Тайна "Сиракузского кодекса"

XXXVII

Теплое всевидящее солнце ударило в глаза после прохладной замкнутой библиотеки, которую я оставил в нескольких кварталах позади, пробираясь от дома Томми Вонга к своему пикапу. Лучи царапали мои покрасневшие глаза, как песчинки, поднятые ветром. Они пробивались сквозь щелочки век, как пробивались бы в щели пустого дома, чтобы залечь в пыльных углах между рассохшимися паркетинами и плинтусами; полоски морской пены, сливающиеся и расходящиеся, хрупкие и безвредные, не знающие ни добра ни зла.

Как все раньше было просто.

Ощущение близости урочного часа погнало меня через эти забитые пешеходами кварталы. Суетный людской день шел своим чередом, независимо от вращающейся под ним планеты. Пришло и прошло время обеденного перерыва, принесли почту, мыльная опера затуманила мозги, ей помогла дополнительная реклама и очередной матч, в сумерках, быть может, принесли новый счет, а под конец — два-три убийства.

Осталось не так уж много игроков. Если я обращу на них внимание Бодича, дальше он справится без моей помощи. Но сейчас мне надо было кое-что исправить и на Бодича не оставалось времени. Я был уверен, что Мисси направляется прямиком в пропасть. Хотя она подставила меня под удар, силу которого я только сейчас начинал представлять и тем более признавать; хотя двигавшие ею мотивы, кроме жадности, я постичь не мог, Мисси все-таки оставалась моим другом. Ее бегство было ошибкой, но я был уверен, что она готовится совершить следующую, гораздо большую. Я шел пешком, а Мисси тем временем мчалась прямо в сердце всей аферы. Все участники отбросили предосторожности. Никто уже даже не притворялся, что ведет себя как цивилизованный человек. Из-за «Сиракузского кодекса» и перстня Теодоса начали убивать довольно давно, но сейчас все пошло вразнос. Кто-то прикинул, что у него достаточно прочная крыша, чтобы взять свое и скрыться из города, из страны, а может и из этого полушария прежде, чем власти выйдут на него, а раз так, несколько лишних трупов уже ничего не значили. Они бы и раньше ничего не значили, если бы не закон, управляющий взаимодействием поставщика и клиента. Если ты подписываешь контракт и выполняешь его, если подписанный тобой чек оплачивается, если ты, обещав доставить товар, доставляешь его, закон защищает тебя. Если нет, закон защищает твоего клиента. Но если поставщики и клиенты начинают убивать друг друга, что делать законопослушному гражданину?

Лежать смирно там, где тебя пристрелили.

Солнце освещало улицы, превращая их в мечту риэлтера, чистую, яркую, не тронутую дымкой. С Клемент-стрит можно было рассмотреть причудливые капители на южной башне моста Золотые Ворота: казалось, она встает прямо над крышами следующего квартала, хотя до нее было не меньше двух миль. Родители катили коляски с раскрытыми зонтиками, чтобы защитить нежную кожу своих чад от жестокого солнца. По ветру к западу плыл вместе с полуденным солнцем запах приготовленной с чесноком курятины. Вентилятор на стене химчистки обдавал прохожих удушающим запахом тетрахлорида и горелого полистерола, ядовитыми выбросами сжатого воздуха с пола «комнаты смеха».

Когда я добрался от Тридцать пятой до Анза, шел второй час. Грузовик завелся. Пистолетик Джона Пленти так и лежал под сиденьем. Мне пришло в голову, что выстрел наугад из окна машины имеет приличный шанс задеть кого-нибудь, причастного к «Сиракузскому кодексу», — но это было бы слишком просто. Вместо этого я, подобно парню, которого сбросила лошадь, поехал назад к Тридцать пятой авеню. У Эль-Камино-дель-Мар я свернул вправо по бульвару Линкольна и погнал к Марине.

У меня была всего одна догадка. Потом пусть Бодич попытает счастья. Но сначала я должен поделиться этой догадкой с Мисси.

Я знаю, это звучит глупо. Вы могли подумать, что раз Мисси из тех, с кем никогда не случалось ничего по-настоящему плохого, она принадлежит к людям, с которыми я не могу ладить. Не то чтобы я сочувствую только трагическим неудачникам. Просто люди вроде Мисси почти ничего не принимают всерьез, а то немногое, что принимают, кажется мне странным. Рени видела в людях такого пошиба мишень, кормушку для своего честолюбия, о которых не стоит и думать — по крайней мере, как о людях. Но ведь Рени никому не приносила пользы. Она бы бросила или предала любого, от незнакомца до самого близкого человека: бывшую миссис Ноулс и ковбоя, который ее просто любил, — она делала это, не задумываясь. Единственным исключением в этом долгом ряду, как мне кажется, был Джон Пленти. Возможно, она его любила. Но в ее взаимодействии с Джоном исключение оказалось лишь кратковременной аберрацией. Она использовала его, пока он был полезен, потом бросила. Только в последний момент, в галерее Ренквист, оказавшись в безнадежном положении, она сделала для него исключение. Единственной причиной втягивать Джона в этот момент могло быть только нежелание умирать в одиночестве.

В ту ночь в галерее Рени знала, что за ней следят. Кто бы ни выслеживал ее, он должен был знать, что Рени, хоть краешком, втянула в дело «Кодекса» Джона Пленти. Как раз вовремя для Джона она догадалась, что, попросив его о помощи, только подпишет ему приговор, но не спасется сама. Тот, кто следил за ней, не остановился бы перед тем, чтобы оставить два трупа вместо одного. Если так, уйти с презентации вместе значило всего лишь поплотнее упаковать для него добычу. Вот так. А Джон Пленти, бедолага, ушел в могилу, веря, что Рени хоть напоследок пожелала ему добра.

Из затруднения Рени вывел совершенно незнакомый — по крайней мере, в тот момент — человек. Мое неожиданное появление дало ей немного времени. Достаточно ли? Очевидно, нет.

С точки зрения Рени я был всего лишь удобно подвернувшимся чужаком. Покорным, как пешка, мужчиной. Все прочее, случившееся в ту ночь — отпечатки на теле, в нервах, в памяти, — держалось бы не дольше, чем отпечатки пальцев на алюминии — их стерли бы время и дожди.

Мисси. Ну, это трудно объяснить. Конечно, она отказалась от меня ради шанса в том, что представлялось ей большой игрой. Но она ничем не показала, что готова послать меня на смерть — во всяком случае, до сих пор.

Я же говорю, это трудно объяснить.

Нет, не трудно. Мне казалась, что Мисси вот-вот позволит себя убить. Поэтому, прежде чем звонить Бодичу и показывать ему студию Джона Пленти, в которую, похоже, еще никто не заходил, и объясняться, а потом показывать ему дом Томми Вонга и опять объясняться, я решил попробовать вытащить жирок Мисси из огня. Позже она, возможно, взглянет на это как на кармическую липосакцию и поблагодарит меня.

А гораздо позже, когда все успокоится, мы с Мисси могли бы продать «Кодекс» за шесть-семь миллионов долларов и поделить прибыль.

Понимаете? Это, наверно, и называют просвещенным эгоизмом.

Я остановил машину рядом с конторой начальника порта в Марина-Грин, в последнем квартале Скотт-стрит. Там целых три телефонных будки. Короткий звонок в справочную — и я получил нужный мне адрес. Еще один звонок Бодичу, чтобы ему было чем заняться. Я, как обычно, нарвался на голосовой почтовый ящик, оставил адреса Пленти и Вонга и повесил трубку.

Зеленый «ягуар» стоял у гидранта на северо-восточном углу Альта-плаза, в самом сердце Пасифик-Хайтс, в начале Джексон-стрит и Штайнер-стрит. Машина простояла здесь не больше часа, но за дворником на стороне водителя уже белела квитанция. Штраф за неправильную парковку в Сан-Франциско — двести пятьдесят долларов. Деловые расходы.

Дом на той стороне Джексон-стрит был чертовски большим. Он уходил прямо вверх по отлогому склону холма и распространялся в стороны, проникая во все уголки и впадины, до которых могла дотянуться его сложная архитектура. В нем был гараж на три двери, служебный вход, терраса, заросшая деревьями, бугенвилея, обвивавшая южный портик, фронтоны, башенки, громоотводы, шпалеры, фигурно подстриженные изгороди, кипарисы, искусно завитые штопором, спутниковая тарелка — и притом это явно был дом на одну семью.

Передняя дверь, конечно, служит для парадных визитов, а свои входят с боковых. Только с какой стороны? И в какую дверь на какой стороне? Я чинно прошествовал прямо к передней двери и позвонил в звонок. Когда мне открыли, я приставил рабочий конец стрелкового пистолетика Джона Пленти к ноздре открывшего и заставил его попятиться откуда пришел. Раз остальные не церемонятся, почему я должен?

Я пинком ноги захлопнул за собой дверь. Мы были вдвоем в большом вестибюле из тех, в котором можно разместить пару колясок, восемь-девять плащей, несколько пар резиновых сапог и еще останется место для дедовских ходиков и стойки для зонтов. Однако потряс меня сам швейцар. Пистолет его совершенно не беспокоил. Он держал руки на виду и двигался медленно, спокойный, как огурец, не опасающийся засолки. На нем был вышитый кашемировый жилет, то ли из Гватемалы, то ли из Афганистана: вместо пуговиц ему служили черные акульи зубы. Поверх жилета из кобуры на кожаной сбруе торчала рукоять автоматического пистолета, размером напоминающая булыжник мостовой, вывалившийся у него из-под мышки. На нем были шерстяные штаны и сандалии биркеншток — я не шучу. Усы делали его похожим на Мехер-бабу, только цвет кожи отличался на сто тысяч миль, а усы ничуть не скрывали ножевого шрама, пересекавшего щеку от волос над левым ухом до адамова яблока. Если это был дворецкий, тогда я — Джуниперо Серра.

Тем не менее я обрадовался знакомству. Этот дворецкий мог помериться силами с Джоном Пленти, поджечь машину и втоптать двух ночных бабочек из бара в ковер в доме Вонга.

— Скажи, приятель, — сказал я, тесня его в комнату, — я не твою работу вижу в последнее время по всему городу?

Усатый не ответил. Попадаются такие молчаливые. Я взглянул ему за плечо. В поле зрения никого не было.

Я попробовал еще раз:

— Какого калибра орудие?

Он молча наблюдал за мной. Я наконец столкнулся с профессионалом.

— Стрелял сегодня? Раза три-четыре?

В его черных глазах я видел только свое отражение.

— Где женщина из «ягуара»?

Бледный шрам усатого дернулся словно по собственной воле, как волосок на линзе прожектора. В остальном он остался неподвижен.

— Ты чего ждешь? Прогноза погоды?

Я развернул пистолет рукоятью к полу, так что мушка на стволе расцарапала ему ноздрю изнутри.

Он позволил мне дважды ударить себя между глаз, просто чтобы показать, что ему это нипочем. Потом, когда я размахнулся для третьего удара, он забрал у меня пистолет.

Я знаю, как это вышло. Парень был подвижным и моложе меня на пятнадцать лет — хватит?

Мы поспорили об условиях — чисто для проформы, — и я повредил ему меньше, чем он мне. Примерно так же, как домашняя собака, не говоря уж о волке или койоте, находит в стаде слепую овцу, этот тип, кажется, инстинктивно чувствовал, где у меня на ногах больные места. Обратным движением ноги он пнул меня по пулевой ране на икре — незабываемое ощущение. Остальные части моего тела он тоже хорошо обработал. Когда он со мной закончил, у меня опять кровоточили обе ноги от коленей и ниже. Он сам вышел из поединка с расцарапанной ноздрей и, с сожалением вынужден доложить, с обоими пистолетами.

Усатый прошел хорошую подготовку. Он избил меня, чтобы овладеть положением, но не убил. Я даже не потерял сознания. После столь нежной встречи он добавил еще немножко, чтобы проводить меня в подвал.

Дом стоял на северном склоне Пасифик-Хайтс, поэтому его подвал был не то, что ваш подвал: из него открывался великолепный вид на мост Золотые Ворота, Сосалито, Бельведер, Анджел-айленд, Алькатрас и на длинную полосу солнечного Беркли до самого северного Эль-Серрито в пятнадцати милях от нас. Я едва начал восхищаться видом, как усатый усадил меня в кресло спиной к нему. Кресло было сделано целиком из полированного тика — очень тяжелое, с широкими подлокотниками и прямой спинкой. Усатый опустил на окно шторы, погрузив помещение в темноту. Там и здесь во мраке мерцали огоньки свечей, воздух постепенно наполнялся запахами сырого торфа и лампового масла. Звякнул засов. Скрипнули дверные петли. Послышался шепот, шорох материи, шаги. Запахи и звуки напоминали ризницу перед самым причастием, и отсюда было так же далеко до спасения. Все стены были от пола до потолка скрыты переполненными книжными полками. По всей комнате в беспорядке стояли туго набитые кресла и заваленные кипами книг столы, но настоящий шедевр мебельного искусства высился на устланном ковром возвышении прямо передо мной. Его окутывала накидка, поблескивающая золотыми и серебряными нитями. Раскрашенный резной орел вцепился когтями в два позолоченных шара на его высокой спинке.

«Ну-ну, — подумал я. — Трон в стране демократии».

Усатый резко развернул Мое кресло точно лицом к трону. Шурша материями и благоухая заплесневелой пробкой, двигаясь как балерина, страдающая ревматизмом, перед нами предстала миссис Ренквист.

Я не удивился — это был ее дом. И все же, если бы я знал меньше, то мог не узнать ее.

Герли Ренквист была задрапирована в пурпурные ткани, такие тяжелые и жесткие, что их складки казались вырезанными из камня. Золотые туфельки на ногах, драгоценное ожерелье из множества нитей скрывает полную грудь. Подвески в том же стиле свисали от мочек ушей почти до плеч. С глазами у нее было что-то не так — я быстро понял, что зрачки их сузились в булавочные головки. В противоположность ее бесстрастному лицу, они светились, как два огонька в глубине стереокартины.

Нижняя губа у меня начала распухать вокруг трещины, оставленной усатым, так что мое «Ренквист» прозвучало скорей как «Венкисс». Она игнорировала приветствие и заняла свое место.

Выждав немного, я спросил:

— Вы, вероятно, ждете, что я о чем-нибудь проболтаюсь?

Она медлительно и высокомерно кивнула, признавая мое присутствие.

— Этот усатый может отвезти вас к Койт-Тауэр, — предложил я. — Там, между началом лестницы Филберта и знаком «Парковка запрещена», лежит куча собачьего дерьма. Встаньте на четвереньки и ешьте досы…

Дворецкий съездил меня по голове над ухом рукоятью пистолета, куда тяжелее Джонова 25-го и, если на то пошло, тяжелее, чем пистолет Экстази. В голове послушно отозвался колокольный звон.

Миссис Ренквист свела кончики пальцев под подбородком и рассматривала меня. Может быть, «рассматривала» — не то слово. Она смотрела, как смотрит человек, только что обливший муравейник бензином и бросивший на него горящую спичку: теперь она устроилась полюбоваться, как он горит.

У меня в ушах еще слышался звон, когда она произнесла бесконечно утомленным тоном:

— Что с тобой, Дэнни?

Я тряхнул головой, словно отгоняя мух.

— С чего ты взял, что можешь чем-то заинтересовать нас? Откуда такая уверенность?

Она перевела внимательный взгляд на тыльную сторону ладони и почесала ее, звеня многочисленными браслетами.

— Ты и в самом деле решил, что знаешь нечто, неизвестное нам?

Мой скромный смешок позволил распухшей губе потереться о зубы.

— Напротив, я уверен, что вам известно гораздо больше, чем мне, миссис Ренквист. Я чуть ли не единственный человек в городе, кому почти ничего не известно. Воистину пустой сосуд. Вам никто не говорил, что упоминание о себе во множественном числе первого лица делает вас претенциозной, как Ричард Никсон?

Она расцвела.

— Лесть, Дэнни, поможет тебе еще меньше, чем неумелые попытки притвориться несведущим.

— Вижу, — отозвался я сквозь дурноту и непрекращающийся звон в ушах. — Но куда, собственно, мы стремимся прийти?

— Ну-ну, Дэниел. Мы стремимся прийти не «куда», а «к чему».

Она тяжко вздохнула.

— Нельзя ли обойтись без этих утомительных предисловий? Может быть, сойдемся на том, что ты знаешь, что мы ищем, и где это находится?

Я покачал головой.

— Почему бы и нет? Но какая вам в том польза? Ведь я, как я не устаю объяснять каждому, кто готов слушать — а не готов никто, — не имею и никогда не имел представления, что происходит.

Ее улыбка погасла, и она чуть взмахнула левой рукой. Усатый съездил меня с другой стороны.

Он размахнулся не больше чем на фут, но у меня посыпались из глаз искры, и звон стал вдвое громче.

— Господи, — промямлил я, чувствуя, как стекает по подбородку слюна, — парень хорош. Где вы его взяли?

Она не ответила.

Я спросил:

— Случайно, не в Багдаде?

Она задумчиво нахмурилась.

— Как ты проницателен, Дэнни. Ты почти угадал. В действительности он курд. Конечно, Курдистан и Багдад — разные миры, и все же ты попал почти в яблочко. Может быть, ты бывал в тех местах и знаком с населением?

Несмотря на интонации допроса, фраза прозвучала не вопросом, а светской болтовней за коктейлем. Я не стал отвечать.

Глупо с моей стороны. Она шевельнула рукой. Я получил удар.

— Это был вопрос, — напомнила она.

— Нет, — ответил я, — я никогда не бывал ближе к Курдистану, чем баночка козьего йогурта.

Она улыбнулась:

— Хорошо, что Аттик тебя не понимает. Если бы понял он мог бы ударить тебя… автономно.

Она хихикнула.

— Курды весьма стремятся к автономии.

— Зачем?

— Ты его оскорбляешь.

— Я? Оскорбляю? Аттика? Когда это мухи оскорбляли ослов?

Аттик ударил снова.

Из уха, расположенного ближе к нему, текло не машинное масло, и все же я попытался рассмеяться.

— Ох, боже мой. Миссис Ренквист, вам бы следовало придержать обучение Аттика английскому, пока он кого-нибудь не обидел.

По-видимому, недовольная и этой малостью открывшейся информации, миссис Ренквист с мрачноватым видом откинулась на подушки трона.

— Это ведь был он, не так ли?

— В самом деле, мистер Кестрел, — начала она, — если вы настаиваете…

— Этот шут Аттик…

— Подожди! — приказала она, предотвращая очередной удар.

— …заморочил голову простаку из теленовостей? — Я потряс головой, как отряхивающийся от воды пес. — Черт, не могу вспомнить, как его звали. Но это был не Джеральд. Или Джеральд там тоже был?

Она наблюдала за мной.

Желчь мешала мне говорить.

— Это ведь Аттик по вашему приказу провел фальшивую сделку с Хэйпиком во время войны в Заливе? А не ваш сын?

Герли молчала.

— Я ошибаюсь?

Она извлекла из тени рядом с троном маленький колокольчик.

Я еще не кончил:

— Аттик и Джеральда убил, миссис Ренквист? За то, что он провалил обмен с Рени?

Она стискивала колокольчик обеими руками, прижав пальцем язычок, и смотрела на меня.

— А диктора из «Прогноза прогноза» погоды он убил? Не помню, как ее звали…

— Каррингтон, — спокойно напомнила она. — Кто сказал, что он ее убил?

— Я сказал. Непредвиденная свидетельница? Ему было приказано ее убить или это было автономное решение?

Она выпустила раструб колокольчика и держала его теперь за резную деревянную рукоятку, задумчиво рассматривая меня. Потом она чуть заметно шевельнула кистью, так что колокольчик еле слышно звякнул. Казалось, она решила проверить, насколько тихо он может звонить.

Дверь слева от трона немедля открылась, обнаружив укрытую капюшоном фигуру. Миссис Ренквист томно повела в мою сторону двумя пальчиками. Человек в капюшоне, опустив голову, приблизился. Он него распространялся аромат пачулей.

Неизвестный опустился на колени рядом с креслом и мягко развернул мои руки на подлокотниках ладонями вверх. Я воспротивился. Когда ребро ладони Аттика ударило меня над ухом, человек поднял голову, и я увидел страшные шрамы на лице под капюшоном.

Кровь едва успела свернуться. Из свежей раны в форме круга сочилась сукровица. Покрывающая ее мазь блестела. Скулу и надбровную дугу явно рассекло до кости. Лицо походило на риф, открытый большим отливом.

— Это Тедди, — представила миссис Ренквист. — Тедди недавно жестоко изуродовали.

— Разбитой бутылкой, судя по его виду.

— Да, — задумчиво произнесла миссис Ренквист, — в руках твоего друга. Ты слышишь, Тедди? — добавила она, словно обращалась к ребенку. — Человек с бутылкой любил этого человека в кресле. Они были как братья.

Занятый работой Тедди развернул кратер глазницы в мою сторону. Ужасная улыбка растянула его губы с одной стороны, по уголок с другой по-прежнему отвисал вниз.

— Поражены нервы, — пояснила миссис Ренквист. — Симптомы… неутешительные.

— Ага. Похоже, Джон хорошо прицелился.

Я широко улыбнулся Тедди.

Усмешка Тедди пропала, его лицо дернулось, и он жестоко затянул мне руку ремнем.

— Джон Пленти проявил черную неблагодарность, обокрав нас, — сказала миссис Ренквист. — Когда он был никем, мы вытащили его из этой ужасной коммунальной студии-крольчатника в гавани Охотничьего мыса. Он тайно изучал работу над фигурой, а сам малевал большие бессмысленные абстракции на публику — вот только публики у него не было. Едва взглянув на его наброски фигур, мы назвали его дураком. Он растрачивал свой талант на сюрреализм и экспрессионизм — на так называемую интеллектуальную живопись. Чушь. Мы рискнули предложить ему десять тысяч долларов за портрет — за всю жизнь не видел таких денег. Он закончил картину за месяц. Шедевр. У него сразу появилась собственная студия, деньги в банке, женщины, которых он мог… писать. Под конец он запрашивал семьдесят пять тысяч долларов за портрет.

Она с отвращением фыркнула.

— Если бы не мы, Джон Пленти сейчас рисовал бы пальнем в каком-нибудь приюте для ветеранов.

— И, возможно, был бы жив, — возразил я.

— Это хорошие деньги, — прогремела она, — и из них Джон не больше шести или восьми тысяч платил за одну из твоих несчастных рам.

— Так значит, — сказал я, — Джон удвоил цену на мои рамы за ваш счет.

Она зашипела и умолкла.

Надежно притянув мою руку к подлокотнику посредством двух прочных ремешков, Тедди передвинулся к левой. Ему приходилось держаться так, чтобы не заслонять меня от миссис Ренквист, но, несмотря на это и несмотря на его раны, работал он ловко. Повтори одно и то же много раз, и обязательно научишься.

Миссис Ренквист с презрением проговорила:

— К услугам Джона Пленти были самая известная галерея в городе — галерея Ренквист — деньги в банке и никаких забот. И тут он связался с этой… с этой…

— Бродяжкой? — предположил я. — Помоечницей?

— Помоечницей, — повторила она, словно пробуя слово на вкус. — Мы находим такое определение слишком мягким, однако оно все же приоткрывает вершину айсберга. Джон имел глупость влюбиться в нее, отчего обмануть его стало еще проще. Рени довела его до попытки обмануть нас!

Она вдруг так стиснула колокольчик ладонями, что он придушенно звякнул.

— Нас, свою наставницу, — бормотала она.

Закрепив мне вторую руку, Тедди прошуршал по ковру и исчез в сумраке за троном. Он двигался легко, как полиэтиленовый пакет, гонимый ветром.

— И свою королеву? — спросил я тихо.

Она царственно кивнула.

— Джон Пленти, Рени Ноулс, Томми Вонг — они ослушались свою королеву? — прошептал я так тихо, что не был уверен, расслышит ли она.

Тедди вернулся с двумя хрустальными чашами для пунша и тремя бургундскими полотенцами. Он расстелил полотенца на полу под каждой рукой и на каждое поставил одну из чаш. Третье он постелил мне на колени и заботливо подоткнул концы под бедра.

Взгляд миссис Ренквист еще не вернулся из тех далей, куда она устремила его.

— Они ослушались нас, — просто сказала она.

XXXVIII

Орудием служил изогнутый собачьей лапой инструмент зловещего вида. При отвинчивании одного пинта рукоять расщеплялась надвое, позволяя вставить голубое сменное лезвие, напоминающее обычную двустороннюю бритву. Тедди поигрывал им, словно разминаясь перед игрой в «ножички». Вытянув руку ладонью вниз, он клал инструмент на тыльную сторону, потом резким движением выдергивал руку из-под открытого лезвия и ловил рукоять так, что рука оставалась обращенной ладонью вниз. Не делая паузы, он подкидывал его из-за спины вверх через левое плечо и ловил за рукоять левой рукой. Ошибка неизбежно привела бы к глубокому порезу. Не такому страшному, как раны на лице, но весьма неприятному.

— Ловко, — похвалил я. — Ты словно видишь сквозь струпья.

Гнилые прокуренные зубы Тедди превратили его уродливую усмешку в рентгеновский снимок головы пираньи.

Его доблести были налицо, а вот свои мне еще предстояло проявить.

Тедди извлек короткую отвертку и принялся менять лезвие. Вынув старое, затупившееся и покрытое пятнами крови, он вставил новое, блистающее, как сплав, приготовленный из тысяч африканских фиалок. Использованное лезвие Тедди сбросил в чашу для пунша: оно соскользнуло по одной стороне, с разгона взлетело на противоположную и снова упало на дно, как попавший в ловушку паук.

— Это нож ковровщика, — заметила миссис Ренквист, открывая жестяную коробку сигарет. — Тедди предложил его нашему вниманию. Мы нашли это орудие превосходящим все прочие.

Она выбрала сигарету и повела вдоль нее носом.

— Тедди прежде расстилал ковры.

Тедди поднял на меня взгляд. Пройдет какое-то время, прежде чем его печальные глаза приспособятся к новому уродству.

— Ты порочишь свое ремесло, мальчик, — сурово упрекнул я.

Тедди гневно выпятил челюсть.

Миссис Ренквист улыбнулась поверх сигареты.

— Оно разрезает самые толстые ковры с одного движения, но ковровщики часто по ошибке режут себе ладони или колени. Поэтому они любовно называют этого опасного, по полезного помощника «Кровавая Мери».

Она поднесла кончик сигареты к пламени свечи.

— Не без некоторого трепета, заметим мы: примерно в таком тоне человек может говорить о ручной гремучей змее.

— Думается, столь экзотическая компания могла бы выбрать что-нибудь немного более фетишистское.

— О, мы испытывали самые разнообразные эффекты. У Аттика, например, есть любимый кинжал. Он тебе не показывал?

— Это так называется? Нет, не показывал. Он демонстрировал только свое искусство юби-вадза.

Миссис Ренквист улыбнулась.

— Этот нож традиционно применялся для кастрации овец.

Она поджала губы и втянула в себя излишки дыма, плававшего у ее лица.

— Беда в том… — она задержала дыхание, — что большинство лезвий слишком быстро тупятся при обстругивании человеческой кожи.

При обстругивании. Я это слышал.

Она громко вдохнула.

— Человеческая кожа удивительно прочна. Спроси любого хирурга. Как и бумага. Трудно поверить, что от резки бумаги или кожи лезвие притупляется, но так оно и есть.

Несмотря на удушающий запах пачулей и благовоний, дымок сигареты долетел до меня и я различил в нем смесь табака с так называемым «смоляным героином». Подобно тому как настоящий китаец палочками забрасывает в рот три-четыре порции еды и только потом начинает жевать, миссис Ренквист три или четыре раза резко затянулась от сигареты и вдохнула дым в глубину легких прежде, чем надолго задержать дыхание. При выдохе дыма почти не было.

Тедди затягивал винт в рукояти «Кровавой Мери».

— Трудность в том, — неожиданно продолжила миссис Ренквист, — что нам приходилось то и дело затачивать кинжал. Каждый раз, как возникала потребность в его услугах, нам приходилось терять время на заточку. Аттик настаивал, чтобы нож готовили на месте. Это очень замедляло действие. Правда, в этом была и положительная сторона: вы можете вообразить отрицательное влияние на жертву.

Жертва. Я это слышал.

— Если он или она не были уже в обмороке, понятно. Однако нечего было и думать затачивать нож заранее. Аттик полагает, что, даже бездействуя, особенно в ножнах, лезвие притупляется. Однако заточка — скучный процесс. Он начинал с грубого бруска, используя не смазку, а собственную слюну, и продолжал на тонком, доводя до совершенства и полной готовности.

Мне показалось, что я уловил глубинную аналогию между способами, которыми зарабатывали на жизнь я и Аттик, профессионалы-резчики, однако я придержал язык.

— Постольку, поскольку нашей скромной жертве приходилось созерцать весь процесс, он обладал некоторой внутренней психологической ценностью. Однако мы находили, что он отнимает слишком много времени, и в целом, — она тонко улыбнулась, — неудобен.

Ее улыбка дрогнула и погасла, когда она тяжело ерзнула на троне.

— Мы сошлись на «Кровавой Мери». Замена лезвия достаточно сходна с древним ритуалом заточки, чтобы удовлетворить традиционалиста Аттика. Тедди нравится производить замену: он находит какое-то удовольствие в закручивании винта. В то же время клиенты «Кровавой Мери» до сих пор не жаловались.

Царственная шутка вызвала идиотскую улыбку, на изуродованном лице подданного.

— Вы дадите нам знать, мистер Кестрел, если ощутите малейшее неудобство?

Тедди предъявил свое орудие, подав его Аттику рукоятью вперед на тыльной стороне запястья. Аттик взял рукоять и повернул новое лезвие к тусклому свету, попробовал его пальцем и сбрил несколько волосков на тыльной стороне ладони.

— Миссис Ренквист, — выдавил я, — позвольте сказать.

Так, словно я прервал ход обряда, она выждала мгновенье, прежде чем ответить с легчайшим налетом неудовольствия:

— Да, мистер Кестрел.

— Прежде… чем мы приступим… не хотите ли услышать о перстне?

— О перстне, мистер Кестрел? — переспросила и она склонила голову набок. — О каком перстне?

— Ну конечно о перстне Теодоса.

Я отвел от нее взгляд, чтобы покоситься на Тедди и Аттика. Аттик лезвием срезал крошечный заусенец на большом пальце.

— Гранатовом.

Я снова смотрел на нее.

— Разве не из-за этого перстня все началось?

Она погладила подбородок указательным пальцем.

— Разве, мистер Кестрел?

— А если нет, какого же черта… я хочу сказать, за последнее время было убито много людей. Я предполагал, что…

— Ах-а-ха, — протянула она, грозя мне пальцем.

— Что?

— Людей убивают, когда они не повинуются своей императрице, — словно наставляя ребенка, произнесла она.

— Э… вы моя императрица?

Впервые со времени моего появления на лице миссис Ренквист отразилось явственное неудовольствие. При этом она не смотрела на меня. Казалось, что внезапный сердечный спазм обжег ее изнутри, прервав важное светское мероприятие. Мгновенье, которое пройдет, — должно пройти.

— Мистер Кестрел.

Она сделала паузу, чтобы совладать с раздражением.

— У вас нет перстня, мистер Кестрел. И никогда не было.

Должно быть, ради него и убили Вонга. Эта карта разыграна впустую. Насколько я понял, они избавились и от Мисси. То, что ее машина осталась у гидранта перед домом Герли Ренквист, конечно, ничего не значило. Может быть, она оставила машину у гидранта, чтобы на такси вернуться в город. Возможно, она ходила по магазинам, пока я готовился к смерти. Но если они не собирались вспоминать о Мисси, я не собирался им напоминать. Что мне это даст? Я не видел выхода. «Кодекс» никак нельзя было вводить в игру. Стоило мне заговорить о нем, Дэйва можно считать покойником; Подставить его убийцам представлялось не слишком удачным способом отблагодарить за спасение жизни. Я все равно умру, с «Кодексом» или без, — последняя жертва в длинной череде уничтоженных жизней.

«Ну что ж, — подумал я, надеюсь, Дэйв сообразит, как выжать из находки достаточно солярки, чтобы доплыть на „Рамми нэйшн“ до Мексики».

— Вы знаете, — произнес чей-то голос, — если Дэнни не принимает вас всерьез, это еще не значит, что он хочет умереть.

Вот она и объявилась.

— Йо-хо! — взревел я, заставив Тедди подскочить от неожиданности. — Если веселье годится для «Оскорбления величества», оно сойдет и для Византии. Древние мудаки, выкопанные из могил, смейтесь или плачьте, мы все умрем!..

Аттик прервал мою тираду сокрушительным ударом по макушке, сильнее всех прежних. Разыгрывать сумасшедшего, может быть, стоило перед креолом, но для травоядных в этом действе такой трюк сошел бы за одуванчик.

— Вот видите, — настаивала Мисси, — и к тому же, как вы сами заметили, Дэнни понятия не имеет, что происходит.

— Я блефовала, — тихо сказала миссис Ренквист, — пока ты не помешала.

Стоявшая в той же тени, что окутывала мерзкого Тедди, Мисси тихо, но упрямо возразила:

— Со всем почтением, ваша милость, Дэнни никогда даже не видел перстня.

Ее милость, видимо, не слишком обеспокоилась вмешательством Мисси. Напротив, казалось, они не просто были знакомы, но хорошо знали друг друга.

— И, — добавила Мисси, — поскольку он бесполезен, могу ли я просить вас подарить ему жизнь?

У меня отвисла челюсть. Даже Аттик крякнул. Тедди разочарованно насупился.

— Объяснись, — потребовала миссис Ренквист, не сводя глаз с меня.

Никогда бы не подумал, что Мисси сколько-нибудь способна к раболепству. Однако сейчас она выступила из тени, проявляя его каждым движением. Она, по-видимому, была хорошо знакома с импровизированным тронным залом, однако ступала осторожно, словно по тонкому льду. По предательскому льду Византии. По льду, который не просто трескается под коньками, но весь состоит из предательских трещин.

— Кольцо у Томми Вонга, — сказала Мисси.

Миссис Ренквист не улыбнулась при этих словах. Но кажется, она с удовольствием опровергла их.

— Нет, дитя мое. Не у него.

«Мисси, — чуть не сказал я, — что ты делаешь? Перстень у нее!»

— Вы не говорили с Томми со вчерашнего дня?

Тедди позволил себе сдавленно хмыкнуть.

— Молчание! — прогремела его императрица, поразив каждого из нас.

Тедди незамедлительно пал на колени, склонив голову к ковру в футе от возвышения. Полы его одеяния заметно дрожали.

— Я говорила с Томми со вчерашнего дня, — ровным голосом отвечала миссис Ренквист. — В сущности, как раз этим утром. У него не было… нет… — Она поправилась. — У него уже нет перстня.

Мисси обвела взглядом комнату и вернулась к миссис Ренквист.

— Что случилось с Томми?

Все молчали. Миссис Ренквист почему-то продолжала наблюдать за мной.

Я не знал, что за игру ведет Мисси. Я даже не знал, на какой планете она разыгрывается. И хотя я охотно готов был оправдать Герли Ренквист как невменяемую, мне вспомнилась изощренное коварство, которое часто проявляют безумцы. Однако прежде чем Герли успела прийти к какому-либо опасному выводу, я решился на неожиданное откровение:

— Томми мертв, Мисси.

Мисси вздрогнула, словно пораженная новостью. Прежде чем я успел добавить, что всего два часа назад видел его тело, Аттик отвесил мне громоподобный удар по голове: лучший из всех до сей поры, с такой силой, что у меня хрустнули шейные позвонки, и на полотенце пролилась желчь, стоявшая в горле.

— Какая гадость, — возмутилась миссис Ренквист. — Тедди!

Тедди подскочил и с фамильярной ухмылкой бросился заменять полотенце у меня на коленях. Голова моя наполнилась скрежетом тормозов и брачными криками павлинов. Как я понял, Тедди готов был оскопить меня, но напрасно он так неосторожно приблизился к контуженому ветерану. Я поднял колено и опрокинул его пинком в промежность. Тедди упал на пол, зажав руками мошонку. Он ударился головой об угол помоста, отчего раны на лице открылись и он издал вопль.

Я откашлялся и сплюнул немного желчи в его сторону.

— Это за Джона Пленти, ты, кастрированный осел.

Аттик не успел проломить мне голову, что он, конечно, собирался сделать, как Тедди опомнился. Он поднялся на колени и, взвыв ошпаренным котом, разбил хрустальную чашу о мои колени. Теперь завизжали и миссис Ренквист, и Мисси; и я, должно быть, тоже заорал.

Я зацепил носком одного ботинка затылок Тедди и наступил каблуком другого на рану, как если бы его глазница была тлеющим окурком. Тедди не стал терпеть этого молча. Но, должно быть, миссис Ренквист перекричала его, потому что Аттик, чьи уши были настроены на волну приказов своей госпожи, опустил рукоять пистолета не на мою голову, а на его, и с Тедди можно было попрощаться. Как движение кисти предается волна за волной по двадцати футам веревки, так тяжелый удар погнал стоячую волну через все туловище Тедди. Он вытянулся на ковре во всю длину, пуская носом кровавые пузыри, как перегревшийся на жаре пес.

Вопли Тедди умолкли, и мы все перевели дух.

Кроме Мисси. Она не упустила случая направить свой челн в нужную сторону.

— Если Томми мертв, — сказала она сквозь слезы и стиснутые зубы, — я знаю, где перстень.

Миссис Ренквист, перенацелившая полный отвращения взгляд с Тедди на меня, теперь с задумчивым интересом повернулась к Мисси.

— Говори, милая, — ободрила она с почти приятной снисходительностью. — Мы ждем.

— Вы знаете, где его тело? — нервно спросила Мисси.

Миссис Ренквист глянула на Аттика, который явственно кивнул.

— Да, знаем.

Она подумала еще и перевела взгляд ко мне.

— Или знали.

«Очень мило, Мисси», — подумал я и сказал:

— Вы и сейчас знаете, хотя, — добавил я настолько зловеще, насколько позволяло благоразумие, — инспектор Бодич не замедлит его обнаружить.

Я оглянулся на Мисси.

— Он в любой момент может опознать мертвеца с Семидесятого причала, что приведет его к бригадиру Томми.

Миссис Ренквист взглянула на Мисси:

— Семидесятый причал?

Мисси, как видно застигнутая врасплох, повернулась к ней со словами:

— Нам нельзя терять времени.

Она набрала в грудь воздуха:

— Я прошу о милости.

Ее милость величественно выпрямилась.

— Всего лишь малость, — поспешно добавила Мисси. — Это, в сущности, не более как восстановление справедливости.

Мы все знали, о чем она попросит. Или думали, что знаем. Но миссис Ренквист пожелала, чтобы Мисси произнесла это вслух.

Мисси собралась с духом.

— Я в любом случае скажу вам, где перстень. Вы это знаете. Но Дэнни… — произнесла она и скользнула по мне взглядом из-под ресниц, как школьница, признающая свой провал перед ученическим собранием, и, надо признать, она выглядела убедительно. — Дэнни… близкий друг, в прошлом, как вы знаете, он хорошо послужил нам обеим. Я была очень тесно связана с ним в последнее время. Мы долго обсуждали нынешнее положение. Я могу вас заверить, что он почти ничего не знает. Его привела сюда цепь несчастных случайностей. Если бы Джеральд своей паникой не заставил Рени…

— Мы не произносим имени этого двуличного предателя, — резко прервала ее миссис Ренквист.

Вместо того чтобы заметить, что это звучит, как осколок былого величия, Мисси коротко и покорно кивнула и поспешно вернулась к своей просьбе.

— Да, конечно. Но даже теперь, уверяю вас, он все еще ничего не знает. По нашей же глупости прошу вас, дайте мне закончить — он делал ошибку за ошибкой до самой последней, которую совершил, ввалившись сюда. Почему он должен расплачиваться за наши промахи? Если бы Томми не подослал к нему тех трех придурков…

— Да, — задумчиво согласилась миссис Ренквист. — Они были ничтожествами. Совершенно некомпетентными.

— Согласна, — покорно подтвердила Мисси, — но трудно было решить, что делать, когда Томми на каждом шагу вмешивался…

— Да-да, — нетерпеливо перебила миссис Ренквист.

Заметив, что сигарета погасла, она поднесла кончик к огоньку свечи.

— Ваша милость, — сказала Мисси, словно готовясь к последнему прыжку, — если вы сочтете возможным освободить моего друга, я представлю обычное ручательство за его… поведение.

Обычное ручательство? Я мог бы заодно снизить немного расценки на рамы. Но в кои-то веки я удержал рот на замке.

Комната погрузилась в молчание, пока миссис Ренквист курила. Потом голосом огорченной матери она обратилась ко мне:

— Дэниел, ты понимаешь, что Мелисса ручается за твою жизнь своей собственной? Ты понимаешь, что ты в свою очередь должен поручиться за нее своей? Ты понимаешь, что это взаимное поручительство являет собой не менее как венчание кровью?

Я, должно быть, замялся. Безусловно, у меня в горле стоял вкус крови. В конечном счете, однако, я отозвался с таким почтением, словно обращался к самой Гере. А что еще мне оставалось? Не отказываться же от бедняжки?

— Понимаю, — произнес я самым торжественным тоном.

Ренквист трижды коротко затянулась и откинулась на троне.

— Решено, — глухо произнесла она, не выпустив и струйки дыма.

После новой паузы, в продолжение которой, как я догадывался, она балансировала на самой грани сознания, она деликатно ткнула наполовину выкуренной сигаретой в устье пепельницы, изображавшей беззвучно рычащую химеру.

— А теперь, дитя мое, — она вернула потухший окурок в жестяную коробку, — где перстень?

Мисси заговорила самым нейтральным тоном, какого я никогда от нее не слышал, словно повторяя наизусть неприятный урок.

— Джеральд сговаривался не с Рени, а с Томми. Если бы любого из них поймали или серьезно скомпрометировали, если бы любой из них оказался не в состоянии надежно скрыть перстень, он должен был…

Мисси запнулась. Ее бесстрастие дало трещину.

— Он должен был… понимаете… проглотить кольцо.

Молчание, полное и непроницаемое, наполнило комнату.

— Томми еще тренировался.

Молчание.

— Глотал — возвращал, глотал — возвращал, глотал…

Молчание.

Мисси совсем тихо добавила:

— Теперь вы знаете где.

Миссис Ренквист взглянула на Аттика. Его глаза, два отверстия в обсидиановую пустыню, не выдали ничего.

На меня никто не смотрел. К чему? Я, как обычно, понятия не имел, о чем они говорят.

— Действительно, — задумчиво заговорила миссис Ренквист, — у Томми был довольно странный вид, когда Аттик его… допрашивал. Но, милочка, мы думали, она сговорилась с этой тварью.

— Джеральд…

Миссис Ренквист метнула на Мисси свирепый взгляд, но та упрямо вздернула подбородок и договорила:

— Джеральд участвовал в договоре, но перстня у него никогда не было. А значит, не было и у Рени. Томми, как вы знаете, хотел получить только «Кодекс». Но он никогда не упускал из виду перстня.

При всем внимании, какое уделяла убийству Джеральда Ренквиста его мать, Мисси с тем же успехом могла бы обсуждать магнитную индукцию в фургонах, развозящих гамбургеры. Женщина осталась совершенно равнодушной. Мать Джеральда Ренквиста не желала думать ни о чем, кроме перстня Теодоса.

— Он как зачарованный следил за «Кровавой Мери», — сказала она в задумчивости. — Мы заметили, но не придали этому значения. Когда мы довольно шумно вошли, он держал стакан вина. Для вина было слишком рано, даже для белого. Мы не удивились…

«Чему тут удивляться», — думал я, рассматривая собственное запястье. Оно было бледным, веснушчатым, его пересекали три морщины на сгибе ладони, и сквозь кожу проглядывали главная и две меньшие вены, идущие параллельно ей. Представьте, что вы летите в Бербанк жаркой осенней ночью. За огнями шоссе, за мерцанием пригородных кварталов, ограниченных линией берега, все в огне: он мерцает под испускаемым им же дымом, как провал в ад. Кто не засмотрится на него? Это конец света, и от него нельзя оторвать взгляд.

Вот так же Томми засмотрелся, не отрывая взгляда, на скользящее по его запястью лезвие, сдерживая рвоту, которая выбросила бы перстень прямо в руки его врагов. Если так, подобная твердость ставила Томми Вонга наравне с величайшими рыцарями стяжания.

Словно прочитав мои мысли, миссис Ренквист задумчиво заметила:

— Довольно крутой тип, не так ли?

После короткого молчания она объявила:

— Нам придется отправиться туда, чтобы проверить лично.

— Ох, — робко предложила Мисси, — а нельзя ли нам остаться здесь и посмотреть телевизор?

Миссис Ренквист не услышала ее.

— Машину!

Молча, двумя быстрыми взмахами «Кровавой Мери», Аттик освободил меня и любезно помог переступить через темную массу валявшегося в беспамятстве Тедди. Осколки разбитой чаши для пунша хрустели под ногами.

Я не большой специалист в таких вещах, но машина, безупречный «бентли», выглядела новенькой, с иголочки. Кажется, как раз такие стоят четверть миллиона долларов? Аттик снял с крючка в гараже почтенного вида твидовый жакет. Жакет с хлястиком, кожаными пуговицами и заплатами на локтях делал его похожим на тех любезных джентльменов, которые в бальных залах отелей осаждают застенчивых вдовушек. Покрой жакета позволял скрыть под мышкой двенадцатизарядный израильский пистолет.

Мисси сидела сзади с миссис Ренквист, я впереди, рядом с Аттиком. Мы по Штайнер спустились с северного склона Пасифик-Хайтс к Ломбард-стрит. Проехали мимо галереи, но миссис Ренквист на нее даже не взглянула. Аттик свернул на Дойл-драйв и выехал на Парк-Президио. Машина шла совершенно беззвучно. День был прекрасен. Насыщенный вечерний свет элегантно просачивался сквозь ветви эвкалиптов на Президио, и капот «бентли» пестрел перебегающими пятнами, как сон эпилептика. После пропитанной пачулями темноты камеры смерти свежий воздух был очень приятен. Подавлять порыв выпрыгнуть из машины мне пришлось, только когда Аттик снизил скорость до сорока.

— Я бы выбрал другую дорогу, — поддразнил я его, когда он свернул на запад с Калифорниа-стрит. — С Дойла на Президио можно было выбраться к площади. А оттуда свернуть либо на север, мимо памятника Штаруссу и мимо площади, или на юг через стоянку и обратно в объезд Дойл. В любом случае ты бы проскочил вдоль набережной Бэйкер на Линкольн и выбрался бы прямо на Двадцать пятую авеню к Эль-Кампно-дель-Мар. За всю дорогу тебе попалось бы не больше трех светофоров. Соображаешь?

Аттик, естественно, не услышал меня. Он молчал всю дорогу, а к дому Томми Вонга мы добрались довольно быстро. Вилла выглядела так же, как несколько часов назад. Круговой объезд был пуст. В парке ни единого листочка не на своем месте. И, поднявшись по ступеням, мы обнаружили входную дверь распахнутой по-прежнему.

Значит, Бодич еще не прослушал сообщений.

Расстегнув пуговицы жакета, Аттик вошел внутрь, оставив нас ждать на крыльце. Пара зябликов продолжала свою беседу, перебравшись с колпака трубы на провода, тянувшиеся вдоль участка. Еще целую минуту день был прекрасен.

Появился Аттик, чтобы пригласить нас войти.

Он передвинул Экстази к стене у двери столовой. Экстази уже окоченел и не мог расслабленно улечься в новой позиции. Креола, который не загораживал дорогу, Аттик оставил лежать у подножия лестницы. В прихожей было так тихо, что слышалось жужжание мух.

Мисси застряла в дверях библиотеки.

— Нельзя ли мне не смотреть? Я…

Кажется, Мисси лучше было бы этого не говорить, и сердце мое пропустило удар. Но в своем стремлении к цели миссис Ренквист совершенно упустила из виду тот факт, что Мисси не могла знать, какое ужасное зрелище ожидает ее за дверью, и твердо взяла ее под руку.

— Храбрись, дитя мое.

Томми Вонг все так же был привязан к креслу и все так же мертв. Губы у него немного натянулись, так что улыбка обнаруживала десны. Обескровленная кожа приобрела цвет сырого цемента. Глаза в щелках полуопущенных век блестели как живые. Прическа оставалась безупречной, волосок к волоску.

Аттик не стал тянуть время. Он вытащил «Кровавую Мери», освободил запястья мертвеца, разрезал красный пояс и перекатил труп на пол. Только применение грубой силы, сопровождавшееся странными звуками вроде тех, какие можно слышать в притихшем зале кинотеатра, позволило ему распрямить тело на полу лицом вверх.

— Ваша милость, — пробормотала Мисси, беспомощно причмокнув губами, — по-моему, я…

— Тише, дорогая, — сказала миссис Ренквист. — Мы сейчас все узнаем.

Каждый согласился бы, что «Кровавая Мери» в руках Аттика была по-настоящему острой. Она вскрыла Томми Вонга в два движения, от лобка до грудины и от аппендикса до селезенки, скользнув по стенкам брюшины с такой легкостью, словно они были не прочнее тонкой рубахи; как будто перед Аттиком лежал не труп Томми Вонга, а счет за свет.

Крови уже почти не было. И все равно Мисси начала мелко-мелко глотать воздух.

Аттик запустил одну руку в живот Томми Вонга, засмотревшись на миг, словно в задумчивости, на кимоно над камином.

Мисси застонала.

Аттик крякнул и вынул руку, украшенную теперь блестящими колечками популярного сухого завтрака. Мисси упала на колени рядом с мусорным ведерком, уже наполовину заполненным кровью Вонга, и ее шумно стошнило.

Аттик вытер трофей о рубашку Вонга и предъявил своей госпоже. Миссис Ренквист надела узкие очки для чтения, чтобы рассмотреть его как следует.

— Господи милосердный, — одобрительно сказала она, — наконец-то перстень Теодоса.

XXXIX

— Что хорошо с драгоценностями, это что женщина может пронести их через любую таможню почти беспрепятственно, — улыбнулась Мисси, с довольным видом поправляя волосы. — Особенно если она красива.

Мы брели по Двадцать пятой авеню к Джири-стрит, где был шанс поймать такси.

— Третий раз пешком по той же улице, — проворчал я. — Пора мне обзавестись шортами и шагомером на икре.

Нас окружали нормальные люди, занятые вечерними хлопотами. Парочки катили коляски к бакалейным магазинам; собаки волокли своих хозяев в парк; парень, сбросивший галстук на руку, торопливо обогнал нас, держа портфель в одной руке и букет — в другой.

— Если, конечно, это не Звезда Индии, — добавила Мисси.

— Угу, — равнодушно отозвался я, — Звезда Индии.

Меня, по правде сказать, не интересовал разговор. Последний раз мне удалось вздремнуть больше часа, когда я висел под Семидесятым причалом. Кровь просочилась сквозь джинсы ниже обоих коленей, одно ухо кровоточило, в обоих звенело, и головная боль была достойна Раскольникова. Где-то, я не заметил когда, у меня треснул зуб. Все же я был жив, что представлялось немалым достижением. Вечер был хорош. Последние лучи солнца пронизывали прибрежный туман почти горизонтально. Казалось, их можно пощупать, и они окутывали мир своей независимой чистотой.

Независимой…

Я лениво скользил ладонью по самшитовой изгороди.

— Как выглядит перстень Теодоса в сравнении с действительно большими камнями?

— Скромно. Зато его никто никогда не видел, так что он — легенда.

Мы пошли дальше в задумчивом молчании. Следующие слова Мисси вывели меня из рассеянности на перекрестке, подхода к которому я не запомнил. Какая-то машина остановилась в нескольких дюймах от перехода. Водитель, поймав мой взгляд, покачал головой.

— Герли давно за ним гонялась, — говорила Мисси.

— Может быть, она его заслужила.

— Помоги боже, тому, кто думает иначе.

— Не думаю, чтобы таких много осталось.

— О, — возразила Мисси, — всегда кто-нибудь да найдется.

— Да уж, достаточно одного психа с манией величия и пары горилл, чтобы затеять войну.

— Что такое мания величия? Напомни, пожалуйста.

— Психоз с иллюзией богатства, власти, превосходства. Если ей удается внушить эти иллюзии другим людям, она становится императрицей. В ином случае — социопатом.

— Ты изучил предмет, — оценила Мисси.

— Кроме того, она может страдать манией приобретения грандиозного. Перстень Теодоса — грандиозен?

— Когда станет известно о событиях в Сан-Франциско, его сочтут грандиозным.

— Я бы сказал, это произойдет скорее рано, чем поздно.

Она взглянула на меня:

— А кто расскажет?

Я остановился.

— Бодич, Мисси. Помнишь инспектора Бодича? Он работает в отделе убийств департамента полиции и не собирается уходить. Очень вероятно, именно с ним мы с тобой встретимся в ближайшее время. Когда пресса начнет задавать вопросы по поводу череды убийств, поразившей в последнее время высшее общество Сан-Франциско, ему придется что-то объяснять. Вот это и будет грандиозно.

— Я о нем позабыла.

— Охотно верю. Но Бодич-то о тебе не забывал.

Появилось такси, и мы с Мисси махнули ему. Шофер притормозил, хорошенько рассмотрел нас и унесся прочь.

— Я запомню его номер, — объявила Мисси.

— Может, он торопится писать стихи.

— Будь у меня мой сотовый…

Хорошая мысль. Мы могли бы, в ожидании такси, заказать себе пиццу.

Она щелкнула пальцами.

— А когда пиццу доставили бы, мы бы угнали их машину.

— Четверо из пяти ученых отказываются ими пользоваться.

— Пиццами?

— Сотовыми телефонами.

— Как можно быть такими отсталыми?

— Телефон здесь, — я постучал себя по виску. — Спутник там, — я ткнул пальцем в небо. — Если микроволны плавят сыр на пицце, подумай, что они сделают с твоими мозгами.

— Сотовые телефоны — величайшее изобретение со времен корсетных лифчиков, — упрямо настаивала Мисси. — Они не могут причинять нам вред.

На моем пальце, стучавшем по виску, осталась кровь.

— Я присмотрю, чтобы твой похоронили вместе с тобой.

— Не смешно.

— Прежде к мизинцу похороненных слишком поспешно привязывали колокольчик. Считай это прогрессом.

— А это уже не просто не смешно.

Я вытер кровь о джинсы.

— Мисси, что тебя гложет? Когда-то смерть тебя смешила.

Она неподдельно изумилась:

— Я потеряла миллионную сделку, а ты спрашиваешь, что меня гложет?

— Мисси, — спокойно сказал я. — Тебе не нужен миллион долларов.

— Как мало ты знаешь.

— Я много знаю. Ты получаешь деньги с восьми сторон, всегда при деньгах и всегда будешь. Что для тебя вшивый миллион долларов?

Она пожевала губу.

— Я никогда ничем не занималась, знаешь ли. Ничем существенным, я хочу сказать.

Это была чистая правда, но я промолчал.

— Конечно, я путешествовала. Заседала в музейных комиссиях. Ела устрицы с государственными деятелями и макароны с оперными дивами. Я переспала со всеми по-настоящему интересными миллиардерами на обоих побережьях…

— И вышла замуж за трех-четырех из них. Такова твоя жизнь. Привыкай. И оставь остальных в покое.

— Я к ней не привыкну, — обиженно сказала она. — Не желаю. Я восемнадцать лет гоняюсь за этой покупкой и не собираюсь терять ее теперь.

— Мисси, ты с ума сошла? Нам повезло, что живыми выбрались. Между прочим, когда перестанешь себя жалеть, можешь объяснить, как это тебе удалось вырвать нас целыми из когтей Герли. Этот тип с ножом для ковров — не шутка. И еще одно. Я не желаю слушать, как жизнь проходит мимо тебя, будто какое-нибудь такси. Мимо меня сейчас прошла смерть, а не жизнь.

Мисси задумалась.

— Это, кажется, Джон Леннон сказал, что смерть — это пересадка из одного такси в другое?

— Иди процитируй это его левому ботинку.

— Не дури.

— Говори за себя.

— Я только за себя и говорю. Слушай, — сказал я, начиная горячиться, — лично я очень рад снова оказаться на мостовой, пусть даже не в такси, и намерен здесь и оставаться. Что бы ты ни надумала, на меня не рассчитывай. Конец. Нет меня. Исключен. Капут. Давай дойдем до Джири, или до Клемент, или куда там еще, поймаем такси, автобус или рикшу, и ты отправляйся своей дорогой, а я — домой. Я собираюсь обеспечить ванну для своей грязи, алоэ вера для ран, ибупрофен для спины, лед для головы и виски для души. Потом я отправлюсь к «Чудаку Джо» и съем самый толстый бифштекс по-нью-йоркски, какой там найдется, прямо руками. И кстати… — я похлопал себя по карманам, — у тебя деньги есть?

— Меньше, чем я собираюсь получить, — сказала она, наблюдая за мной.

— Вот и хорошо. Потому что у меня… Ты это о чем?

— Я рада слышать, что ты выходишь из дела, Дэнни.

— А ты нет? Тебе еще мало дерьма? Хочешь посмотреть, как потрошат еще одного пария, пока ты блюешь в мусорное ведерко, полное крови? Давай-давай. Хватай первое попавшееся такси и вперед, к новым преступлениям. А я домой и пешком доберусь.

— Это будет не так-то просто, Дэнни.

— Значит, увидишь, как я доберусь с трудом. Доползу до Фолсом-стрит на четвереньках, если придется.

Она по-прежнему не сводила с меня глаз.

— Что? Что будет не так-то просто? — беспокойно спросил я.

— Ты мне должен, — спокойно сказала она.

— Должен? Что должен?

— Одну услугу.

— Я должен тебе услугу?

К этому времени мы вышли на следующий перекресток. Солнечный свет пересекал его с запада на восток и омывал хирургически подтянутую кожу Мисси светящейся эмульсией. Она устала, и усталость проявила возраст. Ее обычная косметика — слишком густая, слишком тщательно наложенная, в ребяческой надежде справиться с разъедающим голодом времени, подобно тени такси, падающего на ее красивое личико, — тем голодом, которого она боялась более всего на свете, боялась так, что сумела поверить, что деньги помогут ей уклониться от него, — эта косметика отсутствовала. Дорогостоящая косметическая хирургия громко заявляла о себе во всевидящем солнечном свете. Но в ее голосе не слышалось усталости.

— Дэниел Кестрел, какая у тебя короткая память! Не ты ли всего два часа назад был привязан к креслу, и твоя кровь готова была пролиться в чаши для пунша, как дешевый бренди?

— Как дешевый бренди? — я моргнул. — Мисси, я не слыхал от тебя столь красочных и оригинальных сравнений с тех пор, как твой первый муж попался на оргии с…

— Не пытайся уклониться от темы, — огрызнулась она. — Заступилась я за тебя или не заступилась?

— А как ты думаешь, какого черта я вообще нарывался? Я явился в дом Ренквистов, чтобы спасти твою задницу.

Я ткнул ее пальцем в плечо.

— Твою, твою, твою!

— Спасибо конечно. Но когда ты оказался в том кресле, твои рыцарские побуждения можно стало рассматривать как спорные, не так ли?

— Спорные? — воскликнул я, брызнув слюной. — Мои рыцарские побуждения, как ты выражаешься, коренились единственно в моей глубокой личной заботе о твоей несчастной, белой, аристократической заднице!

Невесть откуда возникшая пожилая женщина покачала зонтиком перед моим носом.

— Когда вы, бездомные, поймете, что для вас непозволительно так ссориться между собой? Вам надо держаться вместе. К тому же вы очень милая пара.

Мисси собрала свое увядающее достоинство и произнесла:

— Бездомные? Мадам, вам следовало бы знать, что я владею пятью домами на трех континентах.

Женщина перевела взгляд от Мисси на меня.

— О, боже, — сказала она.

— Я о ней позабочусь, — заверил я женщину, взяв Мисси под руку. — Она с приближением зимы теряет рассудок. Боится холодов. У вас не найдется немного мелочи?

— Помните, — сказала женщина, вручая мне двадцатку, — вам надо держаться друг за друга.

— Сан-Франциско! — с гордостью объявил я, глядя вслед порывисто зашагавшей прочь женщине. — Какой черт позаботится о нас, если мы не позаботимся друг о друге?

— Вот именно, — согласилась Мисси, потянувшись за двадцаткой, но я оказался проворнее и прикарманил ее.

Она стряхнула мою руку.

— Я спасла тебе жизнь — да или нет?

Я сдался.

— Совершенно верно, Мисси. Да, ты спасла мне жизнь. Навечно в долгу перед тобой. Без твоего вмешательства я стал бы жертвой. Хочешь, я буду носить твой ранец в школу?

— Нет, — мгновенно отозвалась она, — я хочу получить от тебя «Сиракузский кодекс».

Я, онемев, уставился на нее.

— Тогда мы будем квиты, — сладко добавила она. — И твоя благодетельница права, нам не следует так ссориться. Мы и не будем. Потому что после того как ты отдашь мне «Кодекс», мы больше никогда не увидимся.

— Квиты, — сказал я, — и конец.

— Конец. Нет меня. Исключена. Капут.

— Но… ведь мы останемся друзьями?

Она от души улыбнулась мне.

— Наверняка.

XL

Через полквартала я спросил, откуда она узнала.

— Просто, — сказала Мисси. — Ты не упоминал о нем с того дня, как впервые о нем услышал.

— С тех пор, как Бодич прокрутил нам лекцию Мэйсл?

— Правильно.

— Ты, конечно, все это уже знала.

— И я, конечно, не переставала об этом говорить.

— Но ты знала гораздо больше. Ты знала, например, что Рени Ноулс и ее милость Ренквист сговорились заполучить и перстень Теодоса, и «Сиракузский кодекс».

Она покачала головой.

— Рени работала на Томми. Я работала на Герли.

— Работала?

Она кивнула:

— В прошедшем времени.

— О, — скептически протянул я, — так ты тоже покойница?

— Герли нужен был только перстень, Дэнни. Она зашла слишком далеко, но теперь она его получила. Многие умерли, в том числе ее сын. Герли, кстати, воспринимает это как своего рода историческую неизбежность, и когда речь идет о том, чтобы купить прошлое, она готова на любую цену. А теперь Герли будет счастлива со своим давно утерянным перстнем и покинет город прежде, чем твой друг Бодич до нее доберется.

— Давно утерянный перстень…

— Хочешь разобраться, Дэнни? Не взывай к разуму. Вспомни историю Феодоры. Тебе не обязательно читать все о ней написанное? Хотя я уверена, что ты, пока оттаивал, назубок вызубрил этот предмет.

— Да, — улыбнулся я, — теплая ванна истории.

— Так вот, хватит и краткого обозрения Гиббона. Все, что сделала Герли Ренквист, можно найти у него — с точки зрения Герли, понятно. Всякого, кто стоял на пути Феодоры, нарушившего верность ей, совершившего ошибку, Феодора судила одинаково. Так же поступала и Герли. Вот и вся потребная тебе логика. И еще надо приспособить точку зрения на трофей к взглядам Римской империи. Стоило сыну Феодоры показаться ей на глаза, она убила его. Что толку, если мальчишке удалось выиграть пару дней? А Джеральд в семидесятых отправился в Стэнфорд и с тех пор жил полной жизнью. Только потом Герли убила его. Но для нее это, в сущности, то же самое.

— Но зачем? Какой империи он угрожал?

— Сделай небольшую скидку на колесо жизни и мутации истории, а? Он угрожал наследию прошлой жизни Герли. «Кодекс» для нее был лишь дополнением. Герли нет до него дела. Он — только средство получить перстень, который представляет истинную синекдоху ее души — или что-то в этом роде. «Кодекс» — лишь один из многих апокрифов ее жизни, не более и не менее родственный ее действительной карьере, чем первое издание Гиббона. Или Прокопия, если на то пошло. Попросту ее архив. Она легко уступила бы Джеральду «Кодекс». Но как только он протянул руку за перстнем, он предал свою мать. Она, конечно, узнала очень скоро. Вообще-то она объявила, что ход истории и ее астролог предупредили ее заранее.

— Но у Джеральда никогда не было перстня.

Мисси покачала головой.

— Едва ли это вина Джеральда, и нельзя сказать, что он не сделал все, что мог. В сущности, Герли обвинила того, кого следовало, по ошибке. А по-настоящему Джеральд предавал ее еще больше, чем она думала. И не только он ее предавал.

— Похоже на то, что одна Герли никого не предавала.

— А знаешь, так и есть. Возьми, к примеру, Рени. Как только она получила от Герли «Кодекс», она и не думала отдавать его — как ты знаешь, — сладким голосом добавила она.

— Погоди минуту: Герли хотела обменять «Кодекс»… через Рени… через Томми… на перстень… через… Джеральда?

— Молодец, Дэнни. Так и было. Два более или менее непричастных подручных должны были встретиться при самых невинных обстоятельствах — на презентации Джона Пленти.

— Невинных? — недоверчиво переспросил я.

— Непричастных? — недоверчиво повторила она и рассмеялась: — Совершили бы обмен, и делу конец. Но Томми совершенно не доверял Герли, и был прав.

— Он знал, что ей уже случалось убивать?

Она отмахнулась.

— У нее был «Кодекс», и это лишило Томми хладнокровия.

— А Томми получил перстень законным путем?

Она опять отмахнулась.

— Он за него заплатил, если ты об этом.

— Я не об этом.

Мисси нетерпеливо дернула плечом.

— Так что, черт возьми, стряслось? Что пошло не так?

— Томми вообще не следовало иметь дело с Герли — это в первую очередь. Он мог бы кое-чему научиться на истории той пары из Милл-Вэлли. Никому не удавалось иметь дело с Герли и Аттиком.

— Казалось бы, это вполне очевидно? Почему же он ввязался в сделку?

— Герли знала, что перстень у него, и угрожала утечкой сведений. Если бы мир узнал, что перстень у Томми, мир мог бы отнять его.

— Но ведь он мог угрожать ей тем же?

— У него не хватило бы безрассудства пойти на такое. Он знал, что стоит сделать шаг по этому пути, и все пропало.

— Пат по-мексикански?

— Не совсем. Герли предупредила Томми, что если он испортит ей дело с перстнем, Аттик непременно его убьет. Слово в слово так и сказала, самым любезным тоном за очень роскошным обедом.

Я оторвал взгляд от приближающегося перекрестка и скользнул им по крышам машин к профилю Мисси.

— Ты там была. Обедала с ними.

Она не встретилась со мной взглядом.

— Была.

Одна из таинственных нитей, привязывавших меня к Мисси, тихо распалась.

— Что было дальше?

— Томми запаниковал и снова нанял тех трех тупиц в жалкой попытке защититься от Герли. Позднее она перешла в жалкую попытку заставить тебя отдать «Кодекс».

— Которого у меня и не было, — вставил я.

— Еще не было, — поправила она.

Я нахмурился:

— Снова нанял?

Этим вопросом она пренебрегла.

— Так что произошло в галерее?

— Трудно сказать. Скорее всего Рени, входя, заметила Аттика. Так или иначе, она учуяла неладное. — Мисси улыбнулась. Не так уж она была пьяна, знаешь ли.

— Просто хотела жить, — тихо сказал я.

Мисси резко поправила меня:

— Просто хотела жить с «Сиракузским кодексом».

— И ничего не вышло, да?

— Да. Во всяком случае, у Джеральда были свои соображения о том, что происходит. Но, видишь ли, мы думаем…

— Мы?

— Мы думали, — поправилась она, — что Джеральд с Рени сговорились вдвоем слинять и с перстнем, и с «Кодексом». Только все пошло не так.

Я мрачно кивнул.

— Не так.

— Джеральд в ту ночь явился к Томми за перстнем. Томми уперся. Он не доверял Герли, и Джеральд не смог уговорить его довериться ей хоть на один вечер.

— А Рени тем временем получила «Кодекс» на Джексон-стрит?

Мисси кивнула.

— Джеральду пришлось показаться на презентации с пустыми руками, и он был готов отослать Рени с «Кодексом» обратно к Герли. Но ее что-то спугнуло до того, как она переговорила с Джеральдом.

— Ты сказала, она заметила Аттика.

— Ладно, может быть, заметила Аттика. Ты знаешь, что он в ту ночь работал на кухне?

У меня, должно быть, отвисла челюсть. Мисси улыбнулась.

— Белая куртка и брюки. Словом, Рени приняла пару порций спиртного, чтобы убить время.

— Может, она принимала спиртное, чтобы успокоить нервы, — ведь она уже вставила палку в колесо, спрятав машину.

— Это, я полагаю, была обычная предосторожность, хотя она и привела к катастрофе. Во всяком случае, и без того непрочная связь между ней и Джеральдом полностью распалась, как только она поняла, что перстня у него нет. Джеральд с перепугу все-таки выманил у нее ключи. Он надеялся, что Томми, получив «Кодекс», отдаст перстень, что ему можно доверять.

— И загнал Рени в угол.

— Да, выхода у нее не было. Она не могла отдать «Кодекс» и вернуться к Герли с пустыми руками. Скорей всего ей нельзя было возвращаться даже с «Кодексом», но без перстня. А по-настоящему, ей и Джеральду больше всего хотелось вырваться из города с тем и другим.

— Какая милая картинка. И тогда она обзавелась эскортом а расхлебывать кашу оставила Джеральда.

— Да, — кивнула Мисси, — так все и подумали. Но была одна проблема.

— Неужели? — поразился я. — Проблема? Например в том, что «Кодекс» был в машине, а ключи у Джеральда?

Мисси пренебрежительно усмехнулась.

— Ты не думаешь, что дома у нее могли быть запасные.

— А-a, — протянул я, — у меня дома запасных нет.

— Ты вспоминаешь, — сладко заговорила Мисси, — как в кухне Рени неожиданно залпом выпила бокал шампанского?

Я нахмурился.

— Или это было шардонне?

Я медленно кивнул. Может, даже разинул рот. Так или иначе, это был совершенно дурацкий кивок.

Мисси осторожно продолжала:

— Об этом бокале, разумеется, было доложено. Услышав доклад, Герли решила…

— Она решила, что Рени проглотила перстень, — закончил я.

— Переубедить ее было невозможно. С этой минуты судьба Рени была решена.

— Дьявольщина. Она перстня и в руках не держала.

Мисси пожала плечами:

— Правильное решение по ошибочной причине.

— Но ведь, — возмутился я, — это Томми…

— О, — небрежно согласилась Мисси, — Томми очень страдал из-за столь неудачного оборота дела.

— Не сомневаюсь, — с горечью вставил я. — Ведь «Кодекса» он так и не получил.

— «Кодекса» он так и не получил. Джеральд судорожно пытался разобраться с задачкой об автомобильных ключах. Очень вероятно, что твое вмешательство, в дополнение к отступничеству Томми, полностью выбило его из колеи. Ему полагалось опустить перстень в сумочку Рени, пока она будет доставать ключи. Если бы он не вытребовал у нее ключей, то вполне мог бы остаться в живых, и Рени тоже. Но ключи он забрал. Поэтому Герли считала, что обмен произведен, и Рени ведёт нечестную игру.

— Джеральд хоть знал, где стоит машина Рени?

— Это ничего не меняло.

— Аттик проследил за Рени, как ему было приказано…

Мисси кивнула.

— И, поскольку она не отдала перстня…

Мисси молчала.

Я покачал головой:

— А почему он не убил меня?

— Из скромности.

Я расхохотался ей в лицо.

— Вскоре после того он настиг Джеральда. Скромно, разумеется.

Мисси нетерпеливо повела рукой. Не придирайся к словам, говорил этот жест.

— Инспектор Бодич перехватил тебя до того, как Герли успела спустить на тебя Аттика, Дэнни. Ты был на волосок от смерти. К тому времени, как ты добрался домой из полицейского участка, Герли успела более или менее разобраться в том, что произошло, и понять твою очаровательную наивность.

— Джеральда тоже застали с пустыми руками, — вел свое я, — или лучше сказать, что он работал на пустой желудок?

— Voila.[21]

Я покачал головой.

— Что за чертова каша.

До Клемент-стрит, где мы наверняка раздобыли бы средство передвижения, оставалось всего несколько домов.

— А что Джектор? Судя по его виду, он способен лгать, обманывать, красть и даже убивать, лишь бы добыть, что ему хочется.

Она скользнула по мне взглядом и отвела глаза.

— Он стремился произвести на тебя такое впечатление.

— Это ты его?..

— Я пыталась защитить тебя, Дэнни. Понимаешь, Герли хотела сразу избавиться от тебя.

— Избавиться?

— Но я сказала: нет, Герли, Дэнни толковый парень. Давай немножко собьем его со следа, так чтобы он не вышел на нас. Может, с него и будет толк. И смотри, что получилось! — Она улыбнулась. — Я горжусь тобой, Дэнни.

— Джектор вообще не был в деле?

— Вообще-то был, но только до прошлого года. Когда он увидел, какой жестокий оборот приобретает дело, он вышел из игры. Как Кевин Карнес. Умники. Или, — добавила она, — трусы. Так или иначе, Мэнни был вне игры.

— Я полагаю, «трусость» зависит от точки зрения, — ядовито заметил я.

Мисси поморщилась.

— Томми Вонга это не обескуражило.

— Случай Вонга говорит сам за себя, — горько заметил я. — При прочих равных и без особых обстоятельств, ты бы предпочла умереть от перерезанных вен или быть выпотрошенной?

Мисси откровенно призналась:

— Я вообще не собираюсь умирать.

XLI

Впереди уже виднелась Калифорния-стрит, казавшаяся, как ни странно, пустынной. Я не возражал. У меня еще была куча вопросов.

— Все это было повторением фиаско в Милл-Вэлли?

— В том смысле, что Томми так жаждал получить «Кодекс», что готов был променять его на перстень — да. Для того он и посетил Мойру Каррингтон в Милл-Вэлли. Ты помнишь, как она увлекалась драгоценностями?

Я кивнул и вдруг сообразил:

— Постой-ка! Перстень был у Мойры Каррингтон?

— Я объясняю все в обратном порядке. Не торопи меня, — она выдала мне улыбочку. — Верно, она жадно собирала драгоценности. Но не вслепую.

— С Томми кто-нибудь был? Чтобы… э-э… вести машину и все такое?

— С Томми был Джеральд. Вел машину и все такое.

— Боже всемогущий. И все они казались такими милыми людьми.

— Они были милыми людьми. Когда Томми с Джеральдом навещали мисс Каррингтон в Милл-Вэлли, Хэйпик еще только должен был возвратиться из Ирака. Это не значит, что Мойра не хотела оставить перстень у себя. И она намеревалась его сохранить. Но Томми с Джеральдом переубедили ее. Когда она заупрямилась, они высвистали того креола с его придурочными дружками.

— Тогда-то он и нанял их в первый раз, — догадался я.

— Но Мойра Каррингтон не походила на Дэнни Кестрела, и даже на Рени Ноулс.

Мисси любовно пожала мне локоть.

— Этим шестеркам стоило только…

— Шестеркам… — громко повторил я.

И неожиданно понял, что ошибался, считая арго из полицейских боевиков, на котором говорила Мисси, наигрышем.

— Им стоило только войти в ее гостиную, и они, считай, договорились. Томми сделал вполне разумное предложение — вернуть ей потраченные деньги и добавить столько же сверху — всего двадцать тысяч. Мойра так перепугалась, что ей пришлось объяснять это дважды. Как только она осознала, какое щедрое предложение делает Томми, она отправилась за перстнем. С благодарностью! И знаешь что?

— Ну… что?

— Хэйпик ничего об этом не узнал.

— Шутишь?

Она ему не рассказала. И очень жаль. На ее опыте он мог бы понять, как следует себя вести. Флирт с черным рынком вполне мог погубить ее карьеру, не говоря уж о жизни. Едва избавившись от этих пятерых чудаков, Мойра Каррингтон закаялась иметь дело с контрабандой драгоценностей и никому ни словечком не проговорилась о мимолетном приключении, Готова поспорить, она не могла спокойно спать… — Мисси остановилась. — С другой стороны, Хэйпик… Дэнни. — задумчиво спросила она, — можно мне сменить местоимение?

Я остановился рядом с ней.

— Прошу прощения?

— Да, — решилась она. — Ты этого заслужил.

Она взяла меня под руку и заговорила, не глядя в глаза. Я ощутил на языке вкус ужаса. У него был вкус крови.

— Мы использовали Каррингтон так же, как использовали Хэнпика, — сказала Мисси.

Это был вкус не ужаса — неизбежности.

— Она поселилась в шикарном отеле в Лондоне и дожидалась там Хэйпика из Багдада. Она попалась на фокус с разорившейся наследницей как рыбка на крючок.

— Фокус? Мисси…

— Не перебивай. Я, знаешь ли, хорошо сыграла роль.

Я остановил ее, чтобы уточнить:

— Разорившейся наследницы?

— Безупречно.

— Не сомневаюсь.

— Идем. — Она потянула меня за руку. — Я выехала из этого лондонского отеля, получив десять тысяч долларов — всю наличность, какая нашлась при Мойре, — и рукопожатие. Я обещала вернуть ей пятнадцать тысяч — это пятьдесят процентов роста — в течение года. В залог Мойра получила перстень Теодоса.

— Где, черт побери, ты его взяла? — взорвался я. — Она знала, что это такое?

— Притворялась, что не знает, — широко улыбнулась Мисси. — Она, конечно, собиралась меня ободрать.

— Ты хочешь сказать, что вы обоих поймали на одну приманку?

Мисси с готовностью кивнула. Она с трудом сдерживала смех.

— Тебе не кажется чуточку странным, я уж не говорю совпадением, что два таких лоха — Каррингтон и Хэйпик — оказались в одном гнездышке? Ты не подумала, что они могут оказаться полицейскими, или подставами, или слишком тупыми, чтобы их использовать?..

— Совсем наоборот, дорогой. Я считала, что два лоха, как ты изящно выразился, в одном гнезде — самое обыкновенное дело в мире. Взгляни на Кевина и меня. Взгляни на Герли с Джеральдом. Что касается тупости… — Ее жест объял целый мир, — алчность затмевает все. — Она наконец рассмеялась вслух. — Даже жадность.

— Ладно, — ошеломленно кивнул я, — ладно. Но зачем столько ухищрений?

— Попросту Томми и Джектор были такими «горячими», что светились в темноте. Они годами гонялись по всей Европе в надежде вместе провести какую-нибудь сделку. Например, все операции Рени с антиквариатом просто прикрывали погоню Томми за «Кодексом». Не пойми меня ложно. Погоня Кевина за сувенирами, Джектора — за шедеврами, Рени — за старьем и Томми — за книгами — все это было в рамках закона. А вот предприятие «Кодекс — перстень» было аферой с фальшивыми наводками, сомнительными связями и огромными расходами. Создавались и распадались союзы. Мы ссорились, мирились, бросали дело, брали отпуск и возвращались. Мы разорялись и уходили на год, два, три. Наводки таяли как дым. В общем, все мы были слишком пижонистыми, доверчивыми, наивными — даже честными, — не говоря уж о внутренней борьбе, непрофессионализме и ненадежном финансировании. О том, кто мы такие, знали многие, кому не следовало знать, и я сейчас говорю не о властях. И все-таки Томми с Джектором умудрились выйти на перстень где-то в Европе. Это случилось через год после смерти парня, убитого при контакте со мной и Кевином в Париже. Я случайно оказалась тогда в Лондоне. Я всей душой готова была помогать, но не собиралась позволить себя арестовать за такую глупость, как необъявленная в таможенной декларации краденая драгоценность. Помнишь, я рассказывала тебе, как Томми положил перстень мне на ладонь? Это правда, только я не сказала, где это произошло. А случилось это в Лондоне.

В глазах Мисси светились воспоминания.

— Мы знали, что окажемся в относительной безопасности, если сумеем доставить его в Соединенные Штаты. На родной земле уже можно было бы разбираться с мелочами вроде права собственности.

Она ухмыльнулась.

— У нас была идиотская идея разделить его на доли, как какой-нибудь кондоминиум на Мауи.

Саркастический смешок.

— Месяц его поносит Томми, потом я, потом Мэнни…

— Только по дому, — вставил я, — в ванной и тому подобное.

— Дэнни, какой ты вредина! Мы получили в свои руки и перстень, и «Кодекс», — коротко сообщила она. — Но перстень находился в Англии, в стране, которая серьезно относится к таможенным правилам, а «Кодекс» — в Ираке, где ни с того ни с сего началась война.

— Как же вы выкрутились? — спросил я, стараясь не переигрывать, изображая жадный интерес.

— Справились на отлично, спасибо. Но под конец… Это вроде политической географии, задумчиво проговорила она. — Герли с Джеральдом поймали «Кодекс» в Ираке, а Томми с Джектором и со мной поймали перстень в Англии, и вдруг на месте одной коалиции возникли две. Как будто между нами вырос горный хребет…

— Вам пришлось заново определяться с опытом, погодой, правом собственности — словом, с разделом урожая.

— Верно, — улыбнулась она, — мы поспорили из-за урожая. Между тем эта Каррингтон, хоть и сходила с ума по своему дружку, по не забыла попросить своего агента по рекламе встретить ее в Хитроу с парой репортеров, чтобы мелькнуть на Си-эн-эн.

— У журналистов есть агенты по рекламе?

Мисси покачала головой.

— Джектор оказался в это время по ту сторону Канала — покупал лошадь в Дювилье. К тому времени они с Томми всерьез обдумывали возможность протащить перстень в Штаты, запихнув его сзади в какого-нибудь миллионодолларового жеребчика…

— Мисси, — прервал я, — твоя мифомания перевешивает мое легковерие.

Она и глазом не моргнула.

— Однако всем известно, что управление по борьбе с наркотиками просвечивает импортируемых животных рентгеном, доводя их до рака. И все равно мы с Томми уже готовы были рискнуть переправить перстень из Харвича в Дювилье. Но в это время Джектор столкнулся с кем-то, кто упомянул о страсти мисс Каррингтон к драгоценностям. Мэнни в баре ипподрома увидел по телевизору, как она выходит из самолета в Лондоне, и понял, что способ найден. Подумай об этом, Дэнни.

— О, я думаю!

Мисси явно наслаждалась воспоминаниями.

— Я перехватила ее в отеле, а дальше было просто. В результате глобальные средства массовой информации поймали для нас обоих зайцев. Представляешь? Было очень забавно. Если нам хотелось выяснить, где они в данный момент, стоило только включить телевизор!

Она расхохоталась. Я никогда не слышал, чтобы она так смеялась: от всей души и… по-разбойничьи.

— Конечно, — добавила она, — когда дошло до переговоров в Милл-Вэлли, один из наших журналистиков отказался понять неизбежную логику эндшпиля.

— Эндшпиля… Да… И тогда вы… поправили его.

Она сказала:

— Пришлось пойти на некоторые ухищрения.

— Ограбление, поджог, убийство…

— Хэйпик сам напросился.

— Действительно, ухищрения.

— Займись этим Томми, все могло бы кончиться иначе. Наверняка кончилось бы иначе. Он просто не мог заставить себя спустить курок.

— Или попросить кого-то сделать это за него.

— Именно так.

— А вот просто немножко обработать кого-нибудь…

Она пожала плечами.

— Несложная работенка, — с горечью подытожил я.

Мисси не дрогнула.

— Каррингтон навлекла на себя Немезиду в лице Томми, и дело выгорело. Хэйпик, увы, навлек на себя Герли. Но все-таки он сам виноват. Что касается молодой Каррингтон, она случайно оказалась рядом, когда партнер ее дружка явился с деловым визитом. Похоже на руку судьбы… С другой стороны, прошло много времени, пока кто-то догадался, что именно было украдено, из-за чего их убили, и кто это сделал. А о перстне никто и не вспомнил. Какие тебе еще ухищрения?

— Ты права. Я, видно, теряю должную перспективу. А ты уверена, что они действительно не способны оказались узреть свет? Была ли необходимость заходить так далеко?

Мисси прокашлялась.

— Герли считала ниже своего достоинства объясняться. Так или иначе, Джектор услышал об этом — все об этом услышали, — и тогда он бросил карты. Но знаешь что?

— Что?

— Тогда-то Джеральд и решил, что его мать свихнулась.

Мы ждали зеленого света. Один из тех мотороллеров, которые в точности подражают звуку циркулярной пилы, вынырнул из-за угла и продолжил путь на запад, по Калифорниа — единственный колесный экипаж на всей улице.

— Давай сообразим, Мисси. Ты лично гонялась за «Кодексом» или перстнем Теодоса… с каких пор? С замужества с Кевином Карнесом?

Она кивнула.

Меня осенило:

— Кевин не потому ли от тебя ушел?..

— Это я от него ушла, — твердо поправила она.

— Разумеется. Пусть будет так. И сколько народу умерло с тех пор, как ты заинтересовалась этим делом?

— Девять человек, — не задумываясь ответила она, — с тех пор как я заинтересовалась.

— Это считая неизвестного парижского связника?

— Ладно, — пожала плечами Мисси. — Десять.

— А теперь, когда ты наложила свои холодные ручонки на «Кодекс», что ты собираешься с ним делать? Куда направишься? Кто или что помешает убить и тебя тоже?

— Очень просто, Дэнни. Я не собираюсь хранить его у себя. Я его продам за жирный кусок. Как только он уйдет у меня из рук, я буду вне опасности.

— А тебя не беспокоит Ее Милость и ее орудие, Аттик?

— Совсем наоборот. Пока мы с тобой разговариваем, они вынуждены бежать от полиции и прочих представителей власти в Аргентину или еще дальше. А для меня, старушки, вполне безопасно будет провести полгодика в Альбукерке или в Тоскане.

— Ах ты, старушка! Такая простенькая. Такая невинная. Такая неприметная. Собираешься поменять «ягуар» на «бьюик»?

— Конечно нет. Достаточно будет его перекрасить. Ты всегда склонен преувеличивать, Дэнни.

— Бодич далеко не глуп, Мисси. Он выйдет на след.

Впервые за пять кварталов Мисси встретила мой взгляд.

— Каким образом Бодич выйдет на след?

Я пожал плечами.

— ДНК из рвоты в мусорном ведерке Томми Вонга?

Она деликатно усмехнулась.

— Он может выйти на след только в одном случае, Дэнни, — если ты ему проговоришься. А если ты проговоришься, он быстро выяснит, что «Кодекс» прошел и через твои руки. Как тебе кажется, ему это понравится? А тебе?

Я поджал губы.

— Слава богу, — сказала Мисси. — Такси!

И она шагнула на дорогу прямо перед носом машины.

Чтобы не задавить ее, водитель вдавил педаль тормоза и такси со скрежетом остановилось, выпустив ядовитые дымки из-под колес. Таксист высунулся из окна и сказал:

— Я обычно чокнутых не вожу, черт их побери.

— Мой друг и вправду поврежден в уме, — сказала Мисси, открывая заднюю дверцу, — но он вредит только самому себе: читает стихи и все такое. Залезай, — ласково позвала она.

— Да? — таксист ударил по флажку. — Я пишу стихи.

— На Клэй и Скотт, — сказала Мисси.

Я мог бы привести имена нескольких поэтов, чтобы прощупать глубину его познаний, но Мисси предостерегающе опустила ладонь мне на плечо, и поездка продолжалась в молчании.

Таксист развернулся на сто восемьдесят градусов и поехал на восток по Калифорниа до Давизадеро, по которой повернул на север. Сгустившиеся за время пути сумерки заставили его включить фары. Он повернул на восток по Клэй и остановился через квартал на перекрестке со Скотт.

— Дай ему свою двадцатку, — велела Мисси. — Сдачу, пожалуйста, — добавила она, когда я протянул деньги через спинку кресла.

Я вышел и размял ноги — упражнение не из приятных: они походили на не совсем застывшую карамель. И на вид тоже.

Мы направились пешком через холм в парке Альта Плаза, пересекая его по диагонали к северо-восточному углу, где ждал нас у гидранта на Штайнер «ягуар» Мисси.

— Можно вопрос?

— Конечно.

— Кажется, мы собираемся пересесть в твой привлекающий все взоры автомобиль. Зачем?

— У меня деньги и кредитка спрятаны под зеркальцем над пассажирским сиденьем. В багажнике компьютер с факсом и электронной почтой, не говоря уже о базе данных на высшее общество, сотовый телефон и предусмотрительно собранное портмоне.

— О!

Южная часть Альта Плаза круто поднималась перед нами. Террасу у самой вершины холма занимали два теннисных корта и игровая площадка. С гребня над ними виден был почта весь залив Сан-Франциско. Далеко в море садилось солнце. Нежные тона сумерек над редкими окрашенными в цвет мандарина облачками переливались от василькового голубого до ультамаринового фиолетового. В самой светлой полоске голубизны появилась молодая луна в сопровождении Венеры. Из середины бухты подмигивал вращающийся фонарь Алькатраса: пять раз в минуту. Красивое было место для обдумывания преступления. Мы посидели на скамье у телефонной будки, перевели дыхание. Воздух уже заметно остыл. Наступил час ужина, и в жилых кварталах вокруг уличное движение почти прекратилось. Частная школа на той стороне Скотт была темпа и пустынна. Под нами лежал в полной темноте огромный дом Герли Ренквист.

— Ни огонька, — заметил я.

— Ее давно нет, — отозвалась Мисси.

— Тогда к чему предосторожности?

Она посмотрела на меня в темноте.

— До сих пор я нас вела, нет?

Я не нашел, что возразить.

— Дэнни?

— Что?

— Ты собираешься выполнить наш договор?

— Если пожелаешь.

Я кивнул на телефонную будку.

— Не лучше ли позвонить Бодичу?

Она пропустила мое предложение мимо ушей.

— Ты обещал.

Она погладила меня по щеке — кажется, с нежностью, хотя двух- или трехдневная щетина обдирала ей ладонь.

— Квиты?

Я кивнул.

— Ты меня больше не увидишь — тихо сказала она.

Я не знал, что ответить. Мисси занимала все больше места в моей жизни с того дня, когда я впервые увидел ее, — не помню уж, как давно. Может быть, я только теперь осознал, что принимал как должное, что она всегда будет где-то рядом, что ее шуточки будут веселить меня в старости, даже если я больше не буду видеться с ней, даже если буду встречать ее имя только в колонках светской хроники. Что бы ни было у меня на душе, я стоял смирно, пока она целовала меня не совсем по-сестрински, но все же довольно целомудренно. Это был поцелуй от Мисси — женщины, которую я никогда не понимал. Быть может, в этом и крылось ее очарование.

Мисси не потрудилась даже снять три счета на двести пятьдесят долларов, трепетавших под стрелкой дворника. Мотор «ягуара» звучал так тихо, что трудно было понять, завелся он или нет. Машина была послушна желаниям Мисси и снова, в последний раз, перенесла нас через город.

Лодочная гавань была пустынна. Фары «ягуара» высветили мачты, лежавшие поперек козел, кили вытащенных на берег лодок, груды такелажа и запасного леса, ржавый пятидесятипятигалонный бочонок, переполненный старыми масляными канистрами и пустыми пивными бутылками. Мисси остановила машину под вывеской и вышла наружу. Пешком мы пробирались среди теней, пока, обогнув гигантскую шину портового крана, не нашли Дэйва на том самом месте, где я его оставил. Пара прожекторов, прикрытых жестяными щитками, заливали светом железный верстак, где забрызганный краской проигрыватель, стоя среди инструментов, тихо наигрывал джаз. Рядом с пачкой «Кэмэла» и газовой зажигалкой дожидалась своей очереди банка пива «Олимпия».

Он не услышал наших шагов. Годы, проведенные в моторном отсеке, притупили его слух; к тому же он весь ушел в работу, заканчивая собирать насос форсунки. Чехол торчал в тисках под странным углом, сверкал свежей красной краской и новенькими деталями.

Дэйв обернулся за алленовской отверткой с Т-образной рукояткой, лежавшей в ящике, полном таких же отверток, и заметил нас сквозь линзы очков для чтения. Он, конечно, видел и в каком я состоянии, и кто у меня в компании. Однако, достав отвертку, он вставил ее в шлиц головки болта.

— Добрый вечер, — небрежно пробормотал он. — Прогуливаетесь?

За протокой, под фонарями далекого дока, корму госпитальною судна затянуло облако пара из шланга под высоким давлением. Электрический визг компрессора долетал к нам над водой. У одного из прожекторов над верстаком билась ночная бабочка.

— Дэйв, — сказал я, — пора вернуть «Сиракузский кодекс».

XLII

Мы на ялике добрались до «Рамми нэйшн» и завели ее. На двухсот пятидесяти оборотах в минуту одышливый дизель звучал как копер на муравьиной ферме. Впрочем, суденышко решительно снялось с якоря и далеко обогнуло буйки, окружавшие его затонувшего брата. Мисси уселась в шезлонг в рубке только тогда, когда ее замучил насморк. Расчихалась она от запаха плесени, доносившегося снизу из люка. Дэйв любезно вручил ей свою бутылку. Мисси, глотнув рома, зачихала вдвое сильней.

Дэйв рассмеялся и протянул ей замасленную ветошь.

— О, господи, — ахнула Мисси, но все же деликатно высморкалась в нее.

У Дэйва блестели глаза. Выход в море, хотя бы всего на пару миль через бухту, превратил его в добродушного ворчуна. Далеко огибавшая понтонную стену доков «Рамми нэйшн» выглядела щепкой на фоне индустриального величия стальных лесов, порталов кранов, галогенных фонарей, кабелей и протекающих паропроводов.

— Зыбь поднимается, — сказал Дэйв, прищурившись в темноту. — Через денек-другой, пожалуй, нюхнем зимы.

Он повернул штурвал, сворачивая через блестящую рябь к обманчиво спокойной полосе бухты. Зыбь легонько ударила кораблик в скулу и опустила в провал между волнами. Банка с аэрозольным эфиром скатилась по трем ступеням трапа, присоединившись к другим предметам, поудобней устраивавшимся в трюме. Немного соленой воды плеснуло на палубу. Она растеклась по сторонам рубки и с удивительной энергией устремилась к корме. Мисси взвизгнула и поджала ноги. Мы карабкались по зыби под журчание воды в шпигатах.

Через двадцать минут, примерно в миле на юго-восток от сухого дока, Дэйв перевел «Рамми нэйшн» на холостой ход, пустив ее дрейфовать вдоль раскачивающихся буев, обозначивших фарватер. Когда-то на них были нанесены номера, но краска давно слиняла от коррозии.

Дэйв извлек шестифутовый багор из тянувшегося на буксире ялика и зацепил им якорную цепь буя, разворачивая судно. Потом он пошарил шестом под буем, зацепил петлю желтого нейлонового шнура и вытянул его на борт над лебедкой шлюпбалки. Намотав три оборота шнура на барабан лебедки, он подсоединил соленоид, подвинув его носком кроссовки. Электромотор взвыл, шнур потянулся через шлюпбалку, наматываясь на ворот и стекая в хромированный кузов у основания шлюпбалки. Протянувшийся над палубой конец разрисовал ее петушиным хвостом соленых капель.

Дэйв самодовольно бормотал себе под нос, радуясь четкой работе механического хаоса, заполнявшего его жизнь. Эффективное разоружение сигнализации «БМВ», методичная реставрация антикварного насоса форсунки, безупречная работа лебедки все это облегчало короткие часы сна, выпадающие алкоголику, и бодрило его по утрам.

Мисси вздрогнула и обхватила себя руками, защищаясь от морской прохлады.

Я стянул со спинки шезлонга растрепанный фланелевый жакет, набросил ей на плечи, и она рассеянно поблагодарила. Глаза ее светились в темноте. Она зачарованно уставилась на поверхность воды, в которой исчезал, в центре темных расходившихся кругов, желтый шнур. Дэйв притормозил лебедку, одной рукой подтягивая шнур, стекающий в кузов, другой — уходящий за борт конец, пока шнур не натянулся под тяжестью чего-то, уже не лежащего на дне. Поднимающаяся краболовка подталкивала воду над собой к поверхности.

— Я все гадаю, Мисси: ты его хоть раз видела?

Она ответила машинально:

— Да. Видела, когда… — и замолчала.

— Ты видела его в Милл-Вэлли, — тихо сказал я.

Она не отрывала взгляда от шнура.

— Мы заключили договор, Дэнни.

Прежде я, наверно, мягко пожурил бы ее. Но я не находил в себе мягкости. Меня тошнило. Мы были на борту суденышка, раскачивавшегося на волне, пропахшего плесенью, соляркой и тухлой рыбой. Здесь всякого затошнило бы. Но если бы на конце лески повисла острозубая склизкая тварь со светящимися отростками и ятаганами плавников, я не ощутил бы в себе большего трепета. Я знал, что с этой ночи никогда не увижу Мисси; но теперь я не мог понять, зачем мне вообще понадобилось с ней встречаться.

Краболовка поднялась над водой, и лебедка встала. Дэйв выждал, пока большая часть морской воды не вытечет сквозь решетчатое дно обратно в бухту, потом ловко развернул шлюпбалку, ослабив натяжение шнура, и опустил груз на палубу.

Коснувшись палубы, он звякнул. Мисси подскочила, прозрачный парок ее дыхания светлел на темном фоне рубки.

— Что это?

— Цепь, — сказал Дэйв, — чтобы она не осталась на плаву.

Он склонился над ловушкой, распустил два-три неописуемых узла в ее устье, которое на сей раз преградило дорогу обычной добыче. А чтобы помешать двуногим хищникам шарить в ловушке, Дэйв не стал обозначать тайник отдельным буем.

Из-под откинутой сети ловушки показались пять или шесть слоев прочных черных полиэтиленовых пакетов для мусора, запечатанных клейкой лентой. Дэйв вытянул из ножен на поясе свой рыбацкий нож и аккуратно, слой за слоем, вскрыл упаковку. Глядя на клинок, я испытывал странное чувство, вспоминая последнее виденное мной вскрытие.

— Чтобы скрыть «Кодекс», — сказал я, — мы использовали способ с его же страниц.

— Пожалуйста, расскажи, — пробормотала Мисси, равнодушная ко всему, кроме действий Дэйва.

— Я и рассказываю. Дэйв затопил твое сокровище уже после того, как я с ним расстался. Так же как Али скрывался в месте, неизвестном Теодосу. Похоже, верно? Али хранил перстень, пока мальчик навещал мать, как ты помнишь…

— Помню, — ответила Мисси с явным безразличием.

Дэйв разрезал последний мешок. От его содержимого отскочил лучик света.

Я пожал плечами:

— Приходится разыгрывать те карты, что тебе сдали.

Дэйв воткнул нож в деревянную палубу и оставил дрожать в ней.

— Кха, — хохотнул он и поднял коробку.

Стерженек вакуумного клапана моментально запутался в сетке краболовки, и Дэйв придержал коробку над палубой, пока я распутывал его. Когда я снова поднялся, Дэйв передал мне коробку. Я перевернул ее так, чтобы, переданная Мисси, она оказалась лицевой стороной вверх.

— Получай, дорогая.

Фланелевый жакет упал на палубу, когда она приняла коробку. С минуту Мисси близоруко всматривалась внутрь, на верхний лист, смутно различимый под полупрозрачной крышкой, несмотря на плохое освещение. Потом она снова опустилась в кресло, словно обессилев, и прижала коробку к груди, как младенца.

— «Сиракузский кодекс», — прошептала она.

«Рамми нэйшн» звонко ударилась о буй. Дэйв взялся за багор, чтобы оттолкнуть его от борта.

— Куда теперь?

— Пусть Мисси решает.

Она ласкала пластиковую коробку. Губы ее шевелились, словно повторяя строки текста. Возможно, она знала «Кодекс» наизусть. Дизель кашлял тридцать раз в минуту. Дэйв интересовался, насколько можно снизить ход, не заглушив двигатель.

— Так куда, Мисси? Как насчет Джек-Лондон-сквер? — спросил я и махнул рукой через залив. — Поймаешь такси до оклендского аэропорта.

Она резко вскинула голову, словно не ожидала увидеть нас здесь, но не ответила. Кажется, вопрос поставил ее в тупик: она ничего больше не хотела, кроме как упиваться и дальше своим триумфом.

— Никогда не думал, что увижу, как Мисси Джеймс не хватает слов, — сказал я. — Хочешь вернуться к своей машине?

Она растеряно кивнула и тихо сказала:

— Да. Отвезите меня к машине.

Дэйв положил багор у стены рубки, ногой включил передачу и крутанул штурвал. Убогая посудина дрогнула, задребезжала и начала разворачиваться. Ялик тянулся за нами, как жеребенок за матерью. Буйки фарватера стали уплывать назад и скоро исчезли в темноте.

Как бы ни шумело на ходу маленькое суденышко, молчание среди его пассажиров можно было пощупать руками. Мисси то и дело бросала короткие взгляды на береговую линию Сан-Франциско, на Южную бухту, на огни Окленда. Мы с Дэйвом смотрели вперед, погрузившись каждый в свои мысли.

Вскоре мы уже огибали сухой док, держа курс между его понтонной стеной и затопленным «Полосатозадым окунем». Дэйв указал на громаду госпитального судна. За добрую сотню ярдов его корма, казалось, нависает прямо над нами.

— Не хотелось бы мне, чтобы какое-нибудь бревнышко из Бирмы вывалилось из клюза, когда они станут чистить якорный отсек, кха-кха-кха. Расплющит краболова в лепешку.

Оставив клюзы и иные опасности позади, мы направились прямо к лодочной гавани.

— Давай прямо к причалу, — предложил я.

Дэйв кивнул. Он мог бы бросить якорь и отплыть на ялике обратно, пока я провожаю Мисси, или подождать меня.

В любом случае мы с ним потом выпили бы все, до чего могли дотянуться, празднуя избавление от этой проклятой коробки и фанатиков, гоняющихся за ней.

— Не забывай каждые пять тысяч миль заезжать к друзьям на насосную станцию, — напомнил я Мисси, пока Дэйв переводил передачу в нейтральное положение. — Нельзя допустить, чтобы туда проникли посторонние атомы, несущие разложение.

Она не улыбнулась и не ответила. Даже головы не повернула. Она созерцала причал, словно это была тектоническая плита, столкновение с которой произойдет геологическую эпоху спустя.

Нос поравнялся с первой сваей. Дэйв вышел из рубки и ловко набросил петлю каната на тумбу, вделанную в угол причала. Другой конец уже был закреплен на корме «Рамми нэйшн». Маленькое судно по инерции подтягивалось к берегу. Канат выбрал слабину и начал потрескивать от натяжения.

— Ты уже не здесь, да? — тихо спросил я.

Будь я уличным приставалой, пытающимся снять ее на автобусной остановке, Мисси не могла бы игнорировать меня более демонстративно. Я больше не был нужен. Все же, прежде чем осторожно поставить ногу на планширь, чтобы сойти на причал, она сказала:

— До свидания, Дэнни.

Они поджидали нас в тени и показались только теперь, почти точно рассчитав время. Корма была пришвартована, нос почти на месте. Пройдя вперед, Дэйв остановился и наклонился за багром, лежавшим под ногами.

Голос сказал:

— Отличная швартовка, кэп. А теперь носовой конец, пожалуйста.

Они рассчитали почти точно. Если бы Дэйв был на носу, если бы Мисси успела сойти, расчет был бы идеальным.

«Жизнь это точный расчет, сыпок», — говаривал мой инструктор в учебной части, втыкая свою дубинку мне в брюхо.

Я впервые услышал голос Тедди: у него был лондонский акцепт. Не замешкавшись ни на миг, действуя очень ловко для алкоголика, Дэйв метнул в него багор.

Тедди, почти зеркально отражая позу Мисси, стоял, поставив одну ногу на носовой планширь. Ему пришлось опрокинуться назад, чтобы уклониться от удара, проткнувшего бы его насквозь.

Багор сделал свое дело, и больше того. Просвистев мимо носа Тедди, как алюминиевая змея, вытянувшаяся в броске во всю длину, багор сбил прицел Аттику. Прятавшийся в тени перевернутых лодок в десяти-двенадцати ярдах позади Тедди Аттик успел послать в Дэйва всего одну пулю, прежде чем ему пришлось отбивать багор рукоятью пистолета.

Выстрел большого израильского пистолета громко прозвучал над водой, словно кто-то проломил борт мусорного бака трехфунтовой кувалдой. Пуля с полым наконечником снесла верхний передний угол рубки высоко над головой Дэйва, которого бросок багра опрокинул назад в узкую щель палубы между рубкой и кормовым планширем.

— Смотри, куда целишь! — прокричал густой женский голос: контральто, достойное дивы, увидевшей мечту своей жизни на расстоянии вытянутой руки. И движением, оскорбительным для достоинства императрицы, миссис Ренквист вцепилась в руку Аттика, сжимавшую пистолет.

Вторая пуля убийцы прошла не более как в паре дюймов над головой беспомощно распростертого Тедди, выщербив желобок вдоль доски за его телом, после чего ее щепки чиркнули по пропитанной креозотом свае, удерживавшей конец плавучего причала ровно через борт от меня. Как только началась стрельба, я, понимавший в морском деле ровно столько, сколько успел подсмотреть за последний час, пинком перевел рычаг передач в положение, в котором угадывал задний ход, после чего растянулся навзничь по направлению к корме.

Маленький двигатель захлебнулся было, но продолжал кряхтеть и медленно, почти неуловимо раскручивал винт. Мисси, опомнившись, уже упала на спину за рубкой, оказавшись, весьма неудачно, поперек таза с мокрым шнуром краболовки. Она сильно ушибла позвоночник и на миг выпустила из рук свою драгоценную пластиковую коробку, которая со стуком вылетела на палубу. Я левой рукой вытащил рыбацкий нож, обломив застрявшее в досках острие, и перекатился через коробку так, чтобы видеть линию причала. Казалось, мы уже очень давно подставляем свои беззащитные тела всему, что могло обрушиться на нас.

Дэйв, почувствовав, что его судно выходит из-под контроля, инстинктивно выпрямился у самой рубки. Он заслонил меня и Мисси тоже, но Аттик наконец-то увидел желанную цель. Пистолет прогремел в третий раз, и пуля толщиной с наперсток отбросила Дэйва на шесть футов, через Мисси прямо на меня.

Столкновение с Дэйвом привело к тому, что лезвие ножа рассекло мне перепонку между большим и указательным пальцем правой руки. Причальный конец лопнул, но он продержался достаточно долго, чтобы заставить незакрепленный нос начать оборот против часовой стрелки вокруг причаленной кормы, и все судно скользнуло мимо конца причала, неуклюже двигаясь назад и вбок в сторону залива. Его медлительный крен скоро подставил бы нас под выстрелы Аттика и, вероятно, намотал бы буксирный трос ялика на винт. Ялик бодро двигался мимо кормы к левому борту, словно и не был привязан к «Рамми нэйшн».

— Ублюдок, — захлебываясь, выговорил Дэйв, — с ихтиофаллосом.

Я прижался губами к самому его уху и спросил:

— Есть здесь оружие?

— Рыбий кровосмеситель, — еле слышно выдохнул он. — Хрен иглы-рыбы, затрахавший собственную сестру.

— Оружие, — настойчиво повторил я, но услышал в ответ только недоуменное «кха-кха-кха», которым Дэйв оценил свое состояние.

Я ударил по дросселю и перекатился дальше, чтобы перерезать буксир ялика. Обвисший конец волочился за кормой вдоль левого борта, на дальней от причала стороне.

Стрельба началась снова. Я, думается, в первые же секунды сообразил, что звук выстрелов совершенно не походит на выстрел израильского пистолета, но эти секунды показались мне очень долгими. Потом Тедди издал крик, какой мне не раз приходилось слышать в прошлом, и умер.

— Проклятые сучьи дети! — выкрикнул мужской голос, и снова загрохотало оружие, намного более тяжелое, чем израильский пистолет. — Вы убили мою жену!

Завизжала женщина. Пролаял израильский пистолет.

— Питающиеся йогуртом ублюдки!

Четырежды грохнуло тяжелое оружие. Свинец ударил в деревянные корпуса лодок, в оцинкованное железо, в алюминиевые мачты и раскатился по причалу множеством шариков. Но, видимо, в «Рамми нэйшн» никто не целился.

Внезапно выстрелы смолкли.

У Дэйва из уголка рта стекала кровь. В темноте она казалась черной.

— Кха, — совсем тихо выдохнул он.

— Смейся-смейся, — прошипел я, выглядывая через планширь.

Над причалом расплывался пороховой дым. Два фонаря над верстаком Дэйва распускали вокруг себя паутину лучей. Там, где лежал на причале Тедди, мне видна была одна свисающая рука. Тедди можно было списать со счета. За грудой яликов шла невнятная дискуссия. Голоса звучали хоть и напряженно, но вполне рассудительно. Потом три заряда картечи ударили в перевернутые лодки. Щепки взлетели в воздух и осыпались на причал и в воду. Стреляли от верстака, за которым я различил теперь человека с помповым ружьем. Ствол лежал поверх разбросанных деталей и инструментов. Коробка патронов с откинутой крышкой пристроилась поверх красного корпуса насоса.

— Крамер! — выкрикнула из тени миссис Ренквист. — Давайте поговорим!

Крамер Ноулс?

Бесполезный заряд дроби выбил из лодочных корпусов шестидюймовые щепки. Ноулс умело выбросил использованные гильзы, не сбив прицела.

— Хватит с тебя разговоров, подлая сука!

Он осыпал пулями причал и лодки, пока не кончились заряды.

Миссис Ренквист визжала, но ее истерику почти заглушил грохот стрельбы. Хотя визг был так пронзителен и красноречив, что можно было с уверенностью предположить: продолжение атаки сведет ее с ума — уже окончательно.

— В чем дело? — завопил Ноулс, хладнокровно загоняя патроны в магазин. — В тебя раньше не стреляли?

Закончив, он три раза выстрелил не целясь. Этим лодкам уже никогда не плавать.

Я выбрался из-под Дэйва и прополз на корму, прихватив с собой нож. В это время снова заговорил израильский пистолет: стреляли из-за груды лодок, поверх них. Аттик стремился просто произвести впечатление, и его выстрелы, направленные в сторону крана, и близко не ложились к цели. Они только выбивали искры из металлических деталей, сваленных на верстаке Дэйва. Клочья резины отлетели от поцарапанной крановой шины прямо в лицо Ноулсу. Тот откатился от верстака, прижав к груди помповуху, как обученный морской пехотинец. Следующие два его выстрела погасили рабочие фонари.

Штурвал был до отказа вывернут влево. Я прокрутил его до отказа вправо и сдвинул дроссель. «Рамми нэйшн», хоть и отошла уже от причала, норовила подставить ему корму. Оставленная на произвол судьбы, она, вероятно, обогнула бы задом наперед конец пирса и подошла к причалу с другой стороны. Я намеревался установить штурвал так, чтобы продолжать пятиться к востоку, подальше от берега, может быть до самого Сакраменто, по возможности прикрываясь корпусом суденышка от стрелков. И я уже почти выполнил этот маневр, оставив между носом и концом причала ярдов сорок или пятьдесят, когда понял, что этим полностью лишил Мисси прикрытия.

Мисси, несмотря на полученный удар, умудрилась проползти перед рубкой и перевалиться через левый борт «Рамми нэйшн» в ялик, прихватив с собой «Кодекс». Я не заметил этого за стрельбой, наполовину прикрытый Дэйвом и наполовину — рубкой.

Соскальзывая в беспамятство, едва ли способная что-либо ощущать или даже двигаться, Мисси беспомощно скорчилась на дне ялика. И все же она еще цеплялась за «Сиракузский кодекс». Пока я выправлял штурвал, она умудрилась одной рукой ухватиться за левый борт «Рамми нэйшн», укрываясь за ней от огня.

Мой маневр необратимо и полностью обнаружил ее. Она не удержалась за борт и осталась позади, не более чем в двадцати ярдах от конца причала: превосходная мишень. Свет береговых огней омывал ее лицо. Мисси все еще не верила, что такое могло случиться с ней. Она взглянула в нашу сторону, потом на причал и наконец выставила свой бесценный приз как щит между собой и стрелками на берегу. Наверно, это было самое трудное решение в ее жизни. Дотянувшись до весла, явно преодолевая боль, она опустила лопасть в воду у борта ялика. Она не могла бы грести более неумело, даже будь у нее всего одна рука. Лопасть только напрасно резала воду.

Миссис Ренквист, хоть и была сама в опасном положении, заметила ее. Она взвыла, как собака, на которую медленно наезжает машина. Аттик, несомненно взбудораженный, еще вероятнее — бесстрашный, в сущности безмозглый, верный несмотря ни на что, сменил позицию и забыл об осторожности. Он выскочил из-за груды лодок на набережной и помчался по плавучему причалу. Он бежал, пригнувшись, через плечо посылая пули в сторону Ноулса. Ноулс выпрямился в полный рост и отстреливался стоя, выкрикивая проклятия, словно они могли защитить его от пуль. Искры рикошета сверкали вокруг него, но ему было не до того. Его дробовик выбивал щепки из причала впереди и позади Аттика, звенели металлические скрепы. На красивом твидовом жилете начали распускаться цветы черной крови. Ноулс стрелял метко. Каждый выстрел попадал в цель: семь зарядов по девять дробин в каждом. Аттик, поравнявшись с трупом Тедди, медленно отвел прицел пистолета от Ноулса, хотя дробь продолжала рвать на нем жилет.

Тут у Ноулса кончились патроны. Во внезапно наступившей тишине я за шестьдесят или семьдесят ярдов, уже отделявших меня от причала, казалось, услышал металлический лязг бойка, ушедшего в пустой казенник. Конечно, это было невозможно. Дизель тарахтел в нескольких футах над моей головой. Но я видел, как оглядывался, растерявшись на миг, Ноулс. Потом его взгляд упал на коробку с патронами всего в двух ярдах от него.

Но Аттик теперь нацелился на Мисси, как пылающее яростью божество. Смертельно раненный, он должен был понимать, что его тело непоправимо искалечено. Ударная сила выстрелов развернула его к нам. Из углов рта у него текла кровь.

— Дэнни! — вскрикнула Мисси. — Дэнни!

Уже падая, Аттик поднял свой безжалостный пистолет и опустошил обойму, посылая пулю за пулей прямо в Мисси Джеймс, беспомощно болтавшую веслом в каких-нибудь сорока футах от него. Жизнь покинула обоих еще до того, как Аттик ударился лицом о доски причала.

Я мог только смотреть.

Добрая половина пуль попала в нее. При ударе пули с полыми наконечниками раскрываются шляпками грибов, оставляя пробоину, в которую пройдет бильярдный шар. Они ужасно, смертельно искалечили Мисси. И причинили столь же смертельные повреждения «Сиракузскому кодексу». Большая часть пуль, прежде чем попасть в Мисси, попадала в коробку, так что ее тело, на уход за которым тратились такие средства, было изуродовано не только горячими кусками свинца, но и дождем пластиковых осколков и, может быть, летящими частицами бумаги.

Досталось и маленькому ялику. Хватило бы и одной пробоины ниже ватерлинии, но их оказалось несколько. Мертвая, вцепившись в осколки своей мечты, Мисси Джеймс вместе с яликом и «Сиракузским кодексом» погрузилась в воду залива. На поверхности остались лишь осколки крушения, от которых расплывались по воде чернила и кровь: нестойкие волокна мечты, которая наконец доказала свою смертность.

XLIII

«Рамми нэйшн» задом пропятилась через периметр буйков и въехала прямо в верхушку мачты затонувшего «Полосатозадого окуня». Винт прокрутился в остатках такелажа и встал, намотав его на себя. Лязгнув трансмиссией и взвизгнув цилиндром, заглох маленький дизель.

Дэйв из глубины гаснущего сознания почувствовал неладное. Его губы слабо шевельнулись. Тело его было совсем неподвижно.

Так мы и болтались. Около шестидесяти ярдов воды отделяло нас от причала. Слышен был только шум волн. Ртутные лампы высоко над госпитальным судном неплохо освещали цель. Стояла такая тишина, что я подумал: работы в сухом доке приостановились. Может, у нас появились зрители? Может, они вызовут помощь? Или они решили, что мы здесь не стреляем, а снимаем фильм?

Перегнувшись с кормы, чтобы удостовериться в безнадежности положения, я услышал голоса. Обернувшись, увидел перед разбитыми лодками Ноулса. Слов я не разбирал, зато ясно расслышал два хлопка — как от детских хлопушек. Ноулс взревел и выстрелил от бедра. Тишина. Ноулс загнал в камеру новый патрон. Он опустил ствол. Он еще раз выстрелил. Потом он медленно опустился на колени.

Я бросил взгляд на восток, на башни верфи в двухстах ярдах от нас. Над одним из кранов, на двести футов над заливом, клубился в свете прожекторов пар. Механическая лебедка взвыла, замолчала и взвыла снова. На железную палубу опустился груз двутавровых балок. Секунду спустя я услышал удар. Как видно, в сухом доке продолжались работы. Неужели никто не обратил внимания на стрельбу?

Я выглянул поверх стены рубки, сквозь ветровое стекло.

Ноулс, спотыкаясь, брел по причалу, неуверенно ставя ноги на покачивающиеся от волн доски. Он наклонялся вперед, как бы преодолевая встречный ветер. Звякнули петли, когда он неуклюже, словно одеревенев, переступил с одной плавучей секции на другую. Заскрипели, натягиваясь на волне, чалки, скреплявшие всю конструкцию, и Ноулс едва удержался на ногах. Фал, проложенный вдоль алюминиевой мачты, загудел, как струна, и смолк.

Ноулс боком обошел тело Тедди и подобрался к Аттику, лежавшему поперек причала, одной ногой в воде. Дулом дробовика он потыкал Аттику в глаз, но труп, будучи трупом, ничуть не возражал.

Ноулс взглянул в сторону того, что осталось от Мисси. Продырявленный ялик погрузился и ушел из-под нее, оставив за собой жуткие останки. Волна уже начала разгонять клочки — большие и малые — Мисси Джеймс и «Сиракузского кодекса», вместе с пустой канистрой, пенопластовым холодильником, пивными бутылками и всплывшим подошвой вверх резиновым сапогом.

Ноулс, конечно, должен был ждать подвоха от нарастающего кругом безумия, но сам он, поглощенный совершением возмездия, не отвлекался на мелькающие рядом отблески богатства и славы. И справедливо было, что он выжил в этом смертоубийственном кошмаре. Он стоял, покачиваясь, опустив ствол ружья на сгиб локтя, как полупьяный охотник на уток, и плевать ему было на невозвратно пропавший в море «Кодекс». Часть листов еще лежали на поверхности воды, слабо мерцая в неверном свете. Другие чуть светились, зависнув в зыбком равновесии между поверхностным натяжением и недвусмысленным давлением глубины. А третьи, смирившись с неизбежностью, мотались на глубине футов, а то и ярдов, неумолимо уходя вниз. Со временем все они опустятся на дно, и никто уже не прочтет и не увидит их.

Ноулсу плевать было на «Сиракузским кодекс». И теперь, и прежде.

Он снова упал на колени. Видимо, перемена положения застала его врасплох. Приклад дробовика глухо стукнул о дерево, когда он оперся на него, чтобы удержаться.

Ноулс смотрел на груду лодок. Те корпуса, что были на виду, пострадав от всей этой пальбы, являли взгляду множество щербин и дыр. Если там осталось судно, способное удержаться на воде, оно было глубоко зарыто под другими. Ноулс был тяжело ранен. Взрывы хлопушек, услышанные мной, издал стрелковый пистолет Джона Пленти, который Аттик оставил в руках миссис Ренквист. Когда Ноулс встал над ней, она выпустила в него две пули. Обе попали ему в низ живота. Тогда он убил ее. Но не за это.

Ноулс упер приклад ружья в причал и взял прицел примерно на тридцать градусов выше. Он со смехом выпустил заряд в сторону «Рамми нэйшн». Мгновенье спустя дробинки осыпались на крышу рубки и в воду вокруг нас.

Я не ощущал себя под огнем. Мы отплыли далеко за пределы досягаемости выстрела даже из длинноствольного оружия. Ноулс это понимал. Я это понимал. Тем не менее я оттащил Дэйва под прикрытие рубки. Его рана всасывала воздух, но это означало, что он еще дышит.

— Они убили мою жену! — слабо выкрикнул Ноулс.

Ему пришлось нелегко, но он все же сделал еще один выстрел в нашу сторону.

Ничто, кроме прямого попадания в глаз, не могло повредить нам на таком расстоянии. Дробинки защелкали по ветровому стеклу, не разбивая его. Свинцовые шарики отскакивали от крыши, стучали по палубе на носу и по цинковому тазу на корме, поднимали фонтанчики, падая в воду.

— Они убили мою Рени! — Боль в его голосе эхом отдалась от разделявшей нас полоски воды.

Ноулс неловко перезаряжал ружье, отчаянно глядя на плававшее среди клочков «Кодекса» тело Мисси Джеймс. Быть может, потеряв жену, не говоря уже о собственном здоровье, он в отместку собирался расстрелять весь мир?

На мой взгляд, это было бы вполне справедливо.

Он поднял приклад к плечу, прицелился в «Рамми нэйшн», покачнулся и завалился на левый бок.

Чуть опередив его крик, включился громкоговоритель.

— Говорит оперативная команда департамента полиции Сан-Франциско, — спокойно сказал голос. — Бросьте оружие и заложите руки за голову.

Голос Бодича через усилитель звучал спокойно и равнодушно, как интерком над площадкой для распродажи подержанных машин, предлагающий продавцу пройти в четвертый ряд.

По лодочной гавани зашарили лучи фонариков.

— Бросьте оружие, Ноулс, — рявкнул электронный голос раздраженно, устало и непререкаемо. — Они все мертвы. Вы победили. Руки на затылок и повернитесь к свету.

Ноулс не реагировал. Я видел, как его рука мучительно нашаривает курок дробовика. И все-таки он сумел его поднять.

Раскатился над водой единичный выстрел. Крошечный гейзер щепок взлетел над причалом в каком-нибудь футе от плеча Ноулса.

— Это у вас за кормой, мистер, — сказал громкоговоритель.

Лодка разворачивалась. Странные звуки доносились с кормы, где такелаж мачты вцепился в руль и винт, пытаясь удержать его. Дэйв лежал на палубе между носом и передней стеной рубки, свернувшись в позе зародыша. Каждый выдох вздувался пузырями у него на губах, и на бороде темнели пятна пены. Я заорал через шлюпбалку:

— Ноулс! Они все мертвы. Кончайте! Бодич! Он ранен. Не стреляйте!

Ноулс не реагировал. Опустилось странная, гулкая тишина, и постепенно ночной воздух снова наполнился скрипом канатов, скрежетом петель, звоном фалов на мачтах и плеском воды у причала и у бортов.

Трое полицейских, прикрывая друг друга, перебегали, пригнувшись, пока не добрались до трех скорченных фигур, растянувшихся по длине причала. Одни склонился над первым трупом, второй — над вторым. Третий остановился рядом с Ноулсом. Он ногой отбросил его помповик, и ружье упало в воду. Полицейский склонился, чтобы нащупать пульс на горле раненого. Потом он осторожно поднял голову, глядя на «Рамми нэйшн», и я узнал сержанта Мэйсл. Она медленно отступала от Ноулса, держа его под прицелом своего служебного пистолета, и говорила что-то в микрофон на плече. В ответ слышалось неразборчивое кваканье.

Ноулс был мертв или умирал. Сержант Мэйсл все еще целилась в него, держа теперь пистолет обеими руками. Но смотрела она не на него. И не на меня.

Сержант Мэйсл не сводила глаз с медленно поднимавшихся и опускавшихся на волнах останков «Сиракузского кодекса».