Тайная дочь

46 ОТЕЦ НЕ МОЖЕТ ЗАБЫТЬ

Мумбай, Индия, 2005 год

Кавита

Кавита терпеливо стоит в очереди на почте. Когда она подходит к стойке, служащий улыбается ей:

— Здравствуйте, миссис Мерчант. Сегодня, как обычно, денежный перевод в Дахану?

Она приходит сюда каждую неделю в течение последних трех месяцев, но до сих пор не знает, как зовут этого человека. Он объясняет ей, как заполнять бланк, она ему протягивает конверт с наличными. Служащий, конечно, узнал ее имя из квитанции, которую каждый раз отдает ей. Кавита аккуратно складывает эти бумаги дома на полке буфета. Как только сестра сообщает ей, что получила деньги, Кавита ставит на квитанции маленькую отметку.

Четыреста рупий, которые Кавита отправляет каждую неделю, идут на оплату сиделки и лекарств для матери. Они необходимы ей после перенесенного прошлой осенью инсульта. Кавита надеется, что скоро сможет приехать и увидеться с мамой, но женщине дают всего один отпуск в году в конце лета, чтобы он не пересекался с отпусками других служанок. Исключения бывают только в случае смерти близкого члена семьи. Джасу советовал ей просто попросить у сагиба и мемсагиб отгулы, но она не пошла на это. Они всегда были честными хозяевами и хорошо к ней относились, поэтому Кавита предпочла остаться на работе. И дело было даже не в мизерных деньгах, а в простой уверенности, что у нее есть свой заработок, который не зависит от ненадежного дохода Джасу или незаконного богатства Виджая.

— Я отправила деньги сегодня во второй половине дня, бена, — говорит Кавита в трубку.

— Спасибо, Кави. Я позвоню тебе, когда они придут, — отвечает ей Рупа.

Дома никто не спрашивает Кавиту, откуда они берут такие деньги — такие суммы не может позволить себе никто из их родственников. По правде говоря, ни Кавита, ни Джасу тоже не отправляли бы эти деньги, если бы не Виджай. Кавита знает, что ее родственники думают, будто их семья процветает в Мумбай с самого момента отъезда, как хвастался всем Джасу. Теперь же, когда они наконец зажили в достатке, ее заставляет молчать чувство стыда за сына.

— Рупа, как себя чувствует ба?

На другом конце раздается глубокий вздох.

— Ну, врач пришел к ней только вчера и сказал, что мать неплохо держится, насколько это возможно в ее положении. Он не надеется на ее полное выздоровление, бена. Она уже не сможет нормально разговаривать или видеть правым глазом. Но она спокойна, а сиделка очень хорошо за ней ухаживает. И все это благодаря тебе, бена.

Каждый раз, когда Рупа благодарит за присланные деньги, совесть начинает грызть Кавиту изнутри. Ей стыдно не только за то, откуда у нее берутся эти суммы. Ничуть не меньше ее смущает то, что она не может ничем помочь семье. Кавита понимает, что должна быть в Дахану. Ей совестно, потому, что она проводит большую часть дня не в заботах о собственной матери, а за мытьем посуды сагиба и складыванием сари мемсагиб. Это чувство вины постоянно сопровождает ее ежедневные хлопоты.

— А как там бапу?

Кавита старается говорить твердо, так как она не хочет, чтобы сестра на другом конце провода почувствовала слабость ее духа и страх.

— Не очень. Последние несколько дней он совсем не узнает внуков и даже меня. Хорошо, что ты не видишь этого, бена. На это тяжело смотреть.

Сестра не добавляет ничего нового к тому, что рассказывает Кавите во время каждого звонка. Состояние их отца медленно ухудшается на протяжении нескольких лет. Но он как древнее дерево чику, которое растет позади родительского дома: несмотря на то что его ветви становятся все тоньше, а листьев год от года становится меньше, сам ствол стоит гордо и прямо. И все-таки последний вопрос комком застревает у Кавиты в горле:

— Он помнит меня? Как ты думаешь, он узнает меня, когда я приеду?

Рупа долго молчит, прежде чем ответить.

— Я уверена, что узнает, Кави. Разве может отец забыть свою дочь?

Кавита щупает манго, чтобы проверить, насколько они мягкие, и нюхает кожицу плода.

— Беру полкило вот этих.

Мемсагиб проснулась сегодня утром и запросила свежие манговые пикули, поэтому после обеда Бхайя отправила Кавиту на поиски лучших зеленых манго, какие только удастся найти. Кавита побывала на трех рынках, и сейчас она находится в получасе ходьбы от квартиры мемсагиб, но это не страшно, поскольку к моменту возвращения Кавиты все еще будут отдыхать. Женщина идет быстрым шагом и через некоторое время оказывается возле железных ворот. Она останавливается и опускает к ногам матерчатую сумку с фруктами. Кавита напряженно смотрит через ржавые прутья ворот, даже приподнимается на носочки, чтобы получше разглядеть, что за ними скрывается. Несчастная понимает, что все это, конечно, бесполезно. Даже если Уша выжила, сейчас она уже взрослая женщина, старше Виджая. Ее дочь больше не здесь, не в приюте. Так чего же я хочу найти тут, почему меня все время тянет к этому месту?

Может быть, она делает это для того, чтобы оживить боль того самого дня, когда рассталась с дочкой, наказать себя за отказ от своей плоти и крови? Какая жизнь может быть у этой девочки? У нее нет семьи. Ее воспитывали чужие люди. У нее нет дома, куда она всегда могла бы прийти. А это точно был правильный выбор? Не сделала ли я хуже себе самой, подарив девочке жизнь и ничего больше из того, что мать должна дать своему ребенку? А может быть, она продолжает приходить сюда просто по привычке, которая, словно навеки оставшийся шрам, все время напоминает о себе, царапает и раздирает изнутри в тщетной надежде на чудесное исцеление?

47 КОГДА-ТО ДАВНО

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

Аша чувствует, что сердце начинает биться чаще по мере того, как поезд с грохотом подъезжает к перрону вокзала Черчгейт. Приближающаяся махина поднимает в воздух пыль, и стойкая вонь от пропитавшей раскаленную землю мочи усиливается. Смрад стоит невыносимый, но девушка думает только о том, куда повезет ее этот поезд. Она идет по платформе. В поясной сумочке припрятана пачка рупий. В рюкзаке, который она никуда не брала с самого приезда в Индию, сейчас лежат ноутбук, карты города и железнодорожные билеты в первый класс — единственный безопасный способ передвижения по Индии для молодой женщины без сопровождения. На этом настояла дадима.

Перед тем как Аша отправилась в путь, отец сообщил ей все, что помнил: название агентства по усыновлению и как звали представителя, который с ними работал. В агентстве по телефону сказали, что нужно обратиться в приют для сирот. Дадима дала Аше адрес приюта и сказала, что директора зовут Арун Дешпанде. На всякий случай она записала своей рукой его имя на гуджарати, маратхи и английском в Ашином блокноте на спирали. Дадима предлагала внучке поехать вместе, но Аша хотела сделать все самостоятельно. Девушка устраивается в кресле, достает из кармана серебряный браслет и держит его в руке на протяжении всей поездки. Сойдя с поезда, она направляется к выстроившимся в ряд рикшам и показывает водителю блокнот с адресом приюта. Тот кивает, выплевывает на тротуар пережеванные семена бетелевой пальмы и начинает крутить педали своими до невозможности тонкими, жилистыми ногами.

Приют выглядит совсем не так, как себе представляла Аша, — растянутое в ширину двухэтажное здание с игровыми площадками. Девушка останавливается напротив таблички с надписью на английском:

Тхаккар? Аша уже знала, что в Мумбай живут тысячи семей по фамилии Тхаккар. Хороший поворот событий. Теперь не придется произносить свою фамилию по буквам. Она нажимает на кнопку звонка у главного входа, в коридоре раздаются шаркающие шаги, после чего из двери выглядывает старушка с очень глубокими морщинами возле губ.

— Мне нужно поговорить с Аруном Дешпанде, — медленно произносит Аша, опасаясь, что пожилая женщина не знает английского. Услышав это имя, старушка открывает дверь и показывает Аше на маленький кабинет в конце коридора. Аша складывает ладони в знак благодарности и нерешительно заходит. По дороге сюда она чувствовала себя уверенно, но сейчас ноги сделались ватными, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

Дверь кабинета открыта, но она все равно решает постучаться. Мужчина с проседью в волосах и двухфокусных очках на носу громко разговаривает по телефону на незнакомом Аше языке. Он делает девушке знак, чтобы она заходила и присаживалась. Аша разгребает кипу бумаг на одном из кресел. На столе она замечает табличку с именем директора, и ее ладони моментально становятся влажными от пота. Ожидая, пока директор освободится, девушка вытаскивает блокнот и карандаш.

Мужчина кладет трубку и устало улыбается.

— Здравствуйте, я Арун Дешпанде, директор «Шанти». Заходите, — говорит он, хотя Аша уже не только зашла, но и устроилась в кресле.

— Благодарю. Меня зовут Аша Тхаккар. Я приехала из США. Я… на самом деле меня удочерили, забрали из этого приюта около двадцати лет назад. — В ожидании ответа девушка поднимает к губам кончик карандаша.

Дешпанде резко выпрямляется за своим столом.

— Тхаккар? Как Сарла Тхаккар? Она ваша родственница?

— Сарла… о да, это моя бабушка. Мать моего отца. Почему вы спрашиваете?

— Мы очень благодарны вашей бабушке. Она пожертвовала деньги на перестройку этого здания, наверное, уже лет двадцать назад. Она очень хотела, чтобы на втором этаже было достаточно классных комнат для наших воспитанников. Теперь каждый день после школы дети продолжают занятия там. Музыка, язык, искусство.

— О, я… не знала. — Аша грызет кончик карандаша.

— Я уже много лет не видел ее. Передайте ей, пожалуйста, мой низкий поклон.

— Да, конечно, — Аша набирает в грудь воздуха. — Мистер Дешпанде, я приехала сюда в надежде, что вы сможете мне помочь. Я… пытаюсь отыскать своих биологических родителей, тех, что отдали меня сюда, в приют, — не дождавшись ответа, она продолжает: — И еще я хотела выразить вам благодарность за все, что вы для меня сделали. Я прекрасно живу в Америке, люблю своих родителей… — Аша делает паузу, подыскивая нужные слова, — и мне не хотелось бы причинять кому-то неудобства. Просто я очень хочу… всегда очень хотела найти своих настоящих родителей.

Господин Дешпанде снимает очки и начинает протирать стекла полой рубашки.

— Дорогая моя, через нас каждый год проходят сотни детей. Только в прошлом месяце у наших дверей оставили больше десятка младенцев. Самых везучих из них усыновляют. Остальные остаются здесь до окончания школы, самое большее — до шестнадцати лет. Мы не можем хранить личные дела каждого ребенка. Более того, мы иногда даже не знаем точного возраста детей, а тогда, хм…

Он тяжело вздыхает и, склонив голову, смотрит на Ашу.

— Ладно, попробую проверить. Итак, Тхаккар. Аша, вы сказали?

Директор поворачивается к древнему компьютеру. В течение нескольких минут он неуклюже стучит по клавиатуре и, прищуриваясь, смотрит на экран, потом обращается к Аше:

— Извините, но такого имени я не нашел. О вас здесь ничего нет. Как я и говорил, наши записи…

Он пожимает плечами и возвращает на нос очки.

Чувствуя себя опустошенной, Аша смотрит на чистую страницу в блокноте. Обо мне ничего нет. Девушка сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы не разрыдаться.

— Понимаете, к нам приходили и другие бывшие воспитанники, желавшие, как и вы, найти родителей. Но это всегда было нелегко, даже если они знали имя матери. Иногда женщины не желают, чтобы их находили. Часто детей сюда отдают незамужние девушки, а некоторые даже не хотят говорить, сами они родили ребенка или просто принесли сюда. Разоблачение может иметь очень… плохие последствия для таких матерей.

Сжимая в руке карандаш и изо всех сил стараясь не терять присутствия духа, Аша кивает. Что мне еще спросить? Что же я запишу на этой странице?

Внезапно господин Дешпанде подается вперед и пристально смотрит Аше прямо в глаза.

— У вас очень необычные глаза. Я видел такие всего раз в жизни, у одной индианки.

— Когда, вы сказали, вас удочерили?

— В 1984 году. В августе. В самом деле? Что…

— А вы знаете, сколько вам тогда было лет?

Роняя на ходу стопку бумаг, мужчина бросается к стоящей за его креслом картотеке.

— Около года вроде бы.

Аша тоже встает, подходит к директору и заглядывает ему через плечо.

Господин Дешпанде перебирает папки, которые находятся в еще большем беспорядке, чем его письменный стол.

— Я ее помню… Она была из Дхарамсалы или из Дахану, из какой-то деревни на севере. Мне кажется, она прошла всю дорогу пешком. Я помню эти глаза.

Он мотает головой, делает паузу и смотрит на Ашу.

— Послушайте, это займет некоторое время. Мне придется просмотреть все документы за 1983 год, вот это все, видите, и еще немного вон там. Позвонить вам, если я что-нибудь найду?

Ашу трясет как в лихорадке при мысли о том, что нужная ей информация находится где-то рядом, в этом захламленном кабинете. Она не может взять и уйти прямо сейчас.

— Я могу помочь вам с поиском?

— Нет-нет, — усмехается директор, — я ведь даже не знаю, что именно ищу. Но если это находится здесь, я обязательно найду. Обещаю вам. Ради Сарладжи. Гарантирую вам на сто процентов, — качает он головой из стороны в сторону в принятой здесь непонятной манере. Но так уж здесь, в Индии, заведено. Нужно просто верить.

Аша вырывает из блокнота листок, чтобы оставить свой номер телефона, и убирает карандаш за ухо.

— У вас не найдется ручки?

Через несколько дней Аша снова едет в «Шанти». Подходя к приюту, она с трудом сдерживается, чтобы не побежать. В жутком возбуждении девушка ждет прихода директора. Когда он появляется, Аша тут же подходит к нему.

— Я летела сюда на всех парах. Вы что-то нашли?

Арун Дешпанде усаживается за стол и протягивает ей бумажную папку.

— Я помню ту женщину. Ту, что вас родила. Никогда не забуду ее глаза.

В папке лежит один-единственный листок бумаги. Это частично заполненная анкета.

— Простите, что информации так мало, — говорит директор. — Тогда мы думали, что анонимность будет лучшим решением для всех. Сейчас мы куда тщательнее относимся к данным по причинам, связанным со здоровьем и прочим. О, понятно, почему я не смог найти вас в базе. Смотрите. — Он наклоняется к Аше и показывает на строчку в анкете. — Когда вы сюда поступили, вас звали Уша. Так что наши записи еще на что-то годятся, — улыбаясь, говорит мистер Дешпанде и садится в кресло.

Уша. Ее звали Уша. Настоящее имя, которое дала ей мать. Уша Мерчант.

— К тому моменту, когда вы здесь оказались, я работал в должности директора всего месяц. У нас не было мест, и я не должен был принимать детей. Но ваша мать пришла сюда с сестрой, которая убедила меня взять вас. Она сказала, что здесь уже живет ваша двоюродная сестра и было бы неправильно разделять родственников.

— Двоюродная сестра? — Всю жизнь Аша жила без кузин, а здесь, в Индии, у нее на каждом шагу находится очередная.

— Да, дочь вашей тетки. Она сказала, что та девочка вас на год старше, но ее, видимо, принесли сюда еще до моего назначения, и об этом совершенно точно не сохранилось никаких данных.

— Мистер Дешпанде, я хочу найти ее… свою мать, моих родителей. Вы не знаете, как это можно сделать? — спрашивает Аша, стараясь сглотнуть комок в горле.

Директор качает головой.

— Простите за то, что информации так мало. Я удивлен, что мне вообще удалось отыскать хотя бы эту папку.

Мистер Дешпанде помогает Аше остановить авторикшу и объясняет водителю, что он должен отвезти девушку на станцию. В одной руке Аша крепко держит бумажную папку, а другой пожимает руку мистеру Дешпанде.

— Большое вам спасибо. Вы мне очень помогли!

— Удачи, моя девочка. Берегите себя!

Вернувшись в «Таймс», Аша рассматривает одинокий листок из бумажной папки, хотя уже выучила всю анкету наизусть.

Подробностей совсем немного, но кое-что они прояснили. Ее родители были женаты, и она знает, как их зовут. Саму Ашу на протяжении первого года жизни звали Уша Мерчант.

Девушка пишет свое имя. Сначала печатными буквами, потом прописными, и наконец, в виде подписи, как под всеми своими статьями. Она разглядывает собственное отражение на темном экране монитора.

Уша Мерчант. Она похожа на Ушу? «Уша Мерчант», — представляется она степлеру на своем столе и протягивает ему руку. Аша откидывается на спинку кресла и смотрит в потолок. Девушка обращается к работающей за соседним столом Мине:

— Я даже не знаю, с чего начать. Как мне найти ее?

— Что ж, ты оказалась в правильном месте. У «Таймс» есть доступ к лучшей во всей Индии базе данных. — Мина наклоняется к Аше и что-то набирает на ее клавиатуре. — У нас куча информации по главным городам страны.

— А если она не в городе? Что, если она живет где-нибудь в деревне? Директор приюта сказал, что, она, видимо, пришла в город откуда-то с севера.

Мина перестает печатать и смотрит на Ашу.

— В самом деле?

— Ну да, а что?

— Это поразительно, что этой женщине вообще удалось сюда добраться, потому что в то время с транспортом все было намного хуже. Похоже, она на многое была готова, лишь бы ты оказалась здесь. — Мина отодвигает стул. — Ну ладно, я покажу тебе, как пользоваться базой. Здесь только большие города, но начни хотя бы с этого. Давай прямо с Мумбай. Хорошо, что их фамилия не Патель или типа того. Легче всего ее было бы найти через родственника мужского пола или через какую-нибудь собственность. Ну вот, списки жильцов по фамилии Мерчант… да, негусто.

В базе нет ни одной Кавиты, но находится несколько десятков Джасу Мерчантов или Дж. Мерчантов, живущих в Мумбай. А ведь они еще даже не пробовали искать по другим городам. Аша просматривает длинный список имен и за несколько часов собирает всю возможную информацию. К концу дня поиск сужается до трех адресов, каждый из которых, впрочем, может привести в никуда. И все же Аша полна надежды. Она направляется к лифту с прижатым к груди блокнотом.

— Пожелай мне удачи, — говорит она Мине через плечо. — Кто знает, что я найду.

48 «РЕВОЛЮЦИЯ»

Пало-Альто, Калифорния, 2005 год

Сомер

— Представьте себе, что вы сильное, величественное дерево. Глубоко дышите животом.

Женевьева — инструктор по йоге — лавирует между десятками подопечных, и ее успокаивающий голос звучит то из одного угла зала, то из другого. Сомер стоит идеально: руки вытянуты над головой, ладони прижаты друг к другу. Стопа одной ноги плотно прижата к колену другой, а сосредоточенный взгляд направлен на маленькое белое пятнышко на кирпичной стене напротив. Врикшасана — поза дерева — не давалась ей с самого начала, когда она пару месяцев назад только пришла на йогу вместе с Лизой. Сомер всегда начинала шататься на одной ноге и падала, в то время как остальные спокойно стояли дальше. Однажды после занятия Женевьева сказала Сомер, что секрет упражнения заключается в том, чтобы успокоить мысли и сконцентрироваться на настоящем моменте. В едва заметном изменении точки сосредоточенности, в этом крошечном сдвиге сознания заключалась колоссальная разница. Вместо того чтобы пытаться сохранить равновесие, Сомер нашла точку на противоположной стене и направила взгляд на нее. Поток энергии сразу же выровнялся, и она перестала падать. Сегодня Сомер стоит во врикшасане идеально неподвижно вместе с остальными до тех пор, пока спокойный голос Женевьевы не призывает всех перейти к следующей позе.

Сомер ходит в студию йоги с амбициозным названием «Революция» два или три раза в неделю. Просыпаясь после первых занятий с болью во всех мышцах, женщина понимает, сколько воды утекло с тех пор, как она последний раз заставляла свое тело работать. Раньше она бегала, пока не начинало колоть в легких, или плавала до появления приятной усталости в мышцах, так бывало во время каждой ее короткой беременности. Когда двадцать с лишним лет назад тело перестало работать, как полагается, Сомер перестала считать его чем-то важным для себя. Если у нее начинала болеть спина или возникала аллергия, она только злилась на свой стареющий организм, который в очередной раз подвел ее. Каждая новая поза в йоге была для Сомер вызовом не только потому, что у нее отсутствовала растяжка или привычка к скручиванию, но еще и потому, что женщине приходилось изучать собственное тело заново, узнавать, какие мышцы оказывались самыми неподатливыми, какие суставы меньше всего гнулись. Ей приходилось быть осторожной, чтобы сначала понять границы своих возможностей, а уже потом начинать работать над тем, чтобы эти границы расширить. Со временем у Сомер начало меняться привычное отношение к телу, которое предало ее много лет назад.

Все изменилось в тот день, когда Женевьева обратила внимание группы на дыхание.

— Вы задерживаете дыхание? — спросила она учеников. — Если вы задерживаете дыхание после вдоха, спросите себя, почему вы боитесь выдохнуть? А если задерживаете после выдоха, то что мешает вам снова вдохнуть?

Сомер осознала, что она задерживает дыхание как на вдохе, так и на выдохе. А значит, не раз обвинявший ее Кришнан был прав: ею управлял страх.

Через три месяца независимой жизни Сомер обнаружила несколько способов борьбы с одиночеством. По четвергам она занимается итальянским с Джорджио, голос которого куда более сексуален, чем его тело старого седого сицилийца с выглядывающей из ворота рубашки растительностью на груди. Сомер начала изучать язык, готовясь к поездке в Тоскану. В рабочие дни, когда она была занята в клинике, а улицы Пало-Альто кишели студентами, новый уклад жизни кажется Сомер вполне сносным.

В выходные куда сложнее. Время едва ползет, и ей подолгу не с кем перекинуться словечком. Обычно Сомер планирует на вечер ужин или прогулку с Лизой, которая в совершенстве освоила стиль жизни немолодой одинокой женщины. И все-таки именно по выходным Сомер больше всего скучает по прежней жизни с Крисом. Ей безумно не хватает ленивого утра, когда они подольше оставались в кровати, читая газету. Когда день сменяется вечером, она мечтает о том, чтобы пройтись под руку с мужем до ближайшего тайского ресторанчика и съесть по миске густого карри с кокосовым молоком. Лежа в кровати, Сомер скучает по ощущению тяжести от руки Криса на своем теле. Глядя на студентов в городке, она пытается вспомнить то чувство беззаботности, которое они с Крисом испытывали во времена учебы. Она наслаждается воспоминаниями о тех днях, когда в их жизни только появилась Аша — маленький бутончик, раскрывавший перед родителями свои лепестки. Они смеялись над каждым ее словом и действием. Женщина вспоминает поход в зоопарк, когда они застряли у клеток с обезьянами, потому что дочка не давала им уйти, пока они оба не продемонстрировали, как животные кричат и двигаются. Вспоминает их отпуск в Сан-Диего, когда шестилетняя Аша закопала Криса в песок по самую шею и он заснул прямо на пляже.

Только со временем Сомер смогла понять, как много времени посвятила Крису и Аше. И хотя за все эти годы она многим пожертвовала ради них и порой сожалела о загубленной карьере, без мужа и дочери в ее жизни все равно не было бы ни смысла, ни полноты. Даже теперь больше всего Сомер ждет утра воскресенья, чтобы прийти домой и в назначенное время вместе с Крисом позвонить Аше. Крис разговаривает с дочерью намного дольше, но сейчас Сомер не придает этому такого значения, как раньше. Нередко у нее выступают слезы на глазах, когда она слышит голос находящейся за тысячи миль Аши. Сомер понимает, что они с Крисом только притворяются, изображая перед дочерью счастливую семейную пару. Но те тридцать минут разговора и чашка кофе на кухне с Крисом ничуть не кажутся ей притворством.

Сомер не успевает оглянуться, как наступает время шавасаны — расслабляющей позы, выполняемой в последние десять минут занятия. Поначалу женщина приходила от этой асаны в ужас. Лежать в зале без дела, наедине со своими беспокойными мыслями, вихрем проносящимися в голове! Она думала о том, что Аши нет рядом, о ее гневе, о собственном противостоянии с Кришнаном, об упущенных карьерных возможностях, о неустроенности в будущем. Шавасана — поза мертвеца — подразумевала полное расслабление ума и тела и была врагом Сомер, единственным моментом, когда ей приходилось оставаться наедине со своими страхами и темными мыслями. Как только они появлялись, от них было уже не отделаться. Когда Сомер оставалась одна, они заполняли собой все ее время. Душа болела от одиночества, а в квартире поселилась тишина.

Однажды воскресным утром Сомер лежала в постели, считая оставшиеся до звонка дочери часы. И вдруг ей пришло в голову, что все ее попытки защитить дочь привели к абсолютно противоположному результату. Страх не давал ей отпустить Ашу. Вцепившись в девочку мертвой хваткой, она добилась прямо противоположного — оттолкнула ее от себя. Как с позой дерева: Сомер теряла равновесие из-за чрезмерных усилий.

Как-то утром перед работой Сомер стояла под душем до тех пор, пока не пошла холодная вода. Сначала она спохватилась, что израсходовала всю горячую воду, но вспомнила, что после нее мыться уже некому, а потому воду экономить незачем. Именно тогда Сомер допустила мысль о том, что в какой-то момент перестала выстраивать отношения с супругом. Она всегда ждала, что Крис будет приспосабливаться к культурным традициям ее страны, как это и было поначалу. Так было, когда они взяли ребенка из Индии, когда муж скучал по дому, даже когда просил ее поехать с ним. Сомер казалось, что она и так много сделала для своей семьи. Мать всегда говорила ей, что секрет счастливого брака заключается в том, чтобы каждый из супругов отдавал столько сил, сколько может. И еще немножко. Где-то в этом «немножко», в том маленьком отличии, в великодушии без сведения счетов, и заключалась разница между счастливыми и не очень счастливыми браками. Каждый раз, когда Сундари задавала очередной вопрос об Индии, а у Сомер не находилось на него ответа, потому что это никогда не приходило ей в голову, женщина невольно осознавала, что ее жизнь могла бы сложиться иначе. Все, что она отталкивала от себя, можно было принять. Небольшой сдвиг в сознании, едва заметное изменение точки сосредоточенности, и разница могла стать колоссальной.

Расслабив тело в позе шавасаны и позволив пальцам немного согнуться, Сомер думает об Аше и Кришнане, которые находятся сейчас на другом конце света. Впервые двух самых важных людей в ее жизни от Сомер отделяет океан. Когда один за другим они объявили о своем отъезде в Индию, она подумала, что это необдуманные решения, принятые ей назло. Но теперь Сомер ясно, что эти решения зрели долгие годы. А вот ее поступками руководили злость и страх. Это она ушла из семьи, не подумав о последствиях своего решения. Точно также, как она вышла замуж за мужчину другой культуры, совершенно не осознавая, что это значило для него. Также как она взяла ребенка из Индии, не обдумав как следует, что будет делать, если с ним возникнут какие-то сложности. В своем вечном стремлении преодолеть очередной жизненный этап она не желала даже просто задуматься о будущем.

49 ЕДИНСТВЕННОЕ БЕЗОПАСНОЕ МЕСТО

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

Первые два адреса, связанные с Дж. Мерчантами, ничего не дают. Но для того чтобы это выяснить, Аше приходится приложить немало усилий. По дороге в третий дом из списка девушка жалеет, что с ней нет Парага, который мог бы помочь ей с переводом. Идея найти родителей в городе с населением в двенадцать миллионов человек начинает казаться дурацкой. При условии, что они вообще могут быть не в Мумбай. Что, если они живут в одной из тех деревень, которые упоминал Дешпанде? Как она доберется туда? Как будет общаться? Когда водитель останавливается напротив обшарпанного здания, Аша сразу передумывает выходить из машины. Но водитель, употребляя много непонятных слов и энергично жестикулируя, заверяет ее, что это именно то здание, которое она искала. На первом этаже нет списка жителей дома, так что Аша сразу начинает подниматься по зловонной лестнице. Девушка закрывает нос и рот рукой. По углам деловито снуют тараканы, а на первом же лестничном пролете ей приходится аккуратно обходить спящего на подстилке мужчину. Она отводит глаза, стараясь не смотреть на него, но ей все равно не удается избежать накатившей тошноты. Две одинаково неприятные мысли вертятся в голове. Первая — ее родители могут жить в таком месте, а вторая — если они здесь не живут, она не знает, как еще может найти их.

На втором этаже двери большинства квартир открыты. Маленькие дети беспрепятственно бегают друг за другом из одной квартиры в другую. В одной из квартир Аша видит, как женщина, пригнувшись, подметает пол.

— Извините, вы не знаете, где живет семья Мерчант? Кавита Мерчант? — спрашивает Аша.

Женщина качает головой, подхватывает ползающего по полу ребенка и делает Аше знак, чтобы девушка шла за ней. Они пересекают лестничную площадку и без стука заходят в квартиру напротив. Там молодая женщина вытряхивает на балконе коврик. Квартирка ужасающе мала: судя по всему, в ней есть всего одна комната, которая весьма скудно обставлена. Краска на стенах облупилась, а с потолка свисает лампочка без абажура. Из тесной кухоньки доносится запах вареного лука и специй. Женщины переговариваются, с любопытством рассматривая Ашу. Они ненамного старше ее. И если бы не языковой барьер, их заговорщический тон напомнил бы Аше разговоры с подружками дома, в университетском городке. Однако эти женщины живут здесь с мужьями и детьми, а вовсе не с соседками по комнате. Их жизнь проходит в работе по дому, а не за учебниками. У Аши начинается приступ клаустрофобии при мысли о том, что можно жить в такой крошечной квартирке.

— Кавита бен? Вам нужна Кавита бен? — спрашивает у Аши вторая женщина на ломаном английском.

— Да, Кавита Мерчант, — подтверждает Аша.

— Кавита бен не жить здесь больше. Переезжать на Винсент-роуд. Вы знаете Винсент-роуд?

Аша сбегает вниз, прочь из этого здания. Хоть кому-то известно, где живет моя мать. По крайней мере, теперь она знает, что напала на верный след. Первый водитель такси, которое останавливает Аша, не знает, как проехать до Винсент-роуд. Второй знает, но не проявляет особого желания ехать туда в это время суток. Аша достает из кармана деньги, но и это, похоже, не помогает. Черт! Уже так близко. Девушка намерена оказаться на Винсент-роуд, даже если ради этого ей придется угнать машину таксиста и приехать туда самостоятельно. Она выгребает из поясной сумочки все деньги и размахивает ими перед носом водителя. Тот едва заметно кивает и открывает дверь изнутри. Следующие полчаса Аша трясется на заднем сиденье четвертого за сегодняшний день такси. Открытия, сделанные за последние двадцать четыре часа, вихрем кружатся у девушки в голове. Ее назвали Уша. Цвет глаз достался ей от матери. У нее есть двоюродная сестра. Ее родители живут на Винсент-роуд здесь, в Мумбай. Сердце бьется так быстро, что кажется, вот-вот выскочит из груди.

Винсент-роуд оказывается короткой улицей, длиной всего в пару кварталов. Три достаточно высоких здания похожи на жилые. Девушка расплачивается с водителем, отдав ему обещанное, и у нее мелькает мысль, что она осталась совсем без денег на обратную дорогу. Среди жильцов первого дома никаких Мерчантов не значится. Аша заходит во второе и видит в фойе сидящего за столом мужчину в форме.

— Вы не подскажете, здесь ли живет Кавита Мерчант?

Человек в форме качает головой.

— Консьерж, что здесь работает, ушел на перерыв. Я на замене. Приходите позже.

Аша замечает на столе перед дежурным папку.

— Вы не могли бы проверить? Кавита Мерчант.

Мужчина, весь вид которого говорит о том, что он и сам не прочь отправиться на перерыв, со щелчком открывает папку и ведет пальцем вниз по списку фамилий.

— Мерчант… Да. Виджай Мерчант. 602.

Виджай?

— А Кавиты нет? Кавиты Мерчант? Или Джасу Мерчанта? — не отстает Аша, одновременно поглядывая вокруг, не видно ли где-нибудь поблизости второго консьержа.

— Най, единственный Мерчант, который здесь есть, это Виджай. Виджай Мерчант.

Аша чувствует, как ее сердце уходит в пятки. Как же так? На Винсент-роуд остается всего один дом. Она разворачивается, чтобы уйти.

— А, вот и он, — говорит работник, обращаясь ко второму одетому в такую же форму мужчине, который, по всей видимости, и является консьержем в этом доме. — Девушка ищет Кавиту Мерчант. В списке Кавиты нет. Я назвал ей единственного Мерчанта, который тут есть. Виджая Мерчанта.

— Хех! Бестолковый идиот. Ты что, ничего не знаешь? — говорит консьерж, потом бормочет что-то непонятное, из чего Аша понимает лишь имена Кавита и Виджай. Мужчина поворачивается к девушке и поясняет:

— Этот человек неправильно вам сказал. Да, Кавита Мерчант живет здесь. Просто квартира на имя Виджая. Вот он и перепутал.

— Виджая?

— Да. Виджая. Ее сына.

Что?

— Нет, это не она. Она… у нее нет детей. Не думаю, что у нее могли бы быть дети. Кавита Мерчант, — снова повторяет она и смотрит в блокнот, чтобы удостовериться. — М, Е, Р, Ч, А, Н, Т. Ее мужа зовут Джасу Мерчант.

— Ханджи, мадам, — отвечает консьерж, смотрит Аше в глаза и продолжает с полной уверенностью: — Кавита и Джасу Мерчанты. И их сын Виджай. Квартира 602.

Их сын. Фраза эхом отдается в ушах девушки, и она пытается понять смысл сказанного.

— Сын?

— Да. Ну вот, вы его знаете! — Консьерж решает, что Аша вспомнила Виджая. — Он примерно вашего возраста. Девятнадцати-двадцати лет.

Моего возраста?

— Вы… уверены?

Слова и цифры в сознании Аши наводят столько шума, словно бьющиеся друг о друга бильярдные шары. Внезапно факты выстраиваются в логическую цепочку, в которой ошибки быть не может. Все наконец обретает смысл, но тут же снова его теряет. У ее родителей есть ребенок, другой ребенок, которого они оставили. Во рту становится кисло. Они оставили его. Сына. Они выбрали его, а не меня.

Где-то вдалеке Аша слышит голос консьержа, но до нее долетают лишь обрывки фраз. «Кавита… на время уехала… к себе в деревню… вернется через несколько недель».

Земля уходит у девушки из-под ног. Она спотыкается, но каким-то образом нащупывает ступеньку и садится на нее. Ее отдали не потому, что мать была не замужем, и не потому, что родители не хотели иметь детей. Нельзя было подумать, будто они не могли себе позволить иметь ребенка. Все дело было во мне. Они не хотели, чтобы у них была я.

Краем глаза Аша видит, что оба мужчины в форме уставились на нее, но она ничего не может поделать с собой, просто сидит и плачет.

— Простите… у меня сегодня был тяжелый день. Я не привыкла к жаре, — пытается объяснить Аша. — Сейчас все пройдет. Не беспокойтесь.

Слова слетают с ее губ, и Аша понимает, насколько глупыми они, должно быть, кажутся этим незнакомцам. Они не станут беспокоиться, как дадима, которая, наверное, уже ждет ее дома с чашкой чая. Или как отец, позвонивший пожелать ей удачи перед тем, как она отправилась в приют. Или даже как мать, которая толкла свои горькие противомалярийные таблетки и сыпала их в фруктовые смузи, чтобы они попали в Ашин организм до отъезда в Индию.

Девушка держится за голову и беспомощно рыдает на глазах у двоих мужчин, знающих о ней не больше, чем знают Кавита и Джасу, которые могли в любой момент зайти в этот холл. От этой мысли у нее сжимается желудок. Только представив себе еще большее унижение, Аша впадает в панику. Надо убираться отсюда. Громко хлюпая носом, она встает и быстро хватает сумку. Дыхание перехватывает, и все, о чем Аша может думать в этот момент, — что надо поскорее выйти на улицу.

— Мне надо идти, — говорит она и поворачивается к двери.

— Как вас зовут? — кричит ей вслед один из консьержей, когда девушка уже выбегает из здания. — Я передам ей, что вы приходили.

Воздух на улице густой от смога, но все равно Аше здесь лучше, чем в том здании под тяжестью обрушившихся на нее открытий. Ей нужно оказаться подальше отсюда. К ней подруливает рикша.

— Нужно ехать, мадам? — Улыбка обнажает кривые желтые зубы.

Аша забирается на заднее сиденье и говорит:

— На Черчгейт, скорее! — Она машинально переняла привычку Прии говорить водителям, чтобы они ехали быстро, вовсе не имея этого в виду.

Рикша начинает крутить педали и уточняет:

— Куда поедете, мадам?

В эту секунду Аша вспоминает, что отдала все деньги водителю такси и больше у нее не осталось ни рупии. В отчаянии она обыскивает рюкзак, расстегивая и обшаривая карманы. Нащупав что-то непонятное на дне, она достает какой-то пакет. Упаковка шоколадок. Квадратные шоколадки «Гирарделли» с мятой. Ее любимые. Мамочка. Должно быть, она сунула их ей в рюкзак в аэропорту, как когда-то засовывала шоколадный квадратик в ее школьную обеденную сумку. Аша громко всхлипывает, и водитель оборачивается. Она машет ему, чтобы он отвернулся, и продолжает выворачивать рюкзак наизнанку. Никто не рассказывал ей, что будет, если она не сможет заплатить рикше. Под ноутбуком обнаруживается потрепанный конверт, тот самый, что дал ей в аэропорту отец. Сквозь слезы прорывается смешок. Неожиданный подарок отца поможет ей добраться до дома. Аша открывает конверт и считает рупии.

Тронув водителя за плечо, она показывает ему деньги и спрашивает:

— Куда можно на них доехать?

Тот сплевывает и отвечает:

— До Брич Кэнди.

Когда Рикша останавливается, Аша выходит прямо в толпу людей, которые как будто бы куда-то карабкаются. Посмотрев вверх, Аша видит огромное, украшенное резными орнаментами здание. К зданию ведет длинная лестница.

— Простите, — обращается она к одному из поднимающихся вверх по лестнице прохожих, — что это за место?

— Храм Махалакшми.

Аша щурится и снова глядит вверх на здание. В голове звучат слова дадимы. Это помогает прожить день в большем спокойствии. Девушка медленно поднимается по ступенькам. Вдоль широкого прохода расположились маленькие магазинчики, торгующие яркими цветами, коробками конфет, небольшими фигурками индийских богов и прочими сувенирами. Пока Аша преодолевает длинную лестницу, на землю падают первые капли постепенно усиливающегося дождя. Девушке приходится идти быстрее. Когда Аша достигает вершины холма, перед ней открывается захватывающий дух вид на Аравийское море. У порога храма она скидывает сандалии и оставляет их вместе с сотнями пар чужой обуви. Когда она оказывается внутри, босые ноги сразу же ощущают прохладу пола. Сначала ей кажется, что внутри очень тихо по сравнению с шумной суетой улицы, но как только Аша привыкает к новой обстановке, она различает негромкое пение в храме и звук разбивающихся о камни волн на побережье.

Главное место в храме занимают три золотые статуи индуистских богинь. Каждая фигура находится в нише, которая завалена всевозможными ювелирными украшениями, цветами и подношениями в виде кокосовых орехов и фруктов. Гирлянды из желтых, белых и оранжевых цветов идут от центра потолка и обвивают столбы. Аша опускается на колени посреди храма и оглядывается на окружающих, чтобы удостовериться, что все делает правильно. Напротив статуи богини, которая стоит в центре храма, священнослужитель с бритой головой в белом одеянии воздает молитву за молодоженов. На шее каждого из новобрачных тоже висят цветочные гирлянды. В углу хором поют несколько полнотелых пожилых женщин в сари. Рядом с Ашей сидит молодой человек примерно ее возраста. Он закрыл глаза и раскачивается в молитве взад-вперед.

Примерно ее возраста. У нее есть брат. Виджай. Брат, о котором она ничего не знает, а он, конечно же, ничего не знает о ней. Он может находиться в этом городе где угодно. Даже прямо здесь.

Аша улавливает запах благовоний. Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. Все эти годы она мечтала найти настоящих родителей, представляла себе момент встречи с ними, чтобы наконец заполнить все пробелы. Ей всегда казалось, что и они должны мечтать о встрече с ней. Аша чувствует, как пылает лицо, стоит ей только подумать о том, какой наивной дурочкой она была. Слезы снова катятся из глаз. Ее родители вовсе не ждали встречи с дочерью. И не скучали по ней. Они просто выбросили ее из своей жизни.

В эту секунду умирают мечты, которые Аша носила в сердце и хранила в шкатулке из белого мрамора. Они растворяются в воздухе, как дымок от тлеющих перед ней благовоний. Ответы на вопросы получены, тайна ее происхождения развеяна. Ей больше нечего искать. Не стоит встречаться с родителями ради того, чтобы ее снова оттолкнули и сказали прямо в лицо, что она не нужна.

Звуки пения и молитв в храме полностью завладевают сознанием Аши и вытесняют злобные голоса, звучащие у нее в голове. Серебряный браслет легко соскальзывает с запястья. Аша вертит его в пальцах. От легкого нажатия мягкий металл податливо гнется. Браслет не без изъянов: кривой и потемневший от времени. Видимо, это все, что ей суждено получить от матери. Девушка зажимает его в руках и закрывает глаза. Потом она прижимается лбом к полу и рыдает.

50 ВЕЛИКАЯ СИЛА ЛЮБВИ

Мумбай, Индия, 2005 год

Кавита

Кавита меняет положение, только когда затекает левая нога. Она глубоко ушла в свои мысли, повторяя знакомые с детства мантры и вспоминая мать. В этом храме, где нет окон, время будто бы замерло. Ритмичные мантры пандита уносят Кавиту, словно по волнам, далеко в прошлое. Пандит совершает Лакшми пуджу для молодой пары, возможно, молодоженов. Обычно Кавита молится Лакшми, богине процветания, но сегодня она сидит перед богиней Кали, которая вместе с богиней Дургой воплощает дух материнства. Перед ними Кавита ощущает себя в безопасности. Знакомый аромат тлеющих благовоний и тихий звон колокольчика уносят ее далеко от этого мира и его забот.

Люди в храме приходят и уходят: молодые и старые, женщины и мужчины, местные и туристы. Одни медленно проходят по периметру, будто в музее. Другие поспешно делают подношение в виде кокосового ореха или связки бананов по дороге на собеседование или перед походом в больницу. Группа богатых толстушек в углу собирается здесь каждое утро, чтобы попеть и продемонстрировать всем свое благочестие. А есть те, кто, как Кавита, просто сидят, иногда часами. Теперь ей известно, что это скорбящие. Такие же, как и она, эти люди столь сильно, глубоко и всеобъемлюще переживают свою утрату, что горе вот-вот окончательно поглотит их.

Кавита садится на колени и наклоняется вперед, чтобы, как всегда, последнюю молитву вознести за детей. И хотя сегодня она скорбит как дочь, ее материнские заботы никогда не отступают. Она молится за безопасность и искупление Виджая. Она молится за Ушу, где бы она ни находилась, по-прежнему представляя ее себе маленькой девочкой с двумя косичками. За эти годы ей так и не удалось придумать, как может выглядеть ее дочь, будучи взрослой. Поэтому она сохранила в сердце этот замерший во времени детский образ. Женщина целует сложенные вместе кончики указательных пальцев и единственный серебряный браслет на запястье. Затем она неохотно встает, разминая затекшие ноги. Ей не хочется уходить, но нужно успеть на поезд. Снаружи идет дождь. Промокшая насквозь под ровными потоками воды, Кавита спускается вниз по знакомым ступеням храма Махалакшми и сворачивает за угол, направляясь к центральному вокзалу Бомбея.

Кавита стоит на платформе, а мимо бегут пассажиры того же поезда. Ее никто не встречает. Рупа должна была прийти, но, должно быть, замоталась с приготовлениями. Кавита набирает полные легкие воздуха, пропитанного знакомым запахом земли, садится на сумку и ждет. Рассыпанные вдоль горизонта поля кажутся ей зеленее, чем она помнит, или, возможно, она просто привыкла к серому однообразию Мумбая. С тех пор как Кавита была здесь три года назад, произошли и другие перемены. Грунтовые дороги замостили, а у станции появилась телефонная будка. Неподалеку припарковано несколько современных автомобилей, совсем как в Мумбае. При виде всего этого на душе у Кавиты становится неспокойно. Дом всегда казался ей местом, неподвластным переменам.

— Бена! — слышит Кавита знакомый голос, встает с сумки и оказывается в объятиях Рупы. Кавита замечает, что старшая сестра тоже изменилась с годами. Ее волосы выглядят скорее седыми, чем черными.

— О, Кави, слава богам, ты приехала, — Рупа крепко сжимает плечи Кавиты, и они стоят, раскачиваясь в объятиях друг друга. — Идем, — говорит Рупа, опуская руки, — чалло, все уже ждут.

Кавита проводит пальцем по краю высокого металлического стакана. Как странно, что в родном доме ей приносят чай и обращаются с ней как с гостьей. Но заметив, что в самом доме мало что изменилось, она снова обретает уверенность. Стены стали желтее, на полу появилось больше трещин, но в остальном родительский дом выглядит таким же, как раньше. Как же выглядит бапу?

— Не требуй слишком многого, Кави. Он сильно сдал. Все это тяжело отозвалось на нем, — предупреждает Рупа, отпивая чай. — Вчера ночью он проснулся и начал звать ба. Я долго не могла его успокоить.

Сестра вздыхает, ставит чашку на стол и начинает наматывать кончик сари на палец — знак того, что она нервничает, который Кавита помнит с детства.

— Он не понимает, что ему нужно в туалет, но замечает, что впервые за пятьдесят лет жены нет рядом с ним в постели. — Рупа качает головой. — Уж не знаю, как это объяснить, но вот она, великая сила любви.

В комнату входит сиделка и кивком головы дает понять Рупе, что закончила купать и переодевать отца и сестры могут увидеться с ним.

— Она просто чудо, Кави, — тихо говорит Рупа. — Так терпелива с бапу, даже когда он капризничает. И ба ее любила…

Голос Рупы изменяет ей, и Кавита чувствует, что ее собственное лицо тоже страдальчески искажается. Они крепко обнимаются как в детстве.

— Мы должны держаться ради бапу, — говорит Рупа, вытирая скрученным кончиком сари слезы с глаз сестры, а потом и свои собственные. — Пойдем, бена, — она крепко берет Кавиту за руку, и они заходят в спальню.

Первое, что замечает Кавита, увидев сидящего на кровати с вытянутыми ногами отца, — это его осунувшееся лицо. Из-за впалых щек и выпирающего подбородка черты его стали тоньше, чем отложились в памяти. Она бросается к старику, падает у кровати на колени и касается головой его ног, скрытых под простыней. Кавите становится не по себе от того, как они худы. В следующий миг она чувствует знакомое прикосновение руки к своей голове.

— Дитя мое, — произносит отец скрипучим голосом.

— Бапу, — Кавита смотрит на него с надеждой. — Ты узнаешь меня? — спрашивает она и садится на кровать рядом со стариком, нежно взяв его слабые руки в свои.

— Конечно узнаю, дхикри.

Кавита замечает на глазах отца молочно-серую пелену глаукомы, из-за которой он не видит ничего, кроме расплывчатых теней.

— Рупа, бети, куда ушла твоя ба? Скажи ей, пожалуйста, что я хочу ее видеть, — говорит он, глядя прямо на Кавиту. На секунду она отстраняется, не в состоянии принять сразу оба печальных открытия. Отец не только не узнает ее, но так же до сих пор не понимает, что матери уже нет в живых. Кавита не знает, как реагировать, и на помощь приходит Рупа, которая садится на другую сторону кровати.

— Бапу, это Кавита. Она сегодня приехала прямо из Мумбай! — с наигранной оживленностью говорит она.

— Кавита, — повторяет отец и поворачивается к Рупе, ориентируясь по голосу. — Кавита, как ты, бети? — он подносит руку к щеке Рупы. — А ты знаешь, где твоя мать?

Рупа нежно, как ребенку, объясняет ему:

— Бапу, мы говорили с тобой об этом. Ба больше нет. Она долго болела и умерла. В субботу будут похороны.

Кавита видит, как исхудавшее лицо отца на миг озаряется пониманием и в ничего не видящих глазах мелькает страдание. Старик откидывается на тощую подушку и закрывает глаза.

— Ай, Рам, — тихо произносит он молитву. Кавита тоже крепко зажмуривается, и стоявшие в глазах слезы скатываются по щекам. Она прижимает руку отца к своему лицу и целует ее.

— Не принимай на свой счет, Кави. Меня он тоже иногда не узнает, хотя я каждый день здесь, — утешает Рупа сестру, ополаскивая тхали и подавая его Кавите.

Эти сказанные без злого умысла слова наносят Кавите новую рану, потому что напоминают о том, что она покинула свою семью.

— Акча, я понимаю, все в порядке, — покорно отвечает Кавита, обтирая тряпкой тхали.

— Смерть ба ухудшила его состояние. Как будто вместе с ней исчезло хотя бы слабое желание жить дальше. Я беспокоюсь, как он перенесет похороны. Хорошо, что ты здесь. Ты всем нам придала сил, — Рупа приобнимает сестру и стискивает ее плечо мокрой рукой.

Способность сестры так здраво смотреть на вещи, заботиться обо всех, поддерживать порядок в доме и готовить все к церемонии погребения удивляют Кавиту. Ее собственные чувства сводятся к одному — глубочайшему отчаянию из-за потери родителей: смерти матери и ухода отца в какой-то другой мир. Женщине кажется, что разрушаются основы ее семьи. Кавита оглядывается вокруг, и ей почти не верится, что стены этого дома до сих пор стоят. Без родителей она перестает понимать, кто она в этом мире. Несмотря на то что Кавита покинула Дахану пятнадцать лет назад, в доме отца и матери она никогда не переставала чувствовать себя маленькой девочкой. Она укоряет себя за детское поведение и самовлюбленность по сравнению с тем, какой сильной кажется сестра.

— Когда приедут Джасу и Виджай? — спрашивает Рупа.

— Послезавтра. — Кавита берет у Рупы следующее тхали и не говорит, что Джасу, скорее всего, будет один.

51 ИНДИЯ-МАТЬ

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

Аша сидит за столом в редакции «Таймс», обложившись своими записями. Еще перед ней лежат две записки от Санджая. Девушка не раз вспоминала о нем с тех пор, как съездила в «Шанти» две недели назад, но никак не могла заставить себя позвонить. После того что она узнала в холле дома на Винсент-роуд, она пребывала в замешательстве. Аша сама-то не могла разобраться в своих чувствах, не говоря уже о том, чтобы говорить о них кому-то еще. Девушке не хотелось встречаться с Санджаем и переживать все заново.

Сегодня Аша пыталась расшифровать интервью, но у нее из головы не шли слова Мины, которые она сказала тогда в Дхарави: «Индия-мать любит своих детей неодинаково». Аша идет к компьютеру, чтобы заглянуть в базу данных «Таймс». В окошке поиска она вводит «Индия, уровни рождаемости», но эта формулировка оказывается слишком общей и система выдает Аше тысячи материалов. Тогда она меняет поисковый запрос на «девочки и мальчики» и получает всего с десяток статей. Девушка кликает на первую попавшуюся ссылку и читает написанный по данным ООН от 1991 года материал о постоянном падении рождаемости среди девочек. Линия на графике также показывает стремительное уменьшение числа новорожденных девочек и увеличивающийся разрыв между количеством младенцев мужского и женского пола.

Следующая статья критикует появление в Индии переносных аппаратов для ультразвукового исследования, небольших и доступных по цене, что позволило беспринципным людям свободно разъезжать по индийским деревням и за деньги сообщать будущим родителям пол еще не родившихся детей. И хотя правительство десять лет назад запретило использовать эти устройства, окончательно практика не искоренена до сих пор и способствует распространению селективных абортов в стране. Такой формулировки Аша еще не слышала.

В третьей статье цикла о борьбе за права женщин в Индии упоминаются убийства новорожденных девочек, обряд сжигания невесты и убийства из-за приданого. Эту статью Аша проглядывает лишь мельком, прикрывает глаза и сворачивает окно. Внутри у нее все переворачивается. Она заставляет себя прочитать еще одну историю и ищет хоть что-нибудь более радостное. Ей попадается на глаза краткий биографический очерк о женщине-филантропке из Канады, учредившей в Индии несколько приютов для детей-сирот. Аша рассматривает фотографию немолодой белокожей женщины в сари, окруженной со всех сторон улыбающимися индийскими детишками. Под фотографией стоит цитата о том, что усыновление детей из этих приютов за границу не поощряется.

Аша делает над собой усилие, встает с кресла и возвращается к своему столу. На мониторе застыло изображение Яшоды — живущей в трущобах девчушки с остриженными волосами. Маленькая Яшода, как сосуд, полный энергии и надежд, среди нищеты Дхарави. Яшода мило улыбается, не думает о вшах и о том, что никогда не будет ходить в школу. Так вот какой была бы моя жизнь в Индии? Последние несколько месяцев Аша не переставала завидовать Мине, построившей блестящую карьеру журналистки, и Прии с ее беззаботным стилем жизни, складывающимся из походов по салонам красоты и магазинам. Но теперь Аше стало предельно ясно, что ее жизнь здесь была бы совсем не такой. Она стала бы очередной Яшодой или ее сестренкой Биной — всего лишь очередной единицей в индийской статистике, еще одной маленькой никому не нужной девочкой. Какое будущее у этих малышек? Они что, сначала вырастают сами, а потом сразу начинают растить своих детей в Дхарави, как та женщина в синяках, с которой беседовала Аша? Или, если им посчастливится, выбираются из трущоб и живут как те две женщины из съемных квартир на Шиваджи-роуд, под гнетом мужей, детей и домашних дел?

Аша всегда считала, что чего-то недополучила, не зная своих настоящих родителей: безусловной любви, настоящего понимания и родственных связей. Того ли я была лишена? Или меня скорее избавили от беспросветной жизни? В памяти всплыли слова Аруна Дешпанде: «Самых везучих усыновляют». Аша вспомнила детство, проведенное в Калифорнии, собственную спальню, которая была в два раза больше любой халупы в Дхарави, школьную форму, которую она носила в «Харпер Скул», вспомнила, какое образование она получила в одном из старейших и престижнейших университетов США. И все эти годы она мечтала узнать настоящих родителей. Так, быть может, они оказали ей услугу?..

Уша. Мать любила ее настолько, что даже дала ей имя.

Девушка пристально смотрит на тоненький шнурок на шее Яшоды и думает о том, в какой восторг привело девчушку подаренное Ашей кольцо. Позже Мина объяснила, что эти девочки всю жизнь видят украшения только на других, но у них никогда не бывает своих. А мать так любила ее, что подарила ей серебряный браслет.

Она была смелой женщиной. Должно быть, она на многое была готова, чтобы принести меня сюда. Ее мать так ее любила, что сумела добраться из деревни до города и принести девочку в приют. Она так любила дочь, что смогла расстаться с ней.

Она так любила дочь.

Она ее любила.

Аша вытирает слезы и заставляет себя досмотреть до конца интервью с Виной, стараясь отыскать хоть какой-то проблеск надежды. Глядя на себя в кадре, девушка осознает, какой она была бесчувственной, задавая вопросы о коротких волосах и о школе. Параг лишь пытался избавить девочек от конфуза, а вовсе не мешал проводить интервью. Историю Яшоды затмевает трагедия девочки-калеки, снятая следующей. При появлении ребенка Аша вновь опускает голову, так же как и в день интервью. Потом она медленно переводит взгляд на экран и наклоняется ближе, чтобы получше рассмотреть девочку. Аша не помнит, чтобы до этого разглядывала ее лицо. И сама девочка, и ее мать улыбаются. Женщина выглядит по-настоящему счастливой, отправляясь в двухкилометровый путь до школы со своей безногой дочерью на спине. Как такое может быть?

Героиня следующего сюжета — женщина с синяками в блекло-зеленом сари — совсем не улыбается, только мимоходом, когда Аша дает ей банкноту в пятьдесят рупий. Черт возьми! Почему я не дала ей больше? Может быть, тогда ей не пришлось бы ночь или две продавать себя в борделе, чтобы накормить троих детей и алкоголика-мужа. Женщина смотрит с экрана равнодушным взглядом. Аша заглядывает в свои заметки и вспоминает, что они с ней ровесницы. Ей сложно представить себе необходимость торговать своим телом или что-то еще из того, что приходится делать этим женщинам ради своих семей. Аша быстро делает записи, потом прокручивает видео назад и просматривает его снова, сосредоточившись на рассказах женщин о том, что они каждый день делают ради своих родных. Следующая мысль накрывает Ашу, как опустившийся с неба парашют. Настоящая история жизни в Дхарави — это матери. Они олицетворение надежды для рожденных в нищете и отчаянии детей. Аша делает снимок экрана с изображением улыбающейся матери девочки-инвалида и копирует его в новый файл. Поверх фотографии она печатает заголовок: «Олицетворение надежды. Выживающие в городских трущобах».

Аша начинает набирать текст с историями о мужестве этих женщин. Ее пальцы летают по клавиатуре, стараясь не отставать от мыслей. Быстро глянув на часы в углу экрана, Аша обнаруживает, что уже почти семь вечера. Ее уже ждут дома. Хорошо знакомая волна адреналина пробегает по телу, как это бывало по вечерам в «Херальде», и она понимает, что ей нужно работать дальше, если понадобится, всю ночь напролет. Продолжая печатать, Аша берет телефон и зажимает его плечом. Трубку поднимает Девеш.

— Привет. Это Аша. Передай, пожалуйста, мемсагиб, что сегодня я домой не приду. Я работаю в редакции. Буду дома завтра. — Она произносит каждое слово медленно, чтобы слуга понял ее.

Аша усердно трудится всю ночь, пока ее история не обретает законченную форму. Только тогда девушка роняет голову на стол, чтобы поспать.

Когда утром приезжает Мина, Аша уже ждет ее в редакции.

— Арре, посмотрите-ка, кто к нам пришел! Ужасно выглядишь. Ты что, проторчала здесь всю ночь?

— На самом деле да, но это неважно. Послушай, мне нужно еще раз съездить в Дхарави и взять еще несколько интервью.

— Что, хочешь на этот раз опросить мужчин? — Мина снимает солнечные очки и бросает сумочку на стол.

— Нет, женщин. Матерей.

Мина поднимает бровь.

— Звучит интригующе. — Она садится. — Я тебя слушаю.

— Ну… я, как ты знаешь, собиралась сосредоточиться на детях. Я пересматривала интервью снова и снова, как вдруг поняла, что все это выглядит так удручающе, потому что дети родились в условиях, которые они не выбирали и не могут изменить. Это грустно, но суть не в этом. Если посмотреть на все под другим углом и рассказать истории детей с позиции матерей, все изменится. Читатель сразу увидит смелость, стойкость, силу человеческого духа.

— Мне это нравится, — говорит Мина, вращаясь на стуле. — Хороший ракурс. Но знаешь, Аша, у меня сейчас завал. Я не смогу поехать с тобой.

По дороге в Дхарави Аша объясняет Парагу, какие интервью ей нужны. Девушка не знает, почему он согласился сопровождать ее: из чувства профессионального долга или причиной стало мужское благородство.

— Слушай, я очень рада, что ты поехал со мной, — говорит она коллеге, когда они выходят из такси. Тот в ответ по-индийски сдержанно кивает.

— Нет, правда. Я тут не очень хорошо ориентируюсь, как ты уже, наверное, заметил. Поэтому твоя помощь бесценна. — Аша замечает на лице Парага слабую улыбку и решает оставить эту тему.

В Дхарави полно матерей. Ашу обступают желающие поговорить с журналисткой, но девушка идет дальше, пока не замечает женщину, которая подходит для интервью. Она спокойно сидит и стирает одежду в ведре перед своей лачугой, а вокруг нее бегают трое детишек. Аша приветствует женщину жестом намасте, сложив ладони, и ждет, пока Параг получит от индианки разрешение снимать ее на камеру. Аша нашептывает Парагу пару вопросов и отступает назад, чтобы не мешать ему разговаривать с героиней и иметь возможность заснять интервью на пленку. Ответив на несколько вопросов, женщина приглашает их в лачугу. Аше и Парагу приходится пригнуться, чтобы пройти в дверной проем. Внутри Аша видит две тощие постели на полу, а на стене над ними висят фотографии в рамочках. Это портреты пожилых мужчины и женщины. Аше уже знает, что такие фотографии вешают, чтобы почтить память усопших родственников или духовных наставников. Обычно их украшают свежими цветами, а эти снимки увиты завядшими и привлекающими мух гирляндами. Один угол лачуги отведен под статуи богов и палочки благовоний. Засняв внутреннее убранство лачуги, Аша выключает камеру. Она просит Парага поблагодарить женщину за уделенное им время. В ответ он передает Аше вопрос женщины:

— Она интересуется, не хочешь ли ты чаю?

Аша улыбается той, что испытывает нужду во всем, и все равно предлагает гостям чай. В предыдущую поездку подобный жест вызвал бы у девушки чувство вины.

— Да, спасибо. Я бы с радостью выпила чаю.

Они с Парагом садятся у лачуги, пока женщина заваривает чай, и Аша учит ее детей играть в ладушки.

Их остальные интервью, так же как и это, проходят гораздо легче, чем в прошлый раз. Они подолгу беседуют с женщинами о жизни в трущобах, о детях и надеждах на будущее. Их приглашают заглянуть в другие дома и тоже предлагают чай и угощения. Аша просит Парага записать имена всех женщин, с которыми они разговаривали. К тому времени как желудок начинает напоминать об обеде, у Аши уже складывается общее видение всего повествования.

— Мы с тобой отличная команда! Дай пять! — говорит она, поднимая руку, чтобы хлопнуть своей ладонью по ладони Парага. Он неуверенно отвечает на ее жест и улыбается.

— Ой, а ты любишь пав-бхаджи? — спрашивает Аша. — Я знаю тут неподалеку отличное местечко.

После обеда Параг должен ехать на другой конец города, чтобы выполнить следующее редакционное задание. Прежде чем отправиться на станцию, он предлагает поймать Аше такси. На углу улицы девушка замечает торговца свежими цветами и гирляндами.

— Да не надо, — отвечает она Парагу. — Я побуду здесь еще какое-то время.

Коллега смотрит на Ашу, вопросительно приподняв бровь, а потом переводит взгляд ей за спину, намекая на близкое расположение трущоб. Девушка никогда не бывала в Дхарави одна.

— Поезжай, со мной все будет в порядке, — заверяет она Парага и дружески хлопает его по плечу. Когда он уходит, Аша подходит к торговцу и просит пять цветочных гирлянд. Потом идет к мороженщику и покупает не меньше десяти порций индийского мороженого кулфи на палочках. Аша возвращается в трущобы и шагает по улице, чтобы найти женщину, у которой они брали в то утро первое интервью. Теперь она развешивает белье на веревке. Аша протягивает ей две гирлянды и показывает на лачугу. На лице женщины появляется улыбка, и она двигается навстречу Аше, подныривая под развешенное белье. Приняв цветы, женщина складывает ладони вместе и наклоняет голову. Аша улыбается и протягивает ей три кулфи. Потом девушка отыскивает домик следующей информантки. Уходя, она слышит за спиной детский смех.

Без слов, переводов и камер Аша раздает цветы и кулфи остальным женщинам таким же образом. Когда дело сделано, девушка ловит такси и в изнеможении падает на заднее сиденье. После бессонной ночи у нее ломит все тело и она предвкушает заслуженный отдых. Аша чувствует, что волосы засалились сильнее, чем обычно. Хорошенько промыть их с шампунем будет большим наслаждением. В детстве мать терпеливо расчесывала ей волосы по утрам, пока Аша смотрела мультики. Это был один из лучших моментов всего дня: перед школой оторваться от кролика Багза Банни и увидеть свою непокорную шевелюру укрощенной и стянутой в два аккуратных хвостика.

В последнее время Аша стала часто вспоминать подобные моменты. Изысканные вечеринки в честь дня рождения, которые мать устраивала для нее каждый год, все утро возясь с тортом и пирожными. Ежегодную охоту за пасхальными яйцами для всех соседских ребят. Мама делала для Аши тайник с яйцами в одном и том же углу песочницы. А эта камера… Особенно камера. Поначалу ни матери, ни отцу не пришелся по вкусу интерес дочери к журналистике, но постепенно мама с этим свыклась. Так же как она приняла выбор дочери получать высшее образование вдали от дома и посвятить себя журналистике, а не медицине. Несмотря на то что многие решения дочери огорчали Сомер — а некоторые из них ради этого и принимались, Аша никогда не сомневалась в том, что мама любит ее. Девушка чувствует острый укол совести и за то, что была так сердита на мать перед отъездом, и за то, что все их последующие разговоры были короткими и бессмысленными.

Аша возвращается в редакцию ближе к вечеру. Хотя бессонная ночь дает о себе знать, остановиться она не может. Девушка пересматривает новые интервью и начинает писать. Она работает до тех пор, пока не вырисовывается план будущей статьи. Проверив его, она откидывается на спинку стула. Нужно добавить побольше фактуры, а потом все тщательно отредактировать, но в целом история уже есть. Это именно то, что она хотела рассказать. Аша закрывает глаза, и по ее лицу расплывается улыбка. Она выдохлась, и во всем мире есть только один человек, с которым ей хочется поговорить. Аша берет трубку и набирает номер родителей. На другом конце провода телефон звонит четыре раза, затем включается автоответчик.

— Мам? — произносит Аша. — Привет, это я. Есть кто-нибудь дома? Папа? — Она ждет еще некоторое время и набирает номер заново. Потом пробует позвонить матери на мобильный. Нет ответа. Странно. Аша кладет трубку и откидывается на своем вращающемся стуле. Девушка заводит руки за голову и не может сдержать сладкий зевок. Она очень устала. Она позвонит еще раз завтра, после того как немного поспит.

52 ПО-ПРЕЖНЕМУ ХОРОШО

Менло-Парк, Калифорния, 2005 год

Кришнан

Кришнан расхаживает с телефоном в руке, начинает набирать номер и сразу сбрасывает. Он садится за кухонный стол. Просто смешно. Почему я так дергаюсь? Возвращаясь с конференции в Бостоне, большую часть полета он размышлял о том, что скажет Сомер, а сейчас даже не может позвонить ей. В прихожей стоит нераспакованный чемодан, а на кухне лежит стопка писем, которые ему предстоит разобрать. Все, что Кришнан сделал, приехав из аэропорта, — это прослушал сообщения на автоответчике и расстроился, не обнаружив ни одного от Сомер.

Он набирает в грудь воздуха и снова нажимает на кнопки. Жена подходит к телефону после второго гудка.

— Привет, это я, — говорит Крис. — Просто хотел сказать, что я снова в городе.

— О, хорошо. Так что, в воскресенье как обычно? — спрашивает Сомер.

Пока у них не было возможности позвонить дочери вместе, Крис звонил Аше сам, старясь поддержать ее в поисках настоящих родителей. Когда они разговаривали в предыдущий раз, Аша только съездила в приют и не хотела об этом рассказывать, лишь неопределенно отвечая на вопросы отца. Крис впервые занервничал, испугавшись, что эти поиски каким-то образом повлияют на их отношения. Тогда-то он понял, почему это так беспокоило Сомер. Звонок в эти выходные будет последним, поскольку через пару недель Аша уже вернется домой. Кришнан понятия не имеет, что будет на уме у дочери, когда она приедет, и как то, что она обнаружит, скажется на их семье.

Ему не терпится наладить отношения с женой до возвращения дочери. Гремучая смесь из тоски и угрызений совести, медленно закипавшая в нем все это время, накануне приезда Аши бурлила в полную силу. И вот он в свои пятьдесят пять снова неуклюже ухаживает за собственной женой.

— Да. Послушай, я тут как раз забрал из печати фотографии из Индии и подумал, что тебе будет интересно взглянуть на них. — Он делает еще один глубокий вдох. — Может быть, я заскочу к тебе как-нибудь… завтра вечером… если у тебя нет других планов? Может, поужинаем?

В ответ Сомер некоторое время молчит, а Кришнан, зажмурившись, пытается придумать предложение получше.

— Крис, завтра после работы мне надо в город к врачу, — говорит Сомер, делает паузу и затем продолжает: — Я сделала маммограмму на прошлой неделе, и у меня там не все в норме. Возможно, ничего страшного, но я записалась на биопсию, чтобы убедиться, что все точно в порядке.

— О, — Кришнан переваривает полученные новости. — Понятно. Я мог бы подбросить тебя туда. А после мы можем поужинать.

После долгой паузы Сомер отвечает.

— Хорошо. У меня запись на 16:00.

— Я заеду за тобой в 15:00. — Кришнан кладет трубку и в поисках фотоаппарата перерывает гору вещей на кухонной стойке. Потом он снова хватает телефонную трубку и по памяти набирает номер аптеки.

— Алло! Скажите, сколько времени нужно, чтобы распечатать фотографии с карты памяти?

Усаживаясь в машину, Сомер улыбается Кришнану. Она целует его в качестве приветствия, и в следующий миг Крис замечает, какой у жены цветущий вид. Ее лицо сияет, а блузка без рукавов открывает его взору заметно загоревшие руки.

— В «Калифорния Пацифик», — говорит Сомер, пристегивая ремень.

Кришнан был с женой в этой больнице, когда у нее случился последний выкидыш. Он выезжает на шоссе 280, ведущее в Сан-Франциско. На этой трассе нельзя ехать на большой скорости, но сама дорога живописнее, да и Сомер всегда выбирала этот маршрут. Крис смотрит на жену, разглядывающую пейзаж за окном.

— Я нащупала уплотнение под мышкой, — говорит Сомер, отвечая на вопрос, который стеснялся задать Кришнан. — Когда мылась в душе на позапрошлой неделе. Уверена, что это просто киста, но, помня о моей наследственности, хочу все-таки провериться. На прошлой неделе сделала маммограмму, и рентгенолог разглядел на снимке аномальное уплотнение.

— А кто делал рентген? — беспокоится Крис. — Сами снимки у тебя? Я могу попросить Джима глянуть.

— Спасибо, но в этом нет необходимости. Я сама посмотрела снимки, спросила мнение еще одного специалиста. Биопсия нужна мне просто на всякий случай. — Голос Сомер звучит спокойно. Кришнан отмечает про себя, что это так не похоже на беспокойную и нервную Сомер, которая мучительно пыталась завести ребенка.

— Кто делает биопсию? Майк много консультирует в медицинском центре «Калифорния Пацифик», и я могу узнать у него, кто там лучший.

Сомер поворачивается к лицом к мужу.

— Крис, — говорит она твердо, — не нужно решать эту проблему за меня. Я просто хочу, чтобы ты побыл рядом и поддержал меня, хорошо?

— Хорошо. — Кришнан крепче сжимает руль и чувствует, как вспотели ладони. Он включает кондиционер и старается успокоиться, хотя факторы риска сами собой всплывают в голове, как кричащие газетные заголовки. Белая женщина в районе пятидесяти пяти, у матери рак груди — все это повышает процент риска. Единственное, что играет им на руку, но по иронии судьбы уже причинило им столько горя, — это тот факт, что менструации у нее прекратились на двадцать лет раньше, чем должны были.

— Я тебе говорила, что на прошлой неделе, пока тебя не было, получила от Аши письмо по электронной почте? Она ездила в какое-то место под названием пещеры Элефанта.

— Пещеры Элефанта? Да, я предлагал ей обязательно туда съездить, — улыбается Кришнан. — Они находятся на острове в заливе. Это древние пещеры с вырезанными прямо в скале скульптурами. Большая туристическая достопримечательность. Я не возил тебя туда?

— Не думаю. Похоже, там повсюду скачут обезьяны, прыгают прямо на посетителей — на туристов и везде, где только могут. Взбираются людям на плечи и выпрашивают еду. Аша прислала фотографию, где она как раз кормит обезьянку бананом. Похоже, девочка повеселилась там от души. Мне даже вспомнились те времена, когда она была маленькой. Помнишь, как ей нравились обезьяны в зоопарке? Ой, смотри, — неожиданно переводит разговор Сомер, — Кафешка «Редс Ява Хаус». Представляешь, она так и работает! — Женщина показывает на маленькую белую забегаловку, где они с Крисом ели бургеры по выходным, когда жили в Сан-Франциско.

Крис выдавливает улыбку.

— Да, с трудом верится. Сколько же времени прошло, лет двадцать?

— Двадцать… семь с тех пор, как мы переехали сюда. Боже! Больше, чем сейчас Аше. А мы когда-нибудь водили ее сюда?

— Хм… Вряд ли. К тому времени, как она у нас появилась, мы могли себе позволить места получше, — отвечает Кришнан, и они смеются. В жирной пище, которую подавали в «Редс», не было ничего особенного, но зато они вдвоем могли поесть меньше чем на пять долларов. А с ординаторской зарплатой это был определяющий момент. Рассмеявшись, Крис чувствует, что наконец расслабился.

Пока Сомер заполняет бланки у стойки регистратуры, взгляд Кришнана падает на упругие икры жены, выглядывающие из-под юбки длиной до колена. Его охватывает внезапное желание подойти к ней сзади, приподнять волосы и поцеловать в шею. Вместо этого Крис закидывает ногу на ногу и берет журнал. Через несколько минут Сомер садится рядом и заглядывает в журнал.

— «Домашний очаг»? Не знала, что ты интересуешься, как приготовить курицу на ужин, — замечает Сомер, увидев статью, на которую таращится Кришнан.

Он закрывает журнал.

— Я, видимо, задумался.

— Покажи фотографии, — просит Сомер.

— Фотографии?

— Из поездки в Индию.

— А, кажется, я оставил их в машине.

— Доктор Тхаккар, — обращается к нему вошедшая в приемную медсестра.

Кришнан резко оборачивается, но Сомер мягко кладет свою руку поверх его.

— Не в этот раз, доктор Тхаккар. — Она улыбается, гладит мужа по тыльной стороне ладони и уходит за медсестрой.

В ожидании Кришнан позволяет себе вообразить самое страшное. Мастоэктомия, радиотерапия, химиотерапия. Процент выживаемости для больных раком груди относительно высок, но Кришнан имеет дело с раком достаточно давно, чтобы понимать, как часто эта болезнь бывает жестоко непредсказуема в своем развитии. Капризным пациентам осложнения нипочем, а добродушные, те, что пекут для него печенье или приносят помидоры со своих огородов, умирают быстро. Показатель смертности основывается на простом законе средних чисел, который не учитывает, кто и чего заслуживает больше. Этого не может быть. Только не она. Только не сейчас.

Последние несколько месяцев дались Кришнану нелегко. Дом, где он старается проводить как можно меньше времени, постоянно напоминает ему об их с Сомер совместной жизни. Он даже представить себе не мог, что когда-нибудь будет скучать по незатейливым блюдам, которые готовила Сомер, когда он приходил с работы, или по ее одежде, небрежно брошенной на кровать в конце дня. И утро. По утрам, когда Кришнану приходится рано вставать, чтобы идти на операцию, он собирается, а его взгляд постоянно падает на пустую половину кровати, где обычно спала жена. Никто не целует его перед тем, как он уходит в холодную операционную, и нечего ждать, возвращаясь домой. Без Сомер дом и работа Кришнана словно стали стерильными, потеряли вкус и цвет.

Он встает, меряет шагами приемную и проходит мимо стойки регистрации столько раз, что сидящая за ней женщина даже перестает бросать на него раздраженные взгляды. В сумочке, которую Сомер оставила в приемной, начинает звонить телефон. Кришнану не нравится ждать. Он думает о том, как сотни раз выходил в приемную, чтобы сообщить родственникам ужасную новость. Не далее чем вчера он сказал женщине примерно своего возраста о том, что мозг ее мужа мертв. Ему пришлось уговаривать ее позвонить родственникам, чтобы они успели попрощаться с ним, пока его не отключили от аппарата искусственной вентиляции легких.

— Попрощаться? Но он ведь еще жив, да? — с явным осуждением спросила у него женщина.

Кришнан никогда не понимал, почему родственники не дают отключать от аппарата пациентов, чей мозг давно перестал функционировать, а тела превратились в пустые оболочки. Но сейчас он понял. Все происходит вот так, в одно мгновение. Ты только что смеялся с женой в машине, а в следующий миг слышишь в приемной врача жуткий диагноз. Всего лишь миг. И мозг со всеми своими удивительными невральными путями, большими возможностями и тайнами, которые Крис научился уважать, не может справиться с этой новостью. Семьи его пациентов все еще видели своих любимых здесь, рядом, подключенных трубками к аппаратам, поддерживающим их жизнь. Они цеплялись за мечты о том, что вместе пойдут на свадьбу дочери, будут нянчить внуков и вместе состарятся. Теперь он понял, как нелегко ему будет отпустить Сомер, даже если она сама этого захочет.

Она снова появляется в приемной и садится рядом.

— Все в порядке? — спрашивает Кришнан. Сомер кивает. — У тебя звонил телефон.

— О! Наверное, это мой инструктор по йоге. Я никогда не пропускаю занятия по вторникам.

Кришнан просто кивает, опасаясь, как бы голос не изменил ему.

— Ну спасибо, — говорит Сомер, ставя сумочку себе на колени, — что съездил со мной сегодня. Я на самом деле очень рада, что ты сейчас здесь.

— Конечно. Где же мне еще быть? — Он сжимает ее колено и не убирает руку. — Когда будут результаты?

— Они торопятся. Надеюсь, через день или два.

Кришнан удивляется тому, что он так распереживался, и сглатывает комок в горле.

— Пойдем-ка отсюда, — говорит он, обнимая жену за плечи и прижимая к себе. — Я приглашаю тебя на ужин в любое место этого замечательного города, куда бы тебе ни захотелось. Ты выбираешь.

Стоит один из тех ясных и солнечных дней, что нечасто выдаются весной в Сан-Франциско. С деревянного столика с двумя лавочками возле «Редс» прекрасно видно мост через залив. Мягкий бриз шевелит обычно стянутые на затылке волосы Сомер.

— Здесь уже не так хорошо, как раньше, — говорит Сомер, держа перед собой завернутый в фольгу бургер. Когда она улыбается, то выглядит лет на десять моложе.

— Просто наши предпочтения поменялись за последние несколько десятков лет, — отмечает Крис.

— А вместе с ними и наш метаболизм. Я уверена, что весь этот жир отложится на моих бедрах уже к завтрашнему утру, — посмеивается Сомер.

— Знаешь, милая, ты потрясающе выглядишь, — говорит Крис.

— Для человека, у которого нет рака?

— Нет, я имею в виду, что ты вообще прекрасно выглядишь. В тонусе, подтянутая. Ты занимаешься йогой?

— Да, это так здорово. У меня теперь и мама занимается. Из-за последней операции ей было тяжело поднимать руку и переносить вещи. Она очень расстраивалась. Ты же знаешь, как она любит все делать сама, — говорит Сомер. — Когда она приезжала ко мне, я взяла ее на несколько занятий и купила диски с записями, чтобы она занималась дома. Место разреза зажило, рука стала двигаться лучше, да и она стала более энергичной.

— Это прекрасно.

— Я поразилась перемене, которая произошла с ней, и ее онколог тоже. В результате я написала статью в Стэнфордский журнал о пользе йоги для пациентов, излечившихся от рака груди. Центр женского здоровья пригласил меня вести мастер-классы для пациентов. И я думаю позвать маму сюда, чтобы она вела их вместе со мной. Она может показывать позы, пока я буду рассказывать и переключать слайды.

— Ей повезло, что у нее такая заботливая дочь, — говорит Кришнан. — Нам всем повезло.

Он улыбается Сомер, сильной, умной и уверенной в себе женщине, в которую когда-то влюбился. А она демонстрирует те черты характера, которых он уже давно не замечал. Это она так изменилась за последние несколько месяцев или это я с годами ослеп? И все-таки изменилась не только Сомер. Сама природа их взаимоотношений стала другой. То ли из-за перерыва в отношениях, то ли из-за отсутствия Аши, то ли из-за страха перед результатами биопсии, но Крису кажется, будто теперь на них пролился яркий свет и освещает все, что они прятали долгие годы. Это напоминает ему операционный стол: смотреть на то, что внутри у человека, неприятно, зато сразу ясно, что нужно делать.

Сомер улыбается и играет с кулоном на шее. Это движение он помнит с тех самых пор, когда они только начали открыто заигрывать друг с другом. В этот момент они уходят от темы болезни, смерти и страха и принимаются подробно рассказывать друг другу о том, чем каждый из них занимался, пока они жили по отдельности. Сомер рассказывает мужу о путешествии на велосипедах по Италии и кадровых перестановках в клинике. Он рассказывает ей о предстоящем турнире в теннисном клубе и сломавшемся водонагревателе в их доме. В беседе они не поднимают тему скорого приезда дочери. Фотографии Кришнана так и лежат непросмотренными в машине. Супруги не уходят, даже когда бродяги-чайки разделываются с остатками ужина, а воздух становится прохладным и мерцающие огни загораются вдалеке на мосту.

— Наверное, нам пора, — говорит Сомер, обхватывая себя руками и дрожа от холода.

Дорога домой пролетает незаметно, и в конце концов Крис осознает, что они приехали к их дому, где он жил в последнее время один. Они сидят в машине, припаркованной на подъездной дорожке, как парочка старшеклассников. Крис глушит мотор.

— Слушай, ты… ты не хочешь переночевать? — робко спрашивает он. — Я понимаю, что нам нужно еще многое…

Сомер не дает ему договорить, с улыбкой касаясь его губ двумя пальцами.

— Да.

Утром Крис открывает глаза и видит рассыпанные по подушке золотистые волосы Сомер. Он облегченно вздыхает, и внезапный взрыв эмоций уносит его, как в те дни, когда он впервые в жизни влюбился. Крис скатывается с кровати, стараясь не разбудить любимую. Спускаясь вниз по лестнице, он понимает, что в холодильнике пусто после его недельного отсутствия, и решает быстренько сбегать в магазин, чтобы купить что-нибудь к завтраку. Заливая воду в кофейник, Крис замечает мигающую красную лампочку на автоответчике. Сообщение оказывается от его матери. Она только просит его перезвонить. Но даже через трескучие помехи Кришнан понимает, что не все в порядке.

53 ДЕЛО СЕМЬИ

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

По пути домой из редакции «Таймс» Аша засыпает прямо в такси, и водителю приходится будить ее, когда они приезжают. Девушка расплачивается и заходит в здание. Она бодрствовала в течение тридцати шести часов. Большая часть этого времени прошла как в тумане. Набор текста, редактирование, съемка. Лица женщин из Дхарави постоянно всплывают у нее перед глазами. Аша напоминает себе позвонить с утра маме. Она зевает, стучится в дверь квартиры и ждет, когда раздастся знакомый звук шагов Девеша. Тем временем Аша достает из кармана визитку Санджая. Обещание есть обещание. Ему она тоже позвонит утром. Теперь, когда ей наконец есть что рассказать, уже можно. Некоторое время девушка стоит, прислушиваясь к звукам за дверью, поворачивает дверную ручку и обнаруживает, что дверь не заперта. Войдя в квартиру, она ставит на пол сумку, переступает через груду чаппал в прихожей и идет к гостиной, откуда слышны приглушенные голоса. Кто может прийти в такой поздний час?

На диване сидит дадима. Со всех сторон ее окружают женщины с одинаково озабоченными лицами. Каждая из них держит по фарфоровой чашечке с нарисованными розами. Дадима склонила голову, но, даже не видя ее лица, Аша понимает: что-то случилось.

— Это Аша, моя внучка из Америки, — говорит дадима, подняв голову и увидев ее. — Извините нас, мы на минуту. — Она встает, шаркающей походкой подходит к Аше и берет девушку за руку.

— Да, конечно, — говорят дамы и качают головами.

Дадима молча ведет Ашу в маленькую комнатку, откуда на протяжении всего года Аша звонила домой. Бабушка садится на кровать и показывает жестом, чтобы внучка села рядом.

— Дхикри, пришло время твоего дададжи. Вчера он прилег подремать и мирно ушел от нас во сне.

Аша закрывает рот рукой.

— Дададжи? — Она озирается и смотрит на дверь. — Где?..

Дадима нежно берет Ашины руки в свои.

— Бети, его тело уже забрали. Он умер вчера, очень тихо.

Вчера, пока я… работала? Голос дадимы звучит ласково и твердо, и лишь покрасневшие глаза выдают ее состояние. Аша смотрит на их переплетенные руки: худые, с проглядывающими под постаревшей кожей зеленоватыми венами и свои, упругие и молодые. Слезы, упавшие на загорелую кожу, медленно высыхают, и дадима, сильнее сжав руку внучки, говорит хриплым шепотом:

— Аша, я должна кое о чем попросить тебя. Твоего отца не будет, чтобы исполнить долг старшего сына, поэтому ты должна занять его место. Ты должна поджечь погребальный костер на церемонии кремации дададжи. — Она переводит дыхание и продолжает: — Это твой долг перед семьей, — произносит она твердо, чтобы пресечь возражения.

Аша достаточно ясно понимает, что это не совсем так. Да, долг старшего сына — возглавить семью после смерти патриарха. Но в его отсутствие это могут сделать другие мужчины: дяди, друзья, кузены и даже соседи. Аша твердо усвоила, что в Индии всегда выстроится целая очередь из мужчин, желающих исполнить почетную роль. Но Аша заглядывает бабушке в глаза и видит, что та уже все решила. Дадима приняла внучку в свой клан, будто девушка всегда была одной из них. Бабушка всегда считала ее благородной и сильной. Твой долг перед семьей. Моей семьей. Всего год назад Аша могла сказать об этих людях только то, что никогда с ними не виделась. Они встретили ее в аэропорту среди ночи, показали ей все туристические достопримечательности, смотреть на которые в очередной раз у них не было ни малейшего желания, научили носить ленгу, запускать воздушных змеев из тонкой бумаги и есть непривычные для нее блюда. Она не родилась в этой семье и даже не выросла в ней, но для них это не имело значения. Они все сделали для нее.

А сейчас пришла ее очередь. Аша чувствует, как к горлу подкатывает комок, и кивает в знак согласия.

Голуби будят Ашу, когда через окно уже льется утренний свет. Она слышит воркующих птиц на балконе, где дадима каждое утро рассыпает зерно, даже сегодня. Аша умывается и собирается так, как ей объяснила бабушка.

Дадима сидит за столом и смотрит в окно без своей обычной чашки чая.

— Здравствуй, бети. Пойдем одеваться дальше. Пандит скоро будет.

Аша нервничает перед тем, как зайти в дальнюю спальню. Ее взгляд тотчас падает на половину кровати, где всегда спал дададжи. На кровати лежат два сари. Дадима берет бледно-желтое с узким расшитым кантиком и протягивает его Аше.

— Твой дададжи был бы рад увидеть, как ты носишь свое первое сари. Надень нижнюю юбку и блузку, и я покажу тебе, как оборачивать его вокруг себя.

Второе сари без вышивки чисто белого цвета остается на кровати. Это цвет, который индийские вдовы традиционно носят до конца своих дней. Отсутствие цвета, украшений и косметики подчеркивает их скорбь. Аша в очередной раз удивляется своей бабушке, которая одной рукой крепко держится за традицию, а второй эту традицию расшатывает. До поездки в Индию Аша сочла бы такое противоречие прискорбным и лицемерным, если бы обнаружила его в родителях или ком-то другом. Но все пережитое за последний год убедило ее в том, что мир не так прост, как она думала. Она начала свой путь с поисков одной семьи, а закончила тем, что нашла для себя другую. Аша приехала в Индию, не зная своих настоящих родителей, но имея представление о своем будущем. Теперь все изменилось с точностью до наоборот.

Блуза дадимы, скроенная по фигуре родившей и выкормившей детей женщины, конечно же, велика Аше. Когда девушка предлагает надеть вместо нее подходящую футболку, дадима сначала возражает, но потом сдается и признает, что получилось очень неплохо.

— И почему мы все так не делаем, — бормочет она себе под нос, закалывая сари Аши. — Так нам не пришлось бы оголять перед всеми свои старческие талии.

Когда дадима заканчивает, Аша поворачивается к зеркалу и застывает в полнейшем потрясении. Сари очень идет ей, и в нем удивительно удобно.

После приезда пандита все собираются в гостиной, чтобы обсудить, как будет проходить кремация. У Аши урчит в животе, но бабушка сказала, что им нельзя есть до завершения церемонии. Как только дадима сообщает пандиту, что его помощницей во всех ритуалах будет Аша, он яростно протестует.

— Сарладжи, ты ведь не хочешь навредить душе своего мужа. Выбери родственника мужского пола.

Бабушка устало вздыхает. Прежде чем она успевает ответить пандиту, Аша произносит:

— Пандитджи, со всем уважением к вам, но это дело семьи. Мы с дадимой обе желаем, чтобы погребальный костер поджигала я. Это решение нашей семьи.

У места, где проходит церемония, они обнаруживают сотни людей. Десятки медиков в халатах. Аша находит глазами Нимиша, Прию и Бинду, других двоюродных братьев и сестер, тетушек и дядюшек, с которыми она виделась летом. Санджай стоит рядом с родителями, его глаза тоже покраснели от слез, как и у нее. Среди собравшихся она узнает соседей по дому и даже торговца овощами, который ежедневно приходит к ним. Мина, Нейл и Параг из газеты тоже здесь. Большинство скорбящих приветствуют Ашу, склонив голову и сложив руки в намасте. Некоторые из них в знак особого уважения кланяются, касаясь ног дадимы.

На поленьях погребального костра, сложенных высотой почти в ее рост, покоится завернутое в белый саван тело дададжи. Аша стоит рядом с пандитом и внимательно смотрит, как он начинает песнопения и чтение мантр. Погружая пальцы в емкости со священной водой, рисом и лепестками цветов, он кропит погребальный костер и жестом показывает девушке, что она должна делать так же. Вскоре размеренный ритм читаемых пандитом мантр успокаивает Ашу и она перестает думать о собравшихся вокруг них людях.

Наконец пандит говорит девушке несколько слов на гуджарати и показывает на огонек масляной лампы. Аша смотрит на морщинистое лицо дадимы, в ее мокрые от слез глаза и делает шаг вперед. Она берет факел, поджигает его от масляной лампы и осторожно подносит к поленьям. Руки девушки дрожат, но она не убирает факел до тех пор, пока языки пламени не начинают лизать ветки.

Аша кладет факел, отступает назад и смотрит, как пламя медленно поглощает поленья и добирается до укутанного белой простыней тела. Сквозь огонь Аша видит лица кузин, тетушек и дядюшек. Моя семья. Нет только отца, но она знает, что ему хотелось бы, чтобы она была сейчас именно здесь. «В какой-то мере семья, которую ты создаешь, важнее той, в которой ты рождаешься», — когда-то сказал он. Аша протягивает руку к узловатой руке дадимы, крепко сжимает ее, а по лицу девушки катятся слезы.

54 НЕОБЫЧАЙНО СПОКОЙНО

Дахану, Индия, 2005 год

Кавита

— Ты знала, что это лежит тут? — спрашивает Кавита, держа в руках потрепанный номер журнала «Стардаст» за 1987 год.

— Нет. Зачем он был нужен ба? Она ведь даже читать не умела.

— Не знаю. Может быть, ей нравились фотографии? — Кавита пролистывает мятый журнал о кинофильмах. — Арре! Глянь на их одежду, какое все старомодное. О боги!

Рупа подходит к сестре, становится на носочки и заглядывает в металлический буфет, который разбирает Кавита.

— Бхагван! Да их тут сотня! — смеясь, она вытаскивает стопку связанных веревкой журналов.

— Поверить не могу, что она тратила деньги на журналы, да еще и про Болливуд. Наша бережливая мама, которая экономила каждую сахаринку. Интересно, почему она все это хранила? — говорит Кавита.

— Кто бы мог подумать, что ба была такой киноманкой? — Рупа кладет журналы на кровать рядом с сари их матери.

— Ой, как же здорово посмеяться. А то такое ощущение, что, приехав сюда, я только и делала, что плакала, — говорит Кавита, слабо улыбаясь сестре и опять чувствуя себя виноватой.

— Да. Утром и правда было тяжело. А уж бапу…

Рупа вспоминает прошедшую в центре деревни церемонию кремации. Отец упал на колени и заплакал, как только увидел их мать на погребальном костре. Его тщедушное тело сотрясалось от глухих рыданий. Никто из них не смог успокоить его. Видеть его страшное горе и полное отчаяние было для Кавиты невыносимо. Она не могла сказать, на что ей было больнее смотреть: на завернутое в саван тело матери или на обезумевшего от горя отца. Кавита была благодарна Джасу, который обнимал ее сильными руками, пока она рыдала как ребенок. Какое-то время все они просто стояли и смотрели на огонь, пока не погасли последние угли. Пандит собрал пепел маленькой лопаткой, ссыпал в медный сосуд и отдал им. Отец ничего не говорил и не ел с тех пор, как они пришли домой. Позже, когда Кавита обменивалась словами и объятиями с гостями, она поймала себя на том, что объясняла отсутствие Виджая так коротко, как только могла, хотя на самом деле ей хотелось кричать во весь голос. Нет, моего сына здесь нет, но здесь его деньги, они в этих гирляндах из бархатцев и конфетах с начинкой из пасты кешью!

— Да, — говорит Кавита, — очень тяжело. Я рада, что он уснул. Может, для него даже лучше, что память его подводит. Возможно, он уже и не вспомнит ничего, когда проснется.

— К сожалению, та часть его памяти, в которой хранятся воспоминания о ба, похоже, единственная, которая не дает сбоев. Это дорогого стоит, правда, — отвечает Рупа. — Только представь, когда они поженились, ба было шестнадцать, а ему — восемнадцать. Они прожили вместе полвека. Возможно, он и забыл, как жил до нее.

Кавита кивает в знак согласия. Она не может подобрать нужные слова, потому что вот-вот опять расплачется.

Этим утром река необычайно спокойна. Легкие волны на поверхности воды робко танцуют в первых лучах утреннего солнца. Яркие дорожки солнечного света контрастируют с темной водой, как ложащиеся на темное сари стежки золотой нити. Кавита останавливается у самой реки, и ее ступни погружаются в гладкую прохладную глину. Она пытается представить, каково это — погрузиться на глубину, не прогибаться под бременем забот, освободиться от ответственности, просто плыть, плыть… плыть… и исчезнуть.

Кавита знает, что в стоящем у ее ног медном сосуде с прахом уже нет души матери, но дочери хочется верить, что какая-то ее часть будет сегодня рядом. Мать оценила бы это спокойное утра. Кавита берет сосуд, обхватив руками его широкое основание.

— Ба, — мягко произносит Кавита и улыбается, понимая, что это, должно быть, дух матери дарит ей этим утром такое умиротворение. Только спустя годы после того, как Кавита сама стала матерью, к ней пришло понимание, как сильно выкладывалась ее ба, тихо и незаметно заботясь о них. Держа на коленях этот сосуд, Кавита думает о том, что вклад матери не пропал бесследно. Если мать сдается, сдается вся семья.

— Бена, — рядом появляется Рупа. Ее сари почтительно покрывает голову. — Он ждет нас. — Она кивает в сторону стоящего у неподалеку паромщика.

— Да. Идем.

Кавита медленно встает на ноги, словно боясь побеспокоить сосуд резким движением. Они двигаются вниз по берегу реки к паромщику. Он стоит по пояс в воде и чувствует себя в реке не хуже, чем на суше. На нем нет ничего, кроме набедренной повязки, а кожа загрубела от солнца. Руки и ноги у него тонкие, но мускулистые, все его тело будто создано для того, чтобы бегать по воде, вскакивать в лодки и грести. Кавита и Рупа усаживаются по обеим сторонам плота лицом друг к другу, а паромщик встает в центре между ними. Неторопливо двигая длинным бамбуковым шестом, он отталкивается от речного дна и управляет плотом. Кавита представляет себе прах других людей на дне реки. Останки чьих-то любимых и дорогих — отцов, матерей, сестер, детей — растворены в этой реке. Они доплывают до середины, и паромщик вонзает в песчаное дно свой бамбуковый шест как копье. Солнце уже полностью показалось над горизонтом и греет шеи и лица людей.

Они могли бы пригласить пандита, чтобы он прочитал слоки во время развеивания праха. Но сестрам захотелось отдать матери последние почести без посторонних. Они сошлись на том, что даже отца лучше не брать с собой. Целых два дня после кремации, которая прошла месяц назад, он все спрашивал, где его жена. Сестры не знали, как влияло на старика его помешательство, а иногда оно заботливо ограждало его от горькой правды. В конце концов они решили сказать ему, что мать поехала к сестре в соседнюю деревню и вернется на следующий день. На самом деле их тетка умерла еще несколько лет назад, но этот факт отца не смущал. Такое объяснение помогало дочерям поддержать его спокойствие в течение всего дня. На следующее утро он задал свой вопрос снова, и они просто повторили эту спасительную ложь, говорить которую становилось легче с каждым днем. Проходили дни, и отец постепенно вернулся к прежним повседневным жалобам на слабо работающий вентилятор на потолке или недостаточно горячий чай. Через несколько дней Джасу вернулся в Мумбай, а Кавита решила остаться подольше, чтобы совершить последний ритуал.

Кавита сдвигает крышку и наклоняет медный сосуд к сестре. Хотя в их семье нет сыновей и им не нужно соблюдать иерархию, Кавита проявляет уважение к Рупе как к старшей. Рупа просовывает руку в узкое горлышко сосуда и вытаскивает небольшую пригоршню серого пепла. Когда она медленно разжимает пальцы, часть праха тут же улетучивается с ее ладони от легкого дуновения ветра. Она опускает руку к реке и раскрывает ладонь. Через мгновение весь пепел оказывается на поверхности воды. Первую секунду он плывет по водной глади, а потом исчезает, сливаясь с рекой и всем, что она хранит.

Кавита тоже достает прах из урны и рассыпает его по воде. Это движение ей очень знакомо. Так она рассыпает по столу муку, чтобы катать чапати. Сестры смотрят на пепел, пока он не исчезает, и Рупа снова опускает руку в сосуд. Они по очереди достают по пригоршне, пока в погребальной урне почти ничего не остается. Потом, не сговариваясь, женщины берут медный сосуд каждая со своей стороны, наклоняют его над водой, и из него высыпаются остатки пепла. Тишину нарушает Рупа. Сначала она тихо всхлипывает, потом все сильнее, пока не начинает содрогаться от рыданий всем телом. Кавита обнимает сестру одной рукой, потом второй и не отпускает ее, пока та плачет. Вдвоем они смотрят, как последнее напоминание о теле их матери исчезает под водой.

55 ЭТО И ЕСТЬ СЕМЬЯ

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

— Здесь по-настоящему классный маллигатони.

Санджай сидит в ресторане, аккуратно сложив руки на столе и неотрывно глядя Аше в глаза.

По настоянию дадимы девушка согласилась пообедать с ним сегодня. Она не хотела оставлять бабушку одну после смерти деда, хотя знала, что скоро Санджай уезжает в Лондон. Как бы то ни было, не накрасив глаза, собрав немытые волосы в хвост, она сидит в ресторане хорошего отеля наедине с человеком, который ближе, чем кто-либо, подобрался к роли ее парня. Аша закрывает меню с ламинированными страницами.

— Хорошо, я его попробую, — говорит она. — Санджай, а что значит Уша?

Парень отрывается от меню.

— Уша? Это означает… рассвет. А почему ты спрашиваешь?

— Рассвет, — повторяет Аша, глядя в окно. — Так они меня назвали. Я пробыла у своих биологических родителей три дня до того, как они отдали меня в приют, но они успели дать мне имя — Уша.

Санджай откладывает меню и весь подается вперед.

— Так ты нашла их?

Аша кивает. Она еще никому об этом не рассказывала. Как только она произнесет вслух все, что узнала, эти факты станут неотъемлемой частью ее жизни.

— Я нашла их. Мы не встретились, но я их отыскала.

К столику подходит официант. Санджай делает заказ за двоих и отсылает его.

— Их зовут Кавита и Джасу Мерчант, — продолжает она. — Они живут в многоквартирном доме в Сионе. — Аша делает паузу. — И у них есть сын. Виджай. Он на год или на два младше меня. — Она ждет реакции Санджая, а он кивает ей, давая понять, что слушает дальше. — У них родился сын после того, как они отдали меня. И они оставили его, потому что он был мальчик, а…

— Точная причина тебе неизвестна.

Аша бросает на Санджая гневный взгляд.

— Да ладно, я не вчера родилась.

— Объяснений может быть множество. Возможно, они не могли прокормить ребенка на тот момент. Может быть, они жили в каком-то небезопасном месте. А может, они сожалели, что потеряли тебя, и решили, что им все-таки нужен ребенок. Аша, откуда ты можешь знать, что на душе у другого человека.

Девушка кивает и крутит на запястье серебряный браслет.

— Она пришла из какой-то деревни в нескольких часах езды к северу отсюда. Проделала весь этот путь в город только для того, чтобы… — Аша замолкает, сглотнув комок в горле.

— …отдать тебя в приют? — заканчивает за нее Санджай.

Аша снова кивает.

— И она подарила мне это. — Она показывает на браслет.

— Твои родители дали тебе все, что должны были, — говорит Санджай. Он тянется через стол и дотрагивается до руки девушки. — Как ты себя чувствуешь теперь, когда ты все знаешь?

Аша смотрит в окно.

— Я писала письма, когда была маленькой девочкой, — отвечает она. — Письма к матери, где я рассказывала ей, чему учусь в школе, кто мои друзья, какие книги я люблю. Мне было, наверное, лет семь, когда я написала первое письмо. Я попросила папу отправить его, и я помню, как погрустнели его глаза и он ответил: «Мне жаль, Аша, но я не знаю, где она».

Аша кидает взгляд на Санджая.

— Когда я стала старше, мои письма изменились. Вместо того чтобы рассказывать о своей жизни, я начала задавать ей все эти вопросы. Вьются ли у нее волосы? Любит ли она кроссворды? Почему она не оставила меня себе? — Аша качает головой. — Очень много вопросов. А теперь я знаю, — продолжает она. — Я знаю, откуда я. И я знаю, что меня любили. Я знаю, что сейчас я живу гораздо лучше, чем могла бы, если бы все получилось иначе. — Аша пожимает плечами. — И этого мне достаточно. Часть ответов мне придется додумать самой. — Она глубоко вздыхает. — Ты знаешь, у меня глаза матери. — Аша улыбается, и ее глаза сияют. Она откидывается на спинку диванчика. — Мне бы хотелось найти способ сказать им, что со мной все хорошо без… в общем, что я не вторгаюсь в их жизнь.

Подходит официант и ставит перед ними тарелки с супом. Аша вдруг осознает, насколько она проголодалась. Она почти ничего не ела между ночной работой и кремацией деда. Девушка пробует суп. Некоторое время молодые люди просто молча едят.

— Знаешь, когда я приехала в приют, я узнала, что моя бабушка пожертвовала ему крупную сумму после того, как меня удочерили, — рассказывает Аша. — Наша фамилия указана на табличке, которая висит на фасаде, а бабушка мне ничего не рассказывала. Странно, правда?

Санджай пожимает плечами и качает головой.

— Нет, не думаю. Для меня это как раз очень логично. Она отдала им дань благодарности, — заметив непонимание на лице Аши, Санджай наклоняется к ней и добавляет: — За тебя. Она была благодарна за тебя.

Аша смотрит на свои руки.

— Правда?

— Конечно. Здесь это норма. Мой дед помог восстановить родную деревню. Таким образом он воздал всем, кто помог ему.

Аша тяжело вздыхает.

— Просто я поражаюсь, когда думаю обо всем, что за эти годы было для меня сделано. Причем о многом я даже не знала, а о чем-то не знаю до сих пор. Благодаря усилиям людей, которые меня любят и любили даже до того, как узнали меня, я стала тем, кто я есть.

Санджай улыбается.

— Это и есть семья.

— Знаешь, мне кажется, я всегда обвиняла родителей в том, что между нами нет биологической связи. Я думала, что из-за этого я чего-то лишена. Но сейчас… это поистине удивительно! Оказывается, они столько для меня сделали, даже не имея кровного родства со мной. Они сделали это просто… просто потому, что хотели. — Аша вытирает губы и улыбается. — Похоже, я должна отдать дань благодарности очень многим людям, — она опять вздыхает, — и извиниться перед мамой.

— И раз уж мы заговорили об этом, то мне ты будешь должна копию своей статьи, когда она будет готова. Я отдам ее другу из ВВС. А когда ты прославишься, то будешь обязана мне по-настоящему, — подмигивает Аше Санджай, — как минимум визитом в Лондон.

— Посмотрим, — улыбается Аша. — Ой, а ты не съездишь со мной завтра? Я хочу кое-что завезти в «Шанти».

56 ЧЕРЕЗ ОКЕАН

Мумбай, Индия, 2005 год

Сомер

Сомер смотрит на Кришнана, который расположился на соседнем сиденье, глядя в иллюминатор на бездонное небо. Внешне он ничем не отличается от сотен других индийцев на борту этого лайнера: хорошо одетый, образованный мужчина с хорошей работой летит домой. Но Сомер замечает кое-что, что скрывается от беглого взгляда. Обычно плотно сжатые челюсти Кришнана сегодня расслаблены. Из-за полузакрытых век его карие глаза кажутся печальнее и меньше, чем обычно. Уголок рта слегка подергивается. Такое выражение лица у него бывает нечасто, потому что он привык демонстрировать уверенность в операционной, сосредоточенность на теннисном корте и непроницаемость везде, где бы ни находился.

Сомер кладет свою руку на его. На глаза Кришнана наворачиваются слезы. Не отрывая глаз от иллюминатора, он берет руку жены, и их пальцы переплетаются. Он держится за нее словно утопающий. Точно так же он держался за нее вчера ночью, когда они лежали в темноте в своей спальне вторую ночь подряд после шести месяцев разлуки. Весь вчерашний день, пока они улаживали вопросы с билетами и визами, Кришнан сдерживался. Но ночью, когда чемоданы уже стояли в холле у двери, а на утро было заказано такси, он плакал, как ребенок, у нее на руках по отцу, которого только что потерял.

То, что она поедет с ним, даже не обсуждалось. Сомер предложила это сама, как только Крис сообщил ей печальную весть. Она не хотела ждать, пока муж спросит, и он, судя по всему, был ей за это очень благодарен. Место Сомер было рядом с семьей, и теперь она знала, что для нее это самое важное.

Они прилетают в Мумбай среди ночи, берут такси в аэропорту, и слуга провожает их в квартиру. Несколько часов беспокойного сна, и наступает утро. Когда супруги вместе выходят в гостиную, Сомер замечает, как постарела мать Криса. Ее волосы поредели и полностью поседели. Кришнан бросается к ногам матери. Сомер никогда не видела такого раньше. Муж обнимается с дадимой и обменивается с ней парой слов на гуджарати. За чашкой чая и тостом во время завтрака все трое немногословны. Их голоса звучат приглушенно.

— Бета, нам нужно разобраться с документами в банке, — говорит дадима Кришнану. Он кивает и смотрит на Сомер.

— Все нормально, вы поезжайте. А я подожду, пока проснется Аша.

Сомер приоткрывает дверь и заглядывает в комнату дочери. Девушка крепко спит. Волосы разметаны по подушке. Дыхание глубокое и размеренное. В этот момент она выглядит старше, чем до отъезда, но Сомер вспоминает, как она наблюдала за спящей дочкой, когда та была еще ребенком. Женщина тихонько закрывает дверь и возвращается в гостиную. Она смотрит на часы, берет мобильный и звонит.

— Здравствуйте, лаборатория еще работает? Это доктор Тхаккар. Я звоню узнать результаты биопсии молочной железы.

Она сообщает имя своего врача, повторяет по буквам собственное имя и соглашается подождать на линии. Следующие несколько минут она пристально смотрит на скатерть и водит пальцем по цветочным орнаментам. Наконец в трубке раздается голос:

— Хорошие новости. Результат биопсии отрицательный. Доктор говорит, это доброкачественное новообразование. Продолжайте делать самообследование и ежегодные маммограммы.

Сомер закрывает глаза и выдыхает:

— О, слава богу! Спасибо вам.

Она кладет телефон и опускает голову на руки.

— Мам?

Сомер оборачивается и видит Ашу в ночной сорочке со всклокоченными волосами.

— Аша, милая!

Мать встает, раскрывает руки навстречу дочери, и девушка кидается к ней в объятия. Затем Аша отстраняется и смотрит на Сомер.

— Мам, что это было? С кем ты сейчас разговаривала?

Сомер гладит дочку по волосам и замечает, что они стали сантиметров на десять длиннее.

— Иди сюда, милая, мне нужно тебе кое-что рассказать. — Она берет Ашу за руку, и они садятся за стол. — Прежде всего — со мной все в порядке. Пару дней назад я делала биопсию из-за уплотнения в груди, и оно оказалось доброкачественным. Так что все хорошо.

Морщинки у Аши на лбу не пропадают, взгляд остается серьезным.

— Со мной правда все хорошо, — повторяет Сомер, касаясь колена дочери. — Как же я рада тебя видеть, милая.

Аша бросается на шею Сомер.

— О, мамочка! С тобой на самом деле все в порядке? Все замечательно?

— Да, замечательно. — Сомер берет руки дочери и сжимает их. — Как ты?

Аша выпрямляется на стуле.

— Я очень по тебе скучала, мам. И я рада, что ты приехала.

— Конечно, — улыбается Сомер. — Где же мне еще быть?

— Я знаю, что и для дадимы это тоже очень важно, — говорит Аша. — Она старается не показывать этого, но случившееся стало для нее тяжелым ударом. Я слышу, как она плачет по ночам.

— Это, должно быть, невыносимо, — говорит Сомер, — потерять мужа, прожив с ним пятьдесят лет или сколько?

— Пятьдесят четыре. Они поженились через год после того, как Индия получила независимость, — отвечает Аша. — Она удивительная женщина. Я столько от нее узнала. Здесь все очень хорошие. Ты знаешь, что у меня здесь тридцать два двоюродных брата и сестры? Мне здесь понравилось, действительно понравилось.

Сомер улыбается.

— А что с твоим проектом?

Аша выпрямляет спину и с блеском в глазах отвечает:

— Хочешь пойти со мной в редакцию «Таймс» сегодня? Я покажу тебе, что сделала.

Сомер идет за Ашей по лабиринту отдела новостей, впечатленная тем, как уверенно ее дочь чувствует себя в этой обстановке.

Наконец они останавливаются у какой-то двери, и Аша стучится в нее.

— Мина, — говорит она, — я хочу познакомить тебя со своей мамой.

Со стула вскакивает миниатюрная женщина.

— Ах, так это и есть знаменитая доктор Тхаккар. Аша о вас очень много рассказывала. Для меня честь познакомиться с вами.

Она протягивает руку, и Сомер пожимает ее, осознавая, насколько приятно, когда в ней признают мать Аши.

Мина обращается к Аше:

— Ты уже показывала?

Улыбаясь, девушка качает головой.

— Тогда неси сюда, — говорит Мина, — я выключу свет.

— Мы засняли на камеру все интервью, которые взяли в трущобах, — поясняет Аша, ставя на стол Мины свой ноутбук. — И я смонтировала небольшой фильм.

Женщины прилипают к экрану.

Свет снова включается, а до глубины души тронутая увиденным Сомер не может произнести ни слова. Аше удалось обнаружить надежду в месте, где ее, казалось бы, невозможно найти. Она показала неистовую материнскую любовь среди нищеты и отчаяния трущоб и подчеркнула, что благодаря этой любви мы все похожи. В конце фильма шло посвящение всем матерям, благодаря которым он был создан. Аша перечислила всех женщин поименно. Имя Сомер шло последним на отдельном кадре.

Мина прерывает молчание.

— «Таймс» печатает ее историю в следующем месяце в специальной рубрике. В начале статьи будут имя Аши и ее фотография. — Она приобнимает свою подопечную. — Ваша дочь талантлива. Мне уже не терпится увидеть, что она выдаст дальше.

Сомер улыбается, и в груди у нее расцветает гордость. Крис был прав. Индия пошла девочке на пользу.

— А сейчас я с удовольствием пообедала бы… Мам, ты готова?

— Здесь просто великолепно, — шепотом говорит дочери Сомер, сидя за покрытым белой скатертью столом. — Недавно открылось?

Меню ресторана в отеле выглядит исконно флорентийским.

— Да, буквально перед моим приездом, — отвечает Аша. — Здесь шеф-повар действительно из Италии. И ресторан находится совсем рядом с домом, поэтому я сюда прихожу, когда устаю от индийской кухни.

Они просят официанта принести салаты и пасту, а сами тем временем набрасываются на корзиночку с хлебом.

— Так папа рассказал тебе новости? — спрашивает Аша.

— Наверное, нет. — Сомер сразу напрягается и начинает быстро перебирать в голове возможные варианты. — А что за новости?

— Я познакомилась с парнем. Его зовут Санджай, — весело говорит Аша. — Он умный, смешной и очень симпатичный. Знаешь, у него такие карие глаза…

— Да уж, могу себе представить, — качая головой, отвечает Сомер. — Наверняка он убийственно красив.

Они смеются и болтают, стараясь наверстать упущенное за время долгой разлуки. Когда приносят тирамису, Аша начинает извиняться:

— Мама, — говорит она, — прости меня, мне… я очень сожалею о том, что произошло между нами перед моим отъездом. Я понимаю, как тебе было неприятно…

— Милая моя, — перебивает Сомер, не дослушав, и протягивает дочери руки: — Ты тоже меня прости. Я вижу, что этот год пошел тебе на пользу. Я так горжусь тем, что ты сделала. Мне кажется, ты многому научилась и очень повзрослела.

Аша кивает.

— Знаешь, — тихо говорит она, — главное, чему я научилась, — это пониманию, что в жизни все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. И я так рада, что приехала сюда, познакомилась с семьей, узнала свои корни. Индия — невероятная страна. Я многое здесь полюбила, и это позволяет мне чувствовать себя здесь как дома. Но в то же время тут есть и такое, от чего мне хочется отвернуться, понимаешь? — Она смотрит на Сомер. — Наверное, это звучит ужасно?

— Нет, моя дорогая. — Сомер касается дочкиной щеки тыльной стороной ладони. — Мне кажется, я тебя понимаю, — говорит Сомер как можно искреннее. Эта страна подарила ей Кришнана и Ашу — самых важных для нее людей. Но борьба с захлестнувшим ее жизнь влиянием Индии была нелегкой.

57 УТРЕННИЕ МОЛИТВЫ

Дахану, Индия, 2005 год

Кавита

С каждой ступенью этого дома на Кавиту обрушивается все больше воспоминаний. Ее ноги помнят его, будто и не было тех двадцати с лишним лет, что прошли с момента, когда она делила его с Джасу. Во время прошлых посещений Дахану и дома, в котором сих пор живут родители Джасу, Кавита ни разу не чувствовала себя так, как сейчас. Возможно, все дело во времени суток, в этом тихом часе, когда деревня еще не пробудилась ото сна и вокруг не слышно ни звука. Или дело во времени года — последние дни весны, вокруг пышно цветут деревья чику, наполняя воздух своим сладким ароматом. Но вполне может быть, дело в том, что она пришла сюда одна: не для того, чтобы навестить свекров или показать Виджаю дом его детства, а просто сама по себе. А еще, наверное, причина в самой Кавите, окончательно простившейся с матерью вчера на реке.

Кавита вышла из дома отца рано, еще до того, как проснулась сиделка. Быстро помывшись, она прихватила кое-что из мандира: дию, ароматическую палочку, четки из сандалового дерева и латунную фигурку играющего на флейте Кришны. Кавита собиралась просто пойти на улицу, чтобы совершить утреннюю пуджу и помолиться на свежем воздухе. Но, оказавшись за пределами родного дома с хорошо знакомыми ей предметами в руках, женщина почувствовала непреодолимое желание дойти до своего старого дома. Свекры не проснутся по меньшей мере еще час, и она сможет улизнуть незаметно.

Поднявшись на каменное крыльцо, Кавита расстилает потрепанный коврик на своем обычном месте. Женщина опускается на колени лицом к востоку и по одной выкладывает принесенные с собой вещи: Кришну в центре, дию справа, палочку благовоний слева, четки прямо перед собой. Каждое движение совершается автоматически, как отработанный до совершенства ритуал. Кавита чиркает спичкой, чтобы зажечь дию. Она держит палочку благовоний над пламенем, пока она не загорается, затем взмахивает ею, и на кончике появляется тусклый оранжевый огонек. Подготовившись к пудже, Кавита выпрямляется и медленно выдыхает, словно выпуская все, что держала в себе многие годы.

Женщина расслабляется и смотрит на гипнотическое сияние огонька до тех пор, пока дыхание не становится ровным. Знакомый аромат горячего масла гхи и благовоний щекочет ноздри. Кавита видит поднимающееся над горизонтом солнце и слышит чириканье птиц где-то в кронах деревьев. Она закрывает глаза и берет в руки четки. Пальцы чувствуют каждую бусину. Кавита тихо читает мантры. Ее переполняет что-то очень мощное, готовое вырваться наружу. И в то же время Кавита ощущает пустоту. Сердце и разум женщины заполнило всепоглощающее чувство безнадежности и глубокой скорби по тому, чего она лишилась.

Кавита развеяла прах только вчера, но потеряла мать почти месяц назад. Она готовилась к печали, но в реальности все обернулось ощущением полной неприкаянности. Она уехала из деревни много лет назад, а родительский дом покинула еще раньше. Долгое время Кавита жила, ощущая себя взрослым человеком, однако потеря матери заставила ее снова почувствовать себя ребенком. Память женщины отсылает ее к таким событиям, что она и сама не поймет, когда это было: мамина прохладная рука на горячем от температуры лбу, аромат жасмина в ее волосах. Четки между пальцев. Прохладная рука на лбу. Аромат благовоний и жасмина.

Отца она тоже теряет. Он медленно уходит, и она это чувствует. В иные дни Кавите кажется, что дух его где-то рядом, но гораздо чаще приходят дни, когда он совсем далеко. Три дня назад дочь кормила его с ложечки рисовым пудингом, и отец назвал ее Лалитой. Когда Кавита услышала это имя, из ее глаз брызнули слезы. Это было не то имя, что она носила в течение последних двадцати пяти лет. Так называл ее только отец. И вот она снова плачет, вспомнив, как он произносил его раньше. Лалита. Четки между пальцев. Прохладная рука на лбу. Аромат благовоний и жасмина.

Правильно ли они сделали, уехав много лет назад от своих родных? Все могло бы сложиться иначе, если бы они не покинули дом. Они сделали это ради Виджая, но в конце концов лишились и его. Когда же она потеряла Виджая? Что стало с тем маленьким мальчиком, который играл с двоюродными братьями в пыли? Где он оставил свою невинность? Что случилось с ребенком, названным в честь победы? Победа. Четки между пальцев. Лалита. Прохладная рука на лбу. Аромат благовоний и жасмина.

Больше двадцати лет прошло с тех пор, как она лишилась здесь двух дочерей: той, которой не дали ни имени, ни жизни, и своей любимой Уши. Мысль об Уше доставляет ей физическую боль. Не проходит и дня с момента ее рождения, чтобы Кавита не думала о дочери, не скорбела бы об утрате и не молилась, чтобы глубочайшее горе не мучило ее так сильно. Но боги не услышали ее. А может быть, еще не простили. Потому что сердце продолжало болеть. Уша. Четки между пальцев. Победа. Лалита. Прохладная рука на лбу. Аромат благовоний и жасмина.

Двадцать лет провела она вдали от родных. Сначала потеряла дочерей, потом сына, а теперь родителей. Единственный, кого не смогли отобрать у нее жестокие испытания, — это Джасу. Да, он много раз ошибался и принимал неправильные решения, но остался хорошим человеком. Их совместный путь был омрачен трудностями и горем, но все же они научились справляться с сожалениями и обидами, которых за жизнь набралось бы предостаточно. Они приросли друг к другу, как два дерева. Может быть, к моменту, когда настанет их с Джасу черед, им посчастливится постичь такую же любовь, какая была у ее родителей: превосходящую любые доводы разума и даже саму смерть.

Кавита думает обо всем, чего ей так и не удалось понять, даже когда она стала взрослой. Она не знает, где сейчас дочь. Она не видит, когда ошиблась с Виджаем. Ей неизвестно, узнает ли ее отец сегодня и завтра. И ей непонятно, как она будет жить без прохладной материнской руки, трогающей ее лоб. Но она знает точно, что следующие несколько дней будет заботиться об отце. А потом соберет чемодан, сядет на поезд до Мумбай и вернется домой к Джасу.

58 ПРОЩАЛЬНЫЕ ПОДАРКИ

Мумбай, Индия, 2005 год

Аша

— Мама снова меня обставила, — говорит Аша, наклоняясь и развязывая кроссовки.

Отец с дадимой сидят за столом, наслаждаясь второй чашкой чая за утро.

— Учти, что у нее была всего неделя на привыкание к чудесному загазованному воздуху Мумбай, — говорит отец. — И представь, как она убежит от тебя в экологически чистой Калифорнии.

Аша садится рядом с отцом, и Кришнан легонько ее приобнимает.

— Неплохо для старушки, — присоединяется к беседе Ашина мама. Она вытирает лицо и протягивает руку к стоящему в центре стола кувшину с водой.

— Девеш, нимбу пани лаяу! — кричит дадима, обернувшись в сторону кухни. Девеш появляется со стаканом охлажденного свежевыжатого сока лайма и сахарного тростника и ставит его перед матерью Аши. С тех пор как Сомер пристрастилась к этому трудоемкому в приготовлении напитку, дадима стала постоянно держать наготове стаканчик, чтобы предложить его Сомер после утренней пробежки.

— Не называй себя старушкой! Кто же тогда в этом случае я? — смеется дадима.

Сомер пробует сок.

— Мм, вкусно. Спасибо, Сарла.

Дадима качает головой, извиняется и удаляется, оставив их втроем.

— Мам, так ты совсем отказалась от кофе? — интересуется Аша.

Сомер кивает.

— Первые две недели было тяжко, но сейчас я чувствую, что полна жизненной энергии благодаря тому, что организм не обезвожен. И совсем не скучаю по кофеину.

— У тебя потрясающе подтянутый вид, просто невероятно, — восхищается Аша и кладет ладонь на бицепс матери. — Ты занимаешься с гантелями?

— Немного. Хотя в основном это йога. Я нашла студию рядом с… ну, рядом с клиникой.

— Йога, говоришь? Может, мне тоже ходить с тобой, а то мне не помешает чуточку привести себя в форму после наетых в папиной семье лишних килограммов. Пап, правда, она выглядит обалденно? — обращается Аша к отцу.

— Да, — отвечает Крис, обмениваясь с женой хитрой улыбкой. — Да, действительно обалденно.

Отец подходит к маме со спины и целует в макушку.

— А ты знала, что мамину статью напечатали в медицинском журнале?

— Твою статью напечатали? — переспрашивает Аша.

— Ага. Что скажешь? Ты теперь не единственный писатель в семье, — с улыбкой отвечает Сомер.

— Дадима, ты точно не хочешь поехать? Я обещаю, что никому не расскажу, — говорит Аша, приподняв бровь и улыбаясь бабушке. Девушка укладывает стопку сложенных футболок в лежащий на кровати чемодан.

— Най, най, бети. Со дня кремации не прошло и двух недель. Я могу выходить из дома только в храм. К тому же старушке вроде меня не место в аэропорту. Я буду только мешаться под ногами, и вам придется приглядывать за мной как за лишним чемоданом, — с улыбкой отвечает она Аше. — Ты не беспокойся. Нимиш тебя отвезет, и Прия вроде бы тоже собиралась с вами.

— Да, — кряхтит Аша, пытаясь застегнуть переполненный чемодан. — Они приедут через пару часов. Но мне все равно хочется, чтобы ты поехала с нами.

— Ты лучше уж возвращайся поскорее, бети. На следующий год, например, а? Может быть, наша Прия наконец согласится выйти замуж.

— Не знаю, дадима. Я бы на это не рассчитывала, — усмехается Аша и садится на кровать между чемоданом и бабушкой. В воцарившейся после их дружного смеха тишине Аша глядит себе под ноги на бабушкины старческие ноги, которые за последние месяцы прошли с ней за компанию столько миль. Дадима заправляет внучке за ухо упавшую на лицо прядку волос, и от этого жеста девушка зажмуривается. Аша чувствует, как начинает плакать.

— Бети, — произносит дадима, положив ладонь на Ашины руки, а второй рукой поглаживая внучку по голове.

— Я не знаю, как отблагодарить тебя за все. Просто не верится, что прошло целых двадцать лет, прежде чем я оказалась здесь. — Аша тяжко вздыхает и продолжает: — Я думала, что все просчитала до того, как сюда приехала, но я ошибалась относительно стольких вещей. Я чувствую, что до сих пор многого не знаю.

— Ах, бети, — говорит дадима, — такова уж взрослая жизнь. Она непостоянна и преподносит нам все новые уроки. Посмотри на меня. Мне уже семьдесят шесть, а я только учусь хорошо выглядеть в белом.

Аша выдавливает из себя улыбку.

— И это напоминание о том, что у меня для тебя кое-что есть.

— Дадима, нет! — противится Аша. — Я же только что закрыла чемодан.

Смеясь, она откидывается на кровать и вытирает слезы.

— В таком случае тебе придется взять еще один, — говорит дадима и удаляется шаркающей походкой. Она возвращается с вынутым из шкафа ящиком и садится на кровать рядом с Ашей. Порывшись в ящике, дадима достает толстую, покрытую пылью книгу и протягивает ее внучке.

Девушка проводит ладонью по синей обложке с золотыми буквами «Оксфордский английский словарь».

— Ух ты! Ему, наверное, лет пятьдесят.

— Больше, — говорит дадима. — Отец подарил мне его на выпускной около… ох, шестидесяти лет назад. Я говорила тебе, что он был англофилом. Словарь мне очень помогал, когда я давала уроки. Я знаю, ты добьешься очень многого. Пусть он лежит у тебя на столе в память о том, что я верю в тебя, как и мой отец верил в меня.

Аша кивает, а на глаза у нее опять наворачиваются слезы.

— Я обещаю, — шепчет она.

— И вот еще. — Дадима дает Аше прямоугольную бархатную коробочку голубого цвета. Девушка открывает замочек и откидывает крышку. Увидев то, что лежит внутри, она отступает на полшага от изумления. Это комплект золотых украшений насыщенного желтого цвета, инкрустированных ярко-зелеными изумрудами. Колье, серьги и четыре браслета. Аша смотрит на бабушку, слегка приоткрыв рот.

Дадима пожимает плечами.

— Какой прок от украшений в моем возрасте? Ни на какие торжества ходить я больше не собираюсь. А их подарили мне в день моей свадьбы.

— О, дадима, но разве тебе не хочется оставить их на память? — спрашивает Аша, с удивлением глядя на бабушку.

Дадима качает головой.

— По нашей традиции, этот комплект должен перейти к моей дочери. Я хочу, чтобы они были у тебя. Дададжи хотел бы того же.

Аша кивает, глядя на ослепительно сверкающие украшения.

— К тому же они так мило на тебе смотрятся, — добавляет дадима, поднося одну из сережек к мочке Ашиного уха. — Подчеркивают твои чудесные глаза.

Они обнимаются, и дадима тихо спрашивает:

— Ты расскажешь родителям о том, что узнала в приюте, бети?

Они выпускают друг друга из объятий, Аша вытирает слезы и кивает.

— Когда приедем домой. Я не знаю, как они это воспримут, особенно мама, но они заслуживают того, чтобы знать правду.

Дадима обхватывает своими сухими прохладными руками лицо внучки и говорит:

— Да, мы все этого заслуживаем, бети.

59 ВОЗВРАЩЕНИЕ НАДЕЖДЫ

Мумбай, Индия, 2005 год

Сомер

Сомер собирает вещи, и в этот момент кто-то стучит в дверь.

— Заходи, — бросает она не поворачиваясь, ожидая увидеть Ашу.

Но вместо нее в комнату заходит мать Криса с большой коробкой в руках.

— Здравствуй, бети! Я вам кое-что принесла.

— О, а Кришнан только что убежал вниз попрощаться с кем-то из соседей.

— Это неважно, — говорит Сарла и кладет на кровать что-то большое, завернутое в тонкую белую ткань. — Они не для него, а для тебя.

Сомер убирает чемодан и садится на кровать рядом со свекровью. Между ними лежит большой сверток. Сарла развязывает веревку и разворачивает сложенную в несколько слоев белую ткань, которая оказывается не чем иным, как богато украшенными сари насыщенных оттенков.

— Я хочу подарить их тебе. Остальные я отдала на благотворительность, но мне бы хотелось, чтобы именно эти — я надевала их на разные свадебные церемонии — остались в семье, — говорит дадима и кладет обе руки на стопку сари. — Я знаю, что ты не носишь индийскую одежду, так что ты можешь использовать их в качестве покрывал или занавесок, если сочтешь нужным. Я не возражаю, — смеется Сарла.

Сомер разворачивает сари насыщенного желто-оранжевого цвета, лежащее в стопке сверху, и проводит ладонью по гладкому шелку, украшенному орнаментом по краю. Оно удивительное. Цвета заката.

— Это было бы непростительно. Я хотела бы носить их, хотя бы попробовать, не знаю как, но…

— Аша может тебе показать. — Улыбка Сарлы делает морщинки у рта глубже.

— Спасибо. Я понимаю, как они важны. Обещаю, что буду беречь их, — с чувством отвечает Сомер. — Я очень вам за это признательна и… благодарна за то, как вы заботились об Аше весь прошлый год.

— Что ж, — Сарла накрывает ладонью руку Сомер, — никто не заменит мать, но я старалась заботиться о ней, пока тебя не было рядом. Она удивительная девушка. В ней много твоего. Ты можешь гордиться тем, как воспитала ее.

— Спасибо, — со слезами на глазах отвечает Сомер. Скрипнув, открывается дверь, и на пороге комнаты появляется Кришнан. — Но, как вы знаете, в этом не только моя заслуга, — смеясь, добавляет Сомер и кивает на дверь. — Ваш сын тоже кое-чего заслужил.

— Да, отдайте мне, пожалуйста, то, что я заслужил. Что я на этот раз натворил? — спрашивает Кришнан.

— Ничего. Абсолютно ничего. Заходи, садись, — говорит Сарла.

Сомер поднимает кипу сари и переходит в другую часть комнаты, а Кришнан садится на ее место. Она раздумывает, не стоит ли ей вовсе оставить мужа наедине с матерью, но Сарла обращается к ним обоим.

— Я знаю, что у вас там, в Калифорнии, есть много водоемов, — произносит она. — Может быть, вам удастся найти подходящий. Какое-нибудь спокойное местечко, которое понравилось бы твоему папе. — Она дает Крису маленький сосуд с серым пеплом. — Чтобы вы могли бы развеять там его прах.

С противоположного конца комнаты Сомер видит, как опускаются плечи Криса, когда он принимает у матери сосуд.

— Часть мы развеем здесь над морем, когда придет время, но… — Подбородок Сарлы выступает вперед, а глаза сверкают, когда она смотрит на сына. — Но он всегда так гордился тем, что ты там. И это тоже тебе. Он немного староват, но все еще работает. — Сарла достает из ящика видавший виды стетоскоп.

Сомер сразу же узнает медицинский прибор, который отец Криса носил на себе каждый день во время их прошлого приезда. Он не расставался с этим стетоскопом и частенько не снимал его даже за ужином. Кришнану в его нынешней работе он вряд ли пригодится. Возможно, он не пользуется стетоскопом уже несколько лет, но Сомер понимает ценность этого подарка.

— Ты уверена? Не хочешь оставить его… — говорит он, вертя стетоскоп в руках.

Сарла закрывает глаза.

— Да, бета, я уверена. Свои желания он выражал предельно ясно.

Еще час до посадки в самолет они сидят в зале ожидания аэропорта. Кришнан пьет последнюю чашку настоящего индийского чая, а Сомер с Ашей потягивают тоник с лаймом.

— Сегодня утром мама научила меня приветствовать солнце, — говорит Аша Крису. — Надо было и тебе с нами. Пока мы долетим до дома, у тебя все тело затечет и заболит, а нам будет гораздо легче.

Крис с улыбкой качает головой и снова погружается в чтение газеты.

— Ты знаешь, я подумываю о двухнедельном йога-паломничестве на следующий год, — говорит Сомер.

— Класс! Куда? — загорается Аша.

— В Майсур.

Крис отрывается от газеты, они с Ашей переглядываются, а потом оба недоверчиво смотрят на Сомер.

— Майсур… в Индии? — уточняет Крис.

— Да, — отвечает Сомер, — Майсур, Индия. У них там большой паломнический центр. Я разговаривала об этом со своим инструктором. Она считает, что я почти готова.

Улыбка медленно расплывается по ее лицу. Первый раз она приехала в Индию ради Аши. В этот раз — ради Кришнана. Возможно, следующий раз будет ради нее самой.

— Может, у нас получится превратить это в семейное путешествие.

— О да, — восклицает Аша, — это было бы замечательно!

— Вот только тебе, — Сомер протягивает руку, чтобы погладить животик мужа, — придется привести себя в форму, чтобы от нас не отставать.

И все трое покатываются со смеху.

Аша закидывает руки за голову и зевает.

— Не хочу я лететь, — жалуется девушка. — Двадцать семь часов? Это будет самый долгий отрезок времени, что мы проводили вместе. — Она указывает на сидящую на стуле слева от себя Сомер и на разместившегося справа Криса.

— Ну, не совсем так, — возражает Сомер. Крис во все глаза смотрит на жену сквозь свои двухфокусные очки, Аша тоже глядит на мать, наморщив лоб. — Как мне кажется, мы уже совершали такой перелет лет двадцать назад, правда?

Кришнан усмехается. Аша улыбается и шутливо тычет отца кулаком в плечо.

Сомер сидит, откинувшись в кресле самолета, и смотрит через иллюминатор, как внизу в темноте ночи постепенно тают мерцающие огни Мумбай. В кресле рядом с ней уже почти спит Аша, положив голову вместе с подушкой на мамины колени, а ноги — на колени отца. Родителям тоже надо поспать, но Сомер, как и Крису, не хочется беспокоить Ашу. Муж протягивает жене руку, и она вкладывает в нее свою. Супруги держатся друг за друга, а между ними спит Аша, и все точно так же, как было в тот первый перелет.

60 ОЧЕНЬ ХОРОШО

Мумбай, Индия, 2009 год

Он держит в руке клочок бумаги и напряженно сравнивает нацарапанные на нем слова с красными буквами на дверной табличке. Несколько раз переведя взгляд с бумажки на дверь и обратно, он понимает, что не ошибся, и нажимает кнопку звонка. За дверью раздается пронзительное дребезжание. Пока тянется ожидание, он проводит рукой по медной пластинке, ощупывая пальцами четкие грани выпуклых букв. Дверь резко распахивается, он отдергивает руку, а затем достает и протягивает девушке, которая открыла дверь, еще одну записку. Прочитав ее, она поднимает на него глаза и пропускает в дом.

Легким кивком головы девушка приглашает его следовать за ней по коридору. Он идет, на ходу приглаживая седеющие волосы и проверяя, не задралась ли футболка на наметившемся животе. Они заходят в кабинет, и девушка указывает ему на стул. Он садится, сцепив пальцы.

— Меня зовут Арун Дешпанде, — представляется сидящий за столом мужчина в тонких очках. — Мистер Мерчант, верно?

— Да, — отвечает Джасу, откашлявшись, — Джасу Мерчант.

— Как я понимаю, вы кого-то ищете.

— Да, мы — моя жена и я — мы не хотим никому создавать лишних проблем. Нам просто хотелось бы узнать, что стало с маленькой девочкой, которая поступила сюда двадцать пять лет назад. Ее звали Уша. Мерчант. Мы только хотим удостовериться, осталась ли… то есть узнать, что с ней стало.

— Почему именно сейчас, мистер Мерчант? Прошло двадцать пять лет. Почему только сейчас? — спрашивает Арун.

Джасу чувствует, как заливается краской, и смотрит на свои руки.

— Моя жена, — тихо говорит он, — она очень плохо себя чувствует… — В этот момент он представляет себе лежащую в постели Кавиту, мучимую жаром и беспрерывно повторяющую: «Уша… Шанти… Уша». Поначалу он решил, что жена молится. Но как-то ночью она схватила его за руку и сказала: «Иди, найди ее». Позвонив по телефону Рупе, Джасу узнал правду о том, что произошло двадцать пять лет назад, и понял, о чем просила его Кавита. Сейчас он подыскивает нужные слова, чтобы объяснить сидящему перед ним человеку. — Я хочу немного успокоить ее, пока еще не поздно.

— Конечно. Однако вы должны уяснить, что прежде всего мы защищаем интересы детей, даже если они уже стали взрослыми. Но я поделюсь с вами сведениями, которыми располагаю.

Он достает из ящика стола папку.

— Я видел эту девушку несколько лет назад. Сейчас ее зовут Аша.

— Аша, — повторяет Джасу, медленно кивая. — Так, значит, она до сих пор живет где-то поблизости?

Мужчина за столом отрицательно качает головой.

— Нет. Сейчас она живет в Америке. Ее удочерили. Пара врачей.

— Америка? — недоверчиво произносит Джасу, будучи не в состоянии сразу поверить в слова Дешпанде. Но, смирившись, он повторяет уже тише: — Америка…

Широкая улыбка медленно озаряет его лицо.

— Акча. Вы сказали, врач?

— Ее родители — врачи. Сама она — журналистка. По крайней мере, была, когда приезжала сюда.

— Журналистка?

— Да, она пишет статьи для газет и журналов, — поясняет Арун, показывая вчерашний номер «Таймс». — На самом деле в этой папке лежит одна из ее статей. Она прислала ее мне после того, как уехала.

— Акча, очень хорошо, — медленно качает головой Джасу и берет у господина Дешпанде газетную вырезку. Еще никогда в своей жизни Джасу не испытывал столь страстного желания уметь читать.

— Знаете, она приезжала сюда несколько лет назад, чтобы найти вас, — говорит директор, снимая очки и намереваясь протереть стекла.

— Чтобы найти… меня?

— Ну да, вас обоих. Ей было интересно узнать что-нибудь о своих биологических родителях. Она очень интересовалась. И была весьма настойчива.

Мужчина снова надевает очки и, сощурившись, смотрит сквозь стекла на Джасу.

— Вы хотели узнать что-то конкретное, мистер Мерчант? Что именно вы собирались выяснить?

На лице Джасу появляется еле заметная грустная улыбка. Что именно он собирался выяснить? Он пришел сюда ради Кавиты, конечно. Но это еще не все. В прошлом году ему позвонили из полиции, чтобы он вызволил из заключения Виджая. И Джасу сильно ругал сына, ударил его по лицу и толкнул его. На это Виджай ухмыльнулся и велел отцу больше о нем не беспокоиться, потому что в следующий раз из беды его выручат друзья. За последний месяц, что Кавита прикована к постели, их мальчик пришел навестить мать лишь однажды. Джасу мелко трясет головой, глядя на статью.

— Нет, ничего конкретного. Я только хотел узнать, как сложилась ее судьба. Не всем, что я сделал в жизни, можно гордиться, но… — Слезы набегают на глаза Джасу, и он откашливается. — Но ведь у этой девочки все благополучно?

— Мистер Мерчант, — говорит Арун, — здесь есть еще кое-что. Он достает из папки конверт и протягивает его Джасу. — Хотите, я прочитаю вам, что здесь написано?

Спящая Кавита выглядит умиротворенной, когда морфин облегчает ее страдания. Джасу садится на стул рядом с ней и берет ее исхудавшую руку.

От прикосновения она резко открывает глаза и облизывает пересохшие губы. Кавита видит мужа и улыбается.

— Яну, ты вернулся, — медленно произносит она.

— Я был там, чакли.

Он старается сдерживать себя, но слова льются сами собой.

— Я ходил в «Шанти», в этот приют. Сотрудник знает ее, он ее видел, Кави. Теперь ее зовут Аша. Она выросла в Америке, родители девочки — врачи, а она пишет статьи в газеты. Вот, посмотри, это ее. Она сама написала эту статью. — Он машет перед женой газетной вырезкой.

— Америка, — чуть слышно шепчет Кавита. Она закрывает глаза, и слеза скатывается у нее по щеке. — Так далеко от дома. Все это время она была так далеко от нас.

— Ты очень хорошо тогда поступила, чакли. — Он гладит жену по стянутым в свободный узел волосам и смахивает ее слезы своими грубыми пальцами. — Только представь, что было бы… — Он качает головой, держа руку Кавиты в своих ладонях. Джасу роняет голову и начинает плакать. — Очень хорошо…

Муж снова поднимает глаза на Кавиту и продолжает:

— Она приезжала и искала нас, Кави. Она оставила вот это. — Джасу дает жене письмо. Слабая улыбка появляется на лице Кавиты. Она всматривается в листок бумаги, пока муж читает ей по памяти.