Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии

Свадьба

…Тройка украшенных лентами коней резво неслась ноздря в ноздрю, развевая по ветру шелковые гривы. И смешливый молоденький кучер, поддавшись настроению свадьбы, ловко управлял этими обезумевшими фуриями, не выпуская из рук вожжей, которыми их же время от времени и потчевал.

– И-и-и-и, родимые! – зычно кричал он, зорко следя за дорогой, по обеим сторонам которой, словно невесты, чинно выстроились запорошенные снегом молоденькие березки.

Все, о чем мечтал Алексей, становилось явью, закручивая его жизнь в тугую спираль бесконечного праздника. Рядом, по левую руку, прижавшись к его плечу, сидела та, за кого он только что взял ответственность пред Богом и людьми. И на душе его было чисто и умиротворенно.

От волнения, не отпускавшего Дуняшу в продолжение всего обряда венчания, по щекам ее разлился трогательный румянец. Да и вся-то она была молодой, легкой, свежей, в самом начале жизни, в начале своего разбега перед взлетом, без жизненного опыта, который не что иное, как накипь на сердце и на сосудах, – накипь от обид и предательств, которых она еще не знала. И Алексей любовался этой девственной чистотой, не переставая благодарить судьбу за столь щедрый подарок.

Возле дома их ждали новоявленные тесть с тещей. В руках у Александры был накрытый рушником каравай, который она молча протянула молодым. И едва Алексей взглянул в колдовские озера ее глаз, как вновь ощутил предательский ком в горле и пульсирующую жилку в висках.

«Да что же это такое!» – обреченно подумал он, сжимая локоть жены. Даже головой тряхнул, прогоняя наваждение. Как было б славно проскочить и через этот день, и через свадьбу, сбежав с Дуняшей куда-нибудь подальше от грешных мыслей своих.

Но хмельные глаза Александры, влекущие его в дебри греха и порока, смотрели на него отовсюду, и эта затянувшаяся игра отнимала у него последние силы. «Нет, с этим надо что-то делать, – в отчаянии думал он, хватаясь за счастливый лепет ничего не подозревавшей Дуняши, как за соломинку. – И чем скорее, тем лучше!»…

…Свадьба была разудалой, шумной, с гармошкой и задорными выплясами, без коих на Руси не обходится ни одна гулянка. То и дело раздавалось требовательное «горько!», и молодые чинно вставали, кланялись уважившим их гостям и на потребу им сливались в поцелуе. Неопытная в таких делах Дуняша краснела, пряча лицо то в ладонях, то за вуалью, то на груди у Алексея. А уж когда порядком захмелевшая женская часть застолья, желая немного похулиганить, выбежала в центр и, комично жестикулируя, принялась исполнять разухабистые полуцензурные частушки, сопровождая их дробной чечеткой, – тут уж и Алексей зарделся.

Всем было весело и бесшабашно.

И лишь один человек отстраненно наблюдал за происходящим, отгоняя от себя мрачные мысли и с трудом сдерживаясь, чтоб не закричать от невыносимой боли…

«Какое это блаженство, – принадлежать любимому! – с тоской думала Александра, заглушая боль свою вином. – Испытать бы хоть раз, что это такое, а там – хоть на эшафот!..» И бездумно опрокидывала рюмку за рюмкой, не видя никого вокруг.

А вскоре уже вся эта галдящая, раскрасневшаяся, заряженная градусами толпа стала казаться ей одной огромной разинутой пастью с оскаленными клыками, которая, причудливо извиваясь и шевеля губами, беззвучно хохотала, обнажая бездонное красное нутро и не обращая никакого внимания на ее страдания…

«Зачем они здесь?..» – отстраненно и как-то совсем уж бесцветно подумала она. И, сдирая с души ошметки разъедающей ее ревности, поднялась и нетвердой походкой направилась к выходу…

…Наряду с другими достоинствами дочери, Пятакины сберегли и ее девичью чистоту и непорочность. И, к удивлению Алексея, это впервые оказалось для него важным.

Сидя на краешке порушенной постели, он никак не мог отвести глаз от разметавшихся по подушке волос, от припухших губ Дуняши, и, вспомнив это доверчивое судорожное «Льешенька», впервые с благодарностью подумал о ее матери. И сердце наполнилось щемящей нежностью к этой доверившейся ему девочке, будто он долго-долго брел куда-то, не разбирая дороги, и пришел, наконец, к родному порогу, где его любят и ждут. И лишь от него теперь зависит, окажется ли дом тот счастливым, или рассыплется от малейшего ветерка…

А в ушах все еще звучал этот сладостный стон и глухое, со всхлипом «Лье-шень-ка!..», вспоровшее тишину уходящей ночи…

«Какая ж ты красивая!..» – подумал он, с любовью вглядываясь в лицо жены. Поправил одеяло и тихонько, чтоб не потревожить, вышел из комнаты. И в тот же момент в неосвещенном конце коридора мелькнула чья-то тень. Мелькнула – и растворилась в темноте ночи…

У Алексея нехорошо заныло под ложечкой, и мысли, одна чудовищнее другой, вихрем пронеслись в голове, разметав по стене его пронзительное счастье. А неиспитый образ Александры вновь поманил за собой, сметая на пути все преграды.

Он остановился, вглядываясь в темноту ночи, не в силах поверить, что больная его фантазия все это время бродила где-то здесь, возле двери, не оставляя его в покое даже в такую вот минуту!

Но для чего?..

Его било, словно в лихорадке, и, прижавшись спиной к холодным изразцам остывшего камина, он тщетно пытался усмирить наваждение, вызванное мучительным образом той, от кого следовало бежать без оглядки. Но мысли путались, в висках стучало, и, не соображая, что делает, он бросился назад, в комнату, где спала ничего не подозревавшая Дуняша.

Рухнув на нее всем своим измученным телом, он вновь овладел ею. Грубо, по-звериному, рыча и сотрясаясь в конвульсиях и утопая в омуте испуганных глаз…

Но чьих?

Александры?..

Дуняши?..

Это уже не имело значения. Низвергая остатки постыдного желания, он вновь превращался в того, кем был до встречи с греховным своим соблазном. Не в ангела, но и не в демона… Не сознавая еще: чем больше стремишься уподобиться ангелу, тем очевиднее этим демоном и становишься…