Тайные операции нацистской разведки 1933-1945 гг.

«Дело военных», так назвала мировая печать судебный процесс над военачальниками Красной Армии, проходивший в Москве летом 1937 года, имело далеко идущие и трагические последствия. Развязанные Сталиным и его ближайшим окружением массовые репрессии в армии накануне второй мировой войны нанесли, как известно, огромный ущерб Вооруженным Силам, всей обороноспособности Советского государства.

В послевоенные годы на Западе появилось немало книг, статей, мемуаров, в том числе принадлежащих перу таких видных деятелей нацистской службы безопасности, как бывший руководитель внешнеполитической разведки Вальтер Шелленберг и Вильгельм Хеттль (он же Вальтер Хаген), в прошлом адъютант одного из нацистских главарей — Эрнста Кальтенбруннера. В этих публикациях с разной степенью детализации говорится о том, как были сфабрикованы документы, призванные скомпрометировать представителей высшего советского военного командования[1]. О «деле» Тухачевского упоминают в своих мемуарах бывший президент Чехословакии Эдуард Бенеш, а также Уинстон Черчилль. Серьезные исследования в этой области были предприняты известным западногермайским историком Иваном Пфаффом, выдвинувшим наиболее убедительную версию о том, как и кем было сфабриковано «дело» Тухачевского. Эта тема освещалась в последние годы в ряде публикаций и в нашей стране[2].

Сопоставление исследований историков, публикаций журналистов, признаний лиц, непосредственно причастных к этой операции, наконец, свидетельств немецких, чехословацких и советских дипломатов, относящихся к 1936 и 1937 годам, позволяет воссоздать примерно следующую картину, дающую представление о тайных нитях этого грандиозного политического подлога.

Фабрикация документов, призванных скомпрометировать группу видных военачальников Красной Армии, была одной из крупных антисоветских акций, подготовленных и осуществленных нацистской разведкой в 1936—1937 годах.

Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х годов и начала 50-х годов, сообщила в 1989 году, что в архивах И. В. Сталина обнаружены документы, подтверждающие стремление германских разведывательных кругов довести до сведения Кремля дезинформацию по поводу Маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского. «Материалы зарубежных разведок, — говорится в сообщении Комиссии, — в значительной степени были рассчитаны на такие черты характера И. В. Сталина, как болезненная мнительность и крайняя подозрительность, и, по всей вероятности, в этом они свою роль сыграли»[3].

ПОДОПЛЕКА ПРОВОКАЦИИ

В один из декабрьских дней 1936 года шеф службы безопасности (СД) Рейнгард Гейдрих был вызван к Гитлеру для доклада очередной разведывательной сводки по Советскому Союзу. В ответ на раздраженные упреки фюрера, что германская разведка работает все еще вяло, недостаточно способствует ускорению развития политических событий в мире к выгоде третьего рейха, Гейдрих (по некоторым данным, этот разговор происходил в присутствии Гесса, Бормана и Гиммлера) выдвинул идею «обезглавить Красную Армию», дискредитировав группу ее высших офицеров, и прежде всего маршала Тухачевского. Гитлер тотчас же ухватился за идею Гейдриха. В прошлом тот уже не раз оправдывал доверие фюрера и стал для него практически незаменимым в ситуациях, когда требовалось «провернуть» какое-либо грязное дело. В преддверии нападения на Советский Союз нанесение удара по высшему руководству Красной Армии, заключил разговор Гитлер, было бы как нельзя более кстати. Трагическая судьба маршала Тухачевского и его товарищей по сфабрикованному судебному процессу остается одним из драматических эпизодов того времени, когда сталинская машина террора безжалостно перемалывала тысячи ни в чем не повинных советских людей.

То, что в качестве жертвы провокации был избран нацистами маршал М. Н. Тухачевский, не являлось случайным. В то время это был один из крупнейших советских военачальников и видных военных теоретиков. Еще по гражданской войне его знал и высоко ценил как талантливого и удачливого полководца В. И. Ленин. М. Н. Тухачевский и у нас и за рубежом был признан как выдающийся стратег, знаток оперативного искусства и тактики[4]. Как никто другой он видел слабые стороны и уязвимые места организации и системы вооружения германской армии. Знал он и ее высший командный состав.

Был и еще один аспект, побудивший правителей фашистской Германии прибегнуть к провокации именно против Тухачевского, и ему Гитлер придавал важное значение: советский маршал, к мнению которого прислушивались в Европе, быстро распознал цель тщательно скрывавшихся агрессивных приготовлений нацистской военной машины. М. Н. Тухачевский предупреждал, что для СССР враг номер один — это Германия, что она усиленно готовится к большой войне и конечно же в первую очередь против Советского Союза. Он внимательно следил за развитием теории военного дела на Западе, изучал состояние и вооружение армий вероятных противников, особенно Германии и Японии, соотносил, сравнивал с нашими вооруженными силами и промышленным потенциалом. В статье «Военные планы нынешней Германии», опубликованной 31 марта 1935 года в «Правде», М. Н. Тухачевский с присущей ему обстоятельностью раскрыл преступные намерения нацистских главарей и тот факт, что Германия ускоренными темпами создает гигантские вооруженные силы, в первую очередь те, которые могут составить мощную армию вторжения. Он предупреждал мировую общественность, что «империалистические замыслы Гитлера имеют не только антисоветскую направленность. Последняя служит также удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Польша, Чехословакия, аншлюс Австрии)». Более того, еще за несколько лет до начала второй мировой войны М. Н. Тухачевский пытался внушить французам и англичанам, что гитлеровским планам вооруженной агрессии необходимо противопоставить коллективные превентивные действия, чтобы помешать зарождению очагов агрессии, иначе будет поздно. Естественно, нацистскую верхушку страшили такие призывы и, в частности, начавшееся тогда франко-советское сближение.

Наконец, было известно, что по инициативе М. Н. Тухачевского в 1936 году Наркоматом обороны СССР была проведена стратегическая военная игра крупного масштаба, в ходе которой отрабатывались методы и способы активного отражения возможного вооруженного нападения фашистской Германии. При подведении итогов игры маршал выразил полное несогласие с заниженными оценками сил гитлеровской армии, утверждая, что в скором времени немцы в состоянии будут выставить до 200 дивизий. (Этот прогноз, как известно, оправдался: к маю 1941 года в немецких вооруженных силах, согласно данным вермахта, насчитывалось 214 дивизий, в том числе 37 танковых и моторизованных.) М. Н. Тухачевский был убежден и в другом: чтобы воспользоваться преимуществами внезапного удара, враг непременно нападет первым. О том, что Советскому Союзу надо быть готовым именно к внезапному нападению германской армии, он предупреждал в своем выступлении на 2-й сессии высшего органа государственной власти страны — ЦИК СССР в 1936 году.

«Германия превращена сейчас фактически в военный лагерь, — подчеркивал М. Н. Тухачевский. — Эта грандиозная подготовка германского милитаризма к войне на суше, в воздухе и на море не может не заставить нас по-серьезному взглянуть на положение наших западных границ и создать ту степень обороны, которую от нас требует обстановка»[5].

Внимательно следя за развитием военного дела в Германии, маршал Тухачевский как первый заместитель наркома обороны и начальник вновь созданного управления боевой подготовки войск, член Военного совета при наркоме обороны СССР решительно настаивал на модернизации оснащения Красной Армии. В те годы при его активной поддержке налаживалось серийное производство современных самолетов-истребителей, бомбардировщиков, новых видов зенитной артиллерии, танков, пулеметов, которые сразу же поступали на вооружение Красной Армии. Вопреки позиции, занятой при поддержке К. Е. Ворошилова рядом тогдашних «военных авторитетов», он решительно добивался ускоренного формирования и развертывания танковых корпусов за счет сокращения численности и затрат на кавалерию, упорно отстаивал идею ракетной огневой поддержки.

Линию на перевооружение Красной Армии и развитие современной авиации и бронетанковых войск М. Н. Тухачевский начал проводить еще в конце 20-х годов. В декабре 1927 года К. Е. Ворошилов в своем докладе на XV съезде ВКИ(б) остановился на недостатках в развитии оборонных отраслей промышленности, особенно танкостроении, на нехватке в стране металла. Однако в целом его выступление было выдержано в радужном свете. Военная промышленность, заявил он, с осени 1926 года «быстрыми шагами идет вперед», в настоящем ее виде уже представляет собой «достаточно мощную базу», и «в случае нападения на нас империалистов мы можем построить оборону государства на своей собственной отечественной промышленной базе» и т. д.

Резкой противоположностью докладу наркома К. Е. Ворошилова стала записка М. Н. Тухачевского, отправленная тогда же — в декабре 1927 года — непосредственно на имя И. В. Сталина. В ней он прямо указывал: наша армия в техническом отношении отстает от европейских армий. Настоятельно необходимо приступить к ее полному перевооружению, создать мощную авиацию с большим радиусом действия и бронетанковые силы из быстроходных танков, оснащенных пушкой; обеспечить пехоту и артиллерию современной техникой и дать армии новые средства связи (главным образом радиосредства). Для этого, подчеркивал М. Н. Тухачевский, нужно развивать оборонную промышленность, построить ряд новых заводов. Далее с соответствующими обоснованиями приводился детальный расчет требуемого количества вооружений всех видов. Записка эта вызвала резкую реакцию не только со стороны К. Е. Ворошилова, но и И. В. Сталина, который назвал изложенные в ней предложения нереальными, «прожектерскими».

5 мая 1928 года М. Н. Тухачевский освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим войсками Ленинградского военного округа.

Три года пребывания М. Н. Тухачевского в Ленинграде были насыщены неустанным трудом, поиском и внедрением всего нового, что могло повысить боеспособность войск и укрепить оборону города, находившегося практически на границе[6].

В 1929 году в Красной Армии был сформирован первый механизированный полк, а М. Н. Тухачевский говорил уже о механизированных корпусах. По его заданию начальник бронетанковых курсов округа разработал план примерной организации механизированного корпуса. На штабных учениях прорабатывались операции по введению его в прорыв. М. Н. Тухачевский пришел к выводу, что крупные бронетанковые соединения должны стать основной ударной силой Красной Армии. Свою идею он обосновал в 1931 году в письме к К. Е. Ворошилову. С 1932 года эти корпуса стали создаваться.

Занимаясь совершенствованием войск Ленинградского военного округа, М. Н. Тухачевский не оставлял мысли о техническом перевооружении всех Вооруженных Сил страны. Зная позицию И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова на этот счет, он тем не менее настойчиво отправлял в Москву одну за другой докладные записки с обоснованиями выдвигаемых им конкретных предложений по реконструкции боевой технической базы армии. Лишь в мае 1932 года И. В. Сталин прислал письмо М. Н. Тухачевскому, в котором, очевидно, под влиянием обострившейся международной обстановки, приносил извинения за то, что он без сколько-нибудь достаточных оснований отклонил его предложения о реконструкции Красной Армии и с большим опозданием исправляет свою ошибку. В июне 1934 года М. Н. Тухачевского назначают заместителем наркома обороны.

Словом, еще до того как гитлеровцы стали на путь осуществления своих агрессивных планов молниеносных войн в Европе, Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский предвидел и характер действий в будущей войне, и то, как им следовало бы противодействовать. Прозорливо готовивший Красную Армию к будущим испытаниям, он представлял серьезную опасность для фашистской Германии.

НАЧАЛО РЕАЛИЗАЦИИ ПРЕСТУПНОГО ЗАМЫСЛА

Вернувшись после разговора с Гитлером в штаб-квартиру СД на Принц-Альбрехтштрассе, 8, Гейдрих сразу же принялся за дело. Прежде всего, по словам Шелленберга, он вызвал к себе Альфреда Науйокса, руководителя подразделения, занимавшегося выполнением специальных заданий и, в частности, фабрикацией различного рода фальшивых документов. Как и обычно, в особо ответственных ситуациях разговор протекал в присутствии ближайшего помощника Гейдриха штандартенфюрера СС Германа Беренса, слывшего в СД крупным экспертом по русским делам. «Науйокс, сказал Гейдрих, — вверяю вам тайну чрезвычайной важности: есть поручение фюрера, которое надо выполнить безотлагательно. Искусство подделки документов, о которых пойдет речь, должно быть как никогда безукоризненным. Надо привлечь для этого лучшего гравера Германии»[7]. Отвечая на немой вопрос Науйокса, Гейдрих вымолвил лишь одно слово: «Тухачевский».

Затем он в общих чертах раскрыл суть своего зловещего замысла. Письмо, текст которого, как заявил Гейдрих, будет предложен позже, а гравер выведет под ним подпись Тухачевского, должно со всей очевидностью указывать на то, что сам маршал и кое-кто из его коллег в Красной Армии состоят в тайной связи с попавшей в поле зрения гестапо некоей группой немецких генералов — противников нацистского режима— и что те и другие стремились к захвату власти в своих странах. Досье с фотокопиями документов, похищенное якобы из архивов службы безопасности, будет передано русским, у которых должно сложиться впечатление, что в отношении замешанных в этом деле немецких генералов ведется расследование.

Так началась работа по подготовке политического подлога, цель которого состояла в том, чтобы «доказать», будто группа видных советских полководцев во главе с маршалом М. Н. Тухачевским замышляет военный переворот и ради этого вступила в преступный сговор с генералами рейха, рассчитывая на их поддержку.

Все держалось в строжайшей тайне. О готовящейся акции не знали даже высшие чины Германии, поскольку Гитлер опасался провала затеваемой авантюры из-за случайной утечки информации. Поэтому Гейдрих привлек к участию в операции лишь самых надежных своих подчиненных, сообщив каждому только то, что он должен был знать для выполнения своей конкретной задачи. В службе безопасности образовали специальную оперативную группу, которая и должна была заняться «делом» Тухачевского. Возглавить ее Гейдрих, полностью державший в своих руках все приготовления к операции, поручил Беренсу[8]. Для обеспечения секретности работы оперативной группе была предоставлена специальная лаборатория, оснащенная всем необходимым оборудованием и помещавшаяся в подвале здания там же, на Принц-Альбрехтштрассе. Отрезанная от основного здания и строго изолированная, она круглосуточно охранялась двумя эсэсовцами. Допускались в нее лишь непосредственные участники операции.

ОХОТА ЗА ПОДЛИННИКАМИ

Для изготовления фальшивки необходимо было заполучить хранившиеся в Берлине в секретных архивах верховного командования вермахта подлинные документы, связанные с пребыванием М. Н. Тухачевского и некоторых других советских военачальников в веймарской Германии в 20-х и начале 30-х годов. Интерес представляли бумаги, касавшиеся их официальных и личных контактов в то время с представителями командования германских вооруженных сил, и прежде всего написанные рукой самого маршала и им подписанные. Дело в том, что, как известно, в 20-е годы между рейхсвером и Красной Армией существовало довольно тесное сотрудничество. В СССР проходили обучение немецкие летчики, артиллеристы и танкисты, а в Германии, в свою очередь, — офицеры Генерального штаба РККА. Видные военные деятели СССР систематически посещали Германию, по приглашению рейхсвера участвовали в учениях и маневрах, а представители немецкого генералитета нередко наведывались в нашу страну. Позднее сотрудничество распространилось и на сферу вооружений, в результате чего немцы в обмен на патенты, которые они предоставляли Красной Армии, получили разрешение на строительство авиационных и прочих оборонных заводов на территории СССР. Взаимные хозяйственные дела включали в себя среди прочего и заказы на военную технику со стороны Германии советским предприятиям, ибо по Версальскому договору она не имела права как на формирование армии сверх установленной ей численности, так и на собственное производство вооружения. Советский Союз, в свою очередь, заказывал немецкой промышленности нужные ему стратегические материалы и оборудование. Руководство работой, касающейся военных заказов, осуществлял М. Н. Тухачевский. Как начальник штаба РККА, он в 20-е годы встречался с немецкими офицерами и генералами, подписывал соответствующие бумаги, обменивался деловыми письмами (в частности, с фирмой «Юнкерс», которая в соответствии с секретным соглашением 1926 года между германским и советским командованием оказывала СССР техническую помощь в создании авиации). Сотрудничество с рейхсвером в тот период являлось, как подчеркивалось в зарубежной прессе, официальной политикой руководства Красной Армии и страны в целом.

Однако для подготовки фальшивки необходимы были в первую очередь документы так называемого Спецотдела R — закамуфлированной организации рейхсвера, которая существовала в 1923—1933 годах под названием «Ассоциация содействия торговому предпринимательству» и имела деловые отношения с Советским Союзом. Она входила в состав управления вооружений и в нарушение положений Версальского договора занималась вопросами производства оружия, военных материалов и подготовкой военных кадров (летчиков, танкистов) на территории СССР.

В январе 1937 года, вскоре после встречи с Гитлером, Гейдрих, воспользовавшись незначительным поводом, пригласил на завтрак главу военной разведки Канариса. Когда трапеза подходила к концу, как-то незаметно разговор соскользнул на тему о Советском Союзе. Подчеркнув свою якобы полную неосведомленность в вопросах советской военной структуры, Гейдрих заявил, что хотел бы ознакомиться с имеющимися в абвере материалами на эту тему, чтобы ликвидировать пробелы в своих познаниях. Особенно его интересовала информация о высшем командном составе Красной Армии. И поскольку Канарис имел свободный доступ к секретным архивам вермахта, Гейдрих обратился к нему с просьбой предоставить в его распоряжение на несколько дней досье на советских военачальников, посещавших Германию до прихода к власти Гитлера. Больше всего, подчеркивал он, его внимание привлекал самый молодой из них — маршал Тухачевский, который не однажды бывал в Берлине между 1925 и 1932 годами.

Однако Канариса насторожило обращение Гейдриха и его повышенный интерес к секретным архивам вермахта. Усмотрев в этом обращении шефа службы безопасности намерение скомпрометировать кого-то из немецких генералов, не разделявших взгляды нацистов и настроенных оппозиционно к фашистскому режиму, Канарис ответил довольно уклончиво[9]. Гейдрих продолжал настаивать, утверждая, что его просьба имеет крайне важное значение, но Канарис, не терпевший какого-либо давления, явно не хотел идти ему навстречу. «Я знаю, — заявил на это Гейдрих, — что военная разведка и контрразведка — это дело исключительно вашей компетенции. Но ведь речь не идет о военной сфере. Для успешного претворения в жизнь своего внешнеполитического курса фюрер нуждается в точных сведениях о советских военачальниках, и он поручил мне срочно представить ему такую информацию»[10].

«Очень сожалею, — ответил Канарис, — но без надлежащего письменного подтверждения фюрера никто не имеет права допуска к секретным архивам генерального штаба». — «Что ж, — отрезал Гейдрих, — я так и доложу фюреру»[11]. Однако, поскольку Гитлер приказал действовать в обход военных, к Канарису больше не обращались.

Тогда же, в начале 1937 года, Гейдрих, по утверждению Шелленберга, поручил ему подготовить справку об истории отношений между рейхсвером и Красной Армией в 20-е, начале 30-х годов. Такая справка была составлена, и на основе ее и других материалов, которые к тому времени удалось собрать Гейдриху, началась лихорадочная работа по подготовке к решающему этапу операции. Перебрав все возможные способы, к которым можно было бы прибегнуть, чтобы завладеть необходимыми оригиналами, пришли к выводу, что лучше всего похитить их, что и было санкционировано лично Гитлером.

Заручившись санкцией фюрера, Гейдрих срочно созвал совещание для обсуждения вопроса об операции, которую надлежало провести незамедлительно: той же ночью совершить налет на военное министерство. Созданный для этой цели отряд разбили на три «группы захвата», куда были включены опытные специалисты по взлому сейфов — «медвежатники». При содействии службы безопасности «группы захвата» проникли в секретные архивы вермахта и извлекли оттуда большое количество материалов, в том числе с грифом «совершенно секретно, особой важности». Помимо прочих документов, удалось заполучить записи бесед между немецкими офицерами и представителями советского командования, оригиналы писем Тухачевского с его подписью.

Любопытен финал истории охоты за архивными документами. Ночью сразу же после того, как нужные материалы были обнаружены и извлечены, в здании архива вспыхнул пожар — так организаторы операции пытались замести следы. Прибыв на следующий день на место происшествия, Канарис обнаружил, что сгорели именно те шкафы архива, в которых хранились материалы о Советском Союзе, так интересовавшие Гейдриха. Но устроители ночного вторжения перестарались: пожар, рассказывали очевидцы, быстро распространившись, перекинулся на другие помещения и причинил значительный ущерб.

И. Пфафф, вопреки утверждениям В. Хеттля и В. Шелленберга, считает версию о ночном налете на архивы «фантастической», «в ковбойском духе» историей. Однако многие западные исследователи признают ее вполне реальной. Сведения об этом пожаре дошли тогда и до Советского Союза. Недавно Д. Волкогонов, автор книги «Триумф и трагедия», в ходе работы с архивными документами обнаружил и предал огласке докладную записку наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова на имя И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова, в которой говорилось: «В дополнение к нашему сообщению о пожаре в германском военном министерстве направляю подробный материал о происшедшем пожаре и копию рапорта начальника комиссии по диверсиям при гестапо… »[12]

ФАЛЬСИФИКАТОРЫ ЗА РАБОТОЙ

Полученный материал предстояло должным образом обработать: подобрать и связать воедино отдельные документы, в записи бесед и переписку включить дополнительные фразы, компрометирующие М. Н. Тухачевского и других советских военачальников, поддерживавших официальные связи с немецким генералитетом, разбросать по тексту для большей убедительности необходимые пометки и, самое главное, подделать подписи.

Предполагалось, что сфабрикованное досье будет включать в себя около 15 листов писем, донесений, а также рапортов и служебных записок сотрудника, занимавшегося якобы расследованием связей представителей немецкого штаба верховного главнокомандования и Красной Армии, записи тайно подслушанных телефонных разговоров офицеров генерального штаба, вермахта, копии перехваченных посланий. Основным в наборе фальшивок должно было стать, как объяснил Гейдрих, «личное письмо Тухачевского», содержавшее ссылки на предшествующую переписку. В документах, относящихся к различным периодам времени, намечалось упомянуть фамилии сторонников маршала среди видных советских военачальников, а также связанных с ними немецких генералов, которых Гитлер не желал больше терпеть из-за их оппозиционности. Это, по выражению шефа СД, должно было стать «изюминкой всего плана», придать ему большую правдоподобность[13].

На обложке папки с материалами по «делу» Тухачевского должны были быть проставлены штампы управления разведки и контрразведки вермахта, а внутри нее, помимо прочего, находиться исполненная будто бы рукой самого Канариса служебная записка, адресованная Гитлеру и свидетельствующая о том, что тот намеревается лично вступить в контакт с некоторыми из подозреваемых немецких офицеров, чтобы попытаться выудить какие-либо подробности их заговорщической деятельности. В «записке Канариса» (в действительности он, конечно, никогда ее не писал) должны были упоминаться имена лишь немецких генералов-предателей, но вместе с тем содержаться намек на то, что «в Красной Армии появились свои отступники». Предполагалось, что в досье будут фигурировать распоряжение Гитлера, который якобы одобрил идею Канариса в целом и возложил общее руководство по ее осуществлению на Бормана, а также адресованная Гейдриху памятная записка Бормана, интересующегося, установлена ли слежка за всеми немецкими офицерами, названными Канарисом. Все должно указывать на то, заключил свой инструктаж Гейдрих, что досье хранилось в архиве СД, куда имеют доступ многие ее сотрудники. Один из них, испытывая материальные затруднения (такой мотив казался наиболее правдоподобным), решил якобы воспользоваться этим, чтобы похитить досье, снять фотокопии находящихся в нем документов и попытаться предложить русским купить их.

«ТРЕБУЕТСЯ МАСТЕР ЭКСТРА-КЛАССА»

Найти гравера «высочайшего мастерства», как выразился Гейдрих, оказалось не так-то просто. Науйокс начал с изучения досье всех граверов, работавших на СД. Подходящей кандидатуры выявить среди них не удалось. Пришлось обратиться за содействием к заведующему архивом канцелярии национал-социалистской партии в Берлине, предложившему список из пяти фамилий. В тот же день Науйокс побывал по трем адресам, но вернулся ни с чем. Визит по четвертому адресу также не оправдал ожиданий. После разговора с пятым (и последним в списке) мастером по имени Франц Путциг Науйокс решил, что его квалификация и благонадежность вполне отвечают необходимым требованиям.

Тот, узнав, в чем дело, прежде чем дать согласие, выдвинул условие: возьмется за выполнение заказа при наличии письменного официального подтверждения, что сделал это, во-первых, по заданию и, во-вторых, не получил никакого вознаграждения. Лишь в этом случае он «готов поставить свои скромные таланты на службу партии»[14]. Условие было принято.

Поскольку большая часть документов, включая письма, должна была быть напечатана, Науйокс распорядился доставить ему пишущие машинки разных марок, причем две из них — с такой же клавиатурой, как у машинок, используемых в штабе верховного главнокомандования. Русскую машинку, «такую, какой могли бы пользоваться сейчас в Кремле», удалось раздобыть с помощью белоэмигранта князя Авалова, сотрудничавшего с СД.

Тем временем Беренс тщательно отрабатывал тексты будущих «подлинных» документов. Путциг и другие поднаторевшие на изготовлении фальшивок профессиональные фальсификаторы взялись за подделку документов. Сработанное в лаборатории Науйокса досье включало письма, которыми в течение нескольких лет якобы обменивались маршал Тухачевский и его единомышленники в СССР, с одной стороны, и ряд немецких генералов — с другой. Содержание писем должно было наталкивать на вывод о политическом брожении, охватившем будто бы верхушку Красной Армии и грозившем вылиться в заговор, который готовы были поддержать высшие представители вермахта.

Исполненная Путцигом в порядке пробы работа превзошла по качеству все ожидания. Гейдрих пришел в неописуемый восторг. «Вот имена и подписи офицеров, — сказал шеф СД, передавая список, — которые должны упоминаться в документах»[15].

Через несколько дней Науйокс доставил подготовленные Беренсом тексты документов в мастерскую Путцига, и тот в его присутствии приступил к выполнению основной части задания. Через четыре часа работа была закончена. Сличив подделку с оригиналом, Науйокс не поверил собственным глазам: фальшивка была выполнена безупречно. Придирчиво изучая текст доставленного Науйоксом «письма Тухачевского», Гейдрих наконец произнес: «Превосходно, замечательно. Теперь проставьте на материалах досье все необходимые штампы и сделайте фотокопии. Позаботьтесь, чтобы были признаки того, что похититель спешил»[16].

Как и было задумано, удалось подделать все необходимые подписи, штампы и пометки на полях документов, принадлежавшие будто бы руководителям рейхсвера, в разное время (до 1933 года) якобы знакомившихся с этими «донесениями»: генерал-полковника фон Секта, его преемника на посту главнокомандующего рейхсвером с октября 1926 года генерала Хайе, бывшего начальника штаба, а с 1930 года главнокомандующего рейхсвером генерала Хаммерштейна и других. Гейдрих, вновь взяв в руки письмо, отметил, что оно, судя по содержанию, составлено в стиле, как ему кажется, очень характерном для маршала, и выполнено на соответствующей бумаге — с русскими водяными знаками. Слева на полях имелись карандашные пометки, которые, по мнению Гейдриха, «еще более явно свидетельствовали о вине Тухачевского, нежели сам текст письма». В «документах» содержались упоминания об имевших место ранее беседах и переписке и «ясные намеки на то, что Красная Армия и вермахт были бы несравненно сильнее, если бы им удалось освободиться от довлеющей над ними тяжелой партийной бюрократии»[17]. Сфабрикованная записка Кана-риса, адресованная Гитлеру, получилась довольно пространной. Ответ же Гитлера соответствовал его манере — был лаконичен и походил на приказ. Это был единственный документ, остававшийся пока не подписанным (даже всемогущая СД не смела подделать подпись фюрера; Гейдрих собирался подписать документ во время очередной встречи с Гитлером). Распоряжение Бормана, предписывавшее Гейдриху установить слежку за подозреваемыми немецкими генералами, было написано от руки.

Объемистое досье «подлинных» документов со штампами и печатями, «вполне убедительное», как считал Гейдрих, подготовленное в течение всего нескольких дней, было наконец представлено Гитлеру.

Перелистав набор фальшивых документов, среди которых, кроме указанных выше писем, были расписки ряда советских военачальников в получении крупных денежных сумм за якобы сообщенные ими немецкой разведке секретные сведения, Гитлер нашел план операции «в целом логичным, хотя и абсолютно фантастическим». Он с большой похвалой отозвался об изготовителях документов и приказал немедленно приступить к практическому осуществлению операции, направленной на то, чтобы, как он подчеркнул, «поколебать устои авангарда Красной Армии в расчете не только на данный момент, но и на многие годы вперед»[18].

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛУХОВ О МНИМОМ ЗАГОВОРЕ

После того как подготовленные в лаборатории СД фальшивые документы выдержали проверку и Гитлер распорядился как можно скорее приступить к проведению операции, перед организаторами политического подлога встала еще более сложная задача. Надо было определить, каким воспользоваться каналом, чтобы попытаться довести фальшивку до сведения советского руководства, не вызвав при этом подозрений.

Известно, что подделать тот или иной документ и придать ему достоверный вид не особенно трудное дело для специалистов любой разведки. Неизмеримо сложнее сделать так, чтобы такой документ-фальшивка мог попасть в соответствующие руки, особенно если учесть, что в рассматриваемом случае адресатом выступал Сталин, для которого была характерна недоступность. Гейдрих был уверен, что советский руководитель скорее поверит в подлинность документов, если они поступят к нему не от немцев, а, например, от чехов, учитывая добрые отношения, существовавшие в то время между Москвой и Прагой, и очевидную зависимость внешнеполитических интересов Чехословакии от поддержки СССР.

На Западе существует несколько версий того, каким образом сфальсифицированные документы попали к И. В. Сталину. Наиболее распространенными из них являются версии И. Пфаффа и В. Шелленберга.

В них много общего (и та и другая исходит из того, что в передаче фальшивки определенную роль сыграл президент Чехословацкой Республики Эдуард Бенеш)[19].

Военный атташе Чехословакии в Москве генерал Дастны вспоминал, что в 1937 году Бенеш сообщил ему о полученных из Берлина «неопровержимых доказательствах заговора, подготовленного Тухачевским и германским генеральным штабом»[20].

Как следует из рассекреченных в 1989 году документов МИД СССР, нацисты действительно подбрасывали Бенешу информацию о так называемых «тайных» связях командования рейхсвера с руководством Красной Армии. Так, сохранилась памятная записка советского полпреда в Праге С. С. Александровского, направленная на имя наркома иностранных дел СССР М. М. Литвинова 15 июля 1937 года, в которой говорится: «Не оставляет сомнений, что чехи действительно имели косвенную сигнализацию из Берлина о том, что между рейхсвером и Красной Армией существует какая-то особая интимная связь и тесное сотрудничество».

Однако из имеющихся документов пока не ясно, каким путем довел Бенеш эту информацию до сведения советского руководства. Во всяком случае, через дипломатическое представительство СССР в Праге эти документы в Москву не поступали. Очевидно, был использован какой-то другой канал.

Трагичным считает И. Пфафф тот факт, что именно Бенеш, который лишь за два года до того заключил с Советским Союзом договор о взаимной помощи и последовательно стремился осуществлять на практике во внешней политике Чехословакии положения договора, парадоксальным образом в значительной мере содействовал афере с «заговором» Тухачевского и последующей ликвидации большей части офицерского корпуса Красной Армии. Важную роль в развертывании нацистской интриги сыграл, по утверждению И. Пфаффа, граф Траутмансдорф, бывший одним из двух эмиссаров на германо-чехословацких секретных переговорах, которые проходили в Берлине и Праге в конце 1936 года[21]. В строгом смысле слова это были не переговоры, а полуофициальное зондирование президентом Бенешем представителей гитлеровской Германии Альбрехта Гаусгофера и графа Траутмансдорфа. Гаусгофер (впоследствии казненный за участие в антигитлеровском заговоре), являясь неофициальным посредником между Германией и Чехословакией, действовал по указаниям, исходившим от Гитлера и Гиммлера. Цель этого зондирования состояла в том, чтобы найти приемлемую форму удовлетворения экстремистских претензий нацистской верхушки к Чехословакии и определить пути улучшения германо-чехословацких отношений. Однако к концу января 1937 года немцы внезапно без каких-либо объяснений прекратили переговоры. Это встревожило чехословацкое руководство, и посланнику в Берлине Войтеху Мастны было дано указание встретиться с графом Траутмансдорфом и попытаться выяснить мотивы изменений в поведении немцев.

Встреча эта состоялась в Берлине 9 февраля 1937 года, на ней Траутмансдорф якобы сообщил Мастны, что «действительной причиной решения канцлера (Гитлера. — Прим. авт.) о переносе переговоров является его предположение, основывающееся на определенных сведениях, которые он получил из России, что там в скором времени возможен неожиданный переворот, который должен привести к устранению Сталина и Литвинова и установлению военной диктатуры»[22]. В. Маетны хотя и подверг сомнению достоверность сообщения Траутмансдорфа, тем не менее срочно выехал в Прагу, чтобы подробнее проинформировать президента Э. Бенеша и Камиля Крофту (тогдашнего министра иностранных дел Чехословакии) о состоявшейся беседе.

Сам Бенеш в своих послевоенных мемуарах подтверждает, что узнал о «конспиративных планах» Тухачевского из беседы чехословацкого посланника в Берлине Мастны с Траутмансдорфом. Сообщение Мастны всерьез обеспокоило президента Бенеша в связи с угрозой, как он заключил, утраты Чехословакией поддержки Советского Союза против Германии. Дело в том, что Чехословакия с ее взрывоопасной проблемой су-детских немцев была продуктом Версальского договора, пересмотр которого Гитлер провозгласил в качестве своей главной цели. Лозунг «освобождение от оков Версаля» нацисты, как известно, использовали для подготовки Германии к войне. Если бы Россия оказалась на стороне Германии, считал президент Бенеш, ничто не смогло бы помешать этому. Сообщение Маетны Бенеш принял, не усомнившись в его подлинности, пишет И. Пфафф. По мнению последнего, это можно было объяснить рядом обстоятельств. Прежде всего тем, что еще осенью 1935 года чехословацкое руководство получило от своей разведки данные, свидетельствующие о якобы «прогерманских настроениях» маршала Тухачевского. В апреле 1936 года из пражских белоэмигрантских кругов в Чехословакии поступило сообщение о том, что советские военачальники вынашивают будто бы планы, направленные против руководства собственной страны. После свержения И. В. Сталина мнимые заговорщики намереваются якобы установить дружественные отношения с Берлином и отказаться от обязательств СССР по договору с Чехословакией о взаимной помощи.

В конце октября 1936 года были получены сведения от чехословацких миссий в Варшаве и Берлине о том, что нацисты будто бы прилагают усилия договориться с Москвой и о просоветских настроениях среди представителей старого рейхсвера. Об этом же в конце 1936 года информировал Прагу белоэмигрант Роман Смал-Штокий. «Главная задача Германии, — доносил он, — состоит в настоящее время в том, чтобы разложить СССР, вызвать там внутренний переворот, устранить коммунистическое правительство и поставить у власти национальное правительство, которое бы заключило союз с Германией… Сам переворот должна осуществить Красная Армия… »

Дело представлялось таким образом, что смена руководства в СССР неизбежно повлечет за собой изменение в расстановке сил в Европе в пользу нацистской Германии. Эта информация в силу «странного стечения обстоятельств» попала в руки чехословацкого внешнеполитического ведомства именно в тот момент, когда Бенеш во второй раз принимал графа Траутмансдорфа, что, по мнению И. Пфаффа, является слишком подозрительным временным совпадением. Неудивительно, что правительственные круги Праги проявляли все большую тревогу в связи с возможностью установления военной диктатуры в Москве. Этим страхом были охвачены также и аккредитованные при чехословацком правительстве представители дружественных Германии стран.

В большинстве исследований западных авторов, посвященных «делу» Тухачевского, подчеркивается, что поток подобного рода дезинформации, устремившийся в европейские государства, не был случайным, а, несомненно, явился результатом работы, планомерно проводившейся немецкой разведкой по созданию условий, при которых подброшенная нацистами фальшивка могла легче достигнуть адресата. Как теперь известно, Гейдрих — этот старый, опытный волк, искушенный в делах фальсификации, в целях создания большей гарантии успеха преступной аферы, решил продублировать свой маневр, связанный с распространением ложных слухов о якобы зреющем заговоре в Красной Армии, а также и в Париже. Произошло это, судя по всему, через несколько дней после получения Бенешем сообщения от своего посланника в Берлине. Используя имевшиеся у СД среди русской эмиграции агентурные подходы к правительственным кругам Франции, Гейдрих добился того, что аналогичная информация «дошла до ушей» министра национальной обороны Эдуарда Даладье[23]. Даладье, всерьез обеспокоенный возможностью крутого поворота в политическом курсе Москвы, на одном из дипломатических приемов любезно взял под руку советского полпреда В. П. Потемкина и отвел его к нише у окна. Быстро оглянувшись, чтобы убедиться, не подслушивает ли их кто-нибудь, Даладье с тревогой в голосе сказал ему, что Францию приводят в волнение сведения о возможной перемене во внешнеполитической ориентации СССР, слухи о подозрительных связях между немецким вермахтом и командованием Красной Армии, и просил разъяснить, в какой мере можно верить этому. Отделавшись несколькими ничего не значащими фразами, В. П. Потемкин через десять минут покинул прием, вернулся в посольство и направил срочную шифрованную телеграмму в Москву с изложением в ней содержания своей беседы с Даладье.

Рассекреченные МИД СССР в 1989 году архивные документы, относящиеся к «делу» Тухачевского, подтверждают приведенные выше сведения о том, каким образом распространялась в Париже эта дезинформация. В частности, об этом свидетельствует телеграмма В. П. Потемкина, направленная им 16 марта 1937 года в Москву Сталину, Молотову, Литвинову, на которую мы уже ссылались. «Из якобы серьезного французского источника, — сообщалось в ней, — он (Даладье. — Прим. авт.) недавно узнал о расчетах германских кругов подготовить в СССР государственный переворот при содействии враждебных нынешнему советскому строю элементов из командного состава Красной Армии… Даладье добавил, что те же сведения о замыслах Германии получены военным министерством из русских эмигрантских кругов… Даладье пояснил, что более конкретными сведениями он пока не располагает, но что он считал «долгом дружбы» передать нам свою информацию, которая может быть для нас небесполезна».

Далее советский полпред продолжал: «Я, конечно, поблагодарил Даладье, но выразил решительное сомнение в серьезности его источника, сообщающего сведения об участии представителей командования Красной Армии в германском заговоре против СССР и в дальнейшем против Франции. При этом я отметил, что недостаточная конкретность полученных сообщений лишь подтверждает мои сомнения. Даладье ответил, что, если получит более точные данные, он немедленно мне их сообщит». Из текста телеграммы следует, что полпред очень сдержанно оценил информацию французских источников[24]. По-видимому, в Москве были согласны с оценкой информации Даладье, данной В. П. Потемкиным, и не придали ей значение, во всяком случае на том этапе.

Но не только представители правительственных кругов Франции явились объектом рассчитанной дезинформации со стороны нацистской разведки. Как стало недавно известно, в архивах И. В. Сталина обнаружено письмо тогдашнего корреспондента «Правды» в Берлине А. Климова, направленное им в середине января 1937 года редактору «Правды» Л. 3. Мехлису и пересланное последним И. В. Сталину. В письме А. Климова содержалось, как якобы достоверное сообщение о том, что в Германии «среди высших офицерских кругов упорно говорят о связи и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве. В этой связи называется имя Тухачевского»[25].

В это же время, как и предусматривалось планом операции, была организована «утечка» секретных сведений, исходивших якобы из источников, близких к высшим военным кругам СССР, не подтвержденных, впрочем, никакими документами, о том, что в Красной Армии будто бы «зреет заговор», участники которого рассчитывают на поддержку немецкого генерального штаба. Авторы дезинформации преследовали ту же цель, надеясь, что, достигнув Кремля, слухи усилят подозрительность И. В. Сталина, подорвут его доверие к руководящим военным кадрам и могут явиться поводом для проведения чистки в офицерском корпусе.

Д. Волкогонов отмечает, что в апреле 1937 года начальник Главного разведывательного управления РККА комкор С. Урицкий докладывал И. В. Сталину и К. Е. Ворошилову о том, что в Берлине муссируют слухи о существовании среди генералитета оппозиции советскому руководству. Правда, успокаивал начальник ГРУ, этому там мало верят.

Слухи о предстоящем советско-германском сближении, не имевшие под собой никаких оснований, активно распространялись весной 1937 года немецкой разведкой в европейских столицах. Очевидно, следует считать, что именно этим была вызвана телеграмма наркома иностранных дел М. М. Литвинова, направленная 17 апреля в Париж временному поверенному в делах СССР во Франции Е. В. Гиршфельду и в Прагу полпреду С. С. Александровскому, с получением опровергнуть указанные слухи. В ней, в частности, говорилось: «Заверьте МИД, что циркулирующие за границей слухи о нашем сближении с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эту тему никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отозвания нами полпреда и торгпреда»[26].

МЕХАНИЗМ ДЕЗИНФОРМАЦИИ НАРАЩИВАЕТ ОБОРОТЫ

Однако Э. Бенеш не поверил опровержению, поскольку имел иную «информацию» из Берлина. Тем не менее он явно не торопился с сообщением в Москву и Париж сведений, полученных им от Траутмансдорфа. Как считал И. Пфафф, вполне очевидная медлительность Бенеша объяснялась осмотрительностью государственного деятеля, который, прежде чем дать ход этим сведениям, хотел перепроверить их, подкрепить дополнительными фактами. Кроме того, в силу своего характера Бенеш не был склонен действовать импульсивно. Задержка с передачей в Москву информации Траутмансдорфа, сообщенной Мастны, не осталась, судя по всему, незамеченной и для СД.

Дополнительные факты представил Мастны рейхсмаршал Геринг при встрече с ним 7 апреля. Содержание их беседы никому не известно, но Маетны немедленно выехал в Прагу. Вероятно, полагает И. Пфафф, эта информация была куда более выразительной и конкретной, чем та, которую он получил за два месяца до этого от Траутмансдорфа. Пфафф объясняет это следующим образом: в Берлине, несомненно, поняли, что в феврале Э. Бенеш не поставил в известность И. В. Сталина о содержании бесед Мастны с Траутманедорфом. Поэтому, безусловно, необходимо, во-первых, задействовать более убедительные «аргументы» с конкретными данными и, во-вторых, для передачи информации использовать личность более авторитетную, чем Траутмансдорф, например кого-либо из членов национал-социалистской верхушки. После беседы, состоявшейся между Маетны и Герингом, события развивались так: рано утром 12 апреля 1937 года Маетны попросил встречи с президентом Бенешем, которая состоялась 17 апреля в Праге. Сразу же после беседы Бенеш принимает решение пригласить к себе на 22 апреля советского полпреда С. Александровского. А накануне, 21 апреля, два высокопоставленных чиновника министерства внутренних дел Чехословакии (одним из них был глава чехословацкой тайной полиции К. Новак) по поручению президента страны, министра иностранных дел и министра внутренних дел выехали в Берлин, где пробыли несколько дней и имели беседу с ведущей фигурой в СД — начальником гестапо Миллером. Их поездка, считает И. Пфафф, вполне однозначно предназначалась для проверки и получения каких-либо дополнительных сведений, которые к тому времени уже были переданы разведывательной службе министерства иностранных дел Чехословакии (после разговора между Маетны и Герингом). Сразу же по возвращении обоих эмиссаров президент Бенеш и министр иностранных дел К. Крофта в течение короткого промежутка времени принимали С. Александровского трижды. Таким образом, замечает И. Пфафф, советский посланник был в общей сложности четыре раза принят президентом республики и министром иностранных дел, что в общениях между Э. Бенешем и С. Александровским за период 1934 — 1938 годов было случаем исключительным[27].

10 мая 1937 года президент Бенеш в частном письме предупредил главу правительства Народного фронта Франции Леона Блюма о необходимости проявлять предельную осторожность в отношениях с советским Генеральным штабом из-за подозрительных контактов между ним и генеральным штабом Германии.

ФАЛЬШИВКА ДОСТИГАЕТ АДРЕСАТА

Что касается самой техники передачи сфабрикованных документов, то здесь западные авторы в определенной степени расходятся, особенно в деталях. Большинство склоняется к тому, что вскоре после встречи Мастны и Геринга, состоявшейся, как уже упоминалось, 7 апреля, Гейдрих направил в Прагу сотрудника СД, который имел задание войти в контакт с представителями военных кругов Чехословакии и через них довести до Бенеша информацию о существовании документов, обличающих Тухачевского в причастности к заговору. (Вслед за ним, по словам Хеттля, отправился под вымышленным именем особо доверенный представитель Гейдриха штандартенфюрер Беренс, чтобы провести необходимую подготовку.)

По описанию Шелленберга выходило, что, после того как указанная информация была доведена до Бенеша, последний через своего посредника предложил представителю Гейдриха связаться с сотрудником советского полпредства в Берлине. «Так мы и сделали, — писал позднее в своих мемуарах В. Шелленберг. — Сотрудник полпредства (ему были предъявлены два подлинных письма из фальсифицированного досье) тотчас же вылетел в СССР» и возвратился со специальным курьером, имевшим полномочия на ведение переговоров о выкупе фотокопий материалов досье. Им оказался эмиссар тогдашнего наркома внутренних дел СССР Ежова. Он спросил, сколько стоит досье. Чтобы у русских не возникло подозрений, Гейдрих приказал для начала назвать «фантастически большую сумму» — 500 тысяч марок, предупредив, что, если русские будут настаивать, она может быть пересмотрена в сторону снижения. Однако торговаться не пришлось. Эмиссар Ежова после беглого выборочного ознакомления с документами молча кивнул головой, когда Беренс назвал сумму. (История секретных служб мира, подчеркивают западные исследователи, не знает случая, когда бы за выкраденный план военных операций или измену и предательство платили такую высокую цену.) Названная сумма вознаграждения была немедленно уплачена[28]. Фотокопии документов, якобы хранящихся в сейфе гитлеровской службы безопасности, перекочевали в Москву.

Тот факт, что передача фальшивки состоялась в Берлине, подтверждается, как полагает английский историк Дональд Камерон Уотт, тем, что начальник немецкого отдела чехословацкой военной разведки генерал Ф. Моравец, координировавший в соответствии с чехословацко-советским соглашением 1935 года разведывательную деятельность против Германии с советской военной миссией в Праге, отрицал, что получил от президента Бенеша какую-либо информацию о германо-советском заговоре против Сталина.

По мнению же И. Пфаффа, нельзя считать состоятельным утверждение Шелленберга и некоторых других авторов о том, что люди Гейдриха вошли в контакт с советским полпредством в Берлине, чтобы прямым путем предложить «материал» против Тухачевского, и что затем из Москвы в Берлин был послан уполномоченный И. В. Сталина, чтобы выкупить у немцев эти документы. Как в чехословацких, так и советских публикациях одинаково полностью доказано, считает Пфафф, что именно Бенеш направил И. В. Сталину подброшенные фальшивки, получив их непосредственно из рейха, причем посредником в этой операции выступал немецкий журналист Карл Виттиг[29].

Предположение о том, что «доверенным лицом» нацистской службы безопасности, через которого информация о сфабрикованных документах была продвинута в чехословацкую разведку, мог оказаться Виттиг, так как его контакты с президентом Бенешем были достаточно интенсивными, возникло сравнительно недавно. Обнаружено личное письмо президента Бенеша Виттигу, в котором выражается благодарность за оказанные «услуги». Стало известно также, что Виттиг, агент СД, был в свое время внедрен в разведывательную службу министерства иностранных дел Чехословакии и специализировался на дезинформации. Именно на этом основании большинство западных исследователей, и в частности И. Пфафф, склоняются к выводу, что Виттиг и послужил передаточным звеном.

СЕМЯ ЗЛА В УГОТОВАННУЮ ПОЧВУ

Как же развивались события в Москве? Уже через четыре дня после последней беседы между С. Александровским и президентом Бенешем (7 мая) М. Н. Тухачевский был смещен с постов заместителя народного комиссара обороны и начальника Генерального штаба. Непосредственная связь между посещениями С. Александровским президента Бенеша и снятием Тухачевского более чем очевидна, полагает И. Пфафф. Наличие причинной связи, по его мнению, еще более доказывают события, которые произошли в Москве в конце апреля — первых числах мая (то есть между последним и предпоследним посещениями С. Александровским Э. Бенеша). В эти дни Кремль направил в английское посольство в Москве заграничный паспорт Тухачевского и запросил соответствующие визы на него — маршал должен был возглавить советскую делегацию на торжествах в Лондоне по случаю коронации английского короля Георга VI. Менее чем через 24 часа после поступления документов в посольство консульская служба НКИД СССР затребовала назад свое ходатайство о выдаче визы, мотивировав тем, что Тухачевский «внезапно заболел»[30]. Смещение Тухачевского с занимаемых постов 11 мая и последующий арест оказались, по-видимому, заключает И. Пфафф, следствием последней встречи С. Александровского и Э. Бенеша, на которой присутствовал также и Маетны, и прежде всего прямым результатом личного послания президента Бенеша И. В. Сталину 8 мая, которое окончательно и бесповоротно решило судьбу маршала вследствие выдвижения против него самых тяжелых обвинений.

Следует заметить, что на Западе получила известное распространение и версия об участии советской стороны в создании фальшивки о Тухачевском, о том, что это «дело» было инспирировано НКВД, а Гейдриху и его аппарату будто бы принадлежала в нем всего лишь посредническая и вспомогательная роль.

И. Пфафф в своем исследовании, возражая против тезиса о «советском происхождении» фальшивки, отмечает, что эта заманчивая для некоторых версия противоречит политической логике. Если бы Сталин, пишет он, действительно сам хотел устранить Тухачевского, то ему не потребовалось бы выбирать такой сложный и рискованный путь. В условиях нарастания репрессий можно было бы найти материалы для обвинения маршала значительно проще, прямым путем в Советском Союзе, непосредственно с помощью НКВД. При этом И. В. Сталин весь ход дела держал бы под своим исключительным контролем. С другой стороны, считает И. Пфафф, вряд ли можно приписывать Гейдриху и нацистской службе безопасности подчиненную роль простых пособников, ибо «невозможно допустить, чтобы они удовлетворились унизительным статусом простых помощников соперничающей державы»[31].

В то же время И. Пфафф указывает, что «национал-социалистские клеветнические обвинения против Тухачевского распространялись, по берлинским источникам, еще с осени 1935 года, и тогда ничего не случилось. Но тогда еще не начались московские процессы. А именно процессы (в августе 1936 и январе 1937 года) дали повод для надежд, что И. В. Сталин поверит в интригу против Тухачевского и советского генералитета или (как это и случилось в действительности) воспримет эту интригу даже как благоприятное обстоятельство».

«С психологической точки зрения национал-социалистская интрига, — пишет далее И. Пфафф, — очень точно была нацелена на то, чтобы субъективное стремление Бенеша укрепить Советскую Армию или соответственно не допустить ее ослабления объективно должно было привести как раз к снижению ее боевой мощи за счет массовых чисток, которые в атмосфере сталинского массового террора в Советском Союзе неизбежно должны были последовать»[32]. Немецкие авторы задним числом однозначно доказывают, что заговор национал-социалистских кругов во главе с Гейдрихом в первую очередь преследовал именно эту цель.

ТРАГИЧЕСКАЯ РАЗВЯЗКА

Несомненно, не политический подлог и грязная махинация нацистов вызвали чистку и кровавый круговорот репрессий в отношении командных кадров Красной Армии. Не это явилось решающей причиной ареста и осуждения Тухачевского и его соратников. Дело в том, что к тому времени аресты в нашей стране среди военных приняли уже широкие размеры. Корни трагедии, уничтожившей цвет советского офицерского корпуса, уходят глубже. Сфабрикованные материалы послужили лишь удобным «основанием» для обвинений высших военачальников СССР в «сговоре» и «измене», когда в Кремле задались целью провести чистку. Авантюра гитлеровской разведки только ускорила наступление роковой развязки в трагической судьбе М. Н. Тухачевского и других видных советских военачальников. Иными словами, семя фальшивки пало на благодатную почву — это понимали нацисты и из этого они исходили, предпринимая свой политический подлог.

«Особенно серьезно осложнилось положение, — писал маршал Г. К. Жуков в своих опубликованных в 1988 году в „Правде“ воспоминаниях, — когда иностранная разведка… через свою агентуру поставляла сфабрикованные версии о якобы антисоветской деятельности наших людей, чем был нанесен непоправимый ущерб нашей Родине, обороне страны»[33].

11 мая 1937 года в советской прессе появилось официальное сообщение о перемещениях, произведенных в Наркомате обороны СССР: первым заместителем народного комиссара назначался маршал А. И. Егоров, ранее занимавший пост начальника Генерального штаба. М. Н. Тухачевский переводился в Приволжский военный округ в качестве командующего войсками.

Спустя несколько дней М. Н. Тухачевский и четыре его «сообщника»: командарм 1-го ранга И. Э. Якир, командующий войсками Киевского военного округа; командарм 1-го ранга И. П. Уборевич, командующий войсками Белорусского военного округа; командарм 2-го ранга А. И. Корк, начальник Военной академии имени М. В. Фрунзе (до этого командовавший в разные годы войсками Белорусского, Ленинградского и Московского военных округов), комкор Р. П. Эй-деман — председатель Центрального совета Осоавиахима СССР, были арестованы.

Что касается проходивших по этому же делу комкора В. К. Путны, военного атташе при полпредстве СССР в Великобритании (по 1936 год), комкора Б. М. Фельдмана, начальника Главного управления кадров РККА[34], то они, как и комкор В. М. Примаков, заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа, к этому времени уже находились в заключении, будучи арестованы еще в августе 1936 года.

Широко известно, что все эти люди имели большие заслуги перед Советской страной и Коммунистической партией. Многие из них являлись участниками Великой Октябрьской социалистической революции, активными борцами за Советскую власть, беззаветно защищали ее в годы иностранной военной интервенции и гражданской войны, сражались в рядах Красной гвардии и Красной Армии с момента ее создания. Большинство из них прошло путь от организаторов и командиров отдельных частей и соединений до командующих армиями и фронтами, выросли в крупных политических и штабных работников, стали гордостью Советских Вооруженных Сил.

Очевидно, отдавая себе отчет в том, насколько велика популярность этих людей, как трудно будет убедить народ в измене прославленных командармов и тем более подготовить широкую общественность к оправданию кровавой расправы над ними, И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов решили вопрос о «раскрытой» так называемой «антисоветской троцкистской военной организации» в Красной Армии вынести на обсуждение Военного совета при наркоме обороны СССР[35], заседания которого проходили в Кремле с 1 по 4 июня 1937 года. Вероятно, теми же опасениями мотивировалась необходимость того, чтобы, вопреки сложившейся практике, Военный совет заседал в расширенном составе: кроме постоянных членов совета, в нем приняли участие члены Политбюро ЦК ВКП(б) и 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата Наркомата обороны. (Следует заметить, что ряды Военного совета к этому времени заметно поредели — на 1 июня 1937 года уже были арестованы как «враги народа» 20 его членов.)

С первых минут доклада К. Е. Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА» в зале воцарилась гнетущая атмосфера — люди с трудом приходили в себя от того, что им пришлось услышать. Опираясь на сфабрикованные в ходе скоропалительно проведенного следствия показания М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира и других «заговорщиков», К. Е. Ворошилов, в частности, заявил: «Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии… »[36]. В заключительной части своего доклада К. Е. Ворошилов призывал «проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек… », не останавливаясь перед тем, что в результате этой чистки «может быть, в количественном выражении мы понесем большой урон»[37].

2 июня на Военном совете выступил И. В. Сталин, который, несомненно, был информирован о том, какой резонанс в стране и за рубежом вызвал факт ареста и предания суду признанных народом еще со времен гражданской войны видных полководцев. Очевидно, принимая во внимание это, желая, судя по всему, подготовить широкую общественность к пониманию и оправданию сурового приговора, вынесение которого было уже предрешено, И. В. Сталин особенно упирал на обоснование сделанного им вывода о существовании в стране «военно-политического заговора против Советской власти, стимулировавшегося и финансировавшегося германскими фашистами». Стремясь подчеркнуть опасность и масштабность «вскрытого заговора», он утверждал, что его руководителями были Л. Д. Троцкий, А. И. Рыков, Н. И. Бухарин, Я. Э. Рудзутак, Л. М. Карахан, А. С. Енукидзе, Г. Г. Ягода, а по военной линии — М. Н. Тухачевский, И. Э. Якир, И. П. Уборевич, А. И. Корк, Р. П. Эйдеман и Я. Б. Гамарник. «Это ядро военно-политического заговора, —сказал И. В. Сталин, — ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов»[38]. Он уверял, что из 13 названных им руководителей заговора десять человек являются шпионами. Так, говоря о М. Н. Тухачевском и других арестованных из числа военных, И. В. Сталин заявил: «Он (Тухачевский. — Прим. авт.) оперативный план наш, оперативный план наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион… Якир систематически информировал немецкий штаб. Уборевич — не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал… Эйдеман — немецкий шпион. Корк… информировал немецкий штаб начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии»[39].

Утверждения И. В. Сталина, как показало изучение архивных материалов, проведенное Комиссией Политбюро ЦК КПСС, основывались на ложных показаниях, полученных с применением недозволенных методов, не заслуживающих поэтому никакого доверия, причем в отношении М. Н. Тухачевского не было даже и таких показаний. В своем выступлении И. В. Сталин оклеветал многих советских военных деятелей, назвав их участниками мнимого военного заговора, созданного якобы немецким рейхсвером. Обвиняя их в причастности к шпионской деятельности, он заявил: «Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, что эти люди являются марионетками и куклами в руках рейсхвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось»[40].

Нельзя не обратить внимание на то, как перекликаются утверждения И. В. Сталина с содержанием подброшенной ему нацистской разведкой фальшивки.

Участники Военного совета поверили утверждениям И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова о существовании в Красной Армии контрреволюционного заговора, организованного в 1932—1933 годах по прямым указаниям германского генерального штаба. При этом, приняв за достоверные приведенные им весьма противоречивые и не внушающие доверия, полученные под пытками показания арестованных, они резко осуждали «заговорщиков» как злейших врагов народа и Советской власти, заверяли в своей безграничной преданности партии и правительству (это не помешало тому, что из 42 выступавших в прениях по докладу К. Е. Ворошилова 34 были вскоре арестованы как «враги народа»).

Основные положения доклада К. Е. Ворошилова и выступления И. В. Сталина на Военном совете были изложены в опубликованном в те дни приказе № 96 наркома обороны. Этот приказ, как оценила его тогда мировая общественность, послужил фактически призывом к широкому насаждению подозрительности и шпиономании, приведших к тому, что в течение года офицерский корпус Красной Армии сократился наполовину.

11 июня 1937 года в Специальном судебном присутствии Верховного суда Союза ССР состоялось слушание этого дела[41]. За судейским столом в качестве членов Присутствия сидели: Маршал Советского Союза С. М. Буденный; Маршал Советского Союза В. К. Блюхер; заместитель наркома обороны, начальник Воздушных Сил РККА командарм 2-го ранга Я. И. Алкенис; начальник Генерального штаба командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников; командующий войсками Белорусского военного округа командарм 1-го ранга И. П. Белов; командующий войсками Ленинградского военного округа командарм 2-го ранга П. Е. Дыбенко; командующий войсками Северо-Кавказского военного округа командарм 2-го ранга Н. Д. Каширин; командир 6-го кавалерийского казачьего корпуса имени Сталина комдив Е. И. Горячев. (Вскоре все члены Присутствия, за исключением Буденного и Шапошникова, сами окажутся под арестом и будут уничтожены.) Председательствовал армвоенюрист В. В. Ульрих.

Подсудимым разъяснили: дело слушается в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года. Это означало, что участие защитников в судебном процессе исключается, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Тем не менее глаза подсудимых вспыхнули надеждой, когда, оказавшись в зале Военной коллегии, они увидели состав суда. Перед ними были до боли знакомые лица близких им людей, с которыми они плечом к плечу прошли дорогами гражданской войны, деля не только радость военных удач и побед, но и горечь отступлений и поражений. Весь их вмиг просветлевший лик как бы говорил сидящим в зале — вот люди, которые знают их лучше, чем кто-либо, которым прекрасно известна их беззаветная преданность Родине и делу революции, и они конечно же не допустят того, чтобы черные наветы лжи и клевета могли взять верх, опорочить их честные имена.

Однако отрезвление не заставило себя долго ждать, и наступило оно достаточно быстро. Уже первые вопросы их вчерашних боевых товарищей, вершащих сегодня суд над ними, убеждали, что веры подсудимым нет и от них ждут только одного — признания своей измены. Уже одно это позволяет с уверенностью сделать предположение, что до начала заседания Специального судебного присутствия судьи были ознакомлены с изготовленной в недрах СД фальшивкой и не могли не считаться с тем, что она безоговорочно была принята руководством страны и органами НКВД как обличающий преступные деяния «отступников» документ. Видимо, в этом кроется причина того, что судьи и не помышляли о том, чтобы в чем-то облегчить участь людей, еще только вчера хорошо известных им, но сегодня лишенных какой-либо поддержки в высшем эшелоне власти. Более того, судьи были беспощадны в своем отношении к подсудимым. Каждое их обращение, любое замечание и попросту реплика, брошенные в адрес подсудимых, сквозили откровенной неприязнью и неприкрытой враждебностью. Многое указывает на то, что, получив возможность увидеть до слушания дела сфабрикованные «письма Тухачевского», которые и были предназначены для того, чтобы убедить в том, что маршал и впрямь является главой военного заговора, ставившего своей целью свержение существующего строя, судьи ни на секунду не усомнились в их подлинности и лишь тщетно пытались постичь «гнусную природу оборотней», людей, представших перед Военным трибуналом как злейшие враги народа и Советской власти, предатели Родины, агенты иностранных разведок. Их приговор, вынесенный без колебаний своим совсем еще недавно верным товарищам по борьбе, был однозначен — смертная казнь.

Все подсудимые обвинялись в особо опасных преступлениях: находясь на службе у военной разведки одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР, они систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения о Красной Армии, совершали вредительские акты с целью подрыва обороноспособности нашей страны, подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии, имели намерение содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в нем власти помещиков и капиталистов. Как отметила в своем сообщении Комиссия Политбюро ЦК КПСС, ни в следственном деле, ни в материалах судебного процесса дезинформационные сведения зарубежных разведок о Тухачевском и других военных деятелях не фигурируют. Согласно существовавшему порядку, имевшиеся в распоряжении органов НКВД агентурные сведения нельзя было предавать огласке — рассекречивать. Похоже, что этим и объясняется их отсутствие в материалах следственного дела. Но в то же время в протоколе и нет никаких конкретных фактов, подтверждающих вину Тухачевского и его «однодельцев», согласно предъявленным обвинениям.

Какие именно сведения, составляющие государственную тайну, были сообщены иностранным разведкам? Какие факты вредительства были раскрыты и в чем они выразились? Ничего конкретного, лишь простое перечисление преступлений, предусмотренных статьями Уголовного кодекса, и ничего больше.

Специальное судебное присутствие признало всех подсудимых виновными в нарушении своего воинского долга, воинской присяги и в измене Родине в интересах иностранного государства. Категорически отвергая эти тяжкие обвинения, Тухачевский на процессе решительно заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое с гражданской войны защищал… Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташе в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились»[42]. Аналогичные показания об отношении к Родине дали Уборевич, Корк, Якир, Фельдман, Путна, решительно отвергнув какую-либо шпионскую связь с германским генеральным штабом и причастность к подготовке контрреволюционного переворота.

Тем не менее все подсудимые были лишены воинских званий и приговорены к расстрелу. В ту же ночь приговор был приведен в исполнение. После расправы над Тухачевским начались гонения на его родных, друзей, сослуживцев[43].

Так, в самом расцвете творческих сил трагически оборвалась жизнь талантливого 44-летнего полководца М. Н. Тухачевского, которого маршал Г. К. Жуков характеризовал следующим образом: «Гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде выдающихся военачальников Красной Армии»[44]. Как единодушно подтвердят потом советские полководцы времен Великой Отечественной войны, предложенные М. Н. Тухачевским и его соратниками и отрабатывавшиеся уже в 30-е годы на маневрах основы ведения крупных боевых операций в условиях «машинной войны» были успешно применены на практике. Совершенно очевидно, что с осуждением маршала процесс укрепления боевой мощи Красной Армии в канун фашистской агрессии был непростительно замедлен. Последствия этого тяжело сказались и в вооруженных силах, и в оборонной промышленности.

Сталинским террором был уничтожен цвет Красной Армии. Д. Волкогонов приводит такие ужасающие цифры. Если за всю Великую Отечественную войну мы потеряли убитыми, умершими от ран, пропавшими без вести около 600 генералов, то Сталин в 1937 1939 годах уничтожил в три раза больше военных из высшего командного состава. В 1938—1939 годах погибло до 55 процентов командного и политического состава армии и флота от командира полка и выше. В ноябре 1938 года в докладе на Военном совете при наркоме обороны Ворошилов хвастливо заявил: «В 1937—1938 годах мы „вычистили“ из Красной Армии около четырех десятков тысяч человек. Только в 1938 году выдвинуто и перемещено в должностях более 100 тысяч человек!»

ИСТОРИЯ ФАЛЬСИФИКАЦИИ «ДЕЛА» ТУХАЧЕВСКОГО

Изучение документальных материалов, хранящихся в партийных и государственных архивах, а также опрос лиц, причастных к событиям тех лет, позволили установить, указывается в материалах Комиссии Политбюро ЦК КПСС, что дело по обвинению М. Н. Тухачевского и других военачальников фальсифицировано, а признания обвиняемых на следствии получены в результате применения недозволенных методов. Начало этой фальсификации положено в мае 1937 года. Первые показания о существовании военного заговора в Красной Армии, руководимого якобы Тухачевским, Якиром и другими, были получены 8 и 10 мая от бывшего (до 1934 года) начальника ПВО Медведева М. Е., исключенного из партии за разбазаривание государственных средств и арестованного к тому времени органами НКВД СССР. На допросе 8 мая Медведев показал, что о существовании заговора ему стало известно со слов одного сослуживца в августе — сентябре 1931 года. Позднее он якобы узнал, что в руководящее ядро заговора входят Тухачевский, Якир, Путна, Примаков, Корк и другие. Каким путем эти показания получены, бывший заместитель начальника управления НКВД по Московской области Радзивиловский А. П. еще в 1939 году признал: «Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева М. Е., бывшего начальника ПВО РККА, и добиться от него показаний о существовании военного заговора в РККА с самым широким кругом участников. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе»[45]. К моменту ареста Медведев уже более трех лет как был уволен из РККА и работал заместителем начальника строительства одной из больниц, утратив всякие связи с военными. Несмотря на это, Ежов и его заместитель Фриновский, когда Радзивиловский доложил им о первых результатах допроса Медведева, предложили «выжать из него его „заговорщические связи“, снова повторив, чтобы с ним не церемониться. «Для меня было очевидно, — показал далее Радзивиловский, — что Медведев — человек давно оторванный от военной среды и правдивость его заявлений (об утрате связи с военными. — Прим. авт.) не вызывает сомнений. Однако, выполняя указание Ежова и Фриновского, я добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем, и в ходе последующих допросов, в особенности после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников».

Дальнейшие события, согласно показаниям Радзивиловского, развивались так: «По ходу дела я видел и знал, что связи, которые называл Медведев, были им вымышлены и он все время заявлял мне, а затем Ежову и Фриновскому о том, что его показания ложны и не соответствуют действительности. Однако, несмотря на это, Ежов этот протокол доложил в ЦК».

Словом, все указывало на то, что к моменту ареста Медведева органы НКВД не располагали в отношении его никакими компрометирующими материалами, что арестован он был по личному распоряжению Ежова в расчете получить от него показания, отталкиваясь от которых можно было бы раздуть дело о военном заговоре в РККА.

Этот преступный расчет оправдался: от Медведева, показания которого были фальсифицированы, цепочка потянулась к Путне и Примакову[46], «признания» которых в существовании заговора среди военных послужили поводом для ареста М. Н. Тухачевского, Б. М. Фельдмана, А. И. Корка, Р. П. Эйдемана, И. Э. Якира и И. П. Уборевича[47]. На первых допросах все они категорически отрицали свою причастность к какой-либо контрреволюционной деятельности. Лишь впоследствии от них были получены показания о принадлежности к военному заговору. Однако, как было неопровержимо доказано, этого удалось добиться работникам НКВД благодаря применению незаконных методов следствия: шантажа и мер физического воздействия[48]. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что на листах 165—166 дела № 967581 от 1 июня 1937 года, где зафиксировано признание М. Н. Тухачевским своей «вины», обнаружены пятна, которые, по заключению экспертизы, являются каплями и мазками человеческой крови.

Весь судебный процесс по делу о «военном заговоре» стенографировался, однако правкой и корректировкой стенограммы занимались те же работники НКВД, которые вели следствие. Они же сопровождали заключенных в здание Военной коллегии и продолжали находиться при них до конца судебного процесса «в целях оказания психологического давления».

Как вытекает из сказанного, никаких законных оснований для ареста М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, А. И. Корка и других военачальников не было. Они были арестованы в нарушение Конституции СССР, вопреки требованиям уголовных и уголовно-процессуальных законов, по прямому указанию И. В. Сталина и Н. И. Ежова. В деле отсутствуют объективные доказательства, подтверждающие совершение кем-либо из подсудимых государственных преступлений. Выдвинутые против них обвинения являются от начала до конца ложными и базируются лишь на противоречивых «признательных» показаниях арестованных, навязанных им работниками НКВД преступными методами ведения следствия.

Интересно, что главным аргументом в обосновании версии «вредительства» М. Н. Тухачевского была его концепция о необходимости ускоренного формирования танковых и механизированных соединений за счет сокращения численности кавалерии и расходов на нее. Здесь председательствующему на процессе Ульриху активно помогал Буденный. Был и еще один пункт обвинения: подсудимые якобы «для успеха заговора намеревались устранить К. Е. Ворошилова. Тухачевский, Корк, Путна, Уборевич не отрицали того, что готовы были поставить в правительстве вопрос о смещении К. Е. Ворошилова с поста наркома обороны как человека некомпетентного, не справлявшегося со своими обязанностями. При угрозе надвигающейся войны, необходимости серьезной подготовки армии к предстоящим боевым действиям в новых условиях К. Е. Ворошилов в качестве наркома обороны казался им неспособным выполнить такую ответственную задачу. При этом подсудимые утверждали, что никакого тайного сговора относительно К. Е. Ворошилова они между собой не имели, а намеревались прямо и открыто заявить об этом Политбюро и правительству. Тем не менее их откровенное высказывание было расценено судом как свидетельство „заговорщицкой деятельности“.

По заключению западных исследователей, слишком поздно и лишь в ограниченной степени чехословацкая дипломатия тех лет выяснила национал-социалистское происхождение слухов о советско-германских переговорах, распространявшихся в конце апреля 1937 года, не поняв, однако, всей изощренности обвинений против М. Н. Тухачевского. Это видно из того, пишет И. Пфафф, что чехословацкая миссия в Москве самоуверенно объясняла смещение маршала имевшимися якобы у него связями с троцкистами и его «бонапартистским комплексом», что создавало будто бы опасность захвата им власти. Однако уже в июне того же года в позиции чехословацкой миссии в Москве наметился принципиальный поворот. Представительство категорически отвергло официальную советскую версию, согласно которой восемь ведущих военачальников Красной Армии поддерживали тайные связи с германской секретной службой, и квалифицировало весь процесс как извращение правосудия.

В декабре 1937 года на встрече представителей чехословацкой и советской военных разведывательных служб, состоявшейся в Праге, произошло бурное столкновение делегаций по вопросу о вине маршала Тухачевского. При этом представители Чехословакии настойчиво указывали на то, в какой сильной степени чистки ослабили боеспособность и мощь Красной Армии, причем вследствие выдвижения обвинений, которые весь мир считает ошибочными. Советская сторона уклонилась от продолжения дискуссии по данному вопросу, обратив при этом внимание на то, что «документы», обвиняющие Тухачевского, поступили ведь из Праги.

РОКОВЫЕ ПРОСЧЕТЫ

В свете того, что теперь известно, вряд ли нуждается в дополнительных доказательствах все значение урона, который был нанесен Красной Армии. Тем не менее уместно привести один весьма выразительный в этом отношении документ, датированный 9 ноября 1937 года. Речь идет о совершенно секретном докладе заместителя начальника генерального штаба Чехословакии генерала Богумила Фиала, направленном им главе военной разведки. Если сперва Верховное командование чехословацкой армии, говорилось в этом докладе, отказалось воспринять ликвидацию Тухачевского и высшего советского командного звена как тяжелый урон для Красной Армии и на первых этапах чистки было убеждено, что «русская армия переживает мрачный этап, но все еще остается силой большого значения, то наша военная делегация, посланная для знакомства с состоянием обороноспособности Красной Армии, возвратилась с крайне тревожными вестями, превзошедшими самые мрачные ожидания»[49].

«Поток массовых репрессий, — подчеркивалось далее в докладе, — вызывает опасения относительно возможности внутреннего разложения Красной Армии, ослабления ее оперативной ударной силы, ее неспособности вести наступательные действия и в будущем из-за неимения тактического и стратегического опыта у новых молодых командиров, когда в течение одной ночи лейтенанты тысячами становились командирами полков, а майоры — командирами дивизий… »[50]

В то же время если предположить, указывала французская печать, что в руководстве Красной Армии возможны такие преступления, то она может обладать лишь ограниченной боеспособностью. Кроме того, в ней выражались серьезные опасения относительно того, что жизненно важные для Франции военные тайны могли быть выданы Германии, если обвинения в шпионаже правдоподобны. Высказывалось единое мнение, что чистка в армии нанесла тяжелый урон международному авторитету СССР и дала повод для обоснованных сомнений в ценности франко-советского договора.

Спустя два дня после казни восьми выдающихся советских военачальников посол Кулондр посетил наркома иностранных дел М. М. Литвинова, чтобы сообщить ему о том, сколь «плачевное впечатление» произвели на дружественные Советскому Союзу страны «жестокие расправы», и выяснить, как «следует расценивать выдвинутые против осужденных обвинения в шпионаже». Умелый и уклончивый ответ наркома не мог поколебать сомнений Кулондра. Тем более что все аккредитованные в Москве послы были твердо убеждены в том, что чудовищное обвинение в шпионаже не соответствует истине. Они были непоколебимы в мнении, что это обвинение является всего лишь предлогом, с помощью которого Сталин устранил Тухачевского, Якира, Уборевича и других советских военачальников, поскольку из-за своей подозрительности они «показались ему сомнительными», и что «непосредственной или конкретной конспирации никогда не существовало».

Через две недели после этого в беседе с В. П. Потемкиным Кулондр подчеркнул, что Франция, естественно, глубоко озабочена этим делом, и настойчиво добивался получения точной информации, «в какой степени казненные офицеры замешаны в заговоре с Германией»[51].

Такой же точки зрения придерживается и известный американский публицист Дэвид Кан. Обобщая материалы того времени, он пишет, в частности, что в результате массовых репрессий Красная Армия лишилась в среднем одного из четырех офицеров, включая талантливого командира маршала М. Н. Тухачевского и многих других, кто сражался на фронтах первой мировой войны. В итоге, подчеркивает он, Вооруженные Силы СССР оказались обезглавленными, что, видимо, и дало тогда основание Гитлеру заявить: «Русская армия — это не более чем шутка»[52].

«Дело» Тухачевского имело также и международные последствия: оно привело, как пишет Д. Уотт, к тяжелому кризису в отношениях СССР с Францией, к замораживанию франко-советского сотрудничества. Французская общественность не находила никакого оправдания происходившим в Москве кровавым расправам и совершенно не верила обоснованиям приговоров.

Отрицательным образом сказалась чистка в армии и на отношениях с Чехословакией. В конце 1937 — начале 1938 года германский посланник в Праге характеризовал чехословацко-советские отношения после судебных процессов в Москве в целом и в связи с «делом» Тухачевского в особенности ни в коей мере не более интенсивными, а скорее несколько потускневшими. Таким образом, весной 1938 года президент Бенеш оказался перед развалинами «оси» Париж — Москва — Прага, которая продолжала существовать лишь на бумаге, не поняв, в какой значительной мере сам в результате недопустимо некритического отношения к германской фальшивке содействовал подрыву базы для антигитлеровской коалиции, в создании которой сам участвовал. «Вплоть до своего смертного часа он (Бенеш. — Прим. авт.) верил в подлинность подсунутых ему документов, несмотря на все более обидные аргументы его собственных дипломатов и военных, пишет Д. Уотт. — Послать свою полицию за подтверждением от гестапо достоверности материала, там же и сработанного, было актом умопомрачительной наивности»[53].

В результате своих действий в период с февраля по май 1937 года президент Бенеш, как считает И. Пфафф, совершил самую тяжелую ошибку за все время своей политической деятельности. Однако это вовсе не говорит о том, что без его участия не состоялась бы афера, связанная с «делом» Тухачевского.

В доверительных беседах, происходивших в окружении Гитлера, в главном управлении имперской безопасности афера с фальшивкой против маршала Тухачевского расценивалась как одна из самых выдающихся в истории немецкой разведки, и правители третьего рейха не раз похвалялись этим. Руководители ведомства тайной войны, которые стояли во главе этого политического подлога, были уверены, что им удалось нанести тяжелейший удар по боеспособности Красной Армии, вывести из строя наиболее талантливые командные кадры и таким образом обескровить ее.

То, в какой степени была ослаблена Красная Армия, обнаружилось уже в конце 1939 года, когда началась советско-финская война. 30 ноября войска Ленинградского военного округа перешли к боевым действиям. Однако прорвать с ходу хорошо укрепленную «линию Маннергейма» не удалось. Начались кровопролитные изматывающие бои. Эта краткосрочная локальная война стоила нашей стране многих тысяч жизней. Она убедила в низком уровне боеспособности Красной Армии, обескровленной репрессиями и дезорганизованной некомпетентностью наркома обороны, занимавшего этот пост полтора десятка лет. Слабость Красной Армии увидел и Гитлер. В узком кругу высших руководителей рейха фюрер заявил, что Красная Армия обезглавлена. 80 процентов командных кадров уничтожено, она ослаблена как никогда, и нужно воевать, пока кадры не выросли вновь.

Позже гитлеровцы не без оснований усматривали в этом одну из причин тактических и стратегических неудач Красной Армии в первый и особенно начальный период войны, считая, что предпринятая СД акция, позволившая разрушить систему командования за три года до нападения на СССР, была их «первой крупной выигранной битвой против Советского Союза»[54].

31 января 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР по заключению Генерального прокурора отменила приговор Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении участников так называемой «антисоветской троцкистской военной организации» во главе с М. Н. Тухачевским за отсутствием в их действиях состава преступления. Все проходившие по этому делу были полностью реабилитированы. 27 февраля 1957 года Комитет партийного контроля при ЦК КПСС восстановил их в партии.

Как отмечалось в материалах XXII съезда КПСС, ни один из них не был врагом народа и партии, не состоял на службе у немецкой разведки, как утверждалось в обвинении. Правомерность названных документов 27 марта 1988 года подтвердила Комиссия Политбюро ЦК КПСС, созданная по решению октябрьского (1987 г.) Пленума ЦК для дополнительного изучения материалов, связанных со сталинскими репрессиями, в целях завершения процесса востановления справедливости, приостановленного в середине 60-х годов после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежнева.

И только теперь стала известна правда об одной из самых гнусных антисоветских акций гитлеровской разведки.

Прежде чем перейти к описанию других операций нацистской разведки предвоенного и военного периода, необходимо хотя бы в общих чертах раскрыть содержание основных этапов, через которые проходила она в своем становлении и развитии, превращении в орудие, самое восприимчивое к политическим интересам Гитлера, наиболее чувствительное к его экспансионистским устремлениям.