Тайны Питтсбурга

18. Проницательность

«Каждая женщина в душе полицейский». Потом, гораздо позже, долгое время спустя после того, как то лето взорвалось и осело на землю пеплом и обрывками пестрой бумаги, я сидел в кафе в тихом курортном бретонском городке и разговаривал с парнем из Парижа, подарившим мне этот афоризм. Он пил перно, сладкое и мутноватое, горькое и умиротворяющее, и в подтверждение своей максимы поведал мне историю о детективных талантах своей бывшей невесты. Все время их помолвки он жил на третьем этаже старинного здания в Пятом округе, а на шестом этаже обреталась молодая женщина, которая все время его искушала. Она встречала его возле дверей в полупрозрачном одеянии, когда он вечером возвращался домой с работы, оставляла цветы и разноцветные ленты в его почтовом ящике, звонила по ночам и молчала в трубку. Эта особа была бедна и слегка не в себе, рассказывал он, а у него к тому времени уже имелась невеста, великолепная девушка из хорошей еврейской семьи, принадлежавшей к элите социалистов, и дело шло к свадьбе.

Он уверял, что, хотя соседка была хороша собой, целый год ему удавалось избегать ее объятий, и, разумеется, он никогда не говорил о ней своей богатой невесте. Но однажды, воскресным днем, безо всякой особенной причины он все-таки поддался. Когда все свершилось, соседка поднялась с его постели, надела платье и сандалии и побежала в соседний магазин за бутылкой вина. На лестнице она столкнулась с его невестой, которая приехала, чтобы сделать сюрприз жениху — преподнести ему дорогой подарок. Женщины обменялись короткими взглядами. Богатая невеста поднялась наверх, постучала в дверь, а когда жених открыл, влепила ему пощечину. Она запустила подарком, золоченым туалетным набором, в телевизор и ушла. Больше он никогда ее не видел.

Может быть, его мысль и не верна (хотя звучит неплохо, а это главное для афоризма), но я не успел пробыть и сорока пяти секунд в квартире Флокс, как она обнаружила что-то уличающее в моем лице, голосе, ласках — даже запахе — и обвинила в том, что я вновь проделал в два ночи. Артур потом уснул, а я, мучаясь бессонницей, пересек пустынную Пятую авеню и отправился домой по улицам, свободным от машин.

— Кто это был? — спросила она, оттолкнув меня и схватившись за спинку стула.

— Ты ее не знаешь. — У меня не было сил лгать достаточно убедительно. Она застала меня врасплох. Я мог лишь поглубже вжаться в ее старый диванчик и со страхом ждать, что она скажет дальше.

В то утро она разбудила меня телефонным звонком, и ее голос и это требование немедленно явиться к ней, после трех часов сна и чашки кофе, сказали мне: она все знает. Она стояла посреди своей незатейливой гостиной в драной серой трикотажной рубашке и шортах, сердито скрестив руки на груди, и молчала. Потом начала плакать.

— Прости меня, — пробормотал я, понурясь, в рубашку. — Это ничего не значит. Это ошибка. Мне было так плохо и одиноко, а потом я случайно встретил… девушку, с которой был знаком раньше.

— Клер? — всхлипнула Флокс.

Я посмотрел на нее. Это предположение вызвало у меня невольную улыбку или намек на нее.

— Нет, боже упаси! Глупость какая. Послушай, Флокс!

Она подошла ко мне. Я усадил ее к себе на колени и прижался щекой к драному, неровному, мягкому трикотажу. Утешения надо искать у рубашечной ткани.

— Пожалуйста, Флокс, ты должна простить меня. Ты должна. Я не испытываю никаких чувств к той женщине. Совершенно.

Она резко повернулась ко мне, озлобленная и снедаемая любопытством. У нее были красные глаза.

— Как она выглядит?

— Блондинка. Светловолосая и холодная.

— Такая же светловолосая и холодная, как Артур?

— Что ты хочешь этим сказать?

Она обхватила мою шею руками и сказала, что сама не знает. Она говорила, что я могу все ей рассказать, что она поверит каждому моему слову. Она то плакала, то затихала, и так весь день. Это было сложное, неторопливое и очень нежное воскресенье. Наши чувства, слова и поступки были очень тактичны и теплы. После обеда пошел дождь. Мы, полуодетые, забрались на крышу и стояли в лужах босиком. Нашим ногам было тепло на битуме даже под холодной водой. По всему району разносился клекот и дребезжание водосточных труб, и мы слышали, как расплескиваются полотнища воды, взметнувшиеся из-под колес автомобилей. Я курил под дождем, и это были самые вкусные сигареты в моей жизни. Я смотрел на грустное круглое лицо Флокс и ее мокрые ресницы. Вернувшись в дом, мы высушили друг другу волосы и стали есть пластиковыми вилками из пластиковых пищевых контейнеров. За день до этого Флокс купила бутылочку жидкого мыла и соломинку, и мы наполнили воздух ее спальни мыльными пузырями и тихими влажными звуками, с которыми лопается радужная пленка. В тот вечер я ее и сфотографировал. Еще я решил, что не буду встречаться с Артуром целую неделю.

Когда следующим утром я пришел на работу, Эд Лавелла пробивал чек на пятьдесят семь долларов за огромную стопку книг и журналов, а мой отец протягивал ему стодолларовую купюру. Отец был в строгом голубом костюме и приглушенных тонов галстуке. Лицо его носило то замкнутое, непроницаемое выражение, которое оно всегда принимало в десять часов утра, если отцу предстоял долгий рабочий день. Я знал, что он презирает «Бордуок» и пришел сюда поговорить со мной. Однако, едва взглянув друг на друга, мы поняли, что время для этого выбрано неподходящее. Отца ждала работа, и ему не хотелось, чтобы дикие сыновние речи весь день звенели в ушах. А я был бы подавлен необходимостью вымаливать прощение или внимание у него, такого холодного и сдержанного, у всех на виду. Вот мы и стояли у отдела бестселлеров, неспособные говорить. От него пахло лосьоном после бритья. В конце концов он пригласил меня на обед и в кино в среду вечером, сунул мне двадцать долларов и ушел. И только в обед я заметил, что все еще держу в руке свернутые трубочкой деньги. Я заказал у флориста букет из дюжины роз и отправил его Флокс в библиотеку. Выходя от флориста, я столкнулся с Артуром. Он только что подстригся, очень коротко, лишь один старомодно длинный локон падал ему на лоб и закрывал левую бровь. Он выглядел эксцентрично, по-мальчишечьи и весело.

— Ты жив, — сказал он.

Мимо нас прошли женщины, неся в руках сэндвичи и мороженое в рожках, переговариваясь с полными ртами. После вчерашнего дождя установилась сухая приятная погода, и на сияющую Форбс-авеню высыпали медсестры и секретарши, наконец обретшие свободу от кондиционеров и ламп дневного света. Я рассмеялся оттого, что воздух, казалось, был полон их голосами.

— Ты обедал? — спросил он. — Пойдем сядем возле юридического факультета.

Да, я помнил о своем решении. До последнего.

— Конечно, — согласился я и дунул ему в лицо. Локон приподнялся и на мгновение открыл такую знакомую желтую дугу его брови.

В тот день я позвонил Флокс на работу и солгал. Сказал ей, что собираюсь пообедать с отцом и сегодняшний вечер будет отдан священным сыновним обязанностям. Разумеется, я ни словом не обмолвился о последней встрече с отцом. Придумав эту ложь, я понял, что завтра она потянет за собой новую ложь. И что в среду, когда отец выскажет, что думает о Флокс на самом деле, — а он это непременно сделает, если я решусь встретиться с ним, — мне придется выкручиваться снова. Однако первая ложь, с которой все начинается, всегда дается тяжелее всего, с душевным трепетом и тяжелым сердцем. Ее голос не выражал ни разочарования, ни ревности.

— Только что принесли цветы, — сказала она. — Ты просто чудо.

После работы мы отправились к лестнице за Музеем изобразительных искусств, на которой обедали почти два месяца назад. Мы хотели прогуляться, но еще не решили, где и как проведем остаток вечера. Я предложил отправиться в Потерянный Район. Мы облокотились на поручни и стали смотреть вниз. Внешне Артур выглядел спокойным, но я заметил, что от него исходит волна нервозности или возбуждения; его пальцы так и барабанили по поручням. Внизу, в Потерянном Районе, готовили ужин на гриле. Ароматный дым поднимался клочковатыми фонтанами. В сухом кустарнике вокруг нас стрекотали сверчки. Артур засмеялся. Небо было ненатурального цвета, переходящего из розово-красного в оранжевый.

— Мы с Кливлендом как-то раз туда спускались, — сказал он. — Это было в тот день, когда он рассказал мне, чем занимается. Мы сели на его мотоцикл, поехали вдоль свалки, мимо двух Дьявольских Псов и попытались попасть в глубь района. Представляешь, у нас ничего не получилось! Вот была потеха! То есть мы могли бы туда попасть, только Кливленд не захотел. Там было полно ребятишек, на улицах валялись велосипеды и машинки. Он заглушил двигатель, и мы просто сидели и смотрели на них. Наверное, Кливленду хотелось за ними понаблюдать. Я хочу есть. Где будем ужинать?

— На этот раз выбирать буду я.

— Ну уж нет. По-моему, сейчас моя очередь, — возразил он. — Между нами, выбираешь у нас всегда ты.

— Тогда решай ты.

— Китайская кухня.

— Отлично.

И мы пошли. Еда была коричневой, скользкой и жутко острой. Мы проклинали суп, напоминавший жидкое пламя, но доели все до последней ложки. Орехи кешью в блюде из курицы напоминали тихие умиротворенные островки в океане перца. Мои губы отекли и горели. Мы пили стакан за стаканом ледяную воду и опустошили три чайника чаю. Я подбирал тоненькие зерна риса палочками. Артур ел вилкой, смешивая рис с озерами соуса. Ужин поглощал все наше внимание. Мы практически не разговаривали.

Выкурив по сигарете и дважды прочитав предсказания из печенья (кстати, в моем было сказано: «Слабо натянутая струна поет дольше»), мы вышли на улицу. Было семь часов. Я повернул было налево, но Артур сказал: «Нет!» — и повернул направо. Там, на углу Этвуд и Луис, стояла Флокс, уперев руки в бока. Она резко развернулась и пошла прочь. Я кинулся следом, окликая ее по имени. Только на авеню я поймал ее за локоть.

— Эй! — Это было единственное, что пришло мне на ум.

Мы долго смотрели друг на друга. Она не плакала.

— Какая же я дура. — произнесла она. — Полная дура. Идиотка. Ничего не говори. Заткнись. Возвращайся, откуда пришел. Дура.

Мы повернулись в сторону Артура, который как раз подходил к нам. Он старался выглядеть серьезным, но это было напускное: я заметил, как блестят и смеются его глаза.

— Я ненавижу вас обоих, — прошептала она.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

Вместо ответа она уставилась на подошедшего Артура. Так они и смотрели друг на друга: Флокс — зло, Артур — уклончиво, переводя взгляд с нее на асфальт у своих ботинок и обратно.

— Я тут подумал, а не купить ли мне лаймового шербета, — нашелся он наконец.

— Неплохая мысль, — подхватил я. — Пойдемте вместе и купим лаймового шербета.

— Нет! — воскликнула Флокс. — Я никуда не пойду с тобой, Артур. — Она выпрямилась и расправила плечи. Ее глаза горели высокомерием, достойным Вивьен Ли. — Арт, пожалуйста, пойдем со мной. Я не буду повторять этой своей просьбы дважды.

Я посмотрел на Артура, который холодно пожал плечами.

— Ладно, ладно, — пробормотал я. Люди на тротуаре оборачивались на нас. — Хватит. Прекратите. Ясно? Мы ведь можем все это прекратить? Договорились? Давайте разберемся в этом раз и навсегда. — Я удивился тому, что еще могу говорить. И повернулся к Артуру: — Артур, я люблю Флокс. — Потом я повернулся к Флокс: — Флокс, я люблю Артура. Нам придется научиться жить вместе. Мы сможем.

— Чушь, — бросила Флокс, сверкнув зубами.

— Она права, — согласился Артур.

— Я ненавижу тебя. Артур Леконт, — заявила она и развернулась. Она была атавистична и восхитительна в гневе. Растопыренные пальцы, горящие щеки… — Я никогда тебе этого не прощу.

— Ты еще будешь меня благодарить.

— О чем идет речь? — спросил я.

— Арт, пойдем со мной.

— Валяй, — обронил Артур.

— Я позвоню тебе.

— Да ладно! — отмахнулся Артур. — Чего уж. Не стоит беспокоиться.

Мы с Флокс пошли прочь, молча, не разбирая пути. Смеркалось. Громада «Храма знаний» разбрасывала вокруг себя мощные снопы лучей. Это было похоже на эмблему киностудии «Двадцатый век — Фокс». Я взял Флокс за руку, но она постепенно высвободила пальцы, и мы шли, разделенные ветром.

— Он что, сказал тебе, что мы сегодня ужинаем вместе?

— Почему ты мне солгал?

Она взяла меня за руку, приподняла ее, потом отбросила в сторону, как пустую бутылку.

— Почему?

— Как ты узнала?

— Просто знала, и все, — отрезала она.

— Тебе сказал Артур.

— Неужели ты считаешь меня дурочкой? — Она забежала на несколько шагов вперед и повернулась ко мне, волосы ее разметало в разные стороны.

Мы дошли до моста Шинли-Парк, гудевшего под колесами машин. Здание Фабрики по Производству Облаков выделялось на фоне неба чернильно-черным силуэтом.

— Мне не нужно было подсказок Артура. Я все поняла, когда получила розы.

— Я купил розы…

— Да ладно, проехали, — скривилась она. — Я не хочу ничего слышать. Ты все равно обманешь меня. Глупый врунишка. — Она отвернулась.

— …еще до того, как узнал, что буду ужинать с Артуром. — Каждый раз, когда я упоминал имя Артура, в памяти всплывали его слова: «Не стоит беспокоиться» — и мне становилось плохо. Мне казалось, что я заглядываю в пропасть. Теперь же, когда Флокс уходила прочь, по другую сторону от меня земля дала еще одну трещину и разверзлась прямо на моих глазах. Я представил, что через секунду у меня не останется опоры под ногами, и впервые в жизни мне понадобились крылья, которых нет ни у кого из нас. Когда Флокс, поглощенная тьмой на мосту, перешла его, фигура ее вновь промелькнула в потоке фонарного света. Юбка, шарф и белые ноги. Потом вокруг нее сомкнулся парк.