Тайна нефритовой доски

Глава 1

Никто, я уверен, не решится назвать двадцать лет исправного служения нашему достославному императору Мин чересчур уж скромным итогом жизни. Правда, мой покойный отец прослужил пятьдесят и умер, будучи членом Государственного Совета, вскоре после своего семидесятилетия. Через три дня мне исполнится сорок лет, и я очень надеюсь, что еще до истечения этого срока Небеса позволят мне умереть.

В те редкие минуты, когда в измученном мозгу моем возникают проталины ясномыслия, я думаю о былом, об ушедших годах, и это – единственное убежище для моих мятущихся дум.

Четыре года назад я получил повышение – мне вышел чин Следователя Столичного Суда – большая честь для чиновника тридцати пяти лет. Люди предрекали мне великое будущее. Как я гордился шикарным особняком, который отвели под мою должностную усадьбу, с каким удовольствием прогуливался по своему прекрасному саду, держа за руку мою милую дочь. Ей было всего четырнадцать лет, но она уже знала научное название любого цветка, на который случалось мне указать.

Прошло всего лишь четыре года, а кажется – это было ужасно давно, как будто бы в прошлом моем воплощении. Теперь ты зловещею тенью жмешься ко мне, содрогаясь от страха. Неужто ревнуешь меня даже к этой короткой отсрочке пред пропастью небытия?

Разве я не исполнил всего, что ты мне приказала? Разве я в прошлом месяце, по возвращении из старинного городка Хань-юаня, расположенного на губительном озере, не выбрал тотчас же благоприятную дату для свадьбы дочери и не выдал ее на прошлой неделе? Что же ты скажешь теперь? Чувства мои парализованы страшною болью – я плохо слышу тебя. Ты говоришь, что… что моя дочь должна узнать правду. Всемогущее Небо, неужели нет у тебя ни капельки жалости? Это знание разобьет ее сердце, раздавит ее…

Нет, не мучай меня больше, пожалуйста, я сделаю все, как ты скажешь, только избавь меня от мучительной боли… Да-да, я напишу.

Напишу, как пишу уже каждую бессонную ночь, когда ты, безжалостный, неумолимый палач, стоишь надо мной. Ты говоришь, что другие тебя увидеть не могут. Но если уж смерть коснулась несчастного, разве другие не могут прочесть приметы ее на его искаженном лице?

Каждый раз, когда я встречаю какую-нибудь из своих жен или наложниц в пустынных теперь коридорах, они торопливо отводят взгляд. Когда я неожиданно поднимаю глаза от бумаг в своем департаменте, я перехватываю взгляды писцов, которые смотрят на меня с пристальным изумлением. По тому, с какой торопливой тщательностью склоняются они над бумагами, я чувствую, что они тайком от меня сжимают в руках оберегающие их амулеты.

Они, должно быть, почуяли, что по возвращении из поездки в Хань-юань я не просто заболел. Больного жалеют, но одержимого – все сторонятся. Они не ведают, что меня стоит лишь пожалеть, как жалеют приговоренного к нечеловеческой пытке – истязать себя собственной своею рукой, по велению палача обрекать себя на мучительную смерть, отрезая кусок за куском от своей трепещущей плоти.

Каждое послание, что я написал, каждое шифрованное донесение, что я отправил за последние дни, отрезали кусок моей живой плоти.

Так что нити коварнейшей сети, которую я плел для своей цельной, чистой, совершенной Империи, были обрезаны, одна за другой. Каждая обрезанная нить стоила еще одной несбывшейся надежды, лопнувшей иллюзии, неисполненной мечты. Теперь следы слез уже смыты – никто ничего не узнает.

Я даже уверен, что «Императорский вестник» обнародует в память обо мне некролог, со скорбью поминая меня как подававшего надежды молодого чиновника, которого постигла кончина после тяжелой и продолжительной болезни. Продолжительной, действительно продолжительной – я давно уже не человек, а труп.

Уже близок тот миг, когда палач вонзит свой острый меч в измученное сердце преступника, – милосердный удар, несущий избавление от страданий.

Почему же ты, о ужасная тень, настаиваешь на продолжении моих предсмертных мучений, ты, носящая кроткое имя цветка? Почему ты хочешь разорвать мое сердце на кусочки, заставляя губить душу моей дочери? Она не совершала никаких преступлений, она никогда не знала… Да, я слышу тебя, мой ужас, представший в женском обличье, – ты говоришь, что я должен записать все – чтоб она узнала…

Рассказать ей, как Небеса отказали мне в быстрой, мною самим избранной кончине, и приговорили к медленной агонии в твоих жестоких руках.

Да, я поведаю дочери обо всем. О том, как я встретил тебя на берегу озера, о той старой истории, которую ты мне рассказала. Но, клянусь – если есть Небеса над нами – моя дочь дарует прощение мне, предателю и убийце! Меня она простит, уверяю, – но не простит тебя. Потому что ты есть только ненависть, воплощенная ненависть, и ты исчезнешь вместе со мною, умрешь навсегда.

Нет, не толкай теперь меня под руку, ты сказала: «Пиши», и я буду писать непременно. Может быть, за это Небеса пощадят меня… да и тебя тоже. Впрочем – уже слишком поздно, – я понял, чем ты являешься на самом деле, и я знаю, что ты никогда не приходишь без приглашения. Ты облюбовываешь и пытаешь до смерти только тех, кто сам вызвал тебя к жизни чередой своих темных дел.

Одно из которых и совершилось в тот раз.

Суд направил меня в Хань-юань расследовать запутанное дело о присвоении уездной казны; подозревали, что в этом были замешаны местные власти.

Ты должна помнить, что весна в тот год была ранняя. В теплом воздухе было растворено обещание чегото прекрасного; в своем безрассудно-размягченном состоянии я даже подумывал о том, чтобы взять с собою в поездку дочь. Но это благодушное настроение вскоре прошло, и я взял вместо нее свою самую молодую наложницу, по имени Хризантема.

Таким способом я надеялся восстановить мир в своей измученной душе, потому что Хризантема была некогда очень дорога мне. Когда же я прибыл в Хань-юань, то я тотчас же понял, что это была пустая надежда. Та, которую я оставил за своею спиной, еще сильнее овладела мной, и я даже не мог заставить себя дотронуться до тонкой, нежной руки Хризантемы.

Я предпринял отчаянные усилия, стремясь поскорее распутать порученное мне дело, дабы забыться в работе. Я сумел раскрыть его за неделю. Преступником оказался столичный служащий, он сознался сам.

Последним вечером моего пребывания в Хань-юане местные власти в знак своей благодарности дали отличный обед в мою честь в живописном Квартале Ив, прославленном своими танцовщицами и певичками. Власти уезда были щедры в изъявлениях своей благодарности и восхищения тем, с какой быстротой я распутал досадный случай. Они говорили, что весьма сожалеют о том, что не могут мне показать, как танцует Цветок Миндаля – самая красивая и образованная танцовщица квартала.

К сожалению, эта девушка, названная в честь знаменитой красавицы прошлых лет, куда-то исчезла накануне, исчезла совершенно необъяснимо. Если бы я только мог задержаться в городе еще на несколько дней, – не скрывая сожаления, говорили они, – я бы смог разгадать и этот таинственный случай.

Их лесть была приятна мне, и я выпил за столом несколько больше обычного. Когда поздней ночью я вернулся в роскошную гостиницу, в свои покои, предоставленные мне городским начальством, я пребывал в отличном настроении. Все будет прекрасно, – думалось мне, – я смогу развеять наваждение.

Хризантема ждала меня, она надела красивое платье персикового цвета, которое восхитительно облегало ее молодую фигуру. Она смотрела на меня своими чудесными глазками, и я уже собирался обнять ее, как вдруг – другая, заклятая, встала передо мной, и я не смог прикоснуться к Хризантеме.

Сильная дрожь сотрясла мое тело. Бормоча неловкие оправдания, я выбежал в сад. Я чувствовал, что задыхаюсь, – мне хотелось больше воздуха. Но в саду было душно и жарко, и я отправился к озеру.

На цыпочках прокрался я мимо дремлющего привратника и вышел на пустынную улицу. Добравшись до озера, я долго смотрел на спокойную воду, а сердце мое погрузилось в глубокую пучину отчаяния.

Какая мне польза от моего тщательно разработанного плана? Как смогу я править людьми, если сам – не человек? Наконец я понял, что существует один-единственный выход.

Как только я принял решение, душа моя успокоилась. Я ослабил завязки своего пурпурного одеяния и сдвинул высокую черную шапку с вспотевшего лба. Неторопливо прогуливаясь вдоль озера, я искал то место на берегу, где смог бы выполнить свое намерение. Кажется, я даже мурлыкал себе под нос какую-то песенку.

И правда, не лучше ли вовремя покинуть изукрашенный зал, когда красные свечи еще не погасли и вино еще не остыло в золотых кубках?

Я наслаждался красотой чарующего пейзажа: слева – купы миндальных деревьев, гнущихся под тяжестью белых цветов и исходящих густым сладким запахом. Справа – серебристая, освещенная луной гладь озера.

Я увидел ее за поворотом извилистой дорожки, бегущей вдоль озера. Она стояла на берегу, у самой воды, одетая в белые шелковые одежды, перехваченные зеленым поясом. Белая водяная лилия сияла в ее волосах. Когда она повернулась ко мне, свет луны обласкал ее прекрасное лицо. И тут во мгновение ока я понял, что это та женщина, которая способна рассеять зловещие чары, женщина, которую послало мне Небо.

И она это поняла. Когда я подошел к ней, не было произнесено ни одного из рутинных приветствий и вежливых вопросов. Она лишь сказала:

– Как рано этой весной зацвел миндаль.

А я ей ответил:

– Нежданные радости – особенно сладки.

– Неужто всегда? – спросила она с насмешливою улыбкой. – Пойдемте, я покажу вам место, где только что сидела.

Она свернула с дорожки и пошла по неширокой прогалине; я поспешил вслед за ней.

Мы сели рядом в высокой траве на отлогом склоне. Согнувшиеся под тяжестью цветов ветви миндаля сплетались над нами наподобие балдахина.

– Как это странно, – сказал я, исполненный восхищения, и взял в свои ладони ее холодную руку, – словно мы – в другом мире.

Она только улыбнулась и искоса посмотрела на меня. Я обнял ее за талию и прижал свои губы к ее влажным красным губам. Она разрешила заклятье, которое меня изводило. Ее объятья излечили меня, а вспыхнувшая страсть заставила забыть боль. Ликуя, я подумал, что теперь все будет прекрасно.

Когда я лениво обводил пальцем тени, отбрасываемые ветвями на ее прекрасное тело, белое и нежное, как драгоценный нефрит, я внезапно обнаружил, что рассказываю ей о заклятье, которое ей удалось с меня снять. Она спокойно смахнула лепестки, налетевшие на ее прекрасную грудь, села и задумчиво произнесла:

– Когда-то, очень давно, я уже слышала нечто подобное. – И после минутного колебания добавила: – Скажите мне, вы не из судейских?

Я безмолвно указал ей на свою шапку, которую повесил на ветку, – лунный свет сиял на золотых знаках отличия. А потом ответил с кривой улыбкой:

– И не из последних. Я – в чине Следователя Столичного Суда!

Она понимающе кивнула, потом опять легла на траву, заложив за голову округлые, классической формы руки.

– Я расскажу вам, – улыбнулась она, – старую историю, которая должна заинтересовать вас. Она касается мудреца, который был судьей здесь, в Хань-юане, много веков назад. В то время…

Я не знаю, как долго я слушал ее нежный, завораживающий голос, но когда она замолчала, холодный страх сдавил мое сердце. Я резко поднялся, надел свою форменную одежду и подпоясался.

Надев шляпу на голову, я хрипло произнес:

– Тебе не стоит дурачить меня своими причудливыми баснями. Говори, женщина, как ты проникла в мою тайну?

Она молча смотрела на меня, а ее чарующие губы по-прежнему подергивались в улыбке, вызывающей и капризной.

Ее совершенная красота победила мой гнев. Став перед ней на колени, я воскликнул:

– Неважно, как ты узнала мою тайну. Меня не волнует, кто и кем ты была! Поверь, мои намерения чище тех, о которых ты рассказала! Я клянусь тебе, что только ты будешь моей царицей! – Я поднял ее повлажневшее платье и, нежно глядя на нее, произнес: – Ветерок дует с озера, ты замерзнешь.

Она отрицательно покачала головой. Но я встал и прикрыл ее обнаженное тело шелковой одеждой. Вдруг неподалеку раздались громкие голоса.

На поляну вышли из зарослей несколько человек. В великом замешательстве я стоял перед женщиной, распростертой в высокой траве. Пожилой мужчина, в котором я узнал судью Хань-юаня, внимательно посмотрел на лежащую. Потом он низко мне поклонился и сказал с восхищением в голосе:

– Значит, вы все-таки нашли ее, господин! Когда мы вчера осмотрели ее комнату в Квартале Ив и нашли оставленную ею записку, мы решили обыскать и эти места. В озере есть протока, соединяющая его с этой бухтой, и в протоке довольно сильное течение. Но это поразительно – вам удалось найти ее раньше нас! Однако вам не стоило утруждать себя и переносить тело с берега, господин! – Потом судья обратился к своим людям и приказал: – Принесите сюда носилки!

Я повернулся к своей недавней возлюбленной. Белое платье, покрывающее ее тело, как саван, было тяжелым и мокрым. Слипшиеся длинные волосы угрюмо змеились на иссиня-белом, мертвом лице.

Спускались редкие сумерки, Судья Ди сидел на открытой террасе, расположенной на втором этаже здания суда, и неторопливо потягивал чай. Он сидел, выпрямившись в кресле, у низкой, резного мрамора, балюстрады, неторопливо разглядывая расстилавшийся перед ним пейзаж.

В городе, среди тесно сбившихся крыш, один за другим загорались вечерние огоньки. За ними виднелось озеро – широкое пространство спокойной темной воды. Противоположный берег был скрыт в тумане, колебавшемся у подошвы горной гряды.

Жаркий и душный день сменялся не менее гнетущей ночью. Ни один лист не шелохнулся в кронах деревьев, росших на бежавшей вниз улице.

Судья раздраженно повел плечами под тяжелой церемониальной одеждой из плотной парчи. Старик, безмолвно стоявший рядом, внимательно посмотрел на него. Этим вечером местная знать Хань-юаня давала обед в честь судьи в цветочной лодке, на озере. Ди полагал, что, если только погода не изменится, это вряд ли будет таким уж приятным развлечением.

Неторопливо поглаживая свою длинную черную бороду, судья бесцельно следил за движением утлой лодочки, кажущейся очень маленькой на таком расстоянии, – застигаемый тьмою рыбак торопливо греб к пристани. Когда лодка исчезла из его поля зрения, Судья Ди вдруг поднял взгляд и сказал:

– Я никак не могу привыкнуть жить в городе, не окруженном стеной, старшина. Это рождает чувство какой-то неуверенности…

– Хань-юань расположен всего лишь в каких-нибудь шестидесяти ли от столицы, Ваша Честь, – заметил старик, – и, таким образом, мы не так уж далеко от столичной гвардии. Кроме того, провинциальные гарнизоны…

– Я не имел в виду вопросов обороны, – нетерпеливо прервал его судья. – Я говорю об обстановке здесь, в самом городе. У меня сложилось такое ощущение, что здесь происходят вещи, относительно которых мы совершенно ничего не знаем. В городах, окруженных стенами, ворота все-таки запираются на ночь; ты чувствуешь, что порядок, так сказать, у тебя под контролем. А тут городок, свободно разлегшийся у подножия гор, на берегу озера, и каждый может войти в него и уйти восвояси, когда ему заблагорассудится!

Старик молча подергал свою жидкую седую бородку – он не знал, что отвечать. Старика звали Хунг Лянг, он был доверенным помощником Судьи Ди. С давних пор он был слугой в семье Судьи Ди и носил его на руках, когда тот еще был ребенком. Три года назад Судья Ди был назначен уездным судьей в Пенг-лай, на свой первый пост в провинции; несмотря на свои годы, Хунг настоял на том, чтобы сопровождать его в этом назначении.

Судья сделал Хунга тогда Старшиной Суда. Он поступил так для того, чтобы наделить Хунга официальной должностью; главной же задачей Хунга было – служить доверенным и нелицеприятным советником судьи, с которым тот мог бы свободно обсуждать все свои многочисленные дела.

– Два месяца пролетели с тех пор, как мы прибыли сюда, Хунг, – продолжал судья, – и за это время суду не было доложено ни об одном достойном внимания преступлении или проступке!

– Это значит, – сказал старшина, – что жители Хань-юаня – люди, чтущие закон, Ваша Честь!

Судья покачал головой.

– Нет, Хунг, – возразил он, – это значит, что они держат нас в неведении относительно своих дел. Как ты только что верно отметил, Хань-юань расположен недалеко от столицы. Но из-за своего местоположения на берегу горного озера это всегда был более или менее изолированный мирок, здесь мало осело людей из других мест. Если в такой тесно спаянной общине что-нибудь происходит, ее члены делают все возможное, чтобы скрыть это от судьи, которого они считают чужаком. Я повторяю, Хунг, здесь происходит гораздо больше событий, чем заметно постороннему глазу. Кроме того, эти таинственные россказни об озере…

Он не закончил фразы.

– Неужели Ваша Честь верит им? – с живостью откликнулся старшина.

– Верю? Нет, так далеко я бы не стал заходить… Но когда мне рассказывают, что в прошлом году четыре человека утонули, а их тела так и не были найдены, я…

В этот момент двое рослых мужчин, одетых в простые коричневые халаты и маленькие черные шапки, вышли на галерею. Это были Ма Джунг и Чао Тай, двое других помощников Судьи Ди.

Оба они были выше пяти локтей; широкие плечи обоих венчали крепкие шеи опытных и отважных бойцов. Почтительно поприветствовав судью, Ма Джунг сказал:

– Час, на который назначен торжественный обед, приближается, Ваша Честь! Паланкин готов, он ждет внизу.

Судья Ди поднялся. Его глаза на секунду задержались на двух стоящих перед ним статных молодцах. Ма Джунг и Чао Тай когда-то принадлежали к «лесному братству» – так почетно именовалась гильдия разбойников с большой дороги.

Случилось так, что три года назад они подкараулили судью на пустынной дороге, но он настолько поразил их своим бесстрашием и силой характера, что оба разбойника решили оставить свое жестокое ремесло и умоляли его взять их к себе на службу. Судья Ди, тронутый их искренним раскаянием, откликнулся на эту просьбу.

Судье не пришлось сожалеть о принятом решении – эта внушительная пара верно служила ему; она оказалась чрезвычайно полезной при поимке опасных преступников и в выполнении других нелегких заданий.

– Я только что говорил старшине, – сообщил помощникам Судья Ди, – что в городе происходит нечто тщательно от нас скрываемое. Во время обеда подпойте-ка слуг и экипаж, пусть они поболтают немного!

Ма Джунг и Чао Тай широко улыбнулись. Ни один из них не питал отвращения к доброй выпивке.

Все четверо спустились по широкой каменной лестнице на центральный двор судебного подворья. Служебный паланкин судьи стоял наготове. Судья Ди сел в него вместе со Старшиной Хунгом, двенадцать носильщиков подняли шесты паланкина на свои огрубелые плечи.

Два скорохода возглавили процессию; они несли большие бумажные фонари с надписью: «Суд Хань-юаня». Ма Джунг и Чао Тай шествовали за паланкином. Замыкали процессию шестеро стражников в кожаных куртках с красными поясами и стальными шлемами на головах.

Стража открыла тяжелые, обитые железом ворота, и процессия зазмеилась по улице. Крепконогие носильщики шагали вниз по ступеням, ведущим в город. Вскоре они достигли рыночной площади у Храма Конфуция, где плотная толпа роилась вокруг масляных ламп, зажженных у торговых палаток и лавок.

Скороходы ударили в гонг и закричали:

– Освободите дорогу! Дорогу! Его Превосходительство Судья!

Толпа почтительно отступила назад. И стар и млад с трепетом смотрели на паланкин и его величественный эскорт.

Они спустились еще ниже, прошествовали через кварталы бедноты и очутились на дороге, ведущей вдоль берега озера. Через некоторое время процессия вышла на узкую улицу, обсаженную стройными ивами. Именно они дали название Кварталу Ив, месту, где жили танцовщицы и куртизанки.

Их дома были нарядно украшены фонариками из разноцветного шелка, из окон доносились отдельные музыкальные фразы, обрывки песен. Юные девушки, одетые в яркие одежды, заполняли балконы, покрытые красным лаком; оживленно обмениваясь впечатлениями, они смотрели вниз, на процессию.

Ма Джунг, считавший себя знатоком вина и женщин, увлеченно рассматривал девушек, кидая пылкие взгляды по сторонам. Ему удалось поймать взгляд толстушки с милым круглым лицом, которая перегнулась через перила балкона самого большого на этой улице дома. Он лихо подмигнул ей и был награжден поощрительною улыбкой.

На пристани носильщики опустили на землю паланкин Судьи Ди. Несколько именитых жителей Хань-юаня, одетых в длинные одежды из блестящей парчи, уже поджидали его. Высокий мужчина в фиолетовой мантии, украшенной золотым шитьем, изображающим гирлянды цветов, вышел вперед и приветствовал судью низким поклоном.

Это был богатый помещик Хан Юнг-хан, один из наиболее почтенных жителей Хань-юаня. Его семья веками жила в просторном особняке, расположенном на горном склоне, примерно на той же высоте, на которой располагалось здание суда.

Хан подвел судью к борту красивой цветочной лодки, пришвартованной к пристани; ее широкая палуба находилась на одном уровне с пирсом. Лодка была богато украшена сотнями разноцветных фонариков, висящих вокруг навеса над главной каютой.

Когда Судья Ди и Хан ступили на порог каюты, музыканты, сидящие у дверей, заиграли веселую приветственную мелодию.

Хан провел судью по толстому ковру к почетному месту: высокому столику, расположенному в глубине помещения, и предложил присесть справа от себя. Другие гости заняли два стола, расположенные друг против друга под прямым углом к главному.

Судья Ди с интересом рассматривал окружающих. Он часто слышал о знаменитых цветочных лодках Хань-юаня, которые были чем-то вроде плавучих домов свиданий, где гости могли пировать в обществе местных красавиц и так проводить на воде целую ночь.

Богатство обстановки превзошло все его ожидания. Комната была длиною около двадцати пяти локтей; обе стены ее были завешаны бамбуковыми циновками.

С потолка, покрытого красным лаком, свешивались четыре больших фонаря, сработанных из шелка и искусно разрисованных; изящные деревянные колонны были украшены резьбою и позолотой.

Легкое покачивание указывало на то, что лодка отчалила. Когда музыка смолкла, послышались ритмичные всплески весел, которыми орудовали гребцы в трюме.

Хан Юнг-хан коротко представил судье остальных гостей. Стол справа от него возглавлял худой, слегка сутулящийся пожилой человек. Его звали Канг По, он был богатым торговцем шелком. Когда Канг поднялся и трижды поклонился Судье Ди, тот заметил, что его губы нервно подергиваются, а глаза бегают по сторонам.

Полный мужчина с лицом, выражающим полное благодушие, сидевший рядом с торговцем шелком, был Канг Чунг, его младший брат. Судья Ди лениво отметил про себя, насколько не похожи два брата по внешности и характеру.

Третьим гостем за этим столом был довольно рыхлый мужчина, обращающий на себя внимание своим напыщенным видом; он был представлен как Ванг, глава гильдии золотых дел мастеров.

Стол напротив возглавлял высокий широкоплечий человек в коричневом расшитом золотом халате и шапочке из легкого газа. Его тяжелое смуглое лицо производило внушительное впечатление. Все это, вместе с жесткой черной бородою и длинными бакенбардами, делало его похожим на чиновника, но Хан представил его как Лю Фей-по, богатого купца из столицы. Он построил прекрасный дом рядом с особняком Хана, где обычно и проводил лето.

Двух других гостей за столом Лю Фей-по звали Пенг и Су – первый из них возглавлял гильдию серебряных дел мастеров, а второй был главою резчиков по нефриту.

Судью поразил бросающийся в глаза контраст между двумя этими ремесленниками. Пенг был очень худой пожилой господин с узкими плечами и длинной седой бородой; Су, наоборот, был здоровый молодой парень с крепкими плечами и толстой шеей борца. Его грубое лицо производило весьма неприятное впечатление.

Хан Юнг-хан хлопнул в ладоши. Когда оркестр заиграл другую веселую мелодию, четверо слуг вошли в дверь справа от Судьи Ди; они несли подносы с холодными закусками и оловянные кувшины с подогретым вином. Хан произнес приветственный тост, и пир начался.

Закусывая вино маленькими кусочками холодной утки и цыпленка, Хан завел с Ди вежливый разговор. Судя по всему, он был человек образованный и со вкусом, но судья сразу почувствовал некоторую холодность, недостаток сердечности в его вежливом обращении.

После того, как Хан осушил одну за другой несколько больших чарок, он немного расслабился и с улыбкою молвил:

– Мне кажется, я выпиваю пять кубков против одного вашего, Ваша Честь.

– Я люблю выпить чарку хорошего вина, – ответил судья, – но я пью только по таким приятным случаям, как этот. А прием – действительно щедр и роскошен.

Хан поклонился и сказал:

– Мы надеемся, что Вашей Чести понравится пребывание здесь, в нашем маленьком уезде. Мы только сожалеем о том, что мы – всего лишь простые сельские жители, не вполне подходящие для высокого общества Вашей Чести. Я опасаюсь, что Ваша Честь посчитает здешнюю жизнь довольно однообразной, ведь здесь никогда ничего не случается.

– Да, судя по бумагам, имеющимся в суде, – отвечал Судья Ди, – жители Хань-юаня трудолюбивые и уважающие законы подданные, что, конечно, отрадный факт для любого судьи. Но когда вы говорите о недостатке в здешнем уезде выдающихся людей, я не могу с вами согласиться. Кроме тех, которых вы сами выделили, разве знаменитый Императорский Советник Лянг Мен-кванг не выбрал Хань-юань как место для своего отдыха по завершению служебной карьеры?

Хан выпил за здоровье судьи еще одну чарку и сказал:

– Пребывание советника в наших местах делает нам честь. Мы глубоко сожалеем, что последние полгода его плохое здоровье препятствует возможности пользоваться его благими советами.

Судья Ди заметил, что Хан Юнг-хан много пьет.

– Две недели назад, – сказал он, – я хотел нанести старику визит вежливости, но мне передали, что он болен. Надеюсь, это не слишком опасно?

Хан испытующе поглядел на судью.

– Ему где-то около девяноста лет, как вы знаете. Но если бы не приступы ревматизма и некоторые осложнения со зрением, состояние его здоровья можно было бы назвать необычайно хорошим. Однако с полгода или около того его память… Впрочем… пусть ваша милость спросит о нем Лю Фей-по, ведь их сады примыкают друг к другу, и он знаком с советником лучше, чем я.

– Я был весьма удивлен, – сказал Судья Ди, – узнав, что Лю Фей-по – обычный купец. У него, скорее, манеры государственного служащего…

– Он чуть не стал им, – сказал Хан, несколько понизив голос. – Лю происходит из древнего чиновничьего столичного рода и был воспитан так, чтобы стать чиновником. Но он провалился на втором литературном экзамене, и это настолько задело его за живое, что он бросил ученье и стал торговцем. Лю так преуспел в этом деле, что теперь он – один из богатейших людей в провинции, и его торговые предприятия разбросаны по всей стране. Вот почему он так много разъезжает. Но, пожалуйста, никогда не говорите ему о том, что я вам рассказал, – прежняя неудача до сих пор причиняет ему боль!

Судья Ди утвердительно кивнул. Пока Хан опустошал очередную чарку вина, судья ненароком подслушал разговор, который происходил за боковыми столами.

Поднимая чарку с вином и обращаясь к Лю Фей-по, развеселившийся Канг Чунг воскликнул:

– Тост за здоровье молодых! Пусть живут они долго и счастливо, пока их головы не убелят седины!

Все захлопали в ладоши, а Лю Фей-по молча поклонился. Хан Юнг-хан торопливо объяснил судье, что дочь Лю – Фея Луны – вышла вчера за единственного сына ученого Дянга, отставного Доктора Классической Литературы. Свадьба праздновалась в доме Доктора Дянга на другом конце города и стала довольно шумным событием.

– Нам не хватает сегодня нашего замечательного ученого! – воскликнул Канг. – Он обещал прийти, но в последний момент попросил извинить его. Я думаю, что его собственное вино оказалось для него слишком крепким!

Это замечание вызвало общий смех. Судье показалось, что и самого Лю, вероятно, мучает похмелье после столь бурной свадьбы. Он поздравил Лю и сказал:

– Я весьма сожалею, что пропустил заманчивую возможность встретиться с Дянгом. Разговор с ним, без всякого сомнения, был бы весьма назидателен!

– Простой торговец, вроде меня, – хмуро ответил Лю Фей-по, – не может претендовать на глубокое понимание классической литературы. Впрочем, есть мнение, что ученость отнюдь не всегда подразумевает чистоту репутации человека…

За этой тирадой последовала неловкая пауза. Хан торопливо подал знак слугам, и они подняли вверх бамбуковые циновки, висевшие между колонн.

Пирующие отложили палочки для еды, чтобы насладиться открывшимся перед ними пейзажем. Они уже давно плыли по озеру – мириады огней Хань-юаня мерцали вдали, за широкою водной гладью. Цветочная лодка теперь покоилась на воде, медленно покачиваясь, – гребцы ели свой простой ужин.

Внезапно занавес из стеклянных бусин слева от Судьи Ди с легким звоном распахнулся, и шестеро девушек вошли в столовую и низко поклонились почетному гостю.

Хан Юнг-хан выбрал двоих для себя и судьи, а четверо оставшихся подошли к боковым столам. Хан представил девушку, вставшую рядом с Судьей Ди. Это была знаменитая танцовщица по имени Цветок Миндаля. Несмотря на то, что глаза ее были скромно опущены, судья заметил, что они у нее очень красивые. Впрочем, лицо ее можно было назвать немного бесчувственным. Другая девица, по имени Анемон, казалась куда веселее и жизнерадостней; когда ее представили Судье Ди, она ему улыбнулась.

После того, как Цветок Миндаля осушила чарку вина за здоровье судьи, тот спросил ее, сколько ей лет. Она отвечала нежным приятным голосом, что скоро ей исполнится девятнадцать. Она произносила слова с тем характерным выговором, который напомнил судье родные места.

– Неужели ты из провинции Шанси? – спросил он, приятно удивленный.

Она пристально посмотрела на него и кивнула с едва уловимым надменным выражением. Теперь, когда судья получше разглядел ее большие сияющие глаза, он подумал, что она действительно редкая красавица. Впрочем, к сиянию ее глаз подмешивался какой-то темный, мрачный огонь, что производило весьма странное впечатление и как-то не вязалось со столь очаровательным юным существом.

– Я сам – из рода Ди, известного на Тайване, – сказал он. – А ты откуда?

– Ваша служанка родом из Пинг-янга, – ответила девушка мелодичным голосом.

Судья предложил ей глотнуть вина из своей чарки. Теперь до него дошло, почему у нее такое мрачное выражение глаз. Женщины из Пинг-янга – области, расположенной в нескольких ли к югу от Тайваня, – с древних времен славились чародейством и ведовством. Они умели лечить болезни заклинаниями; некоторые из них, по слухам, владели приемами черной магии.

Судью заинтересовало, каким образом она, красавица, и, по-видимому, из хорошей семьи, дошла до того положения, в котором сейчас находилась, – положения танцовщицы в маленьком городке под названием Хань-юань.

Между тем Хан Юнг-хан был занят «пылкой» игрой с девушкой по имени Анемон. Они по очереди декламировали строки из классических стихотворений, и тот, кто не мог продолжить, должен был выпить чарку вина.

Хан, по-видимому, проигрывал чаще – его речь стала нетвердой. Он откинулся в кресле и разглядывал общество с мягкой улыбкой на своем широком лице. Судья отметил, что его глаза с тяжелыми веками были полузакрыты, – казалось, он был готов задремать. Его девушка обошла стол и с интересом наблюдала за тщетной борьбой Хана с одолевавшей его дремотой. Потом она захихикала.

– Я лучше возьму для него горячего вина! – сказала она через стол Цветку Миндаля, стоявшей меж Ханом и судьей.

Она повернулась и подошла к столу братьев Канг. Анемон наполнила чарку Хана из большого кувшина, который туда только что поставил слуга.

Судья Ди поднял свою чарку. Хан тем временем слегка посапывал. Судья подумал о том, что, когда люди напиваются, вечеринка становится не просто скучной, а несколько даже напряженной. Надо постараться уйти пораньше.

Не успел он сделать глоток, как услышал, что Цветок Миндаля шепчет ему в ухо своим мелодичным и очень отчетливым голосом: «Я должна увидеться с вами наедине, Ваша Честь. В городе зреет опасный заговор!»