Тайна рукописи

Мы не могли найти ни одного Невидимого.

Мы бродили по улицам, посещали паб за пабом, но никто из них нам так и не встретился.

Я шагала, вооружившись копьем, способным убить любого эльфа, пребывая в самом отвратном расположении духа и думая о том, что как только я прибью одного из тех монстров, что испортили мне жизнь, мое настроение сразу улучшится.

Не то чтобы я была совершенно уверена, что смогу убить одного из них. О, я знала, что моя голова выдержит это испытание. Но вот как поведет себя тело, оставалось пока загадкой. Я была уверена, что чувствую то же самое, что чувствует парень перед первой серьезной дракой – размышляет, способен ли он сбить с ног противника, или же опозорится, размахивая руками, как девчонка, или же, что хуже всего, вообще промахнется.

– Именно поэтому я сегодня пошел с вами, – сказал Бэрронс, когда я сообщила ему о своих сомнениях. – Если вы промахнетесь или что-то пойдет не так, я помогу вам справиться с ситуацией. Это куда лучше, чем просто отправить вас на первое убийство и позволить погибнуть самой.

Я и не знала, насколько пророческими окажутся его слова.

– Стараешься изо всех сил, защищая свои инвестиции, а? – сухо поинтересовалась я, когда мы выходили из очередного паба, заполненного людьми, а не монстрами. Сарказм сарказмом, однако я была рада, что он готов защищать меня, когда мне понадобится защита. Я могла не доверять Бэрронсу, но я уважала и доверяла его способности «справляться с ситуацией».

– Ну и как мне придется это делать? – спросила я. – Есть какие-то особые приемы?

– Просто заморозьте его и проткните копьем. Но действуйте быстро, мисс Лейн. Если эльф перенесется с вами в другое место, я не смогу вас спасти.

– А есть какая-то определенная часть тела, в которую следует вогнать копье? Учитывая, конечно, что анатомия монстра хоть отчасти будет напоминать человеческую.

Я думала о том, похожи ли они на вампиров. Обязательно ли нужно попасть в сердце?

– Достаточно будет попасть в живот.

Я посмотрела на свою лавандовую юбку и короткую, алую с цветочным рисунком, блузку. С темными волосами эти вещи сочетались великолепно.

– Из них течет кровь?

– Из некоторых. Кстати говоря, мисс Лейн, – Бэрронс одарил меня быстрой, недоброй улыбкой, которая вовсе не была приятной, и я сразу же поняла, что, какой бы Невидимый нам ни встретился, со своей одеждой я могу попрощаться, – попробуйте в следующий раз одеться в черное. Хотя мы, конечно же, всегда сможем отмыть вас при помощи пожарного шланга за гаражом.

Я сердито нахмурилась, и мы вошли в четырнадцатый по счету паб.

– А не могут они просто рассыпаться в прах?

Разве не это должно произойти с монстром после его смерти? Дезинтеграция, после которой остается лишь кучка праха, которую развеивает ветер?

– Рассыпаться, мисс Лейн?

В баре, в который мы только что вошли, играл живой оркестр и народу было просто битком. Я пристроилась за широкой спиной Бэрронса, который без проблем пробивался сквозь толпу.

– Ну, знаешь, исчезнуть. Не оставив ничего, что потребует уборки и объяснений миру, откуда взялись эти странные останки.

Бэрронс обернулся, удивленно приподняв бровь.

– Откуда вы берете эти идеи?

Я пожала плечами.

– Книги и фильмы. Протыкаешь вампира колом, он рассыпается в пыль и исчезает.

– Да неужели? – Иерихон фыркнул. – Жизнь не настолько удобна. В реальном мире остается гораздо больше мусора.

Когда мы подошли к бару в центре паба, Бэрронс обернулся через плечо и бросил:

– И не вздумайте опробовать этот метод на настоящем вампире, мисс Лейн. Вы будете крайне разочарованы. В буквальном смысле – до смерти.

– А как тогда можно убить вампира? – обратилась я к его широкой спине.

– Хороший вопрос.

Типичный ответ Бэрронса – вообще не ответ. В ближайшие дни я твердо намеревалась загнать его в угол и не выпускать до тех пор, пока он не ответит на все интересующие меня вопросы. Но для этого нужно выбрать день, когда меня не будут занимать другие вопросы... Я помотала головой и принялась разглядывать людей, окружавших меня. Я всматривалась в лица, внимательно наблюдая, не начнет ли одно из них плавиться, словно горячий воск, открывая истинное обличье монстра.

В этот раз я не была разочарована. Бэрронс увидел его одновременно со мной и тихо сказал:

– У камина.

Я нахмурилась и сжала руки в кулаки. О да, этого я убью с удовольствием. И он перестанет являться мне в кошмарах.

– Вижу, – сказала я. – И что мне теперь делать?

– Ждать, пока он не уйдет. Нам не стоит драться на публике. Как только он умрет, его чары развеются. И весь бар сможет увидеть его истинную сущность.

– А может, всему бару и нужно увидеть его истинную сущность? – спросила я. – Может, им стоит узнать, что происходит на самом деле?

Бэрронс смерил меня взглядом.

– Зачем? Чтобы они боялись того, против чего абсолютно бессильны? Чтобы их мучили кошмары о приближающихся монстрах, которых они даже не способны узнать? Люди в этой борьбе беспомощны.

Я прижала руку ко рту и попыталась убедить ужин, состоявший из приготовленного в микроволновке попкорна, в том, что он движется в неправильном направлении. Было такое чувство, словно я проглотила попкорн в пакетике, после чего взялась за его приготовление, и он благополучно взорвался.

– Я не могу стоять здесь и просто смотреть на это, – сказала я. Я не знала, вызван ли приступ моей тошноты реакцией на Невидимого, или же видом его жертвы.

– Все почти закончилось, мисс Лейн. Если вы сами не заметили, он скоро прекратит.

О, я заметила. В тот самый момент, когда увидела Серого Человека и его жертву. У женщины, которую пожирал гниющий трехметровый монстр, была великолепная костная структура. Модельная, можно сказать: именно этим отличается просто хорошенькое лицо от той качественной красоты, за которой охотятся агентства. Что касается меня, то у меня просто хорошенькое лицо. А эта женщина когда-то была невероятно красивой.

А теперь от нее остались только эти великолепной структуры кости, обтянутые тонким слоем мертвенно-бледной, обвисшей кожи. И эти пока что живые мощи продолжали с восторгом смотреть на гниющего Невидимого. Даже отсюда мне было видно, что желтые белки ее глаз покрыты кровавыми точками разорвавшихся капилляров. Я не сомневалась в том, что когда-то ее зубы можно было назвать жемчужными, теперь же они были серыми и выглядели хрупкими, крошащимися. Небольшая, ужасного вида, заполненная гноем ранка расцвела в уголке ее рта, еще одна зарождалась на лбу.

Когда женщина откинула голову назад, флиртуя и улыбаясь своему убийце – для нее он был прекрасным блондином, – две пряди ее волос упали на пол, прямо на ноги стоявшему за ней мужчине. Тот посмотрел вниз, увидел кусочки скальпа с волосами, попавшие ему на ботинок, и, содрогнувшись, пинком сбросил их на пол. Потом взглянул на жертву Серого Человека, схватил свою подружку за руку и потащил ее прочь сквозь толпу, словно боялся заразиться бубонной чумой. Я отвернулась. Я не могла на это смотреть.

– Я думала, он просто делает их уродливыми. Думала, он не заедает их до смерти.

– Обычно так и происходит.

– Он убивает ее, Бэрронс! Мы должны его остановить! – Даже я слышала, как нарастает истерия в моем голосе.

Иерихон схватил меня за плечи и встряхнул. От его прикосновения меня словно молнией ударило.

– Успокойтесь, мисс Лейн! Слишком поздно. Мы уже ничем не можем ей помочь. У этой женщины нет ни малейшего шанса оправиться от того урона, который он ей нанес. Она умрет. Вопрос лишь в том – когда. Сегодня от Серого Человека, завтра от собственных рук или через несколько недель от нескольких смертельных болезней, которые доктора не смогут ни диагностировать, ни излечить известными науке способами.

Я уставилась на Бэрронса.

– Ты разыгрываешь меня? Хочешь сказать, что даже если жертва пытается продлить жизнь, несмотря на нанесенный ей вред, она все равно умрет через некоторое время?

– Если Серый Человек заходит так далеко, то – да. Но обычно он этого не делает. Он оставляет своих жертв в живых, чтобы иметь возможность наблюдать за ними и долгое время наслаждаться их болью. Однако случается и так, что он находит настолько красивую жертву, что не в силах перенести ее существование, и тогда он убивает ее. Что ж, во всяком случае, ей не придется смотреть на себя в зеркало. Ей не придется долго страдать.

– И это что, должно быть утешением?! – воскликнула я. – То, что ей недолго осталось?

– Вы недооцениваете быстротечность, мисс Лейн. – Его взгляд стал ледяным, улыбка тоже. – Сколько вам лет, двадцать один, двадцать два?

Сзади раздался звон бьющегося стекла, а после – глухой удар чего-то тяжелого и мягкого об пол и многочисленные вскрики. Бэрронс взглянул в ту сторону, через мое плечо. Его ледяная улыбка померкла.

– О Боже, она что, мертва?! – закричал женский голос.

– Похоже, ее лицо разлагается! – с отвращением воскликнул мужской.

– Сейчас, мисс Лейн, – приказал Бэрронс. – Он уходит. Направляется к дверям. Идите за ним. Я вас прикрою.

Я попыталась взглянуть через плечо. Я не знала, хочется ли мне убедиться, что страдания женщины окончились, или меня подталкивал общечеловеческий инстинкт смотреть на умерших, который объяснял традиции погребения, не говоря уже обо всех тех зеваках, что останавливаются у каждой автокатастрофы в Атланте. Но Бэрронс схватил меня за подбородок и заставил взглянуть ему в глаза.

– Не стоит, – рыкнул он. – Это зрелище затуманит ваш мозг. Просто убейте ублюдка, который это сделал.

Это действительно был хороший совет. Мы вышли из паба.

Я следовала за Серым Человеком, Бэрронс шел сзади, шагах в десяти от меня. Когда я в последний раз встречалась с этим Невидимым, у меня были длинные светлые волосы. Я сомневалась, что он узнает меня в моем новом обличье. И он не знал, что я ши-видящая, что я Нуль, что у меня есть копье, так что мои шансы убить его довольно высоки, если мне удастся подобраться поближе.

Однако подобраться поближе было проблемой. Нечеловечески высокий, монстр был еще и нечеловечески быстрым. Я ускорила шаг, чтобы не потерять его из виду. Мне придется бежать за ним, если я намереваюсь его поймать. А проткнуть врага наконечником копья, при этом следуя за ним галопом, довольно сложная задача. Плюс ко всему я была на каблуках.

– Он уходит, мисс Лейн, – зарычал позади меня Бэрронс.

– Думаешь, я этого не знаю? – выдохнула я. Серый Человек был уже в половине квартала от меня и, похоже, задействовал свои отпугивающие чары, поскольку пешеходы теперь обтекали его с двух сторон, оставляя широкий пустой проход там, где пролегал его путь. Внезапно я поняла, что на тротуаре практически пусто и чудовище может легко заметить мои попытки догнать его. Плохо. Вряд ли я смогу остаться незамеченной, следуя за ним по пустынной улице. Я собралась рвануться вперед, чтобы хотя бы не упустить его.

И тут он остановился. Повернулся. И посмотрел прямо на меня.

Я застыла. Я не понимала, как он догадался, но не сомневалась, что ему все известно и он знает, что я знаю... В общем, больше не было смысла прятаться.

– Проклятье! – услышала я тихую ругань Бэрронса, сопровождавшуюся скрипом металла о камень и шелестом ткани. После чего у меня за спиной стало тихо.

Мы смотрели друг на друга, Серый Человек и я. А потом он улыбнулся своим отвратительным ртом, занимавшим половину длинного лица.

– Я вижу тебя, ши-видящая, – сказал он. Его смех был похож на шелест стаи тараканов, ползающих в куче сухой листвы. – Я видел тебя в баре. Как ты хочешь умереть? – Он снова рассмеялся. – Медленно или еще медленнее?

Я жалела, что не выяснила у Бэрронса значения того подозрительного слова, которое произнесла сегодня старая женщина, и решила полагаться на собственную интуицию. Я была почти уверена, что правильно поняла его значение по контексту разговора, но правильность моих догадок можно было проверить только на практике. Я облизнула губы, заморгала и, молясь о том, чтобы не ошибиться, срывающимся голосом сказала:

– Как пожелаете, Хозяин. Я – при-йа.

Серый Человек с шипением втянул воздух через свои акульи зубы, торчащие из безгубого рта. Насмешливое изумление в его черных глазах сменилось внезапным интересом, который явно имел сексуальную подоплеку с уклоном в смертоносный садизм, что напугало меня до мозга костей.

Я прикусила язык, чтобы не выдать своего отвращения. Я оказалась права. «При-йа» означало нечто вроде «эльфозависимая» или «шлюха для эльфов». Я решила спросить у Бэрронса об истинном значении этого слова, когда все закончится. А сейчас мне нужно подобраться как можно ближе к монстру. Серый Человек мог как-то догадаться, что я вижу его, но не мог знать, что я Нуль и что у меня есть оружие, способное его уничтожить.

Ясно было, что он жаждет того, что я якобы предлагаю ему, и жаждет этого настолько, что слепо верит мне. Это было его слабостью, поняла я, его ахиллесовой пятой. Он мог красть красоту, мог чарами заставить любую, даже самую красивую женщину желать его, но никто и никогда не захочет его, когда он в своем истинном обличье. И он прекрасно это знал.

Исключением, скорее всего, являлись только при-йи. Женщины, которые были зациклены на эльфах, ослеплены эльфами и были шлюхами для каждого встреченного Видимого или Невидимого. Эта болезненная приверженность была самым близким к настоящему чувству заменителем, который мог получить этот монстр.

Серый Человек потер свои гниющие ладони и облизнулся. Что ж, в отличие от Многоротой Твари у него был лишь один рот для этого отвратительного действа.

– На колени, при-йа, – сказал он.

Ну что за пунктик у эльфов по поводу коленопреклоненных женщин? У них бзик на чужом благоговении? Я изобразила улыбку, скопировала туповато-уступчивое выражение лица, виденное мною у готских девушек на вечеринке Мэллиса, и опустилась на тротуар, голыми коленями на холодный камень. Я больше не слышала ни Бэрронса, ни кого-либо другого у себя за спиной. Я не знала, куда вдруг подевались все люди. Похоже, по части отпугивания чары Серого Человека не уступали чарам В'лейна.

Моя сумочка была раскрыта, руки наготове. Если Серый Человек простоит замороженным хотя бы половину того времени, на которое мне удалось обездвижить Многоротую Тварь, то я вполне успею его убить. Как только он приблизится, я его уничтожу.

Это могло сработать, это должно было сработать, но я допустила роковую ошибку. Ну что я могу сказать? Это был мой дебют. И мои ожидания никак не соответствовали реальному положению вещей. Серый Человек шел по улице, и я ожидала, что приближаться ко мне он тоже будет пешком.

Но он не стал этого делать.

Он телепортировался.

И схватил меня когтистой рукой за волосы прежде, чем я поняла, что происходит. Невероятно сильный, он вздернул меня в воздух, приподнимая над землей, стиснув серые пальцы на моем несчастном скальпе.

К счастью, мои инстинкты ши-видящей не подвели. Я обеими руками ударила его в грудь, когда он поднял меня.

К несчастью, он именно так и застыл, вцепившись в мои волосы и оставив болтаться в воздухе. Критически важный факт: руки у меня нормальной, человеческой длины. Мое копье находилось в сумочке. Моя сумочка стояла на тротуаре, в тридцати сантиметрах над которым болтались мои пятки.

– Бэрронс, – отчаянно зашипела я, – где ты?

– Невероятно, – раздался холодный голос откуда-то сверху. – Я предвидел множество вариантов развития событий, но перед таким моя фантазия оказалась бессильна.

Я попыталась взглянуть вверх, но остановилась из-за сильной боли и вместо этого подняла руки к голове. Что Иерихон делал на крыше? И как он умудрился туда забраться? Я не могла припомнить, чтобы по пути мне попадались на глаза пожарные лестницы. А ведь это двухэтажное здание!

– Быстрее, мне больно! – вскрикнула я.

Я знала, что мое везение заключалось в том, что Бэрронс пошел со мной. Попади я в такую переделку в одиночку, и мне пришлось бы лишиться половины скальпа, чтобы вырваться, а я не уверена, что мне удалось бы это сделать. У меня очень прочные волосы, а тварь основательно в них вцепилась.

– Ну быстрее же! Подай мне сумочку! Я не знаю, сколько еще он так простоит!

Бэрронс спрыгнул на тротуар прямо передо мной, его подошвы лишь слабо стукнули о камень, длинный черный плащ взвился, словно крылья.

– Возможно, вам стоило бы подумать об этом до того, как вы его обездвижили, мисс Лейн, – холодно ответил Иерихон.

Я висела на такой высоте, что наши глаза оказались на одном уровне. Вскинутыми к голове руками я вцепилась в замершую руку Серого Человека, чтобы хоть как-то уменьшить натяжение волос.

– А нельзя ли поговорить об этом после того, как ты поможешь мне спуститься? – сквозь стиснутые зубы поинтересовалась я.

Бэрронс скрестил руки на груди.

– У вас не было бы никакого после, если бы я не оказался здесь, чтобы спасти вас. Давайте поговорим о том, где вы допустили ошибку.

Это не было вопросом, но я попыталась ответить:

– Я бы предпочла поговорить об этом в другое время.

– Первое: вы не ожидали, что он переместится в пространстве, и не были готовы к этому. Ваше копье было у вас при себе. Вы должны были быть готовы использовать свое оружие против Серого Человека.

– Ладно, я облажалась. А теперь можно мне получить мою сумочку?

– Второе: вы выпустили оружие из рук. Никогда не выпускайте оружия. Мне все равно, как вы это сделаете, можете носить мешковатую одежду и прятать копье на теле. Никогда не расставайтесь с оружием.

Я кивнула... Ну, попробовала кивнуть. Я не могла настолько свободно двигать головой.

– Поняла. С первого раза. А теперь можно мне получить мою сумочку?

– Третье: вы не подумали, прежде чем действовать. Вашим единственным преимуществом в битве один на один с эльфом было лишь то, что вы Нуль. К сожалению, результат этого мы сейчас и наблюдаем.

Иерихон поднял мою сумочку – наконец-то поднял ее с тротуара, – и я обеими руками потянулась за ней, но он держал ее вне пределов досягаемости. Я снова вцепилась в руку Серого Человека. Мне ярко светила головная боль размером с Техас. Я попыталась ударить Бэрронса ногой, но он легко отступил в сторону. У Иерихона Бэрронса была настолько безупречная реакция, что мне доводилось видеть подобное лишь у профессиональных атлетов. Или у животных.

– Никогда не замораживайте эльфов, мисс Лейн, пока абсолютно, стопроцентно не будете уверены, что сможете убить их прежде, чем они обретут способность двигаться. Поскольку этот, – Иерихон постучал по жесткой шкуре Невидимого прямо над моей головой, – находится в сознании и, как только пройдет заморозка, сразу перенесется вместе с вами. Вы исчезнете прежде, чем ваш мозг сможет осознать, что разморозка началась. Все зависит от того, куда он заберет вас – вы можете очутиться в окружении десятков ему подобных, и вы окажетесь там, а ваше копье останется здесь, и я не буду знать, откуда начинать поиски...

– О, ради всего святого, Бэрронс! – завопила я, дергаясь в воздухе. – Хватит уже! Ты не мог бы просто заткнуться и передать мне сумочку?

Бэрронс взглянул на копье, которое наполовину торчало из моей сумочки, и снял комок фольги, надетый на острый конец лезвия. Потом подался вперед и заглянул мне в глаза. Когда он оказался так близко, я поняла, что в этот раз он не на шутку взбешен. Уголки рта и края ноздрей побелели, в темных глазах полыхала ярость.

– Никогда больше не расставайтесь с копьем. Вы поняли меня, мисс Лейн? Вы будете есть с ним, принимать душ с ним, спать с ним и трахаться с ним.

Я открыла рот, чтобы сказать, что мне не только не с кем заниматься упомянутым последним пунктом, но я и не использую этого слова для обозначения процесса и мне не нравится, что он произносит это слово, но тут мой угол зрения внезапно сместился.

Я не знаю, шевельнулся ли Серый Человек до того, как Бэрронс вонзил наконечник копья ему в живот, или после, но что-то мокрое внезапно обдало меня с головы до пят, а мои волосы вдруг оказались на свободе. Я упала на колени, и перед глазами возникло очень много тротуара.

Серый Человек рухнул рядом со мной. Я тут же начала отползать от него, все еще на четвереньках. Из глубокой раны на его животе лилась та же серо-зеленая жидкость, которой были перепачканы моя блузка, юбка и голые ноги. Невидимый перевел взгляд с Бэрронса на наконечник копья – снова наполовину торчащий из того, что было моей любимой сумочкой и могло бы ею остаться, если бы не текущая через край слизистая дрянь, – и глаза монстра светились недоверием, ненавистью, яростью.

Думаю, ярость относилась к Бэрронсу, однако последние слова были обращены ко мне:

– Гроссмейстер вернулся, ты, глупая сучка, и он сделает с тобой то же, что сделал с последней маленькой ши-видящей. И ты пожалеешь, что не умерла от моих рук. Ты будешь молить о смерти точно так же, как умоляла она.

Спустя несколько секунд, когда Бэрронс отдал мне сумочку, я, хоть и знала, что Серый Человек уже мертв, все равно достала наконечник копья и вогнала его в тело эльфа.

Спустя год с того дня, когда я села на рейс в Дублин, намереваясь найти убийцу моей сестры и заставить его заплатить за содеянное, я поняла, что из того, о чем люди умалчивают, можно добыть не меньше информации, чем из того, о чем они говорят.

Недостаточно прислушиваться только к словам. Нужно помнить, что молчание тоже имеет свое значение. Обычно оно заключается во лжи, которую мы отказываемся произносить, и в правде, которую мы не способны произнести.

В ту ночь Бэрронс избавился от тела Серого Человека – и я не стала спрашивать, как он это сделал. Я просто вернулась в магазин, приняла самый продолжительный и горячий душ в своей жизни и трижды промыла волосы. Да, я взяла копье с собой в душ. Я усвоила урок.

На следующий день я закончила проверку музея. Без происшествий. Не было В'лейна, не было старой леди, и не было ни одного ОС во всем здании.

Впервые с того времени, как я поселилась в магазине, Бэрронс не ночевал в нем. Думаю, он выскользнул из здания, пока я сидела наверху, отвечая на сообщения по лаптопу. Была суббота, и я подумала о том, может ли у Иерихона быть назначено свидание с кем-то. Я не могла себе представить, что такой человек станет заниматься обычным рутинным кино-и-ужином. Потом поразмыслила над тем, с какого типа женщиной он может проводить время, и вспомнила о той, которую видела в «Каса Бланке». Из чистой скуки я представила, как Бэрронс занимается сексом, но когда его партнерша начала все сильнее и сильнее походить на меня, я решила, что есть более умные способы провести время.

Весь вечер я в одиночестве смотрела старые фильмы по маленькому телевизору, который Фиона держала за кассой книжного магазина, и пыталась не поворачивать голову в сторону телефона и не задумываться.

В воскресенье утром я почувствовала, что больше так не могу. Я осталась в одиночестве, со множеством вопросов, которые некому было задать. И я сделала то, чего поклялась не делать.

Я позвонила домой.

Ответил папа, как, впрочем, каждый раз с тех пор, как я уехала в Ирландию. Я весело сказала «привет», устроилась на привычном диванчике в зоне отдыха, скрестила ноги и начала накручивать телефонный шнур на палец.

– Как дела?

Несколько минут мы бездумно проболтали о том, какая погода в Джорджии, а какая в Дублине, потом начали сравнивать и оценивать еду в Джорджии с едой в Дублине, затем перешли к язвительным бессвязным комментариям по поводу влияния ежегодных дождей на характер. Как только я подумала, что отец исчерпал весь запас банальностей и мы можем перейти к серьезному разговору, папа начал распространяться на одну из своих любимых тем, на которые он мог потратить не один час: о постоянном колебании цен на бензин в Америке и о роли президента в текущей экономической неразберихе.

Я чуть не расплакалась.

Неужели мы можем только это – вести вежливый разговор, словно незнакомые люди? Двадцать два года этот человек был моим опорным камнем, он целовал мои разбитые коленки, он тренировал меня в Младшей лиге, он делил со мной увлечение спортивными машинами, он был моим учителем, и – хоть я и знала, что амбиции мне не присущи, в отличие от Алины, – я надеялась, что он все же считает меня своей гордостью и радостью. Он потерял дочь, я потеряла сестру, неужели же мы не можем как-то помочь друг другу?

Я крутила телефонный шнур, надеясь, что папа скоро выдохнется, но этого не происходило, а я не могла больше ждать. Я уже не рассчитывала, что смогу получить ответ на свой вопрос.

– Пап, я могу поговорить с мамой? – прервала я его монолог.

И услышала все те же слова: мама спит и он не хочет ее будить, поскольку она так редко делает это, бесцельно слоняясь по дому. Она принимает множество таблеток, и доктор говорит, что только продолжительный отдых поставит ее на ноги. Папа хочет, чтобы его жена пришла в норму. Неужели я не хочу, чтобы моя мама поправилась? Так что нам обоим стоит дать ей возможность отдохнуть.

– Мне необходимо поговорить с мамой, – настаивала я.

Но это его не расшевелило. Думаю, свое упрямство я унаследовала от отца. Мы оба начинали рыть землю копытом и пускать пар из ноздрей, если кто-то пытался нас заставить.

– С ней случилось что-то, о чем ты мне не говоришь? – спросила я.

Он вздохнул, и это был настолько грустный, выстраданный звук, что я почти увидела его, постаревшего как минимум на десять лет за те две недели, что меня не было дома.

– Мама немного не в себе от горя, Мак. Она винит себя в том, что случилось с Алиной, и не хочет слушать никаких увещеваний, – сказал он.

– Как она может винить себя в смерти Алины?! – закричала я.

– В первую очередь она ставит себе в вину то, что отпустила ее в Ирландию, – устало ответил отец, и я поняла, что он много раз говорил с мамой на эту тему, но результата не добился. Возможно, упрямство я унаследовала с обеих сторон. Мама тоже умеет бить копытом.

– Но это же смешно. Это все равно, что вызвать такси и, если оно попадет в аварию, считать себя причиной катастрофы. Ведь такси вызывали не вы. Ты не мог знать, что что-то пойдет не так, и мама тоже.

– Однако нас предупреждали об этом, – сказал отец так тихо, что я почти не расслышала этих слов, а потом решила, что ослышалась.

– Что? – переспросила я. – Что ты только что произнес? Кто-то советовал вам не отпускать Алину в Ирландию? Ох папа, люди всегда полны предрассудков и предубеждений. Все пророки, когда событие уже произошло. И не стоит их слушать!

Хоть я и любила Ашфорд, но прекрасно представляла себе его наиболее шумных и наименее воспитанных обитателей, которые приходят в магазин за продуктами и, завидев маму и папу, начинают отнюдь не тихо говорить вещи такого вот рода: «Ну а чего они, собственно, ожидали, отпуская дочь за тысячи миль от дома одну-одинешеньку?»

Словно подтверждая мои мысли, папа сказал:

– Какие родители могут отпустить свою дочь одну-одинешеньку за тысячи миль от дома?

– Любые родители отпустят своего ребенка учиться за границу, – возразила я. – Вам не в чем себя винить.

– А теперь и ты тоже уехала. Возвращайся домой, Мак. Разве тебе здесь не нравилось? Разве тебе плохо с нами? Мы всегда думали, что вы с сестрой счастливы дома, – сказал он.

– Мы и были счастливы! – воскликнула я. – Я была счастлива! А потом Алину убили!

Повисла тяжелая тишина, и я больше всего жалела, что не смогла держать на замке свой большой болтливый рот. А потом папа сказал:

– Забудь об этом, Мак. Просто забудь. Нужно жить дальше.

– Что? – Я застыла. Как он может такое говорить?

– Ты хочешь сказать, чтобы я возвращалась домой, оставив монстра, который сделал это с Алиной, гулять на свободе? Позволила ему бродить где вздумается и убивать еще чьих-нибудь дочерей?

– Да клал я большую вонючую кучу на чужих дочерей!

Я вздрогнула. Я никогда, никогда в жизни не слышала, чтобы мой отец ругался. Если он вообще это делал, то либо про себя, либо очень тихо.

– Я беспокоюсь о своей дочери. Алина мертва. Ты нет. Ты нужна своей матери. Ты нужна мне. Садись на самолет. Собирай вещи и немедленно возвращайся домой, Мак!

Клянусь, я придумала тысячи разных способов начать нужный мне разговор, от нескольких наводящих предложений до пятиминутных объяснений и извинений за то, что собираюсь спросить, но ничего подобного я не сказала. Я открыла рот и так замерла. Я едва дышала в телефонную трубку, думая обо всех тех вещах, что могу и должна сейчас сделать, включая вариант заткнуться и никогда не спрашивать отца ни о чем.

Я была в шестом классе, когда нам объясняли разницу между карими и голубыми глазами, о доминантных и рецессивных признаках и о том, какие дети получаются у определенного типа родителей. А потом, вечером, я вернулась домой и посмотрела на папу с мамой. Я ничего не сказала, поскольку у Алины были такие же, как у меня, зеленые глаза, так что мы определенно были родными, и я всегда следовала политике страуса: если поглубже спрятать голову в песок, я не увижу того, что уставилось на меня, и оно меня тоже не увидит. И как бы люди ни старались оспорить это, но именно сознание определяет бытие. То, во что ты решаешь верить, делает тебя тем, кто ты есть. Одиннадцать лет назад я решила быть счастливой дочерью в счастливой семье. Я решила выбрать соответствие, выбрать свою принадлежность, чувствовать себя в безопасности, привязать себя к глубоким, сильным, гордым южным корням. Я решила верить, что теория ДНК ошибочна. Я решила верить, что учителя не всегда знают, о чем говорят, и что ученые никогда не поймут, что все дело в человеческой психологии. Я никогда и ни с кем этого не обсуждала. Да мне и не нужно было. Я знала, во что верю, и этого было достаточно. Я еле-еле сдала этот предмет на проходной балл и никогда с тех пор не бралась изучать биологию.

– Пап, скажи, меня удочерили? – спросила я.

На другом конце провода раздался задыхающийся звук, словно Джеку Лейну кто-то попал бейсбольной битой в живот.

Скажи, что нет, папочка, скажи, что нет, папочка, скажи, что нет.

Тишина все длилась.

Я крепко зажмурилась, чтобы не заплакать.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь.

Последовало очередное долгое молчание, которое прерывалось лишь тяжелыми вздохами.

– Мак, я сейчас не могу оставить твою мать в одиночестве. Ей нельзя быть одной. Она слишком накачана таблетками и не уравновешенна. После того как ты улетела в Дублин, она... ну... просто распалась на части. И лучшее, что ты можешь сейчас сделать для всех нас, это вернуться домой. Сегодня же. Вечером.

Он сделал паузу, потом осторожно добавил:

– Малышка, ты в любом случае наша дочь.

– Правда? – Мой голос внезапно стал скрипучим, он царапал мне глотку. – А по рождению? По рождению я тоже ваша дочь, папа?

Я открыла глаза, но не могла сфокусировать взгляд.

– Прекрати, Мак! Я не знаю, откуда ты этого набралась! Чем ты там занимаешься, что начинаешь поднимать такие темы? Возвращайся домой!

– Неважно, откуда я этого набралась. Важно только то, что происходит. Скажи мне, что вы не удочерили нас с Алиной, папа, – настаивала я. – Скажи мне это! Скажи! Просто произнеси эти слова, и мы закончим разговор. Это все, о чем я тебя прошу. Скажи, что нас с Алиной не удочерили. Произнеси эти слова. Или ты не можешь?

И снова страшная, неприятная тишина. А потом ответ:

– Мак, детка, мы любим тебя. Возвращайся домой. – На последнем слове его обычно сильный, глубокий баритон дал трещину. Папа прочистил горло, и когда он заговорил снова, он говорил хорошо поставленным, убедительным голосом консультанта по налогам, отработанным на многочисленных клиентах – невозможно было не верить ему и тому, что он знает, как лучше. Спокойный, искренний, поддержанный почти двумя метрами уверенного в себе, сильного тела южанина, раньше этот голос всегда срабатывал.

– Мак, я закажу тебе билет на самолет, как только мы закончим разговор. Иди, собирай вещи и отправляйся в аэропорт. Я не хочу, чтобы ты о чем-то задумывалась по дороге туда. Даже не подтверждай освобождение номера в гостинице. Я сам оплачу все твои телефонные счета. Слышишь меня? Я перезвоню тебе и скажу, каким рейсом ты полетишь. Собирайся и выезжай. Ты слышишь меня?

Я смотрела в окно. Начинался дождь. Вот оно: та ложь, которую он отказывается произносить вслух. Если бы меня не удочерили, папа сказал бы об этом без промедления. Он рассмеялся бы и сказал: «Конечно же, тебя не удочеряли, маленькая дурочка». И мы оба посмеялись бы над тем, что я могла быть такой глупой. Но он не сказал этого, потому что не мог.

– Господи, папочка, кто же я? – Теперь настала очередь моего голоса ломаться на слове.

– Моя дочь! – яростно произнес он. – Вот ты кто! Маленькая девочка Рейни и Джека Лейн!

Но я не была ею. Не по рождению. И мы оба это знали. Думаю, какая-то часть меня всегда это знала.