Тайна заброшенной часовни

ПОНЕДЕЛЬНИК: ДОЖДЬ

— И откуда все это взялось? — вздохнула Ика.

— В шесть еще было солнце, — отозвался Брошек.

— Ну что, будем теперь причитать по этому поводу? — попытался высокомерно съязвить Влодек, но — увы! — недавно прорезавшийся бас подвел его, и конец фразы прозвучал на высокой петушиной ноте, отчего Влодек покраснел, закашлялся и ретировался с веранды в тихую гавань дома.

— Чего вы смеетесь? — возмутилась Катажина, чаще именуемая Альбертом. — Мутация есть мутация. Каждый мужчина должен через это пройти.

— Я уже прошел, — загремел бас в глубине дома. — Давным-давно! Похоже, у меня начинается бронхит.

Потом громко хлопнула дверь.

— Опять он на меня обиделся, — прошептала Катажина по прозвищу Альберт.

— Так тебе и надо, — безжалостно заявила Ика. — Мужчины не терпят адвокатов. Тем более женского пола. А особенно когда хотят казаться мужчинами, хотя им до этого еще далеко.

— Простите, — возразил Брошек, которому, как и Влодеку, уже исполнилось четырнадцать. — Четырнадцать лет — это четырнадцать лет.

— Это еще надо хорошенько обдумать, — ехидно усмехнулась Ика. — Вопрос-то совсем не простой. Четырнадцать лет — это четырнадцать. Летающая рыба — не птица, а мул — не осел. Мутация есть мутация, и каждый мужчина должен через это пройти. Главное, чтобы в правильном направлении.

— Хи-хи, — высказал свое мнение Янек по прозвищу Пацулка.

— Кончайте ругаться, — сказала Катажина. — Мало вам, что идет дождь?

— Потому мы и ругаемся, — объяснил Брошек. — Изменения в атмосфере пагубно влияют на нервную систему. Особенно на детскую.

— О каких детях ты говоришь? — с не сулящей ничего доброго улыбкой спросила Ика.

— Я говорю о себе, — ответил Брошек, и на деревянной веранде воцарилось молчание.

А на дворе действительно шел дождь. С крыши, журча, стекали мутные потоки, водосточная труба гудела, трава на лугу перед домом шелестела, и — что было хуже всего — монотонный ритм этой музыки означал, что после первой яростной атаки дождь надолго расположился в живописной лесистой долине на берегу реки, хотя в шесть часов утра над ней еще светило солнце.

— Ну в самом деле: откуда что берется? — первым нарушил молчание Влодек, вновь появившийся на веранде.

Янек по прозвищу Пацулка вздохнул, отложил деревянный чурбачок и нож, с помощью которого деревяшка начала приобретать черты старого пеликана, и неторопливо покинул веранду. Через минуту он вернулся с газетой и бросил ее на стол.

— О! — сказал Пацулка.

Брошек взял газету и покачал головой.

— Понятно, — буркнул он и прочитал вслух: — «На южную Польшу с юго-запада надвигается циклон, несущий большие массы влажного воздуха, который…»

— Дня на три? — осторожным басом спросил Влодек.

Был понедельник, первый свободный от занятий июльский понедельник, девять часов двенадцать минут утра и — согласно вычислениям именуемой Альбертом Катажины — ровно девяносто седьмая минута дождя.

«Дождь пока еще так молод, — подумал Пацулка, — что его возраст исчисляется минутами. Потом он постареет, и счет пойдет на часы, дни, а то и на сутки. Одно, по крайней мере, хорошо, — продолжал он размышлять, округляя пеликаний глаз, — на прогулки таскать не будут».

Эта приятная мысль неожиданно пробудила в Пацулке несвойственный ему дар красноречия.

— И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей, — весело сказал он.

Впечатление это произвело ошеломляющее: Пацулка произнес подряд целых девять слов! Катажина судорожно сглотнула, Влодек попятился. Одна Ика не растерялась.

— Чего это ты цитируешь Библию? Проповедником заделался? — ехидно спросила она.

— Гм, — так же весело ответил Пацулка и пошел в кладовку — проверить, не осталось ли от завтрака немного меду.

Забытая на столе пеликанья голова таращила единственный глаз на унылые фигуры ребят, на горы, долину, лес, поля и реку.

И, конечно, на дождь.

В течение ближайшего часа надлежало решить, что делать дальше. Как бороться с дождем, а вернее, как вылезти из лужи, куда в прямом и переносном смысле попали пятеро школьников в первый день каникул.

Еще вчера все было о’кей — по выражению Влодека. Солнечный день, серпантин горных дорог, автомобиль с откинутым верхом…

Переезжали в два приема. Сначала Икин отец привез жену, дочку, Брошека и Пацулку. Потом Икина мать вернулась за Влодеком, Катажиной и остатками багажа, поскольку отец Ики сразу же по приезде заявил, что с этой минуты он для них и они для него существовать перестают, ибо он не прохлаждаться приехал, а завершать свою диссертацию, и единственное, на что, возможно, будет способен, — это за обедом (но не за завтраком и не за ужином) рассказывать по одному анекдоту. На остальное время объявляется мораторий на пение и радиопередачи — по крайней мере, в течение первых нескольких дней.

Ультиматум был принят без возражения — исключительно потому, что воскресный вечер был прозрачен, как лесной родник, и следующий день, судя по всему, обещал быть столь же clear and wonderful[1], как выразился Влодек.

Между тем, как нам уже известно, на следующий день, в понедельник, в девять часов двенадцать минут утра дождь шел уже девяносто седьмую минуту, водосточная труба гудела, трава на лугу шелестела, и вдобавок Икина мать созвала всех в столовую на короткое совещание, начав его с просьбы к собравшимся занять места.

Места были заняты в следующем порядке, если считать слева направо:

И, наконец:

Итак, все уселись вокруг стола, и Икина мать, внимательно оглядев пять обращенных к ней физиономий, сказала:

— Граждане и гражданки! На дворе дождь, но каникулы начались, причем, напоминаю, у всех, в том числе и у меня. В связи с этим, — продолжала она тоном, не терпящим возражений, — убедительно прошу всех считаться с раз и навсегда установленными порядками. Распределение обязанностей, как то: готовка, стирка, глажка и так далее, — вывешено в кухне. Будучи сторонницей равноправия молодежи и взрослых, я не собираюсь помогать мальчикам готовить обед, а девочкам — колоть дрова. С точки зрения закона вы еще несовершеннолетние, поэтому, в связи с фактическим отсутствием моего мужа, я беру на себя юридическую ответственность за всех пятерых. Однако, поскольку я считаю вас особами более или менее разумными, всю остальную ответственность возлагаю на ваши юные плечи. Я не буду: мирить поссорившихся, утешать несчастных, развлекать скучающих и так далее и тому подобное. Повторяю: ваши каникулы — и мои каникулы тоже, поэтому убедительно прошу относиться с уважением не только к собственной молодости, но и к моей старости.

Так закончила свою речь Икина мать, особа молодая, стройная и, по мнению Влодека, very charming[2], и ослепительно улыбнулась.

— Кто против? Не вижу ни одной руки, — быстро добавила она. — Считаю, что мои предложения приняты единогласно. Благодарю за внимание.

И ушла.

— Ну и как это называется? — спросила Ика.

— Это называется тоталитарная демократия, — объяснил Брошек.

— Гм, — усомнился Пацулка, принимаясь за тощую шею пеликана.

— Да уж, — вздохнула Катажина, — ничего интересного нас не ждет. Мальчики будут готовить обед. Девочки — колоть дрова. Когда осенью в школе нас спросят, как мы провели каникулы, я отвечу одним словом, как Пацулка: «гм-м…».

— О, — Пацулка дал понять, что польщен.

Раздался взрыв смеха, который наверняка не смолкал бы добрых несколько минут, если б сверху не раздался громкий стук, напоминающий, что там работают, и мораторий никто не отменял.

— Это не демократия, а самый настоящий террор. Пошли на веранду, — сказала Ика, и все высыпали на веранду.

Дождь уже не столько шел, сколько моросил. А такая морось, как известно, самая мерзкая форма непогоды. Нечто вроде хронической простуды, когда голова болит только чуть-чуть, кости ломит совсем немножко, но охота жить пропадает полностью.

— Морось, — констатировал Брошек.

— Отвратительная, гнусная морось, — горячо подтвердила Ика, однако врожденная порядочность заставила ее уже через минуту взять назад оскорбление в адрес природы. — Хотя вообще-то, — сказала она, — здесь очень красиво.

Несмотря на общую подавленность, никто ей не возразил, и даже Пацулка оторвал взгляд от своего пеликана.

Потому что — если не считать дождя, а точнее, мороси, — вокруг и в самом деле было очень красиво. Снятый на лето бревенчатый дом стоял на склоне высокого холма. Перед домом расстилался благоухающий под дождем луг. Выше начинался лес с темными елями и серебристыми буками и грабами. С одной стороны холм круто спускался к реке. К обрыву прилепилась почерневшая от старости деревянная часовня. На опушке леса белели свежеоструганные доски сарайчика для сена.

А внизу вилась речка — скучная и серая, однако все знали, что она может быть и голубой, и золотой, и сверкающей, как рыбья чешуя. За рекой был состоящий из нескольких домов хутор, а дальше — полукруглый, похожий на стог холм, за которым маячили очертания Великих Гор. Картина и вправду была красивая.

— Согласен, красиво, но что толку? — первым нарушил молчание Влодек. — Сколько можно восхищаться красотами родного края?

— Надо что-нибудь придумать, — рассеянно пробормотал Брошек.

— Что?! — прозвучал дружный хор (к которому, правда, не присоединился Пацулка).

— Я обдумаю этот вопрос, — заявил Брошек, — но и остальные пускай пошевелят мозгами. Объявляю конкурс на лучший способ борьбы с дождливой тоской.

— Со сплином, — поправил его Влодек.

— Тоской, ты, англичанин из Таракановки! — обозлился Брошек.

Несколько минут девочки потратили на попытки помирить двоюродных братьев. Потом предложение Брошека было принято всеми, не исключая продолжавшего дуться Влодека, и ребята разошлись, чтобы в тишине и покое напрячь воображение и придумать, как убить время в предстоящую долгую дождливую неделю. Влодек отправился в спальню, Брошек залез на чердак, Ика и Катажина тоже нашли какие-то укромные местечки.

Пацулка же первым делом заглянул в кладовку. И, как оказалось, не зря: от завтрака остался не только початый горшочек меда, но и баночка земляничного варенья.

Затем он вымыл дочиста обе банки и вернулся на веранду. На его круглой физиономии застыла туповатая сытая улыбка. Подкрепившись, Пацулка пришел к выводу, что мир — невзирая на дождь — прекрасен, и замер, уставившись в пространство. Так он сидел, неподвижный, как статуэтка Будды, пять, десять, пятнадцать минут. Наконец, на шестнадцатой или семнадцатой минуте, очнулся и медленно перевел взгляд со старой часовни на лежащую на столе газету. Потом его взгляд проделал тот же путь еще дважды, но значительно быстрее.

— Нууу, — произнес он в заключение с чувством глубочайшего уважения к собственной персоне. Встал, сел и повторил свое «нууу» еще целых два раза.

Потом мысленно воскликнул: «Пацулка — великий человек!» — и в ожидании остальных занялся правым крылом пеликана.

Остальные собирались без большого энтузиазма. Судя по лицам, отведенного на размышления часа оказалось недостаточно. Первой приплелась Катажина, за ней — Ика и Брошек. Последним явился Влодек. Плохо знающий его человек мог бы подумать, что он единственный не потерял времени даром и если не открыл Америку, то уж пресное море в Сахаре обнаружил наверняка. Но в этом обществе его самодовольная мина никого не могла обмануть.

— Кончай давить фасон, Влодек, — сладким голоском пропела Ика. — Младенцу ясно, что и ты ничего не придумал.

— Не ссорьтесь, — умоляюще сказала Катажина.

Ика с невинным видом округлила глаза.

— Кто тут ссорится?

— Спокойно! — вмешался Брошек. — Кому нечего сказать, пусть лучше помолчит. Уж если говорить, так что-нибудь толковое. Начинай, Ика.

Несколько минут в воздухе висела угроза очередного короткого замыкания. Однако благоразумие и чувство ответственности за общее дело взяли верх. Ика перебросила косу с левого плеча на правое (что было характерным проявлением растерянности) и пробормотала:

— Можно… это… провести соревнование. По… этому…

— По чему? — спросил Брошек.

— По собиранию грибов, — пролепетала Ика.

— Хе-хе-хе, — отозвался Влодек.

Брошек стукнул кулаком по столу.

— Попрошу без комментариев! No comments! Слово предоставляется Влодеку.

С лица Влодека немедленно сползла язвительная усмешка.

— Я считаю, — осторожно начал он, — что можно… — И осекся.

— Хе-хе-хе, — не замедлила отомстить ему Ика.

— Ика! — осадил ее Брошек.

Но тут Влодека осенило.

— Можно поиграть в бридж!

Ответом было неодобрительное молчание. Даже Пацулка соболезнующее покачал головой, и Влодек понял, что в этой компании глупо было вылезать с такой идеей. Но, поскольку оставаться в дураках не любил, поспешил обидеться.

— Извините, — сказал он. — Sorry. Совсем забыл, что бридж — развлечение для взрослых.

Но и этим не исправил положения. Все, как сговорившись, пропустили его замечание мимо ушей.

— А чем нас порадует Катажина, она же Альберт? — вопросил Брошек.

Катажина смутилась, покраснела, откинула со лба волосы.

— Мне кажется, — прошептала она, — можно организовать вокальный квинтет.

— Это с моим-то голосом? — ужаснулась Ика.

— Тогда давайте поставим спектакль, — сказала Катажина.

— Это не занятие для серьезных людей, — заявил Влодек.

— Ты так считаешь? — холодно спросил Брошек, отец которого пописывал пьесы.

— Или, — поспешила выдвинуть новое предложение Катажина, чтобы помешать развитию чреватой опасными последствиями дискуссии, — устроим охоту на косуль.

— Что?! — завопил Брошек.

— Фотоохоту, — торопливо пояснила Катажина.

Это было уже кое-что. Брошек неуверенно улыбнулся, Ика захлопала в ладоши, но Влодек — единственный, кто разбирался в фотографии, — быстро развеял мелькнувшую было надежду.

— В такую погоду? — задумался он и через минуту вынес свой приговор: — Ничего не выйдет!

— А если… — пробормотала Катажина, — если…

Это «если» она повторила еще раза три, по неизвестной причине покраснев вначале как роза, потом как георгин и напоследок как пион. Дело кончилось тем, что Ика стукнула ее по загривку.

— Да выдави ты хоть слово! — холодно потребовала она.

— А если нам поиграть… ну… например, в почтальона… — для разнообразия побледнев, закончила Катажина.

— Что-о-о? — Ика чуть не задохнулась. — А в «бутылочку» не хочешь?

— Н-не хочу… — беззвучно пролепетала покрасневшая на этот раз как мак Катажина.

Ика сочувственно покачала головой, перевела взгляд с Катажины на Влодека и обратно, после чего тяжело вздохнула.

— Говорят, даже Эйнштейну с его премудрыми мозгами случалось пару раз в жизни сморозить ужасную глупость, — сказала она и, чтобы переменить тему, добавила, обращаясь к Брошеку: — И ты ничего не придумал?

Брошек, собравшись с духом, уже готов был честно признаться, что, к сожалению, сколько ни обдумывал этот вопрос, ничего путного придумать не смог, как вдруг все — за исключением Пацулки — подскочили так, словно в крышу веранды ударила ослепительно яркая молния, сопровождаемая мощным ударом грома.

Однако то был не гром, а всего-навсего хриплый крик. Крик большой старой птицы.

— Пацулка! — хором воскликнули четыре разных голоса.

А дело было в том, что Пацулка, закончив свой труд, поставил на стол старого пеликана и, дабы подтвердить реальность его существования, издал двукратный хриплый вопль от имени деревянной птицы, и прозвучал этот вопль в точности так, будто вырвался из глотки настоящего голодного пеликана.

— В чем дело? — прогремел с неба, а вернее, из расположенного над крышей веранды окна грозный баритон.

Все, даже Пацулка, втянули головы в плечи, а пеликан, мгновенно заткнувшись, повалился на левый бок.

— Это пеликан, папа, — объяснила Ика.

— Кто-о-о?!

— То есть… Пацулка, — быстро добавила она.

— Отлично! — прокричал отец. — Пеликана зажарить и подать сегодня к обеду. Пацулку продолжать откармливать. Мы его съедим в воскресенье.

— Хорошо, папа, — смиренно сказала Ика.

— Ничего хорошего. И чтоб было тихо. — Сеанс связи закончился, и окно над верандой с треском захлопнулось.

Похоже было, Пацулке грозит самосуд. К нему одновременно протянулись три пары рук, явно не с добрыми намерениями. Однако он и ухом не повел, только растянул губы в мудрой и снисходительной улыбке. Собственно, с этой улыбки и началась долгая и на редкость дождливая неделя.

Брошек лучше других знал Пацулку. Поэтому он воскликнул:

— Стоп!

Три пары рук отдернулись.

— Погодите, — сказал Брошек. — Эта перекошенная морда кое-что означает. Уж я-то знаю.

Пацулка скромно потупился.

— Точно, — согласилась Ика. — Оно что-то придумало.

— Nonsens[3], — буркнул Влодек с оксфордским, по его мнению, произношением.

— Не дразните диких зверей, — поспешил предупредить сомневающихся Брошек. — Если он разозлится, из него даже вздоха не вытянешь. До самого воскресенья.

— А в воскресенье его съедят, — сурово напомнила Ика.

Брошек кивнул, закрыл глаза и как будто задремал. На минуту воцарилась тишина, только негромко всхлипывала водосточная труба.

— Интересно, — пробормотал Брошек, — какой шоколад мама сунула мне в чемодан — молочный или горький?

Веки Пацулки поднялись с необыкновенной быстротой. Брошек сделал вид, что ничего не заметил.

— Интересно, — прошептал он, — какую плитку он бы предпочел?

Веснушки у Пацулки на лбу вместе с бровями поползли кверху. Некоторое время он боролся с собой, но вопрос требовал однозначного ответа. И Пацулка совершил над собой очередное тяжкое усилие.

— Обе, — сказал он. И во избежание недоразумений повторил еще раз: — Обе!

Брошек, как, впрочем, и остальные, понял, что рыбка на крючке. Вздохнув, он встал, собираясь отправиться за шоколадом. Но Ика, неплохо разбиравшаяся в жизни, удержала его, схватив за рукав свитера.

— Всему свое время, — сказала она. — Баш на баш. Сперва мы продегустируем Пацулкину идею. Если она и впрямь окажется недурна, отдашь ему и молочный, и горький.

Пацулка внимательно оглядел присутствующих. После некоторого колебания он, вероятно, пришел к выводу, что окружен порядочными людьми, умеющими держать слово, и засопел в знак согласия. Потом взял со стола газету и, ткнув пальцем в одну из заметок, протянул газету Брошеку.

— «Циничные кражи», — прочитал Брошек заголовок. И сразу посерьезнел. Это звучало!

— Ну и что? Ну и что же? — одновременно спросили девочки.

Брошек откашлялся и прочел заметку целиком:

По сообщению воеводского управления милиции, на территории Подкарпатья участились циничные кражи произведений народного и сакрального искусства, ограбления кладбищ, заброшенных часовен и деревенских костелов. Скульптурные и живописные изображения святых, надгробья и другие работы старых мастеров, зачастую являющиеся подлинными шедеврами народного творчества, попадают в руки наглых и циничных грабителей. Уже ведется следствие, и в ближайшее время преступники, по всей вероятности, будут схвачены. Тем не менее мы обращаемся ко всем гражданам с призывом принять участие в охране вышеупомянутых сокровищ, опасность пропажи которых в разгар туристского сезона резко возрастает.

Закончив, Брошек с недоумением уставился на Пацулку.

— Да, он не титан мысли, — пробормотала Ика.

— Кто? — удивилась Катажина.

— Автор статьи. Откуда ему известно, что преступники такие уж циничные?

— Не мешай, — одернул ее Брошек. И сердито сказал, обращаясь к Пацулке: — Идея почитать вслух газету не стоит даже одной плитки шоколада.

— Эх! — обозлился Пацулка и постучал толстым пальцем по россыпи веснушек на лбу. Потом тем же пальцем указал на стоящую над обрывом черную деревянную часовню.

— Да ведь там ничего нет, — сказала Ика.

— Как знать, — прошептала Катажина.

Все задумались. Один только Влодек цинично усмехнулся — но и он почувствовал, что Пацулка наводит их на какой-то важный, хотя и странный след.

— Погодите, погодите, — первым нарушил молчание Брошек. — Я должен это обдумать. Хорошенько обдумать. Все до конца.

— Лучше начни с начала, — буркнул Влодек.

Брошек пропустил его замечание мимо ушей. Он напряженно смотрел прямо в черные сверкающие глаза Пацулки.

— Да, — наконец произнес он. — Там ничего нет. Но кто об этом знает? Скорее всего, никто. В том числе и циничные преступники.

— Гм, — подтвердил Пацулка.

— А если… — начал Брошек.

Тут, кажется, и Ика начала кое-что соображать. Неведомая сила сорвала ее со скамейки.

— А если, — затрещала она как пулемет, — а если, например, кто-нибудь объявит по радио, или по телевизору, или…

— В печати! — подхватила Катажина.

— …что там находятся потрясающие сокровища? Тогда циничные преступники, возможно, туда заявятся и… и, например, попадут в заранее приготовленную ловушку. В западню, которая может быть поставлена, например, кем?

— Например, нами, — неожиданно густым басом произнес Брошек.

Пацулка встал, подошел к Брошеку и протянул руку.

— Обе, — сказал он твердо.

— Иди за шоколадом, Брошек. Пацулка — великий человек, — с уважением произнесла Ика.

Брошек покорно вышел, вернулся, и через минуту на веранде послышалось веселое чавканье. Правда, поглядев на Влодека, Пацулка понял, что грядет выступление оппозиции. Но только пожал плечами — мнение Влодека его не очень-то интересовало. Пускай говорит, что хочет — великий человек свое дело сделал и может спокойно удалиться. Он подал идею, а они пускай ее подхватывают, развивают и уточняют.

И великий человек встал, засунул пеликана в карман и ушел.

Влодек цинично рассмеялся.

— Хе-хе-хе! Дети! Дети позволили щенку себя обдурить. Младенец провел сопляков на мякине.

— Ика, — поинтересовался Брошек, — кто это там тявкает?

— Не знаю, — рассеянно ответила Ика. — Мне кажется, кто-то мяукает.

Влодек встал и оглядел остальных с высоты своих 174 сантиметров. Он был взбешен. Так взбешен, что даже смеяться больше не мог, и губы у него побелели. Катажина с замиранием сердца подумала: «Как он красив!» А Влодек смотрел на всех с глубокой убежденностью в собственной правоте.

— Я думал, — сказал он, — что буду проводить каникулы в обществе интеллигентных людей. Простите, я ошибся, sorry. Никто здесь не тявкает и не мяукает. Просто некто пришел в ужас от уровня умственного развития своих приятелей. Когда опомнитесь, не сочтите за труд сообщить об этом нижеподписавшемуся. Быть может, он позволит себя умолить и вернется. Хотите знать, кто вы? Silly kids[4]!

— Oh, darling[5], — пролепетала Катажина. — Как ты можешь?

— Глупые сопляки! — с яростью подтвердил Влодек.

— Ты так думаешь? — спокойно поинтересовался Брошек.

— Да, я так думаю!

Влодек повернулся и хотел было уйти, но Ика встала у него на пути.

— Минуточку, — сказала она. — Во-первых: если уж ты не можешь обойтись без английских слов, позаботься о своем произношении. У меня хоть и нет слуха, но уши уже болят. И во-вторых: мало просто есть — нужно уметь выбирать здоровую пищу, мало просто жить — нужно уметь жить с людьми, мало просто думать — нужно научиться думать разумно.

— Для кого предназначена сия речь? — спросил Влодек.

— Для тебя, you ass[6]! — с безупречным произношением пояснила Ика. — По твоему мнению, идея, которая всем показалась колоссальной, — полная чепуха. А по нашему мнению, эта чепуха гениальна. Давай проверим. Устроим суд. Ты будешь обвинителем, мы с Брошеком — защитниками, а уважаемый всеми Альберт нас рассудит. Правда, она на твоей персоне чуток сдвинулась, но, надеюсь, способности мыслить еще не утратила.

Катажина надула губы.

— В этом обществе не я одна сдвинулась, — сказала она. — Могу назвать по крайней мере еще двоих.

Брошек поперхнулся, а Ика закашлялась. Но Катажина была незлопамятна и больше к этой теме не возвращалась.

— Тем не менее я готова вас рассудить, — добавила она тоном заправского судьи.

— Это может быть любопытно, — пробормотал Влодек. А поскольку он осознал, что несдержанность не очень-то вяжется со сложившимися у него представлениями о неизменном хладнокровии истинных джентльменов, то, прежде чем приступить к развенчанию Пацулкиной идеи, поклонился присутствующим и сказал: — Прошу меня извинить за мое недавнее поведение.

И при этом улыбнулся так чарующе, как умел только он один.

«Как у него это получается?» — невольно подумала судья Альберт.

Пацулка тем временем заглянул в кладовку: у него появилось ощущение, будто он о чем-то забыл. В кладовке его осенило, что забыл он про второй завтрак, а поскольку — вопреки видимости — судьба чужих желудков была ему далеко не безразлична, он отрезал от буханки аппетитного деревенского хлеба сеть толстых ломтей. Намазав их маслом и положив сверху по куску сыра, он отнес два бутерброда Икиным родителям (отец, утонувший в своих бумагах, пробормотал: «Да, да… сейчас иду, дорогая», — а мать, погруженная в чтение толстой книги, сказала: «Спасибо, доченька!»), а пять оставшихся притащил на веранду. Чтобы не перепутать, на каком из бутербродов самый толстый слой масла и самый большой кусок сыра, он украсил его несколькими кусочками своего шоколада, а именно: двумя квадратиками молочного и тремя — горького.

Когда Пацулка появился на пороге веранды, Влодек как раз заканчивал вступительную речь. Его молодой бас впечатляюще вибрировал и звенел не хуже колокола.

— …и потому, Высокий Суд, — вибрировал и звенел Влодек, — я считаю, что это ребячество, то есть мура, то есть дикая чепуха. Предложенная нашим коллегой неосуществима, и сейчас я вам это докажу. Первое. Каким образом вы намерены объявить по радио или в печати о том, что в нашей часовенке хранятся сокровища, которые могли бы привлечь циничных преступников? Второе. Я не вижу технических возможностей устроить в указанной часовне мало-мальски эффективную ловушку для вышеупомянутых преступников. Третье. Я не вижу физических возможностей для поимки вышеназванных преступников в том случае, если они будут, например, вооружены. Или если сюда нагрянет целая банда. Ко всему прочему никому не известна, — с торжеством заключил он, — степень упомянутого в печати цинизма.

И умолк. Остальные тоже молчали, завороженные его красивым голосом, манерой излагать свои мысли и, главным образом, жестом, известным по некоторым памятникам эпохи романтизма, — воздетой к небесам рукой. Даже Ика и Брошек на мгновенье поддались чарам обвинителя, а уж судья была просто сражена наповал.

И — сама того не заметив — громко вздохнула.

Влодек поклонился.

Но в эту минуту Пацулка поставил на стол бутерброды. Чары мгновенно рассеялись. А Влодек с горечью уловил на лице судьи выражение, свидетельствующее, что в данный момент хлеб с маслом и сыром оказался важнее, чем блестящая речь, романтические жесты и прорезавшийся бас.

— Перерыв! — поспешно объявила судья.

Пацулка быстренько схватил свой бутерброд и вонзил в него зубы. Половины куска как не бывало. Катажина так и подпрыгнула.

— Что этот ребенок делает?! — воскликнула она. — Он же подавится и умрет!

— Ты плохо разбираешься в жизни, — невозмутимо заметила Ика.

Ику неожиданно поддержал Брошек.

— Судьям не пристало быть такими наивными, — сказал он. — Однажды мама варила земляничное варенье и уронила в таз совсем новые часы. Пацулка ел это варенье. Увы! — вздохнул Брошек. — Часов никто никогда больше не видел.

— Хе-хе, — ухмыльнулся Влодек. — А какие были часы — «Омега» или «Победа»?

Пацулка смерил Влодека долгим презрительным взглядом. Потом сказал:

— Будильник.

Катажина и Ика поперхнулись. А Влодек покраснел от злости.

— Хватит говорить о посторонних вещах. Где защитники? Теперь ваша очередь.

Брошек встрепенулся и замахал руками.

— Выой уу! — прокричал он.

— Ты бы сперва проглотил, дорогой, — попросила Ика.

Брошек проглотил.

— Высокий Суд! — повторил он. — Напрасно уважаемый предыдущий оратор выпендривается и доказывает, что он самый умный.

— Вот именно, — дожевывая свой бутерброд, пробормотала Ика.

— Во-первых, — продолжал Брошек, — всем известно, что у нас, а точнее, у меня в средствах массовой информации есть свой человек. И если удастся уговорить этого человека, точнее, моего предка, чтобы он данный вопрос обдумал, то — готов поручиться головой — мы сможем опубликовать в газете весьма любопытную заметку.

— Хе-хе, — фыркнул Влодек. — Я прямо вижу, как циничные преступники бросаются читать именно эту заметку именно в той газете, в которую ее пристроит твой предок.

Ика достала платочек, вытерла губы, спрятала платочек обратно в карман и преспокойно лягнула Влодека по лодыжке. И с молниеносной быстротой отскочила.

— За такие поступки удаляют из зала! — воскликнула судья Альберт. — Больно, Влодечек? — спросила та же особа, которую в данном случае следовало бы назвать Катажиной.

— Нет! — рявкнул Влодечек.

— Вот и прекрасно, — сказала Ика. — Если не ошибаюсь, предыдущего оратора уже предупреждали, чтобы не слишком умничал. Я, например, уверена, что после сегодняшней заметки преступники будут читать все газеты от корки до корки.

— Справедливо, — признала судья. — Обвиняемая права.

— Какая обвиняемая?! Может, у уважаемой судьи крыша поехала? — возмутилась Ика.

Уважаемая судья густо покраснела и собралась было пролепетать что-то в свое оправдание, но не успела — Брошек продолжил свою речь.

— Прошу Высокий Суд обратить внимание, что первый пункт обвинения мы, по существу, опровергли. Да или нет?

Судья Альберт утвердительно кивнула.

— По существу, да.

— Тем более что письмо к нашему человеку и статья для публикации фактически готовы. Остается переписать.

— Откуда переписать? — удивился Влодек.

— Из головы, — сказала Ика. — А теперь перейдем ко второму пункту. Пускай Высокий Суд сам скажет: неужели великий Альберт не видит технических возможностей для изготовления западни в окрестностях часовни? А? Только честно.

Альберт замерла, устремив взгляд ясных голубых глаз на какой-то сучок в стене. Однако в состоянии глубокой задумчивости она пребывала всего несколько секунд.

— Чепуха, — сказала Альберт, пренебрежительно махнув рукой. — Детские игрушки. О таких элементарных вещах, как капканы, я даже не говорю. Можно устроить электрическую, акустическую или фотографическую ловушку. Подробности потом. Суд утверждает, что такое возможно. И Суд сделает это сам.

Влодек смекнул, что сейчас не стоит вылезать со своим «хе-хе». Уж если Катажина, то есть великий Альберт, берет на себя техническую сторону дела, значит, все будет в порядке. Поэтому, решив, что в данном случае лучше промолчать, он промолчал.

— Два — ноль, — пробормотал Брошек.

А Ика улыбнулась Влодеку самой нежной из своих улыбок. И, мечтательно полузакрыв глаза, сладко заворковала.

— Кто осмелится, — вопросила она, — в присутствии Влодека утверждать, что мы не располагаем физическими возможностями для схватки с преступниками? О Брошеке я уж не говорю. Но Влодек, наш титан Влодек?

— Правильно! — горячо поддержала ее Катажина.

Брошек одобрительно поглядел на Ику. Это было почище самого удачного удара по лодыжке. Влодек открыл рот и… ничего не сказал. Зато расправил плечи и выкатил колесом грудь.

— Я знаю кое-какие приемы дзюдо, — наконец выдавил он. — Если понадобится…

— Три — ноль, — буркнул Брошек.

В этот момент Пацулка, посинев, замахал руками и стал беззвучно и судорожно ловить ртом воздух, словно схваченная за жабры форель. Из-под его опущенных век текли огромные слезы.

— О Господи! — закричала Катажина. — Говорила я, что он подавится!

Но Ика только иронически хихикнула, а Брошек положил недрогнувшую руку на трясущееся Пацулкино плечо.

— Он всего лишь смеется, — объяснил он.

— Ну так как, my dear friend, то есть mon cher ami, то есть мой дорогой друг? — спросила у Влодека Ика. — Три — ноль. Согласен?

Влодек скептически поморщился.

— Допустим, — сказал он, — допустим, что вы правы. Но теория требует подтверждения практикой. Пока вроде бы три — ноль. Но остается еще очень много вопросительных знаков. Напечатают ли? Прочтут ли? Явятся ли? Попадутся ли? Сумеем ли мы их схватить? Не окажемся ли в дураках? Пока ничего не начнет происходить, я отказываюсь относиться к этому всерьез. Бытие определяет сознание.

— Переведи на нормальный язык, — попросила Ика.

— А он, между прочим, прав, — заявил Брошек. — Цитата приведена к месту, и не прикидывайся, что не понимаешь. А если и вправду не понимаешь, перевожу: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.

— Идиот, — ласково сказала Ика.

Но Брошек так на нее посмотрел, что ей стало стыдно.

«Извини, милый Брошек, — мысленно произнесла она, — не сердись, пожалуйста».

Но назло самой себе состроила рожу, притом довольно противную.

— Ну чего? — злобно спросила она. — Чего?

Брошек и не подумал ответить, и всем стало неловко, а уж особенно глупо себя почувствовала сама Ика. Набравшись решимости, она робко потянула Брошека за рукав.

— Извини, — шепнула она.

— Тихо! — крикнула Альберт, указывая пальцем на внезапно просиявшее, озаренное вдохновением лицо Пацулки. — Оно опять что-то придумало!

И не ошиблась. Пока Ика с Брошеком выясняли отношения, Пацулка сделал сногсшибательное открытие. Он некоторое время боролся с собой, но желание поделиться этим открытием с друзьями пересилило. И он даже произнес несколько слов кряду.

— С сыром, — сказал Пацулка, — молочный лучше.

И затем долго, со снисходительным спокойствием мудреца, наблюдал, как сотрясаются в приступе сдерживаемого (окно над верандой!) смеха четверо молодых людей в джинсах, кроссовках и свитерах.

«Эх, много вы понимаете!» — мысленно воскликнул Пацулка и, не дожидаясь, пока друзья успокоятся, отправился за новой деревянной чуркой.

Смех на веранде еще долго бы не стихал, если б не появление Икиной матери с бесконечно печальным выражением лица.

— Дорогой Альберт, — обратилась она к Катажине, — будь добра, загляни под капот и проверь аккумулятор. А мальчики пускай измерят давление в шинах.

— Что случилось? — встревоженно спросила Ика.

Мать показала пальцем наверх, туда, где рождались последние главы диссертации. Главы — по утверждению ее мужа — самые важны и решающие.

— Вот, — сказала она, — вот он, мой отпуск. Отец, конечно, забыл взять три совершенно необходимые книги. Сразу после обеда мне придется смотаться домой. Пустяк — всего четыре часа туда и обратно.

— Мама! — прошептала Ика.

Брошек поднял руку, и даже Влодек почувствовал, как у него забилось сердце.

— Что-то начинает происходить, — торжественно произнес Брошек.

— Мама! — крикнула Ика. — Ты можешь захватить с собой очень важное письмо? От Брошека к его отцу.

— Тише, — сказала мама. — Захвачу, конечно. Но вы подготовьте машину.

И с той же душераздирающей улыбкой удалилась. Четверо на веранде молча переглянулись. Сомнений не оставалось: дело сдвинулось с мертвой точки. Им не придется тащиться на почту, ждать ответа, гадать, сколько дней будет идти срочное заказное письмо — четыре или пять…

Даже Влодек признал, что это большая удача.

— Ну-ну… — сказал он.

И тут в глубине дома раздались хорошо всем знакомые звуки: несколько прерывистых сигналов зуммера, потом четыре высокие писклявые ноты и наконец протяжная звонкая мелодия, возвещающая полдень.

— Кто включил радио? — испуганно прошептала Катажина.

— Это не радио, — засмеялся Брошек.

— Кто включил радио? — послышался грустный голос матери.

Над верандой с треском распахнулось окно.

— Кто включил радио?! — загремело сверху.

— Это не радио, это Пацулка, папа, — любезно объяснила Ика.

— Выключить Пацулку! — проревел отец, и окно захлопнулось с грохотом винтовочного выстрела.

— Давно пора, — усмехнулся Влодек, засучивая рукава свитера. — Сопляка надо хоть ненадолго выключить.

Но Брошек тряхнул его за плечо.

— Эй ты, полегче, — угрожающе проговорил он. — Всякий человек заслуживает уважения, даже если воспроизводит радиосигналы. Насилие исключается. Кстати, Пацулка не зря сообщил точное время, за что его можно только похвалить: пора заняться обедом. Сегодня дежурят Катажина и Влодек. Ика проверит машину, я сяду писать письмо, а дежурные отправятся на кухню. Смирно, вольно, разойтись по своим постам!

Что и было исполнено.

На обед был холодный свекольник, овощное рагу и мусс, изготовленный по рецепту Влодека; никто, кроме Пацулки — к его большой радости, — почему-то не попросил добавки.

Обед проходил в молчании.

Отец фактически отсутствовал; мама была погружена в меланхолическую задумчивость, чего отец даже не заметил, вызвав ее тихую ярость. А Катажина, Ика, Влодек и Брошек мыслями были уже в самой гуще грядущих, приближающихся с каждой минутой событий. Конечно, никто из них не предвидел — и не мог предвидеть, — того, что произойдет в недалеком будущем. Однако они старались это будущее себе представить, проникнуть в него, хотя бы что-нибудь угадать. В иных обстоятельствах упорное молчание ребят как минимум удивило бы, а то и испугало взрослых. Однако у тех своих забот хватало, поэтому они даже не услыхали многозначительного гула этой тишины.

Один Пацулка вел себя нормально. То есть по-своему нормально. А именно: когда Икин отец покончил с овощным рагу, Пацулка подал ему на чистой тарелке нечто никому больше не полагающееся, дымящееся и аппетитно посыпанное укропом.

Отец в задумчивости попытался пару раз вонзить в это лакомство вилку и наконец вернулся на землю.

— Почему петух такой жесткий? — жалобно спросил он.

Пацулка отрицательно покачала головой.

— Это не петух, — засопел он. — Это пеликан.

Когда все успокоились, а отец отправил пеликана дожариваться, Ика с возмущением воскликнула:

— А где анекдот, папа?! За тобой анекдот.

Отец сморщился так, будто зубной врач принялся сверлить ему зуб мудрости прямо через щеку. Но выкрутиться ему не удалось: мама быстро смекнула, что ей предоставляется возможность отомстить.

— Ты же обещал, милый. Попробуй смеха ради однажды сдержать слово, — сказала она подозрительно вкрадчивым голосом.

Отец мрачно кивнул, и вся пятерка навострила уши. Дело в том, что они играли в своеобразный тотализатор: каждый ставил — и немало — на то, какой анекдот и в который раз будет рассказан. И это было самым смешным и интересным.

Мама, естественно, встала и ушла.

Отец обреченно улыбнулся; вид у него по-прежнему был отсутствующий.

Брошек вытащил записную книжку, в которой фиксировал «круговорот» анекдотов.

— Про «дорогого товарища» знаете? — спросил отец.

Наступило общее замешательство: этого анекдота никто не знал! Даже Брошек растерялся, и нижняя челюсть у него по-дурацки отвисла.

— Тогда послушайте, — оживился отец. — Сержант, командир роты, послал к полковнику на квартиру двух рядовых — починить неисправный бачок в уборной.

— Записывай же! — прошипела Брошеку на ухо Ика.

— Однако уже через десять минут, — продолжал отец, — жена полковника со страшным криком их выгнала.

— О, — удивился Пацулка.

— А почему? — воодушевился отец. — Сейчас узнаете. Вызывает командир этих рядовых и спрашивает: «Что случилось?» Они долго мнутся, но в конце концов один говорит: «Разрешите доложить, мы сами ничего не понимаем. Починяем мы, значит, этот бачок, там труба прохудилась. Вацек стоит на стремянке и паяет, а я внизу, держу стремянку. И вдруг капля расплавленного олова шмякается мне за шиворот. Тут я ему и говорю: „Дорогой товарищ! Напрасно ты думаешь, что мне приятно, когда горячее олово падает на шею…“ Ну, может, не совсем так, другими словами, а жена полковника возьми нас и выгони!»

Здесь слушателям следовало рассмеяться.

Они и посмеялись немного, даже вполне искренне. А отец снова перенесся в мир иной, закурил сигарету, вспомнил, что бросает курить, быстро ее погасил и, поднимаясь к себе наверх… закурил новую.

— Где письмо? — грустным голосом спросила мама. Она уже была готова к отъезду и выглядела потрясающе.

— Скажите, пожалуйста, папе, — попросил Брошек, думая о том, как хорошо, что Ика похожа на мать, — что я умоляю его сразу ответить.

И вручил Икиной маме письмо, за которое его похвалил даже Влодек.

Две минуты спустя письмо отправилось в путь.

Вся пятерка стояла на веранде, глядя, как машина подпрыгивает на мокрой каменистой дороге, как катится по мосту над мутной рекой, как, выехав на асфальт, ускоряет ход и наконец исчезает за поворотом.

Началось? Но именно в этот момент у всех появились сомнения. Пожалуй, даже у Пацулки.

— Гм, — неуверенно произнес он.

— Что теперь будет? — тихо спросила Ика.

Ей никто не ответил.

Ответ на этот вопрос могла дать только предстоящая дождливая неделя.