Тайна Нереиды

Глава I Игры Логоса

Элий сидел в таблине префекта Антиохии и рассматривал мозаику на стене, выложенную из драгоценных и полудрагоценных камней. Роскошный южный пейзаж. Бирюзовое небо из подлинной бирюзы, макушки пальмы из малахита, песок из розовой и желтой яшмы. Горы, покрытые шапками льда, сверкали нестерпимо. Элий всмотрелся. Неужели бриллианты? Ну да, настоящие бриллианты. Впрочем, после того, как стали добывать алмазы в Республике Оранжевой реки, бриллианты сильно подешевели.

Префект Антиохии самодовольно улыбался. Самое изысканное удовольствие – видеть Рим посрамленным. Богатство и власть – вот символы нашего мира. Власть – это Рим. Антиохия – богатство. Рим выглядел нищим рядом с восточной богачкой. Жители Антиохии плескались в ваннах из чистого золота. В уличных латринах были серебряные краны. Продажные красотки носили бриллианты и одевались в шелка.

Но префект ошибся. Роскошь не ошеломила Элия. Она вызвала лишь некоторое любопытство. Но не более. Элий восхитился мозаикой, сдержанно, но изысканно похвалил работу, а не камни; и при этом не покривил душой – работа была превосходная.

В ответ префект рассыпался в комплиментах, по-восточному цветистых и неискренних. В эту минуту он воображал себя новым Гомером. Надо сказать, что префекта звали Гаем Гомером, и он клялся, что ведет свой род от слепого сочинителя великих поэм. Ему верили, причем охотно. А кто не верил, находил выдумку забавной.

– Боголюбимый Цезарь, – воскликнул Гай Гомер с преувеличенным восторгом, будто собирался не о деле говорить, а хвалить пурпурную тогу римлянина или его последнюю речь в сенате. – Мне не совсем ясна цель твоей миссии. Насколько мне известно, Большой Совет направил тебя в Месопотамию, Сирию и Пальмиру с инспекцией в связи с увеличением опасности вторжения варваров в границы Содружества.

– Именно так, – подтвердил Элий.

– Тогда зачем с тобой прибыли триста преторианских гвардейцев?

Элий ожидал этого вопроса:

– Тебе известно, как легко монголы совершают рейды вглубь территории. Я направляюсь в малонаселенные районы. Кто поручится, что мы не столкнемся с варварами в самом неподходящем месте.

– Ты рассуждаешь логично, Цезарь! Но не проще ли в таком случае тебе не принимать участия в этой экспедиции, а направить осматривать крепости простых инженеров?

– Ты полагаешь, что жизнь инженера для Рима менее ценна, чем жизнь Цезаря? И простых людей можно бросить на произвол Фортуны без всякой охраны?

– Ах, прости, я высказался неудачно. Лишь хотел сказать, что инженер, даже если он римский гражданин, не покажется варварам столь лакомой добычей, как Цезарь. Смею напомнить, что и Сирия, и Месопотамия наводнены лазутчиками варваров. Уже около сотни схвачены. Но тысячи гуляют на свободе.

Префект понял, что его речь произвела впечатление на Цезаря: тот хмуро смотрел на драгоценную мозаику и на скулах его играли желваки.

– С другой стороны, подобная охрана инженеров будет истолкована превратно, – сказал Элий, – в то время как охрана Цезаря в триста человек может показаться чрезмерной, но вполне законной. А на востоке, особенно в Месопотамии, к присутствию римлян всегда относились настороженно.

– Как мудро! – Гай Гомер быстро сообразил, что пытаться переубедить Элия бесполезно, потому что решение принимал не Цезарь, и не Цезарю его отменять. – Думаю, что ты, Цезарь, сам придумал столь ловкий ход?

Элий только улыбнулся в ответ.

Кто бы мог подумать, что ему придется находить оправдания приказам Руфина. Возможно, Гаю Гомеру поверил, что в случае нападения варваров три центурии преторианцев могут спасти Цезаря. На самом деле триста человек спасут лишь репутацию Руфина. Никто не посмеет упрекнуть императора, что Цезаря отправили в опасное путешествие без должной охраны.

Но даже Руфин, не говоря уже о префекте Антиохии, не знает, куда и зачем идет Цезарь со своей охраной.

Юний Вер гулял по ночному Риму. Часы на старинном здании Регии пробили полночь. Подсвеченные прожекторами храмы чередовались со сверкающими огнями витринами. Бесчисленные статуи государственных мужей венчали мраморные колонны и гранитные цоколи. «Построил базилику…» «Одержал победу…» – кажется, этого уже достаточно, чтобы навсегда остаться в памяти народной. Римляне обожают тех, кто для них строит и побеждает.

Шерстяная туника и легкий плащ – не слишком подходящая одежда для января. Но в этом году теплый западный ветер фавоний начал дуть на месяц раньше. Весна началась посредине зимы.

Кондитерская на углу все еще была открыта. Римляне часто заходят в поздний час за сладостями и фруктами на десерт. Веру захотелось купить пирожные – с недавних пор он сделался сладкоежкой. Он и сам замечал, что ведет себя как ребенок: любит подурачиться, поиграть, продемонстрировать свою мощь, но устает от долгих усилий. Вот и сейчас ему хочется взмыть в небо и парить над Римом, но он сдерживается, откладывая удовольствие на время перед рассветом. И как ребенок, новый Вер задает тысячи и тысячи вопросов, на которые ему никто не даст ответа.

Вер купил десяток пирожных. Хозяин перевязал коробку розовой лентой.

– Для милой девицы? – Хозяин подмигнул.

– Для меня, – улыбнулся гладиатор.

Выйдя из кондитерской, Вер понял, что его ждут. Фигура в темном плаще выделалась на фоне стены. Под капюшоном не разглядеть лица. Вер не медля направился к незнакомцу. В воздухе, видимые только Веру, мелькали тени: его летучая когорта парила рядом, не видимая для людского глаза. Но незнакомец заметил бойцов «Нереиды», и недоуменно покачал головой:

– Неужели ты меня боишься, Вер?

Неизвестный откинул со лба капюшон, в отсвете уличного фонаря блеснул золотой шлем с крылышками. Бог Меркурий ожидал гладиатора.

– Что надо? – спросил Вер не слишком любезно.

– Мне лично ничего, – отозвался Меркурий. – Ты по доброй воле я занимаюсь лишь кредитно-финансовыми операциями. Меня прислали из Небесного Дворца. За тобой. Твой папаша думал сначала тебя уничтожить, но потом сменил гнев на милость и пригласил в гости.

– Зачем?

– Дурацкий вопрос. Хочет поглядеть на очередного прижитого на стороне сынка, – Меркурий подмигнул точь-в-точь как тогда, когда летели они за Кельнским экспрессом. – У тебя есть неоценимое преимущество, братец. Ты молод в отличие от прочих обитателей Небесного дворца. Ты прошел метаморфозу. Знаешь, этим ребятам наверху не терпится узнать, что получится, если бог пройдет метаморфозу. Обновление? Омоложение? Кем он станет? Новым богом? Или простым смертным? Оказывается, боги стареют потихоньку. Старые боги – это некрасиво. Подрывает авторитет. Боги должны быть вечно молоды – вот главное условие могущества. Олимпийцам не хочется терять власть. Значит, им нужно омолодиться.

– А ты зол на язык.

– Учусь у своего друга Мома.

– Значит, я – бог? Какой именно? Ведь каждый бог, как и человек – личность?

– Еще не догадался? Ладно, подскажу. Ты – бог разума Логос. Тот, которого ждали столько лет. Бог разума положит конец могуществу Юпитера и свергнет старика, – Меркурий говорил об этом весело, будто рассказывал занятную историю.

Вер пожал плечами:

– Я никого не собираюсь свергать.

– Ладно, хватит притворяться. Посуди сам: твою матушку держали в колодце, в плену, но она сбежала. Тогда боги придумали ловушку для тебя. Позволили Иэре передать тебе кувшин амброзии. Выпей ты каплю, и был бы в колодце, вечным пленником вместо матери. Но ты отдал дар богов легионерам, и они, обезумев, дружно утопились в колодце. Ты не исполнил замысел богов. Более того, ты повернул ход событий по-своему. Амброзию тебе все же подсунули, и в колодце ты тоже оказался. С опозданием на двадцать лет. Я, кстати, был против трюка с колодцем.

– Почему?

– У тебя был опекун среди людей. В плену ты мог очутиться только на время. Лишь для того, что переродиться и получить в свое распоряжение бессмертную когорту. Интересная получается штучка. Боги над тобой не властны. Они задумывают одно – ты совершаешь другое. Только Логос способен на это. Чем ты занят сейчас?

– Просто живу. Наслаждаюсь процессом. Хочешь пирожное, Меркурий? Нет? А я съем. – Вер развязался ленту и выбрал трубочку с кремом. – Я научился чувствовать, как человек. А это значит не так уж мало. Боги не умеют чувствовать. У них есть уязвленная гордость, ненависть, зависть. А вот с милосердием у небожителей туго. Боги убивают, не задумываясь; и казнят, не испытывая сомнений и жалости. – Вер слизнул с пальцев остатки крема и взялся за миндальное кольцо. – Если они к кому и привязаны, то лишь к собственным отпрыскам – тут пробуждается некое подобие любви. Среди людей сплошь и рядом можно встретить добрую душу, так люди вообразили, что боги тоже добры, и потихоньку начали в это верить. Год за годом все сильнее. Наверное, они поверят даже в твою доброту, Меркурий.

– Где ж ты нашел, этих добряков? Неужели император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну, а добрее Нерона трудно отыскать человека. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Беллона не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты рассуждаешь о доброте людей.

– Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом я могу летать.

Вер взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.

– Что мне еще пожелать?!

– Чуточку ума, – презрительно фыркнул Меркурий. – Потому что бог разума людям не нужен. Зачем ты им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему и просили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянное думающее человечество – это какое-то извращение, не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему второе тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен. Рим жесток, но в разумных пределах (замечательное выражение, ты не находишь), Рим воспринимает открытия науки и техники, впитывает чужие мысли не хуже губки, и все утилизирует. И вдруг ты со своим обожествленным разумом. Ты разрушишь этот примитивный и жестокий мир. Разум сведет людей с ума. Отправляйся в Небесный дворец, Логос, пока ты не погубил этот замечательный уголок, как когда-то погубил целую когорту.

– Я не собираюсь губить этот мир, – запротестовал Вер.

– Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого, и некрасиво? Людям не понять божественный замысел? Он выше их понимания? А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени. Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное – мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизий? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, не может быть доброты.

– Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.

– Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?

– Разум никакой. Он абсолютный.

– А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?

Вер-Логос задумался.

– Человеческие, – сказал он наконец. – Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую, как человек. И у меня есть сердце. Я не променяю его на все сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь и тогда…

Меркурий расхохотался.

– Я ошибся, – выдавил покровитель торговцев сквозь смех. – Ты не Логос, ты – глупец, и Юпитеру тебя смешно опасаться.

Бог торговцев и воров взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.

Молодой человек, одетый в простую тунику и плащ и грубой шерсти поднялся на пятый этаж инсулы. Здесь у них с матерью была крошечная квартирка. К счастью, за жилье было заплачено вперед, и выселение им не грозило, хотя его мать и осталась без работы. Юношу звали Понтием. А его мать Порцией.

Юноша открыл почтовый ящик и обнаружил на дне письмо. Адресовано Порции.

Не долго думая, Понтий вскрыл конверт. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана и спущена в латрины. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую, оскорбительную записку. С тех пор Порция не получала новых посланий Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужели и он… Понтий задохнулся от ярости.

Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами строчки. Письмо было пространным и сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порциях отдала свой голос Бениту. Какая подлость! Понтий и сам сочувствовал Бениту. А Элия, своего патрона – ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах воняло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было во всех подробностях, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Двадцать пять ассов на день – да чтоб Элий подавился своей подачкой. Но однажды патрон расщедрился. Это случилось весной. Девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.

«Много денег получила»? – спросил Понтий, когда они возвращались домой.

«Тысячу сестерциев, – отвечала Порция. – И потом Элий обещал отправить тебя на море. На все лето».

Она не скрывала радости. Она чуть не прыгала от восторга. Понтия эта радость бесила. Тогда он не знал, что ждет его впереди.

Элий сдержал слово. В июньские Календы Понтий очутился на большой вилле на берегу Неаполитанского залива. Светлые скалы, пышная зелень. И море, как изумруд. Роскошная вилла. Спальни на троих. Триклиний с окнами на море. Кормили так, что Понтий каждый раз объедался. Вазы с фруктами и печеньем не убирали со столов. Десять дней он был счастлив. А потом кто-то из мальчишек забрался в таблин управляющего и увидел бумагу… Бумагу, в которой было сказано, что патрон Элий Деций оплачивает все расходы своего клиента Понтия, в том числе дополнительные экскурсии на раскопки в Помпеи. И маленький Понтий из Элизия прямиком угодил в Аид. На море отдыхали жирные детки богатеев. Они развлекались, брызжа злостью, как салом брызжет из свиной колбасы. Самого толстого избрали патроном, Понтия записали в клиенты. Он должен был с рассветом стоять у порога своего «господина» и дожидаться, пока тот соизволит проснуться. Он должен был повсюду сопровождать своего «патрона», носить его сандалии, держать на коленях его тунику, пока тот купался или загорал… он должен был… Понтий сбежал через три дня.

Весь в синяках, грязный, исхудалый на рассвете он постучался в дверь их комнатки на чердаке. Мать, увидев его, перепугалась до смерти. Потом они побежали к Элию. Но в дом их не пустили: хозяин уехал в Александрию. Кажется, мать писала Элию письма. Кажется, патрон отвечал. И даже приходил посыльный, чтобы вручить чек. Но все лето в тот год Понтий просидел в Риме. Вдыхал дым, гарь, пыль. И ненавидел. И больше никогда не ходил на салютации.

Понтий скомкал бумагу с личной печатью Цезаря, швырнул в нужник и помочился сверху.

Если бы можно было пожелать, чтобы Элий никогда не возвращался из Месопотамии! Но где тот гений, что исполнит такое желание?!

Глава II Игры трибуна Рутилия

Элий нервничал. Нет, не обманул лемур – след Триона отыскался в Месопотамии и вел в Карры. Квинт бросился в погоню. Элию не терпелось самому отправиться на поиски, но он боялся спугнуть Триона. Время от времени Цезарю приносили какие-то бумаги, из которых следовало, что Месопотамия – самая мощная страна Содружества. Квинт молчал. Приходилось ждать. Вынужденное бездействие бесило Цезаря. Он пробовал читать вестники, но почему-то сразу же натыкался на очередное наглое и лживое заявление Бенита и комкал листы. Садился писать письмо Летиции, но выходило нескладно, тревога непременно прорывалась в какой-нибудь неосторожной фразе, и Элий рвал недописанное письмо. О варварах не приходило известий. Быть может, они не собирались нападать на Содружество?

Элий тренировался в гимнасии до одурения, используя меч в два раза тяжелее обычного. Иногда трибун Рутилий, командир его преторианской охраны, наблюдал за этими упражнениями. Смотрел молча, ни разу не сделал замечания. Порой Элий намеренно совершал промахи. Рутилий молчал. Но одно трибун заметил точно: для калеки Элий был слишком ловок, для отставного гладиатора – слишком силен. И с каждой тренировкой сила его прибывала. Как по волшебству.

Наконец Элий взъярился и напрямую связался с Эрудием. После двухдневного раздумья царь Месопотамии пригласил Цезаря посетить свою столицу Ктесифон.

О дворце в Ктесифоне ходили легенды. Рим был богат, Антиохия – роскошна. Ктесифон подражал обоим. Золото и серебро, и слоновая кость повсюду. Но роскошь эта казалась поддельной. Как и царская власть. Царь Эрудий на золотом троне в длинных восточных одеждах, в венце с лихо закрученными золотыми рогами казался актером, старательным и неумелым одновременно.

Царь Эрудий внимательно выслушал Элия. Но когда Цезарь предложил обратиться к Риму официально и просить помощи, Эрудий сухо отвечал, что подождет.

– Позволь узнать, чего следует ждать? – плохо скрывая гнев, съязвил Элий.

Ответом служило неопределенное пожатие плеч.

– Событий. – И многозначительно приподнята бровь.

– Но зачем ждать?

– Далеко не все видят в Риме друга и союзника. Кое-кто считает, что варвары – именно та сила, которая уравновесит мощь Рима, и Месопотамии стоит искать друзей на востоке. Наша страна всегда тяготела к Персии, а не к Риму. Твой визит слишком многим не по душе.

– Я могу осмотреть крепости?

– Пожалуйста, – грустно улыбнулся царь. – Если найдешь. Не припомню, есть ли у меня крепости. Разве что Амида. Там гарнизон в двадцать человек. Мой тебе совет: не трать время зря, возвращайся в Рим. – Эрудий говорил об этом так, будто речь шла о пошлинах на ковры.

«Хитрит, – с тоскою подумал Элий. – Думает, что отобьется собственными силами. Надеется на свой Месопотамский легион. Зря».

Царь любезно предложил Цезарю прокатиться по Тигру на галере, как плавал когда-то император Траян после взятия Ктесифона. Как будто Элий мог возомнить себя Траяном!

Шли проливные дожди, вода в Тигре будто кипела. Вместо крепостей Элий посетил развалины Вавилона. Цезарю и его охране дали арабских скакунов из царской конюшни. Кроме преторианцев, Элия сопровождала сотня всадников. Скакуны были один краше другого. Но ни один не мог сравниться с белым жеребцом с черным пятном на лбу, на котором мчался Элий.

Вавилон уже больше тысячи лет лежал в руинах. Где прежняя роскошь? Где знаменитые «висячие сады», одно из семи чудес света щедрого на чудеса мира? Где царский дворец, по преданию построенный Навуходоносором II за пятнадцать дней? Где дивные рельефы и статуи, библиотека и сокровища, награбленные вавилонскими царями в походах? А что сталось со знаменитой башней Вавилона? Сказывали, она была триста футов в высоту, и восемь ее ступеней пытались соединить небо и землю. И где святилище бога Мардука, мрамор стен, украшенных золотом и лазуритом; где золотая статуя самого Мардука, его золотой трон и золотая скамейка? Ничего не осталось. Лишь основание зиккурата. И только ворота Иштар, украшенные синими глазурованными кирпичами и барельефами с быками и символическими «драконами», поражали неземной красотой. За этими воротами должен лежать великолепный город. За воротами лежали руины.

Кто знает, может, подобная судьба ожидает Рим?

На прощание царь Эрудий подарил белого арабского скакуна Цезарю.

Элий вернулся в Антиохию, с нескрываемым сарказмом составил отчет о посещении Ктесифона и развалин. Рутилий с равнодушным видом подписал.

Наконец пришло сообщение от Квинта. Он упустил Триона в Каррах, но надеялся задержать физика в Резайне.

Элий сообщил Рутилию, что они немедленно выезжают.

Поезд тащился по степи. Ровная, как стол, равнина. Черная земля. Пурпурное небо. Лиловые мазки облаков. Лишь мельканье телеграфных столбов вдоль дороги, да трубы кирпичных заводов, проплывающие вдали, говорили о том, что поезд движется.

Специальный вагон для Цезаря, стены обшиты деревянными лакированными панелями, дверные ручки сделаны из серебра, стены в купе Элия затянуты пурпуром. Погребальные носилки Цезаря тоже будут пурпурные – не к месту (или, наоборот, к месту) мелькнула мысль. Мерное покачивание поезда успокаивало. Но Элий не спал. Он листал страницы донесений Квинта, и все больше и больше хмурился. Когда дверь в его купе открылась и вошел Рутилий, Элий спешно захлопнул папку. Кивком головы указал на обитое пурпуром ложе напротив. Их разделял стол черного дерева, заваленный бумагами. За окном совершенно стемнело.

«Так-так, так-так», – стучали колеса на стыках рельс.

Элий молчал. Рутилий тоже.

– Утром мы будем в Резайне, – сказал наконец Рутилий.

Элий вновь открыл папку, пролистнул присланные Квинтом страницы.

– Что ты думаешь о Скавре?

Рутилий пожал плечами.

– Он – префект претория. – Рутилий помедлил. – Но я бы на месте императора не стал назначать его на этот пост.

– Почему именно ты поехал со мной?

– Так решил Скавр.

– Префект тебя не особенно любит?

– Возможно. – У Рутилия задергалась щека. – У тебя нет повода подозревать меня и моих людей в ненадежности, Цезарь.

– Речь о других подозреваемых. Надеюсь, ты догадался, что поход наш опасен?

– Я это знаю.

– Тогда ты должен знать еще одну вещь: я не игрушка в руках Августа. Я поступаю так, как считаю нужным. Я еду, потому что у меня есть определенный план действий. И мне нужна твоя помощь.

Рутилий не удивился словам Цезаря.

– Я на твоей стороне, – только и ответил трибун.

– Варвары собирались выступить поздней осенью или в начале зимы, но не выступили. И это меня тревожит. Больше, если бы они совершили набег. Не знаю, есть ли у Скавра агентурная сеть в Персии, но подозреваю, что она была уничтожена еще в прошлом году. К префекту претория поступают лишь отрывочные сведения. Царь Эрудий сказал мне при личной встрече, что не имеет никаких данных из Персии. Возможно, он солгал.

– Монголы могут в любое время выслать небольшой отряд в разведку, а полномасштабную войну начать в следующем году, – предположил Рутилий.

– Нет… – покачал головой Элий. – Здесь что-то другое. Но что бы варвары ни задумали, до того, как мы с ними столкнемся, я бы хотел завершить одно дело.

Элий сделал паузу, будто оставил свободное место в боевом порядке. Трибуну надлежало задать вопрос.

– Какое дело? – спросил Рутилий.

– Настигнуть Триона.

– Будем ловить Триона, – последовал ответ. И вдруг Рутилий сказал совершенно неожиданно для Элия: – С детства обожаю поезда. Едешь… огни за окном. Колеса стучат. Мир меняется. Можно вообразить самые удивительные города в темноте, всякие чудеса. А ты их не видишь, едешь мимо.

Глава III Игры Гимпа

В Резайне они не нашли Триона.

Резайна была небольшим хаотичным городком, который много лет назад обещал сделаться крупным торговым центром, но захирел с годами, кормился контрабандой, и затерялся островком скучной, размеренной и одновременно суетливой жизнь среди степи, под сенью растрепанных пальм. Глинобитные дома и глинобитные ограды, за которыми виднелись ветви цветущих абрикосовых деревьев, отличались только узором на огромных железных воротах. Вместо таксомоторов по улицам разъезжали двухколесные повозки, запряженные осликами. Рассматривать Резайну как крепость было немыслимо – от древних стен почти ничего не осталось. Римского гарнизона здесь не было. Местного – тоже. Была лишь городская стража, вооруженная увесистыми дубинками, которая занималась терпимым мздоимством.

Повсюду попадались туристы в пестрых туниках, в широкополых шляпах арабских платках. И хотя достопримечательности Резайны нельзя было сравнить с роскошными комплексами, построенными в Абритте, все же и здесь воздвигли триумфальную арку уже спустя много после битвы с персами. Говорят, до сих пор на месте сражения можно отыскать наконечники стрел, полуистлевшие римские доспехи и даже – хотя это скорее всего выдумки – остатки доспехов знаменитых катафрактариев [73].

Квинт ждал Элия в маленькой гостинице, где крики и шум не смолкали ни на мгновение, где все суетились, толкались, куда-то спешили. Хозяин встречал каждого, как близкого родственника, радостными воплями, хлопал по плечу, или обнимал. В комнатушке со стенами тоньше бумаги было слышно, как на улице ругаются торговцы, и визжат дети, гоняясь друг за другом. Деревянные скамьи, покрытые циновками, медные кувшины, глиняные кружки. Белый сверкающий холодильник был единственной современной вещью в этой таверне. Все остальное осталось таким же, как тысячу лет назад, когда в битве на этой земле сошлись римляне и персы.

Квинт сильно похудел. Он почти непрерывно курил и кашлял.

– Зачем ты приехал? – Квинт смотрел на Элия лихорадочно блестевшими глазами. – Это же полный идиотизм. – Он загасил в бронзовой пепельнице сигарету и зажег новую. – Думаешь, Трион сидит в Резайне и ждет тебя? Как же…

– Почему ты его не схватил?

Квинт засмеялся:

– Потому что он удрал раньше, чем я сюда притащился. Если только… он когда-то здесь был.

Квинт вновь закурил. Понизив голос до едва слышного шепота, выдохнул:

– Он водит нас за нос… Как – не могу понять. Но это – точно… Что-то здесь не так. Совсем не так. У меня чутье. Мы идем по следу… Да… Но это очень странный след. Он дурно воняет, этот след…

– Я дам тебе еще людей, – сказал Элий. – Ты поедешь за Трионом дальше. А я останусь здесь. Могу двинуться в другом направлении, чтобы отвлечь Триона.

– Хорошо бы еще знать, в каком направлении двигаться, – уточнил Квинт.

Оттолкнув двух докучливых и крикливых торговцев, вошла девушка лет двадцати трех. Коротенькая курточка на груди сколота серебряной застежкой, пояс лазоревых шаровар так же был расшит мелким жемчугом. Все в незнакомке было вызывающим. Яркая помада на губах, в ушах – крупные золотые кольца. Жгуче-черные волосы разбросаны по плечам. Где-то Элий уже ее видел. Неужели? Да, да, в Аквилее, у храма Венеры Лысой. Тогда девушка напомнила ему Марцию. В Аквилее он на миг потерял голову. Даже сейчас сердце его дрогнуло. Но совсем чуть-чуть. Случайная встреча? Но случай – пес, который служит господину, а когда его не накормят вовремя, он злится и скалит зубы.

– Роксана Флакк, репортер «Акты диурны», – представилась девушка и уселась напротив мужчин.

– Не боишься путешествовать одна? – поинтересовался Квинт, его оценивающий взгляд скользнул по бедрам красотки. – Опасно…

– Да? Я не заметила.

– Один репортер тоже тут ездил… и погиб, – неопределенно проговорил Квинт. Теперь его взгляд остановился на ее груди.

Намеки Квинта не произвели впечатления.

– Знаю. Глупец зачем-то потащился в пустыню. Что он там забыл, а?

– Что-то искал… и, возможно, нашел… – предположил Элий. – А что ищешь ты?

Она бросила на Цезаря взгляд из-под полуприкрытых век, будто оценивала (Марция иногда точно так смотрела), тряхнула черной гривой.

– Собираю материалы для книги.

– О чем твоя книга?

– О прошлом. О начале Второго тысячелетия. Сейчас все об этом пишут. Все тайны лежат в прошлом. И я хочу до них докопаться. Говорят, Фабия задумала библион о Траяне Деции. Я хочу написать о Филиппе Арабе. Интересует?

– Да… – сказал бесцветным голосом Элий. – Но почему именно Филипп Араб?

– Моя маленькая тайна. Ведь ты не отскрываешь свои тайны первым встречным, Цезарь. И ты, Квинт, – она подмигнула фрументарию.

– Можно взглянуть на твои материалы? – поинтересовался невинным тоном Квинт – теперь он не отрывал глаз от ее ярко накрашенных губ.

Она расхохоталась:

– Какая наглость! Хочешь заглянуть в мою рукопись? Ну что ж… Только заплати. Тысяча сестерциев – страница.

– И сколько же страниц?

– Тысяча… пока. – Она была богиней, а они – ее жрецами. Так она считала, наверное.

– Надо полагать, ты – новая Кумская Сивилла, – вздохнул Квинт.

– Я лучше.

Роксана перегнулась через стол и поцеловала Элия в губы. Легкое касание, вполне допускаемое приличием между друзьями. Но ведь они не были друзьями… Затем точно таким же мимолетным поцелуем был одарен Квинт. Фрументарий попытался обнять красотку, но она ускользнула.

Вновь очутилась подле Элия. От Роксаны пахло дорогими галльскими духами. Этот запах неуловимо напоминал запах Марции.

– Хочешь поехать со мной дальше? – предложил Элий неожиданно для себя.

– Куда именно?

– Сам не знаю.

– Я еду в Нисибис, – сказала Роксана. – Возможно, мы там встретимся.

Легко поднялась и направилась к выходу.

Нисибис… Элий почувствовал, как кровь больно застучала в висках. О Нисибисе говорили Сивиллины книги. Летиция видела в своих пророческих грезах Нисибис в развалинах, сожженным дотла. Не стоит ехать в Нисибис… Нельзя ехать в Нисибис. Но Элий поедет. Стоики полагают, что бесчисленные миры рождаются и гибнут в мировом пожаре. Но никто не знает, когда начнется пожар.

– Какая стерва… – восхищенно прошептал Квинт, глядя Роксане вслед.

Квинт лукавил. Одного из людей Триона он все-таки захватил.

Дом, в которым по сведениям Квинта жил Трион, ничем не выделялся среди других – белые оштукатуренные стены, красная черепица, высокая глинобитная ограда. Все, что удалось найти – это свинцовые ящики с урановой рудой. Обычной рудой, из которой нельзя сделать бомбу. Сам ученый по-прежнему был неуловим. Если Трион создает где-то урановую бомбу, то он не может бегать с места на место, держа под мышкой ящик с обогащенным ураном, чтобы потом, улучив минутку, засев где-нибудь в подвале лавки скобяных товаров, собирать свое страшилище из подручных материалов. Нет, он где-то обосновался, зарылся в землю и не двигается с места, а этот дом в Резайне – лишь прикрытие, обманка, или в лучшем случае запасной склад. Было ясно, что до Триона они доберутся не скоро.

Пленный – немолодой сутулый человек с белым, будто обсыпанным мукой лицом, сидел в подвале. Маленький жалкий человечек в пестрой тунике и драных шароварах. Рутилий задавал вопросы, а человечек все время повторял на ломаной латыни: «Ничего не знаю, ничего, ничего не знаю…» Не было сомнений, что пленник работал с Трионом – от его одежды и волос шло излучение. Человек облучился. Потому и кожа у него мучнисто-белая, потому он постоянно жалуется на тошноту. Пленник работал с ураном. Весь вопрос только, что он с ним делал – может, возил с места на место в повозке, запряженной осликом, не ведая, что везет смерть.

– То, что делает Трион, чудовищно… – сказал Элий.

Пленник смотрел на Цезаря отсутствующим взглядом. То ли не понимал, то ли делал вид, что не понимает латынь.

Элий сам перевел свою речь на арабский.

– Эти опыты могут погубить десятки, сотни, и даже тысячи людей…

Человечек принялся раскачиваться из стороны в сторону. Серые, облепленные болячками губы, беззвучно зашевелились.

– Тысячи людей, – повторил Элий.

Рутилий тронул Цезаря за плечо.

– Тебе лучше выйти, – и указал на дверь.

В тот же момент от стены отделился низкорослый широкоплечий человек. Лицо – кусок грязного воска – ямины для глаз, расплющенный нос, безгубый рот. «Палач без глаз», – вспомнился полубредовый рассказ Летиции. Пленник догадался. Замер, глядя на огромные волосатые ручищи палача.

– Я должен дать на это согласие? – Элий передернулся.

– Можешь не давать, – сказал Рутилий.

Элий не двигался.

– Тебя когда-нибудь пытали? – спросил Элий.

– Я знаю, что такое боль, – холодно отвечал Рутилий. – Вспомни, что ты говорил об урановой бомбе. Речь пойдет о сотнях тысяч убитых.

Пленник беззвучно открывал рот, силясь что-то выговорить. Он весь трясся.

– О сотнях тысяч, – повторил Элий, как эхо. – Но мы находимся на территории Содружества. Здесь действует «Декларация прав человека». И пытки запрещены.

– Цезарь, выйди, – прошипел Рутилий.

– Ни за что.

Рутилий сделал знак. Двое преторианцев ухватили Элия за локти.

– Уведите Цезаря. Здесь его жизнь подвергается опасности, – приказал Рутилий.

Невероятно! Цезарь даже не пытался сопротивляться. Собственные охранники вывели его за дверь. Он задыхался от ярости. Если бы Рутилий вышел следом, Элий бы убил его. Заколол мечом. С наслаждением. Но Рутилий не думал выходить.

Элий ударил кулаком в дверь. Никакого ответа.

– Квинт! – крикнул он. Тоже безрезультатно.

Лица преторианцев оставались непроницаемы. Рваться в дом нелепо, делать нечего, придется бродить по городу. Два здоровяка-преторианца шагали следом за Цезарем. Уличные торговцы бежали за римлянами, предлагая финики, сладости и прохладительные напитки. Грозный вид преторианцев их не смущал. Элий покупал сладости и тут же раздавал ребятишкам. Но толпа не убавлялась, а росла. Даже спящие в тени циновок торговцы проснулись и наперебой принялись предлагать серебряную посуду, украшения, сувениры, ковры. Элий сделал круг и вернулся к дому. Гнев его улегся. На душе было мерзко.

Рутилий стоял на пороге и курил.

– Лаборатория Триона в Нисибисе, – сказал он кратко. – Квинт может отправляться на охоту. А мы останемся здесь на несколько дней.

Рутилий вел себя так, как будто ничего не случилось, как будто не он велел вышвырнуть Цезаря за дверь.

– Того, что произошло сегодня, я никогда не забуду, – пообещал Элий. – И никогда не прощу.

Рутилий пожал плечами:

– Это не имеет значения. Ведь мы погибнем.

– Пусть Кассий Лентул осмотрит этого несчастного. А затем я приказываю отпустить его, – сказал Элий.

– Он умер, – отвечал Рутилий. – У бедняги оказалось слабое сердце.

Элий отстранил трибуна и вошел в дом. Умерший лежал в подвале на полу. Остро выпирающий подбородок. Грязные босые ноги с черными растрескавшимися стопами. Никаких следов пыток, если не считать кровоподтека под глазом.

Кассий Лентул собирал инструменты. Теперь он был личным медиком Цезаря и зачислен в коллегию придворных архиятеров.

– Отчего он умер? – спросил Элий.

– Сердце остановилось. – Медик сказал об этом невыносимо буднично.

Цезарь не поверил:

– Его пытали! Он умер от болевого шока?

– Нет. Остановка сердца. Он не успел ничего сказать.

– А Нисибис? Ведь Рутилий узнал…

– Не от него. Квинт нашел расписки. Трион заказывал какие-то металлические конструкции здесь, в Резайне, и велел отправить их в Нисибис.

Нисибис… Роксана говорила, что собирается в Нисибис. Неужели она знала, что Трион бежал именно туда? Или она знала что-то другое? Или она заодно с Трионом?… Или с кем-то другим заодно?

«Новую стену Рима дОлжно построить в Нисибисе»… – гласило предсказание Сивиллы. Но кто знает, что это за стена?!

– Лучше бы я поступил в городские архиятеры, – вздохнул медик. – Там жалованье куда меньше. Но и меньше фекалий.

Тем же вечером Квинт уехал из Резайны. Исчезла и Роксана. А Элий и его охрана остались. Почти не прекращаемо шли дожди. Крыша в гостинице протекала. Дробный стук капель о днище ведра будил Элия по ночам. Природа сошла с ума.

Цезарь составлял отчет об укреплениях Резайны, из отчета следовало, что никаких укреплений давным-давно нет. Элий понимал, что занят нелепым делом.

«Нисибис… Я должен быть в Нисибисе».

При одной мысли об этом его охватывала дрожь. Но ведь он с самого начала знал, что отправится в Нисибис. Знал и страшился. Не укрепления интересовали его, не запасы винтовок и гранат на складах, а маленький городок в предгорьях, окруженный зубчатой кирпичной стеной – таким Элий видел его на фото. Сивилла говорила о какой-то новой стене. Летиция видела город сожженным. Предсказание Сивиллы и видение Летиции гнали Элия в путь. Приказ императора лишь повод. Пусть Руфин думает, что послал Элия на смерть. Возможно, это радует старого интригана.

«То, что я делаю – безумие – думал Элий. – Но ведь я всегда был сумасшедшим…"

Гимп сидел в таверне «Медведь» за столиком в углу. Перед ним стояла глиняная кружка с вином. Несмотря на ранний час таверна была полна. Прежде исполнители желаний отмечали здесь свои победы. И теперь гладиаторы являлись люда, но ореол божественного могущества перестал окружать бойцов Колизея. В маленьком помещении было душно и жарко, Гимп то и дело доставал платок и отирал лоб. Гимп представлял, как взмокнув, выйдет на воздух, и холодным ветром его прохватит до костей. Интересно, может гений подцепить воспаление легких?

Время от времени Гимп начинал прислушиваться к спору соседей.

– … Я взял клеймо…

– … Теперь нет желаний… только деньги. Ставишь на победителя, как на колесницы в Большом цирке. И выигрываешь…

– … Ерунда какая-то. Желания нужны! Необходимы…

– … Люди жаждут денег. Одних денег. Одно желание. Всегда одно желание… не надо ни гениев, ни богов. Деньги заменят все…

– … Гениев никто не заменит…

– … Ненавижу гениев…

– … С гениями было хорошо. Ясно, что делать. Жизнь была спокойной, династия правила, Империя стояла неколебимо. И все лишь потому, что гении нас опекали. А теперь все полетело в Тартар…

– … Я нашел своего гения. Он живет у меня в доме и подсказывает. Надо всем так сделать. И вновь воцарится порядок…

– … Что же он тебе подсказывает? Как больше заработать денег?

– … Гении скоро умрут. Они не могут жить на земле.

Гимп поднялся и постоял в нерешительности, не зная, уйти ли или заказать еще вина. Он плохо понимал, что происходит. Голова кружилась. Слова долетали издалека, лица расплывались. Может, он болен? Говорят, гений может умереть от одного неверия в свои силы. Выдохнет воздух, а вдохнуть не сможет. Упадет замертво и… Гимп уставился в пол бессмысленным взглядом. Да что с ним такое? Неужели он в самом деле собрался умирать?

Гимп вышел на улицу и глубоко вдохнул холодный воздух. Дрожь пробежала по его телу. Его ждал трудный разговор. Он безумно боялся. По-человечески.

У гения Тибура с недавних пор явилась новая страсть. Он обожал подслушивать. Прежде, когда он был душой города, люди сами обращались к нему сотню раз на дню. Теперь никому не было до него дела. Он чувствовал себя таким одиноким. Кому хочется беседовать со змеем! Целыми днями он висел на ветке старой пинии и ждал, когда выйдет в маленький перистиль молодая хозяйка.

Ага, наконец-то! Летиция позавтракала и теперь бродит вокруг бассейна с зеленой водой и разговаривает вслух с Элием, воображая, конечно, что никто ее не услышит. То умоляет быть осторожным и вернуться скорее, то начинает ругать, проклинает его безумие. И снова зовет…

Постой-ка, еще шаги. Кто-то вышел в маленький садик. Остановился.

Кто это? Неужели? Ну да, это Гимп. В красной тунике, в броненагруднике он просто красавец. Очень смахивает на актера, который только что получил крошечную роль легионера в современной пьесе. Это уже интереснее…

– Я вступил в армию, – сообщил Гимп, старательно разглядывая мозаику перистиля. – Все говорят о предстоящей войне. Значит, будет несложно получить гражданство.

– Ты меня покидаешь? – Летиция капризно скривила губы. – Разве я тебе разрешила? Ты служишь мне. И еще Элию. – Гимп смутился. – Ты всегда охранял меня, – напомнила Летти. – Кто же будет теперь заботиться о моей безопасности?

– Да, конечно… по мере сил. Как мог. Извини…У тебя будет другой охранник.

– Какой?

Она огляделась, но, разумеется, не заметила Гета. Хотя змей висел у нее над ее головой и нагло размахивал хвостом.

– Потом скажу. Я сейчас о другом… – Гимп замолк.

Летиция тоже молчала. Смутилась. В его внимании и преданности было что-то сверх обыкновенной дружбы. И он ей был симпатичен. Очень. Но и только. Неловкость все возрастала, становясь непереносимой.

– Я… я… – пролепетал Гимп, все более смущаясь. – Я – твой отец.

Ну надо же! Изумленный Гет свалился с ветки. Летти в ужасе отскочила в сторону, позабыв о только что сделанном признании бывшего гения Империи.

– К-кто это? – пролепетала она, разглядывая огромного змея.

– Это твой новый охранник! – бодрым тоном сообщил Гимп.

– Этот? – Летти отступила за спину Гимпа.

– Ага, охранник, – подтвердил Гет, подняв огромную плоскую голову, раздвигая губы, что должно было означать улыбку.

Улыбка была очаровательная. До того очаровательная, что у Летиции подкосились ноги, и она опустилась на мраморную скамью.

– Это бывший гений, – подтвердил Гимп. – Он хороший. Только жрет много.

– Думаю, у домны Летиции хватит денег, чтобы меня прокормить, – сделал очень верное предположение Гет.

Летти машинально кивнула, затем повернулась к Гимпу.

– Кажется, ты что-то сказал… или… мне послышалось?

– Да, сказал.

– И это правда?

– Да.

– Мне известно, что я дочь гения. Но не знала, что это именно ты – мой отец. – Кажется, она не особенно была поражена признанием. – Я бессмертна? – Гимп отрицательно покачал головой. – Тогда это не имеет значения.

Гимп от изумления открыл рот.

– Иногда я буду думать о тебе, – милостиво пообещала Летиция.

Гимп кашлянул, прочищая горло.

– Ты не винишь меня?

– Винить? Вот глупость. Самое бесполезное занятие в мире. Лучше поинтересуйся, нет ли у меня желания тебе отомстить. – В глазах ее вспыхнули лукавые огоньки.

– Ну и как – не желаешь? – спросил он, подыгрывая Летиции.

– Нет… Ты подарил мне жизнь. За это не мстят.

Гет хихикнул и ударил по мозаичному полу могучим хвостом.

– У тебя нет детей? – спросила Летиция змея.

– Насколько я помню – нет. – Змей смутился. – Но за столько лет память может и изменить…

Гимп устроил прощальный пир. Гостей было немного. Вернее, гость один – Гет. Змей, прихотливо раскинув кольца своего огромного тела, занял ложе, предназначенное для троих людей. Стол был весь заставлен яствами. Гимп сам приносил блюда с кухни. Гет тут же все обнюхивал – и жареных цыплят, и окорока.

– С фермы? – спрашивал строго.

– С фермы, – не моргнув глазом, отвечал Гимп.

– Сразу чувствуется, что свеженькое, – удовлетворенно кивал Гет. – Не то что заваль из магазина.

– Наелся? – спрашивал Гимп.

– Шутишь? – улыбался Гет.

И Гимп бежал вновь на кухню, и вновь возвращался с полным подносом.

– Впервые слышу, что у гения есть ребенок-человек. – После третьего проглоченного целиком цыпленка Гет мог уже говорить не только о еде.

– Гении тщательно скрывают свое отцовство. – Бывший гений Империи подлил в чашу бывшему гению Тибура неразбавленного вина.

– Да, о гениях никто толком ничего не знает. Ни боги, ни люди, – согласился Гет, проглатывая четвертого цыпленка. – Сколько всего насочинено! То делили гения человека пополам: один плохой, другой хороший. На плохого удобно свалить все подлости, а человечек окажется не при чем – плохой гений во всем виноват. То различали гениев мужских и женских [74]. Людям очень нравится раскладывать все на отдельные кучки. Эх, жаль, нас осталось так мало!..

Гет вздохнул и отказался от пятого цыпленка.

– Оставь. Я его утром съем…

– Он же не будет суперсвежим… – напомнил Гимп.

– Ерунда. Я и тухлятину могу есть, когда жрать охота. – Гет громко рыгнул, не успев прикрыться хвостом. – Отличный обед. Чем же тебя отблагодарить, Гимп? Что у меня есть? Несколько маленьких тайн… Но ты и сам их наверняка знаешь.

– Какие тайны? – насторожился Гимп.

– Ну, к примеру… Список тайных агентов императора. Их имена известны только Руфину и Скавру. И больше никому. Даже «Целий» ничего не знает об этих людях. Хочешь, я их тебе назову… М-м… пожалуй, я все же съем этого цыпленка, – и Гет проглотил жареную птицу целиком. – Итак, слушай…

И Гет стал называть имена.

Глава IV Игры разбойников

Элий спал. Ему снилась чудовищная стена, она поднималась до неба и закрывала солнце. Она была черной, и с нее медленно падали хлопья горячего пепла. За стеной непрерывно звучали голоса. Гортанные, чужие. Элий приложил ухо к стене и услышал глухие монотонные удары. Будто там, за стеной, билось чудовищное сердце…

Он проснулся от истошного визга колес – поезд тормозил. Римляне верят снам. Любые сны пророческие. Даже те, которым не суждено сбыться. Все дело в умении толковать. Элий был плохим толкователем и потому старался поскорее забыть ночные кошмары. Но черную стену, вырастающую до небес, он забыть не мог.

Из открытого окна тянуло прохладой. Ночная степь лениво дышала, ожидая утра. Дождь кончился. Воздух был наполнен ароматами, прохладен и свеж. Впереди состава луч прожектора рассекал ночную тьму. Телеграфные столбы вдоль дороги стояли ровно, как часовые. Но один споткнулся и повалился вперед. Элий попытался разглядеть в темноте продолжение цепочки, но не смог.

По проходу вагона загромыхали калиги гвардейцев, кто-то рванул наружную дверь. Несколько человек выпрыгнули из вагона и побежали вдоль насыпи. Лучи электрических фонариков метались по сторонам. Грохнул одиночный выстрел. Черная тень подпрыгнула и исчезла.

– Глупец, это антилопа, – сказал кто-то – голос был так отчетливо слышен в ночном воздухе, будто преторианец сказал фразу над ухом Цезаря.

Элий натянул тунику и вышел из купе. В проходе стоял преторианец. Элий отстранил его и заковылял к выходу. Преторианец зашагал следом. Элий помедлил в дверях, втянул полной грудью ночной воздух. Внизу у насыпи остановился гвардеец. Сверкнул в свете фонаря золоченый шлем.

– Рутилий?…

Трибун поднял голову.

– Пути разворочены взрывом. Телеграфные столбы повалены. Сейчас мы определяем, насколько сильны повреждения.

– Монголы?

– Вряд ли. Скорее, местные грабители.

Гвардеец бежал к ним. Рутилий направил в лицо бегущему луч фонарика…

– Впереди на путях состав. Паровоз и три вагона сошли с рельс. Поезд разграблен. Двое убитых. Пассажиры перепуганы насмерть. Каждый лопочет свое. Но в одном сходятся: грабители – арабы. Местная банда.

– Этим людям нужна помощь? У них есть раненые? – спросил Цезарь. – Надо дать им воду и продукты. У них наверняка ничего не осталось.

– Я распоряжусь, – отвечал Рутилий.

– Когда смогут починить дорогу? – спросил Элий.

Рутилий пожал плечами.

– Я отправил назад на ближайшую станцию двух верховых с сообщением. Дрезина за пострадавшими пассажирами должна скоро прибыть. Но даже боги не ведают, когда прибудет ремонтная бригада. Может быть, через несколько дней. В последнее время на этой ветке движения почти нет.

– Сколько миль до Нисибиса?

– Строем прибудем завтра.

– Тогда в путь. И немедленно. Пока холодно, – приказал Элий.

– Торопишься к месту казни?

Рутилий прав, Элий и не думал этого отрицать. Здравый смысл требовал повернуть назад. Но что-то было сильнее здравого смысла.

– Цезарь, послушай меня. Садись на коня. Я дам тебе десять человек верховых в сопровождение. Возвращайся. Может, ты спасешься. А я отправлюсь в Нисибис. Я пришлю писульку. Если успею. Идиоту Скавру и седым комарам в курию. Они будут в восторге, клянусь Геркулесом, от моих донесений.

Элий отрицательно покачал головой.

– Рутилий, поручение дано мне, а не тебе. Я не могу удрать. Мы пойдем дальше. Хотя, может быть, и не все. Построй гвардейцев.

Рутилий понял, что задумал Цезарь и глянул на него зло, но приказ выполнил.

Вскоре все три центурии выстроились вдоль железнодорожных путей.

Элий медленно обошел ряды. Преторианцы хмуро смотрели на него. Когда – то в такой ситуации они могли прикончить Цезаря и удрать. Но времена меняются. Теперь они молча ждали приказа. Лучи восходящего солнца вспыхивали на золоченых накладках броненагрудников.

«Надо велеть снять накладки, – подумал Элий. – Они слишком заметны издалека…»

– Я должен вас предупредить, что дальнейший путь опасен. Поскольку Рим официально не находится в состоянии войны, я не могу требовать от вас участия в этом предприятии. Кто не желает рисковать вместе со мной, может вернуться. Пусть он сделает шаг вперед. Я иду в Нисибис. Если удар варваров придется по этому городу, мало кто уцелеет. Сопровождать меня будут только добровольцы. Выбирайте сами.

Несколько секунд стояла неправдоподобная тишина – даже дыхания не было слышно. Элий ждал. Сейчас кто-нибудь шагнет вперед. За ним другой. Еще и еще…

Но никто не вышел.

Элия охватил ужас. Что он делает? Зачем?! Выполняет приказ Руфина?! Да, выполняет. Но совершенно не обязательно при этом отправляться в Нисибис. Можно, к примеру, инспектировать Дару, затем Амиду, а Нисибис обойти стороной.

Но Элий должен быть в Нисибисе. И это не прихоть… Если бы только преторианцы повернули назад!

– Вы не поняли, – горло сдавило так, что каждое слово приходилось выталкивать, каждое причиняло боль. – У нас мало шансов вернуться из Нисибиса живыми. Возможно, у нас вообще нет шансов. Думаю, монголы нападут на этот город.

У него не было таких данных. Просто он это знал.

Опять никто не вышел из строя.

– У нас приказ сопровождать тебя повсюду, – сказал Рутилий. – Мы все идем в Нисибис. И как можно быстрее.

Трибун велел выгружать лошадей из вагонов. Белый жеребец Цезаря с темным пятном на лбу, почуяв вольный ветер, рвал уздечку.

– Красавец, – улыбнулся Рутилий. – Но я бы предпочел вездеход. Сейчас, после дождей, мы можем надолго увязнуть в какой-нибудь луже посреди степи.

– У царя Эрудия не нашлось подходящего вездехода.

– Может, ты все-таки объяснишь мне, почему ты так рвешься в Нисибис? – спросил Рутилий.

– Не сейчас.

Степь после обильных дождей цвела. Желтые и красные тюльпаны, голубые и белые кроксы, анемоны, пурпурные пионы – сплошной пестрый благоухающий ковер. Но эти эфемеры скоро исчезнут под палящими лучами. Так, наверное, с точки зрения богов выглядит жизнь людей. Только вряд ли она кажется небожителям столь же прекрасной.

Отряд Элия шагал по дороге, горланя только что сочиненную песню:

«Хромой Цезарь отправился в поход.

Никто не знает, куда он заведет…»

Глупая песня. Но еще глупее обижаться на подобные куплеты. Элий пробовал подпевать вместе с другими. Получалось сносно. Три центурии пехоты, не считая фургонов с провиантом и боеприпасами – маленькая армия. Личная охрана Цезаря. Опальный Цезарь. Опальная охрана. Все они идут добровольно. А для чего они идут? Для того, чтобы составить доклад, который никому не нужен. Руфину кажется, что он посылает их в ловушку. Элий делает вид, что в эту ловушку лезет. У Руфина свой замысел, у Элия свой, столь безумный, что он боится кому-нибудь о нем рассказать. Но Элий не может отступиться от задуманного – безумцы не отступают.

Сначала Элий ехал верхом, но, видя, что Рутилий и центурионы идут вместе с подчиненными, тоже спешился и зашагал рядом с Рутилием. Трибун покосился на затянутые в ортопедические башмаки ноги Цезаря и неодобрительно качнул головой:

– Больше мили не пройдешь.

– Пусть будет миля, – согласился Элий.

Он был в броненагруднике, как и все гвардейцы, красный плащ прикрывал плечи. Плащ, на котором не заметна кровь. Шарф на шее, чтобы доспехи не терли кожу. Шлем висел на груди. Элий так же высок и широк в плечах, как его преторианцы. Вот только шаг у него далеко не военный. И все ж он не отставал, преодолевая с каждым шагом не только жару и пыль, но и собственное увечье.

Милю они давным-давно отмахали. Рутилий протянул Цезарю флягу. Элий смочил губы. Ног он не чувствовал, но шел дальше.

– Война – это не сенат и не арена Колизея, – сказал Рутилий.

– Значит, мне придется пережить еще и это, – отвечал Элий.

– «Пережить»? – передразнил трибун.

– Послушай, Рутилий, за то, что ты сделал в Резайне, я могу отдать тебя под суд.

– Я защищал тебя. И вполне оправданно мог применить силу.

– Не о том речь. Я говорю о пытках.

– Да, можешь отдать под суд. Не буду спорить.

– Теперь ты идешь со мной на смерть. Это ты тоже знаешь?

– Да.

– Стыкуется одно с другим?

– Вполне.

Десятая [76] когорта Первого Непобедимого легиона независимой Месопотамии рыла окопы. Солдаты в одних шароварах и головных платках лениво взмахивали лопатами. Сигнумы когорт, украшенные крылатыми быками, были воткнуты в белый песок.

В полдень работы прекратились. Солдаты уселись в тени палатки, ели вчерашние черствые лепешки, запивали водой и курили. Когда на горизонте показалось белое облако и стало расти, кое-кто поднялся и стал вглядываться в даль, силясь различить, что же там впереди. Прозвучал сигнал тревоги, но легионеры слишком поздно поняли, что опасностью грозит именно это облака. Схватив лопаты вместо винтовок, новобранцы попрыгали в недорытые окопы. И тут пылевое облако их накрыло. Из него выскочили низкорослые мохнатые лошадки и с разбегу перемахнули через траншеи. Всадники ужасно орали и размахивали кривыми саблями. Кто-то из солдат пытался подставить под удар лопату, кто-то рухнул на дно окопа, надеясь спастись. Но последний кочевник, перемахнув через траншею, швырнул на дно гранату. Десятой когорте в тот день не повезло.

Батарея успела сделать один-единственный залп, и тут же среди артиллеристов замелькали всадники в синих чекменях. Варвары беспрепятственно ворвались в неукрепленный лагерь, потоком разлились меж палаток. Началось избиение. Легат легиона, юный племянник Эрудия, вскочил на быстроного жеребца и пытался вырваться из ловушки, но зоркий глаз степняка заметил рубины на золоченом броненагруднике. Аркан захлестнул шею легата, и незадачливый полководец рухнул в пыль. Жеребца поймал другой варвар. Никто не пытался оказать сопротивления. Большинство поднимало руки, но в плен взяли немногих, остальных перебили. Через час осле начала атаки Первый Месопотамский легион, гордость царя Эрудия, перестал существовать.

Глава V Грандиозные игры Триона

До Нисибиса они добрались, как и обещал Рутилий, на следующий день. Расположенный на холме возле реки Джаг-Джаг, посреди пологой равнины, город жил в основном торговлей. Крепость оказалась куда в худшем состоянии, чем ожидалось. Когда-то здесь были мощные укрепления. Сейчас стены обросли лавчонками и крошечными домишками без дверей. Циновки над входами поднимались на палках и подпирались шестами. Женщины и дети, одинаково загорелые и одинаково ободранные, раскладывали товар прямо на мостовой. Несколько храмов, посвященных римским богам, кирпичные, без мраморной облицовки, с обсыпавшейся во многих местах штукатурной, не блистали ни сокровищами, ни красотой. Часть населения поклонялось Ахуре Маздре, но с ленцою, без должного фанатизма. Горит священный огонь на алтарях – и ладно. Повсюду сновали собаки, десятки, сотни собак. Город этот был метисом – не римский и не восточный, здесь все смешалось – богатство и бедность, роскошь и грязь, культура и суеверия, дома и притоны, таверны и лавки, фонтаны и пальмы, мостовые и грязные лужи, в которых валялись свиньи. Свиней было превеликое множество. На базаре торговали финиками, из фиников варили кашу, с ними пекли лепешки. Из фиников делали очень крепкий и очень вкусный ликер. Косточки от фиников валялись в пыли и норовили попасть в сандалии. Элий представлял Нисибис куда более загадочным и роскошным. А увидел обыкновенный провинциальный городишко Востока. И почему именно здесь должна быть построена спасительная стена?

Начальник железнодорожной станции лениво отбивался от наседавших римлян, свалившихся ему на голову неведомо откуда. Выяснилось, что вторая железнодорожная ветка так же перерезана. И никто почему-то не собирался ее чинить.

– Кто отвечает за железную дорогу? – рявкнул Рутилий так, что смотритель станции покачнулся вместе со стулом и едва не упал.

– Начальство в отъезде, – пробормотал смотритель.

– Значит, ты?

– Нет… – выдавил чуть не плача смотритель.

– Здесь никто ни за что не отвечает, – меланхолично ответил пожилой обритый наголо римлянин в замызганной тоге, сидящий в углу за столом. Стол перед ним был завален бумагами, в руках римлянин вертел стило. – Это не Рим.

Элий и Рутилий к нему повернулись.

– Ссыльный? – спросил Элий.

– Вроде того… – Римлянин подмигнул странным путешественникам. – А вас, ребята прислали сюда служить?

Пурпурная туника Цезаря под слоем пыли была не отличима от красной военной.

– Вроде того, – повторил Элий.

– Гней, – представился ссыльный и отложил стило. – Просто Гней… А если вам нужен тот парень, что прибыл несколько дней назад и перерыл весь город, то он вторые сутки пьянствует в таверне «Фламинго». И не благодарите! – Гней демонстративно выставил вперед руку и отстранился. – Но если щедрые путники подарят мне аурей, я приму.

Рутилий попытался протестовать, но Цезарь положил на стол перед ссыльным золотую монету.

– Вымогательство? – спросил Элий на прощание.

– Совершенно невинное… – Лицо Гнея расплылось в улыбке. – Маленькое, вот такусенькое…

– Разве в данном случае размер имеет значение?

Гней гнусно захихикал:

– А ты шутник, Цезарь! Надо же, какой шутник!

Квинт, однако, не пьянствовал в таверне, а ждал у дверей станции, причем совершенно трезвый. Рутилий хотел вернуться и вздуть жулика Гнея, но Элия остановил трибуна.

Квинт нашел в Нисибисе следы Триона – но и только. В просторном доме бывшего скототорговца обнаружились остатки лаборатории – свинцовые ящики, разбитые корпуса приборов, куски графита. И даже что-то отдаленно похожее на корпус, в который можно поместить урановый заряд. Как потом выяснилось – корпус был сделан из обычной, нелегированной стали – материала совершенно не подходящего для этой цели. То есть они нашли самый примитивный макет. Квинт обошел дом, водя из стороны сторону мигающим красной лампочкой прибором. Прибор этот он получил от Нормы Галликан, отправляясь на охоту за Трионом.

Прибор трещал.

– Фонит, – сказал Квинт. – Но не сильно.

Элию все это не нравилось. А что, если эти склады в разных городах – всего лишь приманка, разбросанная по дороге, чтобы заманить зверя в ловушку. И зверь этот – Элий. Правдоподобная версия, но чего-то в ней не доставало. Какого-то звена. Элий уселся на скамью, притянул к себе свинцовый ящик. Совсем небольшой такой ящичек. Скорее уж не ящик, а шкатулка. Насколько Элий помнил, по расчетам урана-235 для бомбы требуется не так уж много. А руды? Руды – неимоверно много. Ее нужно обработать диффузным методом. Тут надобен настоящий завод. Уран-235 отделяют, перегоняя гексафторид урана через тончайшие мембраны. Даже имея сырье, сделать саму бомбу неимоверно сложно. Где можно в Нисибисе взять сверхпрочные тугоплавкие материалы для корпуса, выдерживающие огромное давление? Конструкция бомбы должна позволять практически мгновенно соединять части заряда. Такие вещи не создаются в доме скототорговца. Лаборатория Триона в Вероне напоминала город. Даже если предположить, что Трион уже решил теоретические проблемы, даже если он овладел тонкостями технологии создания бомбы, все равно в этой комнатушке на этом оборудовании ничего не создашь. Это не лаборатория. Это декорация. Трион их обманул. Если только…

Элий вышел на улицу. Несколько ассирийцев, потомки древних властителей Месопотамии, с длинными завитыми колечками бородами, с темными удлиненными глазами – точь-в-точь таких изображают на старинных барельефах, торговали сувенирами. Элий спросил у них дорогу в библиотеку. Он не знал, что собирается искать в старинных кодексах. Но догадка вертелась в мозгу. Он вот-вот должен разгадать ее, и…

Роксана разговаривала у входа с библиотекарем-ассирийцем. На ней было легкое платье с глубоким вырезом на спине. Черная грива волос служила ей пелериной. Элия она заметила, приветственно махнула рукой, будто ждала его прихода.

– Преследуешь меня? – Девушка насмешливо прищурилась.

Элий смутился, хотя и в мыслях не имел ничего подобного. Или во всяком случае, думал, что не имел.

– Ты что-то здесь ищешь? – спросил он как можно суше. – Материалы для книги? Кажется, о Филиппе Арабе?

– А, запомнил… – торжествующе улыбнулась Роксана.

– Меня и самого интересует… – он замолчал.

– Я всегда хотела проследовать по его пути – Антиохия, Карры, Резайна, Нисибис, Церцезий…

– Повтори, – потребовал он.

– Что именно? Филипп Араб – очень интересная фигура…

– Его путь. Вернее, путь римской армии. – И Элий сам повторил. – Карры, Резайна, Нисибис, Церцезий…

Трион идет путем Филиппа Араба по Месопотамии. Тысячу лет назад Филипп Араб сопровождал юного императора Гордиана III именно этой дорогой. Теперь на этом пути Трион, как удирающий от погони пес, оставляет метки. Лемур сказал, что в теле Триона заключена душа Филиппа Араба. Воды Леты больше не дают душам полного забвения. Смутно, как в полусне, приходят из прошлого старые обиды и неисполненные желания. Вновь и вновь жажда власти мутит рассудок, вновь и вновь пролитая кровь взывает к отмщению. Когда-то Филипп прошел этим путем и убил в Церцезии Гордиана. А через несколько лет сам был свергнут и убит Траяном Децием. Душа Филиппа Араба, властолюбца и убийцы ненавидит потомков Деция. Вот почему Трион выбрал этот путь, приведший его в прежней ипостаси к обладанию пурпуром. Трион заманивал Элия в Церцезий. Последний Деций умрет так же, как умер последний Гордиан.

– Почему ты не сказала раньше?

– О чем? – Она по привычке тряхнула головой.

Грива черных волос метнулась из стороны в сторону. Их концы наверняка щекочут кощу на обнаженной спине…

Элий ушел, не прощаясь.

Искать в Месопотамии Триона бесполезно. Месопотамия для Триона – всего лишь огромное поле для игры. Трион обожал большие масштабы.

Да, Трион ставит грандиозный спектакль. Но кто стал патроном академика? Кто оплатил расходы? Ктесифон? Царь Эрудий? «Он на это не способен», – Элий не сомневался, давая ответ. Но что если Трион нашел патрона почти такого же могущественного, как император Рима. Быть может, почти всемогущего… Нет, это невозможно! Но почему? Потому что слишком страшно?

Префект Нисибиса Дионисий прнял римлян в просторном таблине, увешанном коврами и драгоценными тканями на восточный манер. Дионисий неврничал, он то вставал, то садился, то расхаживал по таблину. Подходил к окну. Забывал, о чем говорил. Впрочем, говорил он все о мелочах, не смея подступиться к главному, чем вызывал нескрываемое раздражение военного коменданта Мезрума. Нисибис имел статус военной крепости и обладал гарнизоном в двести двадцать человек и комендантом. Крепость! Она мало изменилась со времен Шапура II. Мезрум видел плохо скрытую усмешку на губах римского трибуна. Цезарь был сдержан и подчеркнуто вежлив. Но зачем, о Великий Ахура Маздра, зачем сюда занесло наследника Империи и триста человек его охраны?

Наконец Мезрум не выдержал и прервал Дионисия:

– Будем говорить прямо.

Прямо Дионисий говорить не умел – он привык изъясняться намеками. Но римляне, похоже, его намеки не понимали.

– Мои люди поймали лазутчика варваров. Теперь у нас точные данные: через пять дней под стенами города будет десятитысячное войско, – заявил Мезрум.

– Пошлите за помощью, – предложил Рутилий.

– Уже послали. Но никто не придет. Но вы здесь. Вы должны нам помочь.

– Должны? – переспросил Рутилий насмешливо.

– Между Месопотамией и Римом заключен договор о взаимопощи и согласии, – напомнил Дионисий. – Боголюбимый Цезарь должен помнить о нашем договоре.

– Но это не значит, что именно мы должны оказывать помощь, – попытался ускользнуть от почетной обязанности трибун. – Мне поручена охрана Цезаря, я не могу ввязываться в местные конфликты.

– Значит, вы оставите нас на произвол судьбы? – Дионисий повернулся к Цезарю. – А как же договор? «Любые военные силы, оказавшиеся в районе военных действий, должны прийти на помощь…» – процитировал префект пункт договора.

У Дионисия дергалась щека и дрожали губы. Элию хотелось думать, что префект боится за свой город.

– Хорошо, мы поможем, – сказал Цезарь.

Рутилий молчал. Он не проронил ни слова, пока Дионисий рассыпался в словах благодарности и порывался целовать Цезарю руки и одежду; молчал, пока Мезрум давал отчет об укреплениях и вооружении. И лишь когда Цезарь покинул дворец Дионисия, Рутилий сказал два слова, подводя итог:

– Это идиотизм.

– Почти, – кивнул Элий.

Они остановились на площади. Их тут же окружили с десяток собак и принялись вяло облаивать.

– Замечательно! – воскликнул Рутилий. – Значит, мы тащились из Рима столько дней, чтобы спасти этот городишко от варваров? Так, что ли?

– Почти.

– Тот пункт в договоре действительно есть?

Цезарь кивнул.

– А если бы его не было, ты ушел бы? – допытывался Рутилий. – Или остался?

– Сколько они продержатся с нашей помощью?

– Месяц. Если варваров десять тысяч.

– За месяц к нам придет помощь из Сирии и даже из Рима. А без нас они выстоят?

– День… Может быть. Но на месте Дионисия, я бы просил тебя убраться как можно скорее. Тогда варвары двинутся за более лакомой добычей.

– Варвары никуда не денутся. А вот Цезаря Рим может попытаться спасти.

Какой-то бродячий маг в черном балахоне остановился на пороге дома и пристально смотрел на римлян. Вернее, смотрел только на Элия. И даже не так – он смотрел на его изуродованные, затянутые в ортопедические башмаки ноги. Во взгляде его было отвращение. Повинуясь странному наитию, Элий шагнул к дому. Маг в ужасе отшатнулся и захлопнул перед ним дверь.

Рутилий решил обосноваться в крепости Гостилиана – здесь преторианцы не будут мозолить глаза местному гарнизону. Сказать к слову, к Гостилиану эта крепость не имела никакого отношения. Ну разве что во времена этого императора Нисибис был утрачен и отвоеван вновь. Построенная гораздо позже, после войн с Шапуром II, внутренная крепость была украшена воротами – уменьшенной копией ворот древнего Вавилона. Архитектор, большой поклонник древней культуры, повторял и подражал вдохновенно, заставляя танцевать на синих глазурованных кирпичах золотых гиппогрифов, кентавров и орлов. Орлов после обретения Месопотамией независимости старательно сбили, а кентаврам и гиппогрифам посчастливилось уцелеть.

Увидев эти синие глазурированные кирпичи, Элий невольно содрогнулся, вспомнив подлинные ворота Иштар и лежащие за ними развалины.

Пройдя ворота, римляне очутились во дворе, мощеном известняковыми плитами. Асфальт, которым были залиты зазоры, выкрошился от времени, и черная пыль поземкой стлалась по двору. Двухэтажное кирпичное здание с обсыпавшейся штукатуркой и выломанными решетками по сравнению с нарядными воротами выглядело неприлично раздетым. В этом здании находился когда-то принципарий [78], преторий [79] и госпиталь. От бараков, что располагались рядом, остались только полуразрушенные здания первой когорты и один из домов центурионов.

Впрочем, римляне уже много лет не квартировались в Нисибисе. Все, что можно было унести, растащили местные жители. Кассий Лентул с тоской оглядел помещение госпиталя. Повсюду битое стекло и окурки. На полу операционной чернел выжженный круг. Молодежь являлась сюда вечерами петь под кифару да курить травку. Хирург втайне надеялся, что ему не придется здесь оперировать.

Рутилий расположил свой штаб на первом этаже принципария – его помещения меньше всего пострадали. Преторианцы заняли бараки первой когорты.

«К чему вся суета? Зачем я все пытаюсь устроить, организовать, запустить, умножить, выделить… тьфу… Мне что, больше всех богов надо? Остальным дела нет! Никакого! Орк!» – Меркурий вздохнул.

Он подозревал, что с некоторых пор земля осталась на его личное попечение. Остальные боги лишь рассуждают и интригуют по мелочам. Он один носится, хватается то за одно, то за другое. А результат? Мир постепенно сходит с ума. Зимой стало жарко, как летом. Весной полили дожди. Высохшие русла рек в пустынях переполнились мутными бурлящими потоками, смывая пастухов и скотину. Меркурию все это не нравилось. Но никто не хочет помочь. Сколько раз он просил. Минерва лишь отшучивается. А Беллона…

Меркурий распахнул дверь в огромный зал, отделанный черным мрамором, и тут же зажмурился, ослепленный вспышкой. Но успел заметить огненные полосы скрещенных мечей. Даже сквозь веки Меркурий видел снопы искр. Осмелился приоткрыть один глаз. И вновь вспышка – ярче прежней. Кто с кем сражается, Меркурий не разглядел. Он слышал шорох одежды, свист рассекаемого воздуха, звон металла. Две фигуры, похожие на тени, мелькали в погоне друг за другом. Внезапно горячее дыхание, смешанное с запахом разогретого металла, обдало лицо. Меркурий вновь зажмурился.

– Бедняжка, кажется, он испугался! – рассмеялась Беллона, обнимая Меркурия мощной дланью за шею.

– Боги ничего не боятся, – отозвался второй женский голос, и Меркурий узнал голос Минервы. – Иначе бы они ужаснулись тому, что творят.

– Зачем ты пришел? – спросила Беллона. – Ведь ты не приходишь просто так, старый жулик!

– Разве я стар? – обиделся Меркурий.

Последовала неловкая пауза. О старости с недавних пор в Небесном дворец сделалось неприлично говорить.

– Ходят слухи, Юнона красит волосы, – хихикнула Беллона. – И ты тайком таскаешь для нее краску из парфюмерной лавки в Лютеции.

Но Меркурий вовсе не собирался вести разговор о старости и седине.

– Вы слышали про бога войны Сульде?

– Как же, как же! О нем только все и говорят. И здесь, и на земле. Кровавый и наглый восточный божок! – презрительно фыркнула Беллона.

– Не хочешь с ним сразиться? – поинтересовался Меркурий.

– Ну, нет! Есть боги и помоложе. К примеру, твой братец Логос. Пусть померяется силой с этим Сульде.

– Бог разума будет сражаться с богом войны! – изумился Меркурий. – Беллона, где ты видела такое?!

– Опыт гладиатора ему пригодится, – заметила Минерва.

– И это говорит богиня мудрости! – возмутился Меркурий – Бог разума не может противостоять войне. Так не бывает!

– Именно так и бывает.

– Девочки мои дорогие! – взмолился Меркурий. – Вы что, сговорились! На верную гибель посылаете мальчишку несмышленого!

– Какой же он несмышленый, если он бог разума?! – изумилась Минерва.

– Да, он Логос. Не при этом совершенно несмышленый. Я с ним поговорил пару минут и сразу понял, что это наивный глупый бог, воспитанный человеком. Бедный маленький братец! Дорогая сестрица, неужели тебе его ни капельки не жалко?!

– Надо ему помочь, – согласилась Минерва.

– Ладно-ладно, поможем, – пообещала Беллона. – Кстати, а почему бог разума стал гладиатором?

– Он исполнял желания людей, – объяснила Минерва.

– Разум, исполняющий прихоти! Это замечательно! – Беллона захлопала в ладоши. – Только бог мог придумать такую забаву. Ты видела, как он сражается?

– В Колизее он смотрелся неплохо.

– Я бы тоже хотела поглядеть, каков он в бою. У нас найдется для него хороший меч?

– Наверняка.

– Он красив, этот Логос?

– Божественно.

– Как Марс?

– Еще прекраснее.

– Чудненько! – Беллона захлопала в ладоши. – Но если он так хорошо собой, то зачем его отправлять на битву? Может, он сгодится для чего другого?

– Посоветуйся с Венерой.

– Она тоже его видела?

– Конечно.

– Ах, конечно?! И Юнона тоже? – Минерва кивнула. – Что за свинство! Я узнаю обо всем последняя! Ну, почему, почему, почему я никогда ничего не знаю, а? Я займусь этим Логосом. Я! И никто другой.

«Вот стервы, – подумал Меркурий, покидая мрачные чертоги Беллоны. – И зачем я только к ним обратился?»

К вечеру Элий освободил от хлама маленькую комнатушку в принципарии. И даже сумел раздобыть вполне приличное ложе с матрасом, набитым конским волосом. Растянуться на кровати и не двигаться после перехода по пустыни – что может сравниться с этим блаженством? За окном висел черный бархатный платок ночного неба, непроглядного, как будущее. Поезд прибыл на конечную станцию. Дальше – неизвестность. Элий не испытывал страха. Напротив – неестественную легкость. Он исполнил задуманное. Дальнейшее от него не зависит. Осталось собрать все силы в кулак и устоять.

К вечеру Кассий Лентул скупил в аптеках Нисибиса почти все лекарства и перевязочный материал, и гвардейцы, поминая всех подземных богов, тащили неудобные коробки в казарму. Фонари на улице не горели, то и дело кто-нибудь из преторианцев попадал ногою в сточную канаву. Стая собак бежала следом и старательно облаивала чужеземцев на разные голоса.

К вечеру Рутилий отыскал в табулярии все имеющиеся карты Нисибиса и с тоскою взирал на пожелтевшие ветхие листы. И чем больше он смотрел на карты, тем мрачнее становилось его лицо.

К вечеру центурион первой центурии Секст Сабин осмотрел застрявшие на железнодорожной станции вагоны. Подходящего для военных нужд нашлось на удивление мало – конфисковали две цистерны горючего, смолу и взрывчатку для горных работ. Сколько ненужного барахла обожают таскать с собой люди. Вот книги – целый вагон. И кому они нужны в осажденном городе? Разве Цицерон или Лукиан помогут отбиться от варваров? Говорят, правда, Александр Македонский возил с собой «Илиаду» в драгоценной шкатулке и использовал творение Гомера как руководство по ведению войны. Может, и в этот раз «Илиада» поможет. И Секст захватил с собой черный, тисненый золотом объемистый том. Однако ничего путного больше не попадалось. Одна находка была нелепее другой. К примеру, кому могут пригодиться шесть новеньких катеров – заказ Дионисия. Префект решил устроить прогулки по реке. Сумасшедший! Кататься по бурлящему потоку Джаг-Джаг на катерах!

К вечеру во всех лавках Нисибиса раскупили воск – трупы последователей Заратустры не могут быть преданы ни одной из стихий. Дабы не осквернять землю или огонь, умершего полагалось обмазать воском. А трупов в ближайшие дни будет много…

К вечеру гвардеец Гай Неофрон зажарил упитанного поросенка, который днем, позабыв осторожность, забрел в крепость, и теперь преторианцы раздирали руками сочное мясо и сравнивали нынешнего поросенка с тем, что удалось зажарить в Резайне.

– А правда, что Цезарь здорово дерется на мечах? – спросил розовощекий гвардеец с темными вьющимися волосами и с золотою серьгою в правом ухе. – Он же калека. Ему и ходить-то больно. Сидел бы в Риме.

– Он бывший гладиатор, Камилл, – Неофрон оторвал здоровенный кусок мяса, и хрящики и молоденькие косточки захрустели у него на зубах. – С гладиатором один на один драться я бы не вышел. Другое дело – свалка… А поросенок отличный получился – мясо так и тает. И чеснока в самый раз.

– Все равно, ноги у него изувечены, – настаивал Камилл. – Что он может? Нет, ты скажи – что он может?

– Рискни. Предложи ему сразиться. Только на тебя я не поставлю и асса, – хмыкнул Неофрон.

Камилл залился краской так, что сделался едва ли не краснее своей туники.

– Среди преторианцев мало кто может меня победить. Ставлю десять золотых против твоих десяти, что выиграю.

– На мечах. – Неофрон пихнул локтем соседа, хмурого немолодого гвардейца с рассеченной нижней губой. – Тит, он ставит десять золотых. Войдешь в долю?

Тит слизнул с изувеченной губы стекающий жир и кивнул.

– Но что будет, если Цезарь откажется драться? – обеспокоился Камилл.

– Не откажется. Элий – бывший гладиатор. Страсть к драке у таких людей в крови. Он выйдет. Тупым оружием, счет на удары. Он – гладиатор, и к тому же бывший вигил. Мы – преторианцы. Ему захочется перед нами блеснуть. М-да… Жаль, не достали чернослива. Я люблю внутрь напихать чернослива. Хороший поросенок, мясистый. Наша, римская порода. Не люблю я серских свиней – они слишком жирные.

К вечеру восстановили телеграфную связь.

Элий телеграфировал в Ктесифон и просил помощи лично у царя Эрудия. Вскоре был получен ответ, что царя в столице нет. Обороняться предлагалось собственными силами, поскольку Первый Месопотамский легион подвергся нападению «неизвестного противника» и полностью уничтожен. Кто фигурировал под именем «неизвестного противника» для Элия не было тайной.

К вечеру Квинт выехал в Церцезий на внедорожнике, купленном у торговца подержанными авто.

К вечеру ремонтная бригада на дрезине добралась до места аварии, но вскоре вернулась. Ремонтники утверждали, что их обстреляли местные бандиты, и категорически отказывались продолжать работу. Железнодорожники требовали дополнительной охраны, а комендант отказывался давать своих людей.

Глава VI Игры Камилла

– Поговорим, бог Логос…

Фраза ударила в спину, как камень. Вер круто развернулся на правой ноге, но левую почему-то не опустил. Будто собирался взлететь в небо, но передумал и застыл. Женщина сидела за столиком уличного кафе и наблюдала за ним со странной снисходительной улыбкой. Красивое, строгое лицо. Как у «Красавицы» Фидия. Даже еще красивее. Лицо молодое. И в то ж время… Вер был уверен, что женщина далеко не молода. Куда старше него. Застыла в прозрачных глазах вековая усталость – из-под густых черных ресниц смотрела на мир вечность. Пусть плечи совершенны, пусть руки кажутся выточенными из мрамора, все равно молодость Красавицы давным-давно миновала. Да и в золотистых волосах тускло блестело серебро. Край белого пеплоса пенной волной завернулся вокруг ножки столика. Но если вглядеться, пеплос был вовсе не белым, а сероватым.

Женщина сидела за столиком одна. Вер опустился на легкий пластмассовый стул напротив. Мальчишка-официант принес воду со льдом. Вер выпил. А женщина пить не стала, долго рассматривала гладиатора, будто чего-то ждала. Потом спросила:

– Что ты делаешь, Логос? Бог разума, что ты делаешь накануне войны, ответь?

– Пытаюсь разобраться в том, что происходит, Минерва.

– И не можешь? – Богиня насмешливо прищурилась. – И знаешь почему? Потому что ты слишком молод. Боги знают больше людей лишь потому, что живут дольше. Ведь они родились давным-давно. А твоя жизнь еще очень краткая, еще человеческая…

Вер отрицательно покачал головой.

– Не поэтому…

– Ты прав, не поэтому, – как-то очень легко согласилась Минерва. – А потому, что ты не знаешь одной простой вещи. Не знаешь, как был создан человек.

– Прометей слепил первого человека из глины и вдохнул в него душу, – отвечал с едва заметной усмешкой Вер.

– А потом украл у богов священный огонь для своего беспомощного подопечного, и наш полусумасшедший папаша, разозлившись, в наказание приковал титана к скале. Не смеши меня, Логос. Зачем Юпитеру наказывать Прометея за кражу какого-то огня, если во время гроз старые деревья пылают огромными факелами? Зачем красть огонь, если можно ударить камнем о камень и высечь искры? Зачем красть огонь для разумного существа? Существо само рано или поздно добудет огонь. Разумное существо.

– Тогда верна теория ученого из Альбиона, что человек произошел от обезьян сам собою?

– Почти такая же глупость, как и сказка о Прометее…

– Почему же глупость? В каждой сказке есть маленький кусочек истины.

– Да, есть. Но только кусочек. Есть такая малость и в философской сказке об огне-разуме… [81] Чем больше огня, тем больше разума… Как ты думаешь, откуда взялся огонь-разум?

– Огонь-разум… – повторил Логос.

Богиня молчала. Поймет подсказку или нет младший братец?

Логос понял.

– Получается, что Прометей создал человека из обезьяны… А огонь и есть разум… То есть Прометей украл для человека разум…

– Ты догадливый, мой юный бог. Именно так. Путем генной инженерии Прометей присоединил гены богов к генам обезьян. Причем второпях, тайком. Остальные боги были против безумного проекта. Богов устраивал существующий мир. Они чувствовали себя на Земле в безопасности. Но тут появилось противное волосатое существо и захватило прекрасную планету. Кстати, второпях Прометей что-то там напутал с генами. Первые люди жили несколько столетий, потом срок их жизни все сокращался и сокращался. И, наконец, человек, вырастая, тут же начинал стареть. Но это не могло остановить расселение так называемых разумных тварей по планете. Боги пытались избавиться от людей с помощью потопа. Ничего не вышло. Творения Прометея оказались живучи. Они гибли последними. После тараканов.

– За это Юпитер покарал Прометея?

– Прометей сделал роковую ошибку. Титан сотворил двуногую тварь наобум, не посмотрев, на какой дичок прививает божественный разум. И дичок был не прост: обезьяны, от которых произошли все они, – богиня небрежно махнула рукой в сторону идущих по улице и сидящих за столиками «двуногих без перьев», – периодически воевали друг с другом. Не дрались, не ссорились, не мерились силами, а именно воевали. Одно племя нападало на другое, более слабое, и начинало его уничтожать. Всех подряд, самцов, самок, детенышей. Ну да ты знаешь об этом. Людские предки до сих пор живут в Африке, и когда люди наконец удосужились немного понаблюдать за своими «родичами», то поняли наконец, что же объединяет человечество с неразумными братьями. Война, мой братец, война… Как видишь, гены войны гораздо старше генов разума, к тому же генов чужеродных. За такие ошибки надо не только печень выклевывать, а привязывать к склоненным деревьям и раздирать на части, – с улыбкой проговорила Минерва. – Если обезьяны воевали изредка, то люди стали заниматься этим постоянно. Война стала профессией. Нет спору, люди умнели потихоньку. Но умнели опасно… Придумали паровую машину, но при этом не забыли придумать порох и ружья.

– Но с другой стороны разум роднит людей с богами.

– Да, после драки люди обычно вспоминают об этом. Но именно после драки, а не до.

– Так вот почему боги тысячу лет назад хотели уничтожить Рим.

– Именно. Боги надеялись остановить прогресс и погрузить мир в серую спячку. Но потом мы передумали и ввели так сказать прямое божественное правление. Однако, как видишь, из этого тоже ничего хорошего не вышло. Люди все равно продолжали воевать. И в конце концов обхитрили богов.

– Надо было отдать божественный разум дельфинам, – задумчиво проговорил Вер.

Минерва подала печами:

– Прометею показалось, что обезьяны больше похожи на богов. Внешне.

– Значит люди – незаконнорожденные дети богов? Боги – граждане Земли, а мы – презренные перегрины.

– Они, – поправила Логоса Минерва. – Ты – бог.

– Я отождествляю себя с людьми. Я – незаконнорожденный.

– Обидно так думать? – усмехнулась Минерва. – Куда приятнее считать себя возлюбленным чадом. Люди сочинили много сказок про то, что боги их любят. И про похищенный огонь, и про несправедливый гнев царя богов сказок навалом. Потом пошли сказки умнее. Философы стали заявлять: «Вселенная для богов и людей». Видишь, как ловко люди себя приравняли к богам. А некоторые даже решили, будто боги служат людям. Но до сих пор не могут объяснить, зачем люди понадобились богам.

– Чтобы кто-нибудь их любил… – прошептал Логос.

– Что?…

– Да, да, богам хотелось любви. Чтобы люди им молились, их почитали и любили…

– А потом истребили землю. Ведь только это люди и умеют делать. Сколько труда стоило богам сберечь Рим. Пришлось даже устранить любимца Юпитера Александра Македонского. Великий собрал огромное войско, построил тысячу кораблей, чтобы завоевать все побережье до Геркулесовых столбов. Городок на берегу Тибра был обречен. Но один укус малярийного комара, и владыка мира, объявивший себя сыном бога, исчез. А Рим остался… А теперь Риму угрожает новый завоеватель. Чингисхан.

– Боги его остановят?

– Боги? – переспросила Минерва со странной насмешкой в голосе. – А ты?…

– Я? – Логос растерялся. – Как-то не думал.

– Ты еще не научился думать и действовать как бог.

– Да… правда… Что я должен делать?

– Сражаться. Ты же бывший гладиатор. Ты должен сразиться с богом монголов Сульде. Ты должен уничтожить воплощение войны.

– А если…

– Никаких «если»! – прервала его Минерва. – Для богов не существует «если»… Твоя цель – Сульде.

Где теперь Трион?

Как найти Триона?

Чем занят Трион?

Как помешать Триону?

Может, чтобы найти Триона, надо сойти с ума? Или начать думать, как Трион. Но Элий не может думать, как Трион. Кто ответит на все вопросы, тому Элий пожалует сто тысяч. Он может подарить и миллион, он теперь богат. Эй, ребята, кто хочет заработать миллион?…

– Цезарь!

– Да, Трион, – отозвался Элий и разлепил глаза.

Кажется, он уснул, сидя в тени пальмы. А, пробудившись, увидел обступивших его троих гвардейцев. Они смотрели на Цезаря выжидательно. Наверняка задумали какую-нибудь подлянку: видно по глазам.

– Неужто Трион в Нисибисе? – изумился Неофрон.

Элий отрицательно покачал головой. Неофрон подмигнул Титу.

– У меня дело к тебе, Цезарь.

– О чем ты? – Элий готов был вновь погрузиться в лабиринт неразрешимых загадок Триона. Преторианец ему мешал.

– Если начнется заварушка, ты будешь драться вместе с нами? – нагло скаля зубы, спросил Неофрон.

– Разумеется. – Элий перевел взгляд с одного гвардейца на другого, уже понимая, к чему клонит Неофрон.

– Мы верим тебе, Цезарь, ты отличный боец, – воскликнул Неофрон с преувеличенным восторгом, то ли нагло льстя, то ли еще наглее издеваясь. – Однако бой – не гладиаторский поединок. Нам бы хотелось убедиться, что ты можешь сражаться, Цезарь. Исключительно заботясь о твоей безопасности, мы предлагаем испытание. Оружие будет тупым…

– Можно взять и боевое, – перебил Элий. – Для наглядности.

– Нет, нет, – запротестовал Камилл. – Боевым я не смогу сражаться – буду думать, как бы не ранить тебя, Цезарь… и не будет… так сказать, точности…

– Мне все равно, – оборвал его Элий. Гвардейцы решили устроить маленький спектакль с его участием, хотят позабавиться. Над калекой легко подшутить. Пусть шутят. Элий понимает толк в шутках.

Принесли тупые мечи. Элий взвесил свой на руке, определяя, не тяжел ли клинок, удобна ли рукоять, не скользит ли в ладони. Меч несколько длиннее гладиаторского. Но Элий сражался оружием куда тяжелее.

Камилл был уверен в себе, но не безрассуден. Гладиатор, даже покалеченный – опасный противник. Цезарь был на десять лет старше Камилла, молодому гвардейцу он казался почти стариком.

Гладиатор! Вот он выходит на арену – но здесь не песок, а растрескавшиеся старые плиты. Смотри на свои изувеченные ноги, гладиатор, не споткнись! Ну, каково тебе махать боевым мечом? Камилл мысленно усмехнулся. И будто отвечая юнцу, Элий сделал несколько замысловатых, но неопасных ударов в воздух, демонстрируя мастерство. Смотрелось красиво. Неофрон, наблюдая за этими упражнениями, едва заметно кивнул.

Камилл неожиданно подставил под показушный выпад клинок. Меч Цезаря, наткнувшись на преграду, высек снопы искры. И тут же Камилл сделал глубокий выпад. Но реакции гладиатора бесконечными упражнениями доведены до бессознательных рефлексов: соприкоснувшиеся мечи мгновенно превратились в ось вращения, Элий ускользнул, а клинок Камилла поразил пустоту. Бывший гладиатор, увернувшись, успел еще ударить по запястью противника. Вроде бы несильный удар оказался болезненным. Камилл выронил меч. А Элий, очутившись у него за спиной, в шутку хлопнул преторианца по заднице клинком плашмя.

Гвардеец пришел в ярость. Перед глазами все поплыло. Да что же такое! Он слышал смех. Тит гоготал. И Неофрон ржал вовсю. Цезарь усмехнулся. Смейтесь, смейтесь! Камилл все равно победит. Безоружный, он развернулся и толкнул Элия двумя руками в грудь. Потом схватил выбитый меч и, не распрямляясь, изо всей силы рубанул Цезаря по ногам. Элию не прыгнуть. Не успеть. Просто невозможно, чтобы калека перепрыгнул через несущийся со свистом клинок. Меч к тому же чиркнул о плиты и пошел не параллельно земле, а наискось – вверх. Неофрон метнулся вперед, рассчитывая оттолкнуть Цезаря и уберечь от удара. Но не успел. Элий с необыкновенным проворством взмыл в воздух. Именно взмыл, высоко подтянув ноги. Уродливый, козлиный, совершенно невозможный прыжок. То, что Элий избежал удара, было чудом. Камилл не ожидал такого – он застыл, припав к земле, то ли испугавшись содеянного, то ли изумившись: Цезарь ускользнул. Пусть преторианец медлил всего лишь мгновение – Элию и этого мига хватило.

Камиллу показалось, что от удара голова его раскололась. И в разбитый череп хлынула тьма. Когда через минуту он очнулся, то ощутил щекою раскаленные солнцем известковые плиты. В голове гудело, а к горлу подкатывал мерзкий комок. Камилл попытался встать, и его вырвало.

– Не надо было бить по ногам, – процедил сквозь зубы Элий.

– Здорово, – одобрил Неофрон и невольно поглядел на ноги Цезаря.

– Я всегда жду этого удара. В любом поединке, – отвечал тот.

Тит усадил Камилла на скамью.

– Ну и сила у этого безногого! – пробормотал незадачливый спорщик.

– У Цезаря, – поправил его Тит.

– За десять золотых я могу именовать его безногим…

– Даже за сотню не можешь.

– А против двоих устоишь? Я обучу тебя, как устоять против двоих, – сказал Неофрон.

– Тоже спор?

– Нет, учеба. Я же сказал – тебе надо учиться. Как в битве – без правил. Мы двое – против тебя. А ты рази в полную силу. Покалечишь – не важно. Мы народ ученый. А вот ты…

– Я многому учен, – отозвался Элий.

И завертел кистью, будто меч был легок и летел сам по себе, как птица. Двое гвардейцев закружили вокруг Цезаря – дикие звери, почуявшие добычу. И вдруг кинулись разом. Но не с двух сторон, а друг за другом. Неофрон ударил и кубарем откатился в сторону, освобождая место Титу, а сам очутился у Цезаря за спиной. Мгновение – и он будет на ногах. Но Элий не дал ему этого мгновения, парировал удар Тита и ушел в сторону. Маневр не удался. Неофрон вскочил на ноги. Теперь Тит нападал слева, Неофрон справа. Первым отпрянул Тит, держась за ушибленное плечо. Затем Неофрон навалился всей массой, как паровоз, надеясь опрокинуть Элия, и опрокинул, рубанул тупым лезвием по лицу. От удара решетка шлема прогнулась и вдавилась в щеку. Но и у гвардейца из-под лицевой маски брызнула кровь – Элий нанес удар одновременно с преторианцем.

Стервятник снял шлем. Губы распухали буквально на глазах, превращаясь в две безобразные подушки.

– Теперь ты понял – в полную силу надо разить, – шлепал изуродованными губами Неофрон. – А то в бою по-гладиаторски обозначишь удар, и все. Варвар из тебя мгновенно выпустит кишки.

– За меня не бойся, – Элий тронул пальцами щеку. – Я умею убивать.

Неведомо, дрались бы они еще, но тут явились Рутилий и Кассий Лентул.

– Что здесь такое? – Трибун окинул хмурым взглядом гвардейцев. Те вытянулись в струнку. Даже Камилл поднялся. Элий встал рядом с ними.

– Тренировка, – отозвался Цезарь.

– Тренировка? – переспросил Кассий Лентул. В этот момент Камиллу вновь сделалось плохо, и он стал валиться на бок.

– Так, все четверо – в госпиталь. А затем я вам устрою тренировку, – пообещал Рутилий.

– У Камилла сотрясение мозга, – заявил медик, осматривая молодого гвардейца.

– Значит, пока троим, – «уступил» Рутилий.

Элий был удивлен случившимся куда больше других. Никогда прежде он не был так ловок, так силен, так подвижен. Что произошло? Кто дал ему такую силу? И надолго ли? Он не знал.

Квинт вернулся. Вошел, покрытый пылью с головы до ног, и бесцеремонно уселся на кровать Цезаря. Элий после «тренировки» Рутилия не в силах был даже встать, лишь приподнял руку, приветствуя Квинта. Одна щека Цезаря сделалась темно-синей и чудовищно распухла.

– Знатный синячино, – хмыкнул фрументарий. – Но хочу заметить, что будущему императору лучше служить в одном из легионов, а не у вигилов. Легионеры не уважают ни вигилов, ни гладиаторов.

– Если ты заглянешь в контубернию Неофрона, возможно, твое мнение изменится, – отозвался Элий. – Лучше расскажи, что ты нашел в Церцезии.

– Я нашел склад. Но Триона там нет. И не было. Расспросил всех, даже местных собак. Никто не видел Триона. Зато видели человека, похожего на Корнелия Икела. Но и тот исчез месяц назад.

– Корнелий Икел… – прошептал Элий. – Это очень-очень плохо. Население эвакуируют?

– Нет. Они не верят, что варвары придут. Говорят, граница далеко, Церцезию ничего не угрожает. Риму в Месопотамии не верят. Римляне никогда не были здесь желанными гостями, вот в чем дело.

– Но ты им объяснил? Варвары прорвали пограничные укрепления практически без потерь. Первый Месопотамский легион уничтожен.

– У Эрудия еще два легиона.

– На бумаге. Считай, армии у царя больше нет.

Квинт пожал плечами:

– Граждане Месопотамии считают иначе.

– Как это – иначе?

– Если есть Неэвклидова геометрия, то и политика может быть не римской.

– Так что же ты сделал?

– Принес жертвы у гробницы Гордиана. Несколько капель вина, немного зерен. Гробницу никто не посещает, она разрушается. Жаль.

– Значит, Триона никогда не было в Нисибисе. Все обман. Мы шли по меткам Триона, а это оказался путь Филиппа Араба. В этот раз Филипп выиграет, Деций проиграет.

– Похоже на то. Что ты собираешься делать?

– Составим отчет о возможности обороны Нисибиса.

– Цезарь, варвары рядом! Кому нужен твой абсурдный отчет?! Мы должны удрать отсюда, и чем скорее, тем лучше!

– Да, мы успеем удрать. А горожане? Сам город… И эта стена, которую мы должны построить… – Элий запнулся. Перед глазами вновь мелькнуло видение. Видение из чужих снов, составленное с чужих слов, но при этом способное затмить реальность.

– Они не граждане Рима, – Квинт спешно искал контраргументы, уже зная, что они не помогут.

– Они граждане содружества. Рим поклялся защищать всех.

– Рим давал много клятв. Ты собираешься все исполнять? Зачем это?

– Сказать правду?

Квинт с тоской посмотрел на Цезаря. Ну вот, сейчас тот огорошит Квинта еще одним безумным откровением. И Квинт придет в восторг от очередного бредового замысла Цезаря. О боги, наверное Квинт тоже спятил, как и его хозяин.

– Летиция видела в пророческих грезах Нисибис сожженным, в руинах. Вряд ли дар позволяет ей прозревать будущее на много дней вперед. Ее пророчество относится к ближайшим месяцам. Я хочу спасти город. Я – та стена, о которой говорят Сивиллины книги.

– Не понял, – буркнул Квинт.

– Все просто. Юний Вер заклеймил для меня желание. Не ведаю какое. Но что-то, позволяющее мне уцелеть в самых страшных пертурбациях. Пули не попадают в меня, пламя не обжигает. Значит – и город не будет стерт с лица земли, пока я здесь.

Квинту показалось, что он ослышался.

– Цезарь, я подозревал, что ты наивен. Но не до такой степени.

– То, что должно произойти, не просто разрушение города. Это начало Мирового пожара. Того, о котором говорил Гераклит Эфесский. Пожар, истребляющий миры. Согласно философии стоицизма миры рождаются и гибнут в огне. Но я хочу, чтобы этот мир прожил дольше. Остаться здесь – единственный шанс предотвратить катастрофу.

– Ты готов рискнуть своей жизнью из-за смутных предсказаний? Элий, тебе говорили, что ты сумасшедший?

– Сотню раз.

– Так я говорю в сто первый!

– Нисибис продержится пару месяцев. Руфин придет нам на помощь. Нисибис не падет. Я знаю.

Смертельная тоска охватила Квинта.

– Будем надеяться, что твой расчет верен, Цезарь! Однако процитирую я тебе Горация, хоть это и странно для фрументария:

– Это не добродетель. Это просто иной взгляд на вещи.

– Да? Но ты не будешь отрицать, что это добродетельный взгляд?

– Не будем заниматься абстракциями, Квинт. Лучше иди и выспись.

– Хочешь от меня избавиться? Не выйдет! Тебя одного оставлять нельзя. Кто знает, может на тебя придется надеть смирительную рубашку. Лучше меня этого никто не сделает.

– Ты отказываешь мне подчиняться?

– Ты безумен, Элий. Безумие твое благородно, но все равно это безумие. Безумцам не подчиняются. Их оберегают.

Глава VII Игры варваров

Элий лежал в ванной, вода уже остыла, но вылезать не хотелось. Перед тем как отправиться в бани, Элий послал телеграмму Летиции. Всего три фразы: «У меня все хорошо. Я в Нисибисе. Береги себя». Элий пытался представить их будущего сына, но не мог. Он всегда робел перед детьми и чувствовал себя виноватым. Как будто обещал что-то сделать для маленьких граждан Рима, но не сделал. Нет, не надо хитрить перед самим собою – он прекрасно знает, какое желание не сумел заклеймить. Пожелание вечного мира. Простите, малыши, но вам вновь и вновь придется убивать и умирать за Рим.

Элий задремал на мгновение, но тут Квинт тронул его за плечо.

– Телеграфная связь с Церцезием нарушена. Последнее сообщение, которое пришло: «Варвары штурмуют город».

Элию показалось, что вода в ванне сделалась ледяной.

– Варвары напали на Церцезий?

– Именно. Ты случайно в своих видениях не видел этот город разграбленным и сожженным?

– Мы обещали Мезруму остаться и защитить Нисибис. Так что не имеет значение, что я вижу в своих или в чужих снах. Договор гласит, что Рим должен помогать союзникам. Я – представитель Рима. Они – наши союзники.

– Ты – Цезарь, единственный наследник императора.

– Тем скорее придет помощь. Отправь телеграмму в Антиохию, – посоветовал Элий.

– Рутилий отправил.

– Тем лучше. Значит, в Риме уже знают, что здесь происходит.

Квинт что-то хотел сказать, но почему-то промолчал.

Спальня Летиции была заново оштукатурена и украшена новыми мозаиками. Белые занавеси, белый пушистый ковер на полу. На круглом изящном столике черного дерева ночная лампа с плафоном из муринского стекла.

Летиция сидела на кровати и смотрела в пустоту. В никуда. Она напрягала все силы, сдавливала пальцами виски, зажмуривала глаза так, что перед глазами начинали вращаться красные и зеленые шестеренки. Но ничего не видела. Только тьма. Неизвестность. Пророческие видения больше не посещали ее – все силы забрал ребенок. Дар оставил ее. Мозг уснул. Чувства обесцветились. Даже любовь к Элию как-то умалилось, будто пламя присыпали пеплом. Все мысли о нем, не рожденном, но уже существующем. Он требует от нее так много. Она может только есть и пить, и растить его в себе. Ощущение сна во сне и жизни в этом двойном сне, когда пробуждение наступит одновременно с рождением сына. Не верилось, что он когда-нибудь появится на свет, что она дождется этого часа.

На столике подле кровати лежал бланк с наклеенными полосками.

«У меня все хорошо. Я в Нисибисе. Береги себя».

Нисибис… Элий не должен там быть. Где угодно, но только не в Нисибисе. В ее видениях этот город лежал в руинах, обглоданный чудовищным огнем, засыпанный пеплом. Осколки зданий. Выжженные тени на белой стене. Элий слышал ее рассказ. Он должен был бежать из Нисибиса, должен обойти его стороной за тысячу миль. Но Элий очутился там. Неужели он позабыл? Неужели не придал значения ее словам? Надо послать ему телеграмму. Немедленно послать телеграмму, пока не поздно:

«Элий, беги… Это же Нисибис!»

Как он мог позабыть?! Как мог!..

Летиция грустно улыбнулась. Не стоит обманывать себя так неуклюже. Элий не мог позабыть. Он все помнил и отправился в Нисибис, чтобы разгадать тайну ее сна и предотвратить грядущую катастрофу. Ему все время хочется что-то предотвратить, остановить, исправить. О боги, дайте ему для этого сил!

Глава VIII Игры варваров (продолжение)

Мелькали дни, похожие друг на друга. Обильные дожди кончились. Сделалось нестерпимо жарко. Тоска. Духота. Ожидание неведомого.

Утром преторианцы отправлялись ремонтировать стены, набивали мешки с песком. Привели в порядок бани. Вечером мылись и плескались в бассейне. Пили ликер из фиников. Бегали в лупанарий. Тоска. Жара.

Пришло известие, что варваров видели в двадцати милях от Нисибиса.

Железную дорогу так и не восстановили. Телеграфная связь работала последние часы. Если связь нарушится, ее больше не будут восстанавливать. Оставалась надежда на армейские рации. Весь мир забыл про Нисибис.

Горожан охватила апатия. Люди шатались по улицам без дела, натыкались друг на друга, как сонные мухи. Казались пьяными. Встречаясь, говорили о повседневных мелочах, о починке крыши, о порвавшихся сандалиях, о нестерпимой жаре. Спрашивали новости из Рима, проклинали Эрудия, негодовали по поводу отмены исполнения желаний. Имевшие римское гражданство в филиале банка Пизона покупали клейма на игры, пока еще работал телеграф. Делали ставки. Надеялись выиграть. Нигде не в эти дни не делались столь высокие ставки, как в далеком Нисибисе. Все жаждали денег. Посетители в тавернах с утра до вечера обсуждали, как, внезапно разбогатев, они отправятся в Байи или на Лазурный берег, построят новый дом или устроят свадьбу сыну. О варварах не говорили.

Рутилий требовал эвакуировать мирное население. Комендант отказывался, заявляя, что не желает сеять панику. Все равно железная дорога бездействует. Не уйдут ли беглецы пешком? Управляющий банком Пизона исчез вместе с семьей. Дионисий заперся в доме и не выходил. Говорили, что он пьет с вечера до утра, а днем отсыпается.

В тот день все утро Цезарь что-то писал в записной книжке, потом вырвал страницы и сжег. Запах горелой бумаги наполнил комнату. Элий открыл окно. Дым не улетучивался. Цезарь решил пройтись. Какая-то старуха всучила ему за несколько медяков две пары носков из собачьей шерсти, уверяя, что для больных ног лучшее средство – такие носки.

Внезапно все торговцы повскакали с мест. Некоторые принялись спешно собирать товар. По улице катилась толпа. Впереди – мальчишки и собаки. Следом – обшарпанный грузовик. Черноволосый загорелый водитель высунулся из кабины без стекол и что-то вопил, махал рукой и отчаянно сигналил. Следом бежали торговцы и городская стража в тяжелых броненагрудниках и сползающих на глаза шлемах.

– Они идут! Варвары идут! Они близко! Они у ворот! Они рядом! Уже рядом!

На мгновение Элию показалось, что и парень со своим грузовиком и вся нелепая процессия, да и сам город ему пригрезились. И стоит подставить голову под струю фонтана, все вернется на свои места, и пронзительный вопль, несущийся над городом, смолкнет. Элий смочил голову и плечи в фонтане. Но крики не смолкли, и город никуда не исчез.

Значит, остается только построить стену…

– Надеюсь, что монголы не научились глушить передатчики, – хмыкнул Квинт, сознавая превосходство цивилизации над варварством.

– А вот я в этом не уверен, – отвечал Рутилий.

В тот же день трибун приказал домишки вокруг крепостных стен разрушить и всех жителей увести внутрь укреплений. Дионисий попытался возражать, напомнив, что город принадлежит независимой Месопотамии, и римский Цезарь не имеет права здесь распоряжаться, и плевать хотел Дионисий на военный союз и полномочия Большого Совета. Дионисий призвал на помощь коменданта Мезрума. Они спорили до хрипоты. В итоге дома за стенами под вой и проклятия жителей стали ломать. Мезрум отправился на телеграф просить помощи. Ему обещали прислать состав с продовольствием, позабыв, что пути так и не починили. Еще обещали центурию таможенной службы. Но только через месяц. Комендант выругался и ушел снаряжать в путь жену и маленьких дочек. Рутилий посоветовал владельцам авто скорее покинуть город. Кто мог, кинулся в бега. Вереница машин долго пылила вдали, уменьшаясь до размеров мушиных следов, пока не скрылась за горизонтом. Большинство осталось, не решаясь уйти пешком. Разговоров о панике не было. Паники тоже. Оставшиеся сидели на стенах, курили «травку» и сожалели, что в Нисибисе не проводятся игры Большого круга. И решили, что на месте сожженных домов надо будет построить амфитеатр больше, чем Колизей.

– Надеюсь, что у кочевников нет пушек. «Целий» утверждал именно это, – сказал трибун. – А если есть мощные гаубицы, то нам конец.

– Через месяц придет подкрепление, – пообещал Элий.

– Надеюсь.

– Нелепо. У Рима есть развитые технологии, наука и искусство. И мы совершенно беспомощны перед варварами с луками и стрелами.

– Когда это наука и искусство помогали выигрывать войны? У варваров есть куда более важное преимущество – они собраны в мощный кулак и подчиняются воле одного человека. И все они готовы умереть по первому приказу.

– А разве ты не готов? – Элий глянул на Рутилия в упор.

– Готов, – отвечал тот после паузы. – Но внутри меня железными крючьями раздирают сомнения. А у них нет сомнений. Никаких сомнений. Представляешь, как это здорово, когда нет сомнений?!

День прошел в хлопотах. Составлялись реестры оружия, продовольствия, скота, инвентаря, строительных материалов и людей. В мастерских по изготовлению оград и решеток оборудовали кустарный оружейный заводик. Свинцовые ящики Триона отправили на переплавку. Пули, отлитые из этого свинца, заставляли прибор Нормы Галликан рассерженно трещать.

Почти весь день Элий провел на стенах. Кочевники не появлялись. Кое-кто стал надеться, что слухи ложны. Люди, занятые ремонтом стен, побросали работу и разошлись. Все вдруг уверились, что войны не будет. Окна питейных заведений светились всю ночь. Люди веселились, пели, как будто уже одержали победу, шатались по улицам, завязывали драки. Разгромили несколько магазинов, но городская стража быстро пресекла беспорядки.

Глава IX Игры варваров (продолжение)

Утром вдали появилось пыльное облако. Серый вал прикатился к городу и разбился о кирпичные стены, распавшись на тысячи и тысячи суетливых фигурок. Нисибис был окружен. Телеграфные столбы повалили вновь. Уже окончательно. Внизу на равнине кипела чужая жизнь, непонятная и пугающая. Ехали телеги, шагали верблюды и лошади, груженые скарбом, вздымая тучи пыли. Взад и вперед скакали отряды конницы. Чужими и нереальными казались в этой толчее немногочисленные фургоны с пропыленными порыжевшим от дождей и солнца брезентовым верхом. Самих монголов было не так уж и много. Но очень много пленных. Связанные с друг другом, они передвигались табунками, подгоняемые ударами плетей.

Элий со стены рассматривал варваров в бинокль. Рутилий предрекал, что явится небольшой разведывательный отряд. Если эта армия – разведывательный отряд, то как же выглядят основные силы? Элия охватила дрожь. Он опустил руки с биноклем, не в силах дольше рассматривать прибывающие войска. Ему хотелось спрятаться в крепости Гостилиана и не видеть того, что творится у стен. Рутилий стоял рядом и рассматривал противника в бинокль. Вид у него был спокойный, почти равнодушный. Трибун знал, что главный час еще не наступил. Сейчас можно ожидать лишь пробы сил. Поэтому и нервничать совершенно ни к чему. Все не так уж плохо. Артиллерии пока не видно. Несомненно, ее подвезут потом. Но каждый выигранный день, это, возможно, вырванная у Фортуны победа. Рутилий улыбнулся.

– Сколько их здесь? – спросил Элий.

– Тысяч тридцать, никак не меньше. Пленных раза в три больше, чем самих монголов. Ты знаешь их тактику. Они погонят вперед пленников, подставляя их под первый удар. Не все солдаты могут, не дрогнув, стрелять в своих.

– Отобьемся?

Рутилий ответил не сразу.

– Народу у нас маловато, – сказал наконец. – Если полезут со всех сторон, то могут и прорваться. Надо послать шифрограмму в Антиохию.

И Рутилий пошел со стены. А Элий устроился за набитыми песком мешками наблюдать за передвижениями противника. Происходящее казалось бессмысленным. Люди куда-то скакали, взметая тучи пыли, небольшие отряды мгновенно снимались с места и исчезали. С помощью современной оптики грязные, покрытые синяками и ссадинами лица пленных оказывались рядом. Пленники рыли траншеи и насыпали валы, в награду получая удары плетей. Элий опустил бинокль, оставив попытки разобраться в происходящем. Потом он освоится. Потом. Сейчас ему надо только выполнять команды. Он – рядовой боец и не более того. Главное – не струсить, не растеряться. Ему вообще глупо бояться – ведь он не может погибнуть.

По приказу Рутилия уже были выставлены часовые. Однако звать людей на стены не было надобности – штурма не ожидалось. Квинт уселся рядом с Цезарем и тоже принялся наблюдать за варварами в бинокль. Внезапно фрументарий затрясся от смеха. Элий поглядел на него с удивлением.

– У них луки и стрелы, – сквозь смех выдавил Квинт, – у нас лучшие в мире винтовки. А мы их боимся.

– Разве это смешно?

– Очень.

– Надо к ночи смонтировать прожектора, чтобы освещать пространство за крепостными стенами, – сказал Элий. – Варвары непременно попытаются проникнуть в город в темноте.

– Трибун уже отдал приказ.

Да, предусмотрительней Рутилия быть невозможно. Вот если бы он, Элий, был императором, он бы назначил Рутилия префектом претория. Но Элию не быть Августом. Никогда.

За размышлениями он не сразу заметил движение во вражеском стане – небольшой конный отряд мчался, ловко лавируя, к воротам. Впереди скакал всадник с копьем, украшенным бычьим рогатым черепом и пучками конских хвостов. Жутковатое зрелище летящих по ветру хвостов заворачивало толпящихся на стенах солдат и любопытных горожан. Следом за знаменосцем на вороном жеребце гарцевал багатур в золоченом шлеме (явно персидском, трофейном) и в лазоревом чепане. Визгливо пропели трубы. И человек на вороном коне что-то выкрикнул на своем языке, потом переводчик, грязный окровавленный грек, перевел его выкрик на ломаную латынь. Элий с трудом понял, что монгол вызывает за стены для переговоров начальника гарнизона.

Элий по привычке на мгновение закрыл глаза. Если бы можно было так просто стереть с этого мира всю грязь и подлость. Все войны. Просто не видеть, и они пропали бы сами собой…

– Это ловушка, – сказал Квинт.

– Я и сам вижу, что ловушка.

И тут снизу, из города, донеслось ответное пение труб. Не сговариваясь, Элий и Квинт побежали вниз. Расталкивая солдат и горожан, протиснулись к воротам. Здесь уже строилась для выхода из города личная стража коменданта. Рослые парни в золоченых броненагрудниках, в шлемах с гребнями, пестрых шароварах и мягких сапожках с загнутыми носами. Впереди на белом, прыгающем как девчонка перед танцулькой, коне восседал знаменосец со штандартом коменданта. Сам Мезрум в шитом золотом халате, в карминовых шароварах из драгоценного согдианского шелка уже садился в седло. Трепыхался на ветру пучок белых перьев на его шлеме. Горели, слепя глаза, чеканные украшения броненагрудника.

– Не выходи! – закричал Элий. – Это ловушка!

Выкрик его был так пронзителен, что перекрыл рокот толпы.

– Не выходи! – крикнул Цезарь вновь и, работая локтями, принялся протискиваться к Мезруму. С другой стороны к коменданту спешил Рутилий.

– Это почему же? – Мезрум надменно выставил подбородок с короткой черной бородкой. Унизанная перстнями рука уперлась в бок.

– Они всегда так поступают, – сказал Элий. – Вызовут на переговоры и убьют. Пусть шлют своих послов в крепость – мы не выйдем.

– С каких пор ты здесь распоряжаешься, Цезарь? – Пренебрежительно бросил Мезрум. – Разве Месопотамия по-прежнему римская провинция?

Элий взглянул на Рутилия, ища поддержки, но тот молчал.

– Пошли своего трибуна, – предложил Элий, понимая, что переубедить Мезрума не удастся.

– Так унизиться? Показать, что я их боюсь? Я – родственник самого царя Эрудия! – И Мезрум сделал знак открыть ворота.

– В Месопотамии все военные старше рядового легионера царские родственники, – заметил Квинт.

– Мезрум! – Элий сделал последнюю попытку удержать коменданта. Но тот даже не обернулся. – Мезрум! Если тебя захватят в плен и потребуют открыть ворота, мы их не откроем.

– Сам прикажу открыть, когда буду возвращаться! – долетел ответ.

Элий стоял неподвижно и смотрел вслед выезжавшим за ворота. А Рутилий уже отдал приказ преторианцам, одна центурия устремились на стены, гвардейцы рассредоточились и заняли места, держа под прицелом багатура и людей из его отряда.

– Пойдем, посмотрим, как этого глупца прирежут, – сказал Рутилий.

– Думаешь, его убьют? – Элий полагал, что коменданта попытаются взять в заложники.

– Могут и в плен захватить. Но это почти одно и тоже. Тогда его прирежут через пару часов.

Они поднялись на стену и расположились за мешками с песком.

– Не высовываться, – приказал Рутилий и навел бинокль на мчащегося навстречу монголам коменданта.

Квинт укрылся за только что надстроенным зубцом стены. Комендант тем временем подскакал и остановился возле монгола. Варвар встал так, чтобы комендант загораживал его от нацеленных со стен винтовок.

– Орк! Что вытворяет!

Монгол обменялся с комендантами двумя или тремя фразами. Элию казалось, что он даже различает хриплый гортанный говор. Переводчик что-то лопотал, ожесточенно размахивая руками. И вслед за очередным выкриком плевок огня. Пророкотал звук выстрела.

– Огонь! – закричал Рутилий.

Но было поздно. В воздухе засверкали сабли монголов, стража Мезрума валилась под ноги коней, не успев даже обнажить клинки. Элий прицелился, пытаясь поймать в оптический прицел прыгающую вверх-вниз голову монгола.

– Не стреляй! – крикнул Квинт и ударил Цезаря под руку.

Элий успел нажать на спусковой крючок, пуля ушла вверх и никого не поразила.

– В чем дело?

– Ты не дал присягу. Ты не имеешь права убивать.

– А раньше ты не мог вспомнить о присяге? – прошипел Элий.

Залп римских винтовок стал точкой, завершающей бойню. Монголы с визгом и воем неслись назад к своим позициям, волоча на арканах пленников. Всадник в лазоревом чепане насадил на копье отрубленную голову Мезрума. Лишь двух монгольских всадников удалось снять стрелками Рутилия.

– Так даже лучше, – сказал трибун, опуская бинокль. – Комендант не будет мешать. А с Дионисием мы поладим.

Элий отполз в сторону и уселся в тени зубца. В висках стучало, будто сошедшие с ума часы пытались отсчитывать сошедшее с ума время. Бессмысленная смерть Мезрума… бессмысленная смерть… а бывает смерть осмысленная? Ему не хотелось об этом думать, потому что в ближайшее время смертей будет очень много. Слишком много. Вполне достаточно, чтобы сойти с ума. Квинт вновь притулился рядом. Сдернул шлем, отер ладонью взмокший лоб.

– Что будем делать? – Он будто не к Элию обращался, а к кому-то более могущественному.

– Будем монтировать прожектора, – отозвался Рутилий.

Визг и крики вновь послышались снизу. Элий вновь кинулся к узкому просвету в мешках. Около полусотни всадников мчались к стенам.

– Огонь! – приказал Рутилий.

– Ложись! – завопил Элий, предвидя, что сейчас произойдет.

Но его вопль потонул в грохоте залпа римских винтовок. А снизу, расчеркивая небо, неслись тонкие жала. Как заколдованные, они проходили меж зубцами, перелетали через мешки с песком и впивались с легионеров. Один из наконечников ударил Элия в грудь, но броненагрудник выдержал, второй оцарапал руку повыше локтя. Рядом с Элием гвардеец ухватился за впившуюся в грудь шею стрелу и, хрипя, завалился на бок. Элий упал за мешки с песком. И тут будто молния ударила в лицо и одновременно оглушило грохотом взрыва. Посыпались осколки кирпича и известковая пыль. Стоявшего неподалеку гвардейца сбросило со стены. Другого разорвало на куски.

– Что это было? – спросил Элий, стирая с лица песок из лопнувшего пешка.

– По-моему, граната, – отвечал залегший подле Квинт. – Только как они ее закинули на стену? Выстрелили из лука?

А отряд монголов, не понеся потерь, устремился назад, к своим позициям.

Рутилий повернулся к Элию. Лицо его приобрело кирпичный оттенок. Глаза налились кровью.

– Чтобы подобного не было никогда! На стенах я командую! Я! Ты – легионер! Обычный легионер! Понял?

Элий лишь стиснул зубы. Разве можно так орать, когда на камнях и на мешках с песком рдеют пятна крови?

– Иди со мной! – приказал трибун.

Пригибаясь, Рутилий побежал вдоль зубцов. Элий двинулся следом. Привалившись к мешкам, лежал мертвый легионер – стрела угодила ему в глаз. Другой, поминая подземных богов, держался за пробитую насквозь руку.

Элия душила ярость. Буквально за несколько минут погибло четверо солдат. Чтоб Орк сожрал этих кочевников! Где же хваленая римская мощь? Имея такое превосходство в вооружении, римляне так уязвимы! Или их преимущество – только миф?

– Скажи, что будет дальше. После этого, как варвары обглодают Месопотамию до косточек? – спросил Рутилий. – Пойдут на Рим?

– Рано или поздно пойдут. Они хотят завоевать весь мир, до самого последнего моря.

– Они что не знают, что земля круглая и существует Новая Атлантида? – подивился Рутилий. – Еще Сенека предсказал ее открытие.

– Монголы считают это выдумкой европейцев. По их представлениям – земля плоская и лежит на огромной черепахе. В середине твердь, и ее омывает море.

– Вдруг они правы? – задумчиво проговорил Рутилий.

– На счет черепахи?

– Нет, на счет того, что завоюют весь мир.

– Завоевать можно. Но удержать – нет.

– Какое мне дело – удержат они или нет, если меня не будет! И моего сына. И мира нашего не будет. Потому что завоеванный Рим – это уже не Рим. Но они его не завоюют, – процедил сквозь зубы Рутилий, глядя куда-то мимо Элия. – Я этого не позволю. Запомни… Ты что-то хочешь сказать, Цезарь?

– Я должен дать присягу. Я и Квинт…

– Да, точно… Я и забыл. Хорошо, дай присягу на год [86], и тебя зачислят в центурию. И твоего соглядатая тоже.

– А ополченцы?

– Они тоже присягнут. Кто хочет сражаться. Таков закон Рима. И содружества, кстати, тоже.

Он отыскал ее уже на пирсе. Она стояла в очереди – обычная богатая римлянка в прозрачной палле. Что ткань дорогая и расшита искусно, не каждый заметит. Но он заметил и, подойдя, тронул беглянку за руку. Летиция обернулась и глянула гневно. Потом узнала.

– Ты… – только и выдохнула.

– Тебе нельзя уезжать из Рима!

Летиция печально покачала головой. Она не могла остаться, зная, что Элий в Нисибисе. Она должна предупредить, вернуть, спасти.

Вер вынул из ее рук билет.

– Я поеду вместо тебя. А ты возвращайся. Все равно ты ничем не сможешь ему помочь. А я смогу.

Он увел ее с пирса и посадил в таксомотор. Она подчинилась и даже не стала смотреть, как отваливает от пристани пятипалубный теплоход «Император Адриан».

Вер, стоя на палубе и глядя, как растет полоска изумрудной воды между пристанью и бортом теплохода, вдруг ощутил пронзительную тоску. Почудилось ему, что никогда больше не увидит он Рима. Вер попытался прогнать нелепую мысль, но не получилось.

Когда стемнело, он взмыл в воздух. Бессмертная «Нереида» мчалась за ним. Призрачные, они были невидимы для людей. Так прежде в небе парили гении. Но гении теперь на земле. Воздух пуст. Была миллионная рать и пропала. Одна Бессмертная «Нереида» мчалась на защиту Рима. Они держали курс, как на маяк, на горящие огнями небоскребы Антиохии.

Глава X Игры варваров (продолжение)

Несколько дней монголы ничего не предпринимали. Клубилась над лагерем пыль, кочевники перегоняли стада баранов и иные стада – связанных ободранных грязных пленников. Их число все росло. Люди верхом на мохнатых низкорослых лошадях гнали бывших крестьян и ремесленников, солдат и чиновников, не жалея плетей. Рутилий с утра до вечера вглядывался в расположения противника, пытаясь обнаружить то, чего он больше всего боялся – пушки, достаточно мощные для того, чтобы пробить стены Нисибиса. Пушки подвезли – сначала семь, потом еще пять орудий – трофейная артиллерия. Сокрушить стены Нисибиса им было явно не под силу. Зато пленные прибывали с каждым днем. Кое-кто из горожан узнавал среди несчастных беглецов умчавшихся на авто перед тем, как закрыли ворота. Бедняги почти все попали в засаду.

Одна центурия все время была в карауле, прочие отсыпались, а отоспавшись, осаждали кашеваров. Возле полевой кухни с утра увивалось несколько человек, выведывая, что же сотворит на обед толстенный, со щеками как у сурка, пройдоха Африкан. Судя по запаху, обед обещал быть сытным.

– Лишку не готовь, – предупредил кашевара Рутилий, проходя мимо и принюхиваясь к аромату. – Нечего остатками собак приманивать.

– Когда это лишка оставалась? – обиделся Африкан. – Да еще мое жарево? – Стоявшие невдалеке гвардейцы дружно загоготали. – А собака у нас одна – Безлапка. – И он погладил красной лапищей приблудного пса по голове. Тот преданно лизнул вкусно пахнущую руку.

В давние времена солдаты стряпали себе отдельно каждый в личном котелке на костерке, покупая продовольствие на свое жалованье. Потом было время, когда офицерская элита принимала пищу в отдельном триклинии, даже если таким триклинием являлась драная походная палатка. Но в Третью Северную войну, когда все смешалось, когда рядом с сыном сапожника служил родственник сенатора, а паек был одинаково скуден и для солдат, и для легатов, и сам император мог позволить влить в кашу лишь одну ложку оливкового масла, тогда пищу в когортах стали готовить в одном котле, и эта традиция так и осталась.

Элий приходил к котлу кашевара последним. Первые два дня ему доставался лишь ломоть хлеба и кусок колбасы, ибо котел всякий раз бывал выскоблен до дна. Элий ни слова не говоря уходил, Африкан становился пунцовым и клялся всеми богами и собственным гением, что рассчитывал все точно, вот только какой-то паршивец подходил за жратвою трижды. Солдаты видели в поведении Цезаря высокомерность патриция, в лучшем случае пренебрежительность гладиатора, привыкшего сражаться с судьбой, но ничего не ведающего о настоящем сражении. Элий приметил эту неприязнь и в этот раз пришел со всеми, встал в очередь в ожидании своей порции. Тогда здоровяк Неофрон выдрал котелок из рук Элия, распихал товарищей и потребовал у кашевара: «Полную для Цезаря». А затем, уже не терпя никаких возражений, привел Элия в свою нору. В неглубокой нише в стене, куда не долетали ни пули, ни стрелы, где в дождь было сухо, а в жару прохладно, преторианец устроил себе лежанку, на которой можно было растянуться и вздремнуть. Отсюда до лестницы, ведущей на стену, было десять секунд бега. Здесь же стояло несколько розовых пальмовых чурбачков для гостей. Пальмовое дерево было свежего распила и пахло яблоками. Элий уселся на чурбак и нашел его не менее удобным, чем собственный курульный стул. Неофрон сказал покровительственно и твердо, как патрон должен говорить клиенту:

– Обедать будешь со мной и здесь.

– Я – плохой солдат? – Элий смутился, будто признался в чем-то постыдном.

– Из гладиаторов всегда получаются плохие солдаты, – вынес вердикт Неофрон. – Но ты очень даже неплох. Для гладиатора. А каков ты в деле, посмотрим. Только не вздумай мне тут заливать про славу Рима и прочие фекалии. Мы не в курии. И даже не на территории Рима. Я тебя буду учить, а не ты меня. Как не бояться. И как побеждать.

– Я не боюсь, – сказал Элий.

– Тебе это только кажется. Крепостная стена – не арена. И поле битвы – не арена.

– Разве? «Весь мир лицедействует», – говорил Петроний Арбитр. А я думаю, что все мы – гладиаторы.

Безлапка, облизываясь после обеда и зевая, заглянул к ним в гости. Передняя лапа у него была отрублена совсем недавно, только-только стала подживать.

– Во, погляди, – кивнул на пса Неофрон, – прохожий его побил. Пес не стерпел, даром что зубастый, мерзавца тяпнул. И что же? Отрубили бессловесному лапу по местному обычаю, не сумел постоять за себя до конца. Мораль проста: начал кусаться – грызи, пока горло не перекусишь.

Элий швырнул псу кусок колбасы. Тот понюхал и не торопясь, с достоинством, принялся есть.

– Цербер, – позвал Элий.

Пес поднял голову и удивленно глянул на римлянина. Разве можно псу давать такую кличку?!

Летиция заснула днем. Она теперь часто впадала в дремоту. Слабость охватывала ее. И тоска. И страх.

Летиция спала. Ей снилось, что она стоит в саду у ограды. Весна. Деревья белым белы, в сплошной кипени цвета. С другой стороны Элий подходит к ограде. На нем белая тога, а волосы серы от пыли. Летиция бежит к Элию, прижимается всем телом – грудью, явно обозначившимся животом, бедрами, и ощущает прикосновение его возбужденной плоти. От одного этого прикосновения тело ее содрогается от наслаждения, живот дергается в конвульсиях…

Летиция проснулась, а любовные спазмы продолжались наяву. Но рядом не было Элия. Она одна среди обжигающий простыней. Одна в душной спальне, и над нею на фреске потолка чернокудрый Морфей прижимает к раскрасневшемуся лицу пурпурные маки. Летиция положила ладонь на живот. Он был тверд, будто под кожей лежал камень… Нет, только не это… О боги, не это…

Ледяная игла страха прошила тело и застряла в крестце. Напряжение не уходило. Что, если пережитый во сне Венерин спазм вызовет выкидыш? О нет, она не может потерять своего малыша! Летиция гладила натянутую кожу и шептала:

– Все хорошо, маленький, все хорошо, прости. – Как будто была виновата в невольной любовной утехе. – Твой отец вернется. Вы так будете любить друг друга… Эй, кто-нибудь! – она не смела кричать, ее зов походил на сип. – Позвоните в «Скорую»!

Почему никто не отзывается? Почему никто не спешит на помощь?! Летиция боялась встать – ей казалось, что любое движение может оказаться роковым.

– Кто-нибудь… – шептала она, уже не надеясь, что ее услышат…

Дверь приоткрылась, в спальню бесшумно скользнул Гет. Огромная плоская голова покачивалась на толстом туловище. Летиции показалось, что желтый глаз змея смотрит на нее с упреком.

– Я вызвал медиков из Эсквилинки. Сейчас прибудут. Замечу мимоходом: очень трудно набирать номер телефона, не имея в распоряжении рук, – одним хвостом. Но никто не оценит моей изобретательности!

– Благодарю тебя, Гет, – прошептала Летиция помертвевшими губами.

– Хорошо, что я не глух, как все змеи, – продолжал нахваливать себя гений. – А то некоторые решили, что могут по ночам гулять, а не быть подле своей госпожи…

С улицы донеслось завывание подъезжающей «скорой». Гет предусмотрительно юркнул в шкаф.

Две женщины в зеленых туниках вбежали в комнату. Одна тут же стала набирать в шприц прозрачную жидкость из ампулы. Летиция знала, что уколы магнезии болезненны. Но она не почувствовала боли, лишь комната опрокинулась на бок, а перед глазами проплыла низкая глинобитная ограда, беленая стена дома, и дерево с кривыми ветвями, почти лишенное листвы, усыпанное сиреневыми цветами. Солнце вставало. И вдруг не стало ни домика, ни дерева, ни ограды – ослепительная вспышка – и все исчезло. Запоздало Летиция вскинула руки, но ничего не смогла ухватить – пальцы вцепились в спинку кровати. Видение сулило что-то страшное. Но что – нельзя было понять.

С отрогов гор они смотрели на лежащий к югу город, взятый в кольцо осады. Серебром извивался Джаг-Джаг, вырываясь из горного ущелья. Горные хребты с отвесными склонами и платообразными гребнями образовывали ярусы огромного природного театра. Юний Вер и его бессмертная когорта смотрели на Нисибис – сцену многодневного спектакля.

– Мы отправимся в город, – сказал кто-то из бессмертных бойцов. – Мы хотим воевать.

– Неужели? Когда-то вы решили умереть, чтобы не убивать. И вот спустя двадцать лет, вы, бессмертные, хотите взяться за дело, которое прежде повергало вас в ужас. Надо было размышлять двадцать лет, чтобы решить дилемму в пользу войны?

– Мы решаем не в пользу войны, – отозвался Тиберий Деций, тот, кто был когда-то братом Элия. От Тиберия остался лишь бледный абрис, жизнь куда ярче нарисовала образ младшего брата. – Мы – бессмертные, и потому все решаем иначе.

– Да, человек выбирает что-то одно, у него мало времени и ему приходится оберегать свою жизнь, – подал голос Луций Проб. – Человек торопится, бежит и несет в руках стеклянную чашу. Упадет – разобьет. Жизнь кончится, прекратится бег. Наша чаша из злата. Мы роняем ее, поднимаем и продолжаем бежать. У нас нет дилеммы или-или. Мы вмещаем все.

Юний Вер смотрел на него и казалось, видит он не Луция, а сына его Марка, центуриона-следователя. То же чистое лицо, та же тонкая прорезь рта. Живой Марк – стекло, мертвый Луций – злато. Странные образы… Домыслы «Нереиды» кажутся правдоподобными лишь на фоне бессмертия «Нереиды». Ложный фон, созданный ложным освещением. Красный отсвет на синем исчезнет вместе с лучами рассвета.

– Мы вернулись ради высокой цели, – сказал Тиберий Деций. – Я уверен в этом. Пока предназначение скрыто от нас. Но вскоре мы узнаем, что нам было предначертано Фортуной.

– Вы бесплодны и не в силах никого поразить мечом или нажать на спусковой крючок, – напомнил Вер.

– Мы создадим себе тела. Так, как это делали гении. Разве в мире мало атомов, чтобы создать из них плоть для души?

– Тела создать можно, – согласился Вер. – Но, обретя тела, вы станете смертны.

– Смерть? Лишь временный плен, пока плоть не разложится, и мы вновь не обретем свободу. – Проб говорил обо всем легко. Будучи бессмертным, легко думать о смерти. Но Вер почему-то не ощущал той же легкости.

– Хорошо, идите. Но вам придется принять облик аборигенов. Римляне слишком хорошо знают друг друга в лицо. Вы можете выдать себя за беженцев.

– А ты? – спросил Тиберий Деций.

– У меня другой противник. Вам он не по зубам.

– Я останусь, – сказала Юния Вер. – Кто-то должен быть подле тебя, сынок.

Он видел ее такой, как в вечер прощания. Такой ее запомнил четырехлетний Вер. Все то время, пока он странствовал, пытаясь отыскать смысл своей жизни и жизни мира, они ждали его в ледяном безмолвии колодца. Теперь они сделались ровесниками, хотя по годам годились Веру в отцы. И вот они вновь должны расстаться.

И он позволил им уйти.

Глава XI Игры варваров (окончание)

Они ждали штурма со дня на день, но все равно штурм начался неожиданно. Грязно-коричневые волны покатились к городу – это тысячи людей кинулись к стенам. С визгом и криками волочили пленники огромный таран к воротам. Две батареи монголов открыли огонь, но пушки были установлены слишком далеко, и снаряды взрывались среди своих. Орудия тут же смолкли.

Не монголы тучей неслись к стенам – это бежали подгоняемые плетьми крестьяне, захваченные в соседних поселениях или в окрестностях Нисибиса. Монгольские всадники безопасно скакали среди них, зная, что в своих осажденные стрелять не будут. От летящих стрел небо над Нисибисом стало черным. Солдаты гарнизона замешкались, кое-кто даже опустил винтовки. Немолчный вопль отчаяния повис над городом – ополченцы узнавали своих родственников и друзей, и выкрикивали их имена, как будто это могло спасти пленных.

– Огонь! – рявкнул Рутилий.

Одна из пушек на бастионе плюнула картечью. Бегущие к стенам пленники полегли, будто десница великана раскидала их по полю.

К Рутилию подскочил немолодой чернобородый мужчина.

– Мы не можем стрелять! Не можем! – кричал он на латыни с сильным акцентом. – Там мой брат и мой племянник. Не могу.

– Огонь! – орал трибун. – Или на штурм Антиохии ты побежишь впереди монголов, а свои будут стрелять в тебя.

Римляне открыли огонь. Несколько горожан кинулись на преторианцев, и на стенах завязалась настоящая потасовка. Лишь когда Рутилий застрелил двух бунтарей, среди защитников воцарилось подобие порядка. Трибун приказал по мере возможности целиться в монголов, но приказ этот был невыполним – варвары всякий раз укрывались за пленными. Выстрелы, казалось, вообще не причиняли наступающим вреда. Если кто и падал, то на его место тут же становился другой и продолжал бег. Зато стрелы жалили смертоносными осами. То там, то здесь слышались крики боли и проклятия. В нескольких местах одновременно разорвались гранаты монголов.

– Вот из чего они стреляют, – сказал Квинт, указывая на черную трубу, которую держал на плече монгольский всадник. – Назовем это гранатометом.

– Откуда такая вещь у варваров? – изумился Элий.

– Они захватили империю Цзинь. А китайские инженеры мастера на всякие штучки. Сними-ка этого красавца, – приказал Рутилий Неофрону.

Преторианец прицелился. Монгол взмахнул руками, уронил свою черную трубу и, слетев с коня, утонул в сером море пленных.

– Гранаты беречь. Патроны тоже, – приказал трибун.

В такую минуту надо ни о чем не думать – просто стиснуть внутри себя что-то жалкое, рвущееся наружу, скулящее. Элий не знал, что он подавляет в себе – безумный ужас или безмерную жалость.

«Нас слишком мало…», – только и позволил себе подумать Элий.

Взгляд его упал на сидящего в тени зубца ополченца в стеганом самодельном нагруднике и в шлеме, сползающем на глаза. Широченные лазоревые шаровары скрывали округлость бедер. Женщина? Может быть. Женщины вступали в ополчение порой охотнее мужчин – они прекрасно знали, что ждет их в случае падения стен. Ополченец повернулся, и Элий узнал Роксану.

– Что ты здесь делаешь? Тоже собираешь материал для книги?

– Почему бы и нет? – отвечала она, клацая зубами.

– Стрелять по всадникам с черными трубами! – отдал приказ Рутилий.

И тут же граната ударила в полуразрушенный зубец стены. Осколки кирпича, известковая пыль. Вопли боли и отчаяния. Двое раненых и один убитый. Все трое – горожане.

Первая лестница ткнулись лапами в стену. Визжа, наверх полезли атакующие. Пленные впереди, монголы сзади. Вниз полетели гранаты. Лестницы разлетались щепками, гроздья людей ссыпались вниз. Под стенами образовалось кровавое месиво. Оно чавкало под босыми ногами вновь прихлынувших к стене пленников. Несчастные толпились внизу, ожидая своей очереди. Будто не за смертью явились сюда, а за хлебом.

В одном месте нападавшие добрались почти что до края стены. Брошенная вниз граната убила нескольких людей, но не причинила лестнице никакого вреда. Двое гвардейцев пытались оттолкнуть лестницу шестом, но им не доставало сил. Элий бросился к ним. Квинт – следом. Вчетвером они уцепились за шест и налегли. Лестница принялась выпрямляться. Повисшие на ней люди напрасно тянулись к стене – каменный зубец неумолимо удалялся. Беспомощные ободранцы вопили на разные голоса. Сидевший на верхушке лестницы монгол выстрелил из пистолета. Пуля вошла стоявшему впереди Элия гвардейцу в плечо. Преторианец пошатнулся, но жердь не выпустил. Раненый был у самого края стены.

– Назад! – крикнул Элий.

Но раненый его не слышал и продолжал цепляться за шест. Лестница встала вертикально. А сидящий на вершине лестницы выстрелил вновь. Дважды. Он целился в Элия, но промахнулся. Одна пуля ударила в каменный зубец, вторая раздробила раненому гвардейцу колено.

– Налегай! – взревел Квинт.

Еще мгновение, и лестница обрушится вниз. Еще мгновение, и раненый повиснет над пропастью. Элий ухватил его на броненагрудник и попытался оттолкнуть в сторону. Но преторианец не отпускал шест, и лестницу поволокло назад.

Элий заорал и ударил ребром ладони по пальцам гвардейца.

Тогда пальцы раненого наконец разжались, и преторианец повалился под ноги Элию. Теперь все разом навалились. Лестница вновь пошла вперед. Монгол размахивал саблей, но до римлян ему было не дотянуться. В отчаянии он метнул саблю и она, вращаясь, будто пропеллер от взорвавшейся авиетки, пролетела рядом с головой Элия. Ветром обдало щеку. Тут на подмогу подоспела Роксана. Помощи от нее чуть, но эта мышиная добавка силы все решила – лестница опять встала почти вертикально. Стрела на излете ударила Элия в броненагрудник, но не причинила вреда. Надо было еще немного подать вперед. Шагнуть некуда. Прямо у ног Элия лежал раненый гвардеец. Элий наступил ему на грудь и навалился на шест. Раненый заорал. Его вопль слился с криком повисших на лестнице людей. Человек под ногой Элия корчился и кричал от непереносимой муки. Его секунда, еще… крик разрывал барабанные перепонки. Неужели боги в Небесном дворце не слышат этого вопля?!

Лестница встала вертикально и, разом переломившись в двух местах, рухнула. Элий с силой рванул шест назад и едва не скинул Роксану со стены. Снял ногу с груди раненого. Тот уже не кричал – хрипел.

– Где санитары?!

– Тащите его вниз, – приказал Элию и репортерше центурион Сабин. – Занять место Цезаря! – велел одному из гвардейцев.

Преторианец шагнул из-за зубца, и в тот же момент стрела угодила ему в грудь и… взорвалась. Голову и плечи с уцелевшими руками швырнуло под ноги Элию. Кровью Роксане обрызгало лицо. Она завизжала так, будто ее обожгло, и бросилась неведомо куда – прямо под стрелы. В последний момент Элий успел ухватить ее за ворот стеганого нагрудника и поволок за собой, как щенка за ошейник. Одной рукой – раненого. Другой – ее. Искалеченная нога подвернулась, и он упал. Санитары! Их нигде не было. Элий оставил в покое Роксану, и она поплелась следом. Элий бегом спускался со стены. На ступени изо рта раненого текла рвота. Роксана поскользнулась в блевотине и, кувыркаясь, полетела вниз.

Наконец Элий увидел двух женщин в зеленых балахонах медиков. Обе они заползли под пустой фургон, наружу торчали лишь обтянутые зеленым льном ягодицы. Элий оставил раненого и шлепнул по ближайшей заднице. Девица взвизгнула, но из-под фургона не высунулась. Пришлось выволакивать силой.

– В госпиталь его, живо! – выдохнул Элий и запрыгал наверх по каменной лестнице с ловкостью горного козла. Его уродливые, но фантастически быстрые прыжки могли бы в другое время позабавить публику.

«Раньше я так не мог…» – мелькнула мысль.

Роксана тоже побежала. Оказалась впереди. Стрела пролетела рядом с ее головой. Роксана отшатнулась и едва не сбила Элия с ног. Элий схватил ее за шкирку, удержал и поставил на ноги. Слишком большой шлем слетел с ее головы и покатился по ступеням вниз, громыхая, как порожнее ведро. Черные волосы плеснули Элию в лицо. Роксана обернулась. Элий пихнул ее в спину. Возвращаться за шлемом было некогда. Некогда было даже оборачиваться.

– Снимешь с мертвеца! – крикнул он.

Когда они поднялись назад, монголы успели прорваться. Теперь их маленькие шустрые фигурки сновали по стене, будто крысы. Повсюду мелькали островерхие отороченные мехом шапки с лисьими хвостами и синие чепаны. Элий отпихнул Роксану себе за спину и шагнул вперед. Издали монголы казались низкорослыми, но вблизи вдруг сделались широкоплечи и крепки, как каменные глыбы. Многие из них были сильнее Элия. У них был один недостаток – они не учились в гладиаторской школе. Элий с легкостью отбивался от атакующих и тут же разил сам. Это напоминало разделку жертвенного животного. Взмах ножа – и поросенок уже принадлежит богам. Труп валился со стены наружу или внутрь. И тут же появлялся новый боец. Элий не отступал. Но и не продвигался вперед. Впереди, как дуб посреди новой поросли, возвышался Неофрон. Он рубил, и ругался, и рычал от бешеной злости. Доспехи забрызганы красным. Стоны и вой. Звон стали. Свист стрел. Беспорядочный треск выстрелов. Острый запах пота. Взрывы гранат. Запах пороха. Смрад вывалившихся из ран внутренностей. Ломота в ногах. Липкая от крови рукоять. Мокрая от пота спина. Нестерпимая жара. И ярость – еще нестерпимее.

Какой-то монгол напирал на Элия, прикрываясь тщедушным телом подростка. Левой рукой он держал мальчишку за шиворот, в правой вертелась сабля. Алые блики на лезвии говорили о том, что сабля уже отведала крови. Пленник был бел, как полотно его туники. Мальчишке было лет тринадцать, не больше. Лицо замотано тряпкой. Рот стянут сыромятным ремешком, руки скручены за спиной так, что парень и дернуть ими не мог. Черные глаза смотрели на Элия. Что было в этих глаза, Элий не решился прочесть. Понял лишь одно – это был последний взгляд. Больше в своей жизни этот парнишка уже ничего не увидит. На дне зрачков навсегда останется Элий и его сверкающий в лучах солнца клинок. Мгновение Элию казалось, что он сможет зарубить монгола, не задев мальчишку. Но варвар оказался проворен и успел подставить пленника под удар. Клинок Элия разрубил обоих – просто потому что это была лучшая кельтская сталь – иначе бы монгол уцелел.

И тут на макушку зубца вскочил молодой горожанин в самодельном кожаном нагруднике и синих шароварах. Он что-то кричал и размахивал руками. Не сразу Элий понял, что юноша кричит на языке варваров – пронзительно и исступленно. И лицо ополченца показалось Элию знакомым, будто он видел его когда-то, но потом почему-то забыл. Ополченец был прекрасной мишенью – сразу несколько стрел впились ему в плечи и грудь. Он вскинул руку, хватаясь за воздух, крикнул что-то напоследок и рухнул на мешки с песком.

А по лестнице уже карабкался новый монгол – в сферическом шлеме с кольчужной бармицей, в стеганом кафтане синего бархата с золочеными зерцалами на груди и плечах. Судя по богатым доспехам, не обычный боец – нойон. Меч Элия со свистом рассек воздух. Но монгол успел подставить саблю под удар. Голову он защитил, но на лестнице удержаться не сумел – повис на одной руке. Элий рубанул по пальцам – и опять мимо – монгол уже был на зубце, где мгновение назад защитник крепости призывал дерущихся опомниться и примириться. Элий кинулся за нойоном и упустил следующего монгола – степняк в шапке с лисьим хвостом спрыгнул на стену. Теперь Элий был зажат между этими двумя: один на зубце, второй – за спиной. Как говорится – между жертвенником и жертвенным топором. К тому, что на зубце, кинулась Роксана. Несерьезная подмога. Но и эта сгодилась. Цезарь снес второму монголу голову вместе с шапкой и лисьим хвостом, оттолкнул Роксану и ударил. Нойон успел подставить саблю. Элий бил по ногам, но степняк всадил острие сабли в щель между камнями и сблокировал удар, который сблокировать было в принципе невозможно. Потом, наступив каблуком на лезвие Элиева меча, рубанул сверху. Глухо звякнула сабля о шлем и преломилась в том месте, куда прежде пришелся удар римского меча. Элий тряхнул головой, приходя в себя. А проворный степняк отбросил бесполезную рукоятку, слетел с зубца, схватил меч убитого преторианца и вновь бросился на Цезаря.

Момент был удачен, косой рубящий удар метил в открытую шею римлянина. Но рука монгола за долгие годы привыкла к легкой кривой сабле и не справилась с инерцией тяжелого прямого меча. Клинок ударил Элия плашмя. Но и такой удар оказался силен, Цезарь не удержался на ногах и упал на одно колено. Нойон торжствующе завопил и выбил из рук беспомощного римлянина клинок. Замахнулся. Мгновение – и все будет кончено. Но Элий ужом скользнул в сторону и вскочил на ноги. Он был возле самого края. Безоружный. А на стену карабкался новый варвар. Украшенный кожаными лопастями шлем уже появился над лестницей. Элий обхватил монгола за шею и рванул на себя. В тот же миг нойон ударил. Римский меч даже в чужих руках помог Цезарю, разрубив беспомощного монгола. Острие клинка заскребло о броненагрудник Элия. Римлянин схватил безвольно повисшую руку умирающего и зажал ею торчащий из груди клинок, не давая нойону выдернуть меч. А затем, как несколько минут назад налегал на шест, подался вперед, не выпуская мертвое тело. И оба монгола – мертвый и еще живой – полетели вниз. Элий и сам едва не свалился следом, но успел вовремя отпрянуть. Поднял свой меч. Ну вот, он готов к новому сражению.

В этот момент Квинт швырнул вниз гранату.

Лестница, сложившись пополам, рухнула вместе с людьми. Атакующим неоткуда стало ждать помощи. На стене сразу сделалось просторно. Элий пошел вперед, разя варваров, как жертвенный скот. Насыщайся, богиня Беллона! Ты обожаешь людскую кровь, людские мозги и людские кишки. Сегодня у тебя настоящий пир. Некоторые, пытаясь спастись, прыгали вниз. Но стены были слишком высоки, и варвары разбивались. А навстречу Элию шел Неофрон, изрыгая ругательства с каждым ударом. Здоровяк-монгол, зажатый меж ними, бросил саблю, но Неофрон не обратил на это внимания и ударил. Кельтская сталь рассекла человека пополам.

– Ну как урок, учитель? – спросил Элий, скаля зубы. Ему казалось, что он улыбается.

– Арена… пока только арена, – отозвался преторианец, и одобрительно похлопал Элия по плечу. – Тебе полагается дубовый венок за спасение римского гражданина.

Тут Элий вновь увидел Роксану. Она, размахивая мечом, шла на раненого варвара, посчитав того легкой добычей. Элий рванулся к ней, но понял, что не успевает. Монгол ударил. Роксана взвизгнула и присела на корточки. Клинок просвистел у нее над головой. Она выиграла миг. Этого мига Элию хватило. Он всадил клинок монголу под лопатку.

А штурм продолжался. Возле ворот Рутилий облил атакующих вместе с тараном бензином и поджег, и теперь черный удушливый дым валил из-за стены. Опять монголы исчезли, будто провалились под землю – вокруг Нисибиса копошились пленники. В них не стреляли. Ополченцы перевешиваясь вниз и орали:

– Идите к нам! К нам! – не ведая, как пленники могут прийти к ним, разве только поднявшись на стены и приведя за собой монголов.

Пленники не отвечали, зато звенели стрелы, и неосторожные горожане валились вниз. Кто-то попытался спустить знакомцу веревку, но не успел пленник добраться до середины стены, как выстрел из винтовки разнес ему голову.

– Откуда у них винтовки? – спросил Элий.

– Первый Месопотамский легион был вооружен последней моделью М-62 с оптическим прицелом. Варвары учатся стрелять. Через несколько дней у них будут отличные снайперы.

Монголы как будто знали, что у защитников Нисибиса слишком мало людей. Они атаковали с яростью. Но римляне и ополченцы устояли.

К вечеру монголы стали обстреливать крепость стрелами с горящей паклей и гранатами. Пожар занялся сразу в нескольких местах, но огонь удалось сбить, благо пенотушители работали…

С наступление темноты сражение прекратилось. Никто не понял, как это произошло. Просто вдруг выяснилось, что варваров больше нет на стенах, разом смолкли и крики, и выстрелы, и лишь защитники, окровавленные, потные, измученные смотрели друг на друга в недоумении… Неужели – все?…

Элий рухнул возле зубца, не в силах пошевелиться. Ноги ломило так, будто он вновь искупался в ледяном колодце. А во рту был противный хинный привкус. Как будто Элия рвало желчью. Но он не помнил, чтобы его рвало. Он смотрел на лежащих вповалку мертвецов – свои вперемежку с чужими – и уже не делал усилия, чтобы подавить чувства, что рванулись наружу. Последний взгляд мальчишки был устремлен на него из темноты. Теперь уж навсегда. И с этим придется жить. Еще и с этим… О боги… Жалость хлынула, как кровь из раны, и затопила сознание. Несколько мгновений Элию казалось, что он не переживет этого мига и задохнется. Но пережил. И даже стало как будто легче.

– Цезарь, ты здесь? – услышал он голос Неофрона. И гигант-гвардеец склонился над ним. – Ранен?

– Нет, – отозвался Элий.

– Тогда чего улегся? – Неофрон взвалил Элия на плечо и понес вниз. – Думаешь, тебя всякий раз буду на себе таскать?

Больше ничего из мудрых наставлений Элий не слышал, потому что сон навалился на него и одолел. Даже, когда медичка смазывала царапины йодом и заклеивала пластырями, он этого не чувствовал. Лишь теплая вода ванны на мгновение привела его в чувство, он уловил запах галльского мыла, ощутил приятную теплоту воды, блаженно вытянулся и, запрокинув голову, различил на потолке орнаментальный узор из пальмовых листьев. Подумал, что спать в ванной нельзя, и тут же заснул. И даже прикосновение чистой льняной простыни он ощутил лишь сквозь сон так же, как и вкус неразбавленного вина.

Он спал. Ему снился Рим. Колизей. Арена. Он шагнул на золотой песок, сжимая и руках тупой меч гладиатора. А навстречу ему шел Хлор. В руках давнего врага сверкала разящая сталь.

– Ты – смелая девчонка. – Квинт подлил в кубок Роксане неразбавленного вина. – Я повидал многое, но и для меня сегодняшний день тяжел. А ты…

– Я тоже повидала многое. – Роксана пригубила вино.

– Тогда за успех римского оружия! – Квинт опрокинул чашу залпом.

Роксана последовала его примеру. Он положил ей руку на плечо. Она придвинулась ближе. Они сидели во дворе под пальмой. Желтый свет фонарей. Черные тени на плитах. И гнетущая липкая тишина. Будто слой ваты. А сквозь эту вату – издалека, как из другого мира – голоса, мычание, еще какие-то неясные ночные звуки.

– Руфин скоро должен явиться, – сказала Роксана.

– Должен-то он должен, но вот явится ли…

– Не сам лично… Но Скавр или кто-то другой…

– Может быть… – задумчиво протянул Квинт. – Все может быть.

– Я сегодня спасла Элию жизнь, – заявила Роксана.

– Да ну… – он прижал ее сильнее, отыскал в темноте губы. Она ответила на поцелуй. Но почти сразу отстранилась.

– Это правда. На Цезаря напали два монгола. Я кинулась на помощь и отвлекла одного…

– Ты убила варвара?

– Нет… – после паузы сказал Роксана.

– Спорим, что ты вообще никого не убила. И не можешь убить.

Роксана закусила губу и молчала. Потом тряхнула головой:

– Пойдем на стену и кого-нибудь убьем!

– Кого? Часового? – усмехнулся Квинт.

– Варвара. Наверняка их лазутчики ползают под стеной. Ищут, где можно прорваться.

– Слушай, мы устали… надо выпить, расслабиться, отдохнуть…

– Пойдем, – не унималась Роксана. – Ты знаешь пароль?

– Ну, знаю…

– Так пойдем! – Она вскочила и потянула за собой Квинта.

Тот пошел без всякой охоты. Но отказать Роксане не мог.

По дороге их останавливали трижды. Но Квинт называл пароль, и их пропускали. К тому же многие узнавали «личного секретаря» Цезаря.

После штурма стены облили водой и присыпали песком. Но все равно следы крови были повсюду. Сладковатый запах тления становился все сильнее.

На стене их встретил Тит. Он стоял в карауле и был недоволен.

– И что вам неймется? – бормотал старый гвардеец, меряя шагами стену и внимательно вглядываясь в пространство, по которому скользил луч прожектора. – Такая вонь… Скоро дышать будет нечем!

Неожиданно луч погас. На несколько секунд. Потом вновь зажегся, метнулся в бок, пошарил в небе и медленно сполз к лагерю монголов – но не достал, не хватило мощности.

– Глянь, там… – шепнула Роксана, вцепляясь в руку Квинта.

Квинт всмотрелся. Какое-то движение под стеной. Человек, лавируя между неубранными трупами и обломками лестниц, бежал в сторону реки. Странный какой-то человек, черный, блестящий… Роксана вскинула винтовку, угнездила на мешках с песком приклад.

– Стой! – ахнул Квинт. Но было поздно.

Винтовка плюнула кратко и зло, человек внизу дернулся, прыгнул вперед и упал.

– Что такое? Кто стрелял? – Трибун Рутилий возник из темноты.

– Лазутчик монголов! – Роксана ткнула пальцем вниз.

Рутилий поднес бинокль к глазам и тут же уронил руку. Бросился к лестнице. Человек внизу зашевелился и медленно стал отползать к городским воротам. Но из ночной тьмы выскочили трое на низкорослых лошадях. Роксана успела уже перезарядить винтовку, прицелилась и сняла скакавшего впереди. Квинт подивился меткости ее стрельбы. Сам он тоже выстрелил, но промазал. Так же, как и Тит. Монгол махнул саблей, что-то подцепил острием с земли и рванул назад. Квинт всмотрелся. На земле осталось обезглавленное тело, затянутое в черный, блестящий… гидрокостюм?

Рутилий вернулся.

– Как они здесь очутились? Я спрашиваю, как эти двое здесь очутились? – набросился трибун на Тита.

– Квинт назвал пароль.

– Ах, пароль!

– Я думала, что этот человек – враг, – Роксана сказала об этом почти спокойно.

Рутилий вырвал у нее из рук винтовку.

– Идиотка, ты не просто убила нашего человека. Ты сорвала важную операцию. Этот парень жил в Месопотамии много лет. Он знал места, знал язык в совершенстве. У него оставались здесь друзья. Он должен был собрать в тылу монголов отряд из добровольцев, вскрыть тайный склад оружия Содружества и нанести удар варварам в спину. И ты все погубила. Второго такого человека у меня нет… – Рутилий сделал паузу – сейчас заговорит про военный суд, – понял Квинт.

– Она сегодня спасла жизнь Цезарю, – сказал фрументарий поспешно.

Рутилий глянул на него с ненавистью:

– Еще раз увижу вас обоих на стене без моего разрешения – расстреляю обоих.

Рутилий ушел, кипя от злобы. Квинт чувствовал себя растоптанным и оплеванным. Растоптанным – потому что он только что помог уничтожить такую прекрасную операцию. Оплеванным – потому что его в этот план не посвятили. А ведь про тайный склад оружия он сам рассказал Рутилию.

– На это парне был гидрокостюм, – сказал Квинт тихо.

– Мне надо идти… – заявила Роксана.

– Идти? Куда?

– Идти писать книгу. Я придумала новый абзац…

– Что? Ты пишешь здесь книгу? – Его стал разбирать дурацкий смех. – А кто ее будет читать? Монголы?

– Книги живут гораздо дольше людей. – Она даже сумела изобразить оскорбленное достоинство.

– Это всего лишь шутка, – Квинт никак не мог справиться с приступами смеха. С ним бывало такое. Иногда.

– Признаться, у меня сейчас нет охоты шутить.

Он проводил незадачливую амазонку до ее комнаты и даже не сделал попытки вновь поцеловать.

Накануне Кумий пировал у Сервилии. Много народу у нее пировало. Более мерзкого вечера Кумий припомнить не мог.

Консульское место занимал Бенит. То и дело, пока виночерпий наполнял его чашу, новоявленный сенатор поглаживал пурпурную полосу на тоге и улыбался. Все оказалось просто. Слишком просто. Он захотел и достиг.

– Да здравствует наш боговдохновенный Бенит! – воскликнул Кумий. – Надеюсь, вскоре мы узрим его консулом.

Кумий откровенно издевался. Но Бенит принимал слова поэта за чистую монету.

– Разумеется, – улыбнулся Бенит. – Вам недолго ждать. – Его невозможно было смутить. – Жаль, что в триклинии нет органа. Я бы сыграл. Обожаю орган.

– Клавесин не подойдет? – спросила Сервилия.

– Нет, клавесин для меня слишком мелок. Для меня подойдет лишь орган.

– Каковы твои дальнейшие планы, Бенит? – спросил драматург Силан и подмигнул Кумию – ему казалась, что шутка с Бенитом весьма остроумна. И игру стоит продолжить.

– Далеко идущие, – отвечал тот. – Я буду играть. Остальные – любоваться моей игрой.

Планирую возглавить одну из сенатских комиссий.

– Почему ты решил, что тебе отдадут комиссию?

– Потому что я так хочу. Стоит мне пожелать, и мое желание исполняется. Когда я выхожу под дождь и говорю: хочу чтобы дождь прекратился, тут же начинает сиять солнце.

Я – истинный исполнитель желаний.

– Об этом можно написать в «Акте диурне»? – подобострастно спросил критик Гней Галликан. Странно было видеть этого немолодого дородного человека заискивающим перед наглым молокососом.

– Можешь, – милостиво разрешил Бенит.

– Кто-нибудь знает, что будет дальше? – спросила Сервилия.

– Руфин отправится с войсками в Антиохию, – тут же ответил Бенит. – Победитель Третьей Северной войны хочет сделаться еще освободителем Месопотамии.

Кумий с досадой отметил, что в логике выскочке не откажешь. Похоже, что теперь не они играют с Бенитом, а он – с ними. Мышка взяла в оборот кошек. Кумию сделалось не по себе. А вдруг Бенит вовсе не такое ничтожество?… Додумывать мысль не хотелось – противный холодок пробежал по спине.

– Дурацкий поход, – презрительно фыркнул драматург, считавший, что он как литератор разбирается во всем на свете, а в военном деле лучше прочих. – Это всего лишь разведывательный отряд монголов. Чтобы разделаться с варварами, хватило бы и пары когорт.

Скавр говорил что-то подобное – припомнил Кумий.

– В этом случае победа Руфина не будет столь грандиозной. Ему нужен триумф. Для молодой жены. И для старого Золотого Рима, – Сервилия улыбнулась.

– Боголюбимая Сервилия! Ты иглой коснулась дела! – в восторге воскликнул Кумий.

– Руфин проиграет, – ухмыльнулся Бенит. – Он не умеет воевать. Войну за него выиграл префект претория Галликан.

– Так нельзя говорить, – вмешался в разговор Кумий. – Руфин – император, потомок Дециев.

– Ну и что из того? – усмехнулась Сервилия. – Кто такие Деции? Надо же, основатель династии Траян Деций! Велика персона. Ведь на самом-то деле он не выиграл битву при Абритте. Император утонул в болоте. Это боги изменили ход истории и подарили ему победу над готами. Он никто, игрушка, марионетка. И его мир – такой же мерзкий и ненатуральный. Я мечтаю, чтобы какая-нибудь сверхмощная бомба взорвалась и уничтожила этот мир до основания.

После таких слов долго никто не смел ничего сказать – даже Бенит.

Наутро Кумий проснулся поздно. Он лежал в кровати и пил кофе, раздумывая, как бы удачнее высмеять Бенита в новом рассказе.

Уже подоспело название: «Пир матроны». Кумий улыбнулся, предвкушая. Надо навставлять туда всяких мерзостей, какие только можно вообразить – пусть читатель думает, что Кумий всем этим занимался на самом деле. Поклонники будут выть от возмущения и стонать от восторга.

Кумий был уверен, что его «Пир» встанет в один ряд с «Пиром» Платона и с «Пиром Трималхиона». И, возможно даже, затмит те древние литературные пирушки.

Глава XII Игры крыс

Летиция выглядела неплохо. Почти не заметно, что беременна. Лишь располнела чуть-чуть, да под глазами тени. На голове венок – ведь сегодня Флоралии. Летиция приняла центуриона Проба в перистиле. Маленький игрушечный садик. Старинные скульптуры желто-серые, местами коричневые от времени. В вазах букеты свежих цветов. Повсюду сиреневое, желтое, красное. Нарциссы, тюльпаны, фиалки – бесконечной чередой. Сегодня весь Рим – огромный сад – по улицам не пройти – букеты, кадки с цветами на мостовой, гирлянды на стенах, венки на головах и плечах. Все статуи в цветах, все балконы похожи на пестрые букеты и благоухают.

Прежде чем сесть в плетеное кресло, Проб обошел перистиль, понюхал цветы, погладил по плечу мраморную Нимфу. Хорошо здесь, покойно. Будто гений по-прежнему стережет дом.

– Ты о чем-то хотела поговорить со мной, домна? – поинтересовался Марк Проб.

Летиция помолчала. И после долгой паузы спросила наконец:

– Ты веришь в пророчества. В предзнаменования?

– Пытаюсь… – уклончиво ответил центурион.

– Так вот… У меня было пророчество. Такой сон наяву… Я видела, как Бенит совершит убийство. Не знаю, когда и где… Но совершит. Можно это предотвратить?

Проб не подал и вида, что удивлен признанием.

– И кого он убьет?

– Тоже не знаю. Я видела Бенита в сенаторской тоге. В руке то ли кинжал, то ли нож… не понять. Неизвестный лежал. Увидев Бенита, приподнялся. И тут сенатор его ударил.

– Ты не видела лицо жертвы?

– Нет. Но мне показалось… это юноша… почти мальчик. Очень тонкая шея, узкие плечи…

Марк Проб подался вперед. Пальцы сами собой впились в подлокотники кресла.

– А убийца? То есть Бенит? Что особенного в нем было. Кроме сенаторской тоги? – Марк Проб старался говорить любезно, но все равно в его голосе послышался металл: он почуял след.

– Мне показалось, что Бенит то ли в шапке, то ли в парике… Уже было темно. В перистиле горела лампа.

– Это был перистиль? Опиши.

– Куда больше этого. Скульптуры. Фонтан. Подстриженные деревья.

– Куда был нанесен удар?

– В живот…

«Сенаторская тога… парик… все сходится… Неужели она в самом деле видела это?»

– А Бенит, часом не прихрамывал?

– Да, он как-то странно шел… Но откуда ты знаешь?

– Ты уверена, что видела будущее, а не прошлое?

– Тога с пурпурной полосой… Бенит еще не был избран в сенат, когда меня посетило это видение.

– Значит, ты «видела» это давно? Почему же не рассказала мне сразу, домна?

– Многие не верят в правдивость видений. Особенно вигилы. И потом… я не хотела об этом говорить при Элии. Он ненавидит Бенита. Одно упоминание этого имени выводит его из себя.

Центурион был ошарашен. Убийца Александра – Бенит? Невероятно. Проб никогда не подозревал его даже. Никогда… Что же делать? Как доказать? Как обвинить этого мерзавца? И как доказать? Время упущено. Но…

– Ты мне очень помогла, домна Летиция. – Центурион поднялся. – Очень.

Марк Проб вышел на улицу. Незнакомая девушка надела ему на голову венок из нарциссов. Сегодня все ходят по Риму в венках. Сегодня Флоралии.

Неофрон не прав. Элий вновь на арене. Только теперь арена – весь город. Городские стены – ограда арены. А на зрительских местах – весь мир. Мир наблюдает, как варвары терзают крошечный городок и каждый загадывает желание. Одни молят богов – пусть Нисибис устоит и Цезарь спасется, и люди его спасутся, и горожане спасутся. Другие шепчут: пусть город падет, и все погибнут. Их кровь будет жертвенной кровью на алтаре. Примите чужую кровь в дар от нас, всемогущие боги.

Монголы обстреливали город. Подкатывались к стенам, выпускали тучу стрел, несколько гранат и отступали. Потом начинали грохотать пушки. Варвары прощупывали, собирается ли город обороняться. Нисибис оборонялся. И монголы отступали. Появилась надежда, что монголы уйдут. Невелика добыча в таком маленьком городке. Но варвары почему-то не уходили. Осажденные ждали, что римские легионы появятся со дня на день. Но римляне не появлялись.

Сегодня начинаются Флоралии. Гладиаторские игры во время Флоралий проводятся в Риме. На играх в честь Флоры Элий, будучи гладиатором, ни разу не побеждал. Элий на мысленно перенесся в Вечный город, представил Колизей, пурпурный веларий над зрителями, императорскую ложу (всю в цветах), идущих по золотому песку гладиаторов. Клейма нынче стоят втрое дешевле. Но люди продолжают их покупать, хотя и знают, что желания не исполняются. Теперь на гладиаторов делают ставки, как на лошадей. Но все же какой-то умник подсчитал, что загаданное желание при выигрыше исполняется с вероятностью шестьдесят два процента. Причем совершенно бесплатно. Стоит только мысленно сделать ставку на «своего» гладиатора. В сенаторской ложе, где прежде сидел Элий, теперь развалился Бенит.

Элий тряхнул головой, и видение пропало.

Кажется, только сейчас он осознал, что произошло: его место занят Бенит.

Крысы расплодились необыкновенно. Они бегали по улицам открыто, – наглые, огромные, черные, с длиннющими розовыми хвостами. Они плавали в сточных канавах и рылись в мусорных кучах. Тощие нисибисские кошки боязливо забирались на стены и крыши, завидев крыс. Случалось, крысы нападали на кошек и пожирали. Квинт скупил в одной из лавчонок весь запас крысиного яда и разложил приманки в крепости. Утром крысы вылезли из нор и стали носиться, будто гончие псы, поднимая невообразимый шум, опрокидывая посуду и кидаясь на преторианцев. В казарме они скакали с кровати на кровать, не давая никому отдыха. Центурион Секст Сабин явился на шум и принялся палить из «парабеллума» в обезумевших тварей.

Двоих он подстрелился. Но остальные продолжали куролесить.

– Погоди! – сказал Элий, заходя следом. – Не надо тратить патроны.

Он обнажил меч и встал в проходе между кроватями, наблюдая за обезумевшими тварями.

– Эй, Цезарь, – крикнул Неофрон. – Уж не собрался ты гоняться за грызунами?

Элий не ответил, короткое, едва уловимое движение, и разрубленная пополам крыса отлетела к ножке кровати.

– Ого! Чистая работа! – Неофрон поднялся. – А что если я?

Он выхватил меч, ударил, но крыса ускользнула. Все, что он успел отрубить – это длинный розовый хвост. Преторианцы загоготали.

– Я тоже! Бей крыс! – вскочил с кровати Камилл.

– Погоди! – остановил его центурион. – А то порубим друг друга вместо тварей. Охота по очереди.

– Идет! – согласился Неофрон. – Пять минут, выходим по двое. И победитель играет со следующим. Центурион… – повернулся он к Сабину.

Тот достал золотой хронометр.

– Время пошло! – и махнул платком, будто открывал состязания колесниц в Большом Цирке.

Неофрон кинулся за мелькнувшей меж ножек кровати черной тварью и упустил. Элий лишь обернулся, крутанул кистью, и отбросил мелькнувшую тень к стене. Крысиная кровь забрызгала калиги Сабина.

– Элий, ты что, всю жизнь рубишь крыс?! – воскликнул Камилл.

Элий не ответил. Он следил за метанием очередной твари. Камилл вскрикнул – крыса бросилась прямо на него. Гвардеец отбил ее ногой. А Элий в воздухе разрубил крысиное тело пополам. Зрители аплодировали и свистели. Происходящее все больше и больше напоминало зрелище в Колизее. Интересно, убивая крыс, можно ли клеймить желания? Быть может, это уже осуществленные желания, их безобразные воплощения? Или это чьи-то гении, принявшие столь отвратительные формы?

Неофрон тем временем три раза грохнул мечом по полу, высекая из камня искры. И наконец четвертым ударом отсек крысе голову.

Элий вновь ударил, но на этот раз промахнулся. Еще одна тварь выскочила из норы и помчалась прямо на Элия. Он пропустил ее. Крыса долетела до стены, развернулась и ринулась обратно. Неофрон, не ожидавший такого, не успел ударить, зато Эли не промахнулся.

– Время вышло, – объявил центурион. – Элий выиграл.

Неофрон помянул Орка, но место уступил. Камилл лихо подкинул в воздухе меч, поймал его и… на середину комнату выползла полудохлая крыса. Она зашаталась, как пьяная, повалилась на бок, потом поползла…

– Кажется, она немного перебрала, – расхохотался Камилл. – Единственная крыса, которая умрет от яда.

– Чего ты ждешь? Бей! – закричал Неофрон.

– Было бы не честно получать очко за такую дохлятину, – пробормотал Камилл.

– Тогда уж я… – и Неофрон рассек полудохлую тварь. – Когда монголы возьмут Нисибис, они будут убивать нас точно так же. А мы будем визжать и кусаться.

– Я бы хотел, чтобы крысы были здесь подольше, – сказал Элий.

– Это почему же? – удивился Неофрон. – Хорошее развлечение?

– Хороший знак.

– С чего это вдруг? Крепость – не корабль. А если варвары возьмут Нисибис штурмом, крысам будет, чем поживиться.

– Ты прав, – согласился Элий и поддел еще одну полудохлую тварь острием меча. – Но все же мне нравится, что крысы с нами. На этой стороне…

Неофрон смотрел на него с удивлением.

– Тебе нравится их убивать?

– Не более, чем людей. Крысы разносят чуму. Но нам сделали прививки от этой заразы. В прежние времена римские легионы приносили из Персии чуму в Европу. Чума по своей опасности могла сравниться только с одной напастью – с гражданской войной… Жена Траяна Деция умерла от чумы. Так давайте убивать крыс.

Вентилятор под потолком напрасно молотил воздух. Легче не становилось. Хотя в принципарии римляне сидели без броненагрудников, в одних туниках, Элий чувствовал, что на спине ткань насквозь промокла от пота.

– Почему монголы не уходят? – процедил сквозь зубы Рутилий. – Они не любят жары. Их лошади не привыкли к такому климату. Что они забыли в нашем городке? Что?

– Нам не выстоять долго, – сказал Элий. – Слишком мало людей. Да и патроны когда-нибудь кончатся. Нужны подкрепления.

– Руфин это знает, – отрезал Рутилий и со злостью глянул на Элия.

Потом поднялся и вышел. Элий проводил его взглядом.

– Что это с ним?

Квинт подсел ближе и зашептал на ухо.

– Ты не нужен Руфину, вот в чем дело. Руфин будет ждать, пока Нисибис падет. Он будет ждать…

– Ты в своем уме? Со мной триста преторианцев. Не говоря уже о горожанах…

– На людей императору плевать. А ты должен умереть.

Элий с сомнением покачал головой:

– Мне казалось… В последнее время император неплохо ко мне относился.

– Казалось, вот именно – казалось, – передразнил Квинт. – Разве ты не знаешь Руфина? Уж ему в голову взбредет – не переубедишь. Сейчас ему взбрело, что ты не должен быть императором. Ни в коем случае. Уж лучше он объявит наследником твоего сына.

– Откуда тебе знать?

– У меня интуиция. И интуиция мне подсказывает, что наши дела дрянь.

– Криспина родит наследника, и все решится само собою.

Вернулся Рутилий.

– Пришла радиограмма. Руфин в Антиохии. Он скоро выступит. Будем надеяться.

– Он не выступит, – упрямо повторил Квинт. – Он не выступит, пока Нисибис не падет.

Рутилий уселся за стол, налил себе полный бокал финикового ликера и выпил залпом. Последнее время он пил много. Запасы ликера в крепости были значительные.

– Ты винишь меня, что я завел всех сюда? – спросил Элий.

Рутилий отрицательно покачал головой:

– Я служу тебе, а не обсуждаю твои решения. Ты почему-то решил, что должен быть в Нисибисе. И вот мы здесь.

Глава XIII Игры бога Сульде

Элию снились сны один другого фантастичнее. В этот раз в своих грезах он очутился в Морском театре на вилле Адриана вдвоем с Марцией. Он смотрел на свою прекрасную возлюбленную и думал: почему рядом с ним Марция? Ведь он ждал здесь Летти.

– Как тебе нравится моя новая скульптура? – спросила Марция с улыбкой.

Элий повернул голову и увидел мраморную статую обнаженной женщины. Он не сразу узнал Летицию, хотя сходство было разительное. Ее задорное полудетское лицо, широко распахнутые глаза. Ее узкие детские плечи. А ниже – огромные отвислые груди кормящей женщины и вздувшийся шаром живот беременной.

Элий смотрел на этот мраморный шар, и ему казалось, что живот шевелится.

– Тебе нравится? – спросила Марция.

Элий хотел сказать: «да», но в горле застрял комок. Элий подошел к статуе, коснулся мраморной руки. Она была холодна, как и положено камню. Но от этого холода такой ужас охватил Элия, что он закричал. Он кричал и кричал, разрывая паутину сна, кричал до тех пор, пока не проснулся.

Ночь была душной. В каморка воняло порохом и потом. Вентилятор не работал. Элий вышел во двор к фонтану. Стояла неправдоподобная тишина. Луч прожектора разрезал небо, как черный пирог, и скользнул вниз. Почему они шарят по небу? Может, думают, боги спустятся вниз и помогут? «На землю надо смотреть, на землю!» – хотел крикнуть Элий часовым, но ничего не крикнул. Вместо этого вытащил хронометр и поглядел на светящийся циферблат. Было три часа ночи. Рассвета ждать еще долго. Элий набрал воды в шлем и облил голову.

Тень шевельнулась рядом с ним. Элий схватился за рукоять меча. Сталь взвизгнула, выходя из ножен.

– Это я, – шепнула тень женским голосом.

– Роксана?! Что ты здесь делаешь?

– Пришла к тебе. Дело важное. В Нисибисе много пришлых. Разные люди. Беженцы, похожие на римлян. Римляне, выдающие себя за беженцев. Тебе стоит с ними поговорить.

– Что за римляне? Откуда?

– Идем!

Она ухватила его за руку и повлекла в темноту. Лабиринт кривых улочек, погруженных в темноту. Молчаливые дома. И вдруг чей-то приглушенный плач. И вой собаки. Тоскливый, надрывный. Оплакивают покойника. Скоро все умрут.

Роксана остановилась в вестибуле перед построенном в римском стиле домом, толкнула обитую медью дверь. Они очутились в атрии. Их ждали. Несколько человек в простых белых туниках и шароварах сидели на мозаичном полу вокруг бассейна. Светловолосый парень поднялся Элию навстречу.

Цезарь вглядывался в его лицо, силясь узнать.

– Марк Проб? Как ты сюда попал?

– Не Марк, а Луций Проб, – поправил его молодой человек.

– Луций Проб? – переспросил Элий и перевел взгляд на сидящего на полу юношу, столь похожего на изображения Руфина в молодости. – Тит Корнелий Деций… – Он вгляделся в другого. Не может быть! О боги! Бессмертная «Нереида»! – Вы здесь? Но зачем? Неужели вы хотите воевать? Теперь, после смерти?

– Мы пришли за тобой, – сказал Проб. – Ты должен бежать. Ты – наследник Империи и не можешь оставаться здесь. Твой арабский скакун быстрее любой монгольской лошади. Мы прорвем их ряды, а ты ускачешь.

Теперь был черед Элия протестовать. Это невозможно. Он пришел в Нисибис намеренно. И уж конечно, не пустится в бега, бросив на произвол остальных. Он обвел глазами «бессмертных», отыскивая того, с кем так хотел увидеться! Но напрасно он переводил взгляд с одного лица на другое – его не было.

– Тиберий, – позвал он, уже заранее зная ответ.

– Тиберий мертв.

Проб вывел Элия в перистиль. В саду росло несколько пальм и несколько куртин с цветами. Остальной двор был покрыт прямоугольными каменными плитами в человеческий рост. Вместо запаха зелени и влаги перистиль полнился сладковатым запахом тления.

– Он там? – спросил Элий, касаясь рукой плиты. – Я хочу говорить с ним!

– Это невозможно. Он мертв, пусть временно, но мертв…

Элий опустился на колени, приник к плите.

– Тиберий, ты слышишь меня? Уверен – слышишь. Это я, Гай Элий. Мы опять разминулись. Нам никак не свидеться. Но когда-нибудь и ты, и я… снова будем вместе. – Он гладил камень, и чудилось ему, что Тиберий отвечает – «непременно». – Зачем вы пришли? Неужели думали, что я убегу, бросив остальных умирать? Все слышали о предсказании Сивиллы, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы заняться укреплениями. И я решил воздвигнуть стену. Ведь предсказание адресуется только тем, кто хочет услышать. Просто закрыть собою… единственный способ.

– Когда мертвое тело разложится, душа Тиберия освободится, – сказал Проб.

– Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был в человеческом теле? Почему?!

– Может, он боялся?

– Чего?!

– Упреков… ты не простил ему самоубийства…

– О нет… его я не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.

– Не лги сам себе Элий, – покачал головой Проб (как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем и своей проницательностью и даже своей мимикой!) – Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе Логос не избрал бы тебя проводником в этом мире.

– Логос? – переспросил Элий.

– Тот, кого ты называешь Юнием Вером. Он – бог. Ведь ты знаешь это?

– Вер… Он здесь? С вами? Где он? Что с ним?

Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг – считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.

– Он готовится к битве, – отвечал Проб. – Молись богам, чтобы он победил.

– К битве с кем? – спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет.

Бог мог сражаться только с богом.

Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной – лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.

– Беллона! – изумился Юний Вер.

– Тебе нужен конь для сегодняшней битвы, – вот я и привела конягу, – отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.

– Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет. Разве что перднет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, – скептически оглядел Пегаса Вер. – Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?

Пегас обиделся.

– Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов от одного поэта к другому. Едва поспеваю.

– Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и сможешь заменить боевого коня.

– Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? – В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. – Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять – это бывает куда важнее, чем участвовать в битве. Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:

Цитата Пегаса напомнили Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник оценит словесные изыски.

– Я не могу сражаться… – бормотал Пегас. – Что будут делать поэты, если я погибну?

– Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.

– Меч, – сказала Беллона, и сняла с себя перевязь с мечом. – Нагрудник… – и отдала свой броненагрудник. – Шлем… – и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.

Все пришлось Юнию Веру впору.

– Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, – хныкал Пегас. – В жизни я терпеть не могу сталь. Зачем сражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:

Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.

– Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.

Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.

– Что скажешь, на прощание, Логос?! – крикнула Беллона.

– Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, – крикнул бог разума.

– А что скажешь ты, Пегас?!

– «Так произнес – и ударил противника в щит меднобляшный…»[95] – к месту процитировал Пегас.

– А что-нибудь свое?

– Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить, и по любому поводу приводят цитаты – к месту и ни к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.

– По мне постмодернизм – это дважды сваренная капуста, – отозвался Логос-Вер.

Вер уже видел противника – тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.

– Мне не нравится этот тип, – сообщил Пегас. – Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…

– Помолчи, будь другом! – оборвал его Вер.

Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам – тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен, и мог только проиграть.

Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.

Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны снопом брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу, и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.

Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним – беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…

Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры – все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.

И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.

Последнее, что слышал Логос – это жалобное ржанье Пегаса.

Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Какие желания исполняют невидимые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт – белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.

Цезарь судорожно вздохнул, сознавая, что исход битвы решен.

Безлапка, сидящий у его ног, протяжно завыл.

Глава XIV Игры Криспины

«Сердце Либерты» был стар, как и все грузовые суда этого класса. Во времена Третьей Северной войны их варили на верфях Новой Атлантиды и гнали стадами на помощь Империи. Они были надежны и просты, лишь холодные гиперборейские воды грозили опасностью их сварным корпусам. Многие из них и спустя двадцать лет бороздили океан. «Чав-чав-чав», – бессменно раздавались в машинном отделении вздохи паровой машины. Ходили шатуны, их блестящие стальные руки год за годом поворачивали укрепленный в огромных подшипниках вал.

Проб спустился по трапу и ступил на скользкие от масла слани. В машинном отделении было светло и чисто. Моторист в черной тунике ухмыльнулся при виде пассажира и поскреб пятернею скулу.

– Кого-нибудь ищешь, доминус?

– Он ведь здесь? – спросил Проб.

– Где ж ему еще быть? Дрыхнет за вспомогательным на куче тряпья.

– Как тебя зовут, парень?

– Исполнитель.

– Что?

– Исполнитель. Я исполняю желания машины.

– Хотел в детстве быть гладиатором?

– А вот и не угадал. Всегда мечтал о море.

Проб обошел машину. «Чав-чав» – вздохнула она, как живая, за спиной. Позади серо-зеленого корпуса вспомогательного двигателя на куче обтирочного тряпья спал гений судна – толстый змей с маслянисто поблескивающей кожей. Пробу показалось, что от змея пахнет машинным маслом.

Моряки суеверны. Когда-то они приносили гению жертвы – яйца и вино. И теперь каждодневно ставили перед ним тарелку с едой и бокал галльского вина. Он ел и пил. И – как верили моряки – охранял свой корабль.

Проб опустился на кучу тряпья рядом с гением.

– Тебе здесь нравится? – спросил гений.

– Очень… – отвечал Проб.

– Мой корабль… замечательный. Знаменитый. Удрал от линкора виков. Вошел в полосу тумана и тю-тю. Это я его увел, – сообщил гений. – Видишь вино? Мне ставят его мотористы. И еще яичницу. Я обожаю яйца. Разделишь со мною трапезу?

– Охотно.

– В Новую Атлантиду?

– Нетрудно догадаться.

– Я утону вместе с кораблем, – сказал гений. – Гении кораблей не слишком долговечны. Зато как интересно! Скучно быть гением какого-нибудь дома и тысячу лет сидеть на одном месте, глотая пыль на чердаке. А я дышу соленым горьким воздухом, глотаю морскую пену.

– Скажи, мне показалось или нет… На судне контрабанда?

Гений рассерженно пропыхтел:

– Я – гений корабля. И тайн корабельных не выдаю.

– И все же на корабле контрабанда. И обратно тоже что-то повезут. Ты знаешь заказчиков.

Гений не отвечал, лишь пыхтел все громче.

– Они появились недавно, не так ли? Какой-то новый хозяин, и новая шайка. Тебе недолго осталось плавать, гений. Неужели не хочется перебраться на какой-нибудь новенький, сверкающий краской теплоход и…

– Этой мой корабль, – перебил гений, – с ним я и умру.

– Так что же на счет заказчиков? – настаивал Проб.

Опять пауза и громкое пыхтенье. И наконец центурион разобрал невнятный шепот:

– Какие-то новые люди. Опасные. Дерзкие. Они погубят корабль, вот увидишь… Вики не потопили. А эти угробят – точно…

– Что они возят?

– Кокаин.

– И кто главный?

– Тиш-ше… – прошипел гений. – Кто главный – не знаю. Они не называют имен… Лишь однажды один шепнул «Матрона».

– Женщина?

– Выходит, что так.

Элий смотрел, как во дворе льется из фонтана тонкая струйка воды. Жара. Элий отер ладонью лоб. Откуда у человека появляется уверенность, что он может изменить судьбы мира? Откуда хотя бы уверенность в своей правоте? Разве можно быть хоть в чем-то уверенным? Даже в собственном существовании? Ах нет, в одном можно быть уверенным – в смерти. Она-то непременно наступит. «Еще немного – и ты прах или кости; останется одно лишь имя, а то и его нет»[97].

Камилл с Титом неподалеку наполняли бутылки из-под вина «коктейлем для Чингисхана» – смесью бензина, керосина и смолы. От этой смеси осадные машины замечательно горели. Камилл скинул тунику, оставшись только в кинктусе [98]. Плечи его стали коричневыми и обгорели до пузырей. Кожа шелушилась и слезала белыми шкурками. Среди римлян вдруг прошел слух, что раны на загорелой коже срастаются быстрее и без осложнений. И теперь многие преторианцы разгуливали по внутренней крепости нагишом, принимая солнечные ванны.

Квинт подошел и сел рядом.

– Поздравляю, ты по-прежнему Цезарь.

– Что? – Элий не сразу понял, о чем говорит его агент (или его друг) – он уже и сам не знал, кем считать Квинта.

– Криспина родила девочку.

– Не рановато ли? По срокам столь радостное событие ожидалось через месяц.

– Как видно, Криспина торопилась, желая угодить императору. Да нет, не рано. Ведь они спали еще до свадьбы. Роды в срок. Но девочка Руфину не нужна, – ухмыльнулся Квинт и подмигнул Элию.

– Значит, теперь Август придет нам на помощь, – сделал свой вывод Цезарь.

– Будем надеяться.

Элий поднялся и принялся расхаживать по двору. Неожиданно остановился, хлопнул в ладоши. Квинт не сразу понял, что Элий смеется.

– Я же сказал – Нисибис не падет, пока я здесь!

В ответ Квинт пожал плечами.

– Нисибис не падет! – крикнул Элий.

Камилл поднял голову и с изумлением посмотрел на Цезаря. А Тит продолжал заниматься своим делом.

В эти дни никто не видел префекта ни на улицах города, ни на стенах. Пошел даже слух, что префект удрал из Нисибиса. Но известие было ложным. Префект Дионисий не выходил из дома. Зато постоянно слал Рутилию гонцов с указаниями или просил сказать, когда же уйдут варвары. Но варвары не уходили.

Тогда префект стал требовать Рутилия к себе. Трибун откладывал встречу со дня на день, но наконец решился. Элий пошел с ним.

В таблине префекта царил полумрак: ставни были плотно закрыты, тускло горящие масляные светильники почти не давали света. Было невыносимо душно.

– Надо сдать город… – Дионисий чуть не плакал. – Я устал… Все устали… Держаться больше нет сил… – префект заломил унизанные перстнями руки. – Устал… И вы устали… вы тоже… варвары нас пощадят.

Он схватил бутылку и наполнил бокал до краев. Выпил залпом, пролив ликер на шитые золотом одежды.

Цезарь молчал. Рутилий тоже.

– Я вчера был на стене… Это чудовищно… То, что происходит, чудовищно… в двадцатом веке… – Дионисий по-настоящему всхлипнул.

– Чудовищно, – подтвердил Рутилий.

– Так мы сдадимся?

– Нет.

– Почему?

– Потому что здесь Цезарь. Ты просил его остаться. Мы остались. Теперь Нисибис не может сдаться.

Дионисий растерялся.

– Но это… это… так нельзя… – пробормотал, запинаясь.

– Нисибис нельзя сдать.

– Я сдам город! Своей властью! – взвизгнул Дионисий и кинулся к двери, будто собирался немедленно бежать на стену.

– Только попробуй подойти к воротам, и я тебя пристрелю. – Рутилий вынул пистолет из кобуры и взвел курок.

Дионисий попятился.

– Нисибис будет сопротивляться, – сказал трибун, но пистолет не убрал.

– Сколько? – выдавил Дионисий.

– Сколько сможет.

– Говорят, Дионисий построил в своем саду бункер и надеется там укрыться, если стены падут, – сказал Элий, когда они вышли из дома префекта.

– Ну его к воронам, – буркнул Рутилий. – Хочешь финикового ликера, – он протянул флягу Цезарю. Тот сделал глоток. Сам Рутилий приложился изрядно. – Руфин через пять дней будет здесь. Осаду снимут. Тебе на голову наденут дубовый венок в награду за спасение римского гражданина. Римляне будут носить тебя на руках. Скавр даст тебе чин трибуна…

– Да ну… – засмеялся Элий.

– А может даже легата. Эрудий назовет тебя братом, а Месопотамия будет тихо ненавидеть.

– Почему ненавидеть? – удивился Элий.

– Такая у них традиция. Скажут, что ты привлек сюда монголов своим появлением. – Рутилий вновь глотнул из фляги.

Глава XV Новые игры Квинта

Монголы больше не предпринимали серьезного штурма. Изредка постреливали, изредка подгоняли к стенам пленников и тут же отступали. Их пушки молчали. Казалось, они ждали чего-то. Но чего? Руфина все не было. Каждый день осажденные вглядывались в горизонт, надеясь, что вдали появится пыльное облако и, ширясь, охватит полнеба, приблизится, и из него выступят, маршируя, легионы в горящих на солнце броненагрудниках, в красных походных плащах. Мыслилось все это по картинному великолепно. И бегство варваров тоже должно выглядеть картинно – паника, жалкий страх, бегство. Погоня. Кавалерия римлян гонится за монголами и настигает. Охват с флангов. В своих фантазиях Элий мчался на белом арабском скакуне во главе кавалерийской турмы и догонял, и разил, и…

Сколько раз он представлял этот разгром. Но свист стрел возвращал его действительности. Он открывал глаза и видел вдали лагерь варваров, и тысячи и тысячи пленников, полуголых, обгорелых до черноты, роющих землю. Беспрерывно роющих землю. Элий подносил бинокль к глазам, но не видел легионов, выступающих из пыльного облака. Легионы не спешили на помощь. Слезы застилали Элию глаза. Цезарь ошибся. Руфин обрек его на смерть. Вместе с сотнями охраны. Вместе с тысячами жителей Нисибиса. Вместе с десятками и сотнями тысяч пленных. Вместе с миллионами жителей Месопотамии. И – кто знает – может быть, со всем миром. Лишь бы уничтожить его, Элия. Чтобы доказать свое превосходство. Но ради этого Элий не стал бы приговаривать к смерти даже бессловесную собаку.

Элий погладил Безлапку по голове.

– Кажется, приятель, нам придется умереть, – сказал Цезарь.

Вечером Элия пригласил к себе трибун. Рутилий был мрачен. Положение римлян отчаянное. Запасы пороха подходили к концу. Легионеры и ополченцы изготавливали самодельные луки. Бессмысленный жест отчаяния. Разве могли преторианцы сравниться в искусстве стрельбы из лука с монголами?! Кое-кто утверждал, что варвары могли делать до двенадцати выстрелов в минуту, а стрелы их разили на расстоянии тысячи футов.

О запасах продовольствия Рутилий старался не думать. Единственный конь, которого римляне еще не съели – это белый с черной отметиной на лбу жеребец Цезаря.

Зато у монголов прибывали силы день ото дня. Пригнали новых пленных вместо убитых и умерших от голода. Монгольские снайперы поражали из месопотамских (а на самом деле римских) винтовок защитников на стенах. Подвезли еще шесть пушек. Кто мог подумать, что Рим так беззащитен перед толпой варваров. Но откуда такое упорство? Чего хотят варвары? Рассчитывают на добычу? Хотят наказать непокорных? Или у них другие планы?

Вместе с Элием на совещание явился Квинт. Он считал, что может являться всюду, куда зван Цезарь. Кажется, Рутилий считал точно так же.

– Что будем делать? – спросил трибун.

– А что мы можем сделать? – пожал плечами Элий. – Сдаться – равносильно смерти. Пробиться к своим мы не можем. Значит – сражаться.

– Руфин явится, когда Нисибис падет, – вновь принялся разрабатывать свою любимую тему Квинт. – И неважно, кого родила Криспина – мальчика или девочку. Главное – Элий должен погибнуть. Но Элий не может погибнуть. Так, во всяком случае, утверждает он сам.

– Что предлагаешь? Ведь ты что-то предлагаешь? – хмуро спросил Рутилий.

Квинт кивнул:

– Я переоденусь монголом, благо их тряпок и оружия у нас достаточно, спущусь по веревке со стены, проберусь через лагерь, и отправлюсь в Антиохию. Я скользок, как угорь, я все могу. Несколько фраз на их языке знаю. Бесшумно снять часового ничего не стоит… – Рутилий поморщился, давая понять, что достоинства Квинта ему известны. – Сообщу Руфину, что Нисибис пал, а Цезарь убит. А ты перестанешь выходить на связь. Как будто Нисибис в самом деле уже принадлежит врагу.

– Не проще ли послать шифрограмму в Антиохию с известием о гибели Цезаря? – спросил Рутилий.

Квинт отрицательно покачал головой:

– Руфин не поверит. Он хитер. Поймет, что мы разгадали его игру и добиваемся помощи. Ему нужно действовать наверняка. Нисибис пал, Цезарь мертв. Только в этом случае император двинется на монголов. А в том, что Нисибис не устоит, он уверен. Срок подходящий. Как для родов… – и Квинт подмигнул Элию.

Элию план Квинта не нравился. Быть может потому, что не мог поверить, что Руфин хочет его смерти.

– Хорошо, – кивнул Рутилий. – Иди. Мы продержимся.

– Как ты объяснишь Руфину, что спасся? – спросил Элий.

– Скажу, что меня приняли за мертвеца.

– Тогда поторопись. Времени у нас очень мало.

Квинт тут же принялся обряжаться. Важен был каждый час. В эту же ночь он и уйдет. Элий зашел к нему в комнату, сел на стул и молча смотрел, как фрументарий собирается в дорогу.

– Когда все кончится, ты должен служить Летиции, – сказал Элий неожиданно. – … Ребенку (он не осмелился сказать – сыну, хотя уверен был, что родится сын). Скажешь – я тебя послал.

– А ты… ты же говорил, что бессмертен… – Квинт опешил. Он верил Элию безоговорочно, кажется, больше, чем Элий верил в себя.

Цезарь прикрыл глаза и несколько мгновений сидел неподвижно.

– Не думал, что осада продлится так долго.

– То есть…

– Что если… У нас с Марцией не было детей, и Вер знал, какое это для меня несчастье… То желание, загаданное Вером… что если… оно исполнится скоро?… Ты понимаешь, о чем я?

Квинт почувствовал, как капли пота скатываются у него по спине.

«А что если…»– крикнул кто-то задушенным голосом.

– Время еще есть, – выдавил Квинт. – Если роды будут в срок. Но Вер мог загадать что-то другое. Так ведь?

Элий попытался улыбнуться. Губы дернулись, но улыбки не вышло.

– Мог. Но думаю, он загадал именно это. А когда желание исполняется, отсроченное наступает неотвратимо. Сколько раз я прикрывался неисполненным желанием, как щитом!

– Во всяком случае, Летиция еще не родила, – прошептал Квинт.

– Тогда поторопись.

– Может… ты со мной? – предложил Квинт, как будто испытуя, а не приглашая удрать.

Элий отрицательно покачал головой. Квинт надел синий чекмень, нахлобучил островерхую шапку на самые глаза.

– Я похож на монгола? – спросил фрументарий.

– Ты похож на проходимца, который вообразил себя образцом добродетели. – Элий обнял Квинта на прощание. – Да хранят тебя боги! Ты проскочишь.

– Не вздумай погибнуть, Цезарь, – шепнул Квинт. – А живого я вытащу тебя отовсюду. Где бы ты ни был.

Перед рассветом в комнатку Элия вошел Рутилий. Не спросясь, зажег лампу. Элий заснул лишь несколько минут назад, и теперь щурился и никак не мог разлепить глаз.

– Полчаса назад неизвестная рация заработала где-то здесь в крепости и послала шифрованное донесение.

– Кому? – обалдело переспросил Элий. – Монголам?

– Ценю юмор. Но при других обстоятельствах. Сообщение ушло в Антиохию. Руфину. У него здесь свой агент. Так что миссия Квинта бесполезна.

– Значит, мы все умрем, – прошептал Элий. – Хотя я наделся предотвратить катастрофу.

– Именно так я и думал. «Хочу спасти мир», – сообщил заяц и засунул голову льву в пасть. Хотел бы я знать, какое отношение это имеет к спасению мира. Но ты останешься жив. Кажется, это ты обещал Квинту. Впрочем… – Трибун внимательно посмотрел на Элия. – Даже боги иногда погибают. А ведь они бессмертны.

– Смерть богов доказывает лишь одно – у смерти нет логики.

– Но боги могли бы прийти к нам на помощь… Говорят, твой друг гладиатор Вер – он бог… Логос.

– Кто говорит?

– Ходят такие слухи.

Элий вспомнил зеленое зарево поутру над горами и нечеловеческий крик, от которого кровь стыла в жилах и со скал срывались камни, и отрицательно покачал головой – новый бог не сможет им помочь.

– Ты можешь найти агента Руфина? – спросил Цезарь.

Рутилий отрицательно покачал головой:

– Любой из моих ребят. Но я никого не хочу подозревать. Никого.

Глава XVI Старые игры Руфина

Стены дворца, в котором расположился Руфин, были отделаны листовым золотом с чеканными виноградными листьями и гроздьями ягод. Меж золотыми панелями располагались многоцветные мозаики, сверкая яшмой, хризолитом и янтарем. Только в Антиохии можно встретить такую роскошь. Даже Рим не мог похвастаться подобным безумием. Стены из золота!

«Варварам будет, чем поживиться», – думал Руфин злорадно.

Император лежал на спине и разглядывал отделанный золотом кессонный потолок. Криспина зачмокала губами во сне, перевернулась на другой бок и обхватила Руфина за шею.

«Я рожу тебе сына…» – прошептала она.

Во сне и наяву она повторяла эту фразу непрерывно. Иногда Руфину казалось, что она бредит. После родов прошло меньше месяца, а она уже примчалась к нему в Антиохию и заявила, что они должны немедленно зачать нового ребенка. В этот раз это непременно будет мальчик.

Руфин брезгливо сбросил ее руку и поднялся. Император едва успел накинуть шитый золотом тяжелый халат, как дверь приоткрылась и в щель протиснулась голова секретаря.

– Прибыл гонец из Нисибиса.

Секретарь был встревожен. Многие слишком близко принимают к сердцу происходящее в Нисибисе. Да, плохо, что несколько сотен римлян оказались запертыми в этом городишке. Рим не любит терять своих людей. Но кто их просил туда лезть?

«Раз они прислали гонца, дело в самом деле плохо». Руфин прошел в таблин, отделанный так же роскошно, как и спальня. Огромный стол с инкрустацией из золота и слоновой кости украшал десятифунтовый золотой чернильный прибор. Преторианец ввел гонца из Нисибиса – грязного оборванца в лохмотьях, с перевязанной тряпкой головой. Руфин с трудом узнал Квинта, этого преданного пса Цезаря, и не удивился. Он знал, что гонцом будет Квинт.

– Так что в Нисибисе? – спросил Руфин, предлагая посланцу сесть.

– Крепость пала, – сказал тот, демонстративно потирая разбитый в кровь локоть. – Гарнизон перебит. Цезарь мертв.

– Мертв… – повторил Руфин задумчиво. – А тебе удалось уцелеть?

– Я свалился со стены на груду трупов и не разбился. До ночи провалялся среди мертвецов. Потом раздел какого-то монгола и стал пробираться к своим.

Руфин несколько раз кивнул.

– Надо же, как интересно: упал на груду трупов. Наверняка было неприятно лежать на трупах и притворяться мертвым, приятель?

– Да, ничего приятного, – согласился Квинт.

Руфин подошел к нему и отогнул грязную повязку. Глубокая ссадина на лбу была настоящей. Так же как и синяки на руках и ногах. Отличная инсценировка.

– А ведь Нисибис все еще держится, – проговорил Руфин, улыбаясь.

– Я сам… – начал было Квинт.

– Из города пришла шифрограмма. Там сказано, что явится гонец с ложным донесением. Надо полагать, что гонец этот – ты?

Квинт облизнул губы.

– Зачем ты решил обмануть меня?! – заорал Руфин. – А? Я спрашиваю – зачем?

Квинт дернулся, как от удара, но стиснул зубы и промолчал.

– Не хочешь говорить? Так я отвечу! Ты считаешь, я желаю смерти Элию, так?

Квинт отвернулся и не отвечал.

– Говори, подонок! – заорал Руфин и замахнулся. – Говори!

– Не смей меня бить! – прохрипел Квинт, откинул назад голову и глянул Августу в глаза. Глаза были совершенно безумные. – Я – римский гражданин и сражался с варварами. А ты… – не договорил – задохнулся от ярости.

У Руфина задрожал подбородок.

– У кого ты научился таким манерам? У Элия?

– Ты, Август, первый человек в Риме. Но это не значит, что ты исключительный. Как и все, ты подчиняешься закону. Сенат может начать расследование твоей деятельности. В том числе и того, почему ты до сих пор не выступил на помощь Нисибису.

– Пришло известие, что основные силы монголов двинулись на Антиохию, – ответил Руфин. Но что-то такое мелькнуло в его глаза – мелькнуло и исчезло.

Лжет…

– «Целий» сам запустил эту дезинформацию, Август, – нагло отвечал Квинт, глядя Руфину в глаза. – Уж в чем, в чем, а в дезах я кое-что понимаю. Или ты забыл, что я профессиональный фрументарий?

Лицо Руфина перекосилось. Неведомо, чтобы произошло, если бы в этот момент дверь не приоткрылась, и в таблин не заглянула Криспина. Ее розовое после сна лицо удивленно вытянулось при виде грязного окровавленного посланца и красного от гнева императора, стоящего над ним с поднятой для удара рукой.

– Дорогой, что такое…

– Вон! – рявкнул Руфин. – Иди спи! Отдыхай! Расти пузо!

Криспина обидчиво надула губки.

– Как ты груб!

– Дорогая, уйди, – просипел Руфин, сжимая и разжимая кулаки.

Дверь захлопнулась.

– Значит, я желаю устранить Цезаря, – проговорил Руфин. – А ты, умник, решил обхитрить меня. Только ты не умник, а глупец. Никому на свете не удастся меня обхитрить.

– Август, ты должен спасти людей в Нисибисе. Ты успеешь… Посмотри правде в глаза: твою игру разгадают, сенат обвинит тебя в измене. Элий все равно спасется. Не губи остальных вместе с ним.

– Что?

– Элий не может умереть, пока… – Квинт осекся.

– Пока что?

– Пока ему не исполнится семьдесят, – ляпнул Квинт первое, что влетело в голову.

– Исполнение желания?

– Да, Вер заклеймил его для Элия.

– Семьдесят лет… – повторил Руфин.

– Так долго Нисибис, разумеется, не продержится. Но Элий-то не умрет! – Квинт попытался закрепить успех. – Монголы перережут всех до одного, но Элия не тронут. Так что ты можешь погубить только город, но не Элия. Что бы ты ни замыслил, клеймо судьбы разрушит любые козни.

Квинт говорил вдохновенно. С ним такое бывало. Не верить ему было нельзя. Руфин стоял неподвижно, глядя куда-то мимо Квинта. Казалось, упорствовать дальше не имело смысла. Император поправил халат, пригладил длинную прядь, закрывая лысую макушку, и нажал кнопку звонка. Тут же в дверях возник преторианец.

– Вызови фрументариев. – приказал Руфин. – Я обвиняю Квинт Приска в измене. Пусть его поместят в одиночку.

Квинт вскинул голову.

– Руфин Август…

– Непременно в одиночку, – повторил свой приказ император. – До суда.

Квинт не стал больше спорить. Что ж, он посидит в одиночке. Но Нисибис будет спасен. И Элий спасется. Только бы они продержались до прихода римской армии. Потом Квинт подумал о Летиции. И только бы она продержалась.

Человек, одетый в белый балахон, разговаривал с гвардейцем, когда Квинта вывели во двор. Пленник и его охранник остановились в нескольких шагах от человека в белом. Пленник был грязен и избит, на загорелом лице чернела многодневная щетина.

– Приказано отвезти в карцер, – сообщил гвардеец сидящему на мраморной скамье центуриону.

Тот лениво приоткрыл один глаз, зевнул, хлебнул из фляги и буркнул в ответ:

– Свободных фургонов нет. Веди пешком.

– А если он сбежит?

Центурион открыл оба глаза и глянул на Квинта оценивающе.

– Вполне может быть. Парень шустрый. Закуй в цепи.

– Тогда мы будем тащиться три часа! – воскликнул преторианец.

– Как хочешь.

Гвардеец помянул Орка, но предпочел рискнуть и не заковывать пленника полностью. Только надел наручники. Двое преторианцев вывели Квинта из дворца и тут же оказались в людском потоке. Человек в белом двинулся следом. В белые арабские одежды одевалась разведка Четвертого легиона. Во-первых, потому что там было много арабов, во-вторых – им часто приходилось путешествовать по степи и пустыне. А в-третьих, в этом был класс. Каждый легион любит чем-нибудь выделиться. Пятый обожает петь на марше похабные песни. Первый Минервин носит вместо красной серо-зеленую хамелеонову форму и даже броненагрудники у них закрыты серо-зелеными чехлами. Во Втором Парфянском три когорты состоят из женщин. Но Второй Парфянский в мирное время квартируется у подножия Альбанской горы, и легионеры живут на квартирах вместе с семьями. Зато Четвертый легион изображает из себя властителей пустыни.

Все это, не относящееся к теперешним событиям, всплыло в голове Квинта. Он пытался припомнить, знает ли кого-нибудь в Четвертом легионе. Выходило, что знает и…

Квинт следил за человеком в белом краем глаза. Тот вскоре обогнал пленника и его конвоиров, и откинул с лица белый платок. Квинт узнал горбоносое лицо. Квинт едва заметно кивнул легионеру в белом. Тот кивнул в ответ и повел глазами в сторону гвардейца, идущего слева. Теперь надо было дожидаться удобного случая.

Удобный случай вскоре представился. Более хаотичного и равнодушного к войне и военным обязанностям города, чем Антиохия, вообразить трудно. Здесь каждый третий мужчина – кинэд, каждая вторая женщина – проститутка. Обряженные в яркие тряпки или почти без оных, они целый день фланируют по улицам. Огромная толпа бурлит, как море, и в шуме ее прибоя можно услышать все мыслимые наречия земли. Когда толпа окружила Квинта и двух гвардейцев особенно плотно, а рядом оказалась зеркальная витрина, Квинт боднул корпусом идущего слева гвардейца. Тот врезался в стекло и рухнул в роскошное чрево витрины вместе с лавиной осколков. Встать не успел, на него вслед за стеклянным дождем, секущем лицо и руки, бросились охочие до легкой поживы прохожие. Человек в белом рукоятью меча оглушил второго гвардейца, сдернул с его пояса ключи от наручников, схватил Квинта за плечо и увлек в ближайший переулок.

– Привет, Гимп, как ты здесь оказался? – выдохнул Квинт.

– Вступил в армию, хочу получить римское гражданство, – проговорил бывший покровитель Империи, отмыкая наручники.

– За такую службу вряд ли наградят.

– Меня здесь не было. И тебе советую исчезнуть из Антиохии.

– Надо помочь Элию. Запустить какую-нибудь потрясающую дезинформацию. Или… Еще не знаю как…

– Тогда думай быстрее, а я удаляюсь, пока не явились вигилы.

Квинт огляделся. Неподалеку сверкала настоящим золотом вывеска таверны.

– Зайдем, посидим и поговорим, – предложил Квинт. – Сообща что-нибудь придумаем.

– Тут собираются лишь кинэды. Меня к ним не тянет.

– Тогда поищи место получше.

– Здесь?… – С сомнением покачал головой Гимп.

Стоявший на перекрестке статуя Приапа указывала огромным фаллосом на очередную таверну.

Квинт решил не искать больше, и они вошли внутрь. Гимп заказал по бокалу крепкого вина, и фрументарии заняли место в уголке. Сидящие у входа красотки в «стеклянных» платьях уставились на них совершенно одинаковыми миндалевидными глазами.

– Милашки, – заметил Гимп.

– Мне не до них, – прошипел фрументарий. – И откуда так много народу в Антиохии?

– Игры.

– Какие игры? Игр в это время нет. Флоралии отшумели, а праздник Фортуны не скоро.

– Руфин назначил. Вместо тех, что отменили в прошлом году. Войска Руфина не уйдут, пока не закончатся игры. Перед военным походом всегда устраиваются гладиаторские бои.

– Зачем, ведь желания не исполняются.

– Чтобы воины привыкли к виду крови.

– Что? Какая кровь?

Гимп наклонился к самому уху Квинта:

– Ходят слухи, что оружие будет боевым. Будут сражаться гении, приговоренные к смерти.

– Бред.

– Правда. Все только об этом и говорят. Будет – не будет. Позволит сенат – не позволит. И как посмотрит на это Большой Совет.

– Теперь я понимаю, почему все забыли про Нисибис. Кровавая потеха ожидается под боком. Никому нет дела до того, что где-то далеко льется кровь, и тысячи людей обречены на смерть. И среди этих тысяч – Цезарь, наследник Империи. Мне казалось, римляне его любили. Так откуда такое равнодушие?

Гимп нахмурился.

– Не знаю. Я и сам теряюсь в догадках.

– Ты же бывший гений! Ты должен все знать! Кто мог представить такое! Вместо того, чтобы двинуться на помощь Нисибису, римляне сидят в Антиохии в ожидании игр, чтобы поглазеть на гладиаторов, которые больше не исполняют желаний!

Обе красотки завлекательно улыбались и посылали гостям воздушные поцелуи, которые, увы, оставались без ответа.

– Все точно спятили, – вздохнул Квинт. – Люди в Нисибисе ожидали штурма города и сожалели о том, что не могу сделать ставки на гладиаторов. А эта свихнувшаяся репортерша Роксана Флакк писала книгу, которая сгорит вместе с ней в осажденном городе.

– Роксана Флакк? – переспросил Гимп. – Я слышал это имя. Ты знаешь о личных соглядатаях императора?

– Конечно. Они подчиняются лично Руфину. Числятся охранниками. Их имена, кроме императора, известны только префекту претория.

– Так вот, Роксана Флакк – один из тайных агентов императора.

– Что?! – Квинт вцепился руками в край столика. – Ах, дрянь… Так вот кто меня выдал! И как ты узнал?

– Мне поведал это бывший гений Тибура. Как видишь, от гениев иногда есть польза даже сейчас.

Квинт пришел в ярость. Как он ошибся! Он доверял этой девке! Не просто доверял – он к ней благоволил! Нет, не благоволил. Он ее любил! Вот и проглядел, осел!

– Мы должны купить армейскую рацию, – сказал наконец Квинт. – Можно достать?

– В Антиохии все можно купить. Вопрос лишь цены. У тебя есть тысяч пять?

– У меня нет ни асса. Но ты за меня заплатишь.

Вер разлепил глаза, но ничего не увидел. Серые и красные полосы перемежались друг с другом. Было жарко – кожей Вер чувствовал прикосновение солнечных лучей, но внутри него лежал кусок льда, смешанного с кровью. И во рту тоже – кровь и лед. Наверно, смерть такова на вкус.

– Пить, – прошептал Вер.

И почувствовал, как влага стекает по губам. Стекает, но не попадает в рот.

– Кто здесь? – Он беспомощно моргал, по-прежнему ничего не видя.

– Я с тобой, мой мальчик, – узнал он голос Юнии Вер.

– Мама…

Он почувствовал прикосновение ее пальцев. Настоящих пальцев. Человеческих. Она обрела плоть, чтобы ухаживать за сыном, как другие обрели материальную оболочку, чтобы сражаться.

– Ты упал с коня, я подобрала тебя и перевезла в Антиохию, подальше от битв и сражений.

Он понял, что лежит на кровати в саду – над головой шумели деревья. Веру показалось, что он слышит журчанье воды в фонтане.

– А где этот жирный? Где Пегас?

– Он привез тебя сюда, и я его отпустила. Он ускакал на Геликон [101]. Сказал, что хочет напиться студеной воды из священного источника. А я думаю, что он соскучился по виршам своих подопечных поэтов.

– Я жив?

– Конечно – ты же бессмертен.

– Почему же тогда я ничего не вижу?

– Ты ранен, мой мальчик. Боги иногда слепнут.

– Значит, я проиграл, – прошептал Юний Вер. – И прошу, не называй меня богом. Я – не бог. Я слаб и беспомощен, я человек!

Он проиграл, и теперь монголы уничтожат Нисибис. И уже никто не сможет этому помешать. Элий погибнет… неужели погибнет? Вер загадал для него такое хорошее желание… оно не может исполниться после смерти Элия. Это невозможно… Элий, ты должен спастись… Ты просто не представляешь, как ты нужен. Еще немного побудь со мной на земле. Просто побудь где-то за сотни и тысячи миль отсюда. И оттого, что ты живешь, мир будет совершенно иным. Некоторым людям это под силу. В этом они бывают схожи с богами.

Элий не мог заснуть – ходил по улицам, несколько раз останавливался напротив знакомого вестибула. Сердце его разрывалось.

«Ты проиграл, проиграл, проиграл…» – стучала кровь в висках.

От этого некуда деться. Элий вновь прошелся взад и вперед. В раскрытом окне двухэтажного домика горел свет. Не электрическая лампа (электричества давно не было в городе) – масляный светильник. Женщина качала больного ребенка – ходила от двери к окну. Черные волосы струились по белому полотну сорочки. Ребенок тихонько хныкал, никак не желая засыпать. Так будет Летиция качать их малыша. Но Элий никогда этого не увидит. Элий повернулся и вновь посмотрел на вестибул и окованную железом дверь. Но так и не осмелился подойти и постучать. Бессмертная «Нереида» спит крепким сном. Она привыкли спать за двадцать лет своего плена.

Цезарь тряхнул головой и зашагал назад к крепости Гостилиана.

И тут он услышал шаги. Кто-то крался следом. Элий остановился, прижался к стене и вытащил из ножен меч. В свете звезд он различал тень. Человек остановился – понял, что шагов больше не слышно. Элий затаил дыхание. Человек шагнул ближе.

– Кто здесь? – Элий прыгнул вперед.

Неведомый преследователь отпрянул. Блеснуло лезвие кривого ножа. Но бывший гладиатор оказался проворней. Поворот кисти, сталью очерченный полукруг, и на мостовую упала отрубленная кисть, все еще сжимающая нож. Раненый закричал. Из-за угла появился дозор – несколько ополченцев, и с ними – преторианец. Один из ополченцев нес фонарь. Элий схватил нападавшего за шкирку. Черная хламида. Под сползшей на глаза шапкой – желтое горбоносое лицо. Маг?

Дозорные их обступили.

– Этот человек напал на меня и хотел убить, – сказал Элий.

– Калека… калека… – бормотал маг, зажимая здоровой рукой плюющуюся кровью культю. – Калека приносит несчастье… Телесные уродства – это отметины Ангхро Майнью. Его знаки на смертных. Калекам Анахита не дарует удачу. Они помечены… Помечены! Мы не победим пока он с нами… проклят… проклят…

Ополченцы смотрели на Цезаря и его пленника молча. Теперь оба они отмечены знаками Ангхро Майнью. И оба прокляты.

– Заберите его! – приказал преторианец, указывая на мага. – И обрубок надо перетянуть жгутом.

Рутилий не спал – бодрствовал, склонившись над планом Нисибиса. То чиркал на ветхой бумаге графитовым стилом, то замирал, уставившись неподвижным взглядом на масляный светильник. Для победы все время чего-то не хватало – то людей, то времени, то боеприпасов. Он устал искать решения, и теперь лишь делал вид, что ищет ответ.

Когда Элий вошел, Рутилий не сразу поднял голову. Элий молчал, трибун преторианцев – тоже.

– Так что же? Придумал? Опять чье-то спасение? – насмешливо и зло спросил наконец Рутилий.

Элий отрицательно покачал головой.

– Здесь, в городе, есть целая когорта. Они похожи на ополченцев. Но это не ополченцы, – сказал Рутилий. – Это римляне, когорта «Бессмертная Нереида». Они пришли за тобой. Ты знаешь?

Элий кивнул.

– Они предлагали вывести меня из Нисибиса. Я отказался.

– Зря.

– А ты давно о них знаешь?

– С первого дня, как они появились. Неужели ты думаешь, что я не замечу когорту военных, переодетых в гражданское платье?

– Но как ты узнал, что это они?

– Узнал… в лицо.

– Кого?

– Многих. В том числе и своего отца. И твоего брата. Вы очень похожи.

– Ты видел Тиберия?!

Рутилий кивнул.

– Что он сказал?

– Ничего. Вернее сказал: «Будь здрав» и поднял в приветствии руку.

– Так ты подозревал, что я в любой момент мог удрать?

– Нет, не подозревал.

Рутилий взял банку с краской и повернулся к стене. Стену против окна трибун расчертил на квадраты, каждый день замазывая красным один квадрат. Своеобразный календарь осады. Сначала на стене образовалось алое пятно, оно медленнло ширилось, росло. Теперь вся стена казалась залитой кровью. Как долго они держатся! Невероятно долго! За эти дни легионы могли бы явиться из Антиохии пешим маршем, как в давние дни. Но легионы не пришли. Никто не пришел.

– Я привел людей на смерть, поверив собственной бредовой фантазии. У меня не было на это права, – сказал Элий.

– Ерунда. Правители всегда отправляют солдат на смерть ради своих бредовых фантазий. Только они не просят прощения. Это лишнее. – Трибун закрасил еще один квадрат.

– Дело в том, что я… больше не верю, что смогу защитить город.

– А вот это на самом деле плохо. Очень плохо. Надо верить в свою выдумку до конца. Если хочешь, чтобы другие тебе верили.

– Наверное, я просто устал.

Рутилий подтолкнул в его сторону обитый пурпуром курульный стул. Цезарь сел. Трибун преторианцев молчал. Элий тоже. Слышалось лишь потрескивание масла в светильнике.

Элий в ярости ударил по столу кулаком. Рутилий едва успел подхватить масляный светильник, и тот не опрокинулся. Доска столешницы треснула.

– Мы пришли сюда добровольно, – сказал Рутилий. – Я лично никогда не думал, что этот городишко продержится так долго. Ляг лучше и поспи. Завтрашний день не обещает быть легким. Монголы не уходят, потому что знают – ты здесь. Но без тебя город не продержался бы и дня. Ты подарил жителям несколько лишних дней жизни. Более того, ты превратил место казни в место сражения. Это очень много. Не у каждого получается. Совсем не у каждого.

– Ты вправду так думаешь?

– Да, клянусь Юпитером.

– Я надеялся построить стену. Живую стену. Ту, о которой говорилось в предсказании Сивиллы.

– Предсказания слишком часто толкуют неверно.

– Но там был точно указан Нисибис. Новая стена Рима… Вот только какова она? Из чего?

Рутилий несколько мгновений смотрел на огонь масляного светильника.

– Не знаю, – выдавил наконец. – Но будем надеяться, что все мы – погибшие и живые – камни этой стены.

Глава XVII Внеочередные игры в Антиохии. Очередные игры варваров

Уже несколько дней монголы не атаковали. Несмотря на то, что лагерь их бурлил как муравейник, они, казалось, не обращали внимания на осажденный город. И это их равнодушие тревожило больше, чем прежняя ярость, с которой они кидались на стены. Они опять нагнали пленных, опять были заняты какими-то приготовлениями, пока что совершенно непонятными для осажденных. Похоже, что они задумали подкопы: борозды взрытой земли пересекали равнину из конца в конец. Странно было лишь то, что траншеи эти не вели к крепости.

Рутилий обошел в который раз часовых. Заглянул в мастерские. Там никого не было. Взрывчатка кончилась – даже самодельные гранаты делать не из чего. Вернулся в крепость. Посмотрел на толпящихся возле кашевара солдат и нахмурился. Кто знает, может, сегодня его ребята набивают животы в последний раз. Нехорошее предчувствие мучило его с вечера.

Рутилий вернулся на стену и вновь стал наблюдать за лагерем монголов в бинокль. И чем больше наблюдал, тем больше хмурился. Он понял, что задумали кочевники.

– Будь они прокляты, – прошептал трибун.

– Что-нибудь не так? – спросил Элий, подходя.

– Все не так, – огрызнулся Рутилий. – Знаешь, что задумали эти твари?

Элий отрицательно покачал головой.

– Они расположили пушки напротив южной стены. Все пушки только здесь.

Элий пожал плечами, не понимая:

– Их пушки не пробьют стены.

– Они будут бить в одно место с утра до вечера. А мы не сможем им помешать: снарядов больше нет.

– Пусть стреляют. Какой толк? Мы тут же восстановим кладку или засыплем щебнем бреши и заложим мешками с песком.

– Ничего не выйдет, – Рутилий повел рукой в сторону блестевшей на солнце голубым стеклом реки Джаг-джаг. Элий поднес к глазам бинокль. Не было никакого сомнения – согнанные варварами пленники строили дамбы. – Как только в стене появятся бреши, монголы натравят реку на город. Вода довершит то, что начали пушки, полуразрушенные стены не выдержат давления воды.

– И все же у меня такое чувство, что они не торопятся, – отвечал Элий после долгой паузы. – Они ждут какого-то знака извне…

– О чем ты?

– Мне кажется… да нет, я уверен: они ждут, чтобы римские легионы выступили из Антиохии и двинулись нам на помощь.

– Зачем? Это же глупо…

Элий не успел ответить. Пущенная одиноким всадником стрела ударила его в шею. Элий инстинктивно попытался обломать древко. Рутилий схватил его за руку и удержал.

– Санитары! – взревел трибун. – Скорее!

Одной рукой он держал Элия, другой зажимал рану на шее. Стоявший рядом с ними Камилл кубарем скатился с лестницы, зовя на помощь.

«Неужели»? – только и подумал Рутилий, сдавливая шею раненого так, что Элий начал хрипеть.

Вместо санитаров к ним мчался Кассий Лентул.

– Цезарь ранен. Немедленно носилки. – Рутилий оскалился, как будто намеривался укусить хирурга.

– Он же говорили, что бессмертен, – прошептал Кассий растерянно.

– Но не говорил, что неуязвим, – прорычал трибун.

Преторианцы и ополченцы видели, как носилки осторожно спускают со стены. Шея Цезаря была обмотана окровавленными бинтами, из которых вбок торчала стрела. Кассий бежал рядом с санитарами, держа в руках пакет с физраствором. Неофрон глянул на своего ученика и понял, что не всему научил этого позера. Вернее, ничему не научил.

Рутилий шел следом, не отрывая мрачного взгляда от посеревшего лица Цезаря. Руки трибуна были в крови.

Роксана метнулась к носилкам, но трибун ее отстранил.

– Это серьезно? – Лицо ее плаксиво сморщилось.

Рутилий не ответил и еще больше нахмурился.

В толпе кто-то закричал. Солдаты и горожане двинулись за носилками в крепость Гостилиана. Люди сбегались отовсюду. Молча смотрели, как раненого внесли в операционную. Не сговариваясь, толпа прихлынула следом. Стояли на солнцепеке и ждали, обливаясь потом. Кто-то держался за талисман, кто-то сулил богам щедрые жертвоприношения. Кто-то побежал к алтарю. Солнце пекло. Молоденькая медичка уже в третий раз распахивала дверь и выкликала добровольцев – Цезарю вновь требовалась кровь группы А. Из этого следовало одно – кровотечение до сих не удалось остановить. А в операционной Кассий Лентул в залитом кровью фартуке с перекошенным от отчаяния лицом извлек наконец стрелу. Медичка вставила в инфузор новый пакет с кровью.

– Давление падает, – повторял, как заклинание, помощник Кассия Лентула.

Самым удивительным было, что сердце раненого продолжало биться. И Кассий, колдуя в кровоточащем разрыве на шее, с каждым мгновением все отчетливее понимал, что штопает труп, у которого почему-то продолжает стучать сердце. Если бы в операционной присутствовал гений, он бы увидел, как вокруг растерзанного тела непрерывно вибрирует аура. Она то вспыхивала белым огнем, то желтела, медленно переходя в красный и наконец угасала, чтобы в следующее мгновение вспыхнуть вновь. Но никто из присутствующих этого не видел.

Наконец Кассий Лентул выпрямился, сдернул окровавленные каучуковые перчатки и коротко сказал:

– Все… Время смерти 10 часов 15 минут.

Рутилий, ожидавший в углу операционный, подошел к столу, глянул в неподвижное лицо Цезаря и вышел во двор. Толпа замерла. Рутилий медленно повел головой из стороны в сторону и произнес обычное в таких случаях:

– Цезарь жил.

– Жил! – ахнул кто-то в толпе.

– Жил… – как эхо отозвался Неофрон и отвернулся – не хотел, чтобы кто-то видел в этот момент его лицо.

Тяжкий вздох пронесся над крепостью.

Многие плакали. Роксана тоже приложила платок к глазам.

– Я не хотела, чтобы Элий погиб! – прошептала она.

Рутилий глянул на нее, странное выражение появилось на его лице. Некоторым показалось даже, что трибун улыбается.

Роксана увидела полосу света под дверью и остановилась. Кто-то был в ее комнатке. Этот «кто-то» рылся в вещах – она слышала шум передвигаемой мебели. Незваные гости не стеснялись. Она повернула было назад, собираясь позвать на помощь. И тут услышала голос за дверью.

– Трибун, глянь-ка сюда…

Голос несомненно принадлежал Неофрону. Судя по всему, вторым был Рутилий. Роксана рванула дверь. Так и есть: эти двое беззастенчиво рылись в ее вещах. На полу грудой валялось белье вперемежку с листами рукописей. Тончайшие шелковые нижние туники с кружевами и шитьем по десять тысяч за пару были порваны и измяты.

– Что это значит? – Роксане удалось изобразить искреннее негодование.

– Ищем передатчик, – отозвался Неофрон невозмутимо. – Подскажи, где его искать, милая «пантера».

Неофрон назвал ее кличку, известную лишь одному человеку в Империи. Роксана растерялась. Кажется, впервые.

– Я подчиняюсь лично императору, – сообщила она надменно. – Так что попрошу покинуть мою комнату.

– Да мы-то никому не подчиняется, – сказал Рутилий. – Даже богам. Так что либо отдай нам передатчик, либо нам придется прибегнуть к силе. В этой крепости только Элий помнил о «Декларации прав человека». Но он уже никого не защитит.

– Будешь меня пытать? – Роксана смерила Рутилия презрительным взглядом.

– Если не подчинишься – непременно. Кстати, ты уже сообщила о гибели Элия, так ведь? – Роксана поджала губы, давая понять, что не намерена отвечать. – Рад за тебя, – продолжал трибун. – За столь радостное известие император щедро наградит. Если тебе, конечно, посчастливится выбраться из этой норы живой.

– Наградит за смерть Элия? – переспросила Роксана, на мгновение утратив свой надменный вид.

– А ты не догадывалась об этом, глупышка? По-моему об этом знали все в Риме. Иначе зачем Руфину столько времени сидеть в Антиохии?

– Вот он! – воскликнул Неофрон, вынимая один из камней кладки и шаря в тайнике. – Есть!

Преторианец извлек наружу металлический ящик.

– Как ты узнал? – прошептала Роксана.

– Простукал стену, – охотно объяснил преторианец.

– Я не о том.

– Кто тебя выдал? У нас тоже есть люди, – усмехнулся Рутилий. – И передатчики.

– Я не желала Элию гибели, – Роксана тяжело вздохнула. – Я сообщала, что мы долго не продержимся, нам срочно нужна помощь.

– Зачем ты выдала Квинта?

– Откуда мне знать, зачем он отправился в Антиохию.

– Почему у подлецов всегда находится столько оправданий? – спросил Рутилий, раскидывая ногами по полу белье Роксаны.

– Давай спустим ее со стены, – предложил Неофрон. – Монголы либо сразу ее убьют, либо возьмут в плен и повеселятся. А потом погонят на стену во время штурма в первых рядах.

– Это чудовищно, – возмутилась Роксана, еще не веря угрозе.

– А кто сказал, что мы добры к предателям? – ухмыльнулся Рутилий.

Только теперь Роксана поняла, что преторианцы говорят о стене и монголах серьезно.

– Ты так не поступишь, трибун. Руфин сотрет тебя в порошок, – Роксана попыталась придать своему голосу твердости.

Рутилий расхохотался вполне искренне.

– Руфин никем не дорожит. Когда в человеке отпадает надобность, он выбрасывает его, как ненужную вещь, на свалку. К тому же у нас очень мало шансов вновь повстречаться с Руфином.

– Я знаю, что делать с этой тварью, – сказал Неофрон. – Ты позволишь?… – обратился он к трибуну.

Рутилий ничего не ответил и вышел из комнаты.

– Раздевайся! – приказал Стервятник. – Догола.

– Что ты хочешь? Переспать со мной? – Роксана постаралась улыбнуться как можно завлекательнее и принялась расстегивать фибулы.

Тот брезгливо скривил губы.

– Да мне противно до тебя дотронуться, тварь. Но другие-то не знают, что ты учудила, змея. Сейчас мы спустимся в казарму. И ты переспишь с каждым, кто пожелает. И сделаешь это страстно и нежно. Ты обрекла ребят на смерть. Так искупи хоть малость вины, доставь им удовольствие перед смертью.

Роксана уже сбросила тунику. Но услышав такое, прекратила раздеваться.

– Нет… – только и выдохнула.

– Да, крошка, да. И ты сама объявишь, что исполнишь их самые дерзкие желания. Самые невероятные желания. Или я расскажу им все. И уж тогда не знаю, что они с тобой сделают. Разрежут на куски, и сварят каждый кусочек в масле…

– Ты – подонок. И мстишь подло.

– Я не мщу. Я тебя перевоспитываю, как Ликург. Представь, ребята за минуту до смерти, вместо того, чтобы проклинать, будут с нежностью шептать твое имя. Это чего-то да стоит. Постарайся, крошка.

– Элий бы не позволил…

– Да, Элий бы не позволил. Но он мертв. Идем, красавица. Голая ты очень даже ничего. Сисястая. И пердак отменный. Думаю, у тебя сегодня будет много работы.

Неофрон взял Роксану за локоть и повел из комнаты. В дверях она сделал попытку освободиться и ударила Неофрона в пах. Но преторианец ожидал подобного и успел сблокировать удар коленом. Потом ухватил Роксану за волосы.

– Без фокусов. Я – хороший учитель, могу тебя заверить. Многих научил уму-разуму. – Он запрокинул ее лицо. – Неужели тебе не жаль этих мальчишек, которые добровольно согласились охранять Цезаря и умрут только потому, что тебе захотелось выслужиться? Неужели ни чуточки не жаль?

– Мне жаль, безумно жаль, клянусь… Я звала на помощь, я…

– Но себя-то жаль куда больше, так ведь? Ну что ж, придется поработать передком, коли в голове масла не хватает.

– Я не могу… не хочу…

– А они не хотят умирать. Но умрут, заплатив за чужие ошибки. Ты заплатишь за свою.

И Неофрон вытолкнул Роксану из комнаты.

– Тебя хочет видеть какой-то человек, трибун, – окликнул Рутилия Тит.

Из темноты выступила тщедушная фигурка, закутанная в драную тогу. В свете фонаря блеснуло лысое темя.

– Хочу тебе кое-что предложить, доминус… – льстиво обратился к трибуну Гней. – И прошу взамен немного.

– Что ты можешь мне предложить? – нахмурился трибун. – Запас гранат? Новые винтовки? Патроны? Что?

– Кое-что получше… – губы Гнея тронула улыбка.

И трибуну она очень не понравилась. Очень.

– Но ты должен дать мне слово, что выполнишь мои условия, – прошептал Гней.

– Надеюсь, ты не попросишь сдать город.

– Нет, нет, трибун. Сам понимаешь, теперь поздно говорить о капитуляции.

– Тогда даю слово.

– Очень хорошо. Слушай.

И Гней, привстав на цыпочки, принялся шептать. В первый миг Рутилию показалось, что ссыльный бредит. Но потом…

Глава XVIII Игры Марса и Сульде

Легионы выступили из временного лагеря под Антиохией. Армия двигалась плотной колонной. Казалось – огромное чудовище ползет по дороге. Печатали шаг легионеры Четвертого, Восьмого Галльского, Девятого Испанского. Сверкали серебряные орлы легионов, сигнумы когорт, стальные шлемы, накладные орлы на броненагрудниках. Было бы здорово вот так скорым маршем пройти до самого Нисибиса. Но нынче армия передвигается иначе. Солдат погрузят в вагоны и отправят на войну, как скот на бойню. Надо торопиться. Их ждал осажденный Нисибис. И мертвый Цезарь. Все шло как нельзя лучше.

«Даже слишком хорошо», – подумал император.

Но Руфин всегда побеждает. Сначала – викингов, теперь – монголов. Он загонит варваров назад в степи, чтобы они никогда не посмели явиться под стенами Рима. Криспина родит нового наследника. Главное, Элий больше не будет путаться под ногами. Все хорошо. Руфин еще крепок и полон сил. Он будет править долго. Он доживет до того дня, когда его сын снимет детскую тогу, окаймленную алым, и наденет тогу гражданина. Его сын. Истинный Цезарь. Руфин даже исполнит желание Клодии. Как будто он гений и бог в одном лице. Он придет на помощь Элию. Но не спасет его. Не успеет.

Штурм начался на рассвете. Сначала заговорили пушки. Они били неостановимо, круша южную стену. Будь у Рутилия достаточно людей, он бы сделал вылазку и напал на вражескую батарею. Но у него не было столько солдат. Из трех центурий он вряд ли мог набрать полторы, да и то почти все раненые. Нисибисцев он не считал. Они кое-как могли держаться на стенах, но в открытом бою их тут же сомнут. Была, правда, еще «Нереида». Но и Бессмертная когорта сильно поредела. К тому же эти странные вояки оказались не так хороши. Иногда Рутилию казалось, что они больше подставляются под стрелы, закрывая телами других, нежели сами убивают. Но выхода не было. Трибун решил послать две сотни из «Нереиды» на вылазку. Им выдали доспехи и щиты преторианцев. Лучшие винтовки. И по три патрона на человека. Ворота распахнулись, и «Нереида» ринулась в свой последний бой. Они мчались с поразительной скоростью, сметая всех на пути. Монголы растерялись и не успели отгородиться пленными. Напрасно всадники кидались на римлян, пытаясь разбить строй. Казалось, еще миг – и «бессмертные» прорвутся. Но вот один упал, вот второй… Варваров вокруг становилось все больше. Монголы накатывали волнами. И «бессмертные» начали «тонуть», так и не добравшись до вражеских позиций. Оставалось с полсотни шагов. Но они не смогли их пройти.

Теперь оставалось ждать и надеяться, что Руфин появится прежде, чем падут стены. Руфин должен прийти. Потому что теперь императору через своего тайного агента точно известно – Цезарь мертв.

Монголы вновь заставили пленных волочить тараны и пробивать брешь. Римляне их обстреливали, сбрасывали камни, лили смолу – как в древности – снарядов у пушек не осталось, гранаты кончились. В дело шли бутылки с «коктейлем для Чингиса».

А потом монголы отступили. И вместо варваров на стены устремился разъяренный поток воды. Монголы на быстрых лошадях ускакали, бросив пленных на равнине. Водяной вал сбивал людей с ног, волочил за собой и кидал на стены. Вскоре вокруг Нисибиса бушевало настоящее море. Вода все повышалась. Рыжая пена кипела вокруг стен. Полуразрушенная кладка не выдержала и рухнула. В город, рыча по-звериному, хлынула вода. Поток нес деревья, ветки, обломки бревен и трупы людей и лошадей. Густая жижа, смешанная с землею, принялась растекаться по улицам.

– В крепость! – приказал Рутилий. – Отступаем!

Римляне опередили поток всего на несколько мгновений. Ворота крепости Гостилиана захлопнулись. О синие изразцы бились рыжие волны. Вода урчала в узких протоках улиц, ломала двери, заливалась в окна. Рутилий смотрел несколько минут на сотворенный человеческими руками потоп. Потом обернулся к стоящему рядом Неофрону:

– Скорее в госпиталь. Скажи Кассию Лентулу, что час «Х» настал. Скорее!

И он толкнул преторианца в спину.

Глава XIX Игры Марции

Летиция не верила. Ей говорили, но она не верила. Что бы ни пытались ей втолковать, она неизменно повторяла: «Еще нет». Он не умер. Она знает. Откуда – спрашивали ее. Знает – и все. Она будет ждать. Он вернется. Он был ранен, и он вернется.

Придет, обнимет, скажет:

– Летти, вот и я… Глупая. Ты плачешь?

Он снился ей каждую ночь – как живой. Она упрашивала его приехать быстрее в Рим. Но Элий лишь загадочно улыбался в ответ. Неужели он не хочет к ней вернуться?!

Со всеми она говорила только о нем – со служанками, с охранниками, с сенаторами, что являлись к ней высказать сочувствие. Элий не умер. Такое невозможно.

– Гет, ведь он не мог умереть? – спрашивала она в который раз своего странного охранителя.

– Не мог, – подтверждал бывший гений и вздыхал украдкой.

Криспина вернулась в Рим расстроенная и злая. Быстрое выступление Руфина и его не терпящий возражений приказ покинуть Антиохию привели ее в ярость. Одно радовало: качка вызывала непрерывную тошноту. Она подумала, это хороший признак. Но ступила на берег, и тошнота прошла. Проверилась на беременность. Ответ отрицательный.

Первым, кто явился на Палатин поздравить ее с возвращением, был Бенит. Он восхитился цветом ее лица (врал, конечно, она выглядела ужасно), потом расхвалил стратегию Руфина и пообещал, что сенат непременно дарует императору триумф после победы над монголами. Он говорил фальшиво и сладко, но с воодушевлением, и Криспина ему верила. Все-таки они родственники. Без императора Криспина чувствовала себя несчастной и одинокой на Палатине. Пизон тоже пришел. Строил грандиозные планы. Обещал отправиться в Антиохию. Но из сенаторов никто не прибыл. Из членов Большого Совета – тоже. Криспине казалось, что все о ней забыли и считают ненужным посещать ее теперь, когда у нее родилась девочка, не имеющая права наследования, а Руфин отбыл в Месопотамию, из которой может не вернуться. Тяготы похода могут доконать его, как когда-то доконали божественного Траяна. Но Криспина еще всем докажет, что ее недооценили. Руфин вернется и тогда…

Тогда она со всеми посчитается.

Окруженная высокой оградой вилла ничем не отличалась от других вилл богатых колонистов Никополя в Новой Атлантиде. Та же пышная зелень, те же кованые ворота, привратник-метис в пестрой накидке и в соломенной шляпе у входа.

Марк Проб остановился у ворот, раздумывая: отдать письмо привратнику или подождать, надеясь на счастливый случай. Говорят, хозяйка любит пройтись пешком по тенистым аллеям Никополя. Тогда можно будет последовать за нею и…

Центурион с сомнением покачал головой. И отдал привратнику запечатанный пакет.

– Твоей хозяйке, – сказал кратко. – Срочно.

Метис посмотрел с сомнением на гостя – пестрый плащ, соломенная шляпа. Лицо с орлиным носом и тонким ртом. За милю видно, что человек из Рима, несмотря на местные тряпки. Метис позвал помощника садовника и отдал тому пакет. Мальчишка убежал. Проб остался у решетки ждать. Маленький посланец вскоре вернулся и важно произнес одно-единственное слово:

– Впустить.

Ворота открылись.

Марция ждала на террасе. Все так же хороша: черные волосы волной стекали на плечи, сильно накрашенные глаза смотрели дерзко. Белая короткая туника оставляла открытыми загорелые колени. Хозяйка пила кофе. Жестом указала гостю на плетеный стул. С террасы открывался вид на великолепный сад. Два белоколонных портика протянулись вдоль бассейна. На фоне яркой зелени мрамор казался ослепительно белым. Терраса была украшена копиями раненых амазонок, созданных когда-то на конкурс для храма Дианы Эфесской пятью знаменитыми ваятелями. Где бы римлянин ни поселялся, всюду он строил портики и ставил скульптуры.

Центурион снял шляпу и уселся на плетеный стул.

– Что тебя привело сюда? – проговорила Марция задумчиво.

– Все то же дело. Я знаю имя насильника. Его зовут… – Марк сделал небольшую паузу. Марция молчала. – Бенит Пизон. И я хочу, чтобы ты дала против него показания.

– Ты хочешь этого? Вот как, центурион? Но представь… я не хочу. Что ж нам делать, а?

Проб не ответил на вопрос, огляделся. Заметил в углу бюст юной девушки, сделанный явно на заказ.

– Слышал, твои скульптурные портреты пользуются здесь большим успехом.

– У меня много работы, – сухо отвечала Марция.

– Неужели тебе никогда не хотелось поквитаться с Бенитом? Ведь он разрушил твою жизнь.

Марция рассмеялась коротким смешком.

– Ты ошибаешься, Проб. Он мою жизнь подправил.

Центурион не ожидал такого ответа. Но его трудно было смутить.

– Элий любил тебя…

– И стоило мне исчезнуть, и он спустя месяц женился на молоденькой дурочке. Или на ее деньгах, – прошипела Марция. На щеках ее зардел румянец, и она сделалась еще красивее.

Проб понял, что привел неудачные аргументы.

– А тебе известно, что именно Бенит убил Александра Цезаря? У меня пока нет доказательств, но я это точно знаю. Подъем Бенита надо остановить. Если ты дашь показания, Бенита исключат из сената и отдадут под суд. Насильник не может заседать в курии.

– У меня нет претензий к Бениту. Посмотри, как я живу. Прекрасный дом. Великолепный сад. Толпа слуг, немного ленивых, но достаточно угодливых. Любовник, красивый как бог. Что еще может пожелать женщина?

– Ты должна помочь остановить Бенита. Должна сделать это ради Рима.

– Да? – Она рассмеялась. Неприятный, искусственный смех. Раньше она так не смеялась. – А без моей помощи Риму никак не справиться? А с чего это я должна? Разве Рим защитил меня, когда я нуждалась в его защите? Разве ты, Проб, подумал обо мне, когда со мной стряслась беда? Ты подумал, как мне плохо? Как тошно? Что я одинока, подумал об этом? Нет, ты думал о своей пресловутой истине и о том, как выгородить Александра из этой истории. Главное – высшие интересы! Как ты обрадовался, когда понял, что я лгу!

– Это не так…

– Так! Ты давил на меня вместо того, чтобы по-человечески мне помочь. Теперь ради каких интересов Рим оставил Элия и его людей умирать под градом варварских стрел? Они тоже ждали помощи Рима, и Рим их предал! Если Рим так ослабел, что не может справиться с одним подонком без помощи одной слабой женщины, то пусть Рим достается в награду Бениту. Бенит и Рим – они друг друга достойны. Элий достоин своей глупышки-жены. И героической, бессмысленной смерти. И ты достоин своей мерзкой работенки. А я достойна этого дома, этого сада и любовника без мозгов, зато с огромным фаллосом… – Она задохнулась. – Все получают то, что заслужили. И Рим тоже получит свое. Так что возвращайся домой, не трать здесь время понапрасну.

– Смерть Элия на совести Руфина. Сенат уже начал расследование.

– Мне от этого не легче. – Едва слышно выдавила Марция и отвернулась. Центуриону показалось, что на ресницах ее повисли слезы.

– Если бы Элий был жив, он бы попросил тебя выступить против Бенита, – попытался настоять на своем Проб.

– Но он умер… – Марция поспешно мазнула платком по глазам. – И попросить некому. Прощай. – Она закусила губу, потому что губа предательски дрожала.

Глава XX Игры Таната

Стены Нисибиса появились на фоне бледного выгоревшего неба. Разрушенные зубьцы могучих некогда укреплений напоминали предсмертный оскал. Черные точки неостановимо кружили над разрушенной крепостью, и не сразу Руфин понял, что это падальщики слетелись драть на куски мертвечину. Густой, тягучий знойный воздух дрожал над раскаленной степью. Войска остановились. Кричали птицы. И выли собаки. На все голоса.

– Мне это не нравится, – сказал Гимп, откидывая с лица платок.

– Мне тоже, – отозвался другой всадник, молодой смуглолицый араб.

– Пойдешь туда? – Гимп кивнул в сторону Нисибиса.

– Почему нет?

– Я бы не пошел…

«В этом городе не может быть живых», – подумал Гимп.

Десяток всадников из разведки Четвертого легиона двинулся к городу. Ноги лошадей вязли в тине. Равнина перед городом превратилась в болото. Под жаркими лучами солнца черное месиво парило. Воздух колебался, создавая миражи, один другого отвратительнее. Неожиданно едущий впереди всадник ушел с головой с липкую жижу. Остальные кинулись ему на помощь. Но сначала выудили не легионера, а раздутый труп, потом несколько бревен и наконец облепленного грязью товарища. Лошадь так и не нашли.

– В этой яме мог бы утонуть даже слон, – выплевывая грязь, сообщил данные разведки легионер. – Кто-нибудь знает, где дорога?

Никто не знал. Повсюду валялись трупы людей и животных. На солнце трупы раздулись чудовищными черными бурдюками. Стоявший на возвышенности город казался необитаемым. Нигде не видно было ни одного варвара. Похоже, что римская армия опоздала.

Руфин не стал подходить к Нисибису. Не разбивать же лагерь на этом мерзком поле! Даже в своей палатке император не мог укрыться от нестерпимой вони. Опасались нападения с тыла. Конница напрасно рыскала в округе – никаких следов варваров. Несколько обезумевших крестьян, ободранных и грязных, прятались в норах под землею, как крысы. Но ничего толком они рассказать не могли.

Скавр подлетел на черном от пота жеребце к императорской палатке, вздернул руку в приветствии.

– Разведка вернулась. Город разорен и мертв. Никого. Ни единой души. Только трупы. У большинства отрублены головы и сложены в кучи. Мужские, женские и детские отдельно. Римлян не нашли. Ни живых, ни мертвых.

Руфин нахмурился.

– Это невозможно. Они должны быть там. Хотя бы мертвые…

– Может, их захватили в плен? – предположил Скавр. – Рутилий приказал сдаться, и монголы их пощадили, надеясь на богатый выкуп?

– Может и так. Но все не могли остаться в живых. У преторианцев были большие потери. При таком длительном штурме не могло не быть. – Он сам подивился, как легко говорит об этом. Столько времени делал вид, что ничего не знает, а теперь… – Недопустимо оставлять трупы наших граждан на растерзание стервятникам. Вели обыскать развалины. Они там. ВСЕ…

«И Элий там», – уговаривал себя Руфин. Да, Цезарь непременно там, среди руин, с пробитой стрелою шеей, смотрит в небо остекленевшими глазами. Нет, уже не смотрит – стервятники давным-давно выклевали глаза.

Руфин хотел войти в палатку и немного отдохнуть, но будто из-под земли перед ним возник человек в белой перепачканной одежде разведчика Четвертого легиона. Лицо замотано белым платком, видны лишь горящие черные глаза. Странные глаза – как будто молодые, но кажется, что их обладатель знает все тайны на свете.

– Надо отойти от Нисибиса. Здесь плохое место, – сказал человек в грязном балахоне и тревожно оглянулся. – Здесь нельзя оставаться… нельзя…

Он был близок к панике.

– А что думает Скавр по этому поводу? – поинтересовался Руфин.

И понял, что Скавр ничего не думает – префект претория во главе первой когорты направлялся к разоренному Нисибису.

– Я из разведки, – хрипел незнакомец – голос у него был странный, каркающий, будто простуженный. – Здесь нельзя оставаться. Немедленно уходим!

Что-то в его тоне убедило Руфина. А может и не тон незнакомца, а вонь, исходящая от покрытой тиной и трупами равнины, подействовала убеждающе. Неведомо, какая зараза таилась в этом новоявленном болоте. Император подозвал префекта лагеря и отдал приказ отойти от Нисибиса и разбить лагерь в другом месте. Человек в белом уже вскочил на коня и бил его пятками и рвал повод. Он как будто обезумел от страха. Солдаты, только что начавшие обустраивать лагерь, ругаясь, разбирали палатки и вновь строились в центурии. Нет ничего хуже, чем менять только что отданный приказ. Но Руфин верил странному разведчику. А тот вновь очутился рядом и ухватил за повод императорского жеребца.

– Беги, Руфин. Вместе с остальными ты не успеешь. Беги. Спасись один. У тебя есть шанс. Гони коня! Скорее.

– Я не убегу, бросив войска.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Незнакомец прорычал что-то нечленораздельное. В его хриплом голосе было нестерпимое отчаяние.

– Кто ты? – спросил Руфин.

– Я – гений Империи. Бывший гений. Теперь я – Гимп. Я бессмертен и смертен одновременно.

– Чего ты боишься?

Гимп в отчаянии замотал головой:

– Не знаю, Август, клянусь водами Стикса – не знаю. Но нас ждет что-то страшное. Беги!

Красно-желто-стальная колонна, колеблясь, начала медленно отползать от Нисибиса. Восьмой легион шел в авангарде. Руфин хлестнул жеребца и помчался вперед, нагоняя отступающих римлян. Гимп скакал рядом, поминутно оглядываясь. Они были близко, слишком близко от города.

Неожиданно с криком Гимп слетел на землю, увлекая за собой Руфина. Они грохнулись в какую-то земляную нору. Все вокруг озарилось ослепительным светом, в сотни раз ярче полуденного солнца. Свет этот осветил отроги лежащих за Нисибисом гор с невозможной ясностью, обвел их пурпурными, синими, золотыми контурами. Люди вспыхивали мгновенными факелами. Кони ржали, люди вопили, пытаясь заслониться руками. Кожа на ладонях и лицах обгорала мгновенно. А следом за вспышкой по земле катилась волна. Она сметала все на своем пути и гнала клочья огня, как листву неведомых деревьев. Раздался рев – чудовищный зверь рычал, вырвавшись на свободу.

Над уничтоженным Нисибисом поднимался в небо огромный гриб. Он рос, уходя в яркую синеву, грозя прорасти сквозь небеса, огромный и жуткий, как непобедимый бог войны. Люди внизу были жалкими и беспомощными и такими уязвимыми с их мягкой распадающейся плотью.

Там, где прежде тек Джаг-Джаг, в воздух поднималось облако пара – вода испарилась. Ниже по течению она кипела.

Когда Руфин наконец поднялся и глянул на своего спасителя, то увидел, что у того больше не было глаз. В провалах глазниц сочились красным черные набухшие кляксы. Руфин закричал от ужаса. Вернее – ему казалось, что он кричит – он лишь беспомощно открывал и закрывал рот.

Центурион с обожженным до мяса лицом подбежал к Руфину и накинул на него полотнище палатки. Может быть, таким странным способом он хотел защитить императора, а, может быть, просто не хотел, чтобы император видел, что сталось с его армией. Последнее, что заметил Руфин – это бегущую мимо лошадь с обгоревшим черно-красным боком, с вытекшими глазами. Ослепшее животное бросалось то в одну, то в другую сторону, и совершенно человеческий, непереносимый вопль рвался из самого ее нутра. Этот крик невозможно было слышать. И Руфин, кутаясь в полотнище палатки, тоже закричал.