Тайна утопленной рамы

Глава ПЕРВАЯ. ГРИШКА-ВОР И СКУПЩИКИ ИКОН

Привет всем, кто уже знаком со мной, Борисом Болдиным, двенадцати лет, и с моим младшим братом Ванькой по нашим предыдущим приключениям, которые в издательстве (куда попали мои письма) назвали «Тайна неудачного выстрела» и «Тайна знатных картёжников». Отец говорит, что названия получились нормальные, ну, а уж отец во многом знает толк…

Впрочем, для тех, кто встречается с нами впервые, надо, наверно, представить всех по порядку, начиная с отца.

Наш отец, Болдин Леонид Семёнович, управляет самым большим заповедником на северо-западе России, в озёрном крае, входящем в систему Волго-Балта, приблизительно на полпути между Рыбинским морем и Санкт-Петербургом, чуть в сторону Карелии. Он (отец, а не заповедник) называется главным егерем и главным смотрителем, начальником научно-исследовательской биологической станции, управляет комплексами гостевых и туристских охотничьих домиков, словом, держит все в своих руках, и, на данный момент, является к тому же один на все руки — кроме тех периодов, когда на биостанцию приезжают отряды («десанты», как их шутя называет отец) молодых и не очень биологов. Так, кстати, они и с мамой когда-то познакомились: мама приехала на биостанцию на летнюю практику перед последним курсом университета (который и отец заканчивал, и, если б не возникло накладки с его документами, когда после защиты диплома он оформлялся на исследовательское судно, плавающее по Японскому морю и по другим районам Тихого океана, он бы никогда не согласился «временно» взять на себя заповедник, чтобы остаться здесь навсегда), потом мама с отцом всю зиму переписывались, потом мама тоже защитила диплом и приехала сюда, чтобы выйти за отца замуж и стать нашей мамой… Так что теперь она тоже сотрудник заповедника — и единственный подчинённый отца.

Раньше-то у нас было много помощников, и даже имелась машина с шофёром. Но за последние годы всех пришлось сократить, потому что деньги стали урезать. Наша «нива» пылится без ремонта в старом сарае (отец периодически заводит разговор о том, что надо бы её восстановить и ездить на ней, но, поскольку сам он в основном передвигается на моторной лодке, а по заповеднику на своих двоих — там никакая «нива» не пройдёт, то он и не слишком суетится насчёт ремонта), а наш шофёр, Степанов, потеряв работу и уйдя «в бизнес», стал сперва крупнейшим местным мафиози (бандитом, попросту говоря), а затем и владельцем главного рынка в Городе и ещё целой сети разных торговых предприятий. Перед отцом он до сих пор благоговеет и постоянно присылает разные подарки, иногда очень смешные, потому что он выбирает их на свой вкус (я рассказывал, как благодаря одному такому смешному подарку нам удалось раскрыть и предотвратить жуткое преступление). Вообще, отца уважают и даже слегка робеют перед ним самые сильные и «крутые» люди нашей области, потому что всевластный хозяин огромного заповедника — это вам не шутки. К нам постоянно приезжают на отдых разные министры, а один раз был большой шум, потому что сам президент включил заповедник в тройку тех мест, где он хотел бы провести короткий отдых (в том охотничьем комплексе, который раньше принадлежал ЦК, и отец, в те давние времена, ещё назывался «заведующим хозяйством ЦК по объекту №…» — вот номер я и забыл, но ведь это было чуть ли не до моего рождения!), и у нас тщательно готовились, все ФСБ наехало, но в итоге президент выбрал другое место…

Сперва вся наша семья — пятеро, если считать нашего роскошного «кавказца» Топу, или, полностью, Генерала Топтыгина, великолепного волкодава и, вообще, такого разумного пса, что многие люди могли бы позавидовать — жила прямо в одном из гостевых охотничьих комплексов в заповеднике, а совсем недавно мы купили потрясающий дом на острове, с которого, с одной стороны, по воде рукой подать до Города, а с другой — граница заповедника считается проходящей по озеру как раз через дальний край острова, — через мысок, на котором стоит древний, давно не работающий, маяк, поэтому нам и ездить в школу стало намного ближе и удобнее, и отец от «места работы» не оторвался. Верхняя часть дома — деревянная, из неохватных брёвен, вся покрытая изумительной и прихотливой резьбой — отстроена ближе к середине девятнадцатого века, а нижняя, каменная, с необъятными подвалами и выдающаяся из земли почти на два метра (практически цокольный этаж, а не просто фундамент) сложена чуть ли не в семнадцатом. В этих подвалах мы и нашли разом два клада, едва переехали в наш новый дом… Впрочем, это история пройденная.

Итак, было начало августа, прекрасное утро, и мы с Ванькой и Топой, сбегав искупаться, взялись помогать отцу с ремонтом балкона второго этажа — длиннющего широкого балкона, больше похожего на террасу; мы думали сделать там летнюю столовую и обедать, любуясь на озеро и проходящие туристские теплоходы, белые-белые, в гирляндах разноцветных флажков, с весёлой музыкой, несущихся с наполненных народом палуб. Наши озера и проходы между ними входят в систему Волго-Балта, поэтому туристские теплоходы ходят у нас в огромном количестве и по самым разным маршрутам — в одну сторону аж до Астрахани, через Москву, а в другую — до самых Соловков, минуя Кижи и Ладогу. Можете себе представить, сколько народу летом путешествует мимо нас, при таком разнообразии выбора, куда и на сколько дней поехать. Некоторые из этих теплоходов причаливают к Городу, потому что у нас есть немало интересных памятников старины, да и природа не подкачала, да ещё всякие святые источники и другие чудотворные места, а некоторые теплоходы — у которых маршрут подлиннее, и на таком длинном маршруте всего не осмотришь — проходят мимо.

Наш дом, до того, как стать нашим, использовался очень по-разному. В последние годы в нём была турбаза — нечто вроде пансионата или гостиницы для организованных туристских групп, которые проходили наши места на теплоходах и автобусах. Потом муниципальным властям стало невыгодно содержать этот пансионат и они продали дом отцу буквально за копейки, лишь бы избавиться от расходов на его содержание, которые, при всей их незначительности, изрядно подрывали очень скудный местный бюджет. Поэтому дом был в пристойном виде, но, вы ведь сами понимаете, во-первых, номера для туристов — это не жильё для семьи, и, во-вторых, туристы есть туристы, когда твой номер — не твой собственный дом, а приют на одну-две ночи, то и отношение бывает соответственным. Всегда что-нибудь оказывается сломанным или испорченным, а то и просто бессмысленно изуродованным. Скажем, весь верхний, горизонтальный, брус великолепных резных перил нашего балкона был изрезан надписями типа «Здесь были…» или ещё похлеще, и отец стёсывал эти надписи рубанком, заодно выравнивая перила и меняя резные столбики там, где они потрескались от времени, подгнили или где их повело.

Все столбики сделал Гришка-вор. То есть, он давно уже не был вором, но все его продолжали так называть. После последней отсидки он пришёл к отцу и попросил, чтобы отец помог ему устроиться куда-нибудь на работу, потому что он взялся за ум и очень хочет работать, но ему всюду дают от ворот поворот, едва увидят в анкете про его три судимости. Отец переговорил с нормальным мужиком, бригадиром «шабашников», которые ездили по разным краям и искали заказы на ремонт и отделку домов и квартир, а когда заказов не было, вкалывали во взятом ими в аренду деревообрабатывающем цехе, делая двери с коробками, оконные рамы, наборы для перил и многое другое. Что-то они продавали на месте, а что-то шло в дело, когда они находили очередной подряд — ну, эту самую «шабашку». Их двери, окна, паркетная планка и прочее выходили дешевле, чем заказчики сумели бы приобрести в другом месте, и это был их лишний козырь, почему работу следует поручить им, а не другой бригаде. В общем, бригадир шабашников согласился дать Гришке шанс, под ручательство отца — и Гришка замечательно вписался в бригаду и работал с большим удовольствием. Особенно ему нравились сложные и тонкие работы, такие, как двери с узорными филёнками, резные и точёные столбики для перил (балюстры, как их ещё называют) и подвесные шкафчики для кухни в «русском» стиле. Гришка изо всех сил старался отблагодарить отца, и уже три наши двери первого этажа, включая входную — как ещё её называли, «главную» и «парадную», из резного дуба — были его работы. Гришка грозился, что с течением времени — за год или за два, сколько там потребуется — он все наши двери заменит на новые и красивые, собственной выделки.

Он заранее снял все размеры с балюстр балкона, срисовал их резьбу, посчитал, сколько надо заменить, и в то утро привёз восемь новеньких, идеально выточенных балюстр, и теперь помогал отцу устанавливать их взамен совсем развалившихся. Мы с Иваном были «на подхвате» — если где надо было что придержать или заранее выдрать старый проржавевший гвоздь, то это делали мы.

Солнце светило с другой стороны дома, балкон закрывала приятная прохладная тень. Работа шла весело и быстро, мы продвигались от одного конца балкона к другому, болтая о том и о сём, и прошли, наверно, две трети перил, когда Гришка сказал:

— Да, слышь, Семеныч, не доходило до тебя, что по деревням опять скупщики икон появились?

— Скупщики икон? — отец удивлённо вскинул брови. — Я думал, в наших краях уже и скупать-то нечего.

— Выходит, ещё может чего-то найтись! — усмехнулся Гришка. — Они и ко мне подкатывались — не знаю ли я, кто готов по дешёвке иконы сплавить.

— Почему они именно к тебе обратились? — спросил отец. — Из-за старой твоей репутации?

Мы с Ванькой жадно слушали, и даже забыли про старый гвоздь, который следовало удалить, прежде чем отец пройдётся по этому месту рубанком.

— Навроде того, — ответил Гришка. — И ещё потому что я многих знаю. Ко мне до сих пор за советом идут, если надо что барыгам побыстрее продать. Вот, только на днях был случай, как раз с иконой. Есть мужичонка один, он у нас в цехе прибирается да ещё время от времени всякую подсобную работу выполняет. Пьющий, в общем, мужичонка. И спрашивает он у меня, не знаю ли я, кому можно икону продать. Хорошая, говорит, икона, семнадцатого века. Я поинтересовался осторожненько, откуда она у него — мне ж, понимаешь, Семеныч, с любыми сомнительными вещами и за версту иметь дело нельзя. Сцапают, скажем, мужичка, да узнают, что именно я дал ему наводку, куда краденую икону сбыть, пусть даже и не зная, что она краденая — меня ж на всю катушку укатают за соучастие, припомнив старые грехи. Но этот мужичок заверил меня, что все чисто, у него бабка старая умерла, и икона её, из поколение в поколение передававшаяся. Он, мол, давно на эту икону покушался, но бабка ни в какую — святыня для неё семейная, и все тут! А теперь, после её смерти, у него вроде как и руки развязаны.

— И сколько ж он хотел за икону? — поинтересовался отец.

— И я то же самое спросил! — охотно откликнулся Гришка. — Он почесал в затылке и говорит: «Много, очень много. Я ж понимаю, что икона ценная. Меньше, чем за семьсот рублей не отдам».

Отец насмешливо присвистнул.

— «Очень много»! Да для икон семнадцатого века даже самый скромный счёт на многие тысячи идёт, так?

— Все так, — ухмыльнулся Гришка. — Но ведь этот мужик в других категориях мыслит. Бутыль самогона — десять рублей, а кое-где и по восемь сторговаться можно. Чуть не сто бутылок самогона выходит — это ж почти до Нового года можно жить себе в удовольствие!

— И что ты ему ответил? — спросил отец.

— Посоветовал к отцу Василию обратиться, — сообщил Гришка. Отец Василий — это был наш местный священник, человек редкой энергии и доброты. Отец иногда, добродушно посмеиваясь, говорил ему: «Ну, вы, батюшка, прямо полковой поп! И грехи замолите, и под огнём не сробеете!» «Всё верно! — в тон отцу отвечал отец Василий. — Только не полковой, Семеныч, а партизанский. Потому что всё, что я делаю — сплошная партизанщина!» «Партизанщиной» отец Василий называл организацию бесплатных обедов для бедствующих пенсионеров, сбор одежды для детей из «трудных» семей и прочие подобные дела. — Я, значит, сказал мужичку, что, надо думать, отец Василий деньги достанет, а икона при этом в должные руки попадёт, не к спекулянтам каким-нибудь. Всё-таки, говорю, если для твоей бабки это святыня была, так уважь её волю, чтобы икона в дурные руки не попадала. А то, говорю, ты ведь знаешь, нарушать волю покойничка — это себе в убыток бывает. Он и согласился…

— И был он у отца Василия?

— Нет, — ответил Гришка. — Через два дня, когда он опять появился, я спросил у него, как у него с иконой. «Да никак! — ответил с досадой. — Сеструха с мужем из своей Твери мигом примчались — мол, мы тоже наследники и без нас бабкино имущество продавать нельзя. Ни единой мелочи, говорят, трогать не смей, пока мы с тобой все официально не поделим, кому что. Так что икона, можно сказать, арестована.» Ну, и попросил, конечно, пятёркой его выручить.

— Выручил? — спросил отец.

— Выручил, — хмыкнул Гришка. — Он ведь и ещё придёт. А как до двадцати рублей долг набежит, я его отработать заставлю. Часть огорода мне перекопать, или что там. Он ведь в соседней деревне живёт.

Гришка жил не в самом Городе, а в деревне неподалёку от города, минутах в пятнадцати от шоссе, огибающего дальний, глубоко вдавшийся в сушу, край заповедника.

— Хитёр! — покачал головой отец.

— А с такими, как этот мужичок, иначе нельзя, — возразил Гришка. — Если они не будут знать, что всякий долг отрабатывать придётся, они без конца будут из тебя пятёрки и десятки тянуть.

— Так что с этими скупщиками икон? — вернулся к началу разговора отец.

— Так вот и появились они сразу после этой истории! Я даже посмеялся про себя, что прямо как мухи на мёд. То ли этот мужичок так болтал о своей дорогой иконе, что слух далеко пошёл, то ли вообще они нутром чуют, когда где всплывает, чем можно поживиться. Ну, и навестили меня. Не старые ещё, но и не сказать, что молодые. Одетые прилично. Ну, оно и понятно. Без шика, понимаешь ведь, Семеныч, но так, чтобы было видно: у человека деньги есть, небольшие, правда. Ну, и чтобы доверие внушать. Нам, говорят, рекомендовали к вам обратиться, потому что вы, мол, вероятней всего знать будете, кто здесь иконы и другие предметы старины готов продать. Мы, мол, художники, коллекцию для себя составляем, нам это и по работе надо, чтобы лучше русское искусство изучать и представлять, а в цене не обидим. Какой-нибудь бабушке на всю зиму на хлебушек будет. Как же, думаю, художники, держи карман шире! Но эти сомнения я при себе придержал, а им ответил просто: не знаю я таких людей. Вы, мол, сами походите, порасспрашивайте. На том, в общем, и разошлись. Но они мне бумажку с адреском черканули: вот, если что, мы в гостинице, в таком-то номере.

— В какой гостинице? — рассеяно поинтересовался отец.

В городе было две гостиницы. Одна, пошикарней, называлась раньше «Интурист», а теперь её переименовали в «Княжескую», а другая, как и прежде, называлась «Туристская» и была намного скромнее.

— В «Княжеской», — ответил Гришка. — Сказали, что пробудут где-то с неделю.

— С неделю? — отец на секунду задумался. — Выходит, рассчитывают на какой-то хороший улов. Такие люди временем дорожат, и зря на одном месте целую неделю сидеть не будут.

— Да, насчёт улова, — сказал Гришка. — Я сегодня собираюсь на ночной лов рыбы и, если ты не против, мог бы пацанов прихватить. Они ведь давно просились.

Мы с Ванькой затаили дыхание, разрываемые надвое восторгом и мучительными сомнениями: а вдруг отец не разрешит? Он, вообще, обещал отпустить нас как-нибудь с Гришкой, который был отличным рыбаком — но вдруг как раз на сегодня у него запланированы какие-нибудь дела по дому, из-за которых мы поехать не сможем?

Отец пожал плечами.

— Пусть едут, я не против. Им только на пользу.

— Ура-а! — закричали мы с Ванькой.

— Тогда я заеду за ними часам к восьми, — сказал Гришка. — Просто причалю, так что пусть спускаются к берегу. И пойдём на дальнее озеро, за Удолицу.

Удолицей называлась небольшая речка, впадавшее в дальнее озеро. То есть, кроме этого дальнего озера были озера и ещё дальше, ведь весь наш край — это сплошные цепи озёр и судоходных рек и каналов между ними, но на озере, которое мы для себя называли «дальним», проходила северо-западная граница заповедника и кончались владения отца. На Удолице, речушке между довольно крутых берегов, с ответвляющимся от неё оврагом, по которому некогда проходило её русло, пока природа (или люди?) не пустила речку по другому пути, находилась самая дальняя из баз отдыха (или гостевых комплексов, называйте, как хотите), с тёплым домом, охотничьим домиком, навесом для машин, сауной и русской баней. Из бани был сделан спуск прямо в речку, типа детской «горки», так что можно было прямо из парной плюхнуться в холодную воду, лихо промчавшись на «пятой точке». А ещё эта речка была известна тем, что именно в неё весной шла на нерест щука и вода прямо кипела от рыбы. Но на Удолице ловить рыбу было ещё нельзя, без специального разрешения, которое выдавал отец. А вот дальше, вне охранной зоны заповедника, можно было рыбачить сколько угодно. Поэтому Гришка и хотел пройти за Удолицу. Конечно, разрешение на лов в водах заповедника отец бы ему дал, но Гришка старался как можно меньше «напрягать отца» и всем своим видом показывать, что он соблюдает абсолютно все законы и правила.

— К восьми мы будем готовы! — заявил Ванька, опережая меня.

— А пока что не спите, — сказал отец. — Почему этот гвоздь ещё не выдран? Хотите, чтобы я лезвие рубанка попортил?

Мы поспешили подцепить и вытащить гвоздь гвоздодёром.