Тайны Петербурга

Глава 4. Павел I — царственный масон

Гатчина — небольшой городок к югу от Санкт-Петербурга — в Екатерининскую эпоху являл собой пример глухого российского захолустья. Оттуда в столицу вела всего одна дорога. О Гатчине стали говорить в Питере только тогда, когда матушка-государыня «всемилостивейше повелеть соизволила» определить туда на жительство своего единственного законного сына, наследника престола Павла Петровича. По сути, это была ссылка. Екатерина II боялась заговоров всю жизнь. Она прекрасно понимала, что подросшего Павла заговорщики могут с легкостью сделать своим орудием.

Отношения Павла с матерью всегда были очень сложными. Екатерина его недолюбливала, а все ее фавориты его презирали. В ответ он ненавидел их и боялся. Пропахшие водкой и табаком здоровяки, грубые мужланы над ним смеялись, подтрунивали, иной раз по-солдафонски. Мать же всегда им это прощала. Он рос в атмосфере насмешек, злобы, издевок и пренебрежения. Ему постоянно давали понять, что его ни в грош не ставят: его никогда не посвящали в государственные дела, с ним никогда ни о чем не советовались, мать даже забрала у него старшего сына Александра, которого воспитывала как будущего своего наследника. Павла преследовали слухи о его незаконном рождении, что он бастард, что он не сын Петра III. Его это очень ранило. Его самолюбие, болезненное с детства, со временем приобрело патологический характер.

Вместе с тем надо отдать должное Екатерине: она дала сыну блестящее по тем временам образование. Ему в наставники были определены самые просвещенные деятели той эпохи: граф Никита Панин и князь Алексей Куракин. Оба убежденные масоны, они пытались привить цесаревичу высокие идеалы «вольных каменщиков». Павел хорошо знал современную и древнюю литературу, говорил на английском, французском, немецком языках, обладал тонким вкусом, хорошо разбирался в живописи, литературе и музыке.

И все же, как писал о нем современник, «в темном пламени страстей его души сгорели все прекрасные задатки». Павел вырос натурой противоречивой. В нем сочетались взаимоисключающие черты, качества и идеи. Он был по-детски доверчив и болезненно подозрителен, был ярым русофилом и одновременно убежденным западником, разрабатывал великие прожекты и стремился вникнуть в самые мелкие детали. Павла отличала необыкновенная тяга к пышным титулам и театрализованным действам, любовь к замысловатым ритуалам. В мечтах он видел себя рыцарем без страха и упрека вроде короля Артура.

Самым ярким впечатлением в его жизни было путешествие по Европе, в которое он отправился в октябре 1781 года под именем графа Северного с высочайшего соизволения матушки-императрицы. Сам он сравнивал свое турне с Великим Посольством Петра I. Но если его прадеда интересовали на Западе в основном верфи, мастерские, фабрики, научные лаборатории, то Павла привлекали в Европе средневековые рыцарские замки и пышные приемы. Его принимали в лучших европейских домах, понимая, что он — будущий наследник русского престола. И Павел оставил вполне благоприятное впечатление.

Одна из самых знаменательных встреч произошла во Франции: Павел, его жена, немецкая принцесса София-Доротея Вюртембергская (в православии Мария Федоровна), и теща были представлены властителю дум тогдашней Европы, кумиру московских и питерских масонов самому Луи Клоду де Сен-Мартену. Затворник Сен-Мартен согласился на эту встречу только благодаря привезенным Павлом рекомендательным письмам от верхушки российского масонства. К тому времени цесаревич уже состоял в рядах вольных каменщиков. В ложу «Трех глобусов» Павел Петрович вступил в 1781 году в Пруссии, став таким образом первым в России членом царской фамилии, принадлежащим к братству. Павел никогда от масонства не отрекался, всегда декларативно дорожил его идеалами. После коронации он даже некоторое время демонстративно обращался к российским масонам «брат». Но на практике масонская идея свободы, равенства и братства была ему абсолютно чужда.

Все противоречивые черты Павла усугубились, когда в ноябре 1796 года он взошел на вожделенный прародительский престол. Его девизом стали слова: «Материнское правление забыть, потемкинский дух отовсюду вышибить». Практически это выразилось в том, что он стремился делать все противоположное тому, что внедряла Екатерина. При этом он не задумывался: хорошо это или дурно, полезно для государства или вредно.

Масоны возлагали на Павла большие надежды, в одной из песен, посвященных ему, говорилось: «Украшенный венцом, ты будешь нам отцом». Масонские поэты Голенищев-Кутузов, Невзоров и другие посвящали ему оды, где сравнивали нового царя с библейским Соломоном. Большинству надежд сбыться было не суждено. Правда, Павел выпустил из Шлиссельбурга невинно осужденного Николая Новикова, вернул из сибирской ссылки Радищева, разрешил вернуться в столицы опальным Лопухину, Куракину и ряду других масонов. С другой стороны, наложенный Екатериной запрет на деятельность ордена снят не был. Братья продолжили состояние добровольного молчания — силанума.

Радищев, которому нравился Павел как освободитель, сказал о времени его правления великолепную фразу: «Столетье безумно и мудро». Но мудрости там было куда меньше, чем безумия. Когда Павел унаследовал престол после смерти матери, был взрыв ликования во всех сословиях. Все полагали, что вместо одряхлевшего, сгнившего самовластия Екатерины наступит время реформ и прогресса. Общее настроение той эпохи емко выражено в пушкинских словах: «Последние годы ее [Екатерины] царствования были отвратительны… Все негодовали, но пришел Павел, и негодование увеличилось». У нового царя были общественная поддержка и кредит доверия, однако он умудрился полностью растранжирить их в самое короткое время. Граф Воронцов писал: «У него не было системы ни в мыслях, ни в чувствах, ни в действиях». Павловская политика отличалась крайней непоследовательностью. Так, например, он присоединился к коалиции Англии и Австрии против наполеоновской Франции. Он вернул нелюбимого им Суворова из деревенской ссылки и послал его в европейский поход освобождать север Италии от Бонапарта. Адмирал Ушаков тогда же был послан в Средиземное море воевать с французским флотом. Поход закончился блестящими победами на море и на суше. Ушаков взял остров Корфу, освободил Неаполь; Суворов совершил знаменитый переход через Альпы. Однако вместо того, чтобы воспользоваться плодами этих побед и укрепить положение России в Европе, Павел внезапно отзывает войска, разрывает договор с союзниками и принимает сторону Наполеона. Его ненависть к Франции вдруг сменилась пламенной любовью. Наполеона он теперь именует не «якобинцем» и «узурпатором», а своим братом. Что же заставило его так быстро поменяться?

Наполеон, столкнувшись с очень сильной русской армией на суше и с флотом на море, понял, что с Россией лучше не связываться, пока он не окреп. И тогда он вместе со своим министром иностранных дел, хитроумнейшим дипломатом Шарлем Морисом Талейраном придумали, как можно обратить себе на пользу импульсивную натуру Павла. Павел был очень падок на жесты, особенно на те, которые ассоциировались у него с рыцарством. В плену у французов находились русские войска из корпуса Римского-Корсакова, разбитого в Швейцарии наполеоновским генералом Массенол. Одних только офицеров там было шесть тысяч человек. Наполеон принял решение с честью вернуть их на родину. Он приказал пошить им новые мундиры за счет государства, вернуть им оружие и выдать деньги на дорожные расходы. Расчет оказался верным. Павел был настолько тронут, что даже прослезился. Когда же французский посланник в Петербурге вручил Павлу презент от Первого консула — золотую табакерку со своим портретом, император сказал, что для него это самый дорогой подарок. Наполеон в одночасье был провозглашен его другом и союзником, и царь стал вместе с ним планировать войну против Англии.

С политической и экономической точек зрения для России это было крайне невыгодно. Англия была главным покупателем российских товаров — леса, пеньки, продуктов сельского хозяйства. Присоединение к континентальной блокаде нанесло России очень значительный ущерб. Помещики, промышленники, торговцы несли огромные убытки и роптали. Военные не понимали, почему у них украли победу. Суворов с присущей ему прямотой и резкостью высказал все императору. Он сказал, что «…не постигает, отчего хищного зверя, который свирепость свою рано или поздно на нас направит, не изловить было в логове его…» (Великий полководец, как всегда, оказался прав.) Павел был взбешен, Суворов был объявлен опальным, только его громадная популярность спасла его от Сибири. Отношения между ними, и прежде холодные, стали прямо враждебными. Павел продолжал свою безрассудную политику. Он снарядил экспедицию для завоевания Индии. Казаки и солдаты должны были идти через Туркестан. Там они чуть не погибли, но, к счастью для них, Павел умер, и войска успели вернуть. Так российский император торопился вместе Бонапартом задушить Англию, с которой еще год назад состоял в теснейших отношениях и вместе с ней воевал с Наполеоном.

Такой же безрассудной кажется затея Павла с приглашением в Россию рыцарей Мальтийского ордена.

Мальтийский орден является представителем древнейшего, достойнейшего и славнейшего европейского рыцарства. Мальтийских рыцарей называли госпитальерами, так как они покровительствовали паломникам и давали им приют. Называли их также иоаннитами, потому что их небесным патроном считался святой Иоанн Иерусалимский. Отметим сразу: Мальтийский орден никогда никакого отношения к масонам не имел, а мальтийский крест никогда не являлся масонской эмблемой.

В раннем Средневековье, в эпоху крестовых походов, госпитальеры были соперниками тамплиеров, из которых потом и произошло масонство. Но в более поздние времена между госпитальерами и тамплиерами вражды не было. Резиденции иоаннитов в разное время находились в разных местах. В эпоху крестовых походов орден квартировал в Иерусалиме, потом он переместился на остров Родос, потом на остров Корфу. В XVIII веке их резиденция была на Мальте. В феодальной Европе рыцари были окружены уважением, но, как писал современник, «случай их был на ущербе», то есть звезда их закатывалась. После Французской революции судьба ордена стала совсем печальной, поскольку республиканская власть национализировала имущество Церкви, к каковому она отнесла все приораты и командорства госпитальеров. Орден остался практически без источника доходов. А потом на Мальту приплыл из Тулона флот Наполеона и взял остров без единого выстрела. Рыцарям было приказано в течение 72 часов покинуть остров. Они благоразумно уклонились от боя и отбыли в вечно нейтральную Швейцарию.

Там их и нашел посланник императора Павла итальянский кавалер на русской службе Юлий Помпеевич Литта. Граф Джулио Ренато Литта вступил в орден в Неаполе, там же он безумно влюбился в жену российского посланника графиню Е.В. Скавронскую. Прекрасная дама довольно скоро после романтического знакомства стала вдовой, что открыло влюбленным путь к счастью. Некоторые говорили, что уж слишком скоро, но чего не бывает при пылком романе да еще в таком городе, как Неаполь… Как члену Мальтийского ордена Литте нельзя было жениться. Павел лично просил Папу Пия VI снять с Литты обет безбрачия. Разрешение было получено, пара уехала в Петербург, Литта принял православие, поступил на службу и стал своего рода послом российского двора по особым поручениям. (Кстати, с супругой они прожили душа в душу много лет. Литта дослужился до звания обер-камергера и дожил до 1839 года.) Именно Юлию Помпеевичу доверил Павел деликатное поручение: уговорить мальтийских рыцарей приехать в Россию и вручить царю корону Великого магистра ордена. Правда, один Великий магистр уже был. Он призывал рыцарей не нарушать традиций и устава ордена, взывал к их чести и достоинству, но ему объяснили, что у него ничего нет, кроме титула, а русский царь обещает приличное содержание… Славные иоанниты настойчиво попросили прежнего магистра не докучать им своими претензиями, единодушно высказались за принятие предложения Павла и стали собираться в дорогу. Литта много рассказывал им об увлечении императора рыцарством, и они сочинили для Павла специальный ритуал посвящения.

…29 ноября 1798 года Петербург был поражен невиданным зрелищем. В город вступила процессия мальтийских рыцарей, одетых в лиловые бархатные плащи, черные мантии и шляпы со страусовыми перьями. От «замка мальтийских рыцарей» до Зимнего дворца выстроились шпалерами гвардейские полки. От Садовой улицы к императорской резиденции двигался пышный кортеж из придворных карет. Его конвоировали кавалергарды. Повестки от императорского двора были разосланы всем высшим военным и гражданским чинам. Их разноцветные мундиры, золотое и серебряное шитье образовали яркую и красочную картину в Тронном зале Зимнего дворца, где на тронах восседали император Павел I и императрица Мария Федоровна. Рядом с тронами находился стол, на котором лежали корона, скипетр и держава. На ступенях, ведущих к тронам, стояли члены Сената и Синода.

Рыцарей пригласили в Тронный зал. Вслед за графом Литтой один из рыцарей нес пурпурную бархатную подушку с золотой короной, а второй — подушку с мечом и золотой рукоятью — «Pugio fidei», «Кинжалом веры». Сделав глубокий поклон, граф Литта произнес по французски речь и в заключение обратился к императору с просьбой принять на себя звание Великого магистра ордена. От имени императора канцлер граф Александр Безбородко объявил о согласии на просьбу рыцарей. Император Павел I встал, и князь Александр Куракин и граф Иван Кутайсов накинули на его плечи черную бархатную мантию, подбитую горностаем. Граф Литта взял подушку с короной, поднялся к трону и, преклонив колено, поднес ее императору. Павел надел корону Великого магистра. Затем граф Литта поднес ему меч, которым тот крестообразно осенил себя. Это был знак принятия присяги в соблюдении орденского устава. В этот момент все мальтийские рыцари обнажили свои мечи и подняли их вверх. Граф Головин писал: «Все это невольно производило впечатление маскарада». Окружающие прятали ухмылки, наблюдая, как серьезно император исполняет средневековые рыцарские ритуалы. Через несколько дней, однако, вышел царский указ, объявлявший, что белый мальтийский крест становится высшей наградой России, что он входит в рисунок государственного герба, а российскому дворянству разрешается принадлежать к Мальтийскому ордену. Представители знати наперегонки бросились записывать в орден своих отпрысков…

Оправившись от шока, российская элита принялась обдумывать ситуацию.

Итак, православный женатый русский царь стал главой католического монашеского безбрачного ордена, куда по определению не допускаются светские владыки. Такого не может быть никогда! Но именно это и случилось в действительности…

Фантасмагория павловского царствования продолжалась. Но фарс постепенно превращался в трагедию. В самом деле, что же предполагалось дальше? Предоставление в России католичеству одинаковых прав с православием? Открытие страны для католических миссионеров? Этого боялись представители русской церкви. Подчинение римских пап русскому императору? Этого боялись в Ватикане, особенно после заключения мира между Россией и Францией. Наполеон был известен своим непочтительным отношением к католическому духовенству и вполне мог преподнести своему новому союзнику подарок в виде Святого престола… «Рыцарские забавы» императора затрагивали интересы миллионов людей. Павел увеличивал число своих врагов. Кольцо ненависти вокруг него сжималось.

В самом начале своего «романа» с Мальтийским орденом Павел решает построить для рыцарей дворец. Местом была выбрана милая сердцу Павла Гатчина. Он любил этот городок. Здесь он построил свой маленький мирок, живущий по своим законам. Его так и называли «Гатчинский двор». Тут он был полновластным хозяином и распорядителем, командовал несколькими выделенными ему батальонами, устраивал бесконечные смотры и парады, придумывал новую форму для солдат, обсуждал с верным Аракчеевым проекты переустройства армии, читал книги и мечтал, мечтал, мечтал… Дворец назвали Приоратским, в нем должен был располагаться Капитул Великого Приората ордена в России. (В католической церкви приоратом или приорством называли монастырь с прилегающим к нему земельным владением, а капитулом — собрание братьев в духовно-рыцарских орденах.) Очертаниями дворец напоминает рыцарский замок. Это единственный в России землебитный дворец. Почему для его строительства была использована именно земля как основной строительный материал? Дело тут не в нехватке денежных средств, не в пожарной безопасности и вообще не в экономических соображениях. Главная причина — теологическая. Это было подражание библейским образцам. В библейской книге Исход, глава 20, стихи 24, 25, Господь говорит Моисею и всему народу Израилеву: «Сделайте Мне жертвенник из земли… Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных…» Павлу в Приоратском дворце чудился, может быть, Ковчег Завета или Храм Соломона, которые он хотел восстановить. Павел видел в сооружении дворца (именно в своей любимой Гатчине!) начало осуществления одного из самых утопических своих мечтаний — создания некоего синтеза православия и католичества. Он был бы тогда верховным религиозным и светским правителем вроде гроссмейстеров военно-монашеских орденов. Рыцари были бы верными слугами Божьими и царскими, верно хранящими чистоту веры и готовыми выступить с оружием в руках на ее защиту. Приоратский дворец мыслился как Храм, возвращающий веру к ее библейским истокам и одновременно как скромное жилище рыцарей-аскетов, чья жизнь должна служить образцом праведности и благочестия.

Зримым воплощением мечтаний Павла служит гравюра А.Я. Колпашникова «Аллегория на учреждение Великого Приорства ордена Святого Иоанна Иерусалимского в России». Она экспонируется в Приоратском дворце в Гатчине. Гравюра исполнена в характерной для XVIII столетия живописной манере, причем каждая деталь изображения есть некий символ. Присмотримся к гравюре попристальнее. На переднем плане — двуглавый орел, несущий в клюве царский вензель Павла. В одной лапе орел держит пучок молний, которыми поражает врагов. В другой он сжимает знамя, оливковую ветвь и так называемый «Моисеев крест» со змеем. Это означает, что Павел и с ним вся Российская империя одним несут беспощадную войну (молнии), а другим — мир (оливковая ветвь), мудрость, Божественное откровение (Моисеев крест) и победу (знамя). Кому же грозит державный орел? Группе людей, изображенных рядом с разрушенным алтарем. Лица их искажены злобой, страхом и отчаянием, они понимают, что пришел их последний час. Это — образы пороков: гнева, лени, похоти, невежества. Рядом с ними — повергнутые во прах символы католической и православной религии. Тут сломанные кресты, митра (головной убор католического епископа), предметы священнического облачения. На разрушенном алтаре стоит обломок напрестольного креста. Тут все ясно без пояснений: по мнению автора гравюры, две ветви христианства равным образом пришли в упадок. На земле лежит цепь (рабство) и валяется открытая бочка (пьянство). Это то, что несут людям пороки и несостоятельные религии.

На заднем плане сквозь тучи сияют солнечные лучи (правда торжествует над заблуждением, истина над предрассудками). Еще дальше — группа людей собралась вокруг некоего проповедника, от которого исходит сияние. Это «община верных», слушающая глашатая истинной веры.

Смысл гравюры вполне понятен: новая вера (ее несет орден) и ее верховный глава (Павел) сокрушат заблуждения православия и католичества, победят пороки и откроют человечеству путь к подлинной правде.

Архитектор Львов, единомышленник и любимец императора, отлично справился с заданием возвести дворец из земли. 4 декабря 1797 года строительство было начато, в сентябре 1798 года завершено. Дворец предназначался для мальтийских рыцарей, но они, разумеется, там не жили. Уединенной жизни в захолустной Гатчине они предпочли светскую суету Петербурга. Как и многие другие прожекты Павла этот тоже не увенчался успехом. Творение архитектора Львова, правда, оказалось на редкость долговечным сооружением. Судьба была к нему милостива, его не разрушили ни потрясения, ни революции, ни войны. Дворец стоит до сих пор и гостеприимно открывает двери посетителям. А вот Великое Приорство просуществовало менее трех лет. После смерти Павла его сын Александр сложил с себя полномочия Великого Магистра, оставив за собой лишь ни к чему не обязывающее звание Протектора ордена. Мальтийский крест был убран с герба, а члены ордена постепенно покинули Россию. Игры с Мальтийским орденом завершились.

История заговора и убийства Павла до сих пор волнует историков и писателей. Нас, конечно, интересует вопрос: участвовали ли в покушении на Павла масоны? Безусловно — да, ибо к масонам принадлежал тогда цвет российской аристократии, а заговор был именно дворянским. В рядах ордена состояли вдохновители заговора Семен Воронцов, Леонтий Бенигсен, Петр Пален. Однако это отнюдь не означает, что это был «масонский заговор». Многие влиятельные братья не одобряли намерения поднять руку на царя, несмотря на все его безумства. Их останавливала не только мысль о том, что цареубийство — величайшее преступление и путь к «бесчинствам французским», то есть к ужасам революции, но и не менее важное убеждение, что брат ни в коем случае не должен причинять вреда другому брату.

Канцлер Безбородко и генералиссимус Суворов, люди чрезвычайно уважаемые в масонских кругах Петербурга, не давали добро на такой шаг. Они, безусловно, знали о заговоре. Безбородко все знал «по должности», но его резоны можно понять. Андрей Александрович был единственным крупным екатерининским вельможей, который сохранил и даже упрочил свое положение при Павле.

Суворов был в курсе событий из домашних разговоров. Николай Зубов, который в ночь на 13 марта 1801 года нанес Павлу роковой удар табакеркой, был зятем Суворова. Николай Зубов был не лучшим представителем славного рода. Великан и силач, человек редкой смелости и отваги, он не блистал умом. Суворов говорил о нем: «Сердце льва с головой барана». Зубов уговаривал тестя примкнуть к заговору, но безуспешно. Суворов никогда не любил Павла, а в тот момент между ними была лютая распря. Генералиссимусу стоило сказать слово, и его чудо-богатыри, готовые идти за ним в огонь и в воду, разнесли бы в клочки ненавистного императора вместе с его гатчинской гвардией. Этого слова от него ждали военные и штатские. Но Александр Васильевич этого слова не говорил. В 1800 году Безбородко и Суворов умерли в течение одного месяца — Безбородко 6 апреля, а Суворов — 6 мая. Менее чем через год с Павлом было покончено.

Павел замышлял небывалые предприятия. Они были вполне под стать его представлению о себе как о демиурге, творящем Вселенную по своему державному произволу. К сожалению, Павла развратило византийское холуйство и холопство, которое царило при русском дворе. Если бы он столкнулся с жесткой системой сдерживания, с человеком, который сказал бы ему «нет», а тем более с группой таких людей, он не стал бы таким отвратительным деспотом. В «мальтийских играх» Павла проявились амбиции недавнего царского изгоя, только что вышедшего из политического небытия, стремления явить себя «городу и миру» (России и Европе) в уникальном единстве двух сакральных фигур — царя и священнослужителя. Он хотел соединить мощь Российской империи и историческую традицию средневекового рыцарства, выступить объединителем двух ветвей христианства. Это позволило бы ему занять совершенно особое место в череде не только российских, но и европейских монархов.

Павел воображал себя великим реформатором и любил сравнивать себя с Петром I. Это сравнение явно не в его пользу. Правда, он правил очень недолго. Некоторые историки говорят о том, что он не реализовал всех своих потенций. Возможно и так, но все же, когда граф Ростопчин почему-то считает необходимым сообщить великой княгине Екатерине Павловне, что «отец ее был бы равен Петру Великому по своим делам, если бы не умер так рано», то лукавый царедворец явно преувеличивает. Соотношение между ними такое: Петр построил Петербург, Павел — Михайловский замок. Петр проложил для России новые исторические пути, заложив своими реформами, законами, учреждениями долговременные основы для развития страны. Начинания Павла были недолговечны, и ничто не говорит о том, что в дальнейшем он сумел бы приобрести гениальную прозорливость прадеда или осторожную мудрость матери. Он хотел слишком многого и слишком быстро. Это не могло кончиться хорошо. Бедный, бедный Павел…