Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии

Девятьсот четвертый год

…Дуняша понесла сразу, с первой же их ночи. И Пятакин, так и не дождавшись сына ни от жены, ни от Дарьи, рожавшей одну девчонку за другой, истово молил Бога о внуке, которому смог бы на склоне лет передать и дело свое, и капиталы.

– Ну что, Лешка, – подступал он к зятю с главным своим вопросом, – родите мне мальчонку-то, аль как? Не век же горе мыкать в окружении баб! Уж от людей стыдно!

Алексей отшучивался, заверяя тестя, что не подведет, именно так все и будет, а вспоминая странности той первой ночи, со всем ее звериным безумием, из-за которых его так и не отпустило чувство непереносимого стыда перед Дуняшей, и сам уже в том не сомневался.

Сразу после свадьбы он увез ее на родину, в Соловые, подальше от сторонних глаз, и с удивлением открывал для себя новую Дуняшу, которой прежде не знал.

Ей нравилось, подперев щеку ладошкой, наблюдать, как он завтракает. Нравилось провожать на службу и, стоя возле окна, махать вслед рукой, пока бричка совсем не скрывалась за поворотом. Она боялась ненароком разочаровать его, сделать что-то не так, и все ее существо отныне было наполнено лишь им одним.

В ответ и самому хотелось чем-то порадовать, удивить, насладиться переполнявшими ее чувствами, когда, захлебнувшись от эмоций, она закрывала рот ладошкой, чтоб не расплескать ненароком эту внезапную свою радость. И тогда он подхватывал ее на руки, кружил, осыпал поцелуями, а она, ослабев, крепко прижималась к нему: «Лье-шень-ка…».

И не было на свете никого счастливее их…

Они уходили за реку и бродили в высоченной, пахнущей медом траве, слизывая с нее крохотные росинки; наслаждались трелями растревоженной птахи, уводящей их от гнезда с беспомощными птенцами; погружались в ласковые воды Сыти, сбрасывая с себя морок минувшего дня.

На природе на них сходила великая тайна бытия, раскрывающая истинный, незамутненный смысл всякого прихода в этот мир, и хотелось напитаться им без остатка. И, сбежав в эту первозданную глухомань, они бережно несли в себе самую главную тайну, которую ждали со дня на день, и ничего более важного для них уже не существовало.

…Жарким августовским днем тысяча девятьсот четвертого года у Дуняши и Алексея родился сын, нареченный в честь деда – Иваном.

Ошалевший от радости Пятакин, не в силах поверить в собственное счастье, носился по дому, твердя одно и то же:

– Ай да дочка, ай да молодец!

Небеса услышали его мольбы, теперь и умирать не страшно.

Он и впрямь будто сошел с ума: суетился, всем мешал, то и дело подбегал к люльке, проверяя, там ли младенец, и не доверяя его никому. Кто ж его знает, не ровен час – запропастится куда, аль, и того хуже, собаки утащат… И, нелепо оправдываясь перед дочерью и зятем, доставлял им, сам того не желая, больше хлопот, чем новорожденный.

Потерять внука означало для него теперь крах всей его жизни!