Тайны индейских пирамид

Глава 6. ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА И МАЛЯРИЯ

А потом я снова запаковал свои вещи и покинул ушмальское кампаменто, чтобы вернуться на юг страны Пуук в майяский город, некогда также находившийся под властью династии Шив и бывший вторым бриллиантом их небольшой империи. Город этот носит название Кабах.

Но прежде чем там остановиться, я посетил Нохкакаб. Дело в том, что эта майяская деревенька, ныне легко доступная, некогда впервые открыла дорогу в Кабах двум путешественникам, по следам которых я хочу некоторое время странствовать.

Сейчас этой пуукской деревушке нечего предложить тому, кто ищет на Юкатане древние индейские города. Разве только сакбе - «белую дорогу». Майяское шоссе, когда-то проходившее неподалеку от тех мест, где теперь расположен Нохкакаб. В давние времена Нохкакаб был всего лишь поселением «низших людей», которые возделывали свои поля и убирали с них урожай ради преуспеяния и славы близлежащего шивского города Кабаха.

Итак, я топаю из Нохкакаба в Кабах пешком. Иду по трассе «белой дороги», остатки которой кое-где сохранились. Дорога соединяла Кабах с Ушмалем, столицей Шив.

Таких майяских шоссе открыто уже несколько. Над самым протяженным из них, ведущим из Кобы в город Йашуну, я позднее пролетел на самолете, чтобы иметь возможность проследить всю его трассу.

Майяская дорога Ушмаль - Кабах не была, разумеется, такой дальней магистралью. Это всего лишь шоссе «местного значения», соединявшее два соседних города. И все же там, где это провинциальное индейское «районное» шоссе кончается, высится один из самых значительных памятников индейской архитектуры - прославленная майяская арка в Кабахе. Свой путь из Нохкакаба я пока завершаю здесь. Снимаю рюкзак, развязываю ботинки. Хотя бы на минуту освобожденный от этого своего повседневного багажа, сажусь на огромную груду камней - может быть, это материал, оставшийся от строительства прославленной арки, - смотрю на импозантные ворота с четырехсполовинойметровым просветом, перекрытым так же, как монументальные входы в ушмальский дворец, ложным сводом (цилиндрического свода майя не знали). Археологи, работающие в Кабахе последние годы и начавшие реставрацию главных архитектурных шедевров города, вырубили и выкорчевали лес перед аркой, так что постройка производит необычайно сильное впечатление на немногочисленных посетителей, которых приводит сюда интерес к сокровищам майяских городов.

О действительном назначении кабахской арки майяологи длительное время ожесточенно спорили. Тем не менее оно, как мне кажется, ясно и недвусмысленно. Границы майяских городов обозначались условно. Чтобы увидеть майяский город, защищенный городскими стенами, мне пришлось потом отправиться в далекое Кинтана-Роо. А в этом не имеющем городских стен Кабахе есть монументальная арки. Через нее когда-то входил в город нохкакабский крестьянин, чтобы отдать «великому человеку» Кабаха положенные дары. Через нее вступали в Кабах его новые, ушмальские властители после того, как малое кабахское государство стало частью империи Шив. Арка была воротами города, входом, а может быть, в какой-то мере и гордыми триумфальными вратами Кабаха.

Небольшое плато перед аркой населяют сейчас лишь тысячи москитов, желанной жертвой которых становится каждый посетитель. Тучи их звенят над моей головой. В остальном здесь тихо. А я между тем вспоминаю оживленный Париж, площадь Этуаль, Триумфальную арку и главную магистраль города - Елисейские поля, по которым можно дойти до самого Лувра. От арки Кабаха идет один лишь главный городской проспект. Он тоже ведет прямо к дворцу правителей Кабаха «Дворцу тысячи масок».

Но прежде чем я пройдусь по мертвым «Елисейским полям» индейской метрополии, мне хочется еще раз осмотреть и сфотографировать арку, уже вошедшую в учебники американской истории.

Фотографирую арку с обеих сторон. Выкорчеванный участок позволяет выбрать наилучшую позицию. Но я тороплюсь. Мои единственные сегодняшние спутники - назойливые москиты - не дают ни минуты покоя. У них удивительная способность всякий раз обнаруживать на теле какое-нибудь плохо закрытое место. Я не поднял воротник рубашки - они впиваются в мою шею. Я манипулирую с фотоаппаратом, и у меня задрался рукав - на запястье сразу же уселся комар. Только лицо неведомо почему москиты не трогают. Ни в одной другой болотистой области они не истязали меня так, как сегодня здесь. Может быть, это случайность. Может быть, как раз сегодня какое-нибудь особенно кровожадное комариное племя предприняло налет на кабахские ворота.

Заболеть малярией мне, естественно, не хочется. И с той минуты, когда в жарком Веракрусе я вступил в малярийную зону, я глотаю хлорохин. Каждый день по таблетке. Для почек это, вероятно, вредно, однако пока я имею в себе соответствующую дозу хлорохина, малярия якобы мне не опасна. Но от игл комариных укусов наш репудин, изобретенный для европейских насекомых, меня не спас.

О комарах, я вспоминаю не только, чтобы посетовать по поводу мучений, выпавших на мою долю. Москиты, змеи, скорпионы - естественное сопровождение всякого путешествия в этой части Центральной Америки. Однако в истории изучения Ушмаля москиты сыграли особую роль и косвенно способствовали открытию Кабаха.

Первые белые стояли у кабахской арки 135 лет тому назад. Прошло, следовательно, целых три столетия с тех пор, как испанцы вступили на землю Юкатана, пока Кабах, лежащий примерно в 50 километрах от побережья полуострова, был вновь открыт. Люди, открывшие этот майяский центр, по сию пору пользуются значительной популярностью. Только в результате их путешествия мир узнал, что здесь, в джунглях и горах Центральной Америки, существуют удивительные города, архитектурные сокровища которых ни в чем не уступают зодчеству Древнего Египта или Греции.

Человека, который в 1842 году высказал эту смелую мысль, звали Джон Ллойд Стефенс

Вторая экспедиция Стефенса и Казервуда менее известна широкой общественности. К экспедиции присоединился молодой американский врач и естествоиспытатель Д-р Самуэль Кэбот, выпускник Гарвардского университета, друг известного историка Прескотта, страстный борец за освобождение черных рабов, образованный американский либерал. Д-р Кэбот был единственным, кто откликнулся на объявление в «Бостонском курьере», с помощью которого Стефенс искал третьего участника готовившейся экспедиции в центральноамериканские джунгли. И вот эта троица - юрист, художник и врач - в октябре 1841 года встретилась на палубе шхуны «Теннесси», которая доставила их в юкатанский порт Сисаль.

В Мериде, главном городе Юкатана, исследователи на некоторое время задержались, воспользовавшись гостеприимством дона Симона Пеона, одного из богатейших людей штата, и дружеским расположением других меридских семейств. Мерида была последним цивилизованным городом на их пути. А потом все трое отправились в шивский Ушмаль. Они поднялись на «Пирамиду волшебника», попытались очистить фронтон «Дворца правителей», который на несколько дней стал их пристанищем, и, в конце концов, их интерес привлек небольшой «Дом черепах», где они начали работать. Единственным их помощником был индейский мальчик Чаипа-Чи. Но говорил он только по-майяски, и объясняться с ним было трудно.

В Ушмале Стефенсу, Казервуду и Кэботу не слишком везло. Когда посетил их мексиканский друг дон Симон, собственник земель, на которых расположен шивский город, между ним и его гостями едва не возникла ссора, поскольку дон Симон начал рассуждать, нельзя ли продать эту массу так хорошо обработанного камня в не столь отдаленный Нью-Орлеан, где ощущался большой недостаток в материале для мощения ухабистых улиц. Только жаль, дескать, что Ушмаль не лежит на берегах Миссисипи. Дон Симон оставил путешественникам своего слугу Альбино, «прислугу для всех надобностей», который поначалу был им ни к чему и только мешал.

Тут произошла неприятность: неподалеку, в Тикуле, городке, где до сих пор живут прямые потомки некогда могущественной династии Шив, неосторожный д-р Кэбот посетил местное кладбище и вскрыл несколько могил, чтобы извлечь хорошо сохранившиеся черепа и кости для антропологической коллекции одного своего американского приятеля. Там, в Тикуле, у нашей троицы был один-единственный надежный друг, патер Эстанислао Карильо, удалившийся из «грешной» Мериды в тихий индейский поселок. Карильо хорошо знал руины окрестных майяских городов и был весьма дружески расположен к экспедиции Стефенса.

Однако Кэботово «похищение костей» возмутило не только тикульских индейцев, но и тикульского патера. И «кара божья», которую призывали на голову «святотатца», не заставила себя ждать. Участники экспедиции не пробыли в Ушмале и двух недель, как начались первые ноябрьские дожди. Колодцы наполнились, разлились, в лужах быстро размножились миллионы москитов. А с ними появилась малярия.

Первым заболел Стефенс, и как раз в то время, когда у него начался приступ малярии, его посетил во «Дворце правителей», где поселились путешественники, добрый патер Карильо, пришедший, чтобы упрекнуть членов экспедиции в «святотатственном» ограблении тикульских могил. Когда он увидел Стефенса, трясущегося в ужасной лихорадке, он забыл о причине своего визита и сам с помощью индейского мальчика отнес больного в свой приход в Тикуле.

Затем лихорадка свалила и д-ра Кэбота. Через три дня после того, как священник с Чаипа-Чи унес обессиленного Стефенса, служанка нашла на пороге приходского дома Кэбота, бог весть как дотащившегося до жилища патера и потерявшего сознание прямо у его дверей.

Через два дня малярия свалила с ног и слугу Альбино. В то время как этих троих попеременно то трясло от озноба, то бросало в сорокаградусный жар, один Казервуд, упорный и бесстрашный, в великолепном Ушмале рисовал по 12 часов ежедневно.

Последний Робинзон потерпевшей кораблекрушение экспедиции жил теперь в ушмальском «Женском монастыре», куда он переселился из «Дворца правителей». И все же малярия настигла и его. В канун нового 1842 года неожиданный приступ выгнал из Ушмаля и последнего члена экспедиции.

Итак, в тикульском приходе сошлись в конце концов все беглецы. Майяская столица одолела их. И ни один из них больше никогда не захотел вернуться и Трижды строившийся город.

А кара за «осквернение» святого места, о которой уже шушукались индейцы соседних деревень, настигала все новые и новые жертвы. Малярия не пощадила и самого патера Карильо. Он корчился в лихорадке рядом со своими столь же беспомощными гостями и в беспамятстве выкрикивал: «Верните эти кости! Верните украденные кости!»

Костей они не вернули. Но когда немного поправились, поспешили покинуть места. Вел их Альбино, выздоровевший быстрее других. Возвращаться в Тикуль они не собирались, хотя пробыли там недолго. Альбино знал название деревни Нохкакаб, лежащей к югу от Тикуля. Приятель, родом из этого края, рассказывал ему, что неподалеку от Нохкакаба находятся остатки большого города. И они направились туда. Нохкакаб проявил к новым гостям интерес. Ведь со времен конкисты в деревне не побывал ни один белый. При этом слух, что доктор Кэбот умеет лечить косоглазие, по непонятным причинам весьма распространенное среди местных индейцев. И нохкакабские майя приняли экспедицию Стефенса весьма дружественно.

Кэбот с успехом лечил нохкакабских индейцев. И Альбино - теперь официальный представитель экспедиции - требовал за это от гостеприимной деревни только одного: чтобы каждый день несколько индейцев помогали остальным членам экспедиции прорубать дорогу к развалинам доколумбова майяского города.

Мачете и тяжелые топоры наконец открыли Стефенсу и его друзьям доступ к руинам, которые раньше нисколько не интересовали здешних индейцев. Так американо-английская троица нашла Кабах - свой первый значительный индейский город на Юкатане. Остальные города - Штампак, Чичен-Ицу и принесший столько несчастий Ушмаль - до них уже видели другие путешественники, у которых, однако, не хватило литературного таланта рассказать о своих открытиях так увлекательно, как это сделал в «Incudents» («Эпизодах») американский юрист.

Кабахскую арку, напомнившую Казервуду триумфальные арки старого Рима, я осмотрел со всех сторон. И вот я иду по главной магистрали города, через который с помощью нохкакабских индейцев когда-то прорубали себе путь Стефенс и Казервуд. В конце дороги возвышается главный кабахский дворец - «Дворец тысячи масок», как я назвал его в своих заметках.

Дворец был составной частью обширного комплекса из четырех зданий, которые немного напоминают ушмальский «Женский монастырь» и «Дом голубей». Сейчас сохранилась уже только северо-восточная его сторона. Главную часть комплекса составляет «Дворец тысячи масок», здание длиной 46 метров, воздвигнутое на высокой террасе. По своей планировке оно напоминает «Дворец правителей» в Ушмале и тоже решено как соединение двух пролетов. Каждая из келий в первом ряду имеет собственный вход через дверной проем снаружи.

Майя, с которыми я говорил в Нохкакабе, называют этот дворец Коц-пооп. Это уже прижившееся сейчас прозаичное новомайяское название выдумал путешественник-ученый, через 50 лет после Стефенса начавший интенсивно заниматься памятниками майя, немецкий американист Малер.

Коц-пооп по-майяски означает «скрученная рогожка». «Рогожку», или «циновку», Малера я легко обнаружил внутри «Дворца тысячи масок». Одно из помещений переднего пролета соединено с соседним задним помещением длинным, двухсполовинойметровым спуском цилиндрической формы; на самом деле это не свернутая циновка, а гигантское изображение носа, наиболее выразительной детали пластического воспроизведения бога Чака.

На стенах дворца я нахожу несколько сот портретов этого, пожалуй, наиболее почитаемого в пуукских городах майяского бога. В особенности щедро он изображен на фризе дворца, ориентированного на прославленную кабахскую арку. Нижняя часть несущих стен дворца гладкая. Над ней расположен узкий пояс из масок особой формы. Все они чем-то отличаются друг от друга. Над карнизом, отделяющим первый этаж от второго, я вижу первое из нескольких сотен тщательно выполненных изображений Чака. Ими занято пространство между отдельными входами в кельи Коц-поопа. Затем на антаблементе следуют еще два нешироких пояса, опять-таки украшенных исключительно богатым орнаментом. И наконец, над ними возвышается настоящая корона великолепного дворца: три ряда масок до последнего квадратного сантиметра заполняют всю верхнюю часть фасада. Маски Чака с огромными носами, множеству исследователей напомнившими слоновьи хоботы и заставлявшими думать об африканском или азиатском происхождении строителей майяских городов, украшают также углы дворца и его боковые стены, к сожалению, значительно поврежденные.

Выйдя из богатого «Дворца тысячи масок» и продолжая прогулку по бывшей главной магистрали города, я вскоре натолкнулся на остатки строения, которое ревностный креститель кабахских дворцов и святилищ Малер обозначил «Теокалли со зданием на вершине». Это не очень вразумительное название доказывает, что Малер ошибочно предполагал, будто перед ним - святилище, хотя для такого суждения нет оснований. (Более того, «теокалли» - ацтекское, а не майяское название святилища. Таким образом, Малер ошибся вдвойне.) Так же как и в Коц-поопе, несущая стена «Теокалли» гладкая. Антаблемент украшен рядом маленьких полуколонн.

Примерно в 600 метрах к западу от «Теокалли» в довольно труднодоступной местности находится так называемый «Третий дом», в котором археологи до сих пор сколько-нибудь систематически не работали. Неподалеку от него я увидел единственную пирамиду Кабаха - «Большое теокалли». Она представляет собой простой насыпной холм высотой 24 метра. К земляной пирамиде прилегают развалины какого-то весьма обширного здания. Эти руины, ныне заросшие густым кустарником, свидетельствуют, что речь идет о здании, весьма важном для жителей Кабаха; я полагаю, что именно здесь находился главный центр религиозного культа.

Кроме кабахских памятников, исследователя интересует также и история этого обширного майяского города. Мы знаем ее несравнимо меньше, чем, например, историю соседнего Ушмаля. Точно мы не знаем даже имен первых властителей кабахского города-государства. Можно, однако, предположить, что вскоре после прихода Шив в Ушмаль под власть могущественной династии подпадает и этот пуукский центр, а потом на протяжении всего существования шивской империи Кабах играет роль важного спутника Трижды строившегося города, как, бесспорно, второй по значению центр шивского государства.

Датой основания Кабаха считается 879 год. Впрочем, во всем городе в отличие от Паленке не обнаружено пока ни одной полной и удобочитаемой календарной надписи.

Несколько надписей украшало лишь бревна из сапотового дерева (так называемого железного дерева), которые первоначально были вмурованы в стены «Дворца тысячи масок». Фредерик Казервуд вынул эти богато украшенные резьбой бревна из стен Коц-поопа и позднее выставлял их в своей знаменитой «Панораме».

Впоследствии английский художник обогатил свою коллекцию майяской резьбы по дереву еще одной исключительно ценной находкой - прекрасной статуей из сапотового дерева, которая представляла верховного жреца в торжественном облачении из перьев птицы кецаль. Но «Панорама» Казервуда сгорела, и вместе с ней все бесценные шедевры майяской резьбы по дереву.

Необычная судьба постигла и другие кабахские коллекции Стефенса и Казервуда. По их мнению, самым достопримечательным произведением кабахских мастеров были две двухметровые колонны, стоявшие у входа в одну из «келий» «Дворца тысячи масок». Известняковые колонны были украшены рельефом, изображавшим коленопреклоненного индейца, глаза которого закрывала необычная маска. Над этим человеком - вероятно, пленником, - стоит жрец или воин, увенчанный великолепной высокой тиарой из перьев кецаля. Драматическая картина так захватила Стефенса, что он решил именно это произведение сделать первым экспонатом Музея американских древностей, который собирался основать в Соединенных Штатах. Так уже в ту пору мог бы возникнуть первый американистский музей. Но Стефенс не осуществил своего проекта. Одной из причин было то обстоятельство, что прекрасная Казервудова коллекция майяской резьбы по дереву погибла при трагическом пожаре «Панорамы».

Когда кабахские рельефы наконец прибыли в Нью-Йорк (до этого восемь нохкакабских индейцев под надзором Альбино должны были в лиановой упряжке дотащить их до моря), основа задуманной музейной коллекции была уже утрачена. Каменные столбы остались лежать в нью-йоркском порту, и Стефенс даже рад бал удовлетворить просьбу одного из своих американских друзей, Крагера, и уступил ему колонны. Крагер в своем поместье, находившемся на острове на реке Гудзон, задумал создать романтический «индейский пейзаж» и «индейский дом», для которых по всей Америке разыскивал «гарантированно подлинные» памятники. Кабахские рельефы были в конце концов вмурованы в «индейскую» стену, украшавшую крагеровский сад.

Вмурованные дверные колонны на острове Крагера видел только один ученый - шведский путешественник Бромер. В своем дневнике конца 40-х годов прошлого столетия он отметил, что видел у Крагера стену, украшенную редкими каменными рельефами из Центральной Америки. Ни слова более. И потом на 75 лет рельефы канули в небытие…

В 1918 году нью-йоркский американист Сильванус Гризвольд Морли случайно прочитал путешествие шведского исследователя. Заметка Бромера побудила Морли попытаться найти ставшие к тому времени уже легендарными кабахские рельефы, которые, совершенно очевидно, были доставлены в Соединенные Штаты и там пропали неведомо куда. За ними Морли пришлось плыть не по буйным рекам тропической Америки, а по спокойному, величественному Гудзону.

И посреди широкого Гудзона на острове Крагера Морли действительно нашел эти давно утраченные и, согласно мнению Стефенса, самые прекрасные произведения майяских мастеров, которые должны были стать первыми экспонатами некогда проектировавшегося индейского музея, нашел колонны, украшавшие вход во «Дворец тысячи масок».