицали существование у майя иероглифического письма, передающего звуковую речь. Ошибочное определение рисунка знаков породило утверждение, что письмена майя нельзя читать, как, скажем, древнеегипетские или китайские иероглифы, ибо им не соответствуют какие-либо единицы языка, а можно лишь толковать тот или иной знак. Следовательно, говорили эти ученые, письмо майя является иконографическим, то есть каждый знак или группа знаков — это «икона», изображение чего-то совершенно конкретного, а раз так, толкование одного знака ни на йоту не поможет толкованию другого.

Их идейным вождем стал американский профессор Эрик Томпсон, многие годы, вплоть до самых последних лет, считавшийся непререкаемым авторитетом в науке о древних майя и их письме. Он громил любую попытку доказать, что письменность майя иероглифическая, используя для этого ошибки своих оппонентов, главным образом в палеографии, иными словами, в умении правильно определить рисунок знака или их сочетания. Томпсон категорически заявлял, что расшифровка новых знаков в письменности майя не упрощает задачу толкования остальных, как это бывает, например, в письме, где употребляется алфавит, или в кроссворде. Он безапелляционно объявил, что Ланда ошибся в попытке получить алфавит майя у своего «консультанта», ибо знаки майя обычно передают слова, изредка, может быть, части сложных слов, но, решительно настаивал Томпсон, не буквы алфавита.

Даже крупный американский лингвист, один из пионеров современного языкознания, Бенджамен Ли Уорф, выступивший против этого категорического и безапелляционного суждения своего соотечественника, был подвергнут уничтожающей «критике» Томпсона. На работах Уорфа был поставлен крест. К сожалению, он допустил серьезные палеографические ошибки в своей попытке на практике доказать, что письмо майя было иероглифическим и передавало звуковую речь, а не набор разрозненных знаков-ребусов, что и предопределило финал научной баталии.

След, который нашел Брассер де Бурбур, на этот раз, казалось, был утерян окончательно.

Перед вами рукопись на неизвестном языке. Вернее, вы еще не знаете, так ли это, а только предполагаете, что стройные ряды и колонки тщательно выведенных замысловатых знаков и значков, разноцветных рисунков и орнаментов являются рукописью. Иногда проходят годы и даже десятилетия — история знает такие примеры, — прежде чем предположение превращается в уверенность, в твердое убеждение, непоколебимую веру, что это действительно рукопись.

Молодой дешифровщик, впрочем пока только он один называет себя так, уже в который раз вглядывается в серо-белые листы фотобумаги, на которых изображены страницы рукописей. Их, рукописей, только три.

Одна хранится в Дрездене. На длинной полосе бумаги, сделанной из луба фикуса и сложенной складками, наподобие веера или мехов у гармошки, волосяной кисточкой на 74 страницах нанесены таинственные знаки и непонятные рисунки. Другая рукопись, хранящаяся в Мадриде, состоит из двух фрагментов — всего 112 страниц — и также сложена складками, однако у нее нет начала, это сразу видно, нет и конца. В еще худшем состоянии рукопись, найденная Леоном де Рони в архивах парижской библиотеки. Это даже не рукопись, а фрагмент из 24 страниц, к тому же сильно поврежденный.

И все. Все, что уцелело от костров испанской инквизиции, уничтоживших четыреста лет назад рукописи индейцев майя.

С чего начать? Как подступиться к ним? Как заставить заговорить этих древних свидетелей выдающейся цивилизации Американского континента? А может быть, американский профессор прав, и они вообще не умеют говорить?

Тогда, много лет назад, выпускник Московского университета Юрий Кнорозов не мог дать ответа на эти и еще многие другие вопросы, возникавшие у каждого, кто хоть раз увидел рукописи майя. Он знал многое — вернее, почти все, что было опубликовано в мировой печати об этих манускриптах, вот уже почти столетие плативших черной неблагодарностью — молчанием всем тем, кто стремился проникнуть в их тайну.

Он изучил древние письмена Старого Света, тщательно присматриваясь к особенностям иероглифики китайцев и древних египтян; он искал социально-исторические причины возникновения письма у народов, которые прошли примерно тот же исторический путь, что и майя. Он был лингвистом, историком и еще… Он считал, что гуманитарные науки следует вывести на уровень точных наук, и много думал о новом открытии, которое несправедливо оскорбили люди, не сумевшие или не пожелавшие разобраться в этом дерзновенном полете человеческой мысли, приклеив ему ярлык мракобесия… Да, он думал о кибернетике, о возможностях ее применения в лингвистике, о совершенно невероятном на первый взгляд сочетании «думающих» машин с наукой языкознания… Это была мечта, но мечта, построенная на строгом научном анализе молодого ученого, понимавшего, какой невероятно тяжелый труд ждет его впереди, сколько препятствий ему придется преодолеть, сколько неудач и разочарований поджидает его.

Однако он знал, он непоколебимо верил, что рукописи можно заставить заговорить. Только вот как?..

Шел 1950 год.

Они пришли с севера, и даже слово «север» — «шаман» на их языке — связано с понятием «древний», «оставшийся позади». Трудно сказать с достоверностью, сколько тысячелетий назад индейцы майя заселили вначале земли Гватемалы и Гондураса, а затем и полуостров Юкатан. Скорее всего это случилось в первом тысячелетии до нашей эры, и с тех давних пор их история, их культура, вся их жизнь связаны с этой опаленной солнцем, залитой тропическими ливнями, заросшей непроходимой буйной растительностью, затопленной болотами землей.

На этой земле сегодня проживает около двух миллионов человек, принадлежащих к большой языковой семье майя — кичэ^[1]. Они потомки тех, древних майя.

Здесь обнаружено более ста остатков больших и маленьких городов и городищ, развалин величественных столиц, сооруженных древними майя. А сколько их еще скрывают заросли сельвы от любопытного взгляда человека?

Странно звучат их названия: Тик’аль, Копан, Майяпан, Паленке…^[2]

Они возникли в разное время; разной была их судьба, хотя сейчас все они одинаково лежат в развалинах. Их безжизненные камни, разукрашенные причудливыми узорами, великолепными фресками, барельефами и скульптурами, не хотят отдавать свои сокровенные тайны. Они словно говорят: «Смотрите, любуйтесь нашим былым величием и красотой, но вы никогда, никогда не узнаете тайну нашего взлета и падения, нашей гибели, нашего начала и конца…»

И действительно, многое еще остается неразгаданным в истории этой удивительной и неповторимой цивилизации. Возьмем хотя бы само слово «майя». Ведь мы даже не знаем, что оно обозначает, как появилось на свет и попало в наш лексикон. Впервые в литературе оно встречается у Бартоломе Колумба, когда он описывает встречу своего легендарного брата Христофора — первооткрывателя Америки с индейской лодкой — каноэ, приплывшей «из провинции, называемой майя». По одним источникам периода испанской конкисты, название «майя» применялась ко всему полуострову Юкатан, что противоречит приведенному в сообщении у Ланды названию страны — «у луумил куц йетел кех» («страна индюков и оленей»). По другим источникам, оно относилось лишь к сравнительно небольшой территории, центром которой была древняя столица Майяпан. Высказывались также предположения, что термин «майя» был именем нарицательным и возник из презрительной клички «ахмайя», то есть «бессильные люди». Впрочем, есть и такие переводы этого слова, как «земля без воды», что, несомненно, следует признать простой ошибкой.

Однако в истории древних майя остаются до сих пор нерешенными и куда более важные вопросы. И первый из них — вопрос о времени и характере заселения народами майя территории, на которой оказались сконцентрированы основные очаги их цивилизации в период ее наивысшего расцвета, обычно называемого Классической эпохой (II–X века)^[3]. Многочисленные факты говорят, что их возникновение и стремительное развитие происходили повсеместно и почти одновременно. Это неизбежно приводит к мысли, что майя, по-видимому, к моменту прихода на земли Гватемалы, Гондураса, Чиапаса и Юкатана уже обладали достаточно высокой культурой. Она была единой по своему характеру, и это служит подтверждением, что ее формирование должно было происходить на сравнительно ограниченной территории. Оттуда, с этой территории, майя тронулись в далекий путь не как дикие племена кочевников, а как носители высокой культуры (или ее зачатков), которой предстояло в дальнейшем, уже на новом месте, расцвести в выдающуюся цивилизацию.

Почему было предпринято это «великое переселение», можно лишь догадываться. Прибегая к историческим аналогиям, следует предположить, что оно не носило добровольного характера, ибо, как правило, переселения народов являлись результатом ожесточенной борьбы с нашествиями кочевников-варваров.

Несколько иначе обстоит дело с вопросом, откуда могли прийти майя. Не вызывает сомнений, что они должны были покинуть центр весьма высокой и обязательно более древней культуры, чем сама цивилизация майя. И действительно, такой центр был обнаружен на территории нынешней Мексики. В нем сосредоточены остатки так называемой ольмекской культуры, найденные в Трес Сапотесе, Ля Венте, Веракрусе и других районах побережья Мексиканского залива. Но дело не только в том, что культура ольмеков самая древняя на территории Америки и, следовательно, она «старше» цивилизации майя. Многочисленные памятники ольмекской культуры — застройки культовых центров и особенности их планировки, типы самих сооружений, характер оставленных ольмеками письменных и цифровых знаков и иные остатки материальной культуры — убедительно свидетельствуют о родстве этих цивилизаций. Возможность такого родства подтверждается и тем, что поселения древних майя с вполне сложившимся обликом культуры появляются повсеместно в интересующем нас районе именно тогда, когда внезапно обрывается активная деятельность религиозных центров ольмеков, то есть где-то между III–I веками до нашей эры.

Казалось бы, все предельно ясно, но и сегодня мы не можем с абсолютной уверенностью назвать древних майя прямыми наследниками культуры ольмеков, как бы заманчиво и на первый взгляд достоверно не выглядело это. Современная наука о майя не располагает необходимыми данными для такого утверждения.

Более того, недавние исследования некоторых важных очагов археологической зоны майя принесли совершенно неожиданные результаты. Они дают известные, хотя и не бесспорные, основания для выдвижения новых гипотез о времени заселения древними майя территории, на которой развивалась их культура Классической эпохи. На основе этих данных были высказаны предположения, что майя или даже протомайя появились в горных районах Гватемалы и Гондураса значительно раньше, чем наступил расцвет ольмекской культуры. Если это предположение получит неопровержимое доказательство, оно не только поставит под сомнение прямое родство культур ольмеков и майя, но и потребует полного пересмотра характера «взаимоотношений» между важнейшими цивилизациями Мексики, включая Юкатан. Последнее и решающее слово за дальнейшими археологическими раскопками и тщательным анализом остатков материальной культуры. Сейчас же все, что мы знаем об ольмеках и древних майя, не дает достаточно веских оснований сомневаться в родстве (во всяком случае, косвенном) между этими наиболее интересными культурами Америки.

То, что наши знания о начальном периоде истории древних майя, от которого нас отделяют тысячелетия, не отличаются желательной точностью и абсолютной достоверностью, не представляется чем-то исключительным — подобных примеров в исторической науке довольно много. Но нам так же мало известно и о более близких временах из их истории. Мы не можем с достоверностью говорить даже о событиях, сотрясавших сравнительно недавно обширные территории, заселенные индейцами майя. Почему, например, в конце IX века нашей эры были почти одновременно покинуты и разрушены грандиозные религиозные центры Классической эпохи? Что послужило причиной этого внезапного ухода майя с насиженных мест в Гватемале, Чиапасе и Юкатане?

Огромные пирамиды, храмы и дворцы Тик’аля, Вашактуна, Копана, Паленке и других городов Классического периода, на строительство которых были израсходованы невероятные духовные и физические усилия, по сей день хранят следы разрушений, нанесенных человеческой рукою. Но чьей была эта рука-разрушитель? Чужеземца-победителя? Или родственных майя варварских племен, предпринявших «великое переселение»? Или то была рука безжалостно эксплуатируемого раба? А может быть, вспышка неизвестной дотоле болезни, опустошившей целые города и крестьянские селения, заставила майя уйти оттуда? Или голод, вызванный засухой либо тропическими ливнями, уничтожившими поля кормильца-маиса? Но ведь могли быть и иные причины. Например, восстания крестьян, доведенных до крайности бесконечными поборами, благодаря которым правители и жрецы утоляли свое тщеславие, возводя бессмысленно-гигантские пирамиды и храмы.

Правда, чем выше была пирамида, тем «ближе» к богам находились храмы и молившиеся в них жрецы. Да и соседям становилось не по себе при виде устрашающе громадных сооружений! Но от этого строителям майя не становилось легче. Они не знали металла, не постигли тайны вращающегося круга-колеса, у них не было вьючных животных, и все делалось голыми руками в самом прямом смысле этих слов. Голыми руками они построили гигантский архитектурный ансамбль Тик’аля, одна из многочисленных пирамид которого, так называемая «пирамида IV», имела семидесятиметровую высоту! Такое могло оказаться не под силу даже самому трудолюбивому народу. И народ восстал. Он перебил ненасытных правителей и жрецов и ушел искать «землю обетованную».

Так могло случиться еще и потому, что «подсечно-огневой» способ ведения сельского хозяйства, которым пользовались майя, быстро истощал земли. Каждые четыре-пять лет крестьянам приходилось снова и снова выжигать леса под новые участки посевов кукурузы, ибо для естественного восстановления плодородия старых участков требовались десятилетия. Постепенно поля крестьян «уходили» все дальше и дальше от городов. Доставка продуктов становилась все труднее, а свободных рабочих рук все меньше. Жрецы же и правители не только не умеряли свои «аппетиты», а наоборот, каждый из них стремился превзойти предшественников величием и грандиозностью построенных им самим сооружений, заставляя ради этого работать на пределе «экономическую машину» страны, пока однажды она не взорвалась…

Странно звучат названия городов древних майя: Тик’аль, Вашактун, Копан, Майяпан, Паленке… Они манят к себе тех, кто хочет заглянуть в их таинственное прошлое…

Узкая неровная дорога змейкой бежит по холмистой местности, лениво поднимающейся в гору. Машину бросает из стороны в сторону, особенно на поворотах. Скорость невелика, и поэтому даже на ходу в машине невыносимо жарко. Крутой подъем, левый вираж, и мы въезжаем на постепенно расширяющуюся площадку-террасу. Одной своей стороной она упирается в горы; другая обрезана кромкой глубокого обрыва.

Прямо перед нами на высоком искусственном холме (метров десять, не меньше) — прямоугольной платформе стоит величественный «дворец», вернее, то, что сохранилось от его многочисленных галерей, коридоров и лестниц, соединявших и разделявших четыре различных по своим размерам внутренних двора. В одном из них, юго-восточном, возвышается огромная четырехэтажная башня. Любопытно, что каменная лестница, которая ведет к ее верхним этажам, начинается не во дворе, а лишь с первого этажа, являющегося массивным основанием почти квадратной башни. Может быть, древние майя пользовались подставной лестницей, чтобы подниматься туда? Нам же приходится взобраться на широкую стенку, примыкающую к башне (очевидно, пристройка более позднего периода), чтобы попасть к лестнице.

Обливаясь потом, поднимаемся по крутым ступенькам на четвертый этаж. На его широкой площадке стоит массивная каменная скамья. Кто и зачем установил ее здесь? Быть может, воины правителя Паленке следили отсюда за лежащей внизу бескрайней равниной — она просматривается с башни на десятки километров, — чтобы своевременно заметить и предупредить о приближении боевых отрядов других племен и народов, влекомых богатством и славой Паленке и не раз вторгавшихся в эти земли? Или главной заботой было неусыпное наблюдение за крестьянскими поселениями, разбросанными внизу, у подножья гор? Ведь в истории народа майя известны восстания бедноты!

Но башня скорее всего была построена с иной целью, хотя одновременно она могла служить и сторожевой. Это своеобразная обсерватория, и на массивной каменной скамье по ночам сидели жрецы-астрономы, наблюдавшие за движением небесных светил и звезд.

То, что древние майя познали в астрономии, просто потрясает. Лунный месяц, высчитанный жрецами-астрономами Паленке, равен 29,53086 дня, то есть он длиннее фактического (29,53059 дня), высчитанного при помощи современной точнейшей счетно-вычислительной техники и астрономического оборудования, всего лишь на 0,00027 дня. Столь поразительная точность отнюдь не случайная удача жрецов Паленке. Жрецы-астрономы из Копана — другой столицы древних майя Классической эпохи, отделенной от Паленке сотнями километров непроходимой сельвы, — достигли не меньшего: их лунный месяц короче фактического на 0,00039 дня!

Для майя астрономия была не абстрактной наукой. В условиях тропиков, где нет резко обозначенных природой времен года и фактически всегда долгота дня и ночи остается почти неизменной, астрономия служила практическим целям. Благодаря своим астрономическим познаниям жрецы сумели высчитать продолжительность солнечного года. Они увековечили столь необходимые данные, записав их своими иероглифами на камне: 365,2420 дня! Иными словами, календарь, которым пользовались древние майя, точнее нашего современного календаря на 0,0001 дня!^[4]

Год делился на восемнадцать месяцев; каждый месяц соответствовал определенным сельскохозяйственным работам: подысканию нового участка под посевы, рубке леса, его выжиганию, посеву ранних и поздних сортов кукурузы, сгибанию початков кукурузы, чтобы защитить их от дождя и птиц, сбору урожая и даже уборке зерен в хранилища.

Летосчисление майя велось с некоей мифической нулевой даты. Она соответствует, как высчитали современные ученые, 5 041 738 году до нашей эры! Известна также начальная дата хронологии майя, но и ее, несомненно, также следует отнести к числу легендарных — это 3113 год до нашей эры.

С годами календарь майя становился все сложнее и сложнее. Все больше и больше терял он свое первоначальное значение практического пособия по сельскому хозяйству, пока, наконец, не превратился в руках жрецов в грозный и весьма действенный инструмент мрачной и жестокой религии.

Однако мы отвлеклись от главной цели нашей поездки, а с календарем майя нам еще предстоит познакомиться более подробно.

…«Дворец» в Паленке имеет не только башню, но и подземелье: параллельные подземные галереи с помощью трех лестниц соединяют наружные помещения «дворца»; есть выход за его пределы с южной стороны. Галереи полностью лишены естественных источников освещения. В некоторых из них стоят каменные столы, похожие на алтарь.

Зачем они были построены? Для чего служили? Сейчас это трудно установить. Может быть, здесь жили жрецы, ибо верхние помещения «дворца» сооружены скорее всего для важных религиозных обрядов, а не для жилья. Они сплошь покрыты украшениями. Повсюду — на стенах, потолках, колоннах, в нишах и даже на ступеньках лестниц (!) — сохранились остатки великолепных барельефов и фресок. Трудно представить себе, каким чудом искусства выглядел «дворец» в период расцвета Паленке.

Со стен «дворца» хорошо видны остальные сооружения Паленке. Они со всех четырех сторон окружают «дворец». Зодчие майя расположили их на таком расстоянии друг от друга и от «дворца», что можно без помех любоваться изящной красотой каждого сооружения. Почти все они гордо возвышаются на высоких пирамидах, и кажется, будто чьи-то гигантские руки протянули их к вам на невидимых ладонях. Это храмы «Солнца», «Креста», «Креста с листьями», «Льва», «Графа» и другие постройки, сложенные из белого камня талантливыми руками древних строителей. Есть здесь и площадка для игры в мяч — спорт у майя носил ритуальный характер — и подземный канал-акведук, подводящий воды ручья Отолюм почти вплотную к платформе «дворца». Акведук построен из больших каменных плит; высота его превышает три метра. В период тропических ливней он, несомненно, служил водоотводным каналом.

Однако наиболее интересное сооружение Паленке — Храм надписей.

Он стоит на гигантской пирамиде, тыльная сторона которой опирается на крутой склон высокой горы. В ясную погоду белокаменная пирамида, увенчанная храмом, видна с равнины за многие километры. Более семидесяти высоких ступеней нужно пересчитать ногами, чтобы добраться до верхней платформы, на которой покоится храм. Стены храма когда-то были украшены огромными плитами, сплошь покрытыми многочисленными барельефами необычайной выразительности и реализма и иероглифическими надписями; отсюда название храма. Надписи помогли установить несколько дат, одной из которых был 692 год. (Паленке относится к Поздней классической эпохе.)

Мексиканские археологи, работавшие в Паленке в 1949 году, обратили внимание на необычное покрытие пола в храме. Оно состояло из хорошо отшлифованных плит; некоторые из них выделялись своими огромными размерами. В центральной комнате храма — обычно это главное помещение — в одной из плит ясно виден двойной ряд небольших отверстий, закупоренных, правда не наглухо, каменными пробками. Более того, массивные стены храма не лежали на полу, а уходили вглубь. Это позволило сделать предположение, что под каменным настилом может находиться какое-то сооружение. Плиту подняли и под ней обнаружили потайную камеру со ступеньками, уходящими вниз. Вернее, археологи увидели только одну ступеньку, да и то засыпанную землей и камнями. Начались раскопки…

Мы спускаемся по лестнице, уходящей в глубь пирамиды. Кажется, что она почти вертикально падает вниз. Невероятно трудно заставлять себя опускать ногу на каждую нижнюю ступень, которым к тому же нет конца: «…пять, шесть, семь… — считаем про себя, — двадцать, двадцать одна…» Ступени высокие и влажные от сырости. Наконец внизу появляется площадка. Движения становятся уверенней, и, когда до площадки остается две-три ступени, хочется сбежать по ним, но… это не конец спуска, а только поворот направо и опять те же мокрые огромные каменные уступы-монолиты, которые лишь из вежливости и уважения к древним строителям можно именовать лестницей.

Только теперь понимаешь, почему мексиканским археологам потребовалось четыре сезона, чтобы добраться до конца лестницы. Сколько тонн камня и земли пришлось им извлечь на поверхность, чтобы расчистить путь!

Лестница заканчивается небольшим коридором, в конце которого археологи обнаружили сложенные в ящики предметы подношения: глиняную посуду из-под пищи, раковины, заполненные красной краской, серьги и другие украшения из яшмы и одну крупную жемчужину. А за невысокой стеной, вернее — барьером, лежали истлевшие останки пяти или шести юношей. Дальше пути не было. Однако, внимательно изучив стены, археологи увидели на облицовке левой стены ясно вычерченный контур небольшой треугольной плиты. По всей вероятности, это был вход, но куда он вел и что скрывалось за плитой?

Треугольную плиту удалось извлечь из стены 15 июня 1952 года.

Рассказ первый Смерть Великого

…Треугольную плиту мексиканским археологам удалось извлечь из стены 15 июня 1952 года. То, что было обнаружено за ней, поразило весь ученый мир, занимающийся изучением древних американских культур. За треугольной плитой находилась огромная камера, вернее — склеп весьма внушительных размеров: 9 метров длиной, 4 — шириной и 7 — высотой. Стены склепа были украшены гипсовыми барельефами; девять богато разодетых фигур, по-видимому, символизировали Владык ночи — божества майя из подземных миров.

Внизу лежала гигантская плита (длина — 3,80 метра; ширина — 2,20; толщина — 0,25). В первый момент плиту приняли за украшенный резным орнаментом и рисунками пол, однако между плитой и стенками склепа оставалось сравнительно большое пространство — чуть меньше метра. Заглянув туда, археологи убедились, что перед ними не пол, а действительно плита, прикрывающая какое-то странное продолговатое сооружение: своей формой оно напоминало лежащий на полу кувшин с широким горлышком, разрезанный вдоль и пополам. Больших трудов стоило поднять плиту. И вот тогда-то мексиканские ученые увидели самое главное: под плитой находился саркофаг, а на дне его лежал скелет крупного мужчины лет сорока-пятидесяти, покрытый драгоценностями из яшмы. Изнутри саркофаг был выкрашен красной краской.

Краска лежала также на костях и украшениях — по-видимому, умерший был завернут в красное покрывало, и, когда оно истлело, краска осела на сохранившиеся останки и украшения.

На умершем была диадема и множество других украшений из яшмы: серьги, несколько колье, нагрудный знак, браслеты, каждый из которых состоял из двухсот зерен, кольца на всех пальцах. В руках скелет «держал» четки.

Лицо умершего было покрыто мозаичной маской из нефрита, с глазами из раковин и зрачками из обсидиана.

В саркофаге и под ним находились многочисленные предметы обихода, несомненно оставленные для загробной жизни, несколько статуэток, в том числе из яшмы, и две великолепные человеческие головы из гипса. Без сомнения, они были где-то выломаны, прежде чем попали в склеп. По-видимому, покойный особенно любил именно эти две скульптуры, что свидетельствует о его весьма изысканном вкусе. Зная об этом, люди оказались настолько щедры к умершему, что сломали скульптуру и отдали ему гипсовые головы в вечное владение.

Теперь стала понятна последовательность когда-то разыгравшихся здесь событий: установив плиту и замуровав треугольным камнем вход в склеп, жрецы принесли в жертву несколько юношей, чтобы они сопровождали усопшего в его загробной жизни, а потом коридор и вся огромная лестница были наглухо засыпаны камнями и землей, чтобы никто не мог проникнуть туда. Однако умершего настолько высоко чтили (по крайней мере жрецы), что вдоль всей лестницы, от склепа до вершины пирамиды, была проложена тоненькая змейка из смеси извести, которая как бы соединяла последний приют умершего — склеп и храм, давая тем самым возможность живым и мертвому поддерживать между собой постоянный «контакт».

Кем он был? Правителем древнего Паленке или жрецом? А может быть, и тем и другим, это бывало в истории древних майя. Диего де Ланда писал, правда, что обычно при погребении жрецов вместе с их телом клали и книги. К сожалению, в саркофаге не оказалось рукописей майя, однако это еще не доказательство. Могли быть и исключения.

Но сохранились высеченные на камне иероглифические надписи как в самом Храме надписей, так и в склепе и на плите — крышке саркофага. К тому же на плите изображен персонаж, весьма похожий на реконструкцию маски из нефрита, покрывавшей лицо умершего, а на самом краю крышки выведены те же таинственные знаки…

18 апреля 1943 года, 9 часов 30 минут утра…

После двух напряженных часов полета лейтенанту военно-воздушных сил США Лафьеру кабина его П-38 казалась невыносимо тесной.

9.35… Прошло еще пять мучительных минут. Наконец на горизонте появились туманные очертания земли. Судя по времени полета, это Бугенвиль — крупнейший из Соломоновых островов. Уже можно различить пологий конус вулкана со странно звучащим названием «Вагана».

Самолет летит низко, почти касаясь крыльями плавно бегущих ему навстречу гигантских валов Тихого океана. Он не один, их шестнадцать американских истребителей. Они летят тремя группами, соблюдая четкий строй и полнейшую радиотишину.

9.37… Напряжение нарастает. Остров почти рядом, но где она, та «дичь», ради которой американские «охотники» поднялись ранним утром со своей базы на острове Гуадалканал? Специально для сегодняшней встречи на базу срочно доставили подвесные баки для дополнительного запаса горючего — они почти вдвое увеличивают радиус действия П-38. Впрочем, даже с этими баками самолетам будет не так-то уж просто дотянуть назад, до Гуадалканала…

Два часа полета, два часа абсолютной тишины, если, конечно, не считать рева авиамоторов. Но кто услышит его в открытом океане? Другое дело — радиоголос самолета, однако передатчики всех шестнадцати П-38 молчат.

9 часов 40 минут… Как томительно медленно тянется время и как неудержимо быстро приближается земля, захваченная японскими солдатами! Неужели напрасно спешили сюда шестнадцать американских самолетов? Неужели встреча не состоится?

Но «дичь» оказалась на редкость точной и по-военному пунктуальной: ровно в 9.40 в поле зрения американских летчиков оказались два японских двухмоторных бомбардировщика и шесть истребителей сопровождения!

Японцы также заметили противника и бросились к острову. Его широкие песчаные пляжи казались для них единственным спасением. Теперь все решали не минуты и даже не секунды…

Лафьер поймал на прицел своего П-38 бомбардировщик цвета хаки, когда тот уже был над островом. Что за дьявольщина: в пулеметных башнях нет стрелков! Они пусты! Никто не помешает расстрелять эту беззащитную машину! Очередь! Еще одна, еще… Бомбардировщик прижимается почти вплотную к макушкам высоких деревьев. Кажется, что они кланяются ему, словно приглашая отдохнуть на зеленом ковре леса, с виду таком мягком, безобидном. Пули Лафьера рвут изящный сигарообразный фюзеляж; они ползут по крылу, подбираясь к правому мотору…

Взрывная волна подбросила машину Лафьера. Он видел, как запылал лес, принявший в свои смертельные объятия японский бомбардировщик.

Между тем лейтенант Барбер прорвался через заслон истребителей и пристроился в хвост ко второму бомбардировщику, покрытому камуфляжными разводами. Японец стремительно приближался к широкой полосе прибрежного пляжа, но еще стремительнее бежала за ним по воде сплошная цепочка всплесков, пока, наконец, не настигла спасающийся бегством самолет…

Ликующие П-38 взмыли высоко в небо.

Когда на острове Бугенвиль удалось погасить пожар, вызванный взорвавшимся над лесом бомбардировщиком, японские солдаты бережно извлекли из обломков самолета безжизненное тело, сжимавшее своими обуглившимися руками меч самурая. Через несколько дней тело вместе с мечом доставили в Токио.

Кем он был? Почему прямо из Вашингтона был послан приказ на маленький остров в юго-западной части Тихого океана, по которому в воздух поднялись шестнадцать боевых машин, чтобы попытаться любой ценой уничтожить этого человека?

По мнению многих буржуазных ученых-исследователей минувшей войны, погибший был «лучшим морским стратегом второй мировой войны», и, если бы не его гибель, неизвестно, как бы сложилась для англо-американских вооруженных сил гигантская морская битва с японцами на Тихом океане. Остается только назвать его имя: 18 апреля 1943 года у острова Бугенвиль погиб главнокомандующий императорским флотом Японии адмирал Ямамото.

Вселенная — йок каб (буквально: над землей) — представлялась древним майя в виде расположенных друг над другом миров. Прямо над землей находилось тринадцать небес, или тринадцать «небесных слоев», а под землей скрывались девять «подземных миров», составлявших преисподнюю.

В центре земли возвышалось «Первоначальное дерево». По четырем углам, строго соответствовавшим странам света, росли четыре «мировых дерева». На Востоке — красное, символизирующее цвет утренней зари. На Севере — белое; быть может, в памяти людей сохранился когда-то виденный их предками, пришедшими с севера, белый цвет снега? Черное дерево — цвет ночи — стояло на Западе, а на Юге росло желтое — оно символизировало цвет солнца.

В прохладной тени «Первоначального дерева» — оно было зеленым — разместился рай. Сюда попадали души праведников, чтобы отдохнуть от непосильного труда на земле, от удушливого тропического зноя и насладиться обильной пищей, покоем и весельем.

Древние майя не сомневались, что земля была квадратной; в крайнем случае — прямоугольной. Небо же, словно крыша, покоилось на пяти подпорках — «небесных столбах», то есть на центральном «Первоначальном дереве» и на четырех «цветных деревьях», росших по краям земли. Майя как бы перенесли планировку своих древних общинных домов на окружавшую их видимую вселенную, смоделировав ее в своем сознании по образцу и подобию того, что в далекие времена было конкретной реальностью. По-видимому, и центральное «Первоначальное (мировое) дерево», бывшее в понятии майя началом всех начал, имело не менее реальную и вполне земную «модель» — центральный столб наиболее примитивных и древних жилищ с круглой планировкой.

Удивительнее всего то, что представление о тринадцати небесах возникло у древних майя также на материалистической основе. Оно явилось непосредственным результатом длительных и весьма тщательных наблюдений за небом и изучения в мельчайших, доступных невооруженному человеческому глазу подробностях движения небесных светил. Это позволило древнейшим астрономам майя, а скорее всего еще ольмекам в совершенстве усвоить характер перемещений Солнца, Луны и Венеры по обозримому небосклону. Майя, внимательно наблюдая за движением светил, не могли не заметить, что они перемещаются не вместе с остальными звездами, а каждое своим собственным путем. Как только это было установлено, естественнее всего было предположить, что у каждого светила имелось свое «небо» или «слой неба». Более того. Непрерывные наблюдения позволили уточнить и даже конкретизировать маршруты этих передвижений в течение одного годового пути, поскольку они действительно проходят через вполне определенные группы звезд. Звездные маршруты Солнца майя разделили на равные по времени их прохождения отрезки. Оказалось, что таких отрезков времени тринадцать^[7], и в каждом из них Солнце находилось примерно двадцать дней. Тринадцать двадцатидневных месяцев составили солнечный год. У майя он начинался с весеннего равноденствия, когда Солнце находилось в созвездии Овна.

При некоторой доле фантазии — а древние майя не страдали ее отсутствием — группы звезд, сквозь которые проходили маршруты, легко ассоциировались с реальными или мифическими животными (последнее значительно проще). Так родились боги — покровители месяцев в астрономическом календаре: «гремучая змея», «скорпион», «птица с головой зверя», «длинноносое чудовище» и другие. Любопытно, что, например, знакомое нам созвездие Близнецов соответствовало созвездию Черепахи у древних майя.

Если представления майя о небесном строении вселенной в целом нам сегодня ясны и не вызывают каких-либо особых сомнений, а календарь майя, поражающий своей почти абсолютной точностью, досконально изучен учеными, совсем иначе обстоит дело с их «подземными мирами». Мы не можем даже сказать, почему их было именно девять (а не восемь или десять). Известно лишь имя «владыки преисподней» — Хун Ахав, но и само это имя пока еще имеет только предположительное толкование: «Бог планеты Венера»(?).

Теперь настало время ответить на вопрос, который, очевидно, уже возник у читателя:

— Что общего между гибелью японского адмирала и религиозными представлениями древних майя? Какая связь между памятными для всех нас событиями начала сороковых годов XX века и мировоззрением древнего народа, сложившимся еще в первые века (а может быть, и раньше) до нашей эры? Почему оказались рядом столь различные по своему характеру события и явления, разделенные к тому же по меньшей мере двумя тысячелетиями?

Оказывается, такая связь существует. Более того, она имеет весьма конкретный и вполне реальный характер.

Американские летчики смогли обнаружить, атаковать и уничтожить самолет, в котором находился японский адмирал, а современные ученые, исследователи древней цивилизации Американского континента получили возможность познать религиозные воззрения майя лишь благодаря тому, что как в первом, так и во втором случае имела место успешная дешифровка неизвестных текстов!

В самом деле: что такое дешифровка?

В строго научном понимании дешифровка означает отождествление знаков исследуемого письма (текста) со словами языка, записанного, как предполагается, при помощи этих знаков или их сочетаний, совокупность которых в разнообразных комбинациях и составляет изучаемое письмо.

Это, так сказать, гражданское понятие дешифровки. Понятие военной дешифровки^[8] возникает лишь постольку, поскольку появляются тексты, совершенно сознательно и преднамеренно облаченные в хитроумные, специально изобретенные системы необычных для языка знаков (чаще всего цифровых), которые должны воспрепятствовать — и в этом их единственная задача! — прочтению зашифрованного текста.

Преследуя абсолютно различные и несопоставимые цели, оба эти процесса умственной деятельности человека с точки зрения техники их осуществления необычайно близки и схожи, поскольку в обоих случаях решается одна и та же задача: отождествление неизвестных знаков текста со словами языка для последующего прочтения текста. Только поиск параллелей и аналогий, которые могут помочь изучению письма древних цивилизаций, вынуждает нас касаться вопросов, связанных с военной дешифровкой.

Но как и с чего начать дешифровку древних письмен?

Чтобы прочесть зашифрованную депешу, необходимо овладеть шифром, с помощью которого она составлена. История двух мировых войн знает примеры, когда слепой случай нежданно дарил то, чего не могли добыть лучшие разведчики мира, расплачивавшиеся своей жизнью за попытку достать секретный шифр. Кстати, именно случай^[9] помог американцам еще до вступления в войну заполучить сверхсекретный японский шифр, и об инспекционной поездке адмирала Ямамото японцы сами сообщили по радио, конечно не предполагая, что их шифр кому-то известен.

Ну, а как быть с древними письменами? Существовали ли шифры, с помощью которых их можно прочитать? Представьте себе, такие «шифры» действительно существовали, и они даже дошли до нас. Это двуязычные записи одного и того же текста — так называемые билингвы. Они родились в процессе общения между разноязыкими государствами или народами как результат возникшей необходимости закрепить в памяти или зафиксировать некое событие (явление), знать или помнить которое должны были люди, говорившие на разных языках.

Долгие годы и даже столетия — изучением неизвестных письмен ученые занимаются более двух веков — практически единственным методом дешифровки было сопоставление текстов, написанных на неизвестных письменах, с текстами на известных письменах, оказавшимися на одном и том же камне, плите или доске, то есть благодаря билингве. Достаточно сказать, что именно так родилось выдающееся открытие Шампольона, благодаря которому была раскрыта тайна египетских иероглифов.

Сказать, что Шампольону повезло, было бы величайшей несправедливостью, ибо этот замечательный французский ученый отдал свою жизнь, всего себя изучению Древнего Египта. Его открытие — результат титанического труда, а не случайная улыбка судьбы. И все же Шампольону повезло, заслуженно, но повезло, коль скоро в его руках оказался камень с двуязычной записью — знаменитая «Розетская билингва».

Ну, а как быть, если билингвы-шифра нет? Да и надежен ли вообще метод сопоставления? Где гарантия того, что разноязычные тексты, высеченные, скажем, на одном камне или нарисованные кистью на одном листе папируса, идентичны? Ведь один и тот же смысловой сюжет можно изложить совершенно непохожими фразами и разными словами даже на одном и том же языке.

В подтверждение давайте придумаем сами какую-либо «надгробную надпись» (как правило, именно такие надписи лучше всего сохраняются и чаще доходят до наших дней). Например, такую:

«Здесь покоится тело царя Ивана» — будет гласить она. Но этот же сюжет, или ситуацию, можно записать на надгробном памятнике, скажем, и так: «Прах усопшего правителя Ивана приняла эта земля».

Обе фразы даны на одном и том же языке, они передают одинаковое смысловое содержание, однако в первой из них пять слов, а во второй семь, и только одно — имя собственное «Иван» — повторяется. Отсюда легко сделать вывод, что знание остальных слов любой из «надписей» (если бы мы их умышленно зашифровали, скажем, китайскими иероглифами) может нам помочь понять содержание другой, но для установления точного текста этой другой «надписи», то есть для нахождения словесных эквивалентов изображенных в ней знаков, фактически ничего не дает.

А какие «подводные камни» могут еще поджидать дешифровщика в двуязычной надписи, если системы письма принципиально отличны друг от друга?

Следовательно, билингва, поиски которой сами по себе составляют великую трудность, а иногда заведомо бесперспективны (например, на острове Пасхи или среди памятников письменности древней Америки), как и полученные любым другим путем сведения о содержании надписи, текста или целой рукописи, должны быть отнесены лишь к категории косвенных данных.

Они могут помочь в дешифровке неизвестных письмен. Но обладание билингвой отнюдь не означает, что исследователь получил все необходимые для дешифровки данные, то есть шифр. До недавнего времени работа по дешифровке исторических систем письма как в СССР, так и за рубежом, велась на основе именно таких косвенных данных. Но этот метод не давал возможности и даже в некотором смысле препятствовал изучению древних текстов, о которых подобные данные отсутствовали.

Казалось, что перед учеными-дешифровщиками встали непреодолимые трудности.

Как же быть? Что делать исследователям, если нет двуязычных надписей? Вообще отказаться от идеи дешифровки древних письмен, техника написания которых была утрачена вместе с исчезновением породивших их цивилизаций?..

Нет, с этим нельзя было согласиться. Ведь достаточно вспомнить, что именно дешифровка древних письмен открыла для человечества малоизвестные и вовсе неизвестные цивилизации, например шумерскую! Отказываться от дешифровки нельзя. Но что тогда делать?..

Рукопись лежит на столе. И вы опять, уже в который раз, начинаете перелистывать ее страницы. Снова и снова возникает вопрос: что делать? Как и с чего начать? Каков тот первый вопрос, который следует поставить перед собой дешифровщику?

И вдруг приходит ответ. Он неожиданно прост: нужно определить систему письма. Прежде всего разобраться и решить, какова зависимость между знаками, таинственно смотрящими со страниц рукописи, в чем сущность этой зависимости и чем могут быть сами знаки?

Например, вот этот похожий на скелетили этот— он как будто бы напоминает лицо? — здесь словно кто-то веревку свернул, а тамчешуя рыбы или кусок циновки? А вот снова, правда, несколько иначе «свернутая веревка»,— это что-то непонятное: какая-то ракушка или другая морская живность?

Знаки не всегда стоят в одиночку; они то сбиваются в кучу, то вытягиваются цепочкой, то налезают друг на друга в виде «башенки» в два-три этажа.

Давайте последим за одним каким-нибудь знаком, например вот этим. Договоримся условно называть его «скелетом», поскольку он несколько напоминает именно скелет, а точнее, позвоночник с ребрами. Знак относительно прост, легко запоминается, и это поможет нам выделять его среди других. Теперь перелистаем Дрезденскую рукопись.

«Скелет» впервые появляется на странице 7^[10]; справа к нему «приклеилось» уже знакомое нам «морское чудовище», которое мы будем условно называть «рыбой». Листаем дальше рукопись. В этом же сочетании («скелет» + «рыба») оба знака изображены также на страницах 13, 17, 21 и 68, что свидетельствует о несомненной устойчивости такого сочетания! На странице 17 есть и другая комбинация знаков: к «скелету» присоединен новый знак —, но он уже стоит не сзади, а впереди; эти знакитакже повторяются, правда, только на двух еще страницах (59 и 73). На страницах 24, 26, 32 и 37 «скелету» явно не повезло: его «оседлали» целых два знака —. В разных комбинациях-сочетаниях знакизображен также на страницах 41, 45 и 69.

Что скрывается за всем этим? Что вообще могут обозначать знаки? Обозначают ли они звук, или слог, или корень слова? Может быть, целое слово? А вдруг одни знаки — это буквы, другие — слова, а третьи — корни?

Известно, что система письма может быть не только определенной, то есть состоящей из однородных единиц, но и смешанной. Знаки могут даже не соответствовать единицам языка, а быть условными символами понятий, и тогда прощай дешифровка! Ведь символы можно лишь интерпретировать, а не дешифровать, и перед нами не письмо, а так называемая пиктография.

Сейчас определение системы письма кажется неопровержимо логичным началом дешифровки любого неизвестного текста, но для того, чтобы прийти к столь несложному выводу, требовались многие месяцы и даже годы упорного труда, изучения сотен научных работ, освоения основных типов записи языка, известных человечеству, и овладение этими языками.

Но как определить систему письма? Что может стать той единицей (и единицей чего?), которая позволила бы сопоставить и отличить одну систему от другой? Изображение знака? Нет, это не подходит, ведь даже знаки-буквы одного алфавита бывают не похожи на знаки-буквы другого, родственного, хотя они передают одну и ту же гласную или согласную. Тут и за примерами далеко ходить не надо: русское «У» на испанском выглядит как русское «И», а русское «И» можно написать почти как «У». Еще меньше сходства у согласных: «Ч» — «CH»; «П» — «P»; «Р» — «R». А с иероглифами дело обстоит куда сложнее, ибо они обязаны учитывать особенности своего языка.

Как же быть? Где и какова та единица, которая… Позвольте, «единица», да, «единица», но как цифра, как число — вот он ответ! Ибо знаки повторяются («скелет» повторился 16 раз только в одной рукописи!), и в этом повторении должна быть определенная закономерность, ну хотя бы частота повторяемости. А сколько вообще-то этих самых знаков? Сколько их? Это необходимо выяснить, установить с абсолютной точностью, и только тогда появится возможность «облачить» в числа языковые знаки и определить закономерности языка.

Так родилась блестящая идея, значение которой не сразу можно было оценить!..

Сотни, тысячу раз перелистывает Юрий Кнорозов страницы рукописей майя. Их тщательный анализ, бесконечные проверки и перепроверки показали, что в письме встречается около 300 знаков.

Начались новые размышления, теперь уже с применением выявленных «числовых показателей».

Если бы тексты были «рисуночным письмом», то есть пиктографией, где знаки передают не звуковую речь, а лишь общие понятия и ситуации, которые могут быть выражены разными, но сходными по смыслу фразами на любом языке (вспомните наши «надгробные надписи»), то, естественно, количество знаков должно было бы быть неизмеримо больше, ибо каждая новая ситуация требовала бы нового знака. В «рисуночном письме» из каждых 100 знаков, как показывает подсчет, 75 — новые, не встречавшиеся ранее. К тому же прирост знаков постоянен: он не зависит от того, возьмем ли мы первую или десятую сотню знаков; рассмотрим ли мы текст с начала, с середины или вообще с конца.

Иными словами, имеющиеся в нашем распоряжении 300 знаков в «рисуночном письме» дали бы текст общей протяженностью примерно в 400 знаков, а чтобы заполнить пиктограммами три исследуемые рукописи майя, понадобилось бы несколько тысяч, а может, и десятков тысяч знаков. Рукописи же майя дают совсем иную картину: знаков только 300!

Тогда предположим, что знаки майя передают только звуки. Кстати, такое предположение было распространено среди некоторых исследователей, да и сам Ланда дает своему списку знаков название «алфавита». Однако и это предположение отторгает математический анализ; число звуков в любом языке мира не превышает 80, а в среднем оно равно 30–40, то есть в 5–10 раз меньше, чем было бы в текстах майя, если бы каждый из 300 знаков передавал звук.

Слишком много знаков в рукописях майя и для письма, в котором каждый знак передает отдельный слог. Обычно слоговые системы письма обходятся 40–50 знаками, как, например, японские системы «катакана» и «хирагана», индийская «деванагари» или древнее кипрское письмо; как правило, число слогов не превышает 100–150. Трудно, да и нет оснований поверить, что майя могли позволить себе подобное «слоговое излишество».

Тогда, может быть, майя пользовались морфемным письмом, в котором каждый знак соответствует корню слова или грамматической частице? Но такое письмо согласно подсчетам не может обойтись без 1000–1500 морфем, а у майя только 300 знаков. Значит, и морфемное письмо отпадает.

Сделаем еще одно предположение, правда заранее считая его невероятным: может быть, знаки рукописи майя передают целые слова, сочетания слов или даже фразы? Но тогда жрецам понадобилось бы не 300 знаков, а по крайней мере 3 тысячи или, вернее, три десятка тысяч различных знаков только для трех известных рукописей.

Итак, ни пиктограммы, ни звуки, ни слоги, ни морфемы, ни слова… Но тогда что же, что передают знаки майя?

И Юрий Кнорозов делает единственно правильный вывод, который вытекает из разработанной им самим системы. Ответ может быть только один: система письма индейцев майя — смешанная. Часть знаков должна передавать морфемы, а часть — звуки и слоги. Такую систему письма принято называть иероглифической. Ею пользовались древние египтяне и жители Месопотамии, ею пользуются и поныне на Дальнем Востоке.

Иероглифическое письмо, как и всякое письмо, имеет свои количественные показатели, и они полностью совпадают с показателями письма майя. То, что в 1881 году Леон де Рони только предположил, а именно, что майя пользовались иероглификой, сходной с иероглификой Старого Света, Юрий Валентинович Кнорозов научно доказал. То, что раньше было лишь аналогией, теперь стало неоспоримым фактом, доказанным точными числами.

Так были сделаны первые шаги по новому пути дешифровки. Он открывал интересные многообещающие перспективы…

Дешифровка цифровых знаков майя не составила большого труда для ученых. Причиной тому — поразительная простота и доведенная до совершенства логичность системы их счета. Можно лишь без конца изумляться великой мудрости народа, сумевшего практически в одиночку подняться на недоступные вершины абстрактного математического мышления, одновременно приспособив его к своим конкретно-практическим земным нуждам. Чванливая Европа еще считала по пальцам, когда математики древних майя ввели понятие нуля и оперировали бесконечно большими величинами. Разве это не удивительно?..

Древние майя пользовались двадцатеричной системой счисления, или счета. Почему именно число 20 наряду с единицей стало основой их счета, сейчас невозможно установить с достаточной достоверностью. Но на помощь приходит простая логика. Она подсказывает, что скорее всего сам человек был для древних майя той идеальной математической моделью, которую они и взяли за единицу счета. Действительно, что может быть естественней и проще, коль скоро сама природа «расчленила» эту единицу «счета» на 20 единиц второго порядка по числу пальцев на руках и ногах. Тут и выдумывать ничего не нужно, ибо ты сам являешь собою превосходную и к тому же уже решенную арифметическую задачу!

Между прочим, подтверждение именно такому объяснению возникновения двадцатеричной системы счета мы находим в этимологической связи слова «виналь» — так на языке майя назывался двадцатидневный месяц — со словами «двадцать» и «человек». По-видимому, говоря «один человек», древние майя механически представляли себе число «20», если, конечно, в это время речь шла о каких-то количественных единицах.

Известно, что европейцы, как, впрочем, и подавляющее большинство народов мира, пользуются сейчас так называемой арабской цифровой системой, созданной в Индии лишь в конце первой половины прошлого тысячелетия (V век). В соответствии с этой системой — ради справедливости ее следовало бы называть индийской — мы расставляем цифровые знаки горизонтально — строчечным способом, применяя «позиционный принцип» — одно из замечательных достижений человеческого разума. Это значит, что цифры стоят друг за другом в строгом порядке, справа налево от первой позиции или первого порядка к последующим, а именно: единицы, десятки, сотни, тысячи и т. д.

Древние майя также пришли к использованию позиционного принципа. В отличие от нас, европейцев, им не у кого было заимствовать это принцип, и тогда они сами додумались до него, причем почти на целое тысячелетие (!) раньше Старого Света. Однако запись цифровых знаков, образующих число, они стали вести не горизонтально, а вертикально, снизу вверх, как бы возводя некую этажерку из цифр. Поскольку счет был двадцатеричным, то каждое начальное число следующей верхней позиции, или порядка, было в двадцать раз больше своего соседа с нижней полки «этажерки майя» (если бы майя пользовались десятеричной системой, то число было бы больше не в двадцать, а только в десять раз). На первой полке стояли единицы, на второй — двадцатки и т. д.

Майя записывали свои цифровые знаки в виде точек и тире, причем точка всегда означала единицы данного порядка, а тире — пятерки^[11]. Цифровые знаки древних майя смотрите на 72-й странице.

В приведенной таблице не хватает двадцатой цифры. Но это не 20, ибо у майя 20, так же как у нас 10, было уже не цифрой, а составным двузначным числом. Двадцатой цифрой счета древних майя был «нуль», и изображался он в виде стилизованной раковины:

В двадцатеричной системе, знающей понятие нуля, первым двузначным числом могло быть только число 20. Так оно и было. Но как изобразить его? И майя решают эту задачу необычайно просто: над раковиной-нулем они рисуют точку, то есть первую цифру своего счета. Новый знак — он изображался так:

— обозначал первоначальную единицу счета второй позиции или второй полки многозначного числа (многополочной этажерки).

Однако на этом похождения раковины-нуля не кончались. Раковина все же стала появляться и без точки, располагаясь на разных полках цифровой этажерки майя. Это означало, что настоящее число было образовано без участия единиц той полки, на которой в данном случае находилась раковина. Она говорила, что единиц этой полки (на которой она расположилась) попросту нет, как нет, например, десятков, сотен или тысяч в числе, записанном арабскими цифрами, если на отведенном для них месте стоят нули.

Но коль скоро в числе наличествовала хотя бы одна-единственная единица любой из полок, довольно сложный рисунок раковины-нуля сразу же исчезал с нее. Покажем это условно на простейшем примере:

, что соответствует числу 21 в нашем представлении.

Действительно, если нижняя точка находится на нижней полке, то это обозначает наличие одной единицы первой позиции, или, попросту говоря, «единицу», но уже не как абстрактный цифровой знак, а как конкретное число. Верхняя же полка указывает на наличие одной единицы второго порядка, каковой является двадцатка в двадцатеричной системе. Следовательно, перед нами двузначное число 21, образованное в полном соответствии со строгими законами позиционного принципа, но только расположенное не горизонтально, как мы привыкли, а вертикально. Проверим свой вывод простейшим арифметическим действием — сложением:

1 «единица» + 1 «двадцатка» = 21.

Чтобы окончательно усвоить урок математики майя, рассмотрим написание нескольких двузначных чисел майя; они наглядно продемонстрируют технику применения ими позиционного принципа, условно названного нами «числовой этажеркой майя»:

Здесь было бы вполне естественно написать «и так далее», однако это самое «и так далее» как раз и не получается…

В двадцатеричной системе счета древних майя есть исключение: стоит прибавить к числу «359» только одну-единственную единицу первого порядка, как это исключение немедленно вступает в силу. Суть его сводится к следующему: число 360 является начальным числом третьего порядка (!), и его место уже не на второй, а на третьей полке.

Но тогда выходит, что начальное число третьего порядка больше начального числа второго не в двадцать раз (20 × 20 = 400, а не 360!), а только в восемнадцать! Значит принцип двадцатеричности нарушен! Все верно. Дело обстоит именно так. Это и есть исключение.

Но чем оно вызвано? — естественно возникает вопрос. А вызвано оно — что самое удивительное — соображениями сугубо практического характера, и можно лишь в который раз изумляться и восхищаться поразительной мудрости, невероятному рационализму этого народа, создателя великой цивилизации.

Оказывается, майя не побоялись нарушить строгий, четкий строй двадцатеричной системы, чтобы приспособить абстрактное построение чисел к своим конкретным нуждам. И сделали это столь же просто, сколь гениально. Математические расчеты с применением многозначных чисел у майя были в основном связаны с астрономическими вычислениями, которые лежали в основе календаря. Чтобы упростить их, они максимально приблизили первоначальное число третьего порядка к числу… дней своего года. Ведь в восемнадцати двадцатидневных месяцах, составляющих календарный год майя, число дней как раз и будет равно 360!

Так, начав с конкретного (один человек — двадцать пальцев), древние майя поднялись на вершину абстрактного мышления, создав двадцатеричную систему счета. Однако, обнаружив известные неудобства в абстрактном, они решительно приспособили его к своим практическим нуждам!

При образовании чисел четвертой и всех последующих полок-позиций «этажерки майя» принцип двадцатеричности вновь восстанавливается: первоначальное число четвертого порядка — 7200 (360×20); пятого — 144 000 (7200×20) и так до бесконечно больших величин. Интересно отметить, что майя были знакомы с ними не только теоретически. Вспомним хотя бы стелу из священного города Копана, на которой жрецы записали начальную, правда мифическую, дату летосчисления майя — 5 041 738 год до нашей эры!

Итак, число «1968» древние майя записали бы следующим образом:

Значит ли это, что с помощью такой «цифровой этажерки» майя можно изобразить, вернее — передать, не только абстрактное число «1968», но и календарную дату, то есть 1968 год?

Оказывается, нет. Конечно, цифры и цифровые знаки, так же как и счет, лежали в основе календаря майя, о поразительной, почти абсолютной точности которого мы уже не раз говорили. Однако сам календарь древних майя являл собою исключительно сложную систему, состоявшую из математических знаков и смысловых понятий. При этом цифры и слова-иероглифы играли в календаре и летосчислении майя одинаково важную роль.

Календарь древних майя привлекал и сейчас продолжает привлекать самое пристальное и серьезное внимание исследователей, изучающих эту выдающуюся цивилизацию. Многие из них надеялись именно в календаре найти ответы на бесчисленное множество неясных вопросов из таинственного прошлого майя. И хотя сам по себе календарь не мог, вполне естественно, удовлетворить большинство интересов ученых, он все же многое поведал о тех, кто создал его два тысячелетия назад. Достаточно сказать, что именно благодаря изучению календаря сегодня мы знаем двадцатеричную систему счета майя, форму написания цифр, их невероятные достижения в области математики и астрономии.

Именно поэтому ни один рассказ о древних майя не может пройти мимо их календаря. Давайте и мы попытаемся если не усвоить, то по крайней мере разобраться в системе летосчисления и календаря майя.

Что лежало в основе календаря древних майя? Прежде всего тринадцатидневная неделя. Дни недели записывались цифровыми знаками от • (1) до (13). Вторым и третьим слагаемыми календарной даты были название дня двадцатидневного месяца — виналя, а также его порядковый номер внутри самого месяца. Счет дням месяца велся от нуля до девятнадцати , причем первый день считался нулевым, второй обозначался единицей •, третий — двойкой и так до знака девятнадцать. Наконец, в дату обязательно входило также название месяца (их было восемнадцать), каждый из которых имел свое собственное имя.

Таким образом, дата состояла из четырех компонентов — слагаемых:

число тринадцатидневной недели,

название и порядковый номер дня двадцатидневного месяца,

название (имя) месяца.

В записи, озвученной на русский язык и транскрибированной буквами нашего алфавита и арабскими цифрами, дата из календаря майя выглядела бы, например, так:

«4 Ахав 8 Кумху».

Поясним, что это означает: в данном случае имеется в виду четвертый день тринадцатидневной недели, одновременно являющийся днем «Ахав», порядковый номер которого внутри двадцатидневного месяца восьмой; сам же месяц называется «Кумху».

Известно, что любая дата современного григорианского календаря, которым в настоящее время пользуется подавляющее большинство населения земного шара, повторяется ровно через год, например «1 декабря», «10 января», «16 апреля» и т. д. Исключение составляет только «29 февраля» — оно повторяется лишь каждое четырехлетие, то есть в високосный год. Однако если мы возьмем григорианскую дату в ее полном виде, включающем не только название месяца и порядковый номер (число) дня, но и название дня недели, на который он приходится («понедельник», «вторник», «среда» и т. д.), такая дата, как показывает математический подсчет, повторится во всех этих трех компонентах уже не через год, а через пять либо шесть лет (если не было бы високосного года, то всегда через семь лет).

Но в григорианском календаре название дня недели практически не играет сколько-нибудь существенной роли. В самом деле, если известно, что такое-то историческое событие имело место, например, 1 января, то для определения времени, прошедшего с этого дня, нужно знать не название совпадавшего с ним дня недели, а год от начала (или до начала) новой эры.

Календарная дата «1 января 1111 года» есть абсолютная историческая дата, и только тот, кто страдает мистикой и подвержен суеверию, может заинтересоваться, не был ли этот день, скажем, понедельником или пятницей. Конечно, при нужде можно путем несложного расчета установить и эту подробность, однако, повторяем, она ничего существенного не прибавит к нашим знаниям.

Совершенно иначе обстоит дело с датировкой дней по календарю майя. Присутствие в дате каждого из четырех слагаемых компонентов абсолютно обязательно. Если одно из них отсутствует, отсутствует и сама дата. Все дело в том, что «4 Ахав 8 Кумху», как и любая другая дата, в календаре майя может повториться только через… 52 года! Иными словами, в течение 52 лет только один день будет называться «4 Ахав 8 Кумху», только один-единственный раз четвертый день тринадцатидневной недели совпадает с восьмым днем, одновременно именуемым также «Ахав», двадцатидневного месяца «Кумху».

В этом и заключается основная особенность датировки у древних майя. Более того, именно она стала основой их календаря и летосчисления, обретя форму вначале математического, а позднее и мистического пятидесятидвухлетнего цикла, который принято также называть Календарным кругом.

То, что любая дата календаря майя может повториться только через 52 года, подтверждает следующий математический расчет:

число тринадцатидневной недели совпадает с названием дня двадцатидневного месяца только через 260 дней (13 × 20 = 260). Название дня соответствует своему первоначальному порядковому номеру в течение одного года, ибо майя добавляли к 360 дням года, образуемым восемнадцатью месяцами (20 × 18 = 360), пять дополнительных дней. Этим путем они получали 365-дневный год, то есть подгоняли длину своего календарного к длине хорошо известного им астрономического года. В результате ежегодно происходило смещение названий дней (на 5), и только через четыре года, когда из дополнительных дней образовывался целый дополнительный месяц (5 × 4 = 20), восстанавливалось первоначальное соответствие между названиями и порядковыми номерами дней месяца.

Итак, название и порядковый номер дня месяца совпали через четыре года, а между тем дни тринадцатидневной недели продолжали свой самостоятельный отсчет. И тогда четырехлетний цикл сам пускается в погоню за первым днем недели. Простой математический расчет показывает, что это произойдет лишь по прошествии тринадцати четырехлетних циклов, то есть через 52 года (4 × 13 = 52) или 18 980 дней, что, как говорится, и требовалось доказать!

Произведенные подсчеты выявили некоторые закономерности Календарного круга. Они показали, что в календаре майя были три основных цикла, или периода, полного обращения, которые совершали главные слагаемые календарной даты:

«Двухсотшестидесятидневный цикл» — совпадают название дня и число тринадцатидневной недели;

«Четырехлетний цикл» — совпадают название и порядковый номер дня двадцатидневного месяца!

«Пятидесятидвухлетний цикл» — совпадают все четыре компонента.

К сожалению, не сохранилось достаточно достоверных данных о происхождении как компонентов — слагаемых календарной даты, так и перечисленных циклов. Нет сомнений, что некоторые из них первоначально зародились из чисто абстрактных математических понятий, например «виналь» — двадцатидневный месяц — по числу единиц первого порядка двадцатеричной системы счета майя. Возможно, что и число тринадцать — количество дней в неделе — также появилось в чисто математических расчетах, скорее всего связанных с астрономическими наблюдениями, и лишь потом оно обрело мистический характер — тринадцать небес мироздания. Жрецы, заинтересованные в монопольном владении тайнами календаря, постепенно обряжали его во все более сложные мистические одеяния, недоступные разуму простых смертных, и в конечном итоге именно эти «одеяния» стали играть главенствующую роль в самом календаре. И если из-под религиозных одеяний — названий двадцатидневных месяцев можно отчетливо увидеть рациональное начало деления года на одинаковые по времени отрезки — месяцы, названия дней скорее свидетельствуют о своем чисто культовом происхождении. Но об этом несколько позднее.

Интересное объяснение дает Кнорозов возможному происхождению четырехлетнего цикла. Как говорилось выше, подсечно-огневой способ ведения сельского хозяйства быстро истощал возделываемые земли. Уже через несколько лет в связи с резким падением урожайности появлялась необходимость выжигания новых участков дикорастущей сельвы под посевы кукурузы. По-видимому, такая необходимость возникала уже на третий-четвертый год после начала культивации участка.

В тридцатых годах нашего столетия на Юкатане был проведен специальный эксперимент, который, как нам кажется, весьма убедительно подтвердил такое предположение. С 1933 по 1940 год на выжженном участке сельвы, как это делали древние майя, ежегодно засевалась кукуруза. Средняя урожайность с гектара последовательно по годам оказалась следующей (в килограммах): 805, 692, 407, 170(!), 850, 373, 522 и 6 килограммов (в последний, 1940 год). Первые четыре года поля обрабатывались с помощью мачете — длинного стального ножа с широким лезвием, которым и сейчас пользуются крестьяне майя во время сельскохозяйственных работ. Начиная с пятого года обработка полей велась вручную (стебли и сорняки вырывались с корнями) — предполагается, что древние майя именно так возделывали свои поля. В первое четырехлетие урожай упал с 805 до 170 килограммов, то есть почти в 5 раз. Старый способ культивации земли вначале повысил урожайность участка, однако затем она снизилась более чем наполовину. На третий год урожайность несколько возросла, а на четвертый (восьмой) из-за нашествия саранчи свелась почти к нулю.

В оба четырехлетних периода первый год оказался наиболее урожайным; в последующие годы наблюдалась явная тенденция к снижению количества собираемого зерна. Вполне естественно, что майя не могли не обратить внимания на подобное явление.

Уже к третьему году у них возникала необходимость позаботиться о новых участках под посевы. Вот тут-то логичнее всего предположить, что на поиски новых пригодных для посевов участков и последующие работы по выжиганию буйных зарослей сельвы — труд тяжелый, связанный с уходом из поселений иногда на многие месяцы, — шли люди, объединенные наиболее близким кровным родством. Они как бы брали в свои руки эстафету заботы о всем племени, а заодно им доставалась и племенная власть.

Захват власти давал огромные преимущества. Институт смены правления наряду с потребностями земледелия был мощным толчком к развитию календаря, так как возможность продлить или сократить хотя бы на небольшой срок полномочия была далеко не безразлична при борьбе за власть.

Таким образом, календарь майя уже в процессе зарождения не был лишен также и элементов общественно-политического характера. Между тем институт смены власти по родам, свойственный самой ранней стадии формирования у майя классового общества, постепенно отмирал. Однако четырехлетний цикл, как основа календаря, сохранялся в неприкосновенности, ибо он продолжал играть важную роль в их экономической жизни. Жрецы сумели выхолостить из него демократические начала и целиком поставить на службу своей религии, теперь уже охранявшей «божественную» власть всемогущих правителей, ставшую в конце концов наследственной.

Вернемся к календарю. К моменту прихода испанцев на Юкатан, как засвидетельствовали составители хроник конкисты Нового Света, календарный год майя начинался с 13 ноября. Между тем тщательный анализ самого календаря, сопоставление наиболее древних и сравнительно новых названий месяцев со всей очевидностью убеждают, что календарный год майя не мог начинаться с 13 ноября. Это была ошибка, результат небрежности жрецов, следивших больше за обрядами, чем за самим календарем.

Год майя прежде начинался с 23 декабря, то есть в день зимнего солнцестояния, хорошо известный их астрономам. Чтобы убедиться в точности астрономических расчетов майя, достаточно взглянуть на схему — план сооружений Вашактуна, служивших великолепной обсерваторией.

То, что начало календаря «сползло» на сорок с лишним дней, подтверждают также названия месяцев. Они довольно ясно (хотя и не всегда) намекают на те конкретные сельскохозяйственные работы, которые следовало проводить в каждый двадцатидневный отрезок времени года.

Вот как назывались месяцы календаря майя:

Названия месяцев, особенно из древнего календаря, со всей очевидностью показывают их смысловой и рациональный заряд. Они помогали четкому и своевременному проведению необходимых сельскохозяйственных работ во время каждого из месяцев — двадцатидневного трудового периода земледельца-майя.

Названия дней месяца не содержали подобной рациональной нагрузки. Они плод жреческой фантазии: Имиш — «мировое дерево» (?); Ик’ — «ветер», «дух»; Ак’баль — «ночь», «тьма» (?); К’ан — «самка игуаны»; Чикчан — «большая змея» (?); Кими — «смерть»; Маник’ — непонятное слово; Ламат — непонятно; возможно, «блестеть» (?); Мулук — непонятное слово (муль — погружаться в воду); Ок — знак изображает уши животного (?); Чуэн — «мастер», «ремесленник» (?); Эб — «мелкий дождь» (?); Бен — непонятное слово (близко к «хижина»); Иш — на одном из диалектов — «ягуар»; Мен — возможно, «строит» (?); Киб — «воск»; Кабан — «землетрясение»; Эсанаб — «наконечник копья» (?); Кавак — «буря», «дождь»; «Ахав» — «владыка».

Майя, например, считали, что рожденные в день Ишим будут распутными и дурными людьми; в день Ик’ — непостоянными; в день Ак’баль — бедными; в день К’ан — мудрыми, а в день Кими на свет появляются убийцы…

Наше знакомство с календарем началось с даты «4 Ахав 8 Кумху». В Календарном круге это абсолютная дата. Но циклов из 52 лет может быть бесчисленное множество, и, следовательно, дата «4 Ахав 8 Кумху» превращается из абсолютной в относительную. Такая дата мало что дает для точной датировки, например, исторических событий.

Древние майя прекрасно разбирались в этом. Поэтому они создали также абсолютную датировку, в основу которой была положена мифическая начальная дата. От нее-то и велось летосчисление путем простого отсчета количества прошедших дней. Чтобы найти соответствие между летосчислением древних майя и тем, которым пользуются сейчас, нужно только точно установить хотя бы одну общую для обоих летосчислений дату, достоверность совпадения которой не вызывало бы сомнений. Например, какого «числа» по календарю майя было солнечное или лунное затмение, дата которого известна по григорианскому календарю. Можно найти и более простые примеры: когда по календарю майя на Юкатане появились первые испанцы? Таких совпадающих дат оказалось вполне достаточно, и современные ученые смогли с абсолютной точностью высчитать и установить тот самый мифический начальный год, с которого майя вели свое летосчисление: им оказался 3113 год до нашей эры (между прочим, и мы пользуемся мифической датой «рождения Христа» для своего летосчисления).

Если бы жрецы майя, следившие за календарем, вели подсчет прошедшему времени только по одним дням, им бы пришлось уже в X–XII веках нашей эры тратить чуть ли не целую человеческую жизнь на запись всего нескольких десятков своих дат. Ведь к этому времени от начальной даты прошло более полутора миллионов дней (365×4200). Поэтому им ничего не оставалось, как на основе своей двадцатеричной системы разработать сравнительно простую «таблицу умножения» календарных дней, значительно упростившую вычисления:

Последнее число-название, по-видимому, было создано «про запас», поскольку даже мифическую дату начала всех начал — ее можно приравнять к «сотворению света» — древние майя не рискнули «загнать» так далеко; она относится «лишь» к 5 041 738 году до новой эры!

Используя таблицу, жрецы майя сравнительно просто производили датировку любого события, например начала или окончания войны, строительства храма, смерти великого правителя, рождения наследника и т. д. Им было нужно только указать, сколько прошло дней от начальной даты, и по Календарному кругу определить день, во время которого случилось отмечаемое событие.

Одна из наиболее ранних и, очевидно, исторических дат, обнаруженных на территории древних городов и поселений майя, была выгравирована на знаменитой Лейденской пластинке (см. стр. 83).

В транскрипции это обозначает: 8 бак’тун 14 к’атун 3 тун 1 виналь 12 к’ин 1 эб 0 (нуль) йаш-к’ин. Если мы переведем эту дату майя на язык цифр, то получится, что от первоначальной даты прошло 1 253 912 дней, или 3435 лет и 157 дней. Следовательно, Лейденская пластинка датирована примерно 322 годом по нашему летосчислению. Однако нужно также учесть дату Календарного круга — 1 эб 0 йаш-к’ин: первое число тринадцатидневной недели, день «эб», нулевое число (первый порядковый номер) месяца йаш-к’ин. Включив ее в расчеты, мы получаем 317 год нашей эры.

Чтобы упростить записи календарных дат майя, сейчас не пишут названия единиц из их таблицы (тун, к’атун, бак’тун и т. д.). Вместо этого ставятся только цифры, указывающие на их наличие: 8. 14. 3. 1. 12. 1 эб 0 йаш-к’ин (Лейденская дата).

Теперь нам остается лишь добавить, что первоначальная дата также имела свое название и место в Календарном круге. Она уже хорошо знакома читателю: это «4 Ахав 8 Кумху».

В более поздние времена майя почти повсеместно отказались от «длинного счета» — так принято называть датировку, примененную на Лейденской пластинке, — и перешли к упрощенному счету по к’атунам — «короткий счет». Однако это нововведение, к сожалению, лишило датировку майя абсолютной точности.

В заключение добавим, что календарь и летосчисление майя были заимствованы ацтеками и другими народами, населявшими Мексику.

Трудно, невероятно трудно представить, какие титанические усилия потребовались от этого народа, чтобы создать цивилизацию, следы которой — развалины священных городов — так потрясали бы своей неповторимой красотой, величием и монументальностью нас, жителей XX века.

Каменный молот, каменное рубило и руки, удивительные руки простого крестьянина, создали все эти чудеса искусства, которыми нельзя не восхищаться. Однако эти же руки, возделывая простой заостренной палкой поля кукурузы, создавали и тот избыточный продукт, благодаря которому стало возможно строительство самих пирамид, храмов и дворцов. И с каждым новым храмом и дворцом, с каждой новой ступенью пирамиды росла, углублялась и ширилась пропасть между господствующими классами и простым народом. Но строительство культовых сооружений пожирало не только избыточный продукт: оно опустошало и без того скудный стол труженика полей, отнимая у него последние силы, выключало из сельскохозяйственных работ — основы основ экономики древних майя — тысячи крестьянских рук.

Между тем пирамиды становились все выше. Тонкие, изысканные украшения храмов и дворцов обрастали все более замысловатыми, вычурными узорами — они должны были убедить простых смертных в том, что порождены прихотью и фантазией всесильных обитателей потусторонних миров. Белокаменные гиганты, раскрашенные яркими красками, наполняли страхом сердца людей. Да и как не поражаться могуществу тех, кто сумел на земле воздвигнуть сооружения, строительство которых было по плечу разве что самим богам!..

А рядом с процветающими священными городами майя, в гористых зарослях сельвы или на заболоченных равнинах, бродили племена кочевников. Вечно голодные, почти нагие, вооруженные дротиками и каменными ножами, они с трудом добывали себе пропитание. Мелкая лесная дичь, дикие плоды, а чаще корни лотоса и других растений составляли их скудный рацион. Кочевники говорили на гортанном языке, похожем на язык тех, других, богатых и могущественных, населявших сказочно прекрасные города, но они не понимали друг друга.

Возделанные поля кукурузы, несметные богатства огромных поселений, окружавших сплошным частоколом острокрыших хижин гигантские каменные дома, в которых обитали неведомые страшные чудовища, неотвратимо манили к себе племена кочевников-варваров. Голод, постоянные лишения, подобно могучему ветру, гнали их туда, подавляя страх, заставляя забывать о силе и ловкости хорошо вооруженных воинов, о жестокости и могуществе служителей чудовищных богов.

Словно морские волны обрушивались они на каменные громады городов, разбивались о них и, обессиленные, откатывались назад, в дикую сельву и непроходимые топи болот. Казалось, что процветанию и могуществу жречества и знати, правивших священными городами майя периода Поздней классической эпохи, уже ничто не может противостоять по крайней мере на земле…

Но ветер крепчал. Постепенно маленькие волны собирались в гигантские валы, готовые смести все на своем пути…

Шли последние века первого тысячелетия новой эры…

Рассказ второй Поверженные божества

Но что это? Какой-то непонятный звенящий звук нарушил привычную симфонию девственной сельвы. «Дзин!» — снова прозвучал он. И снова: «Дзин, дзин, дзин!..»

Пугливый красавец кетсаль вспорхнул с ветви высокого дерева и куда-то улетел. Вертлявое семейство обезьян сарагуат испуганно спряталось в шапке-копне гигантских листьев пальмы.

«Дзин, дзин, дзин!..» — все настойчивей звучит в сельве.

«Дзин, дзин, дзин!..» — звенит в ушах ее обитателей, и страх гонит их с насиженных мест.

«Дзин, дзин, дзин!..» — и живая стена лиан и кустов падает, а за ней появляется тот, кто осмелился нарушить вековой покой погребенных в сельве развалин.

Это человек!

Человек с трудом раздвинул толстые стволы лиан: прямо перед ним появился черный квадрат проема в каменной стене, сплошь заросшей буйной растительностью сельвы. Сдерживая волнение, он шагнул в проем. Лианы сомкнулись за ним. Теперь его окружали непроглядная тьма, холодная сырость и могильная тишина. Нервная дрожь охватила тело; тишина страхом вползала в сознание.

Нужно зажечь фонарь, но человек боялся увидеть что-то страшное. Луч на мгновение вспыхнул и сразу погас. Предчувствие не обмануло: на ступенях пирамиды валялись изуродованные, залитые кровью человеческие тела…

И тогда человек бросился назад, к проему, к товарищам, с которыми он проделал невероятно трудный и долгий путь, чтобы добраться сюда, в сердце сельвы Чиапаса.

— Они приносили в жертву людей!.. — бормотал он. — Они приносили их в жертву своим богам!..

Лишь через месяц ученые всего мира узнали о волнующем открытии: в непроходимых лесах мексиканского штата Чиапас обнаружен храм, внутренние помещения которого — три изолированные друг от друга камеры — сплошь расписаны великолепными фресками.

Храм с настенными росписями был не единственным строением вновь открытого религиозного центра. Как установили археологи при более поздних раскопках, к храму примыкало с десяток других культовых сооружений, составлявших с ним вместе единый архитектурный комплекс-ансамбль, типичный для священных городов древних майя Классического периода. Известный американский исследователь-майист С. Морли назвал его «Бонампак», что в переводе с майя означает «Стены с живописью». Прежнее название города пока установить не удалось, однако, по хорошо сохранившимся на стенах храма иероглифическим и цифровым знакам, образующим дату календаря майя, а также по стелам, имевшим свою самостоятельную датировку, был высчитан примерный год рождения как самого города, так и росписей: около 800 года новой эры.

Но ученые вскоре убедились, что город не достроили до конца: в силу неизвестных причин строительство Бонампака было внезапно прервано, хотя до его завершения оставалось не так уж много работ.

Место для города Бонампака и его планировка были удивительно удачно выбраны и разработаны древними зодчими. Он строился на берегу реки Лаканха, на ровной естественной площадке, окруженной с трех сторон высокой террасой. Террасу строители выровняли и на ней возвели основные сооружения города, в центре которых стоял храм с росписями.

Сравнительно скромные размеры Бонампака не позволяют ему претендовать на включение в число крупнейших центров древних майя, однако благодаря своим росписям он сыграл важнейшую роль в правильном понимании ряда основных проблем этой выдающейся цивилизации доиспанской Америки.

Росписи Бонампака дали недвусмысленные ответы на многие дотоле спорные вопросы из истории майя. Прежде всего они неопровержимо доказали, что Классический период отнюдь не был эпохой глубокого мира, в том числе социального, как утверждало большинство зарубежных ученых, стремившихся доказать, что война появляется на землях майя лишь с приходом воинственных тольтеков — одного из мексиканских племен — и наступлением в истории майя так называемой Тольтекской эпохи (X–XVI века).

Достаточно даже беглого знакомства с росписями Бонампака — читатели, несомненно, догадались, что наш предшествующий рассказ был попыткой реконструировать обстановку, в которой эти росписи могли появиться на свет, — чтобы понять абсолютную несостоятельность подобных утверждений.

Возьмем, к примеру, вопрос о войне. До открытия Бонампака не было прямых доказательств, которые неопровержимо свидетельствовали бы, что война как таковая имела место во взаимоотношениях между городами-государствами майя Классической эпохи. Более того, сохранились «показания» очевидцев испанской конкисты, в том числе самого авторитетного из них — священника Бартоломе де лас Касаса, которые со всей настойчивостью утверждали, что древние майя не знали войны и среди них царили «мир и согласие»^[13].

Вполне естественно, что ученым следовало обратиться к косвенным доказательствам, но они потому и являются косвенными, что в принципе оспоримы и при желании, известной доле фантазии и риторического искусства могут быть одинаково истолкованы как за, так и против доказуемого.

Основываясь на этом, идеализаторы истории майя довольно успешно защищали свою концепцию. Разве можно утверждать, говорили они, что крутые высокие склоны пирамид, увенчанные храмами и дворцами, ритуальное значение которых абсолютно очевидно, строились с таким расчетом, чтобы одновременно служить для обороны от вражеских нападений?

Правда, среди «аргументов» идеализаторов попадались и такие, что вызывали откровенную улыбку. На знаменитом барельефе из Храма солнца (Паленке), по праву относящемся к наиболее выдающимся образцам искусства майя, жрец, совершающий какой-то важный обряд, стоит на живом «пьедестале» — коленопреклоненном человеке в богатых украшениях. Логичнее всего предположить, что жрец-победитель стоит на спине пленного вождя (либо иной знатной персоны). Однако поскольку среди майя царили «мир и согласие», как утверждают идеализаторы их истории, подобному объяснению не может быть места, и тогда остается только предположить, что «знатная персона» — простолюдины не носили таких богатых украшений — добровольно приняла на себя нелегкую, а главное, крайне унизительную роль «пьедестала».

Но росписи Бонампака избавляют от столь невероятных, а точнее, просто нелепых предположений. Нет, мир и согласие не царили на землях майя! Среди многочисленных племенных образований этого древнего народа, находившихся к тому же на разных стадиях общественного развития, шла жестокая кровопролитная война, свойственная классовому рабовладельческому обществу, процесс становления которого относится именно к классическому периоду истории древних майя.

Росписи, как и весь архитектурный ансамбль Бонампака, посвящены войне! Следовательно, война в жизни создателей этого священного города играла уже не случайную, а ведущую роль, коль скоро в ее честь, ради прославления военной победы возводятся многочисленные храмы и дворцы, целый священный город.

Хотел того художник, покрывший стены храма удивительными рисунками, или не хотел, но изображенные им сцены с неопровержимой достоверностью раскрывают классовый характер общества, к которому он сам принадлежал и которое обслуживал своим изумительным искусством. Двухъярусное расположение изображаемых событий — религиозный обряд, предшествующий началу военного похода, сражение и пленение врагов, торжество победы — точно соответствует невидимым ступеням социальной лестницы. Каждый представитель своего класса, вне зависимости от того, чем он занят на картине, неукоснительно располагается на ступени-ярусе, соответствующей его социальному положению и рангу. Здесь все предельно ясно и четко. Верхний ярус — верхняя ступень социальной лестницы — отведен знати и жречеству, причем правитель — халач виник — всегда в центре и чуть повыше своих «придворных». Проследить это крайне легко не только благодаря внешнему виду и форме одеяний, классовый характер которых не смог пока еще скрыть ни один художник мира, но и потому, что каждый из высокопоставленных персонажей выписан предельно индивидуально, то есть портретно, хотя всегда только в профиль. Поэтому не составляет никакого труда обнаружить то или иное лицо (в буквальном смысле слова) среди действующих персонажей каждой из изображенных сцен, будь то бытовые картины, например подготовка халач виника во внутренних покоях «дворца» к торжественному обряду проводов войска, или полная движения и динамики сцена сражения во вражеском селении.

На нижнем ярусе художник изобразил народ; здесь разместились воины, «горожане», музыканты, танцоры и другие простолюдины. Они тоже непосредственные участники событий, запечатленных на стенах храма. На росписях Бонампака мы видим, однако, не пассивное, физическое присутствие «толпы» или «народа», а его активное участие и эмоциональное согласие со всем происходящим. Благодаря этому совершенно отчетливо ощущается стремление художника передать духовную близость, объединяющую верхнюю и нижнюю ступени социальной лестницы, которую он сам открыл для нас. Что это, противоречие? Вряд ли. Скорее всего гениальный создатель Бонампака верил в то, что хотел изобразить, но его огромный талант не позволил утаить жестокую правду жизни. Это тем более замечательно, что росписи Бонампака создавались «придворным» мастером и должны были не только увековечить военную победу халач виника, но и утвердить незыблемую окончательность освященных богами порядков на земле, всякое выступление против которых грозило небесной карой и жестокими страданиями и мучениями.

В росписях есть еще одна категория людей, общественное положение которых также легко угадывается; то рабы-прислужники и пленные враги. Первые из них своей полной безучастностью даже к наивысшим эмоциональным «взрывам» как бы духовно отстранены художником от происходящих событий. Это не действующие персонажи, а скорее предметы естественной необходимости, без которых и дом не дом и царь не царь. К пленным рабам, наоборот, интерес значителен, но обращение с ними не оставляет сомнений в том, что их ожидает в дальнейшем: жертвенный камень или рабство. В этом и устрашение на будущее и социальный смысл изображенного конфликта.

По-видимому, основной причиной войны ко времени создания росписей была уже не борьба из-за земель или охотничьих угодий (проблема источников воды в Бонампаке не могла существовать, так как город стоит на берегу реки Лаканха, впадающей в многоводную Усумасинту); война служила источником добывания рабов, быстрого обогащения, ибо раба можно было выгодно продать или заставить работать на себя фактически без каких-либо затрат.

Однако и этим не ограничиваются достоверные сведения о древних майя, которые подарил современному миру Бонампак. Теперь уже никто не станет отрицать, что древние майя практиковали, и в довольно широком масштабе, жестокий обряд человеческих жертвоприношений. Из росписей мы также узнаем о быте майя, их одежде, вооружении, манере вести войну; знакомимся с некоторыми из обычаев и обрядов. Мы, наконец, можем почти безошибочно сказать, что форма правления стала наследственной (появление в рисунках юного «наследника»), хотя и не знаем, была ли верховная власть светской или духовной.

Бонампак заполнил огромный пробел и в наших знаниях об искусстве древних майя, и, если раньше мир восхищался их архитектурой, скульптурой и керамикой, теперь стало возможным по достоинству оценить, каких совершенств могла достичь в Классический период настенная живопись. Но росписи Бонампака, к сожалению, пока что явление исключительное. Во всяком случае, среди огромного множества малых и больших священных городов майя не обнаружено других произведений настенной живописи, которые по своему мастерству приближались бы к ним. Именно поэтому многие исследователи справедливо считают, что их создатель был гениальным, неповторимым художником. Правда, есть немало оснований предполагать, что в дальнейшем могут быть найдены и другие росписи, совпадающие по времени с росписями Бонампака, и только тогда путем сравнения станет возможным окончательно оценить мастерство бонампакского художника. Сейчас установлено, что работал он в храме не один. По-видимому, им самим был выполнен главный контурный рисунок (черной краской), а раскраской занимались его помощники и, очевидно, он сам. Работа в коллективе представляется обязательной, если росписи в Бонампаке велись по сырой штукатурке (фрески), к чему склоняется большинство исследователей, а также из-за размеров записанных стен (длина храма 16,5 метра; ширина — 4; высота — 7 метров).

Но в Бонампаке мы сталкиваемся еще с одним интересным явлением, также опровергающим псевдоисторическую концепцию идеализаторов: одна из камер храма (последняя, если идти по ходу повествования картин) оказалась незаконченной.

Может быть, случайно погиб гениальный художник и труд его оказался незавершенным? Но тогда почему помощники не окончили работу своего учителя, тем более что черные линии рисунка и в этой камере нанесены той же твердой рукой? Им ведь оставалось заполнить красками лишь сравнительно небольшие участки стены; они хорошо владели этим искусством, но почему-то не сделали этого.

Почему не достроены и другие сооружения Бонампака? Почему некоторые из стел с изображениями важных персон (правитель? Верховный жрец?) умышленно повреждены человеческой рукой? Создается впечатление, что тот, кто сделал это, хорошо знал, кого (и наверняка за что) нужно «бить».

Точно такие же повреждения были обнаружены и в Яшчилане — крупном религиозном центре, расположенном рядом с Бонампаком, причем характер культовых сооружений обоих городов настолько близок, что невольно напрашивается мысль о самом прямом родстве этих центров.

Да и не только Яшчилан и Бонампак, а фактически все или почти все священные города Классического периода несут на себе следы насильственных разрушений. О чем могут говорить разбитые «физиономии» скульптур, барельефов, стел? Почему, наконец, одна из стел самого крупного и самого древнего из священных городов майя, Тик’аля, оказалась закопана в землю… вверх ногами? Кто и зачем совершил столь очевидную неразумность? А может быть, это вовсе и не свидетельство проявления человеческой глупости, а нечто совсем другое, например месть? И не связано ли все это с загадочным явлением Классического периода, когда один за другим погибали священные города майя, навсегда покинутые своими обитателями?..

Заканчивая рассказ о Бонампаке, остается лишь добавить, что город «Стен с живописью» был случайно открыт лишь в 1946 году американским фотографом-профессионалом Карлосом Фрейем, вскоре трагически погибшим в водах реки Лаканха.