Тайны финской войны

Начало

30 ноября 1939 года в 8 часов утра залпы артиллерийской подготовки возвестили о начале войны «за обеспечение безопасности Ленинграда и северо — западных границ нашей Родины». Через час войска 7–й армии пересекли границу на Карельском перешейке, а войска 8–й армии — на участке между Ладожским и Онежским озерами. 9–я армия наступала в северной Карелии, а 14–я — в Заполярье.

Что представляла собой к началу войны финская сухопутная армия? В мирное время она насчитывала 3 пехотные дивизии обшей численностью в 28 тысяч человек. После мобилизации 9 пехотных полков этих дивизий развертывались в 9 дивизий. Кадровые войска в мирное время включали в себя также несколько отдельных батальонов и кавалерийскую бригаду. С началом войны планировалось создать из резервистов еще 3 дивизии. Большую роль при мобилизации играла добровольческая организация шюцкор, созданная в 1917 году. В ее задачи входила подготовка населения к обороне страны, поставка кадров для формирования резервных частей и допризывная подготовка юношей 17–20 лет. Постоянные кадры шюцкора насчитывали 20 тысяч человек, а переменные — 80 тысяч. Прослужив год, члены шюцкора зачислялись в резерв, где еще 4 года должны были обучаться на периодических военных сборах по уставам, принятым в регулярной армии. Половину членов шюцкора составляли крестьяне, пятую часть — рабочие, 15 процентов — мелкие служащие и 7 процентов — интеллигенция (люди с высшим образованием). Вопреки распространявшимся советской пропагандой утверждениям это была вовсе не «фашистская организация финской буржуазии». Скорее, это была территориальная армия мирного времени, с началом войны призванная подкрепить кадровые войска. Существовал и женский аналог шюцкора — добровольческая организация «Лотта Свэрд», насчитывавшая 90 тысяч членов. Женщины и девушки должны были во время войны ухаживать за ранеными, работать связистками, телефонистками, собирать теплые вещи для солдат на фронте и т. п.

После мобилизации общая численность вооруженных сил Финляндии возросла до 265 тысяч человек (в том числе 180 тысяч — в боевых частях). Кроме того, имелось еще около 150 тысяч в той или иной степени обученных резервистов. Военно — воздушные силы страны, включая авиацию флота, к 30 ноября 1939 года располагали 145 боевыми и учебно — тренировочными самолетами, из которых боеготовыми были 115 машин. Большинство самолетов устарели и уступали советским по основным тактико — техническим данным. Численность личного состава была около 2 тысяч человек. В противовоздушной обороне страны незадолго до войны было лишь около 120 зенитных орудий. В состав военно — морского флота Финляндии входило 2 тихоходных броненосца береговой обороны (скорость — 15,5 узла, вооружение — четыре 254–мм орудия главного калибра и восемь 105–мм орудий), 5 подводных лодок, 6 канонерских лодок, 2 минных заградителя, 8 тральщиков, 5 катерных минных заградителей, 22 катерных тральщика, 7 торпедных катеров, 7 ледоколов, 16 сторожевых катеров и ряд более мелких судов. В финском флоте служило 1640 человек. Сухопутная армия Финляндии имела 25 танков, 112 противотанковых пушек, 360 минометов калибра 81 мм и 418 орудий полевой артиллерии, в том числе 32 калибра 152 мм. Позднее из законсервированных на складах 238 устаревших полевых орудий 85, включая 12 6–дюймовых, удалось отремонтировать и отправить на фронт. Кроме того, еще со времен Российской империи в Финском заливе осталось 35 батарей береговой обороны со 115 орудиями калибром от 120 до 305 мм. Из них в восточной части Финского залива (от Котки до Хумалийоки) находились 12 береговых батарей, на которых имелось 2 305–мм, 9 254–мм, 2 203–мм и 25 152–мм орудий. Они сохранились от береговой обороны русского Балтийского флота, созданной до 1917 года.

Накануне войны в Финляндию прибыло 40 20–мм зенитных орудий из Германии. Еще 20 таких орудий поступило сразу после начала боевых действий. Потом Германия прекратила поставки, и 74 зенитки, закупленные финнами у немцев, в Финляндию так и не прибыли. Германские власти препятствовали и поставкам в Финляндию через территорию рейха итальянских самолетов.

В целом Гитлер и его генералы считали, по крайней мере, в начале советско — финской войны, что она будет на пользу Германии. Начальник Генерального штаба германских сухопутных сил генерал — полковник Франц Гальдер 14 декабря 1939 года с удовлетворением записал в дневнике: «Конфликт с Финляндией толкает Россию в антианглийский лагерь». А через два дня, имея в виду планы оккупации вермахтом Скандинавских стран, отметил сходство этих планов с действиями Сталина на земле северного соседа: «Отношение к Дании и Норвегии такое же, как и отношение России к Финляндии». Но когда стало ясно, что советско — финская война приняла затяжной характер, некоторые немецкие руководители, включая «второго человека в рейхе» Германа Геринга, обдумывали возможность скрытых поставок оружия Финляндии, чтобы тем самым поддержать ее сопротивление. Продолжение «зимней войны» связывало силы Красной Армии и уменьшало возможность того, что она ударит в спину вермахту во время кампании на Западе. В конце декабря фюрер в принципе согласился с тем, что германское оружие может поставляться Швеции для последующей перепродажи Финляндии. Однако эта схема так и не была использована до окончания войны: из опасения, что появление новых немецких вооружений у финнов не останется тайной для русских и значительно обострит германо — советские отношения.

Характеристику финской артиллерии дал главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, наблюдавший за боями на Карельском перешейке: «Финская артиллерия была гораздо слабее нашей. На ее вооружении были 37–миллиметровые противотанковые пушки «Бофорс» (шведского производства. — Б. С.), 76–миллиметровые пушки старого русского образца, 122- и 152–миллиметровые гаубицы системы Шнейдера и устаревшая 107–миллиметровая пушка. Финны пользовались старыми снарядами, изготовленными до 1917 года, — некоторые трубки и взрыватели даже покраснели от ржавчины. Подчас более трети снарядов не разрывались». К тому же финны располагали лишь очень небольшим запасом снарядов и мин. Финляндия вступила в войну, имея патронов на два месяца боев, 81–мм мин — на 22 дня, 76–мм снарядов — на 21 день, снарядов лля 122–мм гаубиц — на 24 дня, снарядов тяжелой артиллерии (от 152 мм и выше) — на 19 дней, горючего и смазочных масел — на 2 месяца и авиационного бензина — на месяц.

Главнокомандующим финской армией был маршал барон Карл Густав Эмиль Маннергейм. До 1917 года он служил в русской армии, где последовательно командовал Владимирским уланским, Лейб — гвардии уланским полком, кавалерийской бригадой, дивизией и корпусом и был произведен в генерал — лейтенанты. Его сослуживец по гвардии генерал князь Г. Н. Эрис- тов в дни «зимней войны» так характеризовал Маннергейма:

«Он любил полк, которым командовал, любил русскую военную среду. В фельдмаршале Маннергейме всегда были чрезвычайно сильны полковые традиции. И вот ныне, когда столь отличной оказалась судьба его от судьбы его былых товарищей, — он в зените славы, а мы — в изгнании, Маннергейм продолжает проявлять к нам те же чувства, что прежде, сносится с нами, думает о нас, кому может — оказывает поддержку.

Он был замечательным полковым командиром. Всегда заботился о том, чтобы полк был готов к войне. И выполнил свою задачу.

Он был ровен со всеми. Всегда был товарищем для своих офицеров, но всегда был и командиром. Как никто, он умел сочетать товарищеские отношения с командованием.

Его всегда отличали спокойствие и выдержка. Выслушает каждое мнение, затем уже примет решение.

Война — его настоящая стихия. Он любит брать препятствия, и точно так же, как уже генералом легко брал он препятствия, подавая пример уланам, так и на войне умел он с блеском преодолевать препятствия уже другого рода.

В бою он горит. Помню его под Красником, когда в линии огня принимал он от меня донесение. Он командовал бригадой, а я был послан к нему командиром полка. Красивые глаза его блестели радостью… Он испытывал большую, глубокую радость от того, что Лейб — гвардии уланский Его Величества полк, которым он прежде командовал, удачно выполнил свое задание.

Барон Маннергейм — подлинный военачальник. Это человек большого мужества, большой отваги, исключительной внутренней честности и глубокого внутреннего аристократизма, такой человек, которому более чем кому бы то ни было подобает командовать другими людьми и вести их, когда надо, на смерть».

Финляндский швед барон Маннергейм, вопреки распространявшемуся советской пропагандой мнению, не питал никакой ненависти к русскому народу. Несмотря на германское происхождение (его далекие предки были выходцами из Померании), в своих политических симпатиях он был на стороне Англии и Франции, а отнюдь не рейха, против которого храбро воевал в Первую мировую войну. Как раз поэтому осенью 1918 года, после поражения Германии, он сменил на посту регента Финляндии прогермански настроенного П. Свинхувуда. В какой‑то мере для Маннергей- ма война с Советским Союзом стала продолжением той гражданской войны, что он вел в 18–м против «красных финнов». И недаром бессменный редактор издававшегося врангелевским Русским общевоинским союзом журнала «Часовой» капитан В. В. Орехов писал о финском маршале, когда‑то бывшем генералом царской свиты:

«В 1918 году Финляндия сыграла роль барьера против продвижения коммунизма на запад. Теперь во главе финляндской армии стоит тот же вождь, безупречный начальник, рыцарь духа, фельдмаршал барон Маннергейм. Да ниспошлет ему Всевышний отстоять свою страну от ужасов большевистского нашествия. А в будущем — мы верим, что, когда падет презренная власть III Интернационала, Двуглавый Орел и Финляндский Лев найдут в добром согласии общие пути и формы совместной жизни».

Большинство финнов воспринимали военный конфликт с СССР как войну за свободу и независимость родной страны. Они сражались под лозунгом «За дом, религию и родину». А вот в Советском Союзе война с Финляндией могла восприниматься только как «интернациональная помощь братьям по классу». А в том, что крошечная Финляндия собиралась напасть на «первое в мире государство победившего социализма», советская пропаганда даже не пробовала убедить народ: слишком нелепо. Оставалось кивать на Германию, Англию и Францию, которые могут использовать Финляндию как плацдарм для нападения. Однако официальная «дружба» с Гитлером сильно ограничивала пропагандистскую свободу по отношению к Германии. Ну а Англия и Франция были гораздо дальше от Финляндии, чем рейх, и к тому же связаны войной на Западном фронте. Очень трудно было бы убедить даже доверчивого советского человека, что англичане и французы захотят вдруг напасть на СССР и умножить тем число своих противников. Поэтому ограничивались ссылками на вечные «козни империалистов», могущих теперь использовать в своих целях финскую территорию. Но от неясности в пропаганде мало толку. Вот почему марионеточное правительство Куусинена нужно было и для последующей советизации Финляндии, и для втирания теперь очков мировой общественности, а заодно красноармейцам, что они сражаются против финской буржуазии и помогают «красной Финляндии». Однако интернациональные лозунги не очень вдохновляли бойцов и командиров, не совсем понимавших, за что, собственно, им приходится погибать в карельских снегах.

Маннергейм был опытным военачальником. Он прекрасно знал, что Красная Армия обладает подавляющим численным и техническим превосходством над армией Финляндии, поэтому финнам остается одно: придерживаться тактики жесткой обороны на заранее подготовленных позициях. Тем самым можно выиграть время в расчете на то, что изменится международная обстановка и, следовательно, положение страны. Либо на помощь Финляндии придут войска Англии, Франции и (или) Швеции, либо СССР поссорится с Германией и вынужден будет прекратить вторжение в Финляндию, бросив все силы против вермахта. Старый маршал понимал, что долго держаться против советской военной моши финская армия без действенной поддержки извне не сможет. Значит, речь могла идти всего лишь о нескольких месяцах, в течение которых дипломаты обязательно должны были либо найти для Финляндии сильных союзников, либо добиться прекращения войны на приемлемых условиях.

Финские военные рассчитывали, что им удастся продержаться полгода. 27 ноября, на следующий день после инцидента в Майниле, в специальной записке из оперативного отдела финского Генштаба утверждалось: «Захват Финляндии будет очень тяжелой задачей даже для такой державы, как СССР. С помощью энергичных работ по усилению обороны можно сделать решение этой задачи непосильным». А до этого, еще 28 октября, статистическое бюро Генштаба сделало успокоительный вывод: «Красная Армия в настоящее время не является и в ближайшее время не станет эффективным средством ведения войны».

Что ж, этот вывод оказался абсолютно правильным, и ход советско — финской войны его полностью подтвердил. Однако отсюда финские генштабисты вывели еще одно следствие, совершенно не соответствовавшее действительности: «Советское правительство не начнет войну, хотя бы и против численно слабейшей армии. Самая незначительная осечка, неудача может потрясти существующую политическую систему в СССР, и руководство страны это осознает». Здесь сказалось непонимание финнами особых советских реалий. Во — первых, тотальная пропаганда, изображавшая Красную Армию сильнейшей в мире, влияла не только на подданных, но и на самих вождей. Те недостатки в боевой подготовке, о которых им было известно, считались не столь существенными и, во всяком случае, в не меньшей мере присущими и армиям потенциальных противников. Во — вторых, Сталин и его соратники были убеждены в стабильности внутреннего положения и не боялись, что военное столкновение, тем более с таким слабым врагом, как Финляндия, может дестабилизировать ситуацию в стране.

Маннергейм и командующий армией «Карельский перешеек» генерал — лейтенант Хуго Эстерман не разделяли оптимизма некоторых своих подчиненных и держали войска в полной боевой готовности, ожидая советского нападения.

Правительство Финляндии с самого начала войны надеялось на новый «крестовый поход» против большевизма. Эта идея имела в мире живой отклик. Еще в начале декабря 1939 года бывший президент США Герберт Гувер заявил: «Когда же наконец Париж, Лондон и Берлин поймут, что, продолжая эту войну, они готовят торжество третьему радующемуся — большевизму. Пора дать отпор коммунистическому Чингисхану». Экс — президенту не откажешь в прозорливости. Вскоре после окончания Второй мировой войны испанский философ Сальвадор де Мадариага почти буквально повторил предупреждение Гувера, когда начал свою книгу «Портрет Европы» словами: «Моторизованный Чингисхан угрожает Европе…»

О том же говорил журналистам оказавшийся в январе 1940 года в Париже финский офицер Салонэн:

«Мы спрашиваем себя, неужели народы Европы все еще дрожат перед советским государством? Вот уже месяц, как мы доказываем им, что это колосс на глиняных ногах, между тем он все еще наводит страх на Европу и считается непобедимым… Должно быть ясно как день, что это государство бандитов и пиратов, что слабости его неисчислимы, но что эта организация обладает, однако, возможностями, позволяющими ей употребить всю присущую ей ложь, всю хитрость для разрушения культуры и установления коммунизма и беспорядка. Разве не настал еще час для Европы, чтобы свергнуть, уничтожить коммунизм, отрубить самую его голову? Разве какие‑то политические комбинации «высшего порядка» могут затемнить смысл коммунизма и нейтрализовать глубокий инстинкт самосохранения, присущий цивилизованным государствам? Нужен общий крестовый поход, нельзя терять ни минуты. Если мы будем ждать, то все будем ввергнуты в ту же грязь, ибо коммунизм — это грязь».

Однако финские призывы не могли быть услышаны. В период «зимней войны» ни о каком объединении в антисоветский фронт Англии, Франции и Германии не могло быть и речи. Даже возможную посылку экспедиционных войск на помощь Финляндии, как мы увидим дальше, британское и французское правительства рассматривали прежде всего как средство достичь собственных стратегических целей в войне против Германии, а отнюдь не как начало антибольшевистского «крестового похода». Напротив, с Красной Армией, как с вероятной будущей союзницей против Гитлера, полагалось по возможности избегать столкновений.

Советские войска, вторгшиеся 30 ноября 1939 года в Финляндию, насчитывали- 450 тысяч человек (340 тысяч — в боевых частях) в 23 стрелковых дивизиях. Они имели около 2 тысяч танков и 1915 орудий. Авиация Ленинградского военного округа насчитывала 2446 самолетов, авиация Балтийского флота — 437 боевых машин. Красная Армия превосходила противостоявшие ей финские войска в людях — в 1,7 раза, в артиллерии — в 3 раза и в танках — в 80 раз. В авиации советские ВВС имели не только 10–кратное количественное, но и некоторое качественное превосходство. С истребителем И-16 (скорость — 450 км/час, вооружение — две 20–мм пушки) не мог соперничать находившийся на вооружении финских ВВС голландский «Фоккер Д-21» (скорость — 440 км/час, вооружение — четыре 7,7–мм пулемета).

Подавляющее советское превосходство на суше, на море и в воздухе в какой‑то мере компенсировалось высокой боевой подготовкой финских солдат и офицеров, их умением вести бой в труднопроходимой лесисто — болотистой местности, в суровых зимних условиях. Финны были прирожденными лыжниками, что очень помогло им в боях с красноармейцами, у которых лыжная подготовка оказалась никуда не годной. Кроме того, финское командование большие надежды возлагало на укрепления линии Маннергейма, возводившиеся на Карельском перешейке с конца 1920–х годов. Здесь на 140 км фронта (почти половина которого проходила по рекам и озерам) имелось 75 железобетонных фортов, способных выдержать прямое попадание 152–мм снаряда. 44 железобетонным бункерам, возведенным в 1930–е годы, не страшны были и 203–мм гаубицы. Всего же финские укрепления на главной полосе линии Маннергейма состояли из 210 долговременных огневых точек (дотов) и 546 деревянно- земляных огневых точек (дзотов). Еще 26 дотов и 61 дзот были расположены на острове Койвисто (Бьорке) и на тыловой оборонительной позиции в районе Випури (Выборга). Подступы к дотам прикрывались проволочными заграждениями, противотанковыми надолбами и рвами, а также минными полями. В среднем проволочные заграждения имели глубину в 30 рядов, а надолбы — в 12 рядов. Мерецков свидетельствует:

«Любой населенный пункт представлял собой укрепленный узел, обеспеченный радио- и телефонной связью, госпиталем, кухней, складами боеприпасов и горючего. Боевые узлы сопротивления имели преимущественно по 5 опорных пунктов, чаще всего по 4 пулеметно — артиллерийских дота в каждом. Особенно выделялись доты постройки 1938–1939 гг., с 1–2 орудийными и 3–4 пулеметными амбразурами. Их обслуживали гарнизоны от взвода до роты, жившие в подземных казармах. Над поверхностью земли поднималась только боевая часть сооружения с круговым обзором, артиллерийскими и пулеметными амбразурами. Под землей были укрыты казематы, склады, кухня, туалет, коридоры, общая комната, офицерская комната, машинное помещение, лазы в купола и запасной вход».

На наиболее угрожаемых участках на один километр линии фронта приходилось три дота. Однако пересеченный рельеф местности не всегда позволял перекрывать все пространство между дотами и дзотами перекрестным артиллерийско — пулеметным огнем. К тому же пулеметы были устаревших моделей и ощущалась острая нехватка противотанковых орудий. Предполье между границей и главной оборонительной полосой было прикрыто лишь лесными завалами, проволочными заграждениями и минными полями. Здесь действовали лишь небольшие финские разведывательные отряды. Глубина этой полосы прикрытия, от границы до главного оборонительного рубежа, составляла в восточной части Карельского перешейка 12 км, в центральной части — 45–50 км, а в западной — 60–65 км.

На совещании по итогам финской войны в апреле 1940 года Мерецков пытался убедить Сталина и коллег — командиров, что по своей мощи линия Маннергейма не уступала знаменитой линии Мажино:

«Если сравним линию Мажино с линией Маннергейма, то мы встретим небольшую разницу. Там в основном крупные сооружения прикрыты мелкими железобетонными точками; в Финляндии в связи с недостатком бюджета и не особенно большим желанием хозяев давать деньги на их оборонительную работу бетонные сооружения прикрываются каменно — деревоземляными сооружениями, но почти той же прочности».

— Там линия беспрерывная, а у финнов узлы имеются, — возразил Сталин, словно раззадоривая бравого командарма.

— Линия Маннергейма не хуже, а может быть, и лучше, так как местность Финляндии позволяет создавать сильную оборону с системой узлов, — не растерялся Кирилл Афанасьевич.

— У Мажино развиты подземные сооружения, — не унимался Сталин.

— И больше подземных казарм, — согласился на этот раз Мерецков.

В действительности плотность дотов на линии Мажино, где было возведено 5800 бетонных укреплений, была в 10 раз выше, чем на линии Маннергейма. И мощность французских дотов была больше.

Севернее Ладожского озера труднопроходимая лесисто — болотистая местность вынуждала вести основные боевые действия вдоль дорог. Здесь финны не имели укреплений и рассчитывали вести маневренную войну, полагаясь на хорошее знание местности, а в зимнее время — на превосходную лыжную подготовку своих войск. Предполагалось наносить внезапные контрудары по советским частям, двигавшимся вдоль дорог, а затем окружать их и уничтожать.

Финский план ведения войны предусматривал и жесткую позиционную оборону на Карельском перешейке, и маневренную оборону в районе к северу от Ладоги. При этом был расчет на нанесение местных контрударов по прорвавшимся советским войскам. Силы прикрытия, состоявшие из пограничников, нескольких батальонов егерей и кавалерийских отрядов, а также частей местной самообороны (шюцкора), должны были с боями отступить к главной полосе обороны линии Маннергейма. В их задачу входило выявить группировку неприятеля и склонить наступавшие советские войска уже на этом этапе развернуть свои основные силы.

Насчет советских военных планов полной ясности нет до сих пор. Н. Н. Воронов вспоминал:

«Незадолго до начала военных действий я побывал у КА. Мерецкова. У него в это время были заместители народного комиссара обороны Г. И. Кулик и Л. З. Мехлис.

— Вовремя приехали! — воскликнул кто‑то из них, завидя меня. — Вы знаете о тревожной обстановке? Подумали, сколько снарядов нужно для возможного проведения операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия усиления? На что можно рассчитывать?

— По — моему, все зависит от обстановки, — ответил я. — Собираетесь обороняться или наступать? Какими силами и на каких направлениях? Между прочим, сколько времени отводится на операцию?

— Десять — двенадцать суток.

— Буду рад если удастся все решить за два — три месяца.

Мои слова были встречены язвительными насмешками. Г. И. Кулик приказал мне вести все расчеты с учетом продолжительности операции 12 суток».

Мерецков вспоминает о разработке плана финской кампании несколько иначе:

«Во второй половине июля я был снова вызван в Москву. Мой доклад слушали И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов. Предложенный план прикрытия границы и контрудара по Финляндии в случае ее нападения на СССР одобрили, посоветовав контрудар осуществить в максимально сжатые сроки. Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей ЛВО, а надо учитывать силы Советского Союза в целом. Я попытался сделать еще одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не я один, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий…

Имелись как будто бы и другие варианты контрудара. Каждый из них Сталин не выносил на общее обсуждение в Главном военном совете, а рассматривал отдельно, с определенной группой лиц, почти всякий раз иных. Я могу судить достаточно ясно только об одной из этих разработок, позднее упоминавшейся в нашей литературе под названием «план Шапошникова». Борис Михайлович считал контрудар по Финляндии далеко не простым делом и полагал, что он потребует не менее нескольких месяцев напряженной и трудной войны даже в случае, если крупные империалистические державы не ввяжутся прямо в столкновение. Эта точка зрения еще раз свидетельствует о трезвом уме и военной дальновидности Б. М. Шапошникова».

То, что говорит Мерецков о плане Шапошникова, в значительной мере опровергается свидетельством близкого к Борису Михайловичу маршала А. М. Василевского:

«По долгу службы я тоже имел прямое отношение к разработке тана контрудара. Его основные идеи и главное содержание были определены Б. М. Шапошниковым. Докладывая план Главному военному совету, Б. М. Шапошников подчеркнул, что сложившаяся международная обстановка требует, чтобы ответные военные действия были проведены и закончены в предельно сжатые сроки, ибо в противном случае Финляндия получит извне серьезную помощь, конфликт затянется. Однако Главный военный совет не принял этого плана и дал командующему Ленинградским военным округом командарму 2–го ранга К. А. Мерецкову указание разработать новый вариант плана прикрытия границы при возникновении конфликта».

То же самое Александр Михайлович говорил в беседе с писателем Константином Симоновым:

«Когда переговоры с Финляндией… окончательно не увенчались успехом, Сталин, созвав Военный совет, поставил вопрос о том, что раз так, то нам придется воевать с Финляндией. Шапошников, как начальник Генерального штаба, был вызван для обсуждения плана войны. Оперативный план войны с Финляндией, разумеется, существовал, и Шапошников доложил его. Этот план исходил из реальной оценки финской армии и реальной оценки построенных финнами укрепленных районов. И в соответствии с этим он предполагал сосредоточение больших сил и средств, необходимых для решительного успеха этой операции… Сталин поднял его на смех. Было сказано что‑то вроде того, что, дескать, вы для того, чтобы управиться с этой самой… Финляндией, требуете таких огромных сил и средств. В таких масштабах в них нет никакой необходимости. После этого Сталин обратился к Мерецкову… и спросил его: «Что, вам в самом деле нужна такая огромная помощь для того, чтобы справиться с Финляндией? В таких размерах вам все это нужно?»

Мерецков ответил: «Товарищ Сталин, надо подсчитать, подумать. Помощь нужна, но, возможно, что и не в таких размерах, какие были названы».

После этого Сталин принял решение: «Поручить всю операцию против Финляндии целиком Ленинградскому округу. Генеральному штабу этим не заниматься, заниматься другими делами».

Выходит, что Шапошников, как и Мерецков, в действительности рассчитывали на двух — трехнедельный блицкриг, а не на войну в несколько месяцев. В мемуарах Василевский так описывает суть плана, разработанного Генштабом под руководством Шапошникова:

«…Генеральный штаб исходил из имевшихся в его распоряжении данных о составе и боевой готовности финляндской армии, о природных особенностях советско — финского театра военных действий, о системе инженерных укреплений на нем, о мобилизационных возможностях Финляндии и о той помощи, которую она могла бы полунить от империалистических держав. Правда, как обнаружилось в дальнейшем, некоторые из этих данных особой точностью не отличались. Но эти неточности не имели существенного значения. Более серьезным оказалось то, что в наших войсках недостаточно знали особенности организации, вооружение и тактические приемы борьбы финляндской армии».

Но о финской армии и линии Маннергейма и у многих высокопоставленных войсковых командиров и работников Генштаба было очень поверхностное представление, хотя достоверные разведданные, в общем- то, имелись. Мы в этом скоро убедимся. И Шапошников вряд ли мог спланировать кампанию с учетом реальной боеспособности противника. Другое дело, что Борис Михайлович, очевидно, рассчитывал использо-, вать больше войск, чем командующий Ленинградским военным округом. Утвержденный же Сталиным план, разработанный штабом ЛВО, Александр Михайлович охарактеризовал следующим образом:

«По этому варианту основные войска округа объединялись в 7–ю армию двухкорпусного состава (19–й и 50–й корпуса)_у на которую и возлагалась задача прорвать в случае агрессии на Карельском перешейке линию Маннергейма и разгромить здесь главные силы финляндской армии. Командование войсками 7–й армии было возложено на командарма 2–го ранга В. Ф; Яковлева, с 7 декабря 1939 года — на К. А. Мерецкова. А севернее, на огромном фронте протяженностью около 1500 км, предусматривались действия крайне слабых 8–й армии комдива И. Н. Хабарова, 9–й армии комкора В. И. Чуйкова и 14–й армии комдива В. А. Фролова».

Раз Василевский особо подчеркивал слабость советских сил к северу от Ладожского озера, можно предположить, что Шапошников, в отличие от Мерецкова, предлагал создать более мощную группировку в этом районе. Однако главный удар Генштаб все равно планировал наносить на Карельском перешейке. Не исключено, что план Шапошникова имел в виду использование большего числа соединений, чем план Мерецкова. Однако бросить одновременно против линии Маннергейма больше дивизий, чем предлагал Мерецков, все равно не было возможности из‑за малой протяженности фронта. Использование же дополнительных дивизий севернее Ладоги не могло бы радикально повлиять на ход войны. Ведь, как мы увидим в дальнейшем, здесь советские войска ждали тяжелые неудачи отнюдь не из‑за нехватки сил, а из‑за неумения наладить снабжение и вести маневренные боевые действия в условиях бездорожья. Если бы был принят план Шапошникова, а не Мерецкова, это, вопреки распространенному мнению, вряд ли оказало бы существенное влияние на ход и исход войны.

Сам Шапошников в апреле 1940 года на выступлении высшего начальствующего состава по итогам финской войны о предвоенном плане действий против Финляндии сказал следующее:

«Основными направлениями развертывания наших сил считались два направления — Карельский перешеек и, затем, от Петрозаводска в обход укрепленной линии финнов на Карельском перешейке. Эти силы должны были взаимно действовать и стратегически и оперативно решать основную задачу — разгром бело- финской армии. Дальше наши силы были развернуты к северу, вплоть до самого Петсамо. Такое развертывание наших сил к северу заставило финнов растянуть свои силы и не позволило им сосредоточить на Карельском перешейке достаточно сил для того, чтобы перейти в контратаку, или отразить наше наступление и на петрозаводском направлении. Хотя надо сказать прямо, что на петрозаводском направлении финны взяли в середине декабря инициативу в свои руки и держали ее почти до конца войны».

Сталин на том же совещании остановился на первоначальной дислокации советских войск, двинутых против Финляндии:

«Правильно ли разместили наши военные руководящие органы наши войска на фронте? Как известно, войска были размещены на фронте в виде пяти основных колонн. Одна наиболее серьезная колонна наших войск — на Карельском перешейке. Другая колонна наших войск и направление этой колонны было северное побережье Ладожского озера с основным направлением на Сердоболь. Третья колонна — меньшая — направлением на Улеаборг. Четвертая колонна — с направлением на Торнио и пятая колонна — с севера на юг, на Петсамо».

Думаю, Иосиф Виссарионович не случайно назвал армии и оперативные группы колоннами. В начале войны он и руководители Красной Армии думали, что войска будут маршировать в колоннах победным маршем до Хельсинки и Ботнического залива, не встречая серьезного сопротивления.

«Правильно ли было такое размещение войск на фронте? — самому себе задавал вопрос Сталин. И отвечал на него с лукавством: — Я думаю, что правильно. Чего хотели добиться этим размещением наших войск на фронте? Если взять Карельский перешеек, то первая задача такая. Ведь на войне надо рассчитывать не только на хорошее, но и на плохое, а еще лучше предусмотреть худшее. Наибольшая колонна наших войск была на Карельском перешейке для того, чтобы исключить возможность для возникновения всяких случайностей против Ленинграда со стороны финнов».

О каких же «случайностях» думал всесильный диктатор? Неужто хотел убедить комбригов и комкоров, что финская армия в один прекрасный день могла двинуться на «колыбель Октябрьской революции»? В это они уж точно бы не поверили. И Иосиф Виссарионович намекнул, что вместе с Финляндией может оказаться кто‑то из великих держав:

«Мы знали, что финнов поддерживают Франция, Англия, исподтишка поддерживают немцы, шведы, норвежцы, поддерживает Америка, поддерживает Канада. Знаем хорошо. Надо в войне предусмотреть всякие возможности, особенно не упускать из виду наиболее худших возможностей. Вот исходя из этого, надо было здесь создать большую колонну — на Карельском перешейке, — что могло прежде всего обеспечить Ленинград от всяких возможных случайностей».

Еще одну задачу «большой колонны» Сталин определил так: постараться «разведать штыком состояние

Финляндии на Карельском перешейке, ее положение, ее оборону». Тут он опять слукавил. Чтобы провести такую разведку боем, совсем не надо было привлекать основные силы Ленинградского военного округа и создавать марионеточное финское правительство. Правда, Иосиф Виссарионович, как стратег, не мог не отметить, что войска на Карельском перешейке должны еще были «создать плацдарм для того, чтобы, когда подвезем побольше войск… они имели плацдарм для прыжка вперед и продвижения дальше» и «взять Выборг, если удастся».

Задачи второй колонны — группировки войск к северу от Ладожского озера — Сталин тоже определил как «штыковую разведку» и создание плацдарма для того, чтобы с подвозом войск «выйти в тыл линии Маннергейма». Точно так же, не балуя командиров разнообразием, задачи остальных колонн он охарактеризовал словами «разведка» и «создание плацдарма». Общий же замысел сводился к тому, чтобы «заставить финнов разбить свои силы. Резерв у нас больше, чем у них; ослабить направление на Карельском перешейке, в конце прорвать Карельский перешеек и пройти севернее — к Финскому заливу». Сталин, чтобы оправдать неудачу, пытался представить декабрьское наступление всего лишь как разведку боем. Таковым оно фактически и стало для советских войск, но размах подготовки и упорство действий показывает, что цели с самого начала преследовались гораздо более решительные.

Кроме того, из сталинской речи видно, что его преследовала идея двустороннего обхода и окружения противника. Войска на Карельском перешейке и севернее Ладоги должны были замкнуть кольцо вокруг главной финской группировки, оборонявшейся на линии Маннергейма. Правофланговым соединениям 9–й армии, двигавшимся на Торнио, ставилась задача соединиться с 14–й армией, наступавшей на Петсамо. Левофланговые же соединения 9–й армии должны были достичь города Оулу на берегу Ботнического залива и отрезать север Финляндии от юга.

Дислокация советских войск на 1800–километровом фронте от Баренцева моря до Финского залива была следующей. На крайнем левом фланге в направлении на Петсамо действовали 52–я и 104–я стрелковые дивизии 14–й армии. Еще одна дивизия этой армии, 14–я стрелковая, в боях так и не участвовала. Она охраняла берега Кольского залива от возможной высадки англофранцузского десанта, который мог бы прийти на помощь финнам. В северной Карелии на фронте в несколько сотен километров пытались перерезать Финляндию в самом узком месте три дивизии 9–й армии: 122–я, 163–я стрелковые и 54–я горнострелковая. На подкрепление им с Украины перебрасывалась 44–я стрелковая дивизия. Кроме того, в тылу, в районе Архангельска и на побережье Белого моря, находились части 88–й стрелковой дивизии, также имевшей задачу противостоять неприятельским десантам. Эта предосторожность была совершенно излишней. Трудно представить, что Англия и Франция рискнут отправить свой экспедиционный корпус так далеко от баз снабжения в скованный льдами беломорский порт.

Южнее 9–й действовали соединения 8–й армии. 155–я и 139–я стрелковые дивизии были объединены в 1–й стрелковый корпус, наступавший по направлению к железнодорожной станции Йоэнсуу. Важным железнодорожным узлом Лоймола должны были овладеть части 56–й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся далее к югу. Наконец, по северному побережью Ладожского озера двигались 18–я и 168–я стрелковые дивизии вместе с 34–й танковой бригадой. Вскоре после начала войны они вместе с 56–й дивизией были объединены в 56–й стрелковый корпус. К линии фронта в полосе 1–го корпуса дополнительно выдвигалась 75–я стрелковая дивизия.

На главном направлении, против линии Маннергейма, наступала 7–я армия, которой до 7 декабря 1939 года командовал комкор В. Ф. Яковлев, а потом — К. А. Мерецков, ранее координировавший действия всех войск, вторгшихся на территорию Финляндии. В ее состав входили 49, 142 и 90–я стрелковые дивизии 19–го стрелкового корпуса и 43, 24 и 70–я стрелковые дивизии 50–го стрелкового корпуса, подкрепленные 1, 13, 20 и 35–й танковыми и 15–й и 35–й мотострелковыми бригадами и отрядом Карельского укрепленного района. Вскоре в бой вступили также 123, 138 и 150–я стрелковые дивизии и 40–я танковая бригада.

План операции 7–й армии предусматривал удары в двух расходящихся направлениях: на Выборг и на Кекс- гольм. Эти города рассчитывали «освободить» на 8— 10 день войны. Потом, по замыслу руководства Ленинградского военного округа, левофланговые соединения продолжили бы поход на Хельсинки, а правофланговые — на северо — запад, навстречу дивизиям 8- й армии.

1 декабря 1939 года, в 21 час 50 минут, ТАСС передало сообщение об образовании нового правительства Финляндии. На следующий день в советских газетах появилось сообщение о том, что согласно радиоперехвату «сегодня в городе Териоки (на Карельском перешейке. — Б. С.) по соглашению представителей ряда левых партий и восставших финских солдат образовалось новое правительство Финляндии — Народное правительство Финляндской Демократической Республики во главе с Отго Куусиненом. В тот же день «Правда» опубликовала обращение ЦК Компартии Финляндии, где, в частности, говорилось:

«Весь рабочий класс, крестьянство, ремесленники, мелкие торговцы и трудовая интеллигенция, т. е. огромное большинство нашего народа, нужно объединить в единый народный фронт для защиты своих интересов, а к власти необходимо выдвинуть опирающееся на этот фронт правительство трудового народа, т. е. Народное правительство».

В его состав вошли видный деятель ВКП(б) и Коминтерна Отто Куусинен (председатель «народного правительства» и министр иностранных дел), Маури Розенберг (министр финансов), Тууре Лехен, Армас Эйкия (министр земледелия), Инкери Лехтинен (министр просвещения), Пааво Прокконен (министр по делам Карелии). В первый же день своего существования «народное правительство» обратилось в Президиум Верховного Совета СССР с предложением об установлении дипломатических отношений между двумя странами. В тот же день в Кремле объявили о признании «правительства Куусинена» — собственной марионетки — в качестве полноправного субъекта международного права и установили с ним дипломатические отношения.

В годы перестройки советские историки выдвигали версию, что «правительство» в Териоках было образовано по инициативе финских коммунистов, а не по приказу Сталина. Но на самом деле тексты «радиоперехвата» и обращения составлялись не в Териоках, а в Москве, и редактировали их партийный идеолог Андрей Александрович Жданов и глава советского правительства Вячеслав Михайлович Молотов. На бумагах сохранились пометки, сделанные их рукой. Молотов, в частности, потребовал, чтобы упор в обращении делался не на поддержку Советского Союза, а на «восстание» против правительства в Хельсинки и на то, что «независимая и самостоятельная Финляндия возможна только в дружбе с СССР». В день начала войны он предупредил германского посла Шуленбурга: «Не исключено, что в Финляндии будет создано другое правительство — дружественное Советскому Союзу, а также Германии. Это правительство будет не советским, а типа демократической республики. Советы там никто не будет создавать, но мы надеемся, что это будет правительство, с которым мы сможем договориться и обеспечить безопасность Ленинграда».

Уже 2 декабря с «финляндской демократической республикой» был заключен в Москве договор о дружбе и взаимопомощи. Любопытно, что его проект был подготовлен НКИД еще 22 ноября. Согласно этому договору ФДР, ввиду близкого родства карельского и финского народов, передавалась вся территория Карельской Автономной Советской Социалистической Республики (70 тысяч кв. км), а СССР взамен получал 3970 кв. км территории на Карельском перешейке.

Ясно, что никакого восстания финских солдат и объединения вокруг «народного правительства» левых партий не было и в помине. «Финляндская демократическая республика» оказалась не более как пропагандистской декорацией. Согласно советской легенде Аксель Анттила стал командующим армией из солдат, восставших против «кровавой клики Маннергейма — Таннера», а между тем Финская Народная армия начала формироваться задолго до выстрелов у Майнилы и советского вторжения.

В роли «восставших солдат» выступали бойцы 1–го особого корпуса Народной армии Финляндии, который начал формироваться в Ленинградском военном округе еще 25 октября 1939 года, ровно за месяц до провокации в Майниле. В этот день согласно приказу наркома обороны СССР была сформирована 106–я стрелковая дивизия, которая незадолго до начала войны была переформирована в особый корпус с той же нумерацией. Обратим внимание читателя на то, что к тому времени в Красной Армии стрелковые корпуса носили нумерацию до 56–го. Его командиром и был назначен Анттила.

Почему корпус был назван особым? Потому что был сформирован из финского и карельского населения СССР. 23 ноября корпус переименовали в 1–й горнострелковый, а после вторжения Красной Армии в Финляндию назвали 1–м стрелковым корпусом Финской Народной армии, номинально подчинив его «правительству» Куусинена.

Первоначально корпус, вернее, его штаб находился в пригороде Ленинграда, где началось его комплектование финнами и карелами, жившими в Карелии. 27 ноября 1939 года — как раз в день сообщения советского правительства о «белофинской провокации» в районе Майнил — пришла директива штаба ЛВО о переброске корпуса в район города Пушкина. К этому моменту корпус имел в своем составе 4 стрелковых, а также артиллерийский и танковый полки. 10–12 декабря части корпуса совершили передислокацию в район Териоки, где находилось в тот момент «правительство ФДР». Чуть раньше, 8 декабря, 1–й горнострелковый полк убыл на север «для выполнения особого задания правительства». Он был направлен в район Петсамо (ныне — Печенга Мурманской области), который части 14–й армии заняли в начале декабря. К началу войны корпус состоял из 2 дивизий и насчитывал около 13 500 человек, а к 18 декабря — уже 18 ООО, причем пока подавляющее большинство бойцов и командиров составляли карелы и финны.

В феврале 40–го численность 1–го корпуса ФНА возросла до 25 тысяч человек в 4 дивизиях. Для пополнения его мобилизовали финское население Карелии и Ленинградской области. Однако финнов и даже людей с финскими фамилиями для укомплектования дивизий не хватало. Лиц с финским родным языком набралось, включая политических эмигрантов, не более тысячи человек. В результате в корпусе преобладали русские ингры — совершенно ассимилировавшиеся жители Ленинградской области финского происхождения, но по — фински уже не говорившие. Были и представители других советских национальностей, никакого отношения к Финляндии не имевшие и финским языком, разумеется, ни в какой мере не владевшие.

Мой покойный отчим, Олег Григорьевич Лемтюжников, вспоминал, как по улицам Ленинграда маршировали солдаты 1–го стрелкового корпуса Финской Народной армии. Выражались они исключительно «по матушке» и без всякого акцента. Ну а боеспособность корпуса, собранного с бора по сосенке, оказалась крайне низкой. Пара столкновений с «белофиннами» показала, что бойцы Народной Армии предпочитали сразу же «брать ноги в руки» и уходить в тыл. На фронт их поэтому старались не направлять. Берегли для так и не состоявшегося парада в Хельсинки. Ведь в декларации «народного правительства» провозглашалось: «Первому финскому корпусу предоставляется честь принести в столицу знамя Финляндской Демократической Республики и водрузить его на крыше президентского дворца, на радость трудящимся и страх врагам народа». Однако Финской Народной армии выполнить эту почетную миссию так и не довелось.

В связи с нехваткой «настоящих финнов» Куусинен, Анттила и бывший тогда членом Военного совета Северо — Западного фронта Жданов отправили в Москву телеграмму:

«Сталину, Ворошилову. Для пополнения Финской Народной армии просим разрешить провести досрочный призыв граждан карел и финнов в Карелии, Ин- германландии и Калининской области, подлежащих призыву осенью 1940 года. Кроме того, разрешить произвести в Карелии и Ингерманландии призыв карелов и финнов 1899 года и частичный призыв граждан, находящихся на спецучете (как потенциальные финские шпионы! — Б. С.).

Кроме уже утвержденного наркомом первого стрелкового корпуса в составе двух дивизий на Карельском перешейке просим утвердить с учетом дополнительного призыва:

а) формирование на участке 8–й армии в районе Суоярви одной стрелковой дивизии;

б) на участке 9–й армии в районе Ухта отдельного стрелкового полка;

в) на участке Петсамо — Торнио пограничной дивизии».

В январе 1940 года подразделения 5–го и 6–го полков ФНА впервые участвовали в частных операциях на участке 8–й армии. Командир 3–й дивизии, в которую они входили, отмечал, что противник в этих столкновениях понес большие потери, а подразделения народоармейских полков продемонстрировали высокую боеепособность. Однако в действительности в боях 28–29 января, когда на остров Лункулан — саари был брошен батальон 6–го полка, бойцы ФНА бежали с поля боя при первой же контратаке своих соплеменников. Нечто подобное произошло и с отдельным батальоном ФНА, действовавшим на фронте 9–й армии.

«2 февраля, — доносил комбат, — батальон занимал перекресток дорог у деревни Лендеры; в столкновении с белофиннами батальон потерял 11 чел. убитыми, 14 ранеными и 32 обмороженными. Противник оставил на поле боя 3 убитых. 13 февраля разведывательный дозор, высланный в направлении на Кухмо- ниеми, был уничтожен засадой противника, который потерь не имел».

После этого Анттила, заручившись поддержкой Ворошилова, отдал приказ: «По имеющимся у меня сведениям, со стороны командования соединений Красной Армии были попытки использовать части ФНА для решения частных боевых задач. Напоминаю, что части ФНА могут быть использованы «ТОЛЬКО ПО ЛИЧНЫМ УКАЗАНИЯМ НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ»».

С 1 февраля 1940 года командование частей и соединений ФНА получило разрешение: «Если в вашем распоряжении не окажется националов (лиц карельской и финской национальности. — Б. С), можно комплектовать и русскими». Фактически так и поступали уже с начала января, особенно в танковых и артилле — рийских подразделениях. Зачисляли не только русских, но и представителей других советских национальностей. Так, в списках стрелковых подразделений ФНА встречаются такие далекие от исконно финских фамилии, как Тажибаев, Полянский и Устименко. Поэтому 4 января 1940 года был отдан уникальный приказ:

«В части корпуса поступает пополнение самых разных национальностей. Этим могут воспользоваться в целях антисоветской пропаганды враги Советского Союза и Финляндской Демократической Республики. В целях конспирации приказываю: в частях, имеющих наибольшую прослойку бойцов и командиров нефинской национальности, присвоить бойцам и командирам финские фамилии».

Первым выполнили этот приказ начальник штаба корпуса комбриг Романов, ставший до середины апреля Райкасом, и начальник политотдела Терешкин — Тервонен.

Ускоренный рост численности личного состава корпуса привел к тому, что в 1–м стрелковом полку 1–й стрелковой дивизии из 2500 человек карелов и финнов стало примерно 75 %, во 2–м стрелковом — около 60 %, а в артиллерийском полку — чуть более половины. Заметим, что эта дивизия по планам советского политического руководства должна была первой войти в «освобожденные» Красной Армией Выборг и Хельсинки, чтобы продемонстрировать: Финляндию от ига клики Маннергейма — Рюти — Таннера освободили финские трудящиеся.

Трудности возникали и со знанием финского языка. Большинство бойцов и командиров ФНА знали его плохо или не знали вовсе. Так, командир 1–го полка, незадолго до этого вернувшийся из заключения майор Аланнэ, отдал 20 декабря приказ:

«Всем командирам подразделений выделить преподавателей финского языка, хорошо знающих русский и финский языки; организовать в подразделениях в вечернее время двухчасовые занятия по изучению финского языка, обратив внимание на команды, опросную и разговорную речь. С 21 декабря все команды подавать только на финском языке».

Естественно, за сутки языку не научился никто, и через день появился новый приказ:

«Несмотря на мой приказ о переходе подач команд и разговорной речи на финском языке во всех подразделениях полка, проверкой установлено, что командный состав этот приказ не выполняет. Категорически требую выполнения моего приказа и напоминаю, что за невыполнение приказов виновные будут подвергаться дисциплинарным взысканиям. Командный состав, не знающий финского языка, обязан иметь на руках выписки строевых команд и ими руководствоваться».

Ненамного лучше обстояло дело с обучением языку «родной страны» и в других частях корпуса. В связи с этим начальник штаба корпуса комбриг Райкас — Романов отдал приказание:

«Из доклада учителя финского языка явствует, что посещаемость занятий по изучению финского языка командным составом управления корпуса весьма низкая. Из 25 человек, изучающих язык, на занятиях зачастую присутствуют 3–4. Напоминаю, что изучение финского языка — не добровольное дело, а служба и посещение занятий является обязательным для тех лиц, кои не знают языка. Строго предупреждаю всех, что в дальнейшем на лиц, отсутствующих на занятиях без уважительных причин, буду накладывать дисциплинарные взыскания, вплоть до ареста. Занятия вести ежедневно по 2 часа для группы».

Только 21 февраля 1940 года, через 10 дней после начала Красной Армией решающего штурма линии Маннергейма, две дивизии ФНА, расположенные на Карельском перешейке, двинулись на фронт. 26 февраля один из полков получил важную боевую задачу: «Произвести очистку полуострова Койвисто от возможных белофинских банд». Однако выполнить ее народоармейцам так и не пришлось.

В начале марта соединения 7–й армии вышли на подступы к Выборгу. Штаб Северо — Западного фронта считал, что главный город Карельского перешейка можно занять в течение суток. Поэтому командующий Северо — Западным фронтом С. К. Тимощенко отдал приказ, запрещающий участие полков и батальонов особого корпуса в активных боевых действиях. Финскую Народную армию берегли для торжественного вступления в Выборг. 2 марта Анттила отдал распоряжение о подготовке для этого парада одного из ее стрелковых полков. Однако днем раньше подразделениям 2–й дивизии пришлось принять участие в бою: следуя по дороге, танкисты 1–й танковой бригады приняли бойцов ФНА за противника и открыли огонь. Правда, последние быстро ретировались, поэтому потери ограничились тремя ранеными.

Взять Выборг не удалось., 4 марта командующий Северо — Западным фронтом отдал приказ о совместных действиях лыжного батальона 1–й дивизии с 43–й дивизией 7–й армии, которая вела бои за остров Сунион — саари. Однако уже на следующий день этот приказ был отменен. Видно, посчитали задачу слишком сложной и опасной для народоармейцев.

Зато 9 марта особому корпусу было поручено вполне посильное задание: «Сбор трофейного имущества, оставленного белофиннами при отступлении, а также организация охраны народнохозяйственных объектов». Фактически в февральско — мартовских боях на Карельском перешейке от ФНА приняли участие только дивизион 1–го артиллерийского полка и полковая батарея 2–го стрелкового полка, оказывавшие с 6 по 13 марта огневую поддержку частям 43–й дивизии. За это время подразделения ФНА, если верить их донесениям, уничтожили несколько огневых точек и 2 танка противника, потеряв при этом 2 человек убитыми и 9 ранеными. Действия «финских» 5–го и 6–го стрелковых полков, входивших в состав 8–й армии, ограничились несколькими разведывательными поисками.

Несмотря на все попытки Кремля представить ФДР вполне дееспособным государственным образованием, в Европе сразу поняли, что к чему. Уже 3 декабря газета «Тайме» писала: «Целью его («правительства» Куусинена. — Б. С.) является превращение Финляндии в страну наподобие внешней Монголии». Тщетными были все усилия советской дипломатии: ни одна страна в мире, кроме упомянутой Монголии и в ту пору еще формально независимой Тувы, не признала «финляндскую демократическую республику». И в Финляндии, и в остальном мире отношение к «правительству» Куусинена было одинаковым: надо иметь дело с законным правительством, а не с марионеткой.

Непризнанное ни одной страной мира, кроме СССР, «правительство» Куусинена было фантомом. Фикцией было и его пребывание в Териоках — первом относительно крупном финском населенном пункте, занятом Красной Армией. Там прошло только единственное заседание — 1 декабря. А затем Отто Вильгельмович почти всю войну благополучно пребывал в советском Петрозаводске, глубоко в тылу. В Финляндии ему действительно делать было нечего.

Финский народ не признал сталинских марионеток. Даже сражавшиеся в 1918 году с Маннергеймом финны, бывшие бойцы Красной гвардии, теперь добровольно переходили в армию хельсинкского правительства. По всей стране происходил патриотический подъем. Война с СССР воспринималась народом как бо; >ба за свободу и независимость Финляндии. Сообщение же о создании «правительства» Куусинена было с возмущением воспринято как стремление СССР аннексировать всю Финляндию, превратив ее в одну из советских республик. Маннергейм в связи с этим заявил, что «единственной возможностью спасения является продолжение борьбы, в которой должны принять участие все жители страны».

Советским руководством в начале второй декады декабря были разработаны «Практические меры по созданию Народного Фронта на территории Финляндии», согласно которым в «освобожденных» от власти «белых» местностях следовало:

«1. Распространять декларацию Народного правительства, договор, заключенный между Финляндией («правительством» Куусинена. — Б. С.) и СССР, газету «Кансан валта» («Народная власть»), обращение ЦК Компартии Финляндии и другие коммунистические издания.

2. Выяснить настроения и острейшие нужды местного населения. В первую очередь рабочих и крестьян. Если белым удалось внушить части трудового народа такое предубеждение, что виновниками его страданий являются коммунисты или Советский Союз и Красная Армия, то надо немедленно принять особые энергичные меры (развернуть работу пропагандистов, распространять особые листовки, составленные с учетом условий данной местности, и т. д.) для того, чтобы как устными, так и печатными средствами пропаганды убедительно показать лживость демагогии белых.

В теснейшей связи с мероприятиями Народного правительства, уполномоченных по снабжению и других административных органов необходимо развернуть практическую работу по оказанию на первых порах помощи трудовому населению, находящемуся в наиболее тяжелом положении, поскольку нельзя забывать, что широкие массы трудового населения будут созда — вать свое мнение о новой правительственной власти прежде всего на основе того, как ее представители и вообще коммунисты с самого начала на деле заботятся об интересах трудового народа».

Далее предписывались мероприятия по организации на финляндской территории «народного фронта» с целью:

«1. Положить начало организованному массовому движению разных слоев трудового народа на основе программы Народного правительства.

2. Выявить и выдвинуть активистов, пользующихся массовым влиянием и способных содействовать дальнейшему развитию движения Народного Фронта.

3. Добиться образования влиятельного и работоспособного комитета единого фронта, поддерживающего Народное правительство из представителей разных групп, организаций и слоев трудового народа».

При этом собрание «народного фронта» должно было определить свою позицию по следующим вопросам:

«а). Осуждение бывшего режима и затеянной им войны;

б). Одобрение образования Народного правительства и его программы;

в). Целесообразность создания совместного фронта всех слоев трудового народа;

г). Какие наиболее неотложные меры необходимо в данной местности предпринять со стороны комитета Народного Фронта, местных органов управления и самого населения».

Любопытны функции, которыми собирались наделить комитеты:

«Комитеты Народного Фронта содействуют местным властям и органам коммунального самоуправления или же заменяют их, если в данной местности нет таких органов или же их надо устраивать, так как они находятся в руках врагов народа (без «врагов», ясное дело, никак нельзя. — Б. С.). При этом комитеты Народного Фронта должны сосредоточить свою деятельность прежде всего на оказании помощи нуждающемуся населению, организацию добровольной деятельности граждан для такой помощи (это словесное построение можно заменить одним понятным словом «раскулачивание». — Б. С.Л на первые необходимые работы по устранению вызванных войной разрушений и на содействии выдачи властям опасных для общества врагов народа».

Впоследствии они должны были выполнять роль «передаточных ремней между Народным правительством и широкими массами трудового народа».

Последним документом «народного правительства», опубликованном в советской печати, стало послание Куусинена наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову в связи с 22–й годовщиной РККА. Отто Вильгельмович выражал уверенность в том, что «Великий Советский Союз обеспечит независимость нашей родины от всех империалистических акул и тем самым обеспечит и свободную мирную жизнь нашего народа. С помощью славной Красной Армии и Военно — Морского Флота СССР наш народ скоро добьется своего полного освобождения от варварского ига плутократической шайки Маннергейма — Рюти — Таннера, преступных провокаторов войны, подкупленных иностранными империалистами».

В январе — феврале была сформирована 4–я (пограничная) дивизия ФНА, охранявшая границу с Норвегией. Началось также формирование 5–й дивизии, но в связи с окончанием войны это соединение так и не было создано.

Вскоре после заключения договора о перемирии «правительство Финляндской Демократической Республики» было преобразовано в правительство Карело — Финской ССР, созданной из Карельской автономной республики и тех территорий, что были отторгнуты от Финляндии. Была расформирована и Финская Народная армия, так и не стяжавшая славы на поле брани. После окончания боевых действий ее бойцам была доверена почетная миссия. На Карельском перешейке и в Карелии они занимались сбором и захоронением трупов погибших советских и финских солдат. В начале июня 1940 года 1–й корпус ФНА был преобразован в 71–ю особую стрелковую дивизию, сформированную из финнов и карелов призывного возраста. Ее командиром был назначен все тот же Аксель Ант- тила, получивший звание генерал — майора.

После нападения на Финляндию Советский Союз был исключен из Лиги Наций. Еще 3 декабря постоянный представитель Финляндии в Лиге Р. Холсти направил генеральному секретарю Ю. Авенолю обращение финского правительства, в котором сообщалось, что Советский Союз разорвал договор о ненападении и неожиданно вторгся на финскую территорию. Финны просили созвать Совет и Ассамблею Лиги, чтобы осудить эту агрессию. Авеноль передал текст обращения Молотову и заявил, что будут проведены заседания Совета и Ассамблеи. 4 декабря Молотов ответил, что СССР не будет участвовать в заседаниях, поскольку не находится с Финляндией в состоянии войны, а, напротив, заключил договор о дружбе и взаимопомощи с «правительством Финляндской Демократической Республики». Эта пропагандистская уловка никого не могла обмануть. 13–14 декабря Ассамблея и Совет Лиги Наций одобрили резолюцию, где осуждалась советская агрессия против Финляндии и признавалось, что «Советский Союз своими действиями поставил себя вне Лиги Наций». За эту резолюцию проголосовало 7 из 15 членов Совета и 29 из 52 членов Ассамблеи.

Практических последствий — введения против СССР предусмотренных уставом Лиги санкций — это решение не имело. Москва не признала его законность. Однако резолюция Лиги Наций стала для Финляндии сильной моральной поддержкой. Общественное мнение западных государств было целиком на стороне финнов. Так, в США в ответ на вопрос, «на чьей стороне ваши симпатии в советско — финском конфликте», 88 % опрошенных поддержали Финляндию и только 1 % — Советский Союз.

Между тем боевые действия проходили совсем не так, как рассчитывал Сталин. Только на Крайнем Севере Красная Армия не встречала сильного сопротивления. Здесь одна усиленная финская рота никак не могла противостоять двум советским дивизиям. Финны в первые же дни эвакуировали порт Петсамо (Печенга). В дальнейшем они с боями отступили на 130 км южнее. Теперь от Красной Армии финские войска, численность которых увеличилась до усиленного батальона, отделяла тундра, где невозможно было вести крупномасштабное наступление. Да и в условиях полярной ночи, когда светлого времени всего полтора- два часа, много не повоюешь.

Вот как развивались события на этом театре. Действовавшая тут советская 14–я армия по своему составу фактически представляла собой всего лишь усиленный стрелковый корпус: 3 стрелковые дивизии, 2 танковых батальона, авиационная бригада. 25 ноября, когда еще не была закончена переброска морем 52–й стрелковой дивизии, 14–я армия насчитывала 38 822 человека, 217 орудий и 38 танков. Строго говоря, для тех небольших подразделений, что были у финнов в районе Петсамо, такое количество советских войск явно избыточно. Тем более что никакого влияния на исход войны бои на этом сугубо второстепенном направлении оказать не могли, а природные условия (тундра) не позволяли вообще использовать большие силы.

Даже тот факт, что командование Красной Армии весьма опасалось высадки англо — французского десанта на Кольский полуостров, не оправдывает неразумной концентрации войск на Крайнем Севере. Ведь для охраны собственно побережья были выделены лишь основные силы 14–й стрелковой дивизии. Из ее состава только один полк участвовал в боях с финнами.

К исходу 30 ноября войска 14–й армии овладели западной частью полуостровов Рыбачий и Средний и начали продвигаться к Петсамо и Линнахамари. 104–й горнострелковой дивизии 14–й армии была поставлена задача с рубежа реки Титовка овладеть районом Луостари во взаимодействии с 95–м стрелковым полком 14–й дивизии и 58–м стрелковым полком 52–й дивизии, наступавшими с полуострова Рыбачий. В дальнейшем соединения 14–й армии должны были продвигаться на юг, чтобы содействовать наступлению 9–й армии и попытаться взять с него противника в клещи.

Против 104–й дивизии первое время неприятеля вообще не было, и она совместно с пограничниками двигалась на запад, не встречая сопротивления. Основные силы финской армии в районе Петсамо (Печенги) в составе одного усиленного батальона до 2 декабря удерживали два наших полка на перешейке, отделявшем полуостров Средний от материка. К вечеру 2 декабря 58–й и 95–й стрелковые полки заняли Петсамо, после чего началась переброска в этот порт из Мурманска остальных частей 52–й стрелковой дивизии.

3 декабря советские войска взяли Луостари. Финны начали отход, опасаясь окружения. 95–й стрелковый полк возвратился на полуостров Рыбачий, а 58–й, чьи станковые пулеметы и артиллерия еще находились в пути на Петсамо, занял оборону. В этой ситуации командование 104–й горнострелковой дивизии отдало приказ о подготовке налета на позиции противника в ночь на 5 декабря. Распоряжение не было отменено и после того, как пограничники, хорошо владевшие лыжами и знавшие местность, известили штаб дивизии о том, что они не смогут участвовать в операции.

Сначала операция развивалась успешно. Роте 273–го полка удалось захватить 5 автомашин и 3 орудия, но часовой, убитый мгновением позже, успел подать сигнал тревоги. В ночном бою командир потерял управление ротой, которая при контратаке противника отошла, ведя беспорядочный огонь. Финны не только вернули потерянные было орудия, но и добавили к ним трофеи: 4 станковых и 4 ручных пулемета. Потери в личном составе злополучной роты составили почти половину штатной численности: 33 убитых и 32 раненых. Лейтенанта, который так неудачно командовал ротой, отдали под суд и расстреляли.

12 декабря после подхода всех подразделений 52–й стрелковой дивизии наступление возобновилось. Финны начали отходить по шоссе на Рованиеми, минируя его и устраивая завалы. 15 декабря они оставили без боя поселок Сальмиярви. Вечером 16 декабря подразделения 58–го стрелкового полка встретили упорное сопротивление противника, оборонявшегося на 95–м километре шоссе. Финны вели бой до вечера 17 декабря и отошли, увидев, что против них разворачивается весь полк, поддерживаемый ротой танков и дивизионной артиллерией. На следующий день полк занял поселок Питкиярви.

Начальник штаба 104–й дивизии, думается, был одним из немногих советских командиров, кто по — на- стоящему ценил жизнь своих подчиненных. В журнале боевых действий дивизии он оставил запись о бое 17 декабря: «Излишняя смелость командного и политического состава привела к большим жертвам». А по донесениям, за весь период боев с 1 по 18 декабря 1939 года дивизия потеряла всего лишь 7 человек убитыми и 54 ранеными.

19 декабря командование 104–й дивизии получило приказ штаба 14–й армии о переходе к обороне. К этому времени 58–й стрелковый полк, являвшийся головным, находился на 110–м километре дороги, продвинувшись несколько юго — западнее Питкиярви. Потери всех частей и соединений 14–й армии за месяц, с 30 ноября по 30 декабря 1939 года, составили 64 человека убитыми, 111 ранеными, 2 пропавшими без вести и 19 погибшими от разного рода несчастных случаев, в основном от пожаров.

Потом на Крайнем Севере установилось долгое затишье. Несколько небольших боев произошло там лишь в последние две недели войны. 26 и 27 февраля 52–я стрелковая дивизия вела бой с целью вывести из окружения разведывательный отряд штаба 14–й армии. 205–й стрелковый полк атаковал противника на 106–м километре шоссе Петсамо — Рованиеми — причем часть финнов, численностью около роты, вынуждена была уйти на территорию Норвегии. 7 марта этот же полк при поддержке 411–го танкового батальона овладел поселком Наутси, потеряв при этом всего 2 человек убитыми и 6 ранеными. Именно 52–я стрелковая дивизия, выполнявшая сугубо тактическую задачу, глубже всех проникла на территорию Финляндии: с занятием Наутси она достигла 150–го километра Ро- ваниемского шоссе. Ее потери были незначительны: за всю войну в дивизии погибли 63 человека (из них 6 — при пожарах в землянках), 134 были ранены (из них 22 обожжены при пожарах), 6 — контужены и 133 — обморожены. 14–я же армия в целом за период с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940 года потеряла 181 убитого, 2 пропавших без вести, 301 раненого и 101 обмороженного. Однако тут небольшие потери были следствием не какого‑то особого умения командующего армией комкора Валериана Александровича Фролова, а слабым сопротивлением финнов.

Совсем иной была ситуация на линии Маннергейма и в районах к северу от Ладожского озера. Важнейшим в стратегическом отношении участком фронта был Карельский перешеек, с овладением которым открывалась прямая дорога на Хельсинки.

Здесь в начале войны 6 финских пехотных дивизий вместе с приданными им частями усиления насчитывали 133 тысячи человек, 360 орудий и минометов и 25 танков. Они были объединены в армию «Карельский перешеек», которую по имени командовавшего ею до 20 февраля 1940 года генерала называли еще «армией Эстермана».

Наступавшие на линию Маннергейма войска советской 7–й армии имели 400 тысяч бойцов и командиров, 1,5 тысячи орудий и минометов и более 1 тысячи танков. Их поддерживали около 700 самолетов, а также артиллерия и авиация Балтийского флота.

Первоначально 7–й армии противостояли лишь слабые финские части прикрытия численностью около 22 тысяч человек. Они смогли с боями отойти к главной полосе обороны. Гражданское население с оставляемой территории эвакуировалось, а дома и постройки сжигались, чтобы в них не могли разместиться советские войска. Таким образом, финны первыми во Второй мировой войне применили тактику «выжженной земли». При этом им удалось практически полностью эвакуировать свое мирное население — в отличие от советской тактики «выжженной земли» в 1941 году и от немецкой тактики «выжженной земли» в последующие годы, когда дома уничтожались специальными командами «факельщиков», а большинство жителей эвакуировать так и не успевали.

Вечером 2 декабря 1939 года, на третий день боев, преодолев предполье, к линии Маннергейма у устья реки Тайпален — йоки подошла первая из советских дивизий — 49–я стрелковая, входившая в состав 19–го стрелкового корпуса. К 12 декабря финских укреплений достигли и основные силы советской 7–й армии. Наступление проходило трудно.

Первоначально штаб армии планировал высадить в тыл укрепленного района в устье Тайпален — йоки противника десант с боевых и вспомогательных кораблей Ладожской военной флотилии, но как раз 2 декабря

пришел приказ об отмене высадки «ввиду отсутствия транспортных судов». Поэтому возникла необходимость форсировать реку, представлявшую собой серьезную водную преграду. Тайпален — йоки у устья в ширину достигала 180, а в глубину 8 метров. Вода в реке еще не замерзла. Западный скалистый берег был хорошо укреплен противником, а восточный, пологий, занятый нашими полками и батальонами, отлично просматривался финнами с наблюдательных пунктов. Для переправы через Тайпален — йоки 49–я дивизия получила в оперативное подчинение 19–й стрелковый полк 142–й стрелковой дивизии, 116–й артиллерийский полк резерва Главного Командования (РГК) и 2 моторизованных понтонных батальона. Для обеспечения внезапности форсирования реки командир дивизии комбриг П. И. Воробьев отдал приказ использовать дымовую завесу, однако командующий 7–й армией комкор В. Ф. Яковлев почему‑то запретил применение дымов.

Артиллерийская подготовка началась в 8 часов утра 5 декабря и продолжалась 4 часа. Она не дала ожидаемого результата, поскольку командиры полков и батарей не имели сведений о расположении огневых точек и укреплений противника. Стреляли по площадям и в белый свет как в копеечку.

Форсирование реки происходило на трех участках. На первом переправлялись 2 роты 15–го стрелкового полка, на втором 2 батальона 222–го стрелкового полка 49–й дивизии, на третьем — 19–й полк 142–й стрелковой дивизии. На первом участке две роты, высадившись с резиновых лодок, смогли захватить открытый маленький пятачок на западном берегу, но вскоре были прижаты к з; емле ураганным огнем из пулеметов и минометов. Несколько лучше обстояло дело на других участках, но и там положение переправившихся было крайне сложным. Большое количество огневых средств противника во время артиллерийской подготовки не было подавлено. И когда на восточном берегу Тайпален — йоки безо всякого соблюдения мер маскировки сосредоточились автомобили с переправочной техникой 7–го понтонного батальона, финская артиллерия открыла прицельный огонь. В считанные минуты понтоны были уничтожены, и подразделения на западном берегу стали испытывать большие трудности в снабжении боеприпасами. В полосе 19–го стрелкового полка саперам удалось, однако, навести наплавной мост. Благодаря этому с наступлением темноты подразделения получили все необходимое и удержали равнинный пятачок в 2 км по фронту и.3,5 — в глубину. Но дальше перед наступающими поднимались скалы, и продвижение застопорилось.

На следующий день к 11 часам утра 6–й понтонный батальон навел в полосе 19–го полка понтонную переправу, но на остальных участках этого сделать не удалось. Мощность советской артиллерии оказалась недостаточной, чтобы с закрытых позиций подавить финские огневые точки, прикрытые мощными гранитами. Попытки же артиллеристов вывести орудия на прямую наводку приводили только к новым потерям. Не удалось разрушить укрепления противника и огнем нескольких танковых батальонов: 45–мм танковые пушки оказались слишком слабы, чтобы выполнить эту задачу даже с дистанции прямого выстрела. Поэтому в течение 8—11 декабря подразделения 15–го и 222–го стрелковых полков вынуждены были возвратиться на восточный берег. Из 150 участвовавших в атаке советских танков подбито было 35.

Неудача с форсированием Тайпален — йоки привела к замене Яковлева Мерецковым на посту командующего 7–й армией. Захваченный же плацдарм не оправдал возлагавшихся на него надежд, поскольку насквозь простреливался финнами с окружающих его скал. Здесь новые попытки наступления вели только к большим и напрасным потерям: противник легко отражал атаки, подготовка и развитие которых прекрасно просматривались на открытой местности. Незадолго до войны финны специально вырубили здесь весь лес и кустарник на прилегающей к реке территории.

Положение не изменилось и после того, как 9 декабря вместо измотанного непрерывными боями и понесшего значительные потери 19–го полка на плацдарм переправились 469–й и 674–й стрелковые полки 150–й стрелковой дивизии. Ранее эта дивизия находилась в резерве правофланговой группы 7–й армии. 10 декабря после упорного боя 469–й полк овладел деревней Коукканиеми. Победа, однако, стала пирровой. Подразделения понесли такие большие потери, что в ночь на 11 декабря их пришлось вывести во второй эшелон на восточный берег. Их место на позициях занял 756–й стрелковый полк. После недельной передышки атаки возобновились 19 декабря. Подразделения раз за разом шли в лоб на укрепления Тай- паленекого УР, доходили до проволочных заграждений, но залегали под массированным огнем противника и отходили на исходные позиции, оставляя убитых и раненых. Бессмысленные, бесплодные атаки продолжались четверо суток. Лишь вечером 22 декабря пришел приказ прекратить наступление и провести рекогносцировку и разведку, чтобы выявить финские доты.

За стратегически бесполезный плацдарм советское командование расплатилось кровью солдат: только части 49–й дивизии, по явно заниженным данным ее штаба, в боях с 3 по 11 декабря потеряли 573 человека убитыми, 2324 ранеными и более 100 пропавшими без вести.

Пока 19–й стрелковый полк вел упорные бои на тай- паленском плацдарме, остальные части 142–й стрелковой дивизии готовились к броску через озеро Суванто — ярви в самом узком его месте — так называемом Кивиниемском горле. Командование дивизии хотело тщательно подготовить форсирование озера справа от протоки, соединявшей две части Суванто- ярви. Однако недостаток артиллерии (дивизия не была усилена артиллерийскими частями из РГК) и, что еще важнее, времени, необходимого для разведки укреплений противника, не позволил успешно провести операцию. 6 декабря после артиллерийской подготовки части дивизии двинулись на штурм укреплений на левом берегу. Однако у Суванто — ярви повторилось то, что произошло на Тайпален — йоки. Огневые точки финнов не были подавлены и обрушили на атакующих град мин, снарядов и пуль. Из‑за шквального огня, да еще и в ледяной воде, не удалось навести понтонный мост, поэтому в передовых подразделениях вскоре стал ощущаться острый недостаток боеприпасов. Командование дивизии отправило на помощь пехоте танки — ам- фибии Т-37, но часть из них ввиду сильного течения в протоке вынуждена была вернуться обратно. А от тех машин, что добрались до противоположного берега, толку было мало. Недостаточная мощность их моторов не давала танкистам взобраться на ледяную кромку у берега, а слабое вооружение (всего один пулемет) и ненадежная броневая защита не позволяли приблизиться к финским позициям. В ходе неудавшейся танковой атаки три боевых машины перевернулись, похоронив на дне озера их экипажи.

Передовые подразделения, форсировавшие горловину, оказались в труднейшем положении: боеприпасы заканчивались, финны вели уничтожающий пулеметно — минометный огонь, помощи ждать было неоткуда, надвигалась ночь. Поэтому оставшиеся в живых под огнем противника переправились обратно на немногих уцелевших лодках.

8 и 9 декабря по приказу, отданному еще вечером 6 декабря командующим 7–й армией В. Ф. Яковлевым, 142–я дивизия готовилась к повторной попытке форсирования озера. Однако 10 декабря командовавший правофланговой группой войск армии комкор В. Д. Грен- даль отменил эту операцию как абсолютно бессмысленную. Вместо этого полки и батальоны 142–й совершили перегруппировку и заняли весь южный (правый) берег Суванто — ярви. В результате фронт дивизии увеличился до 52 км. Правда, вскоре район у Кивиниеми заняла 4–я стрелковая дивизия, но 142–й взамен добавили новый участок, и 30 декабря ее линия фронта составляла 48 км. Это не позволяло надежно прикрывать берег Суванто — ярви. Здесь в советский тыл свободно проникали финские разведывательные и диверсионные группы. Они внезапно нападали на обозы и колонны, скапливавшиеся в заторах на немногочисленных дорогах. В результате частям 142–й дивизии 14 декабря пришлось проводить настоящую операцию по очистке тыла от диверсантов в районе Уосуккюля.

Не имели успеха попытки наступать и по другую сторону Кивиниемского горла. Вечером 5 декабря пришел приказ о переброске 90–й стрелковой дивизии в район Кивиниеми для проведения операции по форсированию реки Вуоксен — Вирта. К 11 часам 7 декабря стрелковые части дивизии вышли на правый берег реки, но ее артиллерия находилась еще на марше вместе с саперным батальоном. Штаб дивизии не успел провести ни войсковой, ни инженерной разведки берегов. Тем не менее В. Ф. Яковлев отдал приказ о начале форсирования реки, по сути, прямо с марша, безо всякой подготовки. В журнале боевых действий дивизии читаем: «Попытки возражений о возможности переправы в таких условиях успеха не имели, и переправа была начата с подходом головы 5–го понтонного батальона. Командование дивизии имело только возможность произвести рекогносцировку и отдать предварительные распоряжения, сосредоточить части в районе переправы и провести некоторые неотложные мероприятия».

Переправа была начата с приходом первых трех понтонов около половины пятого вечера, в полной темноте, и продолжалась до утра. Часть понтонов с личным составом 173–го стрелкового полка была подхвачена на середине реки сильным течением и отнесена

к разрушенному железнодорожному мосту. Другие были повреждены противником и затонули, поэтому противоположного берега достигли только 4 понтона с бойцами и командирами 3 рот. Попытка поддержать переправу силами роты Т-37 из 339–го танкового батальона также не увенчалась успехом: 5 танков застряли на подводных камнях и препятствиях у восточного берега, один перевернулся, а два оставшихся не смогли выбраться на западный берег. Высадившиеся бойцы рассыпались на несколько групп и под огнем противника залегли. Почти все высадившиеся, за исключением нескольких человек, вернувшихся вплавь, погибли или были захвачены в плен.

Неумение получить и проанализировать достоверные разведывательные данные о системе обороны противника и организовать взаимодействие различных родов войск стали главными причинами провала первого штурма линии Маннергейма. Мерецков вспоминал: «Перед началом действий я еще раз запросил разведку в Москве, но опять получил сведения, которые позднее не подтвердились, так как занизили реальную мощь линии Маннергейма… Красной Армии пришлось буквально упереться в нее, чтобы понять, что она собой представляет».

Начальник инженерных войск Северо — Западного фронта комбриг А. Ф. Хренов, выступая в апреле 1940 года на совещании по итогам советско — финской войны, признавал:

«Мы недооценили инженерную мощь укреплений финского театра, недооценили и в количественном, и в качественном отношении… Недооценили в первоначальном периоде необходимость и роль блокировочных (штурмовых) отрядов (групп), составленных из всех родов войск, и тесного взаимодействия между ними. В начале у нас были попытки железобетонные укрепления захватить или силами только пехоты, или силами саперов, или танками, но из этого ничего не получалось, и только после того, когда опыт этих разрозненных действий был изучен, систематизирован и войскам была дана специальная инструкция, мы быстро получили хорошо натренированные блокировочные (штурмовые) крупные и мелкие отряды и группы, которые успешно действовали по захвату и разрушению всех систем укреплений».

О том же говорил и командующий артиллерией 7–й армии комкор М. А. Парсегов:

«Мы нашего противника не знали, мы его знали вообще. Я, как начальник артиллерии ЛВО (три года там сижу)_у читал данные по разведке УР, где показано, что там есть столько‑то огневых точек, но, в сущности, мы ничего не знали. Там указано, что бетонные сооружения построены примерно против 152–мм снарядов; это неправильно, они построены против 305–мм».

Здесь уважаемый Михаил Артемьевич по неведению допустил явное преувеличение. Большинство финских дотов как раз и были рассчитаны на то, чтобы выдержать попадание 152–мм снарядов, но не более. Лишь немногие новейшие доты могли устоять против огня орудий калибра 203 мм. Укреплений же, которым были не страшны 12–дюймовые снаряды, у финнов вообще не было. Выходит, в оценке мощи линии Маннергейма разведка не так уж и ошиблась. Просто советская артиллерия привыкла стрелять по площадям, редко использовала стрельбу прямой наводкой и плохо вела прицельный огонь. Мерецкову и другим командующим выгодно было списать свои промахи на разведку и рассказывать наркому обороны и самому Сталину сказки о невероятной силе финских позиций. Хренов, например, утверждал, что на Карельском перешейке было 285 дотов и 2026 дзотов, тогда как на самом деле дотов было 236, а дзотов — 607. Очевидно, советские командиры и блиндажи считали дзотами.

Медленно шло продвижение советских войск и в районе к северу от Ладожского озера. Уже 2 декабря нарком обороны выговаривал командованию наступавших здесь 8–й и 9–й армий: «Мы не можем болтаться долго в Финляндии, проходя 4–5 километров в день. Дела надо решать так, чтобы наши войска быстро вели решительное наступление».

Блицкриг, о котором мечтали Сталин, Ворошилов и Мерецков, явно не удался. Большая неразбериха происходила с управлением войсками. Только 9 декабря 1939 года была образована Ставка Главного командования под формальным председательством Ворошилова. Членами Ставки стали Сталин, фактически руководивший ее работой, нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов и начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников. В тот же день действовавшие против Финляндии войска 7–й, 8–й, 9–й и 14–й армий и Балтийский и Северный флоты были выведены из подчинения штаба Ленинградского военного округа и подчинены непосредственно Ставке. До этого координация действий войск осуществлялась из рук вон плохо, поскольку авторитета командующего ЛВО Мерецкова было явно недостаточно, чтобы заставить командующих армиями и флотами ему безоговорочно подчиняться. Особенно много неприятностей в первые недели боев доставляли мины. Кирилл Афанасьевич отмечал:

«Отступая, финны эвакуировали все мирное население, перебили или угнали домашний скот и опустошили оставляемые места. То тут, то там валялись в селениях и на дорогах брошенные как бы впопыхах велосипеды, чемоданы, патефоны, часы, бумажники, портсигары, радиоприемники. Стоило слегка сдвинуть предмет с места, как раздавался взрыв. Но и там, где, казалось, ничего не было, идти было опасно. Лестницы и пороги домов, колодцы, пни, корни деревьев,

лесные просеки и опушки, обочины дорог буквально были усеяны минами. Армия несла потери. Бойцы боялись идти вперед. Необходимо было срочно найти метод борьбы с минами, иначе могла сорваться операция. Между тем никакими эффективными средствами против них мы не располагали и к преодолению подобных заграждений оказались неподготовленными».

Ту же картину рисует и Воронов:

«Наши войска встретились с большим количеством инженерных «сюрпризов» — на дорогах и в поселках было разбросано много ярких предметов: патефонов, портсигаров и т. д. Достаточно было к ним притронуться, как взрывалась мина. После первых жертв красноармейцы стали осторожнее и даже научились обезвреживать эти «сюрпризы»… Мин было много. Наши войска не подготовились к уничтожению их. Специальной техники для обнаружения мин не было.

В первые дни войны А. А. Жданов принял в Смольном двух ленинградских инженеров, создавших новый миноискатель. Этот прибор быстро определял местонахождение даже очень мелких металлических предметов: маленькие гвозди, спрятанные в разных местах под толстым ковром кабинета, обнаруживались сразу, и в наушниках раздавались резкие звуки. На меня это импровизированное испытание произвело сильное впечатление.

Тотчас была заказана первая серия миноискателей, которые быстро поступили на вооружение. Хотя они были довольно примитивны, но принесли много пользы».

Мерецков рассказывает историю с миноискателем не в столь радужных тонах:

«…Жданов и я пригласили ряд ленинградских инженеров, в том числе возглавляемую профессором Н. М. Изюмовым группу преподавателей из Военной академии связи, и рассказали им о сложившемся положении. Нужны миноискатели. Товарищи подумали, заметили, что сделать их можно, м поинтересовались сроком. Жданов ответил: «Сутки!»

— То есть как вас понимать? Это же немыслимо! — удивились инженеры.

— Немыслимо, но нужно. Войска испытывают большие трудности. Сейчас от вашего изобретения зависит успех военных действий.

Взволнованные, хотя и несколько озадаченные, инженеры и преподаватели разошлись по лабораториям. Уже на следующий день первый образец миноискателя был готов. Его испытали, одобрили и пустили в поточное производство. Перед наступающими частями ставили густой цепочкой саперов с миноискателями. Они обшаривали каждый метр местности и, как только раздавалось гудение в наушниках, сигналили, после чего мину взрывали. Эта процедура сильно замедляла продвижение. Зато имелась гарантия безопасности, и войска смело пошли вперед, преодолевая сугробы и снежные заносы при 45–градусном морозе, ледяном, обжигающем ветре и непрерывно борясь с «кукушками» — засевшими в нашем тылу на высоких деревьях финскими снайперами».

По всему видно, что на самом деле разговор Жданова и Мерецкова с инженерами был весьма жестким, и приглашенные в Смольный поняли, что в случае, если не уложатся в срок, беседа в конце концов может продолжиться в Большом Доме на Литейном, в ленинградском НКВД.

Но миноискатели сами по себе не могли обеспечить успеха. Наступление на линию Маннергейма застопорилось. Красная Армия столкнулась с еще одной неприятной неожиданностью. Многие финские пехотинцы оказались вооружены автоматами. Вот что пишет Воронов:

«…Еще в начале тридцатых годов нами был приобретен образец автомата «Суоми» и даже испытан комиссией специалистов по пехотному оружию. Комиссия вынесла решение: это — полицейское оружие, для боевых действий войск не пригодное. Конструирование и производство подобных автоматов сочтено было делом лишним…

Теперь, столкнувшись с широким применением автоматов в финской армии, мы горько сожалели об этих просчетах.

Недооценка автомата объяснялась тем, что наши общевойсковые командиры слепо верили в силу одиночного винтовочного огня и боялись большого расхода боеприпасов. Многие говорили, что красноармейцу нельзя давать автоматическую винтовку, иначе патронов для нее не напасешься. Идеальной считалась винтовка системы Мосина со скользящим затвором для ручного перезаряжания после каждого выстрела. Надеялись на ручные и станковые пулеметы, которые имели хорошие баллистические качества, но излишне большой вес.

Теперь, уже во время боевых действий, началось лихорадочное конструирование и производство советских автоматов. Наш первенец — пистолет — пулемет Г. С. Шпагина (ППШ) с большой любовью был встречен в войсках».

Перед нами пример искаженного режимом сознания. Финны, которые действительно испытывали недостаток боеприпасов, не боялись вооружать свою пехоту автоматами. У нас по сравнению с крошечной Финляндией патронов и снарядов было немерено, а опасались дать красноармейцам автоматы: начнут изводить боезапас… Воронов признавал:

«Финская пехота умело использовала особые условия местности и стойко дралась в обороне. Инженерные сооружения и заграждения прикрывались многослойным огнем.

В районах расположения наших войск появились финские «кукушки»: одиночные стрелки — фанатики, прихватив с собой большой запас патронов, залезали на деревья и открывали внезапную стрельбу. Нередко «кукушки» действовали небольшими группами и своим перекрестным огнем обстреливали лесные дороги».

«Кукушки», о которых рассказывали не только Мерецков и Воронов, но и сотни советских ветеранов войны с Финляндией, — это не более чем легенда. В Финляндии категорически отрицают существование подобных снайперов — смертников. О «кукушках» нет никаких упоминаний ни в архивных документах, ни в воспоминаниях финских участников войны.

«Никто не встречал таких ветеранов, которые вспоминали бы о том, как они лазили по деревьям, — отмечает историк Охто Маннинен. — Финский солдат был… неизменным индивидуалистом. Он, естественно, использовал разнообразие ландшафта, но кажется маловероятным, чтобы солдата могли заставить залезть на дерево, ибо у него всегда должна была быть возможность отступать. Спуск с дерева потребовал бы слишком много времени… Конечно, не исключено, что в определенных случаях финны устанавливали пулеметные точки на дереве, равно как и на чердаке какого‑либо дома. У финских пограничников… были такие наблюдательные пункты на границе с СССР… У русских, вероятно, создалось впечатление, что финны подстерегают их на деревьях повсюду».

Действительно, «кукушка» не более чем особый, мрачный штрих созданного советской пропагандой образа коварного финна. Так, уже 3 декабря 1939 года газета «Правда» писала: «Белофинны все время практикуются воевать бандитскими способами. Они учатся стрелять с деревьев, рассыпаться небольшими группами, подкладывать мины… Живут по — звериному в окопах (а красноармейцы, в отличие от финнов, отрывали одиночные ячейки, что очень затрудняло управление подразделениями. — Б. С.)».

Со своей стороны добавлю, что в лесу эхо не позволяет определить, откуда именно был произведен выстрел, и у красноармейцев, бессильных перед неприятельскими снайперами, могло создаться впечатление, что огонь ведется с деревьев. Точно так же во время боев против ваххабитов в горах Дагестана летом и осенью 1999 года среди бойцов федеральных войск распространялись легенды о десятках вражеских снайперов с бесшумными винтовками. Между тем любой глушитель, как это хорошо известно, значительно снижает точность стрельбы и для снайпера только помеха. Столь же бессмысленно для меткого стрелка забираться на высокое дерево. Его успех зависит от быстрой смены позиции, а с дерева‑то спускаться обыкновенно труднее, чем залезать на него.

Обе стороны вели пропаганду в войсках противника. В финских листовках, разбрасываемых над советскими позициями, красноармейцев призывали убивать командиров и комиссаров и сдаваться в плен. «Вам ваш Сталин говорит, что он не хочет и пяди чужой земли, а вас посылает воевать за чужую землю», — писали финны. Красноармейцам читать такое было строго — настрого запрещено. Командование не без основания опасалось, что финская пропаганда была созвучна настроениям многих бойцов и командиров. У финнов, наоборот, знакомиться с советскими листовками не возбранялось. Пассажи, вроде того, что «сотни тысяч рабочих и крестьян с радостным нетерпением ожидают приближения Красной Армии», и призывы «одетым в шинели финским рабочим и крестьянам» «подняться на борьбу против помещиков и капиталистов» только укрепляли решимость финнов бороться до конца.

Но вернемся к боям декабря 1939–го. 4 декабря советские войска вышли к главной полосе обороны линии Маннергейма на востоке, в районе озера Суванто- ярви. 6–го числа они достигли финских укреплений в центре, на наиболее угрожаемом участке — у города Суммы. Здесь, где местность была свободна от лесов и болот, пролегали железная и шоссейная дороги на Выборг (Виипури). На западе, у побережья Финского залива, Красная Армия достигла основных оборонительных позиций финнов 10 декабря.

Столь же драматическая ситуация, как и в районах Тайпален — йоки и Суванто — ярви, сложилась и на других участках линии Маннергейма. Не помогли Красной Армии ни артиллерия, ни танки. Как свидетельствует бывший командир 2–го армейского корпуса финской армии «Карельский перешеек» генерал — лейтенант Харальд Эквист, «массы легких танков, вводившихся в бой русскими в начале войны, не производили какого‑либо впечатления на нашу оборону — их пропускали в глубину. Погоня за ними превратилась в спорт».

Финские солдаты пропускали советские танки через свои позиции, а потом артиллерийским и пулеметным огнем заставляли наступающую следом пехоту сначала залечь, а потом откатиться в исходное положение. Лишенные пехотного прикрытия, танки становились беззащитными перед противотанковыми пушками противника. Против танков финны использовали также мины и бутылки с зажигательной смесью. Последние они окрестили «молотовским коктейлем» — ирония в адрес тогдашнего наркома иностранных дел и главы советского правительства.

Описание одной из неудачных танковых атак в декабре оставил и Мерецков:

«Во время артиллерийской подготовки финские солдаты перебрались из траншей поближе к проволочным заграждениям. Когда же артиллерия ударила по проволоке, чтобы проделать проходы для красноармейцев, противник опять отошел в траншеи. Танковый командир Д. Г. Павлов не разобрался в обстановке. Ему представилось у что это наши ворвались в траншеи противника, а по ним ведет огонь своя артиллерия. Он позвонил по телефону К. Е. Ворошилову. Нарком обороны, услышав о происшедшему приказал прекратить артподготовку. Пока выясняли, что случилось, время ушло, и ворваться в расположение врага прямо на плечах его солдат не удалось. Момент был упущен… Артподготовка велась главным образом по полевой обороне между дотами, с целью поразить живую силу. Многие доты так и не были вскрыты, а огонь прямой наводкой по ним не вели. Другой же вид огня к разрушению дотов не приводил. Поэтому‑то ни один дот в тот раз и не был разрушен».

Финские новобранцы, случалось, испытывали страх перед танками. Порой панику у них вызывало даже появление немногочисленных финских бронированных машин. Кому‑то из резервистов казалось, что танки могут быть только у русских и, следовательно, противник уже в тылу. Однако подобные случаи проявления нестойкости по неопытности в финских рядах были крайне редки.

Красная Армия упустила наиболее благоприятный по условиям погоды период для наступления. В первой половине декабря снега было мало, и температура держалась около нуля. Со второй половины месяца ударили морозы и повалил снег. В 20–х числах температура упала до 20–30° ниже нуля, а в январе 1940 года по ночам были уже 40–градусные морозы. Толщина снежного покрова достигала одного метра, что вынуждало пехоту наступать только вдоль дорог, где ее легко могли задержать небольшие по численности финские отряды. Метель заметала землянки, шалаши и палатки, в которых красноармейцы пытались укрыться от морозов. Туман и обледенение затрудняли использование авиации.

Финны оказались гораздо лучше подготовлены для войны в зимних условиях. У них было заранее запасено теплое обмундирование и отрыты глубокие землянки, обшитые изнутри досками. К тому же финская армия располагала значительным количеством дотов и дзотов и занимала позиции в населенных пунктах, где солдаты могли укрыться в домах эвакуированного гражданского населения.

После перегруппировки войска 7–й армии 15–17 декабря предприняли новое наступление на востоке Карельского перешейка и 17–21 декабря — в центральной части в районе города Сумма. Оно окончилось безрезультатно. На поле боя остались десятки подбитых танков, в том числе 67 тяжелых. Это были громоздкие пятибашенные Т-35, плохо приспособленные к ведению той войны. Командир танка все равно не мог управлять огнем всех пяти башен, а тонкая 20–30–мм лобовая и башенная броня не спасала от финской противотанковой артиллерии эту маломаневренную машину — хорошую мишень.

Мерецков так описывает второй штурм линии Маннергейма:

«Атаковали главную полосу, однако безуспешно. Отсутствие опыта и средств по прорыву такого рода укреплений опять дало о себе знать… Обнаружилось, что оборона противника не была подавлена. Доты молчалиI, а когда наши танки устремлялись вперед, они открывали огонь и подбивали их из орудий с бортов, сзади, пулеметами же отсекали пехоту, и атака срывалась. Танки того времени, не имея мощного орудия, не могли сами подавить доты и, в лучшем случае, закрывали их амбразуры своим корпусом. Выяснилось также, что нельзя начинать атаку издали: требовалось, несмотря на глубокий снег, приблизить к дотам исходное положение для атаки. Из‑за малого количества проходов в инженерных заграждениях танки скучивались, становясь хорошей мишенью. Слабая оснащенность полевыми радиостанциями не позволяла командирам поддерживать оперативную связь (у финнов радиостанций тоже не хватало. — Б. С.). Поэтому различные роды войск плохо взаимодействовали. Не хватало специальных штурмовых групп для борьбы с дотами и дзотами. Авиация бомбила только глубину обороны противника, мало помогая войскам, преодолевавшим заграждения».

Действительно, советская авиация, как и артиллерия, бомбила почти исключительно по площадям, не нанося дотам никакого вреда. Для прицельного бомбометания и обстрела наземных целей не было пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков.

На апрельском совещании 1940 года Кирилл Афанасьевич нарисовал картину первоначальных неудач последующих удач:

«Первый период наступления в полосе предполья показал, что мы были подготовлены наступать слишком схематично. Когда при преодолении заграждений авангард задерживался и наступление теряло темп, то сейчас же развертывали главные силы и полностью их вводили в бой. В результате, пробив одну оборонительную линию, войска подходили ко второй в невыгодных боевых порядках, требовалась перегруппировка, на что затрачивалось лишнее время и в связи с чем суточное продвижение ограничивалось 5–7 км вместо 10.

В процессе боев мы убедились, что преждевременный ввод в бой главных сил, вызванный не слабостью авангарда, а задержкой его для организации наступления был вреден. Происходило это потому, что командиры, наученные строить боевой порядок по шаблону, с обязательным наличием второго эшелона, который применяется в случаях потери темпа наступления или для развития прорыва, несмотря на то, что встретились с такой обороной, когда нельзя было допустить механический ввод в бой вторых эшелоновг, продолжали наступать по схеме устава.

Все это вызывало нарушение боевого порядка и приводило к наступлению без предварительной обработки и детальной разведки противника. Войска наступали сразу массой в развернутом порядке, за что тов. Сталин неоднократно нас упрекал, но мы, приученные к шаблону, этой ошибки быстро выправить не могли, и только боевая практика постепенно изжила этот недостаток.

Некоторые товарищи хотят все недостатки отнести за счет качества войск, все неполадки сваливают на войска. Это будет несправедливо. В первый период войны на выборгском направлении наступали кадровые войска, которые были хорошо подготовлены к бою, были дивизии тройного развертывания (где кадровые военнослужащие составляли только одну треть от общей численности; у военного руководства из‑за низких боевых качеств такие дивизии получили ироническую кличку «тройчатка». — Б. С.), но они шли во втором эшелоне. Нечего на войска пенять, надо выявить ошибки, недостатки начальников и недостатки в обучении войск.

Как мы наступали на УР? Неправильно говорят, что мы пробовали УР брать с ходу, это неверно. Атака укрепленного района была подготовлена в соответствии с нашими уставными нормами… Взаимодействие было прочно организовано, люди работали хорошо, это подтверждают те, кто сам непосредственно видел это на поле боя. Артиллерийский огонь был дан такой мощный, что противник из траншеи бежал, но наступление все же было отбито. Почему? Потому что не сделали главного: не был разрушен бетон. Защитники обороны оставались в бетоне и пулеметным огнем отрезали пехоту, наступающую за танками. Мы видели героизм танкистов, прорвавшихся через УР, но благодаря тому, что бетон не был разрушен, разрыва между танками и пехотой мы ликвидировать не могли. Поэтому, для того чтобы взять укрепленную полосу, надо сперва разрушить бетон, а разрушить бетон можно только тогда, когда предварительно потрясешь всю систему обороны на участке прорыва.

После этой попытки прорыва было получено указание от главного командования, что нужно подойти к вопросу прорыва по — другому. Мы были вызваны в Москву и получили инструкцию лично от тов. Сталина о том, как нужно подойти к решению задачи прорыва. Это указание сводилось к следующему:

Во — первых, нужно рвать противника на широком фронте. Главное командование решило вести наступление одновременно на всех фронтах, причем отдельные армии должны были наступать в разное время, с тем чтобы лучше растащить резервы противника.

При подготовке операции прорыва учить войска на частных операциях и этими частными операциями вскрыть систему обороны противника. Следующее указание — резервные войска обучать на фронте, а не в тылу; обучать должны командиры, уже участвовавшие в боях.

До начала общего наступления разрушить бетон и обработать хорошенько передний край обороны противника, а также хорошо оборудовать исходный плацдарм для наступления.

В соответствии с этими указаниями товарища Сталина мы и вели подготовку к прорыву. Мы выделили на каждый полк первого эшелона — четыре дня на обучение. В эти четыре дня была проведена с каждым полком репетиция атаки.

Я считаю, что успехи 7–й армии произошли именно потому, что мы полученные указания добросовестно выполнили… Нам удался прорыв потому, что в соответствии с указаниями тов. Сталина одновременно атаковали весь фронт финнов, сковали все силы противника, растащили резервы и, когда получили прорыв, то смело, не боясь фланговых ударов со стороны приморской отсечной позиции и позиции севернее озера Муолаярви, приступили к развитию прорыва».

Забегая вперед, скажу, что Сталин использовал опыт Брусиловского прорыва. Как известно, командующий Юго — Западным фронтом для прорыва австрийского фронта в мае 1916 года создал несколько ударных группировок. Это затруднило противнику концентрацию сил для отражения предстоявшего наступления. Однако и Брусилову распыление собственных сил не позволило развить достигнутый первоначальный успех. Точно так же принятая Сталиным стратегия распыляла не только финские силы, но и резервы Красной Армии. Поэтому прорыв линии Маннергейма в феврале — марте 1940 года не увенчался разгромом финской армии: она смогла сохранить боевой порядок и отступить на новые позиции.

Вместе с тем идея наступления на широком фронте отражала некоторую боязнь советского командования повторения неудач на Карельском перешейке, к северу от Ладоги. Там соединения, дальше всех прошедшие на финскую территорию, подверглись фланговому обходу, а некоторые и окружению. Поэтому теперь было решено растянуть оборону противника с целью заставить его использовать в первые же дни свои немногочисленные резервы.

Не лучше обстояли дела и на море. Балтийский флот в начале декабря высадил десанты на островах в Финском заливе, ранее оставленных гарнизонами. Но недостатки в проведении разведки и оповещении кораблей десанта вызвали задержку в проведении операции и напрасный расход сил и средств (было сброшено более 2 тысяч бомб общим весом около 65 тонн). Авиационная и артиллерийская подготовка была проведена по укреплениям, уже оставленным противником. Более того, авиация Балтфлота ухитрилась накрыть огнем собственные корабли в походе и уже высадившихся на острова десантников. Корабли обстреливали финские береговые батареи по площадям, без корректировки и предварительной разведки с воздуха. В тех редких случаях, когда с самолетов поступали данные о целях, стрельба все равно оказывалась неэффективной из‑за неопытности артиллеристов. Огонь и бомбардировки по площадям вообще не могли нанести урон финской береговой обороне.

Для действий на морских коммуникациях противника с средней части Балтийского моря и в устье Финского залива, на базах в Латвии и Эстонии, были развернуты 3 бригады подводных лодок и корабли отряда легких сил. 1 декабря подводная лодка «Л-1» выставила две минные банки в районе Нюхамнских шхер с целью не допустить ухода финских броненосцев в Швецию. В этот же день отряд в составе крейсера «Киров» и эсминцев «Стремительный» и «Сметливый» под командованием капитана 1–го ранга Н. Э. Фельдмана обстрелял батарею на острове Руссааре, и она открыла ответный огонь. Артиллерийская дуэль окончилась ничем, поскольку финнам не удалось достичь попаданий в наши корабли, а те, в свою очередь, не сумели подавить их.

9—10 декабря дивизион канонерских лодок («Кронштадт», «Сестрорецк» и «Красная Горка») под командованием капитан — лейтенанта Э. И. Лазо поддерживал наступление 123–й стрелковой дивизии, которая при выдвижении в район Бобошино попала под огонь самой мощной — шестиорудийной 254–мм финской береговой батареи на острове Койвисто. В связи с этим командующий Балтийским флотом флагман 2–го ранга В. Ф. Трибуц приказал командующему эскадрой флагману 2–го ранга Н. Н. Несвицкому поддержать огнем продвижение 123–й стрелковой дивизии и подавить батареи на островах Койвисто и Тиурин — саари. 10 декабря для выполнения задачи вышли линкор «Октябрьская революция», лидеры «Ленинград» и «Минск», эсминцы «Стерегущий» и «Артем», а также приданные им 4 тральщика и 6 малых охотников. Помимо этого по пути к группе под командованием капитана 2–го ранга Д. Д. Вдовиченко присоединились эсминцы «Энгельс» и «Володарский». Линкор с дистанции 102 кабельтовых произвел 30 двухорудийных залпов по 254–мм батарее, расположенной у Саренпяя, но противник не отвечал. Отряд же из 2 лидеров и эсминца «Стерегущий», которому была поставлена задача обстрелять батарею на Тиурин — саари, из‑за плохой видимости, не открывая огня, вернулся на базу.

Вышедшая из Либавы 3 декабря подводная лодка «С-1» 10 декабря потопила в Ботническом заливе, в районе Раума, транспорт «Больхайм» водоизмещением более 3 тысяч тонн. Двумя днями раньше подводная лодка «Щ-322», находясь в надводном положении на позиции в районе Хельсинки, обнаружило на дистанции 20 кабельтовых финский транспорт. Командир лодки капитан — лейтенант В. А. Полещук решил потопить судно орудийным огнем, но из‑за обмерзания обеих пушек стрелять было невозможно, и транспорт ушел от преследования. 10 декабря в районе острова Уте подводная лодка «Щ-323» артиллерийским огнем уничтожила эстонский транспорт «Кассари» вместимостью 379 регистровых тонн.

13—17 декабря дивизион канонерских лодок продолжал обстрел позиций противника в районе Муури- ла с дальней дистанции: при приближении к берегу канонерки подвергались обстрелу береговых батарей противника, в том числе и 254–мм у Саренпяя.

В связи с этим командующий Балтийским флотом вновь поставил перед командующим эскадрой задачу подавить батарею у Саренпяя. Для этого были выделены линкор «Октябрьская революция», лидер «Минск», эсминцы «Стерегущий», «Артем», «Карл Маркс», «Энгельс» и «Ленин», а также 4 сторожевых корабля, 4 тральщика и 6 малых охотников. 10–й авиабригаде была поставлена задача нанести бомбовый удар по батарее.

18 декабря, в 13 часов 54 минуты, линкор «Октябрьская революция» с дистанции 120 кабельтовых начал обстрел батареи — она на этот раз открыла ответный огонь. За время стрельбы линкор выпустил 209 снарядов, противник ответил 25–30 залпами. Авиационная группа в составе 22 бомбардировщиков и 44 истребителей совершила 13 атак на батарею, сбросив 14 250–килограммовых бомб, 60 100–килограммовых и большое количество мелких бомб. В результате, как доносили наши моряки и летчики, батарея понесла большие потери, два ее орудия были выведены из строя. На следующий день обстрел продолжался под руководством заместителя наркома ВМФ флагмана 2–го ранга И. С. Исакова с линкора «Марат», лидера «Ленинград», 5 эсминцев, 3 сторожевых кораблей. Линкор выпустил 136 снарядов главного калибра, противник ответил 27 залпами сначала из одного, затем из двух орудий, но попаданий в корабли вновь не было. Авиация Балтийского флота (35 бомбардировщиков и 52 истребителя) сбросила за день 28 250–килограммовых и 500–килограммовых, а также 220 100–килограммовых бомб и, большое количество мелких фугасов.

В действительности, несмотря на оптимистические доклады советских командиров, ни одно орудие батареи в Саренпяя так и не было выведено из строя. Не помогло и использование самолета — корректировщика. Выяснилось, что даже взрыв 500–килограммовой бомбы в 20 метрах от орудия не наносил ему повреждений.

Но 20 декабря авиация Балтфлота все же достигла успеха, но не в бою с береговыми батареями. Бомбардировщики в порту Турку потопили транспорт «Лео».

21 декабря на боевую позицию в проливе Южный Кваркен вышла подводная лодка «С-1». 24 декабря она была замечена канонерской лодкой противника, попытавшейся ее таранить. Благодаря быстрым и слаженным действиям команды лодка смогла быстро уйти на глубину. «С-1» находилась на позиции три недели, не обнаружив неприятеля, за исключением двух самолетов, которые 19 января пролетали над нею. По ним был открыт огонь из обоих орудий — один из самолетов был поврежден. При возвращении «С-1» пришлось пробиваться через льды — был поврежден легкий корпус лодки и сорвана обшивка и козырек рубки. Вскоре после возвращения «С-1» была награждена орденом Красного Знамени, а ее командир капитан А. В. Три- польский удостоен звания Героя Советского Союза.

В период с 30 декабря 1939–го по 3 января 1940 года был совершен последний выход сил эскадры в Финском заливе для обстрела батарей у Саренпяя и на Тиурин — саари. На этот раз в море вышли линкор «Октябрьская революция», оба лидера, эсминцы «Ленин», «Артем» и «Володарский», а также два сторожевых корабля и тральщики. Корабли вынуждены были прибегнуть к помощи ледоколов. Из‑за плохой видимости обстрел был отменен. 2 января Военный совет флота приказал линкору возвратиться в Кронштадт, а легким силам следовать в Таллинн и Лиепаю.

30 декабря согласно директиве наркома ВМФ Военный совет Балтийского флота приступил к созданию зимней обороны в восточной части Финского залива от Кронштадта до острова Гогланд. Коменданту зимней обороны были подчинены укрепленные районы, а также особая стрелковая бригада, три батальона учебного отряда флота, местный стрелковый полк и береговой отряд сопровождения, окончательно сформированный 10 января 1940 года. Главной задачей зимней обороны было отражение внезапных налетов противника со стороны Карельского перешейка и пролива Бьорке — зунд, а также охрана захваченных островов.

28 декабря на позицию в районе Васы вышла подводная лодка «Щ-311». Уже в ночь на' 29 декабря она обнаружила германский транспорт «Зигфрид», шедший к берегам Финляндии. Лодка открыла с дистанции 10 кабельтовых артиллерийский огонь, но благодаря слабости вооружения лодки (две 45–мм пушки, в отличие от лодок серии «С», имевших 100–мм орудия) транспорту удалось уйти. Через четыре часа «ИЦ-311» обнаружила и потопила финский транспорт «Вильпас».

5 января лодка обнаружила шведский транспорт «Фенрис». После предупредительного выстрела транспорт продолжал движение. После следующих выстрелов он остановился, но при приближении «Щ-311» внезапно дал полный ход, после чего по нему вновь был открыт огонь — «Фенрис» затонул. 10 января лодка возвратилась на базу. Так же, как и «С-1», «Щ-311» была награждена орденом Красного Знамени, а ее командир капитан — лейтенант Ф. Г. Вершинин удостоен звания Героя Советского Союза.

8 января противника в Финском заливе у острова Экере обнаружила подводная лодка «Щ-324». Это были минный заградитель «Свеаборг» и вспомогательное судно. Однако атака не состоялась. 13 января лодка обнаружила конвой из трех транспортов в сопровождении сторожевого корабля «Аура-2» и тральщика. Торпеда, выпущенная в один из транспортов, прошла мимо. После этого лодка подверглась атаке глубинными бомбами, от которой удалось уйти погружением на глубину. Тем временем на неприятельском корабле от детонации взорвались собственные глубинные бомбы — он быстро затонул. 19 января «Щ-324» получила приказание возвратиться на базу. Часть пути до Либавы (в Таллинн было нельзя пробиться из‑за мощного льда) пришлось проделать подо льдом. 20 января лодка возвратилась. Вскоре весь ее личный состав наградили орденами и медалями, ее командир капитан 3–го ранга А. М. Коняев был удостоен звания Героя Советского Союза, а его лодка — ордена Красного Знамени.

3 января прекратилась связь с подводной лодкой «С-2», вышедшей из Либавы 1 января. По всей вероятности, она погибла на минном заграждении в проливе Южный Кваркен.

20 января 1940 года было решено прекратить боевые действия подводных лодок по причине сложных погодных условий.

В целом, несмотря на героизм экипажей, советские подводные лодки не оказали серьезного давления на судоходство у берегов Финляндии. Оно осуществлялось по фарватерам в шхерах, куда подводные лодки, не имевшие навыков плавания в скалистом мелководье и необходимых лоций, проникнуть не могли. Не удалась и морская блокада Финляндии. Для ее осуществления было выделено слишком мало самолетов — всего 28, а из кораблей — только тральщики и сторожевики. Командование Балтфлота опасалось гибели крупных кораблей от ударов авиации и подводных лодок противника, но страхи были явно преувеличены. Финны не имели возможности выделить значительные силы авиации для действий на море. Почти все их самолеты были заняты поддержкой сухопутных войск и защитой городов и побережья от атак советских ВВС.

Войскам, штурмовавшим линию Маннергейма, помогали суда Ладожской военной флотилии. Первый выход на боевое задание флотилия произвела еще 1 декабря, однако, как мы помним, ей не удалось тогда установить связь со штабом 49–й стрелковой дивизии. 3 декабря при проведении разведывательного траления тральщики попали под обстрел батареи противника с мыса Ярисивиниеми. Для подавления батареи канонерская лодка «Ораниенбаум» открыла по ней огонь, но через 15 минут села на камни и была снята 15 декабря спасательной партией от ЭПРОН[1].

6 декабря корабли флотилии в течение двух часов обстреливали батарею на Ярисивиниеми — было выпущено 133 45-*мм снаряда. В конце декабря большинство кораблей флотилии, за исключением «Ораниенбаума» и сторожевых кораблей «Дозорный» и «Разведчик», в связи с ледоставом вернулись в главную базу в Шлиссельбурге.

В течение трех недель, со 2 по 22 января, канонерская лодка «Ораниенбаум» по заявкам сухопутного командования обстреливала позиции противника в районе Тайпале. 8 февраля во время обстрела батареи на мысе Ярисивиниеми у «Ораниенбаума» отказало самое мощное — 130–мм орудие, и в дальнейшем канонерка уже не принимала участия в боевых действиях.

29 января 6 самолетов противника нанесли удар по флотилии в ее базе в Саунаниеми, им удалось потопить один тральщик и повредить другой. Тогда же огнем зенитных орудий был сбит финский самолет.

В целом же сколько‑нибудь существенной помощи сухопутным войскам Ладожской флотилии оказать так и не удалось.

Северный флот, в отличие от Балтийского, в войне с Финляндией играл сугубо вспомогательную роль. К началу конфликта он имел в своем составе 7 эсминцев, 16 подводных лодок, 2 минных заградителя, а также отряд охраны водного района в составе 16 сторожевых кораблей, 8 сторожевых катеров, 8 тральщиков и сетевого заградителя. ВВС флота имели в своем составе один авиаполк и одну эскадрилью. Позднее, в январе 1940 года, в их состав вошел еще сформированный незадолго до этого 72–й авиационный полк.

Задачи Северного флота заключались в том, чтобы оказывать содействие войскам 14–й армии на приморском направлении, не допускать прорыва кораблей вероятных союзников Финляндии в Кольский и Мо- товский заливы, а также препятствовать высадке десантов на побережье.

30 ноября отряд кораблей под командованием капитан — лейтенанта В. М. Древницкого в составе сторожевого корабля «Гроза», 2 пограничных сторожевых кораблей и 3 тральщиков артиллерийским огнем поддерживал наступление войск на полуострове Рыбачий. Эсминец «Карл Либкнехт» находился в это время в губе Мотка и вел огонь по перешейку между полуостровами Рыбачий и Средний.

1 декабря сторожевой корабль «Гроза» и 2 тральщика под прикрытием эсминцев «Валериан Куйбышев» и «Грозный» произвели разведку береговых укреплений и подходов к бухте Петсамо. Около 11 часов «Гроза» начала обстрел береговых укреплений противника, который на огонь не отвечал. Около 2 часов дня орудия корабля подавили пулеметную точку на колокольне, мешавшую продвижению частей 104–й стрелковой дивизии.

В начале января минные заградители «Мурман» и «Пушкин» под прикрытием эсминцев «Грозный» и «Громкий» и сторожевых кораблей «Гроза» и «Смерч» выставили на подходах к Петсамо заграждение из 250 мин.

Корабли Северного флота также сопровождали транспорты с войсками и грузами из Мурманска в Петсамо. Всего за период войны было отправлено 112 транспортов, на которых было перевезено более 29 тысяч человек, 89 орудий, 122 танка и более 35 тысяч тонн других грузов.

А как же разворачивалась борьба в воздухе? Большинство финских самолетов были устаревшими. Так, истребители «Бристоль — Бульдог», производившиеся по английской лицензии на авиазаводе в Тампере, были сняты с вооружения Королевских ВВС Великобритании еще в 1935 году как слишком тихоходные: скорость «бульдогов» не превышала 300 км/ч. «Небесные тихоходы» могли бороться только со столь же тихоходными советскими четырехмоторными ТБ-3. Основной советский бомбардировщик СБ «бульдоги» догнать не могли, а встреча с истребителями для них была попросту гибельной.

Помимо этого финская авиация имела на вооружении истребители «Фоккер — Д21», примерно равных по своим летным качествам советским И-15. Имелись также более старые истребители «Фоккер — С5» и «Фоккер — СЮ». Финны имели также скоростные бомбардировщики «Бристоль — Бленхейм». Имелось еще 17 совершенно устаревших летательных аппаратов разных типов, использовавшихся только для разведки, связи и учебно — тренировочных полетов. Кроме того, у финнов было 2 современных связных самолета «Физилер- Шторьх», способных садиться на необорудованные площадки. (Наломню, что именно самолет этого типа приземлился в осажденном Берлине 25 апреля 1945 года, и прилетевшие на нем фельдмаршал люфтваффе рит- тер Роберт фон Грейм и его жена летчица Ханна Рейч предложили Гитлеру бежать на «Физилер — Шторьхе» в некую «альпийскую крепость». Но фюрер предпочел умереть в столице рейха.)

ВВС Финляндии (командующий — генерал — майор Лундквист) состояли из 3 авиационных полков (в январе 1940–го был сформирован еще один). В каждом полку было 4 эскадрильи, действовавшие нередко отдельно. Кроме того, существовала отдельная эскадрилья морской авиации. 30 ноября 1939 года финны имели 145 самолетов, из которых боеготовыми были 115. В их число входили 36 устаревших «фоккеров — С5» и СЮ, 10 «бульдогов», 14 (по другим данным — 15) разведывательных самолетов «Райпон-2Ф» и 5 гидросамолетов «Юнкерс — К-43» шведского производства, использовавшихся в морской авиации. Из сравнительно современных можно назвать лишь 36 «Фоккер — Д21» и 17 (по другим данным — 14) «бленхеймов». Остальные самолеты были учебно — тренировочные и транспортные.

Слабой была и финская зенитная артиллерия: незадолго до начала войны в ней насчитывалось всего 120 орудий, значительную часть которых составляли русские 76–мм пушки образца 1915 года. В самый канун войны из Швеции были доставлены 125 новейших автоматических 40–мм пушек «Бофорс», считавшихся лучшими в мире. Вместе с ними прибыли и инструкторы, быстро обучившие финские расчеты. Во время войны Финляндия получила еше около 250 зенитных орудий из Германии, Швеции, Англии и Франции, но их все равно было недостаточно для прикрытия объектов на всей территории страны.

А что же могли противопоставить финской авиации краснозвездные соколы? Советское командование к началу войны имело на аэродромах Ленинградского военного округа мощную авиационную группировку: 11 скоростных бомбардировочных, 3 дальнебомбарди- ровочных, 1 смешанный и 7 истребительных полков, насчитывавших вместе с отдельными эскадрильями и войсковой авиацией примерно 1500 самолетов, а вместе с ВВС Балтийского и Северного флотов — около 2 тысяч боевых машин.

Однако уровень летной подготовки и тактической грамотности подавляющего большинства советских летчиков был очень низок. Еще в мае 1939–го, в начале военного конфликта у реки Халхин — Гол, в первом воздушном бою на 2 сбитых японских самолета пришлось 18 советских. Тогда нарком обороны К. Е. Ворошилов в начале июня вынужден был даже на время запретить боевые вылеты. Положение изменилось только после приезда опытных летчиков — асов. Они не только сами успешно воевали, но и учили новичков. У японцев же ощущался острый дефицит пилотов, и вскоре советская авиация смогла завоевать господство в небе над Халхин — Голом. В Финляндии же Ворошилов и начальник ВВС РККА Я. В. Смушкевич (оба после войны лишились своих постов) сначала решили обойтись без асов, считая финскую авиацию слабым противником. Потом оказалось, что и асы ничем не могут помочь. Финские пилоты по уровню летного и тактического мастерства наголову превосходили как японских, так и советских коллег, а по количеству подготовленных летчиков маленькая Финляндия не уступала Японской империи. Герои Халхин — Гола не смогли справиться с финскими истребителями. Пилоты с синими свастиками одолели краснозвездных соколов.

Первые же воздушные бои показали, что советская авиация воевать не умеет. Уже в первый день войны, 30 ноября 1939 года, эскадрилья 35–го скоростного бомбардировочного полка вылетела бомбить вокзал, порт и электростанции Хельсинки. Бомбы, однако, упали на жилые кварталы. В тот же день 3–я эскадрилья 1–го авиаполка Балтфлота под командованием капитана А. М. Токарева должна была уничтожить финские броненосцы в Ханко. Но, не обнаружив кораблей противника, летчики сбросили 600 бомб на хельсинкский порт. При этом пострадали и здания дипломатических миссий, а несколько бомб упало недалеко от парламента и Зоологического музея. Уже на следующий день в западных газетах появились фотографии разбитых домов и плачущих детей. На протесты большинства европейских стран Молотов издевательски заявил, что советские самолеты сбрасывают мешки с хлебом для голодного населения Финляндии. Эти «мешки с хлебом» за время войны унесли жизни 956 жителей Хельсинки, Турку, Тампере, Лахти и других финских городов, подвергшихся в общей сложности 550 атакам с воздуха. 1840 человек было ранено, из них более 500 — тяжело. Токарев же 21 апреля 1940 года был удостоен звания Героя Советского Союза.

Тем не менее шум, поднятый на Западе в связи с первой бомбардировкой Хельсинки, оказал воздействие на советское руководство. В тот же день, 30 ноября, Ворошилов отдал приказ, категорически запрещающий бомбить мирное население. Но с высоты в несколько километров очень трудно было попасть в выбранную цель, поэтому гражданские объекты все равно порой подвергались бомбардировкам. Но жертв теперь было гораздо меньше. Так, после 30 ноября Хельсинки бомбили еще 7 раз, но только при последнем налете, 14 января 1940 года, были погибшие — 6 человек.

Низкая боевая подготовка советских пилотов привела к тому, что на фронте одной лишь 7–й армии только в декабре 1939 года они 6 раз бомбили и обстреливали свои же войска. Те в долгу не оставались: пулеметчики взвода ПВО 39–го стрелкового полка 4–й стрелковой дивизии метким огнем сбили 2 самолета И-16 68–го истребительного авиаполка. Орденов за это они, ясно, не получили. А 1 декабря при взлете один из пилотов 1–го минно — торпедного авиаполка Балтийского флота врезался в бомбохранилише. Произошел взрыв — погибло 6 и было ранено 25 человек. Большая часть самолетов этого полка вышла из строя на две — три недели.

25 декабря 6 самолетов ДБ-3 6–го дальнебомбарди- ровочного полка были атакованы истребителями противника. При попытке воздушных стрелков открыть огонь выяснилось, что из‑за чрезмерно густой смазки пулеметы не работают. Из 6 самолетов 3 были сбиты, 2 совершили вынужденную посадку и длительное время потом ремонтировались.

На следующий день «отличились» летчики уже 21–го дальнебомбардировочного полка: 3 самолета потеряли ориентировку и, отклонившись на восток, приняли станцию Грузино неподалеку от Ленинграда за финскую. На Грузино сбросили 30 бомб, ни одна из которых, по счастью, не достигла цели.

6 января 1940 года 8 самолетов 6–го полка должны были разрушить радиостанцию в Лахти. Они пошли маршрутом, которым не пользовались уже неделю. За это время финны успели установить здесь зенитные пушки и сбили один из самолетов. Оставшиеся сделали пять заходов на цель, как будто дело происходит не на маневрах. Семерка подверглась атаке истребителей противника. Вместо того чтобы построиться в оборонительный порядок и огнем пулеметов отразить нападение, советские летчики пытались уйти от более скоростных «фоккеров», что было заведомо безнадежно. Строй бомбардировщиков рассыпался. 6 из 7 самолетов были сбиты, а дотянувшая до аэродрома машина уже не подлежала восстановлению. Расправились с советскими бомбардировщиками всего два финских летчика — истребителя: ведущий капитан Йорма Сарван- то и ведомый капитан Пер — Эрик Совелиус. 6 самолетов сбил Сарванто, 1 — Совелиус. Знаменательно, что советские и финские данные о потерях в этой схватке абсолютно совпадают. Как свидетельствуют финские источники, по числу участвовавших с обеих сторон самолетов это был самый значительный воздушный бой за всю войну.

Прикомандированный к штабу Северо — Западного фронта комкор П. С. Шелухин в конце декабря 1939 года писал наркому обороны:

«Состояние боевой выучки авиачастей находится на крайне низком уровне… бомбардировщики не умеют летать и особенно маневрировать строем. В связи с этим нет возможности создать огневое взаимодействие и отражать массированным огнем нападение истребителей противника. Это дает возможность противнику наносить своими ничтожными силами чувствительные удары… Навигационная подготовка очень слаба, что приводит к большому количеству блуждений (этим неологизмом и производными от него пишущий обогатил русский язык. — Б. С.) даже в хорошую погоду; в плохую видимость и ночью — массовые блуж- дения. Летчик, будучи не подготовленным к маршруту и в связи с тем, что ответственность за самолетовождение лежит на летчике — наблюдателе, небрежничает в полете и теряет ориентировку, надеясь на лет- наба. Массовые блудежки очень пагубно отражаются на боеспособности частей, так как они ведут к большому количеству потерь без всякого воздействия противника и подрывают веру в свои силы у экипажей, а это в свою очередь заставляет командиров неделями выжидать хорошей погоды, чем резко снижается количество вылетов… Говоря о действиях авиации в целом, нужно больше всего говорить о ее бездействии или действии большей частью вхолостую. Ибо нельзя ничем иначе объяснить то обстоятельство, что наша авиация с таким колоссальным превосходством в течение месяца почти ничего не могла сделать противнику…»

В первый месяц войны советские бомбардировщики несли большие потери, поскольку часто летали на задания без прикрытия, хотя истребителей было с избытком. Недостатки летного мастерства восполнялись порой в бою героизмом. В январе на Карельском перешейке финской зенитной артиллерией был подбит СБ старшего лейтенанта Мазаева. Пилот не смог дотянуть до позиций своих войск и вынужден был посадить машину на нейтральной полосе. Попытки пехоты выручить экипаж не увенчались успехом. Тогда 6 бомбардировщиков и прикрывавшие их истребители начали штурмовку финских позиций, а летчик Михаил Трусов посадил самолет между своими и неприятельскими позициями и, поместив Мазаева с товарищами в кабинах и бомбовых люках, взлетел, получив несколько пулевых пробоин.

Всего за войну советские летчики 11 раз выручали таким вот образом своих товарищей, причем 7 раз это ухитрялись делать пилоты одноместных истребителей.

В январе и начале февраля 1940 года авиация Северо — Западного фронта, готовившегося к решающему штурму линии Маннергейма, обрушила град бомб на позиции противника на Карельском перешейке и его тылы. С 1 января по 15 февраля было совершено около 28 тысяч боевых вылетов, в ходе которых сброшено 6200 тонн бомб. Ранее, с 30 ноября по 31 декабря 1939 года, на линию Маннергейма было сброшено 4500 тонн бомб.

Накануне наступления советское авиационное командование большое значение придавало разрушению путей сообщения Финляндии, чтобы не допустить переброски резервов и подкреплений из глубины страны и с пассивных участков фронта. Для финских железнодорожников начался настоящий ад: 2 февраля 150 самолетов 15–й скоростной бомбардировочной бригады практически стерли с лица земли город Сорта- вала. 21 февраля Выборг бомбили 700 самолетов, а неделей позже железнодорожный узел Рийхимяки атаковали более 100 боевых машин.

Теперь бомбардировщики прикрывались сильными группами истребителей. Во время налетов на объекты в ближайшем тылу ДБ-3 и СБ сопровождали И-16 с дополнительными баками. В ходе войны выяснилось также, что самолеты И-15 в качестве истребителей уже устарели из‑за малой скорости (370 км/ч), поэтому их использовали как штурмовики и даже как пикирующие бомбардировщики.

В этот период активизировала свои действия по объектам в глубине финской территории Особая авиационная группа под командованием дважды Героя Советского Союза комбрига Г. П. Кравченко в составе двух бомбардировочных и истребительного полков. Договор с Эстонией позволил ей базироваться на эстонских аэродромах вблизи побережья Финского залива. Оттуда можно было быстрее долететь до важных промышленных городов и железнодорожных узлов Финляндии и вернуться на аэродромы, которые финны не могли бомбить.

Сам Григорий Пантелеевич Кравченко на совещании в ЦК в апреле 1940 года так объяснял не слишком удачные действия советских бомбардировщиков в финском небе:

«Авиация прошла много войн, но впервые встретила трудные метеорологические условия, отсюда летный и штурманский состав имел большие недостатки — много блуждал (создается впечатление, что Кравченко и его товарищи только с началом войны узнали, что зимой в Финляндии обычно пасмурно. — Б. С./ Надо будет учесть, что бомбардировщики_> особенно дальние, работали хуже, чем ближние СБ. Им надо будет дать большую тренировку на полный радиус, а не по треугольнику, /ся/с у нас было…

Нужно признать, что огонь у нас мощный. Бомбардировщики много бомб берут, но точность у нас недостаточная, и особенно плохая точность по таким узким целям, как железнодорожные станции и мосты… У нас плохой прицел на бомбардировщиках… Я много занимался… бомбометанием по городам. Прицел для городов был подходящий (что, однако, не помешало в Хельсинки вместо порта, аэродромов и вокзалов разбомбить жилые кварталы. — Б. С./ Теперь о бомбардировке железнодорожных узлов… Тов. Сталин уже делал замечания в процессе войны, что железнодорожный узел вывести из строя невозможно, и это подтвердила практика, потому что на такие железнодорожные узлы, как Тампере, Рахимяки, Ханамяки, по 120–130 бомбардировщиков налетало, а на следующий день мы видели, что этот узел работал… Для этого требовалось противнику 5–6 часов, материалы были на месте, и все быстро восстанавливалось. Разрушить полностью большой железнодорожный узел очень трудно, для этого потребуется много авиации… Поэтому мы перешли в последнее время на бомбардирование перегонов и мостов. В отношении мостов прицел не отработан, так как бомбардировщики бомбят только с горизонтали, а пикирующих бомбардировщиков не было. Чтобы попасть с горизонтали в такую цель, как мост, нужно затратить большое количество самолетов. Например, по заданию тов. Сталина мост через реку Юомань должен был подвергнуться бомбежке. Мы направили на выполнение этой задачи 80 бомбардировщиков, которые бомбили с высоты 1200 м. Вытянулась длинная кишка (из бомбардировщиков. — Ъ. С.), и в мост попала только одна бомба. Потратить такие силы и иметь попадание только одной бомбы доказывает, что мы еще на сегодня с этой важной задачей не справились…

Нужны пикирующие бомбардировщики. Мы в процессе войны на истребителей возложили эту задачу. На истребитель подвешивали по 200 кг бомб, и они успешно бомбили, но точного попадания истребители не да/ги… Нам нужно строить пикирующие бомбардировщики и создать хороший прицел…

Мы видим из последних войн, что большое значение имеет стрельба по кораблям и мостам. Дня этого нужно построить корабли из фанеры и бомбить по этим кораблям. В уставе сказано, что можно броненосец бомбить с 4–5 тысяч метров. Я заранее знаю, с 5 тысяч никогда не попадешь (вот почему авиация Балтийского флота так и не смогла потопить или повредить ни один финский боевой корабль. — Ъ. С.), поэтому в мирное время надо учиться бомбить не по площадям, а по макетам мостов и кораблей. Тогда будут у нас лучшие результаты…

Для деморализации железнодорожного движения противника лучше всего уничтожать его подвижной состав — паровозы и вагоны, особенно паровозы. Мы пробовали уничтожать паровозы. Для этого мы посылали истребителей с бомбами и патронами, но нам нужны штурмовики с пушками, а их пока еще нет».

Во второй половине февраля и первой половине января советская авиация еще более активизировала свои действия. К 10 марта 1940 года против Финляндии действовало уже 52 авиационных полка: 21 скоростной бомбардировочный, по 5 дальнебомбардировочных и легкобомбаридровочных, 2 тяжелобомбардировочных, один штурмовой, 4 смешанных и 14 истребительных. В них насчитывалось около 3 тысяч боевых машин. Воспользовавшись улучшением погоды и увеличением продолжительности светового дня, летчики стали совершать по нескольку вылетов в день. В результате менее чем за месяц было совершено 45 тысяч боевых

вылетов — больше, чем за два с половиной предыдущих месяца, сброшено почти 15 тысяч тонн бомб. 28 февраля произошел единственный в эту войну случай воздушного тарана. Финский лейтенант Хуга Нантти у города Куопио погиб, протаранив на подбитом «фоккере» советский истребитель.

В период боевых действий советские бомбардировщики нередко выполняли функции транспортных самолетов. Они сбрасывали грузы оказавшимся в окружении соединениям 8–й и 9–й армий. Всего с этой целью было сделано 3014 боевых вылетов бомбардировщиков и 1059 — истребителей, причем в 9–й армии бомбардировщики использовались для сброса грузов окруженным в более чем четверти всех боевых вылетов, а в 8–й армии — 13 %.

Однако если в действиях советской авиации по непосредственной поддержке сухопутных войск в феврале — марте был достигнут определенный успех, то глубокий тыл Финляндии так и не был подвергнут эффективному огневому воздействию. Поскольку большинство авиационных частей было подчинено армейскому командованию, львиная доля боевых вылетов была направлена на поддержку войск, причем бомбардировщики нередко вызывались для удара по мелким группам противника. Как было указано в докладе начальника ВВС Красной Армии Я. В. Смушкевича, «шла погоня за количеством произведенных самолето — вылетов и сброшенных тонн бомб без учета того, какой тактический и оперативный результат этим достигается». Поэтому экономика Финляндии практически не пострадала от воздушных налетов. До конца войны продолжали работу авиационный завод в Тампере (на город сброшено 192 тонны бомб), оружейный завод в Куопио (сброшено 87 тонн), крупнейшая электростанция в Иматра (78 тонн) и большинство предприятий, выполнявших военные заказы. Не удалось прервать или хотя бы замедлить переброску на фронт резервов, подкреплений, боевой техники и вооружения, а также подвоз из Швеции военных материалов и снаряжения. Советские пилоты рапортовали об очередном успешном налете, в ходе которого они уничтожили всего — навсего какой‑нибудь железнодорожный узел. Но дым от разрывов бомб и пожаров совсем не означает, что движение поездов остановлено. Если хотя бы один обводной путь оставался цел, весь эффект бомбардировки сводился на нет. В конце войны советские летчики стали применять охоту на воинские эшелоны на перегонах, но скоро выяснилось, что попасть в поезд бомбой с СБ трудно, а пулеметный огонь по паровозу малоэффективен. Под Ленинград стали стягивать все истребители И-16, оснащенные пушками, но из‑за перемирия не успели использовать их против неприятельских паровозов.

Еще одной причиной слабого воздействия на глубокий тыл противника было то, что СБ попросту не мог долететь до ряда целей, а ТБ-3 из‑за тихоходности можно было использовать только ночью. Об истребительном прикрытии дальних бомбардировщиков и думать было нечего: истребителя на дальние действия в советской авиации просто не было. В своем докладе Смушкевич вынужден был констатировать: «Из‑за отсутствия систематических и планомерных действий ВВС одна из важнейших задач авиации по прекращению подвоза военных материалов, боевых средств и живой силы на территорию бело — Финляндии оказалась невыполненной».

Выяснилось также, что очень многие советские самолеты устарели и уступают по ряду важнейших показателей лучшим зарубежным образцам, появившимся в Финляндии в конце войны. Так, даже новейший истребитель ВВС Красной Армии того периода — И-16 проигрывал в скорости американским, французским, английским и немецким боевым машинам около 100 км. Основной бомбардировщик СБ, который еще в 1937 году мог уйти от любого вражеского истребителя, новые боевые машины финнов, поставленные из‑за рубежа, догоняли и жгли. СБ, спроектированный как универсальный самолет, не отвечал теперь по меньшей мере двум основным требованиям: при полете на дальние расстояния он не мог нести необходимую бомбовую нагрузку, а для воздействия на войска противника был слишком неповоротлив и не мог пикировать. Об основном дальнем бомбардировщике начальник ВВС РККА писал: «ДБ-3 не оправдал себя как дальний бомбардировщик вследствие своей большой уязвимости и недостаточной скорости. Нам нужен дальний бомбардировщик со скоростью 600 км в час на высоте 7–8 тысяч метров». Отметим, что бомбардировщик с похожими данными уже давно существовал не только на бумаге, но и в виде опытного экземпляра. Назывался он ТБ-7. Но в серию его так и не запустили: сложен был в производстве.

О советской разведывательной авиации Смушкевича отозвался тоже весьма критически: «Нам необходим также специальный тип самолета — разведчика, обладающего современными качествами, в первую очередь — скоростью. Использование устаревшей материальной части, которой вооружена наша разведывательная авиация, в войне со сколько‑нибудь серьезным противником будет невозможно».

Общий вывод доклада был неутешителен: «Опыт войны еще раз показал, что скорость полета является важнейшим качеством, необходимым для всех типов самолетов. Отсюда мы должны неотложно форсировать строительство скоростной материальной части. В этом отношении мы отстаем от основных капиталистических стран, где в связи с войной лучшие типы скоростных самолетов выпускаются промышленностью в крупных сериях».

Смушкевич считал необходимым создать в ближайшее время пикирующие одномоторный и двухмоторный бомбардировщики, а также бронированный штурмовик. В докладе были перечислены и другие проблемы: недостаточный ресурс работы моторов, уступающий в несколько раз зарубежным, недостаточное их производство, не восполнившее потери за период войны (здесь причиной были скорее чрезмерные потери, а не малые мощности авиационных заводов), тяжелое положение с горючим, которого могло не хватить в случае продолжения войны. Смушкевич предложил разделить авиацию на тактическую (армейского подчинения) и оперативную (фронтового подчинения). Основная часть самолетов должна была находиться в распоряжении фронтового командования и использоваться им по главным целям.

Яков Владимирович, по сути, утверждал, что возглавляемый им род войск не сможет противостоять модернизированным, лучше управляемым и снабженным ВВС Германии и других стран. Так и получилось в годы Великой Отечественной войны, когда даже в 1944–1945 годах командование люфтваффе рассматривало Восточный фронт как в своем роде полигон для молодых летчиков. Там они могли для начала освоиться в более — менее спокойных условиях, чтобы потом успешнее драться против беспощадно бомбивших Германию американских «летающих крепостей».

Было в докладе и несообразное преувеличение. Потери финнов в воздушных боях составляли якобы 362 самолета — больше, чем советские. Это число вообще превышало количество машин, которыми располагали ВВС Финляндии в ходе войны. На самом деле безвозвратные потери финской авиации составили всего 67 боевых машин, из которых 21 — в воздушных боях. Еше 69 самолетов были повреждены. Финны, в свою очередь, утверждали, что сбили 725 советских самолетов. Из них, по данным их исследователей, на долю успеха авиации приходится всего 293 машины, а 330 ставят в заслугу зенитной артиллерии. Остальные же потеряны самим противником по различным причинам. Например, в качестве трофеев финны захватили 25 самолетов, в том числе 5 И-15бис, 1 И-16, 8 И-153, 5 ДБ-3 и 6 СБ. На некоторых из них позднее летали финские летчики.

Финской авиации война в значительной степени пошла на пользу: помимо приобретенного боевого опыта ее летчики получили немало новых боевых машин. К 15 марта в финских ВВС кроме продолжавших летать 25 «Фоккер — Д21» имелось 22 вполне сопоставимых по своим качествам с «Чайкой» И-153 британских «Глостер — Гладиатора» и 23 итальянских «Фиат — Г50». Наибольшую угрозу для советских самолетов представляли 23 «Моран — Солнье» и 10 «Харрикейн-1», превосходившие советские истребители по всем статьям, а также 19 «Бленхеймов». В строю находился также один отремонтированный трофейный ДБ-3. Стоит отметить, что 12 «Гладиаторов» успели поучаствовать в боях в составе шведской добровольческой эскадрильи. Эта эскадрилья, действовавшая на севере Финляндии, сбила 6 советских бомбардировщиков и 6 истребителей, а сама потеряла 3 машины.

Всего же за декабрь 1939–го — апрель 1940 года финны получили 42 «Глостер — Гладиатора», 38 американских «Брюстер — Б-239» (из них лишь 6 успели принять участие в боях), 30 «Моран — Солнье», 22 «Бристоль- Бленхейма», 32 «фиата» и 10 «харрикейнов». Всего из‑за границы было поставлено примерно 225 боевых самолетов. Почти половина из них прибыла уже после заключения перемирия, несколько машин разбилось при перегонке и при освоении их финскими экипажами. В боях участвовало лишь около 100 самолетов. Из них 16 «Глостер — Гладиаторов» было сбито в воздушных боях и разбилось в катастрофах и 4 отделались повреждениями. Из 18 участвовавших в боях «фиатов» погибло 4 и еще 6 было повреждено. Значительными были потери и среди «бленхеймов» — 10 сбито и столько же повреждено. В авариях разбились два «хар- рикейна» и один «моран», 5 «моранов» и 2 «брюстера» были повреждены.

Велики были потери и среди самолетов старых типов, с которыми Финляндия начала войну. 12 «Фок- кер — Д21» оказалось сбито и 6 повреждено. Эти самолеты отличались высокой живучестью, хотя по скорости — 440 км/ч уступали советскому И-16 10–20 км. Большинство советских самолетов сбили летчики, летавшие именно на «Фоккер — Д21»: на их счету 116 воздушных побед. На одном из «фоккеров» летал и лучший финский ас Йорма Сарванто, сбивший 13 самолетов. «Гладиаторы» сбили 34 самолета, «мораны» — 13, «фиаты» — 9, «харрикейны» за несколько дней боев в марте не сбили ни одного. Финские летчики сбивали самолеты даже на «бульдогах» — 6 советских самолетов. Еше 5 советских истребителей дбили воздушные стрелки «бленхеймов».

К концу войны финская авиация располагала 196 самолетами, из которых 112 были готовы к бою. Если бы финские безвозвратные потери действительно составили 362 боевые машины, как утверждал Смушкевич* то в последний день войны у финнов, согласно правилу вычитания арифметики, не осталось бы ни одного самолета, и даже поврежденного.

Безвозвратные потери советских ВВС (без авиации Балтийского и Северного флотов, 4 авиаполков и ряда отдельных эскадрилий) составили 503 машины, из которых 181 самолет разбился в авариях. Еше 124 машины были повреждены. Авиация Балтийского флота безвозвратно потеряла 18 машин, из которых 12 было сбито в воздушных боях, 5 — огнем зенитной артиллерии, а 1 разбился в катастрофе.

Даже если допустить, что части советской авиации, по которым до сих пор не найдены данные о потерях, ухитрились вообще не потерять ни одного самолета, соотношение даже определенно установленных советских безвозвратных потерь с финскими впечатляет. 521 и 67, то есть 7,9:1. 20 марта 1940 года, через неделю после окончания войны, Сергей Михалков напечатал во фронтовой газете «На страже Родины» стихотворение «Как Вася Теркин Чемберлену приснился» (знаменитый герой поэмы Твардовского родился тогда еще, на финской войне). Там были такие вот строки:

Теркин — летчик, Теркин — рад: Англо — «фоккеры», «бульдоги» Вверх тормашками летят.

К несчастью, в жестокой военной действительности все было иначе, чем в стихотворной агитке: в восемь раз чаще летать вверх тормашками приходилось нашим «ишачкам».

Сделав экскурс в историю боев на море и в небесах, вернемся на грешную землю. Что же происходило в конце декабря 1939–го на сухопутном театре войны? Здесь финны, отразив первый натиск неприятеля и убедившись, что с Красной Армией воевать можно, решили попытаться контратаковать и оттеснить советские войска к границе. Вот как развивались события на линии Маннергейма.

К 22 декабря наступление Красной Армии на Карельском перешейке выдохлось. Финны к тому времени еще не ввели здесь в бой свою единственную резервную дивизию. О последующих событиях рассказал в своих мемуарах Маннергейм:

«Командующий армией Карельского перешейка генерал — лейтенант Эстерман еще 11 декабря предложил нанести контрудар большей частью сил 2–го армейского корпуса на фронте в 45 км, от побережья Финского залива до озера Искярви. Я, однако, придерживался мнения, что вряд ли это наступление будет успешным. Наши силы были слишком разбросанны, а наше знание о группировке противника — очень неполным. Наступление легко могло превратиться в простое сотрясение воздуха. Также не было сомнений, что наши войска не смогут в открытом поле в ходе маневренной войны противостоять русским бронетанковым силам, если не будут располагать эффективным противотанковым оружием. Лучше было, оставаясь на укрепленных позициях, ожидать неприятельскую атаку, которая, по моему убеждению, непременно должна была последовать. После того как в сражении за Выборгские ворота русские потерпели очевидное поражение, генерал — лейтенант Эстерман возобновил свое предложение. Его аргументы были убедительны. 19 декабря, когда продолжалось сражение за город Сумма, я разрешил Эстерману, в случае глубокого прорыва наших линий, использовать 6–ю дивизию, располагавшуюся в тылу сектора Сумма, для контратаки. Эта дивизия, усиленная пехотным полком береговой обороны, была передана под его командование. Она должна была принять участие в контрнаступлении, в ходе которого части пяти дивизий атаковали бы на участке между Куолемаярви и Муолаанярви. Время начало наступления было установлено на 6 часов 30 минут утра 23 декабря. Вскоре стало ясно, что план атаки не был выработан с необходимой детальностью и не было принято в расчет время, необходимое для преодоления неизбежных трений. Такие требования всегда возникают между родами войск, особенно если крупномасштабное наступление предпринимается в суровых зимних условиях. Еще более серьезную роль сыграло то, что мы потеряли соприкосновение с противником, когда его атака захлебнулась. Пренебрежение к вопросам разведки оказалось столь велико, что неприятельские диспозиции в значительной мере остались неизвестными. В результате нашему контрнаступлению не доставало точки концентрации усилий. Вначале атакующие встретили лишь ничтожное сопротивление, но по мере продвижения вперед они натыкались на места расположения танков. Наступление было остановлено, так как противотанковые пушки отстали от пехоты. Танки представляли собой идеальную мишень для артиллерии, но отсутствие связи мешало воспользоваться этим. Мы вынуждены были теперь расплачиваться за неспособность обеспечить войска современными радиосредствами. Недостаток времени для подготовки наступления привел к ряду ошибок и задержек в движении войск. Через 8 часов после начала наступление было остановлено. Мы отступили на исходные позиции, встретив лишь небольшое противодействие со стороны русских.

Хотя наступление не достигло желаемого результата, наша неожиданная активность повлияла на неприятеля. В течение длительного времени он не возобновлял широкомасштабную атаку на Выборгские ворота. Вместо этого 25 декабря русские предприняли атаку на позиции 3–го армейского корпуса в Тайпале. Одновременно они сделали попытку перебросить одну дивизию через замерзшее озеро Суванто. Вечером 26 декабря им действительно удалось захватить плацдарм в Келя на северном берегу озера, но позднее, на следующий день, русские были сброшены обратно на лед. Они оставили на поле боя 700 павших и много вооружения, в том числе 81 пулемет».

Успешную контратаку под Келя осуществил батальон под командованием капитана Онни Саарелайнена. Во время своего единственного контрнаступления финское командование проявило, хотя и в меньшей степени, те же пороки тактики, что и командование Красной Армии. Эстерман и Эквист не сумели должным образом скоординировать действия своих войск, наладить взаимодействие и сохранить управление боем во время продвижения вперед. Войска советской 7–й армии удержали свои позиции в предполье линии Маннергейма. Финские войска к концу дня отступили в исходное положение. Их потери убитыми и ранеными составили 1,5 тысячи человек.

О неудавшемся финском контрнаступлении Мерецков позднее рассказывал Сталину:

«Я обходил в тот момент вместе с комкором Ф. Д. Гореленко его корпус. Удару подверглись войска Гореленко и соседнего корпуса — Ф. Н. Старикова. У Старикова как раз на переднем крае стояла артиллерия, предназначенная для борьбы с дотами. Она сразу открыла огонь прямой наводкой и накрыла контратакующего противника, который понес большие потери. У Гореленко враг напоролся на танковый корпус. Танкисты развернулись и смяли контратакующие части. Потери у финнов были очень большими. Позднее пленные офицеры показали, что их командование отдало приказ впредь избегать контратак, а опираться на оборонительную линию и изматывать Красную Армию».

Тем не менее отражение финского контрудара вынудило Мерецкова бросить в сражение все наличные резервы. Сил на операцию «Ладога» — наступления на Выборг, которое было запланировано на 26 декабря, — уже не осталось.

Неудача же советской попытки форсировать Суванто — ярви объясняется тем, что атака не стала для финнов неожиданностью. Еще 17 декабря в этом районе в советский тыл проникла финская разведывательная группа и зафиксировала подготовку к наступлению. Кроме того, советские саперы часто выходили на лед Суванто — ярви, проверяя его толщину во многих местах, что не могли не заметить финны. Когда 25 декабря подразделения 19–го и 461–го стрелковых полков 142–й стрелковой дивизии, преодолев по льду Суванто — ярви, показались у северного берега, противник взорвал лед в местах, удобных для выхода на сушу, с помощью управляемых фугасов, а остальные прикрыл очень плотным огнем. Согласно донесениям командиров полков советские потери были не слишком велики: 62 человека убито, 141 ранен, а еще 7 пропшш без вести. Получается, что Маннергейм завысил число красноармейцев, погибших в этом бою, примерно в 10 раз. Надо, однако, учитывать, что в Красной Армии собственные потери в докладах по начальству весьма сильно занижались, а неприятельские — завышались. К сожалению, порочная традиция недостоверных донесений, притушевываюших жестокие факты действительности, идет еще от императорской армии. Так, российский историк С. Г. Нелипович установил, что генерал от кавалерии А. А. Брусилов в один из дней наступления, названного его именем, когда потери были особенно велики, при докладе в Ставку занизил их ровно в 10 раз. Так что, возможно, в установлении советских потерь в ходе боя у Суванто — ярви ближе к истине был финский маршал, а не командование 142–й стрелковой дивизии. Ведь и в определении общих безвозвратных потерь Красной Армии в «зимней войне» Маннергейм оказался гораздо точнее, чем Генштаб РККА. Мы в этом еще убедимся.

23 декабря в тылу 138–й дивизии появились несколько немногочисленных, но хорошо вооруженных финских диверсионных групп, нападавших на тыловые подразделения, обозы и артиллерийские позиции. Их действия были поддержаны контратаками с фронта. Необстрелянные красноармейцы, услышав стрельбу в тылу, пришли в замешательство. Неизвестно, чем мог закончиться этот день в 138–й стрелковой дивизии, если бы не присутствие духа командира дивизии комбрига Александра Ивановича Пастревича. Он сумел остановить начавшуюся было панику. К концу дня диверсионные группы противника в районе расположения дивизии были большей частью рассеяны и обстановка стала более или менее спокойной.

Однако самому Александру Ивановичу крупно не повезло. Военком и начальник политотдела дивизии при содействии начальника Особого отдела и его помощника состряпали донос, в котором обвинили Пастревича в том, в чем были грешны сами. Комбриг якобы «позорно бросил вверенное соединение и бежал в тыл». Пастревича арестовали, но, к счастью, в военной прокуратуре армии сумели разобраться, как об — стояло дело в действительности. Туда пришел рапорт начальника штаба 138–й дивизии о том, как на самом деле вел себя ее командир. Пастревича выпустили из- под стражи и сначала назначили в резерв командного состава при штабе Северо — Западного фронта, а 15 февраля — командиром 150–й стрелковой дивизии. А комиссара и начальника политотдела понизили в звании и должности, но в армии оставили.

27—28 декабря 1939 года командование 7–й армии решило преподнести партии и правительству новогодний подарок. По плану операции «Ладога», имевшей конечной целью захват Выборга, было предпринято еще одно наступление на Карельском перешейке. Атаки захлебнулись сразу же на всем фронте. Только 90–й стрелковой дивизии удалось захватить несколько неприятельских заграждений. Но ее полки понесли значительные потери и прорыва финской обороны так и не достигли. К 30 декабря на Карельском перешейке снова установилось затишье.

Командование Красной Армии было недовольно результатами боевых действий. 21 декабря Ворошилов в письме Молотову и Сталину нарисовал безотрадную картину:

«Дороги в завалах, пехота действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда — сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям и в лес. Многие полки отправились воевать с единичными пулеметами на пехотное подразделение, остальные ожидают «прорыва», чтобы торжественно промаршировать в Выборг. Военный совет 7–й армии ничего не делает организационно».

После этого Мерецкова от имени Сталина строго предупредили: если не наведешь порядка в войсках, пойдешь под суд.

В первый период войны, до конца декабря, почти ничем себя не проявили 6 танковых бригад, входивших в состав 7–й армии. В первые дни боев танкисты преодолевали не столько сопротивление противника, сколько заторы на дорогах. Да и потом стремительных прорывов в глубину финской обороны не было, за исключением внезапного ночного удара 20–й танковой бригады, овладевшей в ночь на 2 декабря населенным пунктом Кивенаппа. В основном же танковые бригады раздергивались на батальоны, придаваемые стрелковым дивизиям для поддержки пехоты. Однако общевойсковые начальники не имели опыта взаимодействия с танковыми подразделениями и использовали их очень неэффективно. Сыграло тут свою роль и то, что большинство танковых бригад (1, 13, 39 и 40–я) были укомплектованы танками БТ-5 и БТ-7. Эти танки предназначались для стремительных прорывов в глубину вражеской обороны, а быстро двигаться они могли только по шоссе и автострадам — тогда предусматривался съем гусениц и движение на колесах. Эти БТ предназначались для грядущего «освободительного похода» в Германию и далее на Запад, где автоба- нов было с избытком. Но в лесах, снегах и болотах Суоми боевые машины проваливались на своих узких гусеницах, а их слабая броня оказалась легкоуязвимой для финских противотанковых 37–мм пушек.

В несколько лучшем положении оказалась 35–я танковая бригада, которая имела на вооружении танки Т-26. Их недостаточная броневая защита и малая мощность двигателя обнаружились еще во время войны в Испании. Тем не менее в условиях Карельского перешейка Т-26, их широкими гусеницами, приносили больше пользы, чем быстроходные БТ.

Лишь на вооружении 20–й бригады состояли Т-28, ставшие действительно грозным оружием: их броню не всегда пробивали противотанковые пушки финской армии 37–мм и 40–мм калибра, а их собственные 76–мм пушки позволяли довольно быстро разрушать надолбы на пути боевых машин.

Кроме того, в танковых батальонах стрелковых дивизий находились и плавающие танки Т-37 и Т-38, которые в первые же дни показали свою полную непригодность к серьезным боевым действиям из‑за тонкой брони (10–мм лобовая броня и башня) и слабого вооружения (один пулемет). Поэтому вскоре их направили охранять тылы дивизий и командные пункты от диверсантов, а иногда использовали для связи.

35–я танковая бригада за месяц боев, с 30 ноября по 30 декабря 1939 года, потеряла 97 танков из 217, в том числе 40 — безвозвратно. 40–я бригада за тот же период лишилась 94 танков из 219. 20–я бригада до начала февральского наступления на линию Маннергейма потеряла 25 танков сгоревшими, 81 — поврежденными артиллерийским огнем, 39 — подорвавшимися на минах и фугасах и 14 — затонувшими. Еще два пропали без вести — скорее всего, были захвачены финнами. Кроме того, 116 раз танки выходили из строя по техническим причинам. Перед началом боевых действий бригада насчитывала 105 Т-28, 11 Т-26, 29 БТ-5 и БТ-7* и 20 бронеавтомобилей, и в ходе боев каждая боевая машина по меньшей мере дважды подвергалась серьезному ремонту. Общие же потери танковых бригад и батальонов соединений 7–й армии составили 700 боевых машин, 140 из них — безвозвратно.

Первый месяц войны закончился повсеместным переходом советских войск к обороне. «Финские пчелы», по выражению военного корреспондента британской «Тайме», жалили русского медведя, который громко ревел и рычал, рыл лапами землю, ломал окрестные кусты, но поймать своих врагов не мог и, чтобы укрыться, спрятался в своей берлоге. Но вскоре, раненный, но далеко не исчерпавший свои силы, генерал Топтыгин вновь ринулся в бой.

В апреле 1940–го Сталин ну прямо правдиво говорил: «…После первых успехов по части продвижения наших войск, как только война началась, у нас обнаружились неувязки на всех участках. Обнаружились потому, что наши войска и командный состав наших войск не сумели приспособиться к условиям войны в Финляндии… Им особенно помешала созданная предыдущей кампанией психология в войсках и командном составе — шапками закидаем. Нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас. Писались целые статьи и говорились речи, что наша Красная Армия непобедимая, что нет ей равной, что у нее все есть, нет никаких нехваток, не было и не существует, что наша армия непобедима. Вообще, в истории не бывало непобедимых армий. Самые лучшие армии, которые били и там, и сям… терпели поражения. У нас, товарищи, хвастались, что наша армия непобедима, что мы всех можем шапками закидать, нет никаких нехваток…

Это помешало нашей армии сразу понять свои недостатки и перестроиться, перестроиться применительно к условиям Финляндии. Наша армия не поняла, не сразу поняла, что война в Польше — это была военная прогулка, а не война. Она не поняла и не уяснила, что в Финляндии не будет военной прогулки, а будет настоящая война… Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас — это самые невежественные люди, т. е. большие хвастуны, — надо покончить. С этим хвастовством надо раз и навсегда покончить. Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражения армии очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война — это игра с некоторыми неизвестными, что там, в войне, могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и отступать. Надо запомнить самое важное — философию Ленина. Она не превзойдена, и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию, которая в корне противоречит обывательской философии, будто бы наша армия непобедима, имеет все и может все победить. С этой психологией — шапками закидаем — надо покончить, если хотите, чтобы наша армия стала действительно современной армией».

Вождь по привычке собственные ошибки целиком перекладывал на подчиненных. Конечно, Ворошилов, Шапошников, Мерецков и другие командиры, рангом пониже, были небезгрешны и страдали самомнением. Но ведь именно Сталин ориентировал военных на разработку плана молниеносного разгрома «белофиннов». Ни Иосиф Виссарионович, ни «первый маршал» Климент Ефремович, ни командующие армиями, ни только что выпущенные из училищ лейтенанты, ни сотни тысяч и миллионы рядовых красноармейцев не верили, что маленькая Финляндия сможет долго противостоять военной мощи СССР. Главное же, Сталин вынужден был признать, что в декабре 1939–го Красная Армия в финских снегах если и не была разгромлена, то потерпела тяжелое поражение — жестокий опыт, на котором пришлось учиться перед тем, как удалось все‑таки прорвать линию Маннергейма.