Тайна поместья

VIII

Итак, тот ужасный день закончился для меня благополучно: я избежала заточения в Уорстуисле. Меня спас Саймон, который оказался там благодаря сообразительности Мэри-Джейн. Пока я боролась с доктором на галерее менестрелей, она незаметно выбежала из дома и что есть силы помчалась в Келли Грейндж рассказать им, что случилось. Она слышала, как доктор сказал Рут, что собирается меня увезти, и к тому времени она уже достаточно знала, чтобы догадаться, куда именно.

Саймон тотчас же поскакал туда верхом и успел как раз вовремя, чтобы помешать доктору Смиту. Он бросил ему в лицо обвинение в убийстве Габриэля и пригрозил главному смотрителю лечебницы, что тот потеряет свое место, если осмелится поместить меня в свое заведение только лишь по настоянию доктора Смита.

И, конечно же, Саймон добился своего. Он всегда добивается своего, если по-настоящему к чему-то стремится. Я уже знаю, что это так, и мне это очень нравится.

Я часто думала о том, что должен был чувствовать Деверел Смит, когда он стоял там, понимая, что его тщательно продуманный план рухнул в самый последний момент. Ведь если бы он успел запереть меня в Уорстуисле в качестве пациентки, у которой он определил умственное расстройство, потом было бы весьма трудно доказать, что я им никогда не страдала, хотя бы кратковременно.

Саймон привез меня оттуда прямо в Келли Грейндж, где меня ждала Хейгэр, и я прожила там до самых родов. Они наступили немного раньше срока, что не удивительно, но мой сын Габриэль очень быстро оправился и превратился в здорового и крепкого малыша. Мы обожали его — и я, и Хейгэр, и Саймон, думаю, тоже. Но он задался целью воспитать из него настоящего мужчину, поэтому редко проявлял свои чувства к нему по-настоящему. Меня это не смущало, потому что я тоже хотела, чтобы мой сын вырос сильным человеком, который сумеет не дать в обиду ни себя, ни своих близких.

Но до рождения Габриэля произошли кое-какие еще события.

Как сказала его жена, Деверел Смит был человеком, который считал себя выше многих других смертных. По его убеждению, он превосходил большинство окружающих и умом, и изобретательностью, и хитростью. Он не мог допустить мысли о своем поражении или о провале своего замысла. Его съедала обида на весь мир из-за его бесславного рождения и сиротского детства, и он вознамерился «отыграться». Будучи уверен в том, что он — сын сэра Мэттью, притом старший, он считал, что имеет больше прав, чем его законный сын Габриэль, поэтому он, не задумываясь, убрал Габриэля с дороги.

Как это произошло, мы так и не узнали: выманил ли он Габриэля на балкон, или тот вышел туда по своей воле, неизвестно. Но суть в том, что доктор Смит убил его, чтобы открыть путь к наследованию для Люка, за которого он собирался выдать свою дочь, ради того чтобы самому получить возможность жить в Киркландском Веселье. Вселившись туда, он смог бы незаметно стать хозяином всего, потому что он умел находить слабые стороны людей и манипулировать ими по своему усмотрению.

Это была его настоящая страсть — манипулировать людьми, заставляя их подчиняться своей воле. Много позже Рут призналась мне, что он сумел узнать о ее любовной истории, имевшей место после смерти ее мужа. Если бы эта история получила огласку, Рут оказалась бы замешана в очень неприятном скандале. Нет, не то чтобы доктор так прямо и сказал ей, что разоблачит ее тайну, если она откажется ему содействовать. Он всего лишь деликатно намекнул, что она, эта тайна, ему известна и что он рассчитывает на дружбу и поддержку со стороны Рут в обмен на его молчание. Таким образом, она волей-неволей оказалась на его стороне, всегда радушно встречала его в доме и всячески превозносила его перед своими знакомыми.

Вполне может быть, что Деверел Смит нашел свой особый «ключ» и к самому сэру Мэттью. Во всяком случае, он явно мог рассчитывать на поддержку и Рут, и ее отца в деле женитьбы Люка на Дамарис.

Я представляю себе, какую ненависть должен был вызвать у этого человека соперник, оказавшийся сильнее, чем он сам. Конечно же, он ненавидел Саймона, но Саймон из тех людей, кто умеет отвечать ненавистью на ненависть. У него не было и не могло быть жалости к Деверелу Смиту, и тот это знал. Стоя лицом к лицу с Саймоном перед входом в Уорстуисл, он не мог не понять, что проиграл.

В его смерти, как и в жизни, было нечто театральное. Когда Саймон потребовал у смотрителя Уорстуисла экипаж, чтобы отвезти меня в Келли Грейндж (туда он примчался верхом на своей лучшей лошади), и когда карета была нам подана и вместе с нами готова к отъезду, Деверела Смита уже и след простыл.

Как оказалось, он вернулся в своем экипаже в Киркландское Веселье, никем не замеченный вошел в дом, поднялся на балкон восточного крыла — тот единственный балкон, с которого до того не падал и не разбивался насмерть никто из Рокуэллов, — и бросился вниз. Это был его прощальный вызов всем: он как будто хотел доказать то, в чем сам никогда не сомневался, — что он был членом их семьи и что Киркландское Веселье значило для него то же, что и для любого из Рокуэллов, кто родился и вырос в его стенах.

Больше рассказывать особенно нечего. Вдова доктора — миссис Смит, здоровье которой после смерти мужа заметно поправилось, вместе с Дамарис уехала из наших краев. Я слышала впоследствии, что Дамарис сделала в Лондоне блестящую партию. Люк поступил в Оксфорд, наделал там больших долгов и впутался в какую-то скандальную историю с молодой женщиной. Сэр Мэттью охарактеризовал все это как неизбежные издержки «взросления», которыми в свое время грешит и сам. Рут в чем-то изменилась. Ее отношение ко мне потеплело, и, хотя настоящими подругами мы так и не стали, она очень раскаивалась в том, что так легко встала на сторону доктора в его игре против меня — пусть даже и не ведая о его преступных мотивах. Сара, как и была, осталась моим другом. Она радостно сообщила мне как-то раз, что закончила свой гобелен и что изобразила меня не в комнате с решетками на окнах, а в моей собственной спальне в Киркландском Веселье. Она была счастлива, что опасность меня миновала, и ждала рождения моего ребенка чуть ли не с таким же нетерпением, как я сама.

День, когда он родился, был счастливейшим для меня днем, несмотря на тяжелые роды, вызванные всем, что я пережила в предшествующие месяцы. Я люблю вспоминать, как я лежала с младенцем в руках, наслаждаясь состоянием блаженной усталости, знакомым каждой рожавшей женщине, и как разные люди приходили меня навестить, и как потом вдруг у меня в комнате появился Саймон.

Перед этим он уже успел мне рассказать, что он уже задолго до развязки начал подозревать доктора, а после его самоубийства он разыскал вход в подземный коридор со стороны аббатства. В то рождественское утро мы с Мэри-Джейн были очень близки к открытию, и если бы мы отодвинули те камни, которые Мэри-Джейн с досады пнула ногой, мы увидели бы за ними ступени, ведущие в то самое подземелье, где она нашла рясу монаха. Позднее мы узнали, что подземный ход, соединяющий дом с подземными склепами аббатства, был построен одновременно с самим домом. В те неспокойные времена близость к дому такого великолепного укрытия и тайника, как подземелье средневекового аббатства, была слишком большим преимуществом, чтобы им не воспользоваться.

Несколько лет спустя, когда я в очередной раз обследовала подземные коридоры, я напала на нишу в стене, заваленную камнями. Отодвинув несколько камней, я поняла, что нашла могилу Пятницы. Деверел Смит, должно быть, отравил его, а потом спрятал его труп, завалив его камнями. От моего пса остался один лишь скелет.

Я также узнала от Саймона, что он давно понял, что доктор задумал помешать мне благополучно родить, чтобы Люк унаследовал поместье и женился на Дамарис.

— Поэтому, — объяснил он мне, — я и стал делать вид, что ухаживаю за ней. Я хотел выяснить, насколько серьезно ее увлечение Люком, а кроме того, я хотел знать, как поведет себя доктор, если у Люка появится соперник.

— Ну что ж, — сказала я на это, — эта причина не хуже другой.

— Какой другой? — осведомился он.

— А той, что Дамарис — одна из самых красивых женщин, которых мы с вами когда-либо видели.

Он ухмыльнулся с довольным видом, и теперь, когда я его так хорошо знаю, я понимаю, что моя ревность доставила ему гораздо большее удовольствие, чем чары Дамарис.

А когда он стоял у моей кровати и смотрел на моего новорожденного сына, я заметила тень сожаления на его лице и спросила его:

— В чем дело, Саймон?

— Он отличный парень, но у него есть один недостаток.

— Какой?

— Он должен был быть моим сыном.

Это было не что иное, как предложение руки и сердца, и поэтому в тот момент я почувствовала себя такой счастливой, какой не была еще никогда в жизни.

Всю ту весну и все лето мы строили планы нашей дальнейшей жизни. Так как мой сын в один прекрасный день должен был стать владельцем Киркландского Веселья, он должен будет расти как бы между своим будущим домом и Келли Грейндж. Таким образом, два поместья в каком-то смысле превратятся в одно, и в обоих он будет чувствовать себя дома.

Весной наконец вернулся из плавания дядя Дик, и я была счастлива видеть его, потому что всегда была привязана к нему, как к родному отцу, хотя и не знала, что он и есть мой отец. Он вел меня к алтарю в день, когда я венчалась с Саймоном. Это было в Рождество, и идя вместе с Саймоном по проходу к выходу из церкви после венчания, я думала: «Это конец начала».

И еще я думала о том, что готовит нам наша будущая жизнь, и о том, как мы выдержим те бури, которые неизбежны при столкновении таких двух характеров, как наши. Я понимала, что полного спокойствия нам с Саймоном в нашей жизни не видать. Мы оба слишком самостоятельны, слишком упрямы и неуступчивы.

Но все же, когда рука об руку мы вышли на залитый зимним солнцем церковный двор, моя душа пела от счастья. Я знала, что бояться будущего я не должна, потому что мы любим друг друга, а любовь побеждает все страхи.