Тайны «Черного ордена СС»

ДОРОГА ВЕДЕТ В «МЕЗОН РУЖ»

Стрелка спидометра колебалась около цифры 90. Мотор большого черного «мерседеса» равномерно гудел.

Шоферу было приказано прибыть в Страсбург не позднее десяти утра. Сознание этого помогало ему бороться с усталостью. Прошлой ночью так и не удалось выспаться. Затемно прибыл из Вены в Мюнхен и едва успел заняться засорившимся карбюратором, как английские самолеты загнали его в бомбоубежище. И вот опять впереди дорога, к тому же с таким нетерпеливым пассажиром.

На заднем сиденье машины с газетой в руках развалился статс-секретарь Эберхард фон Ягвиц, руководитель пятого главного управления имперского министерства экономики. Со скучающим видом он просматривал свежий номер «Фёлькишер беобахтер».

На первой странице выделялся напечатанный крупным шрифтом заголовок: «Осуждены народом.

8 участников преступления 20 июля постигла заслуженная кара». Затем следовали приговор суда по делу восьми офицеров вермахта, пытавшихся совершить покушение на Гитлера, и сообщение о том, что «все осужденные повешены через два часа после объявления им приговора».

Фон Ягвиц удовлетворенно кивнул. Он не испытывал ни капли сострадания к офицерам, которые могли поднять руку на его фюрера. Гораздо больше интересовала фон Ягвица очередная сводка верховного командования вермахта, в которой сообщалось об упорнейших боях в Нормандии и отражении наступления советских войск в районе Барановичей.

И хотя тон сводки был оптимистическим, факты заставляли тревожиться. Армии участников антигитлеровской коалиции неумолимо приближались к имперским границам. Следующий крупный заголовок возвещал: «Будущее принадлежит германскому секретному оружию. 14 тысяч человек ежечасно покидают Лондон». А рядом мелким шрифтом было напечатано, что накануне англо-американская авиаци снова усиленно бомбардировала Кельн.

Фон Ягвиц быстро пробежал официальное сообщение о новом сокращении рациона продовольстви для населения, в частности о замене сливочного, масла маргарином и прекращении выдачи порошка какао на детские жировые карточки. Однако все это мало волновало статс-секретаря.

Складывая газету, он обратил внимание на ряд извещений, заключенных в черные рамки с изображением «Железного креста» над текстом: «Д-р Отто Кауфман погиб во время воздушного налета на Киль». «Сестры Ротраут и Герда Шпеман убиты при бомбардировке Штутгарта». «Смертью героя пал в бою в Атлантическом океане лейтенант флота Гейнц Бонац». «Не вернулся из ночного воздушного боя капитан люфтваффе Эрих Штендер». Далее сообщалось о гибели «на Востоке лейтенанта запаса, начальника отдела в имперском министерстве пропаганды Иоганнеса Фельдмана».

«Наверное, опять партизаны», — подумал фон Ягвиц, засовывая газету в боковой карман своего объемистого портфеля. Судьба Бонаца, Штендера и Фельдмана его не трогала. Подумаешь, какие-то трое из огромной армии погибших соотечественников. За годы войны сложили свои головы три с половиной миллиона немецких солдат и офицеров. Их останки захоронены в 54 странах. Кто их туда послал? Что они там искали с оружием в руках? Ради чего жертвовали собой? Фон Ягвица, естественно, не беспокоили такие вопросы. Его волновали совсем иные проблемы.

Определенные круги из нацистского руководства, в том числе и сам фон Ягвиц, уже примирились с мыслью о неизбежности военного поражения Германии. Тот, кто выражал эту мысль вслух, рассматривался как пессимист, паникер и политический диверсант. Уличенному в ней грозили застенки гестапо и концентрационный лагерь. Однако избранного нацистским руководством круга лиц, к которому принадлежал фон Ягвиц, это не касалось. Ему по долгу службы приходилось заниматься делами, связанными с возможным поражением Германии в войне:

он должен был продумать и подготовить меры, посредством которых можно было бы создать экономическую базу для четвертого германского рейха.

Этот рейх должен в будущем взять реванш у победителей.

Такова была секретная миссия фон Ягвица, чей «мерседес», обгоняя группы беженцев, мчался к Страсбургу мимо разбомбленных городов Германии.

ЗАГОВОР ЗА ГЛУХИМИ ДВЕРЯМИ

10 августа 1944 года у отеля «Мезон руж» в Страсбурге царило напряженное оживление. К подъезду одна за другой подкатывали автомашины. Выходившие из них люди в штатском и в форме офицеров вермахта поспешно исчезали в дверях. Собралось весьма знатное общество. Часть участников встречи знала друг друга, другие пытались по внешнему виду определить происхождение, занимаемое положение или чин остальных присутствующих, так как из соображений секретности от церемониала представления пришлось отказаться. Военные фирмы «Крупп», «Мессершмитт», «Бюссинг», «Рехлинг», «Рейнметалл АГ», «Фольксвагенверке» и другие отнюдь не были заинтересованы в том, чтобы имена их представителей стали известны в связи с этим весьма щекотливым совещанием, в котором принимали участие чиновники министерства вооружений и командования германских военно-морских сил.

Ровно в десять обитая кожей дверь конференцзала закрылась, и перед ней встали двое здоровейных парней, проверявших до этого удостоверени прибывших. Охранники явно неудобно чувствовали себя в цивильных костюмах, обтягивающих их мощные фигуры.

Протокол страсбургского совещания не велся.

Его участникам было вежливо, но в категорической форме заявлено, что они не должны делать никаких записей.

О чем же говорили высокопоставленные представители третьего рейха в августе 1944 года? Какие замыслы разрабатывались ими в условиях строгой секретности? Об этом стало известно только после окончания войны.

В ноябре 1945 года союзническая комиссия по расследованию военных преступлений объявила в Лондоне результаты проведенного ею расследовани относительно намеченных в «Мезон руж» секретных мероприятий. Речь шла о планах руководящих нацистских кругов, направленных на возрождение в будущем «великой Германии». Они предусматривали создание технических учреждений и исследовательских бюро, которые, будучи разбросанными после войны по всей Германии, должны работать в условиях полной конспирации. На них возлагалась обязанность тайно подготовить новое производство вооружения, объединить всех бывших нацистских чиновников и, наконец, создать коммерческую организацию за границей.

Докладчик на страсбургском совещании говорил:

— Германской промышленности следует себе уяснить, что о победе не может быть и речи. Поэтому уже сейчас необходимо начать подготовку к послевоенной экономической деятельности. Каждый промышленник должен установить контакты с иностранными фирмами и заключить с ними договоры.

Это надо делать в индивидуальном порядке, дабы не вызвать подозрений. Далее, нужно провести подготовку к получению значительных иностранных кредитов после окончания войны. Промышленники также должны быть готовы финансировать НСДАП, которая, по-видимому, окажется вынужденной действовать в подполье. НСДАП считает, что после поражения рейха некоторых ее видных лидеров могут осудить как военных преступников. Необходимо принять меры к тому, чтобы менее известные влиятельные члены партии смогли укрыться в различных немецких фирмах под видом экспертов по техническим вопросам.

Руководство национал-социалистской партии, указывалось далее в сообщении союзнической комиссии по расследованию военных преступлений, изъявило готовность передать промышленникам крупные суммы в иностранной валюте для создания после войны тайной организации за границей. Взамен промышленники обязались предоставить в распоряжение НСДАП свои финансовые запасы, находящиес за рубежом. Представитель имперского министерства вооружений и военной промышленности потребовал далее, «чтобы крупные германские предприятия немедленно создали технические или исследовательские бюро, которые внешне не поддерживали бы с ними никаких связей. Эти бюро получат чертежи и планы производства новых видов оружия, а также документы, которые ни в коем случае не должны попасть в руки противника.

Указанные бюро лучше всего разместить в крупных городах, где их можно хорошо замаскировать.

Но их можно создать и в небольших деревнях поблизости от гидроэлектростанций под предлогом изучения развития гидроэнергетики. О существовании этих бюро должно быть известно лишь очень ограниченному числу людей в каждой отрасли промышленности, а также руководителям НСДАП».

Вот и все, что узнала общественность о решениях страсбургского совещания. Они имели далеко идущие последствия.

То, что обсуждалось и было согласовано осенью предпоследнего военного года ведущими представителями германской крупной промышленности, вермахта, государства и гитлеровской партии относительно наследования нацистских тайных сокровищ валюты, золота и чертежей оружия, до сих пор остается недописанной главой фашистского прошлого. А взволновавшее в ноябре 1945 года общественность сообщение союзнической комиссии было вскоре забыто

280 ТОНН ЗОЛОТА

Начиная с 1938 года гитлеровский вермахт вторгс во многие европейские государства, оккупировал обширные территории Европы, а частично и Африки.

За колоннами танков и пехоты следовали части СС, алчные представители германских монополий и министерств с многочисленными свитами. Едва заканчивались военные операции, как начинался разбойничий набег этого второго эшелона, действовавшего в полном соответствии со словами рейхсфюрера СС Гиммлера: «Живут ли другие народы в достатке, или дохнут с голоду, это интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры. Остальное меня не интересует!»

Только за первые четыре года войны гитлеровцы изъяли в Чехословакии, Польше, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурге, Дании, Норвегии, Югославии и в других странах финансовые ценности на сумму около 80 миллиардов германских марок.

Немецкому народу война выгоды не принесла.

Ненасытный молох войны пожирал почти все, ч-ю награбили взрастившие его. А вскоре за победами Гитлера и его генералов последовало закономерное поражение.

Играя ва-банк, бесноватый фюрер вверг Гермакию в страшную катастрофу. Миллионы немецких солдат сложили головы на полях сражений. Немецкие женщины до изнурения работали в военной промышленности. Германские города были превращены в руины. Магазины опустели. Марка обесценилась. Продовольственные пайки, выдававшиеся по карточкам, не обеспечивали даже полуголодного существования.

В то же время те, кто сидел на шее немецкого народа и вверг его в опустошительную войну, сказочно обогатились. К началу 1945 года в их руках сосредоточились награбленные сокровища невиданных доселе в Германии размеров: многие тонны золота, драгоценностей, в том числе бриллиантов, произведения искусств общей стоимостью — если ее вообще можно установить около 10 миллиардов золотых марок. За исключением очень немногих посвященных лиц, часть которых участвовала в страсбургском совещании, до сих пор никто точно не знает ни размеров, ни местонахождения этих огромных богатств. Нет, например, сведений о десятках тонн золота из этого бандитского клада.

А ведь по нынешним ценам мирового рынка тысяча килограммов золота стоит минимум 4 миллиона западногерманских марок. Что касается вошедшей в поговорку скрупулезности немецкой бухгалтерии, то в данном случае она выглядела своеобразно: нацисты умышленно оставили после себя фальсифицированные бухгалтерские документы.

В свое время гитлеровцы издали законы, обязывающие германских граждан сдать государству все имевшееся у них золото, за исключением ювелирных изделий, служащих украшениями. В результате официальный золотой запас германского Рейхсбанка, по данным его президента, составил к началу 1939 года 500 миллионов имперских марок. В отчете же Рейхсбанка, опубликованном 28 февраля 1945 года, золотой и валютный запэс указывался в сумме 77 400 тысяч марок. Получалось, что за годы войны он значительно сократился.

В действительности дело обстояло иначе. После тщательных расследований удалось установить, что до октября 1946 года англо-американские власти обнаружили в Германии и в некоторых нейтральных государствах Европы 277 тонн золота, награбленного нацистами. Примерно 220 тонн этого драгоценного металла западные союзники присвоили. О 50 тоннах золота им сообщила Швейцария и об остальных 7 тоннах- Швеция. В переводе на золотые марки стоимость только этсй части нацистских сокровищ составляет не менее 772,8 миллиона марок, то есть в 10 раз превышает указанную Рейхсбанком сумму германского золотого запаса на конец войны.

Следовательно, Рейхсбанк, строго придерживаясь страсбургских решений, скрыл действительную стоимость бандитских сокровищ, чтобы, с одной стороны, ввести в заблуждение немецкий народ, а с другой — помочь гитлеровцам спрятать списанное со счетов или вообще не заприходованное золото.

Несомненно и то, что в руки властей США и Англии попало далеко не все золото, награбленное нацистами. Например, до сих пор не удалось обнаружить 60 ящиков золота общим весом минимум 3 тонны, вывезенных эсэсовцами из подвалов венгерского Национального банка на трех самолетах «Физелер Шторх» в конце февраля 1945 года, когда Будапешт находился в осаде.

Кроме золота нацисты в последние десять месяцев войны поспешно перевели за границу, обменяли и депонировали на секретные счета в банках большое количество валюты, девиз и драгоценностей: И в данном случае речь шла о миллиардных суммах. Кроме того, за пределы Германии были вывезены чертежи новых видов оружия, сконструированного немецкими учеными.

При этом нацистский «черный орден» сделал все, чтобы тщательно замести следы и скрыть имена причастных к этому лиц.

ПОДСУДИМЫЙ ФУНК ИЗВОРАЧИВАЕТСЯ

6 мая 1946 года. В Нюрнбергском дворце юстиции уже сто двадцать второй день заседает Международный военный трибунал, призванный осудить главных немецких военных преступников. Сегодня он приступает к допросу обвиняемого Вальтера Функа — бывшего имперского министра экономики и президента германского Рейхсбанка. Кто-кто, а Функ лучше всех осведомлен, откуда поступали награбленные нацистами ценности и куда они девались. Будет ли он говорить? Скажет ли он «правду, и только правду», как того категорически требует высокий суд?

Функ встает, надевает наушники. Допрос ведет представитель обвинения от США Додд. Вопрос сменяется вопросом. Обвиняемый отвечает нарочито медленно, запинается, зачастую лжет.

— Вы были связным между нацистской партией и крупными промышленниками? — спрашивает Додд.

— Это не отнимало у меня много времени, — отвечает Функ, уходя от прямого ответа…

Подсудимый ловчит. Его ответы предельно кратки. Он старается ввести трибунал в заблуждение относительно той роли, которую играл в гитлеровском рейхе. На самом деле Функ еще в двадцатые годы заведовал отделом в газете «Берлинер берзенцейтунг»

и довольно рано вступил в нацистскую партию, рассчитывая с ее помощью сделать карьеру. Вскоре он становится экономическим экспертом СА [1], а в 1931 году Гитлер назначает его своим личным уполномоченным по вопросам экономики. В последующие два года на Функа была возложена двойная задача:

он должен был вести переговоры с представителями крупных германских банков и монополий и добиться, чтобы они оказывали поддержку Гитлеру, и в то же время информировать фюрера о пожеланиях этих кругов. С начала непосредственной подготовки к нападению на соседние с Германией государства, то есть с 1937 года, Функ, занимавший до тех пор пост заместителя Геббельса, был назначен министром экономики. В 1939 году он стал также президентом Рейхсбанка и занимал эти два ключевых поста вплоть до окончательного поражения фашистской Германии.

Это отступление необходимо было сделать, чтобы показать положение нациста Функа в гитлеровском рейхе. А теперь вернемся опять во Дворец юстиции.

— Я предъявляю трибуналу документ 1031-ПС, датированный 28 мая 1941 года, то есть примерно через месяц после назначения Розенберга [2], - обращаясь к председательствующему, говорит Додд. — Это секретный протокол совещания у министра Функа. На этом совещании говорилось об изготовлении фальшивых денежных знаков для использования в России — на Украине и Кавказе.

— Вы припоминаете, подсудимый Функ?

— Нет, — трусливо озираясь, отвечает бывший министр.

— Значит, вы не припоминаете? Взгляните на этот документ, его номер 1031-ПС, США-844. Возможно, вы вспомните тот день, когда директор рейхсбанка Вильгельм высказал опасение по поводу распространения на оккупированных территориях фальшивой валюты. На совещании присутствовал и Розенберг. Вы нашли этот документ? Вы говорили о проблеме валюты на территориях, которые собирались оккупировать, и это было за месяц до нападения и спустя месяц после назначения Розенберга, не так ли?

Функ лихорадочно роется в лежащей перед ним стопке документов.

— Я не могу найти это место, — говорит он. — …Но, конечно, когда эти страны были бы завоеваны, пришлось бы заняться и такими вопросами…

Итак, Функ косвенно признает, что, планируя агрессию, нацисты одновременно подготавливали широкое производство фальшивых денег, чтобы использовать их в качестве дополнительного оружия против подвергшихся нападению стран и народов. Таким образом, Международный военный трибунал напал на след еще одного крупного преступления.

Однако обвинитель от США при допросе игнорирует факты, изобличающие подсудимого Вальтера Функа как одного из крупнейших в истории фальшивомонетчиков. Додд делает упор на то, чтобы доказать подсудимому, что тот точно знал о подготовке вероломного нападения на СССР.

— Я не был информирован о готовящемся нападении, — неуклюже пытается уверять Функ. — Я знал лишь о надвигающейся угрозе войны.

— Хорошо, будь по-вашему, — прерывает его Додд, — То, что вы говорили о намеченном пуске в обращение фальшивых рублей на Украине и Кавказе, это действительно имело место?

— Да, — вынужден признать Функ…

— Так впервые в истории на заседании Международного суда стал известен случай, когда президент государственного банка одной страны санкционировал массовый выпуск фальшивых банкнотов другой страны, растоптал международную конвенцию о защите валюты от подделки и стал фактически королем фальшивомонетчиков. И если до сих пор не хватало доказательства, что фашизм использовал в финансовой сфере чисто уголовные с точки зрения международного права методы, то теперь оно было налицо.

123-й день заседания Международного военного трибунала. Допрос продолжает представитель обвинения от США Додд:

— Вчера до перерыва мы говорили о золотых запасах Рейхсбанка, и я спросил вас, подсудимый Функ, когда вы начали сделки с СС? На это, как мне помнится, вы ответили, что с СС ничего общего не имели.

Затем вы все же признали, что руководство СС передавало вам различные вещи, ранее принадлежавшие заключенным концентрационных лагерей. Правильно ли я понял ваши показания?

— Нет, — резко отвечает Функ. — Я сказал, что Пуль однажды, точно год я припомнить не могу, сообщил мне, что от СС получен вклад, и с некоторой иронией добавил, что лучше всего не уточнять, каково его содержание. Да, собственно, этого и нельз было сделать. Ведь рейхсбанк не имел права проверять, из чего состоит вклад. Лишь позже, при другом докладе Пуля, до моего сознания дошло, что термин «вклад» был им выбран неверно. Речь шла о сдаче золота. Я полагал, что ото были золотые монеты, небольшие слитки или аналогичные предметы, сданные заключенными концентрационных лагерей, подобно тому как их должен был сдавать любой человек в Германии. Теперь я вспомнил то, на что не мог ответить во время предварительного допроса. Тогда мен спросили, добивался ли я согласия рейхсфюрера СС на то, чтобы золото, сданное в рейхсбанк, можно было использовать в его операциях. Я ответил, что не могу припомнить. Однако, если Пуль утверждает это под присягой, я не хочу и не могу оспаривать Ведь само собой разумеется, если золото сдается в рейхсбанк, то он может его использовать. По всем этим делам говорил с Пулем не больше чем два-три раза. Мне не известно, из чего состояли эти вклады, что с ними стало и как они использовались. Пуль не информировал меня об этом.

Заметно, что Додду надоело слушать, как изворачивается Функ.

— Хорошо, — говорит американский обвинитель, — посмотрим дальше. Разве обычно рейхсбанк принимал в качестве вкладов драгоценности, оправы дл очков, часы, портсигары, жемчужные ожерелья, бриллианты, золотые зубы и тому подобное?

— Нет, — тихо отвечает Функ. — Мне кажется, банк не должен был делать этого, ибо такие вещи надо было сдавать в другое место. Насколько я информирован, их следовало направлять в имперское ведомство по благородным металлам, а не в Рейхсбанк. Если уж так случилось, то рейхсбанк занимался незаконной деятельностью.

Додд продолжает задавать вопросы:

— И вы утверждаете, что ничего не знали об этом?

— Нет, — говорит Функ.

— Вы часто посещали кладовые Рейхсбанка и водили туда посетителей, не правда ли? Я повторяю вопрос: вы сами часто бывали в кладовых?

— Да, там, где хранились золотые слитки.

— Каков был их вес?

— Это были обычные слитки золота, которые приняты в обращении между эмиссионными банками. Насколько мне известно, они имеют различный вес. Но это были, я полагаю, слитки 20-килограммовые. Впрочем, можно вычислить. Если…

Додд прерывает Функа:

— Не приходилось ли вам видеть во время посещения кладовых такие предметы, как портсигары, часы и другие ювелирные изделия, которые я уже называл?

Функ заметно повышает тон:

— Никогда, никогда! Я был в золотохранилищах всего четыре-пять раз, и всегда лишь для того, чтобы показать посетителям это весьма интересное зрелище.

Додд поднимает указательный палец.

— Вы хотите убедить трибунал, что, будучи президентом Рейхсбанка, не проводили ревизий кладовых и никогда не проверяли, что в них находится?

Ведь любой ответственный банкир делает это регулярно, не так ли? Что вы можете сказать по этому поводу?

— Нет. Дела Рейхсбанка вел не президент, а директорат. Я не занимался отдельными операциями с золотом. Если поступало большое количество этого металла, то об этом сообщали в директорат. Он руководил всем, и об отдельных операциях были информированы только ответственный директор, высший чиновник или референт директората.

— Хорошо, позднее мы еще вернемся к этому.

Сейчас, поскольку вы не можете припомнить описанные мною ценности, я попрошу показать вам фильм о некоторых предметах, обнаруженных в банковских кладовых.

Я прошу вас, г-н председатель, — говорит Додд, поворачиваясь к судейскому столу, — разрешить подсудимому пересесть в зал, чтобы он мог лучше видеть фильм, который, возможно, освежит его память.

Два дюжих парня в форме американской военной полиции подводят Функа к месту рядом с его защитником Заутером. Зал погружается в темноту. На экране появляются массивные двери кладовых. Объектив киноаппарата перебегает на сейфы, отделенные Друг от друга стальными решетками. Банковские чиновники открывают замки. Лучи карманных фонарей падают на содержимое сейфов. В них золото, бриллианты, рубины, смарагды, серебро, платина.

Все это лежит кучей, словно брошено застигнутыми врасплох грабителями.

Американский военный чиновник запускает руку в сейф и потом подносит ее к объективу Драгоценное жемчужное ожерелье, четыре золотые десятифранковые монеты выпуска 1862 года, рубинова брошь и два золотых коренных зуба. Кинообъектив выхватывает детали из сверкающей кучи драгоценностей. Исчезают последние сомнения. То, что находилось в кладовых Рейхсбанка, было награблено эсэсовскими мародерами.

В зале вспыхивает свет. Председатель суда первым нарушает молчание:

— Г-н Додд, я полагаю, что вы дадите суду пояснения относительно этого фильма.

— Несомненно, — говорит Додд. — Пока я могу сообщить, что фильм был заснят во Франкфурте-наМайне, когда союзные вооруженные силы заняли этот город и проникли в кладовые Рейхсбанка.

Додд вновь обращается к Функу:

— Просмотрев этот фильм, вы теперь, очевидно, вспоминаете, что действительно имели в своем распоряжении такие ценности в течение трех с лишним лет?

— Ничего подобного я не видел, — причитает Функ. — По-видимому, большая часть вещей, показанных в фильме, взята из шкатулок тысяч вкладчиков. Они приносили в рейхсбанк опечатанные шкатулки, в которых находились и такие ценности, как иностранная валюта, девизы, золотые монеты и т. д.

Все это они должны были сдать государству. У нас, насколько я помню, находились тысячи таких запечатанных шкатулок, о содержимом которых Рейхсбанк не знал. Таким образом, я никогда не видел ни одного предмета из тех, которые были показаны в фильме, и не имею никакого представления о том, откуда взялись эти вещи, кому они принадлежали и для чего использовались.

— Ваш ответ весьма интересен, — говорит Додд. — Но я спрашивал вас вчера и вновь спрашиваю сейчас: слышали ли вы когда-нибудь, чтобы кто-либо помещал на хранение в банк свои золотые зубы?

Функ опускает голову.

— Вы видели в фильме золотые мосты, коронки и другие изделия, используемые стоматологами дл протезирования. Ведь никто и никогда не хранил подобных вещей в банке. Вы с этим согласны?

Функ снова пытается уверить суд, будто это какое-то недоразумение и что он не знает, как все это попало в рейхсбанк.

Тогда Додд зачитывает показания Эмиля Пуля, данные под присягой 3 мая 1946 года в Баден-Бадене.

Пуль писал, что начиная с августа 1942 года в рейхсбанк поступали на хранение драгоценности, часы, оправы для очков, золотые зубы, коронки и большое количество других предметов. «В основном, — говорится в его показаниях, — все это было изъято эсэсовцами у евреев и лиц других национальностей — жертв концентрационных лагерей. Руководство СС хотело превратить эти ценности в звонкую монету и пользовалось для этого содействием Рейхсбанка с ведома и согласия Функа».

Функ опять приперт к стенке, но сдаваться не хочет.

— Я заявляю, что показания Пуля ложны! — восклицает он, дрожа от злобы. — Я могу лишь повторить то, что уже говорил. Пуль сообщил мне однажды о получении золотого вклада от СС, и позже, как теперь вспоминаю, я говорил с рейхсфюрером СС о том, могут ли эти вклады использоваться Рейхсбанком.

Рейхсфюрер ответил утвердительно.

— А что вы скажете по поводу показаний Пул о том, что банк в течение всех этих лет получал специальное вознаграждение за хранение указанных ценностей и что в общей сложности в рейхсбанк было передано 77 партий грузов с драгоценностями, которые вы видели сегодня на экране? Вы подтверждаете это?

— Возможно, это и так, но я не был информирован, я ничего не знаю об этих вещах, — снова изворачивается Функ.

Додд обращается к очередному документу:

— Вот письмо от 15 сентября 1942 года, адресованное, очевидно, дирекции берлинского городского ломбарда. Я не собираюсь зачитывать его полностью, хотя это и очень интересный документ. В нем, между прочим, говорится: «Мы передаем вам следующие драгоценности и просим использовать их по возможности наилучшим образом». Далее идет перечень этих драгоценностей: «247 колец из платины и серебра, 154 золотых часов, 1601 золотая серьга, 13 брошей с бриллиантами». Кое-что я пропускаю и читаю дальше: «324 серебряных наручных часов, 12 серебряных подсвечников, серебряные ложки, вилки, ножи, различные украшения и корпуса от часов, 187 жемчужин, 4 бриллианта». За названием учреждения «Центральная касса германского Рейхсбанка» следует подпись, но она неразборчива. Может быть, вы взглянете на письмо и скажете нам, кто его подписал?

Функ продолжает упорствовать:

— Не знаю, кто его подписал… Я не имею понятия об этих операциях.

Додд предъявляет новый документ, датированный 19 сентября 1942 года. В нем говорится о передаче в рейхсбанк на счет имперского министра финансов банкнотов, золота, серебра и драгоценностей общей стоимостью 1184345059 германских марок. Далее зачитываются показания свидетелей, сообщивших, что все это было отобрано у людей, умерщвленных впоследствии в концентрационных лагерях.

Функ делает удивленное лицо.

— Я не знал, что часы, портсигары, кольца и другие вещи поступали в рейхсбанк из концентрационных лагерей. Это для меня новость.

— Скажите, — спрашивает Додд, — что вам сказал Гиммлер и что ответили ему вы, когда обсуждалс вопрос о золоте, принадлежавшем жертвам концентрационных лагерей? Где и когда состоялась эта беседа?

— Это было приблизительно в 1943 или в 1944 году, точно не помню, равно как и забыл, где происходила встреча. Я спросил Гиммлера: «Ведь в рейхебанке имеется специальный золотой вклад, принадлежащий вам, СС. Члены директората интересуются, может ли рейхсбанк пустить эти средства в оборот».

Гиммлер ответил: «Да». Уверяю, что тогда не было сказано ни одного слова о драгоценностях и тем более о золотых зубах.

Додд в упор смотрит на Функа.

— Вы помните показания Гесса? [3] Он давал их совсем недавно в этом зале. Гесс заявил, что уничтожил в концлагере Освенцим от двух с половиной до трех миллионов евреев и лиц других национальностей. Прежде чем задать вам следующий вопрос, хотел бы напомнить его показания. Это должно поиочь вам. Вспомните, Гесс говорил, что в июне 1941 года его вызвал к себе Гиммлер и сообщил о планах окончательного решения еврейского вопроса.

Ему было поручено проводить этот план в жизнь.

Гесс направился в Польшу, осмотрел сооружения одного из лагерей и пришел к выводу, что их недостаточно для уничтожения столь большого количества людей. Он предложил тогда построить газовые камеры, в которые можно было бы загонять сразу по две тысячи узников. Поэтому программу уничтожения начали осуществлять только с осени 1941 года.

Теперь вы вспоминаете, что писал ваш коллега и верный друг Пуль: вклады от СС начали поступать в 1942 году?

Функ впадает чуть ли не в истерику.

— Я не знаю, когда это было, мне это неизвестно, я к этому не причастен, для меня новость, что Рейхсбанк занимался такими делами в столь больших размерах.

— Эти вклады обагрены кровью, не так ли, обвиняемый Функ? И вы знали об этом с 1942 года!

— Я вас не понял, — снова пытается увильнуть от прямого ответа Функ Каждому из сидящих на трибуне для прессы становится совершенно ясно, что бывший президент Рейхсбанка знает больше, чем говорит.

Во второй половине дня слово берет помощник главного обвинителя от СССР Рагинский- Подсудимый Функ, я полагаю, что вам знакома структура вашего министерства. Вы знаете также, что пятое главное управление министерства возглавлялось статс-секретарем фон Ягвицем. Это управление ведало решением особых экономических задач в различных странах, а его пятый отдел занимался военно-экономическими вопросами внешней торговли.

Так?

Функ съеживается.

— Да, — тихо произносит он.

— Это же управление, — продолжает Рагинский, — занималось особыми иностранными платежами, а также конфискованными вкладами?

Бывший министр экономики делает вид, будто не понимает вопроса. Тогда Рагинский передает ему документ, в котором изложена структура министерства.

— Возьмите отдел девизов, — говорит обвинитель. — Видите, что там говорится о конфискованных вкладах? Имели ли вы отношение к взаимодействию вашего министерства с внешнеполитическим отделом НСДАП? Был у вас в министерстве специальный отдел, который этим занимался?

— Это следует объяснить тем, — отвечает Функ, — что статс-секретарь фон Ягвиц, будучи руководителем главного управления, одновременно работал в Заграничной организации партии [4] и для себя лично создал в министерстве специальный орган, чтобы обрабатывать экономические вопросы, которые поступали в министерство через Заграничную организацию.

Перекрестный допрос вступает в решающую стадию. Функ явно нервничает. Едва успевает вытирать пот, градом катящийся со лба. Ведь он назвал им статс-секретаря Эберхарда фон Ягвица, того самого Ягвица, который в августе 1944 года представлял его на секретном совещании в Страсбурге.

Знает ли обвинение о фактических функциях майора в отставке фон Ягвица? Известно ли ему, что фон Ягвиц работал в штабе Гитлера советником по экономическим вопросам, а с 1937 года был в ведомстве Геринга руководителем так называемой коммерческой группы, занимавшейся внешнеторговыми сделками? Догадываются ли обвинители о тесных деловых связях Ягвица с гиммлеровской службой безопасности? Эти вопросы не дают Функу покоя.

Наконец допрос окончен. В ходе его полностью доказано, что нацисты подделывали денежные знаки других стран, проводили в широких масштабах ограбление заключенных концентрационных лагерей, которых затем умерщвляли. Захваченные ценности руководство СС направляло в рейхсбанк. Золото переплавлялось в слитки и в балансовых отчетах не фигурировало. Затем фон Ягвиц, являвшийся посредником между нацистским казначейством и фашистскими «пятыми колоннами» за границей, заботился о том, чтобы сокровища эсэсовцев были своевременно вывезены в надежные места. Так выполнялись решения страсбургского совещания. Поэтому, когда англоамериканские войска вошли во Франкфурт-на-Майне, они обнаружили в подвалах банка лишь жалкие остатки награбленных сокровищ.

Функ лично и возглавлявшееся им министерство экономики всемерно способствовали сокрытию награбленных нацистами сокровищ. А то, что оставалось на территории Германии накануне краха рейха, Функ намеревался поделить с доверенным Гитлера оберштурмбанфюрером СС Отто Скорцени [5]. С этой целью Функ в конце апреля 1945 года направил к окопавшемуся в альпийском местечке Рауштадт Скорцени двух своих чиновников. Однако союзные войска опередили их.

Процесс главных военных преступников в Нюрнберге показал, что Функ был знаком с планом бегства нацистов и знал, где запрятаны сокровища эсэсовцев.

Функа приговорили к пожизненному заключению.

В 1957 году он был выпущен из западногерманской тюрьмы Шпандау по состоянию здоровья и поселилс в своем поместье близ Бад-Тельца, услужливо возвращенном ему западногерманскими властями. Умер он в мае 1960 года, унеся в могилу тайну миллионов нацистского «черного ордена».

О том, как создавались эти миллионы, повествует следующая глава.