Тайны японского двора. Том 2

LXVIII. Парламент

В двенадцать часов дня на главных улицах города Токио замечалось большое оживление.

Сегодня должно было состояться парламентское заседание по поводу чрезвычайных кредитов, испрошенных правительством.

«Майонитчи» и «Токио-Нитчи» уже оповестили на своих столбцах об огромном значений сегодняшнего заседания.

Парламент Японии помещается в громадном здании из разрисованного дерева.

В 1900 году здание было совершенно новое и краски совершенно свежие: пожар в несколько часов уничтожил старое здание. Подобная же участь, без сомнения, ждет и новое; в Японии здания всегда так оканчивают свое существование, города только таким способом обновляются. Лишне говорить, что здания из такого легкого, воспламеняющегося материала не имеют того величественного вида, каким отличаются наши правительственные учреждения. Даже сравнение с соседними министерствами тяжеловесной, но прочной архитектуры служит не в пользу японского парламента: его помещение, как будто временное, не подходит представителям страны.

Это невзрачная пристройка к императорскому дворцу, за священной оградой, выстроенная на внешнем бульваре около укреплений. При въезде можно было видеть весь склон у входа, занятый палками; так римляне укрепляли свои знамена. Это прихожая, другой нет; номеров для платья нет; полицейские охраняют этот лес палок, из которых большая часть — крепкие дубины, и каждый, уходя сам находит свое добро.

Входят в маленькую залу, которая была бы хорошей залой для ожидания III класса на каком-нибудь провинциальном вокзале. Публика толпится в этой голой маленькой комнате; открываются наконец трибуны: они своими балюстрадами и резьбой по дереву напоминают галерею казино. Вся зала, выкрашенная в желтую кофейную краску, точно сделана из картона. Двери узкие и низкие. Два неуклюжих столба поддерживают с обеих сторон трибуны крышу; позади кресло президента, вульгарное круглое сиденье, выделяющееся на гладкой голой стене.

Амфитеатр более презентабелен, но так же маложивописен. Сиденья обиты темно-красной шелковой материей, портфели черные, ковры на трибуне тоже черные; на этом суровом фоне выделяются светлым пятном только зеленые пюпитры стенографов. Единственное, что здесь придает местный колорит, это дощечка, прикрепленная к сиденьям, с именем депутата, которую этот последний по приходе приподнимает так, чтоб она видна была с бюро: это удобный способ делать перекличку без шума. Но так как имена белые на черных дощечках, то все это придает еще более похоронную торжественность. Постепенно через маленькие двери выходят депутаты и усаживаются; мрачное собрание: те, которые одеты по европейски — почти половина в черном, причем этот черный цвет блестящий, еще более подчеркнутый белизной манжет, воротничков и крахмального пластрона. Черные матовые или серые кимоно еще мрачнее. Шелковые платки вокруг шеи и голые руки, открываемые широкими рукавами, придают этим богатым шелковым одеяниям в глазах европейца небрежный вид.

Мало лысых блестящих черепов; мало седых голов — это молодое собрание, но нет ни серых, ни рыжих волос, у всех черные, как чернила, волосы, цвет лица темный, оливково-желтый.

В переполненных трибунах тот же темный цвет лица, те же черные волосы, то же черное платье или серое кимоно; напрасно грустный взгляд ищет светлый блестящий туалет мусме. К счастью, пюпитры и банальная белизна западной бумаги вносят веселый тон в эту мрачную картину. Затем из рукавов кимоно выступают как бы знамена фиолетовые, оранжевые, красные: это салфетки, в который эти господа заворачивают свои черные кожаные портфели. Но этот праздник для глаз длится один момент; разноцветные лоскуты быстро исчезают в глубине серых рукавов.

Президент, в черной паре, входит и открывает заседание без малейшей церемонии; ораторы выступают на трибуне; голоса слабые, несколько крикливые, с детскими иногда интонациями; начало срывается, как будто бормотание; редкая жестикуляция, иногда движения всем корпусом. Речи без малейшего красноречия: может быть, недостаточное знание языка делает человека слишком требовательным? Но заметно было, что почти никто не слушает и все шумят; мальчики все время снуют между скамьями, принося и унося бумаги, как у нас в кафе-шантанах лакеи с угощением!

Обсуждают в первом чтении проект закона, касающегося домашнего скота.

Проходя большие бульвары официального города, можно было прийти к заключению, что законодательное собрание не спектакль и что самые тихие, спокойные заседания, кажущиеся совсем мертвыми, иногда принимают самые важные решения. Притом политическая свобода в Японии более нова, чем где-либо, и парламентские нравы еще менее оформлены. В японском парламенте эта неопытность в связи с живостью натуры, речей и жестов нередко приводит к бурным сценам. Избирание депутатов такое смешанное, что некоторые общества изучения политических и социальных наук в своих статутах требуют их исключения; в Японии многие депутаты, как и журналисты, подкупны.

Денежная аристократия, старающаяся косвенным путем иметь то же влияние в государстве, каким официально пользовалась старинная аристократия, есть главная виновница продажности прессы и представителей законодательной власти.

Избирательный ценз, благодаря которому из 43 миллионов жителей правом голоса пользуются только 450,000, дает возможность подкупить самого избирателя. Вспомним времена Гизо! Это небольшое число высших граждан не только доступно деньгам богачей, но часто подвергается насилию со стороны шаек избирательных агентов.

Этот парламент, основание которого так порочно, еще не есть хозяин страны. Палата пэров имеет равные с ним полномочия, и две трети ее членов назначаются императором. Министры, назначаемые императором же, в принципе, ответственны только перед ними, а не перед парламентом.

Но с 1899 г., даты издания Конституции, министры все более и более повинуются палате депутатов; палата быстро шагает к верховенству, и маркиз Ито не мог бы теперь сказать, что палата есть только декорация для галереи.

Входя с подъезда, украшенного хризантемой, маркиз Ито был встречен на пороге другими министрами. Отвечая рукопожатиями на приветствие последних, маркиз Ито прошел на скамью министров, находившуюся против парт журналистов.

Представители печати почтительно встали, желая этим доказать свое уважение великому старцу.

Медленной поступью из толпы депутатов, стоявших в глубине парламентского зала, выделилась маленькая толстенькая фигура человека лет шестидесяти. То был редактор знаменитой либеральной газеты «Май-нитши шимбун» («Ежедневные новости») господин Нюма.

По сигналу, данному парламентским инспектором, в зале раздался сильный электрический звонок.

Все депутаты поспешили к своим местам и г. Нюма занял свое председательское место.

Снова раздался звонок — то был председательский колокольчик, объявляющий открытие заседания.

После прочтения журнала предшествующего заседания, последовал перечень вопросов текущего заседания.

На трибуну вошел молодой брюнет с каким-то орденом в петлице.

— Являясь депутатом округа Киото, я уполномочен указать парламенту, что великие нужды моего округа в прошлое заседание были оставлены без внимания. Древняя столица имеет такие же права на улучшение своих построек и улиц, как и Токио. Являясь центром японской культуры, мы взываем в настоящем заседании о внесений поправки в вотированный кредит.

На министерской скамье поднялся Кайонару-Шимо — министр финансов.

— Я предоставляю усмотрению заседания означенный вопрос, но смею возразить, что когда речь идет о жизненных вопросах существования нации, мне казалось бы, что всякие вопросы мелиорации должны отступать на второй план.

— В таком случае, можно приостановить постройку японского национального музея.

— Это сооружение воздвигается на общественный, а не на государственный счет, — возразил министр общественных работ.

Депутат снова начал говорить, но президентский звонок дал ему понять, что вопрос признавался исчерпанным.

Затем на очереди стояли разные вопросы, касающиеся рыбных промыслов, проекты упразднения устарелых законов, чтение японско-испанского торгового договора и много других мелких вопросов.

Уже прошло три часа, как снова г. Нюма позвонил, заявив о десятиминутном перерыве и заметив, что продолжение заседания согласно девятому пункту конституции будет происходить при закрытых дверях.

Амфитеатр парламента оживился, многочисленная публика встала со своих мест и направилась к выходу.

Шум, треск досок амфитеатра, громкий говор и даже смех слышались с разных сторон.

Депутаты собрались в маленькие группы и с ними смешались некоторые из публики. Но за цепь пропускались в залу лишь очень известные лица, хорошо знакомые министерству.

В одной из групп стоял маркиз Ито, окруженный генералитетом, среди которого мы узнали типичную фигуру Дзук-Чея. Он говорил с генералом Кодамой и о чем-то спорил в некоторой ажитации.

— Вы так убежденно утверждаете, — вмешался Ойяма, — что не зная, что вы заблуждаетесь, непременно поверил бы вам.

— В чем дело? — вмешался маркиз Ито.

— А вот Дзук-Чей уверяет, что наши пули чересчур малокалиберны и что мы напрасно решили их никелировать.

— Это почему?

— А потому, что никелированные пули не оставляют по себе даже шрама и безнаказанно пролетают даже легкие.

— Вы это почему знаете? — спросил маркиз Ито.

— А вот вчера, на расстреле унтер-офицера около пригородных валов, доктора констатировали, что не попади несколько пуль в головной мозг, то остальные не причинили бы осужденному смертельных поранений.

— Это ерунда, — сказал Кодама, — я бы не рекомендовал вам, мой дорогой виконт, прогуляться перед нашими пулеметами.

Ойяма громко расхохотался и его рябое припухлое лицо с маленькими глазами принимало самые причудливые комические гримасы.

— Однако, русские не применяют никелировки и калибр их значительно больше нашего. С этим надо считаться.

Снова раздался сильный электрический звонок. Все депутаты поспешили к своим местам. Занял также свое председательское место г. Нюма.

Медленной старческой поступью на трибуну взошел маркиз Ито.

— Господа представители печати, — начал он, — я очень дорожу гласностью, но бывают исторические моменты, когда истинный патриотизм нам подсказывает хранить глубокое молчание. То, что я буду говорить в данную минуту, должно остаться тайной для Европы, а потому беру с вас честное слово не посвящать мои слова вашим читателям.

Из числа журналистов выделился председатель клуба печати.

— Парламент, — начал он, — может рассчитывать на нашу дискретность.

Все журналисты, сидевшие за зелеными партами, встали и утвердительно кивнули головой.

— Я никогда не сомневался в патриотизме японской печати, а потому перехожу к делу.

Маркиз Ито при этих словах откашлялся, глотнул из стоящего на кафедре стакана с водой и начал:

— Наши военные приготовления требуют усиленного кредита. Я хорошо сознаю, что мы приближаемся к роковой развязке, именуемой войной. Одна лишь война нам может дать престиж во всей Азии. Нам нужна Корее и Лаонтонский полуостров. Добровольно Россия никогда не признает наших прав на это территориальное расширение, но каждый японец хорошо понимает, что река не течет обратно и что страна Восходящего солнца созрела для боевой политики. Симоносекское унижение наше должно быть смыто кровью — этого требует честь Ниппона и с этим вполне согласен микадо. Именем императора прошу вас вотировать кредит в триста миллионов иен.

В парламентской зале водворилась мертвая тишина.

— Я предложил бы общему собранию, — начал г. Нюма, — заменить голосование простым вставанием со своих мест.

Все депутаты и даже журналисты моментально встали.

— Благодарю вас, — сказал маркиз Ито и медленно стал сходить с кафедры.

Президент, записав решение палаты в протокол, объявил заседание закрытым.,

Маркиза Ито обступили депутаты, стремившиеся высказать ему свою солидарность сердечным рукопожатием.