Тайные судьбы

Глава 15

Склонившись над обтянутой белым атласом колыбелью, Чарли наблюдала за спокойным сном Дженни. Фарфоровая музыкальная шкатулка на комоде играла мелодичную колыбельную. Чарли протянула руку и пригладила шелковистые черные волосики младенца.

– Ты такая удивительно красивая, – шепнула она. – Такая красивая и счастливая девочка.

Она поцеловала нежный, бархатный лобик, теплый, розовый, пахнущий ароматным детским мылом.

С улыбкой Чарли напевала мелодию музыкальной шкатулки и покачивала колыбель. Красивая и счастливая. Чарли окинула взглядом детскую, сказку из кружев, атласа и самых разнообразных нарядных фарфоровых кукол, а среди них одна тряпичная: улыбающаяся рыжая кукла, подаренная Делл. Питер не ограничивал расходов Чарли на отделку детской, соседствовавшей с их спальней и гостиной. Теперь, через полтора месяца после их переезда в особняк Хобартов, отделка детской была завершена. Чарли постаралась доказать, что, несмотря на свое низкое происхождение, она обладает утонченным вкусом и детская не нарушит гармонии великолепного особняка. Она очень скоро обнаружила, что утонченный вкус легко приобрести, если ты не ограничена в средствах.

И все же Чарли не терпелось похвастаться детской перед Питером, который завтра возвращается из деловой поездки в Гонконг, где он пробыл почти целый месяц. Чарли подозревала, что Элизабет Хобарт намеренно услала туда сына.

На лице Дженни появилось что-то похожее на счастливую улыбку, и Чарли, поцеловав кончики своих пальцев, приложила их к щечке дочери.

Дверь детской отворилась. Элизабет Хобарт ступила на пушистый белый ковер и окинула комнату недружелюбным взглядом.

С тех пор как Чарли и Питер поселились в доме, она почти не видела свекровь. Чарли занималась своими делами и вообще старалась не попадаться на глаза Элизабет, считая это наилучшим выходом из положения. Она чувствовала себя гостьей в роскошном особняке, который назывался ее домом.

Элизабет остановила взгляд на Дженни, и Чарли невольно, словно защищая, прикрыла ребенка рукой.

– Мне надо с вами поговорить, – сказала Элизабет. – Я буду у себя в кабинете.

С этими словами она повернулась и вышла из детской.

Чарли запретила себе плакать. Она не понимала, в чем состояла ее вина. Может быть, она потратила слишком много денег на отделку детской? Может быть, она купила не те гардины? Может быть, не следовало выбирать белый цвет? Чарли спрашивала себя, почему она, двадцатидвухлетняя замужняя женщина, мать, по-детски робеет, страшась выговора.

– Закройте дверь, – приказала Элизабет, когда Чарли вошла в кабинет.

Свекровь сидела за письменным столом спиной к двери. Чарли не видела необходимости закрывать дверь, в доме не было никого, кроме них двоих и прислуги. Но Элизабет Хобарт приказала, и Чарли послушно выполнила приказание.

Элизабет повернулась к Чарли.

– Сколько вы хотите? – спросила она.

– Простите? – переспросила Чарли, нервно поправляя волосы.

– Сколько вы хотите получить, чтобы покончить с этим лживым браком и вернуть свободу моему сыну?

У Чарли застучало в висках. Она заметила, что перед столом стоит стул с высокой спинкой, словно для подсудимого. Чарли раздумывала, садиться ей или ждать приглашения. И решила, что лучше остаться стоять.

– Я... – заикаясь начала она. – Мне не нужны никакие деньги.

Элизабет хмыкнула.

– Дорогая, конечно же, вы хотите получить деньги. Ведь вы именно за этим сюда пробрались?

Она открыла ящик стола и вытащила оттуда продолговатую чековую книжку в кожаной обложке, затем взяла серебряную ручку из серебряной чернильницы и начала заполнять чек.

У Чарли подгибались колени, и она с трудом держалась на ногах.

– Думаю, ста тысяч долларов будет более чем достаточно.

Элизабет вырвала чек из книжки и помахала им в воздухе.

Чарли подошла к стулу с высокой спинкой и села.

– Мне не нужны деньги, – повторила она и подумала, знает ли Питер о затее матери. – И я не собираюсь разводиться с Питером.

Элизабет швырнула чек на стол и откинулась на спинку кресла.

– Если вы хотите торговаться, то я на это не пойду, – объявила она. – Сто тысяч и ни цента больше. Решайте.

– Мне... мне не нужны деньги, – вновь повторила Чарли. – И я не расстанусь с Питером.

– Думаю, вам лучше всего уехать уже сегодня, – с улыбкой произнесла Элизабет. – До возвращения моего сына из Гонконга.

– Почему вы выбрали именно этот момент, миссис Хобарт? Почему вы ждали, когда будет готова детская?

– Я хотела посмотреть, как далеко вы можете зайти, если дать вам в руки деньги. Должна признаться, вы меня приятно удивили. Вы с умом распорядились деньгами. Можно только сожалеть, что ребенок не воспользуется детской. Откройте мне секрет, дорогая, кто настоящий отец ребенка?

– Питер – отец Дженни, – сказала Чарли без особой убежденности.

– Вы очень ошибаетесь, если думаете, что обманете меня, – прищурилась Элизабет. – Девочка даже отдаленно не похожа на Хобартов. У нее слишком темные глаза, слишком темные волосы.

Чарли отвела взгляд от свекрови и принялась разглядывать шкафы с рядами книг в кожаных переплетах, которые, как она подозревала, Элизабет никогда в жизни не читала. Элизабет некогда было читать, все ее время уходило на то, чтобы делать деньги. Делать деньги и еще отравлять людям жизнь. Чарли подумала о Дженни. Подумала о Марине, которая дала ей так много и ничего не потребовала взамен.

– Миссис Хобарт, – сказала Чарли, и ее голос зазвучал увереннее. – Я знаю, что вы меня не любите. Я знаю, что вы хотите изгнать отсюда меня и Дженни. Но я также знаю, что наше место здесь. Мы теперь члены вашей семьи, такие же как вы и Питер. – Чарли остановилась, чтобы перевести дух. – Что касается внешности Дженни, то нравится вам это или не нравится, но я из ирландской семьи, а многие ирландцы, как вам известно, темноволосые.

Чарли взглянула на Элизабет. Свекровь еле сдерживала бешенство.

– Я могу доказать, что Питер не является отцом ребенка.

Мысли Чарли заметались. «Думай о Марине», – напомнила она себе.

– Вы ничего не можете доказать.

– Для этого достаточно простейшего анализа крови.

– Только в том случае, если у вас будет анализ крови Дженни.

– Я его сделаю.

– А я вам не позволю. Я не разрешу вам прикоснуться к моему ребенку.

– Всегда есть возможность, дорогая.

Чарли встала.

– Мне кажется, вам лучше сначала переговорить с Питером. Он знает, что Дженни его дочь. Вы забываете, что ему тоже придется делать анализ крови.

Элизабет готова была уничтожить Чарли взглядом.

– Питер не пойдет против моей воли.

– Только не на этот раз, миссис Хобарт.

Чарли почувствовала облегчение. Она не могла поверить, что способна быть такой бесстрашной. Она не представляла, какое это приносит удовлетворение.

– Думаешь, ты очень умная, верно? – Элизабет схватила чек и разорвала его пополам. – Мы еще увидим, кто из нас умнее, дорогая. А теперь убирайся отсюда. У меня есть дела поважнее.

Облегчение сменилось растерянностью, и Чарли вышла из кабинета, раздумывая, как долго ей удастся продержаться на поверхности, прежде чем ее засосет безжалостный водоворот неблагоприятных обстоятельств.

– Думаешь, она знает? – спрашивала Чарли Питера, когда он на следующий день вернулся из Гонконга.

Питер покачал головой. Отвернул одеяло и лег в постель.

– Она не может знать.

– Нет, может. А что, если она проверит больницы? Если узнает, что я никогда не была беременна?

– Она считает, что не я отец Дженни, но она не подозревает, что и ты не ее мать.

Чарли устроилась рядом с Питером на широкой двуспальной кровати и накрыла ноги периной.

– Наверное, отец был прав. Такие вещи никогда хорошо не кончаются.

Питер снял очки и положил их на ночной столик.

– Думаю, мама никогда больше не вернется к этой теме.

– Но она выглядела очень решительной.

– Она хотела взять тебя на пушку, но из этого ничего не вышло. Если она заметит, что ты боишься, она будет чувствовать себя победительницей. Мать любит держать людей в напряжении.

Чарли гладила волосы у него на груди.

– Похоже, ты это знаешь по собственному опыту.

Питер повернулся на бок, чтобы Чарли не видела его лица.

– У отца была любовница. – Он рассмеялся. – Думаю, его можно понять. Во всяком случае, мать об этом узнала и превратила его жизнь в ад. Она сказала ему, что, если он не бросит любовницу, она отнимет у него все его состояние. Он расстался с любовницей, но мать постепенно, по частям отобрала все прямо у него из-под носа. Я считаю, именно это его и убило.

– Ты был мальчиком, когда он умер. Откуда ты знаешь?

– Прислуга любит сплетничать.

Чарли начала растирать ему плечи, массировать спину. Постепенно Питер расслабился.

– Может, нам следует обо всем ей рассказать? Может, ей лучше знать правду?

– Ни в коем случае. Если мать узнает, что Дженни дочь Марины, разразится международный скандал. Она способна оповестить об этом весь свет. Она отравит Марине жизнь.

– Ты забываешь, что официально Дженни не является дочерью Марины. Она наша с тобой дочь. Мы удочерили ее по закону. Что, если мы скажем твоей матери только это и не больше? Скажем, что удочерили Дженни, но скроем, кто ее мать?

– Ей покажется подозрительным, что новобрачные немедленно удочерили ребенка, а не попробовали сначала завести своего собственного.

– Давай скажем ей, что я не могу иметь детей.

Питер повернулся к Чарли и посмотрел на нее. Чарли увидела боль в его глазах.

– Я с тобой не согласен. Ты забываешь, что мы хотим иметь детей. Разве не правда, что мы с тобой мечтаем о собственных детях?

– Да, конечно, Питер. Я совсем запуталась и не знаю, что говорю.

– Так что давай действовать. – Он просунул руку под ее ночную рубашку. – Давай не откладывать это в долгий ящик. Как только ты забеременеешь, все забудется. Она примирится с Дженни и с нами тоже. Особенно если у нее будет внук, которому она передаст текстильную компанию «Хобарт».

Чарли обняла и поцеловала Питера долгим поцелуем, отвечая на его ласки.

– Блестящая идея, мистер Хобарт, – шепнула она.

– А пока, – тоже шепотом заметил Питер, – постарайся все-таки завоевать симпатии матери.

Чарли вздрогнула.

– Нет, Питер, из этого точно ничего не выйдет.

– А ты попробуй. Ты умная, красивая, привлекательная. Если ты перестанешь бегать от матери, а покажешь себя с лучшей стороны, я уверен, она полюбит тебя так же, как я.

– Я не знаю, с чего начать.

– А ты хорошенько подумай.

Но в глубине души Чарли не верила, что когда-нибудь Элизабет Хобарт примирится с ней и с Дженни.

Целых два года Чарли безуспешно пыталась забеременеть. Гинеколог объяснил, что у нее загиб матки, это уменьшало ее шансы иметь ребенка, но не лишало надежды.

– Расслабьтесь, – советовал ей врач.

– Расслабься, – твердила ей мать после того, как Чарли все ей рассказала. – У меня тоже загиб матки. И шестеро детей.

Но Чарли не могла расслабиться. Каждое утро она просыпалась с надеждой, что новый день принесет перемены и что ее жизнь станет такой, какой она виделась ей в мечтах. Каждый вечер Чарли молилась, чтобы завтра Элизабет Хобарт смягчилась и сказала ей хотя бы одно доброе слово. Но Чарли напрасно ожидала добрых слов, она их так и не услышала и в конце концов пришла к выводу, что ей все-таки следует благодарить судьбу: как и предсказывал Питер, Элизабет не пошла дальше обвинений. Если холодный взгляд и равнодушие были оружием, с помощью которого Элизабет пыталась запугать невестку, то Чарли готова была терпеть эту пытку. Питер и Дженни стоили такой жертвы.

Пока Питер проводил почти все время в конторе или путешествовал по всему свету, Чарли заботилась о Дженни. Она восхищалась тем, как стремительно росла дочь, какими крепкими и быстрыми стали ее ножки, какой доброй и доверчивой сделалась ее улыбка, какими нежными и ласковыми были ее объятия. Когда Дженни исполнился год, она начала ходить. А очень скоро после этого начала говорить. «Мама» было самым первым ее словом.

Восторг Чарли омрачался лишь тем, что Дженни действительно была совсем не похожа на ту женщину, которую называла мамой, и на своего отца Питера. Чарли грезила о том дне, когда на свет появится их собственное дитя, их плоть и кровь, плод их взаимной любви, а не их любви к Марине.

Однажды, холодным осенним утром 1982 года, Чарли медленно прогуливалась с Дженни, держа ее за руку и приноравливаясь к неровным коротеньким детским шажкам. Они гуляли по парку вокруг особняка и, как всегда, зашли на конюшню. «Лошадка» было любимым словом маленькой Дженни.

Из всех времен года Чарли особо выделяла осень, с ее пожелтевшей душистой сухой листвой, напоминающей ей о чудесных днях в колледже, о веселье и трогательной дружбе, которые она делила с Мариной и Тесс. Она погрузилась в воспоминания о подругах, об их долгих беседах и ужинах с холодной пиццей и не заметила, как их догнал Питер.

– Как сегодня поживают мои прекрасные дамы? – спросил он и поцеловал в щеку сначала Чарли, а потом Дженни.

– Лошадка, – немедленно отозвалась Дженни.

Питер рассмеялся и повернулся к Чарли.

– Мне придется уехать на несколько дней, – сказал он.

– Как, опять?

Казалось, Питер больше отсутствовал, чем присутствовал, словно Элизабет намеренно старалась их разлучить и лишить нормальной спокойной жизни, словно ее целью было постоянно держать их в напряжении.

– Что поделаешь, любимая. Работа есть работа.

Чарли поправила бархатную шапочку на голове Дженни.

– Чем больше ты отсутствуешь, тем меньше у меня шансов забеременеть.

– Ты помнишь, что сказал доктор. Тебе следует расслабиться.

– Как я могу расслабиться, если ты оставляешь меня здесь одну.

– Ты здесь не одна.

Чарли не стала напоминать Питеру, что, за исключением Дженни, она здесь все равно что одна. Уже не раз Чарли спрашивала себя, а не допустила ли она ошибку, не уступив Элизабет тогда, два года назад. Взяв Дженни за руку, Чарли двинулась дальше.

– Я вернусь в конце недели! – крикнул ей вслед Питер.

Чарли кивнула, но не могла заставить себя обернуться и посмотреть ему вслед. Как не могла и посмотреть вперед, на череду предстоящих пустых дней без Питера, пустых дней в особняке Хобартов, где она была не больше чем пленницей.

Она услышала, как Питер бегом догоняет их.

– А почему бы тебе не навестить своих в Питсбурге?

– Нет. Отец с матерью сейчас оба работают.

Чарли не посмела сказать Питеру, что она просто не решается ехать домой: ведь в семье О’Брайанов ее, не в пример другим детям, считали хорошо устроенной. Она не могла огорчить родителей и услышать от них: «Мы же тебе говорили». Чарли взяла Дженни на руки.

– Я тебе скажу, что мне нужно, Питер. Мне нужна работа.

– Зачем тебе работа, когда она у тебя есть. Ты воспитываешь Дженни.

Чарли промолчала.

– Так как, продержишься тут без меня?

– Как всегда, Питер.

Он рассмеялся невеселым смехом.

– Иногда я опасаюсь, что вернусь и найду два трупа: вы с матерью задушили друг друга.

– Твоя мать не подходит ко мне настолько близко, чтобы я могла совершить подобное преступление.

– Послушай, Чарли, может, ты еще раз постараешься...

Чарли остановилась у загона, где конюх прогуливал стройную гнедую кобылу. Элизабет держала полдюжины лошадей, хотя сама на конюшне никогда не показывалась. Она не интересовалась лошадьми, но не жалела денег на их содержание и щедро награждала удачливых наездников за выигранные призы на состязаниях, на которых тоже никогда не присутствовала. Чарли считала, что вся эта показуха свидетельствует о холодном и расчетливом уме Элизабет Хобарт.

Молодая женщина следила за бегом кобылы и раздумывала над тем, сколько призов ей надо выиграть, чтобы не очутиться на бойне.

– Почему именно я должна постараться, Питер? Почему всегда виновата я?

– Мать стареет, – ответил Питер, положив ей руку на плечо. – Ей труднее уступать.

Чарли молчала.

– Попробуй еще раз, любимая. Прошу тебя, сделай это для меня.

– Я уже пробовала, Питер. Я пробую уже целых два года.

Питер снова поцеловал Чарли.

– Я все знаю. Я знаю, как нелегко тебе приходится.

– Да, нелегко, – подтвердила Чарли. – Еще как нелегко.

Питер представления не имел, как ей было нелегко. Чарли по опыту знала, что, когда он был в отъезде, ей лучше всего есть в своей комнате. Но Питер просил ее попробовать еще раз, и она надела новое шелковое платье цвета ржавчины и замшевые лодочки под цвет платья, а на шею несколько длинных ниток жемчуга. Наложила заново косметику и, подкрепив свою решимость бокалом шерри, в восемь часов присоединилась к свекрови в столовой.

Чарли сидела за длинным столом из вишневого дерева и ужинала в одиноком молчании, хотя их с Элизабет разделяли всего четыре пустых стула. Каждый вечер эта представительница матриархата занимала место во главе стола, даже если она ужинала одна, даже если ей некому было демонстрировать свою власть. Наверное, слуги находили это забавным.

– Сегодня мы с Дженни дошли до самой конюшни, – сказала Чарли, сделав над собой усилие. – Она обожает лошадей. Наверное, очень скоро захочет учиться верховой езде.

Чарли принялась за суп из тыквы, делая вид, что ее не беспокоит молчание Элизабет. «Попробуй еще раз, – повторила она про себя совет Питера. – Интересно, сколько раз можно пробовать?»

Чарли отпила воды из хрустального бокала и задумалась над тем, как ей расшевелить эту гадюку. Она сжала в руке бокал, движением головы отбросила назад волосы и улыбнулась.

– Сколько лет было Питеру, когда он впервые сел на лошадь? – спросила она у свекрови.

Элизабет молчала.

– Я вас спрашиваю, – повторила Чарли, – сколько лет было Питеру, когда он впервые сел на лошадь?

Элизабет с ненавистью посмотрела на нее.

– Не имею ни малейшего представления, – сказала она, оттолкнула тарелку и позвонила в хрустальный колокольчик рядом с прибором, вызывая из кухни Арлин.

Чарли молча наблюдала, как Арлин, полная, средних лет женщина, убрала со стола суповые тарелки.

– Я буду рыбу, – объявила Элизабет.

– И я тоже, – подхватила Чарли. Если свекровь решила играть в игры, Чарли с удовольствием сразится с ней.

Арлин, кивнув, вышла из комнаты.

– Элизабет, нам надо поговорить, – сказала Чарли, впервые называя ее по имени.

– Нам не о чем говорить.

– Нет, есть о чем. Нам надо поговорить о нас с вами. О наших отношениях.

– Мне нечего сказать по этому вопросу.

– Прошу вас, Элизабет. Почему мы не можем быть друзьями?

– Зачем?

Вошла Арлин с двумя тарелками. Чарли молчала, пока Арлин ставила тарелку перед Элизабет, потом подошла к ней. Чарли посмотрела на тарелку: палтус со шпинатом. Она терпеть не могла шпинат, просто его ненавидела, но сегодня она его безропотно съест. Сегодня она будет делать все возможное. Она докажет Питеру и себе, что способна добиться успеха. Чарли взяла вилку и подождала, пока уйдет Арлин.

– Мы должны быть друзьями, потому что вы мать моего мужа, – снова начала Чарли. – Вы моя свекровь, а мы живем под одной крышей, как совершенно чужие люди.

– Это крыша моего дома, Чарлин. Это я разрешаю вам жить под ней, поскольку мой сын вообразил, что хочет именно этого.

– Но теперь это мой дом тоже. Мой и Дженни.

Чарли положила в рот кусок рыбы со шпинатом.

– Ваш дом? Ваш и вашего незаконного ребенка?

Чарли с трудом сдержала крик. Ей хотелось выплюнуть в лицо Элизабет тошнотворный шпинат. Она схватила бокал и запила рыбу со шпинатом глотком воды. Она смотрела, как Элизабет медленно пережевывает пищу, и от души желала ей подавиться. Элизабет положила вилку и улыбнулась.

– Возможно, вы хотите вернуться к своим родным, где они там живут, кажется, в Пенсильвании?

– В Питсбурге, Элизабет. В Питсбурге, и вы это знаете. Это не так уж далеко от того места, где вы сами выросли.

Элизабет чуть заметно вздрогнула.

– Вы окончили Смитовский колледж, но я не вижу, чтобы он улучшил ваше воспитание.

– Почему вы меня ненавидите? – выкрикнула Чарли. – В чем я провинилась, что вы меня так сильно ненавидите?

– Вы босячка, – сказала Элизабет, сложив вместе кончики пальцев. – Ваша мать тоже, наверное, босячка. Она родила, сколько там, чуть ли не шестерых детей?

Чарли онемела. Она не могла сделать ни одного движения.

– Почему бы вам не вернуться туда, где ваше место, Чарлин? К своей босячке матери и распухшему от пива отцу. – Злобная гримаса вдруг исказила лицо Элизабет. – Да, мне как-то это не приходило в голову, но, очень возможно, ваш отец также приходится отцом вашему ребенку. Насколько мне известно, это частый случай в нищих ирландских семьях. Отцы напиваются и спят с собственными дочерьми.

Чарли взяла в руки тарелку и швырнула ее через стол. Она пролетела по воздуху рядом со свекровью и ударилась в оконное стекло, запачкав рыбой и скользкой зеленью шпината бежевые парчовые гардины.

Чарли вскочила и бросилась вон из столовой.

Наверху, у себя в комнате, Чарли поняла, что все кончено. Она потеряла волю к сопротивлению. Элизабет сломила ее, лишила ее твердости духа. Не имело значения, что Чарли обещала мужу и то, как сильно они с Питером любят друг друга. Элизабет никогда и ни за что на свете не изменится, и пока эта женщина жива, жизнь Чарли будет похожа на ад.

Если только она не убежит из этого дома.

Чарли быстро собрала сумку и направилась в соседнюю комнату, где спала Дженни. Она знала, что не может ехать домой. Она не способна пересказать родителям те ужасные вещи, которые бросила ей в лицо Элизабет. Она не способна нанести им такую обиду. Они слишком приличные люди, они слишком хороши. Они куда выше Элизабет Хобарт во всех отношениях.

– Мерзкая сука, – бормотала Чарли, надевая на Дженни бархатные пальто и шапочку.

– Сука? – повторила Дженни, протирая глаза.

Чарли завязала ленты шапочки под подбородком Дженни.

– Мы едем кататься, девочка, – сказала Чарли, стараясь успокоиться. – Мы едем в гости к тем, кто нас любит. Мы едем навестить тетю Тесс.

Они быстро спустились по лестнице в холл, и Чарли остановилась.

Элизабет стояла, сложив руки на груди, в монашески строгом черном платье, с понимающей усмешкой на губах.

– Убегаете? – спросила она.

Ища поддержку, Чарли ухватилась за маленькую ручку Дженни.

– Я не убегаю. Я уезжаю туда, где нас с Дженни любят.

– Развод – неприятная вещь, – вздохнула Элизабет, – но иногда это наилучший выход.

Чарли направилась к дверям.

– Вы, конечно, понимаете, – продолжала Элизабет, – что не получите ни цента.

– Мне не нужны ваши деньги.

Элизабет кивнула.

– Я это запомню, – сказала она.

Ее слова дышали зимним холодом.

Было уже за полночь, когда автобус приехал в Нортгемптон. Чарли взяла на руки сонную Дженни, подхватила тяжелую сумку и поплелась вверх по дороге к Раунд-Хилл-роуд. Она молила судьбу, чтобы Тесс оказалась дома.

– Боже мой, неужели это вы! – удивилась Тесс, открыв дверь и увидев их. Она схватила Дженни в объятия и прижала к груди. – Чарли, да она красавица.

Чарли вошла в гостиную.

– Не только красавица, но и очень хорошая девочка. Она такое доброе, милое существо. – Чарли прислонилась к каминной полке и заплакала. – Ничего не вышло, Тесс. Ничего не вышло.

– Перестань, Чарли, ты только взгляни на себя. Садись, я сейчас приготовлю чай.

Плача, Чарли села и продолжала плакать.

– Мама, – сказала Дженни и потянулась к Чарли из объятий Тесс.

– Не беспокойся, детка, – шепнула ей на ухо Тесс. – С вами тетя Тесс, значит, все будет в порядке.

Маленький пушистый щенок, повизгивая и махая хвостом, вперевалочку вбежал в комнату

– Собачка! – восхитилась Дженни.

– Это Гровер, – объяснила Тесс и наклонилась, чтобы Дженни могла его погладить. – Гровер, поздоровайся с Дженни.

Чарли наблюдала, как Дженни смеялась и пищала от удовольствия. Отчего Элизабет так безжалостна? Ладно, пусть она не любит ее, Чарли. Но ненавидеть Дженни?

– Что мне делать, Тесс?

– Не представляю. Ты же мне ничего не рассказала.

Чарли в подробностях изложила события последних двух лет, пока она жила в доме Хобартов.

– Тебе следовало давно ко мне обратиться, – сказала Тесс. – Наверное, я бы помогла.

– Помогла? Как?

– Я бы забрала к себе Дженни. Ей тут было бы хорошо.

– Нет, Тесс, я отвечаю за Дженни.

– А как Питер? Что он обо всем этом думает?

– Он опять уехал. Элизабет только и делает, что куда-нибудь его отсылает.

– Элизабет Хобарт, – повторила Тесс и вздрогнула, – та еще сволочь.

Чарли попыталась влить в себя хотя бы глоток чая, но жидкость не шла ей в горло.

– Ты будешь просить Питера о разводе?

– Не знаю, – потрясла головой Чарли, – Питер не понимает, почему я не способна наладить хорошие отношения с Элизабет. Он не заступается за меня. Он всецело под ее контролем.

– Хочешь помириться с Элизабет, присоединяйся к Питеру. Она не любит тебя, потому что ты чересчур самостоятельная.

– Печально, но должна тебе признаться, Тесс, я дошла до края. Пожалуй, развод – это единственный выход. Наверное, только тогда я обрету покой.

– Оставайтесь здесь, – сказала Тесс. – Вот увидите, как нам будет хорошо вместе.

– Не знаю. Я не знаю, что мне делать. Но спасибо за приглашение, если ты не против, мы побудем у тебя несколько дней, пока я все обдумаю.

– Несколько дней или несколько месяцев, не имеет значения. Живи здесь хоть всю жизнь.

Питер позвонил на следующее утро.

– Интересно, что это ты задумала? – грозно спросил он.

– Я пока не знаю.

Питер помолчал, затем умоляюще заговорил:

– Пожалуйста, Чарли, возвращайся домой. Мы все уладим. Я поговорю с матерью...

– Ничего не получится, Питер. Твоя мать меня ненавидит.

Чарли не стала уточнять, что она тоже ненавидит Элизабет.

– Мы должны найти какой-то выход.

– Пока мы живем с ней вместе, ничего не получится. Если ты не хочешь развода, Питер, мы должны поселиться в другом месте.

– Пожалуйста, не настаивай на этом, Чарли, – сказал Питер после паузы.

– Тогда есть один-единственный выход.

– Какой? – с надеждой спросил Питер.

– Застрелить твою мать, – объяснила Чарли и повесила трубку.

Тесс проводила все дни в мастерской, а Чарли занималась ремонтом дома. За месяц она покрасила веранду, ванную комнату и лестницу, ведущую в комнату на чердаке, комнату Марины, в которой теперь устроились Чарли и Дженни.

– А теперь будем клеить обои, – как-то после возвращения из магазина объявила Чарли.

– Ты умеешь клеить обои? – удивилась Тесс.

– Чему только не научишься, если выросла в аристократической семье, – ответила Чарли, листая альбом с образцами обоев и стараясь забыть о неприятном ощущении в животе. Она чувствовала себя неважно после приезда в Нортгемптон. Сколько бы Чарли ни трудилась по дому, стараясь отвлечься, она все еще была отравлена ненавистью Элизабет.

Чарли открыла альбом с образцами на странице, помеченной бумажной закладкой, и показала Тесс выбранные обои: зеленый плющ на бежевом фоне.

– Как насчет таких обоев для кухни?

– Плющ, – сказала Тесс, – весьма подходящий для нас рисунок. Как они не додумались оклеить такими обоями комнаты в Смитовском колледже.

– Тебе не нравится? – нахмурилась Чарли. – А я-то думала, они будут очень хороши со светло-зелеными занавесками. Особенно если ты наконец заменишь старые шкафы.

– Делай что хочешь, – пожала плечами Тесс. – Хочешь работать – работай. Дареному коню в зубы не смотрят.

– Лошадка! – взвизгнула Дженни, пытаясь ухватить за хвост Гровера.

– После кухни я займусь гостиной, – пообещала Чарли. – Похоже, обои в доме не меняли уже лет двадцать.

– Если бы я занималась этим делом, прошло бы еще лет двадцать.

Чарли положила альбом с образцами на кухонный стол.

– Я очень благодарна тебе, Тесс, за то, что ты разрешила нам с Дженни пожить у тебя, да еще заниматься хозяйством.

– Перекрашивай все, как тебе хочется. Только не трогай мастерскую.

– Мне это и в голову не придет, – рассмеялась Чарли, – но работа здорово помогает отвлечься от мрачных мыслей.

– И все хорошенько обдумать, – заключила Тесс.

Чарли молча кивнула.

Тесс положила руку на плечо Чарли.

– Я считаю, ты должна подать на развод, – сказала она. – Что бы ни говорила эта снежная баба, Питер не оставит без поддержки тебя и Дженни. Он обязан. Ты его законная жена, а Дженни его дочь.

– Я знаю, Тесс, но я никогда не думала, что дойдет до этого. – Тошнота все сильнее подступала к горлу, но Чарли продолжала: – Наверное, я все еще надеюсь, что Питер приедет, попросит прощения и предложит какой-нибудь выход, чтобы сохранить наш брак. Я еще надеюсь, что он любит меня больше, чем свою мать.

– Не сомневаюсь, что это так, Чарли. Но Элизабет умеет дергать за веревочки.

Чарли закрыла альбом.

– Я тебе говорила, что брат Питера женится?

Тесс изобразила шутливое изумление.

– Без сомнения, на девушке из Питсбурга?

– Вряд ли. Ее имя Эллен Барлоу. Она из богатой семьи.

– И она, конечно, приседает перед Элизабет?

– А как же. А вот я не умею, и в этом моя проблема. В Питсбурге меня не научили хорошим манерам.

– Ты упустила свой шанс. Уверена, что Марина наверняка бы тебе в этом помогла.

– Приседать, приседать, – тоненьким голоском повторила Дженни, переставляя на полу свои игрушки.

Чарли посмотрела на Тесс, и Тесс ответила ей полным значения взглядом.

– Интересно, – начала Чарли, – что бы сказала Дженни, если бы она когда-нибудь узнала...

– Тише! – Тесс прижала палец к губам. – Для нас она наша маленькая принцесса, но больше ни для кого.

Чарли кивнула.

– А теперь за работу. Я сейчас пойду в магазин и закажу обои.

Тесс помахала рукой и отправилась к себе в мастерскую. Чарли снова попыталась подавить приступ тошноты. Она наклонилась и взяла на руки Дженни. Комната вдруг поплыла перед ее глазами, а голова стала удивительно легкой. Она ухватилась за край стола.

– Мама? – спросила Дженни. – Болит?

Чарли вытерла влажный лоб и улыбнулась Дженни.

– Сначала переоденемся, маленькая принцесса, а потом отправимся за покупками.

У магазина обоев Чарли снова чуть не упала в обморок. Она поставила прогулочную коляску Дженни у садовой скамейки и села отдохнуть. По пути домой она зашла к врачу. Подозрения Чарли подтвердились: у нее была двухмесячная беременность.

Глава 16

Тесс попыталась уговорить Чарли не возвращаться к Питеру. Но Чарли уже успела позвонить ему, и Питер был на пути в Нортгемптон. Через тонкую занавеску на окне в гостиной Чарли смотрела на улицу, ожидая появления мужа. Тесс разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, она желала Чарли добра и не сомневалась, что та совершает ошибку, возвращаясь в дом Питера, где ее не ждет ничего хорошего; с другой стороны, в душе Тесс по-прежнему таились черные демоны, жаждавшие разлучить Чарли с Питером, потому что судьба распорядилась несправедливо. Несправедливо, что Чарли имела все: принца, замок, прекрасного ребенка, принцессу по рождению, – и скоро будет иметь еще одного, еще одно живое существо, которое она будет любить и которое в ответ будет любить ее.

У нее же пока не было ничего, лишь одни мечты. Это ей, Тесс, приходилось трудиться изо дня в день; это она рисковала своими деньгами, пытаясь завоевать славу знаменитого мастера, а всем хорошо известно, что значит бороться за место под солнцем. Она, Тесс, могла бы стать для Дженни заботливой, любящей матерью и укрыть ее от гнева Элизабет Хобарт, если бы только судьба повернулась иначе.

– Ты еще пожалеешь об этом, – предупредила Тесс.

Но Чарли не хотела ее слушать.

– Как ты не понимаешь, Тесс? Теперь Элизабет должна принять меня.

– Не надейся, такого не случится. Возможно, она обвинит тебя в том, что ты забеременела специально, чтобы обеспечить себе долю в наследстве Хобартов.

– Мне все равно, что она скажет. Этот ребенок – Хобарт, он вне всяких подозрений. И он получит то, что ему положено.

– Включая бабушку Элизабет?

Чарли помолчала, глядя в окно на улицу.

– Раз это необходимое условие, с ним придется мириться, – наконец сказала она. – Может, у меня теперь появится больше прав, нечто реальное, что я смогу противопоставить ее обвинениям.

Тесс смотрела на Дженни, уснувшую на ковре на полу. Чарли расстелила для нее яркое стеганое одеяльце, украшенное аппликациями в виде зайцев и медведей, определенно купленное за хорошую цену в дорогом универмаге Наймана Маркуса. Еще одно доказательство, что Чарли более подходящая мать для Дженни, мать, которая может дать ей не только любовь, но и материальные блага и, что самое важное, семью. «Почему я никак не могу усвоить эти простые истины, наверное, из-за своей тупости», – подумала Тесс.

– Элизабет никогда не примет Дженни, – сказала она вслух. – Возможно, она еще хуже станет относиться к девочке, когда родится твой ребенок.

– Тут я ничего не могу поделать, Тесс. Я отвечаю за Дженни и не откажусь от нее даже ради спасения нашего брака с Питером. Дженни еще совсем маленькая.

– Но какой прекрасный ребенок, – уточнила Тесс.

– Мы не можем повернуть вспять ход событий, – продолжала Чарли. – Это немыслимо для меня. И для Дженни тоже.

Гровер вбежал в гостиную и направился прямо к спящей Дженни. Он ткнулся носом ей в лицо, и Дженни, не просыпаясь, оттолкнула его пухлой розовой ручкой. Гровер секунду постоял в недоумении, потом улегся рядом с Дженни, прижавшись к ее маленькому тельцу.

– Похоже, моя собака влюбилась, – заметила Тесс.

Чарли невольно улыбнулась, глядя на Дженни и Гровера.

– Мне бы очень хотелось завести щенка для Дженни, но мать Питера не выносит собак.

– Она и людей-то не выносит.

– Прошу тебя, Тесс, – закрыла глаза Чарли, – не усложняй, мне и без того тяжело.

Тесс посмотрела на Чарли, на тонкий белый шрам у нее на лбу – постоянное напоминание о своем отвратительном поступке. Удивительно, что Чарли так незлопамятна. Вот и теперь она готова забыть те ужасные вещи, которые наговорила ей свекровь.

Кто знает, может, из-за своего чрезмерного упрямства и скрытности она, Тесс, и сидит в одиночестве.

Тесс хотелось протянуть руку и прикоснуться к шраму. Интересно, ноет ли еще рана... Та глубокая рана в душе Чарли... Чарли, которая за всю жизнь никому намеренно не причинила зла. Ее подруга хороша собой и умница, неужели она заслужила такую Божью кару, как издевательства Элизабет Хобарт? Вряд ли на свете вообще существует человек, который заслуживает такую напасть, пусть даже в уплату за полученные жизненные блага.

Тесс отодвинула в сторону кипу газет и села на диван. Она смотрела на спящих Дженни и Гровера. И вдруг ее осенило. Сначала это был только проблеск мысли, но Тесс тут же ухватилась за нее. Потом засомневалась: слишком легко, слишком просто. И все же в сердце Тесс затеплилась надежда. Только бы уговорить Чарли. Она боялась начать, страшилась отказа и связанной с ним боли. И все-таки ей нечего было терять.

– Мне кажется, я могу тебе помочь, – начала она.

– С Элизабет? – усмехнулась Чарли. – Спасибо, но вряд ли из этого что-нибудь выйдет.

Тесс собрала все свое мужество.

– А что, если Дженни будет жить у меня летом?

Чарли удивленно моргнула.

– Что ты сказала?

– Почему бы и нет, Чарли? – Тесс задвигалась на диване. – У меня никого нет. Я бы с удовольствием заботилась о Дженни. Мы с ней отлично поладим.

– Нет, Тесс, я не думаю, что...

Тесс сжала челюсти.

– Она такая же моя, как и твоя.

– Дженни принадлежит мне, – холодно сказала Чарли. – По закону я ее мать.

– Знаю, знаю, – махнула рукой Тесс. – Я ведь хочу помочь. Не отказывайся, подумай сначала. К следующему лету у тебя родится ребенок. Разве не лучше будет отправить Дженни ко мне, чтобы ты на свободе занялась новорожденным? Возможно, это даже смягчит Элизабет.

Чарли, раздумывая, смотрела на подругу. Тесс приказала сердцу замедлить ход и не пытаться выскочить из груди. Если бы Чарли согласилась, какой бы счастливой она стала, какой безумно счастливой... Тогда у нее появится своя маленькая семья, пусть даже только летом.

– Я никогда не говорила тебе, и Марине тоже, – начала Тесс, – но ведь я очень обиделась, что она отдала Дженни вам с Питером.

– Ты обиделась? Почему?

Тесс опустила глаза.

– Потому что я тоже хотела взять Дженни. Мне было страшно оставаться одной.

– Как? – рассмеялась Чарли. – Ты чего-то испугалась?

Тесс не отвечала. Слезы закапали у нее из глаз. Такое развитие событий не входило в ее планы. Но слезы все текли.

Чарли осторожно притронулась к ее руке.

– Ты не шутишь, Тесс?

– Я так устала от одиночества, Чарли. У тебя есть все – родители, братья, сестры, Питер, Дженни и даже Элизабет. Тебя окружают люди. Плохие или хорошие, но все равно люди. У тебя есть жизнь, а у меня только работа.

Тесс вытерла слезы и спросила себя, отчего у нее ноет душа, хотя речь идет о таком пустячном деле, как приглашение Дженни на лето.

– У тебя замечательная работа, – заметила Чарли. – Ты не представляешь, как я завидую твоему таланту и тому, что ты делаешь.

Тесс горестно покачала головой и опять бросила взгляд на Дженни.

– Тебе не понять, как мне одиноко.

На Раунд-Хилл-роуд появился автомобиль и свернул к дому. Приехал Питер.

Чарли снова коснулась руки Тесс.

– Знаешь, Тесс, я все-таки подумаю, поговорю с Питером. Пока я ничего не обещаю, но мы еще вернемся к этому. Может, что-нибудь придумаем.

Тесс встала и, к своему великому удивлению, поцеловала Чарли в щеку. Она никогда прежде не целовала Чарли и вообще стеснялась подобного проявления чувств. Поцелуи и объятия пробивали брешь в ее неприступности, делали ее уязвимой.

– Что бы ты ни решила, я на все согласна. Но мне бы очень хотелось участвовать в жизни Дженни.

Чарли стерла слезу со щеки Тесс.

– Что бы там ни было, ты всегда будешь для нее доброй тетей Тесс.

– Тетя Тесс, – повторила Тесс. – А знаешь, мне это нравится.

Чарли вернулась в Нью-Йорк, и Тесс опять осталась в одиночестве, наедине со своей работой, но с надеждой, что когда-нибудь Дженни будет принадлежать ей тоже. Пусть всего два с половиной месяца в году.

Она работала дни напролет, рассылая свои эскизы всем знаменитым галереям. Она делала наброски и разрабатывала образцы самых различных стеклянных изделий, от изящных бокалов до экзотических ваз. Делл часто заходила к ней с какой-нибудь едой в кастрюльке или домашним печеньем и старалась всячески поддержать ее боевой дух.

Но одно за другим приходили письма с отказом.

– Может быть, тебе стоит переехать в Нью-Йорк, – как-то сказала Делл, когда однажды вечером они пили горячий шоколад с печеньем. В Нортгемптоне уже лег первый снег, и в мастерской было зябко. Тесс пододвинула старый плетеный диван ближе к печи для обжига и потирала руки, стараясь согреться. Делл положила в рот еще одно печенье и села рядом.

– Не думаю, что мне захочется жить в Нью-Йорке, Делл. Там слишком много народу. И все чужие.

– Когда ты приехала в Нортгемптон, для тебя тоже все были чужие.

– Нет, тогда все было не так. У меня еще были родители и дом, куда я могла вернуться.

Делл поставила кружку на печь.

– У тебя всегда будет дом в Нортгемптоне, Тесс. Моя дверь открыта для тебя.

Тесс плотнее закуталась в шаль и продолжала смотреть на огонь. Делл была настоящим преданным другом, не то что Чарли, которая появлялась и исчезала в зависимости от обстоятельств, или Марина, которая словно сквозь землю провалилась после рождения Дженни.

Тесс придвинулась ближе к своему другу.

– Признаюсь, я никогда по-настоящему не чувствовала себя дома, пока не оказалась здесь.

– Ты говоришь странные вещи, – заметила Делл и обняла Тесс за плечи, ласково поглаживая ее руку. – У тебя были прекрасные родители, уютный дом.

Тесс покачала головой.

– Это был не дом, а очень элегантный особняк. – Тесс подобрала под себя ноги и прикрыла колени шалью. – Моя мать была необыкновенно требовательной женщиной. Я ее любила, но считала, что не дотягиваю до ее стандартов.

Делл внимательно слушала.

– А отец, – продолжала Тесс, – был совсем другим. На работе это был блестящий ум и сильный характер, а дома он превращался в размазню и боялся матери. Дома он прятался от нее в мастерской под самой крышей.

– Но надо отдать им должное, – заметила Делл, – их брак был счастливым. И они произвели на свет весьма одаренную дочь.

Тесс подняла голову с плеча Делл и взглянула на подругу.

– Одаренную? Я никогда не считала себя одаренной. Эксцентричную, это верно. Возможно, даже отщепенку.

– Ты не отщепенка, Тесс, – улыбнулась Делл. – Марина – вот кто настоящая отщепенка. Ты замкнутая, это правда, но очень отзывчивая и необычайно талантливая. Твои произведения выдающиеся в своем роде. Как и ты сама.

Делл погладила щеку Тесс. Прикосновение было теплым, нежным, ободряющим.

Тесс снова прижалась к Делл и вздохнула.

– Ты мой самый лучший друг, Делл, такого у меня еще не было. Как я могу уехать в Нью-Йорк и оставить тебя здесь?

Делл снова погладила руку Тесс. Затем осторожно положила ладонь ей на плечо и погладила шею, погружая пальцы в ее волосы.

Тесс почувствовала, как у нее внутри зарождается приятное тепло, и в этот миг поняла, что вся любовь, которую она вкладывает в свое искусство, вся страсть, с которой она отдается творчеству, ничто, пустота, бессмысленность, если их не с кем разделить.

– Я страдаю от одиночества, – призналась она. – Как ты думаешь, найдет ли меня когда-нибудь мой сказочный принц?

– Мой племянник положил на тебя глаз.

– Джо? – Тесс попыталась отогнать неприятное чувство, которое у нее вызывало это имя. – Он женат.

– А если бы он не был женат?

– Что ты хочешь сказать?

Делл пожала плечами.

– Тогда бы он тебя интересовал? Если бы он не был женат?

Тесс вспомнила тот вечер после выборов два года назад и приятное ощущение его рук на своем теле. Почему она тогда его остановила? Неужели только потому, что он женат?

– Не представляю, как бы я к нему относилась, если бы он не был женат. Мы с ним не находим общего языка.

– Может, из столкновения противоположностей и возникает великая страсть? Ты ведь знаешь, что плюс и минус тянутся друг к другу.

– Эта игра не для меня. У меня нет такого запаса энергии. К тому же моя мать говорила, что на меня не посмотрит ни один мужчина, потому что я не слежу за собой. Я предпочитаю майки кашемировым платьям и, слава Богу, не надеваю жемчуг, когда иду в магазин за продуктами.

Делл сняла руку с плеча Тесс и принялась за свой горячий шоколад.

– Ты хороша, какая ты есть, Тесс. Надеюсь, что придет день, когда ты это поймешь.

Тесс грызла уже обгрызенные ногти и думала о том, что Делл сильно ошибается, зато каким бальзамом проливаются эти слова на ее душу. Она смотрела на свои толстые загрубевшие пальцы и спрашивала себя, чем она заслужила такое высокое мнение. Какова бы ни была причина, Тесс не желала ее обсуждать.

– А ты, Делл? – спросила она. – Почему ты снова не вышла замуж?

Делл смотрела в свою кружку.

– Наверное, я не хотела вновь оказаться во власти мужчины. Уолтер меня глубоко оскорбил. С тех пор я поняла, что мужчины для меня слишком грубы. Слишком торопливы. И слишком много о себе воображают. Они не понимают потребностей женщины.

Тесс повернулась к Делл. Ей не надо было спрашивать, что Делл имеет в виду, потому что она вдруг все поняла. А может быть, всегда понимала.

Делл посмотрела ей в глаза, поставила кружку на печь и протянула к Тесс руку. Тесс закрыла глаза и подчинилась мягким пальцам, ласкающим ее лоб, глаза, щеки, а когда пальцы нежно притронулись к ее губам, Тесс коснулась их кончиком языка. И тогда пальцы исчезли, а вместо них Тесс почувствовала на своих губах полные губы Делл, неторопливые, медлительные, со вкусом шоколада, такие теплые и приветливые.

Медленно, но уверенно Тесс засунула руку под свитер Делл, как если бы это был самый привычный и обыкновенный жест. Она ощутила под рукой мягкую округлость упругой груди и сосок, затвердевший под ее прикосновением. И тогда она почувствовала, как рука Делл скользнула между ее ног. И в ответной страсти Тесс поняла, что никогда прежде не испытывала ничего равного по силе чувств и ничего более естественного.

Утром Тесс проснулась с болью в спине от сна на старой провисшей кровати в мастерской. Она хотела повернуться на бок, но наткнулась на некое препятствие. Рядом с ней спала Делл.

Тесс прикрыла лицо жестким шерстяным одеялом. Она не могла поверить, что случившееся прошлым вечером было реальностью. Она не могла поверить, что позволила женщине заниматься с ней любовью. Но больше всего она не могла поверить, что ей это очень понравилось и что она ответила тем же женщине, лежавшей рядом с ней.

«Неужели ты думаешь, что Тесс лесбиянка?» – вспомнила она те давние подозрения Чарли. Как Чарли догадалась? Существует ли некий признак, выдающий лесбиянку? К примеру, запах?

Она вцепилась зубами в одеяло и представила себе, что бы подумали о ней друзья, если бы увидели ее сейчас в постели с Делл. Медленно, с опаской, она протянула руку и потрогала округлый живот Делл, мирно вздымающийся в такт ее дыханию. Она потрогала грудь Делл, обнаженную, мягкую, теплую... и покорную ее воле.

– Продолжай, – попросила Делл, не открывая глаз.

Тесс быстро убрала руку.

– Ты что? – прошептала Делл. – Тебе стыдно?

– Нет, совсем нет, – потрясла головой Тесс.

Делл окончательно проснулась и приподнялась, опираясь на локоть. Она посмотрела на Тесс и отвела волосы от ее лица.

– Нет, ты стыдишься и ты расстроена.

– Нет, – повторила Тесс. – Я не расстроена, совсем нет.

Делл легла на спину.

– Нам надо поговорить. Это у тебя первый раз? С женщиной?

– Да... – неохотно согласилась Тесс, сознавая, что Делл права и что она действительно смущена. Она чувствовала себя дурой. Дурой, которая поддалась низким, позорным инстинктам.

– Для меня это не первый раз, – сказала Делл, – хотя с того времени прошло уже несколько лет.

Тесс попыталась представить себе Делл с другой женщиной. Как Делл целует лицо, руки и тело той женщины, так же как целовала Тесс. Змея ревности зашевелилась в ее душе.

– Я никогда не знала... – заметила Тесс, – я никогда не знала, что ты лесбиянка.

– Не знала, но догадывалась. Догадывалась, но сама не была готова.

– Вот почему ты живешь в Нортгемптоне? – спросила Тесс. – Потому что тут много других лесбиянок?

Делл рассмеялась:

– Да нет, не поэтому, хотя для лесбиянок здесь есть все условия. Признаюсь, я испытываю зависть, а не отвращение, когда вижу женщину в компании другой женщины. Но я никогда не объявляла о своих наклонностях. Разве на моей вывеске написано «Лавка букиниста, владелец Делл Брукс, лесбиянка»?

Тесс расхохоталась.

– Кстати, – продолжала Делл, – я ненавижу тех из них, которые носят кожаные куртки и ходят по улице так, словно бросают всем вызов. Как если бы они хотели обратить всех в свою веру. Я такая, какая есть, и не навязываю другим свои взгляды. Я выбираю друзей по их уму и сердцу, а не по сексуальной ориентации. Кроме того, я ненавижу наклеивать ярлыки. Кто знает, может, завтра появится мужчина и... – Делл щелкнула пальцами и выразительно подняла брови.

Тесс задумалась, все еще сомневаясь, что она такая же, как Делл, все еще не веря в то, что произошло, все еще цепляясь... За что?

– У меня были мужчины, – торопливо пояснила она. – Я не девственница.

– Я знаю, – с улыбкой отозвалась Делл. – Если бы ты имела дело только с женщинами, тебе не пришлось бы делать аборт.

– Я хотела того ребенка, Делл.

Делл протянула руку и погладила ее по волосам.

– Я знаю, что ты его хотела. Помнишь, как ты плакала в моих объятиях в тот вечер?

Воспоминание почти стерлось, но оно было.

– Я не могла... – запинаясь, объясняла Тесс. – Из-за матери.

– Успокойся, – шепнула Делл и поцеловала ее в волосы. – Ты тогда поступила правильно.

– Но какая же я лесбиянка, если я хотела родить ребенка? Если я хотела воспитать Дженни?

– Мы подарили друг другу свою любовь, но это не означает, что ты лесбиянка. Это только означает, что ты женщина, готовая дарить и принимать любовь. Между прочим, пенис не имеет никакого отношения к желанию женщины быть матерью.

– Твой муж знал?

– Что я предпочитаю женщин? Нет. Но ведь тогда я сама этого не знала. Секс не играл большой роли в нашей с ним жизни. Не знаю, что было причиной: он, я или просто мы не подходили друг другу. Ну а ты? Сколько у тебя было любовников? Сколько мужчин?

Тесс повернулась спиной к Делл. Разве могла она признаться ей, что Джорджино был единственным мужчиной, удостоившим ее любви, и что он был таким же нежным, как Делл, нежным... как женщина. Разве могла она сказать Делл, что два года назад ее племянник Джо сделал попытку заняться с ней любовью. Она не могла сказать об этом Делл, потому что отвергла Джо. Она не могла ничего сказать Делл, потому что других мужчин попросту не было.

– Было несколько, – сказала Тесс вместо этого. – Достаточно.

– И тебе нравилось? Я имею в виду секс.

Тесс смотрела на неоштукатуренную стену мастерской, на серый цемент между кирпичами.

– Нравилось. Но я знала, что это ненадолго.

– Почему? Потому что мать убедила тебя, что ты не можешь понравиться ни одному мужчине?

Тесс проглотила слезы.

Делл положила ей руку на грудь и принялась медленно гладить; сосок затвердел в ответ на ласку.

– По-моему, ты слишком долго ждала настоящей любви.

Страх в душе Тесс растаял, а вместо него родилась жажда, тоска по любви.

– Да, – согласилась она, – я слишком долго ждала.

– Разве можно стыдиться желания любить? – упрекнула Делл. – Разве стыдно, когда кто-то тебя любит?

– Я хочу быть счастливой, Делл. Я всегда хотела быть счастливой.

Делл склонилась к Тесс и провела губами по ее груди.

– Никто не может сделать тебя счастливой, Тесс, если ты не счастлива сама. Если ты этого не поймешь, навсегда останешься одинокой.

Тесс протянула руку и распустила длинную и толстую косу Делл. Она расчесывала косу пальцами, удивляясь, что губы Делл на ее груди наполняют ее жаром.

– Я попробую быть счастливой, Делл, попробую. А ты будешь любить меня сейчас? Пока я еще несчастна?

– Только если ты позволишь мне обнять тебя, – ответила Делл. – И держать в объятиях долго-долго.

Ушел старый год, пришел новый, и Тесс обнаружила, что все меньше времени проводит в мастерской и все больше в объятиях Делл. Тесс уверяла Делл, что много работает, но в действительности она все время проводила в мечтах. Часами лежала она в старомодной ванне на львиных ножках, прислушиваясь к новым ощущениям в своем теле, разглядывая его и находя в нем новую красоту, радуясь желаниям, которые оно пробуждало в Делл. Она лежала в густой пене и ликовала, что теперь у нее не только прелестное личико, но и тело, которого хотели, жаждали, добивались. Пока у Тесс хватало денег, чтобы не беспокоиться о заработке. Работа подождет, решила она, а сейчас надо наслаждаться удивительным ощущением своей уникальности.

Только когда в конце января Тесс получила письмо от Чарли, она вдруг вспомнила, что подруга не поздравила ее с Рождеством. Тесс вскрыла конверт в надежде найти в нем фотографию очаровательной маленькой девочки. Но фотографии Дженни в конверте не было, а только короткое, написанное от руки письмо:

«Дорогая Тесс, прости, что не прислала рождественскую открытку, но у меня не было такой возможности».

Тесс села на диван. Записка не походила на письмо организованной, разумной Чарли.

«У меня плохие новости».

Тесс прижала руку к сердцу. Неужели Дженни?

«Третьего декабря у меня случился выкидыш. Можешь себе представить, в каком я глубоком отчаянии. Питер тоже. Во всяком случае, мы хотим сделать еще одну попытку весной. Доктор считает, что мы не должны сдаваться».

Тесс с облегчением вздохнула. С Дженни ничего не случилось. А у Чарли был всего-навсего выкидыш. Она попыталась представить себе отчаяние Чарли и внезапно вспомнила все. Вспомнила свое отчаяние после аборта, вспомнила свою боль, когда поняла, что Дженни ей не достанется. По идее она должна была бы испытывать к Чарли жалость, сочувствие. Но почему-то чувствовала низкую, подлую радость. Наконец-то Чарли, которая обладала всеми благами жизни, начала сознавать, что судьба не всегда справедлива.

Тесс вернулась к письму.

«Я хочу попросить тебя об одолжении, – писала Чарли. – В связи с печальными событиями мы с Питером готовы воспользоваться твоим предложением и отправить Дженни к тебе на лето».

Тесс перечитывала последнюю строку, и ей казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди.

«Отправить Дженни к тебе на лето». Это ей не приснилось, это случилось наяву.

– Да! – во все горло крикнула Тесс и подбросила письмо кверху. Гровер примчался из кухни и прыгнул к ней на колени. Она чесала ему голову и целовала в нос.

– Дженни приедет! – кричала она. – Слышишь, Гровер, Дженни возвращается домой!

– Ты должна рассказать Чарли о нас, – сказала Делл, когда они вечером шли по Мейн-стрит, возвращаясь из рыбного ресторана.

– Ты с ума сошла, – испугалась Тесс и закутала голову шерстяным шарфом, чтобы спастись от мелкого холодного дождя, бисером сверкавшего в свете уличных фонарей.

– Нет, я серьезно, – отозвалась Делл и вдруг остановилась и нырнула в магазин иностранных сувениров.

Тесс посмотрела ей вслед. Не может быть, чтобы она говорила серьезно. Через стекло Тесс видела Делл, неторопливо перебиравшую мохеровые шарфы, как если бы Тесс не ждала ее на улице и у них не было этого разговора. «Нет, это несерьезно», – повторила себе Тесс. Она улыбнулась и поправила теплые варежки. Что за ерунду предлагает Делл.

Тесс открыла дверь и вошла в магазин.

– Ужасная погода, – приветствовал ее худощавый молодой человек за прилавком.

– Да, прохватывает до костей, – согласилась Тесс и направилась к Делл.

– Ты шутишь, – шепнула она ей. – Скажи мне, что ты шутишь.

Делл выбрала серую с черным вязаную шаль и потрогала ее на ощупь, определяя мягкость. Она поднесла ее к лицу; шаль прекрасно сочеталась с цветом ее волос.

– Если мы хотим продолжать наши отношения, мы обязаны быть честными до конца, – заметила она.

Тесс быстро оглянулась, проверяя, не слушает ли их молодой человек за прилавком. Но он распаковывал коробку и не обращал на них внимания.

– Прошу тебя, говори потише, – умоляюще произнесла Тесс.

– В чем дело, Тесс? Ты что, стесняешься? А я-то думала, мы миновали этот этап.

Она повесила шаль обратно на вешалку.

– Не надо, Делл. Не сердись на меня.

Делл прошла мимо нее и остановилась около полки с масками из тикового дерева. Тесс поспешила следом.

– Интересно, как ты собираешься себя вести? – спросила Делл. – Приедет Дженни, и мы станем с тобой просто друзьями? Ты не будешь со мной спать?

Тесс расстегнула воротник пальто и снова бросила взгляд на молодого человека. Теперь он смотрел прямо на них и улыбался. От унижения Тесс готова была провалиться сквозь землю.

– Как ты смеешь, – начала она, – как ты смеешь так со мной обращаться?

– Как я смею? – Делл повернулась к ней. – Ты хочешь сказать, как я смею утверждать, что у нас с тобой связь?

– Я думала, ты умеешь хранить тайну.

– Только не тогда, когда мной помыкают.

– Помыкают? Что, черт побери, ты имеешь в виду?

Уголком глаза Тесс видела, что теперь молодой человек облокотился на прилавок и ловил каждое их слово, явно наслаждаясь происходящим. Но Тесс уже слишком разозлилась, чтобы остановиться. Ей было наплевать на молодого человека.

– Ты постоянно твердишь, что хочешь иметь семью. Прекрасно. Но оглянись вокруг, Тесс. Я твоя семья. Я единственная, кто тебя достаточно любит, чтобы все время быть с тобой.

Тесс закрыла глаза.

– Делл, это совсем другое...

– Нет, не другое. Если ты отвергаешь наши отношения, ты отвергаешь и меня. Я не могу так жить. И не буду.

– Прошу тебя, Делл. Попытайся меня понять.

Делл отошла в сторону и начала перебирать домотканые юбки.

– Ты боишься, что твоя подруга не позволит своему сокровищу приехать к тебе, если узнает, что ты лесбиянка? Очнись, Тесс. Ты уже не глупенькая студентка. Если Чарли после стольких лет знакомства считает, что ты опасна для Дженни, то грош ей цена.

Тесс начала плакать. Она прикрыла лицо мокрыми варежками, думая о том, отчего у нее такая тяжелая жизнь.

Делл подергала ее за руку.

– Тесс, перестань плакать.

– Не могу, – шмыгнула носом Тесс. – Я думала, ты другая. Я думала, ты меня понимаешь.

Делл вытерла рукой лицо Тесс. Тесс умоляюще смотрела ей в глаза.

– Прошу тебя, Делл. Пожалуйста, не сердись на меня, – прохныкала она.

Делл коснулась волос Тесс, осторожно отвела их от ее лица и тяжело вздохнула.

– Все в порядке, Тесс. Просто пришло время.

– Какое время?

– Время тебе опять жить своей жизнью.

– Ты не понимаешь, – потрясла головой Тесс. – Дело не только в нас двоих. Есть еще Вилли Бенсон. Чарли простила меня, и я не могу ей больше лгать, обманывать. Она должна полностью доверять мне, иначе она не даст мне Дженни.

– Да, – кивнула Делл, – время точно пришло. Иначе ты не стала бы сомневаться, рассказывать ли о нас Чарли. Догадываюсь, что дело тут не только в Вилли Бенсоне. – Она поцеловала Тесс в лоб. – Все в порядке, Тесс. Ты молода, у тебя еще все впереди.

– Я просто не могу рисковать, Делл. Я не могу вновь лишиться Дженни.

Делл кивнула, но ничего не сказала.

– Мы останемся друзьями?

– Я всегда буду твоим другом, Тесс. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Делл обняла Тесс за плечи и повела ее к дверям. Когда они проходили мимо прилавка, молодой человек подал голос:

– Будьте осторожны, леди. На дорогах плохая видимость.

– Наоборот, – отозвалась Делл, – никогда еще не было все так ясно.

Тесс прижалась к Делл, полная благодарности, что судьба подарила ей такого удивительного друга.

Глава 17

Марина не могла понять, что в ней привлекает его: ее титул, ее тело или ее деньги. Но за десять лет, прошедшие после окончания Смитовского колледжа, Марина убедилась, что на эти вопросы никогда не найти ответов. Она повесила свое только что отглаженное подвенечное платье в стенной шкаф в главной каюте яхты жениха и подумала: «К черту все, по крайней мере этого не интересует Новокия». Действительно, барон Генри Эрнесто Мессина не имел ни малейшего представления, где находится Новокия, пока Марина ему не объяснила. Она поежилась, снимая короткую шелковую ночную рубашку, подошла к туалетному столику, проглотила успокоительную таблетку и окончательно поняла, что выходит замуж за человека по имени Генри.

Чарли и Тесс, наверное, посмеялись бы над этим.

Марина потянулась было к серебристому бикини, висевшему на дверной ручке ванной, но раздумала. Чарли и Тесс. Почему вдруг она о них вспомнила?

Марина сняла с золотого крючка халат, закуталась в него, медленно вернулась в спальню и упала на огромную круглую кровать, отлично зная, почему она вспомнила своих старых подруг. Как только на страницах американских газет появятся снимки ее последнего матримониального приключения, Чарли и Тесс сразу догадаются, как несчастна Марина, какой жалкой она стала, как низко пала. Чарли и Тесс догадаются, потому что только они одни знали истинную Марину и истинную принцессу.

У Марины оставалась надежда, что, возможно, подруги не читают светскую хронику.

Она закрыла глаза и приложила руки к вискам, чтобы утихомирить невыносимую головную боль. Кровать покачивалась в такт с мягким прибоем в гавани, и Марина старалась расслабиться в этой естественной колыбели и убедить себя, что ей безразлично мнение Чарли и Тесс и вообще всех на свете: ради счастья принцесса Марина готова пойти на жертвы.

Уже дважды ее попытки обрести счастье окончились неудачей.

Сначала был Дмитрий, сын бежавшего из Советской России министра, связанного родственными узами с царской семьей. Дмитрий был богат, хорошо воспитан и необычайно умен. Его выбрала для Марины королева. Через год после возвращения из колледжа, через год после того как она отдала свое дитя в руки Чарли, Марина выполнила волю семьи: она вышла замуж за Дмитрия и приготовилась дать стране законного наследника престола.

Родители ликовали, народ радовался, но брак оказался полной катастрофой.

Дмитрий был еще строже Николаса, когда речь шла о распорядке ее жизни. Он установил тесную дружбу с королевой, и вместе они заполняли календарь Марины бессчетными завтраками и обедами, разрезанием лент на выставках, посещениями больниц и приютов для бездомных. Дмитрий считал, что не столько готовит Марину к роли королевы, сколько готовит народ принять и полюбить ее. И соответственно принять и полюбить его тоже. Он чувствовал себя в своей стихии, когда речь шла о приемах и этикете, но в качестве мужа он был равен нулю. Он был лишен эмоций, не понимал, что такое нежность, и не знал, как любить женщину. Он не имел ничего общего с Эдвардом Джеймсом.

Тем не менее бездетный брак растянулся на два года, пока королева не начала страдать отсутствием памяти. То она забывала о сборе средств для больного лейкемией сына шахтера, то о заседании Союза женщин в поддержку разрешения конфликта на Фолклендских островах, то о других важных политических событиях. Шли месяцы, и красавица королева становилась все более забывчивой, все более рассеянной. В прессе появлялись критические статьи о деятельности королевского двора, люди начали выражать недовольство. Дмитрий стал раздражителен, потом открыто враждебен, вымещая свою злость на Марине. Он кричал на нее, иногда давал волю рукам, а как раз перед тем, как у королевы определили болезнь Альцгеймера, он столкнул Марину с лестницы. Марина развелась с ним и, ускользнув от телохранителей, бежала в Бразилию.

В Бразилии она встретила Рауля.

Если Дмитрий был белокожим и светловолосым, то Рауль, напротив, темным, как бронза. И в противоположность Дмитрию он был ненасытен в сексе. С горячей кровью и характером, Рауль был попросту бешеным. Он объявил Марине, что для него она в первую очередь женщина и лишь потом принцесса, и это были именно те слова, которых ждала Марина. Он убедил Марину выйти за него замуж и после трех недель, проведенных в постели, они вместе вернулись в Новокию.

– Я могу помочь твоей стране, – сказал он ей как-то ночью.

К несчастью, Марина не проявила должной бдительности.

Известный спортсмен-наездник, всегда сопровождаемый молодыми конюхами, которые, как потом выяснила Марина, значили для него больше, чем ухоженные лошади, Рауль решил приобщить народ Новокии к спорту богатых джентльменов. В Новокии, правда, было мало джентльменов и вообще богатых людей, а народ состоял в основном из бедняков рабочих и просто безработных.

Но у Рауля была мечта, он жаждал всемирной славы, и Новокия должна была стать отправной точкой для осуществления его замыслов. Месяцами он разрабатывал свою стратегию, обсуждал ее с королем Андреем и развлекал все более забывчивую королеву, обожавшую этого магнетически привлекательного красавца и начинавшую улыбаться, стоило только ему войти в гостиную.

Привязанность Рауля к Новокии возрастала, и, хотя природа его чувства была, без сомнения, эгоистичной, Марина наслаждалась полученным покоем. Планы Рауля отвлекали ее от мыслей о прошлом, о ее доброй матери королеве, постепенно погружавшейся в забытье, от едких замечаний сестры Алексис, которая успела родить еще одного ребенка, тоже мальчика.

Так прошел год, пока Рауль не настоял на посещении Соединенных Штатов. Он хотел познакомиться с работой Олимпийского центра конного спорта, а также посетить самый престижный университетский центр верховой езды с целью возможной покупки лошадей. К сожалению, университетский центр находился при колледже Маунт Холиок в Саут-Хедли, штат Массачусетс, совсем рядом со Смитовским колледжем. Но Марина поклялась Чарли, что никогда не будет пытаться увидеть Дженни, а единственный способ выполнить обещание – это забыть, что Чарли, Тесс и Смитовский колледж вообще существуют на земле. Такое близкое соседство с Нортгемптоном пробудило бы болезненные воспоминания.

Марина отказалась ехать с Раулем.

Он хотел знать почему.

Марина ответила, что это не его дело.

Рауль настаивал. В конце концов, он был мужчиной, а она всего-навсего женщиной.

Марина плюнула ему на ботинки.

Рауль дал ей пощечину.

В одно мгновение достаточно прочный брак превратился в кошмар. Марина позвала охранников, которые на руках вынесли из дворца обезумевшего Рауля. Хуже того, свидетелем всему была Алексис.

В тот же вечер Марина приняла решение снова покинуть Новокию. Она больше не могла жить, как птица в клетке, не могла притворяться, что из нее получится уважаемая всеми королева.

– Я не могу здесь жить, – сказала она королю. – Я слишком люблю свободу.

– Но Новокия – это твоя судьба, – сказал король Андрей, и морщины на его лбу стали еще глубже. – Мне очень жаль, что на твою долю выпали такие страдания.

– Пожалуйста, отец, отпусти меня. Я и так слишком сильно чувствую свою вину.

– Куда ты хочешь уехать?

– Куда-нибудь. Куда угодно. Я хочу развлечься.

– Жизнь – это не одни развлечения, Марина.

Она кусала губы, чтобы не расплакаться.

– Тебя будет сопровождать Николас. На всякий случай.

– Нет, отец, мне не нужны телохранители.

До сих пор Марина не знала, что напряжение можно не только ощущать, но и видеть: тени в комнате стали гуще, воздуха меньше, отец старее.

– Ты вернешься?

– Не знаю, отец, и поэтому не буду тебя обманывать, – сказала она, целуя его в щеку.

Вот уже больше четырех лет Марина переезжала с Ривьеры на Капри и обратно. Она создала для себя новую жизнь, полную смеха и веселья, раньше ей неизвестных. У нее не было времени для дружбы или для того, чтобы пустить где-то крепкие корни; наконец она была свободна, кочующая типичная красотка из «Квадрата», которая покидала вечеринку и искала другое злачное место, как только кончалась выпивка, иссякали наркотики и гости начинали расходиться.

И вот теперь появился Генри.

Марина открыла глаза и посмотрела в зеркальный потолок над кроватью. Она понимала, что выходит замуж за Генри ради секса. Она вспомнила, как много лет назад великая кинозвезда Элизабет Тейлор изрекла, что если она хочет спать с мужчиной, то выходит за него замуж. И хотя Марина встречалась со множеством мужчин, она не спала ни с одним из них, что бы там ни писали газеты. Ни с кем, если она не собиралась сочетаться с ним браком. Наверное, она слыла кокеткой, но Марина усвоила, что мужчины, если речь не идет о браке, только испортят ей репутацию и обязательно предадут. Она хорошо усвоила урок, преподанный ей Виктором Коу. Было лишь одно исключение из этого правила: Эдвард Джеймс. Наверное, Элизабет Тейлор тоже немало настрадалась, прежде чем установила для любви свои жесткие правила.

По крайней мере Генри был столь же страстным, сколь и богатым. В сорок лет он возмещал отсутствие ума и недостатки внешности беззаветной преданностью: он был надежным, обожал Марину и с готовностью участвовал в ее развлечениях. И, самое удивительное, Генри был выдающимся любовником, готовым раз за разом доставлять ей удовольствие. Генри было все равно, что принцесса бросила свою страну и избегала любых контактов со своей семьей. Он не знал, что чем дольше длилась разлука, тем труднее становилась сама мысль о возвращении домой. И с каждым новым газетным заголовком, с каждым новым пикантным снимком «заблудшей принцессы из Новокии» Марина все глубже погружалась в бездну стыда. Брак с Генри хоть как-то восстановит ее уважение к себе. Возможно, бульварные репортеры перестанут преследовать принцессу с такой навязчивостью, если она выйдет замуж.

А пока в развлечениях и веселье она утопит чувство вины, не говоря уж о непостижимом факте, что впервые после Эдварда Джеймса она встретила мужчину, с которым ей было удивительно легко. Ей стоило только улыбнуться Генри, как он уже загорался желанием. А с сексом все проще, чем с чувствами.

«Да, – повторила она себе, – Генри для меня самый подходящий вариант. И пусть все думают что хотят, включая Чарли и Тесс».

Генри вошел в каюту в черных плавках и с бокалом шампанского в руке.

– Поторапливайся, принцесса, если хочешь поймать солнце. – Он стал коленями на кровать и провел ладонью по ее телу. – Сегодня я хочу, чтобы ты была сверху.

– Что подумают о нас матросы? – улыбнулась Марина.

– Возможно, они захотят понаблюдать.

Генри засунул руку под ее халат. Марина почувствовала желание.

– А вдруг им не понравится? – снова улыбнулась она, глядя в его маленькие карие глазки. Волшебная успокаивающая таблетка уже переставала действовать.

Генри извлек руку из впадины между ее ног и погладил ее живот.

– Может, тебе хочется быть с кем-то более... мужественным?

Марина представила себе быстро двигающихся по палубе загорелых, мускулистых, блестевших от пота молодых мужчин в тесных белых штанах, обтягивающих их спортивные зады, которые так и хочется потрогать. Потом она посмотрела на Генри, обожающего, преданного Генри, единственного мужчину, с которым ей не было страшно в постели. Судьба иногда бывает жестокой. Марина осторожно, чтобы не обидеть, отвела его руку.

– Я вот-вот стану твоей женой, а ты говоришь со мной так, словно я шлюха.

– Прости, – сказал Генри голосом, в котором слышались плаксивые нотки. – Прости меня, дорогая. Я никак не могу привыкнуть, никак не могу понять, почему ты согласилась выйти за меня замуж.

Марина встала с кровати, отбросила назад волосы и открыла стеклянные двери стенного шкафа, наполненного шелковым и батистовым с ручной вышивкой бельем и платьями, купленными в Париже специально для медового месяца.

– Пожалуй, я выйду прогуляться в город, – сказала она, перебирая платья, и вдруг ухватилась за дверь, чтобы не упасть. – Где мы сейчас? В Барселоне?

Генри немного помолчал, так и не дождавшись ответа на свой вопрос о браке.

– Да, мы в Барселоне. Ты помнишь, что завтра у нас прием по случаю нашей свадьбы?

Марина выбрала белое платье.

– Еще бы. Четыреста приглашенных. – Она отпустила платье, и оно упало на пол. Взяла с туалетного столика крем и начала втирать белую густую жидкость в грудь и плечи. – Пойдем со мной на рынок. Ты ведь любишь смотреть на этих пышных крестьянок.

Генри взял у нее из рук банку с кремом.

– Позволь мне, – прошептал он, зачерпнул сразу много крема и начал медленно массировать ее груди. – Никто из них не может с тобой сравниться, моя принцесса.

Марина отвела в сторону волосы и молча наблюдала за его движениями. Каждое его прикосновение наполняло ее ощущением покоя.

– А ты уверен? – спросила она. – Ты уверен, что хочешь меня больше, чем других женщин?

Генри наклонился и взял в рот ее темный сосок. Она положила ладони на его уже лысеющую голову и выгнулась ему навстречу.

– Люби меня, Генри, – попросила она. – Прямо сейчас. А потом я пойду в город. Без тебя.

Он положил ее на огромную круглую кровать, раздвинул ей ноги и приступил к тому, что так хорошо у него получалось.

Они занимались любовью, пока не выдохлись и не вспотели. Потом Генри уснул, но Марина тихо лежала без сна, глядя в потолок широко открытыми глазами.

Молодая женщина спрашивала себя, почему она не может расслабиться после оргазма, почему, как и он, не может погрузиться в умиротворяющий сон. Напротив, когда горячие ласки и сам акт оставались позади, какими бы блаженными и вдохновляющими они ни были, Марина чувствовала внутри только пустоту, своего рода эмоциональную пустыню.

Она повернулась на бок и увидела бутылку шампанского и пустые бокалы. Боль пульсировала у нее в голове, бедра ныли. Было всего одиннадцать часов утра. Генри начал храпеть.

«Пойду-ка я в город, – подумала она. – Я пойду в город». Когда она возвратится, Генри уже проснется, и как раз наступит время для коктейлей. Наверняка некоторые из гостей прибудут уже сегодня. Вполне достаточно народа для большой предсвадебной вечеринки в одном из бистро, шумном, разнузданном и с плохой репутацией. Опыт последних лет научил Марину, что вечеринки лучше всего излечивают от тоски.

Она заставила себя встать с кровати, приняла душ и надела то самое белое платье. В темных очках и широкополой соломенной шляпе она вышла на палубу и почувствовала, что головная боль прошла. Марина вдохнула чистый соленый воздух и, подозвав матроса со спортивным задом, приказала подавать катер.

В ожидании катера она ходила по палубе, проверяя, как идет подготовка к завтрашнему торжеству. Сияющие медные поручни скоро украсят гирляндами из вечнозеленых веток, маленьких лампочек и сотен душистых гардений; длинные деревянные столы на натертой до блеска палубе задрапируют кисеей и покроют скатертями; круглый стол в углу уже был уставлен коробками с изысканными подарками для счастливых жениха и невесты. На полу стояли еще не распакованные ящики с хрустальными бокалами. Завтра они заискрятся на столах рядом с серебряными подносами с дарами моря и охлажденной спаржей. Марина знала, что все будет в идеальном порядке, потому что Генри умел не только заниматься любовью, но и организовывать сногсшибательные приемы.

– Простите, ваше высочество!

Марина вздрогнула. Повернувшись, она увидела Анджело, то ли первого помощника капитана, то ли стюарда, то ли еще кого. Марина напомнила себе, что ей пора выучить имена и должности членов команды.

– Посыльный доставил это сегодня утром, – сказал Анджело, протягивая ей небольшой конверт. – Он хотел передать письмо сам, но я сказал, что вы... заняты.

Марина отвела глаза и быстро взяла конверт. Интересно, слышала ли команда звуки, доносившиеся из их каюты, сплетничали и подсмеивались ли матросы над сексуальной одержимостью хозяина и его принцессы.

– Спасибо, Анджело, – поблагодарила Марина и коротким кивком отпустила его. Она начала было распечатывать конверт, но, повернув его, взглянула на адрес: «Ее Королевскому Высочеству Марине Маршан». Ей был знаком тонкий аккуратный почерк, почерк отца.

– Катер готов, – объявил матрос.

– Одну минуту, – сказала Марина, не зная, вскрыть ей письмо сейчас или отложить на потом. Она известила короля, что выходит замуж за Генри, и пригласила его на свадьбу; это была своего рода оливковая ветвь, одновременно предупреждавшая короля о предстоящем событии, пока он не узнал о нем из газет или от Алексис, которая с радостью обрушит на отца ворох бульварных новостей. К тому же в душе Марины теплилась слабая надежда, что законный брак хоть немного смягчит ту боль, которую она причинила отцу. Возможно, своей запиской он сообщал ей, когда приедет и где она может его встретить.

Она посмотрела на небо, на чаек и на спокойную синюю гладь моря. Крупная чайка села на поручни и застыла в неподвижности, выслеживая рыбу, в ожидании удачи, которая позволит ей прожить еще один день. Марина снова взглянула на конверт и попыталась убедить себя, что мнение короля Андрея не имеет большого значения.

Медленно она вытащила из конверта карточку и прочитала:

Моя дорогая дочь!

Уверен, ты поймешь, что мне лучше отказаться от твоего приглашения. Я буду продолжать молиться о твоем счастье.

Твой любящий отец.

Чайка закричала и, захлопав крыльями, нырнула в воду. У Марины опять началась головная боль.

В городе Марина отыскала пустую скамейку на рыночной площади Лас Рамблас. Вокруг нее бушевал карнавал красок: от тележек, наполненных цветами, до киосков с изделиями ремесленников. Туристы, смешавшись с толпой, торговались, покупали и щелкали «кодаками». Старик жонглировал тремя апельсинами перед небольшой подбадривающей его толпой, молодой художник рисовал мелом на панели распятого Христа. Марина всматривалась в кипевшую вокруг жизнь Барселоны, рынка, порта и пыталась влиться в нее, подчиниться ее ритму. Но сколько она ни старалась, все было напрасно, ее душа не принимала веселья. Веселье было для других, но не для нее.

Молодая женщина с ребенком села на скамейку рядом с ней. Марина закрыла глаза и подставила жгучим лучам июльского солнца свое тело под тонким платьем. Она не могла избавиться от нарастающего сознания, что идет ошибочным путем. Годы бессмысленных метаний вдали от родины не спасли ее от страданий, она все еще находилась в поисках счастья, и Генри был жар-птицей на конце радуги. Но поможет ли он ей забыть свою вину перед покинутыми ребенком и родиной?

Марина почувствовала слезы, набежавшие на глаза, скрытые темными очками. Слезы, которые так легко текли по утрам, когда солнечный свет озарял неприглядность ее жизни, и только новые сумерки могли скрыть лживость происходящего. Но сейчас она плакала от стыда. Она стыдилась, что эксплуатирует обожание Генри, использует его для того, чтобы заполнить пустоту в своей душе.

Непонятный причмокивающий звук привлек ее внимание. Марина повернулась и увидела крошечного темноволосого младенца, с удовольствием сосущего грудь матери. Зависть проснулась в ее душе. Одно имя всплыло в памяти: Дженни. Имя, которое Марина запретила вспоминать, имя, которое не смела произносить, разве только в те редкие ночи, когда она была одна и когда алкоголь или таблетки не туманили ее разум.

Марина быстро встала и направилась к киоску, увешанному множеством железных и деревянных клеток, в которых сидели птицы с ярким оперением. Она подошла поближе, стараясь отвлечься и успокоить свое бьющееся сердце.

– Привет, птичка, – сказала Марина.

– Алло, алло, – получила она в ответ.

Марина коснулась прутьев клетки.

– Ты в тюрьме, – сказала она птице. – А тебе хочется на волю?

– Алло, алло...

Словно в поисках истины, Марина смотрела в маленькие черные глазки. Птица соскочила с жердочки и начала клевать корм, довольная своей судьбой и своей клеткой.

– Добрый день, принцесса, – сказал голос за ее спиной.

Марина обернулась и увидела самые зеленые на свете глаза на классически правильном, чисто выбритом мужском лице.

Мужчина протянул руку.

– Йорге Густавсон, – представился он. – Я никогда не имел удовольствия вас встречать, но мы всегда были соседями.

– Соседями? – удивилась Марина; люди редко узнавали ее на улице, если только ее не окружала толпа друзей, как всегда увешанных золотыми украшениями и драгоценностями.

Йорге улыбнулся, и на его щеках появились ямочки.

– Моя родина Финляндия, – пояснил он.

Марина высвободила руку. Только этого ей не хватало. Навязчивый турист, которому не терпится поговорить о Новокии и пробудить в ней воспоминания. Йорге Густавсон уже не казался ей таким привлекательным.

– Рада была познакомиться, – холодно произнесла Марина. – Извините, я должна идти, мне нужно сделать кое-какие покупки.

– Вот уж не думал, что вы занимаетесь покупками в такой день, – с улыбкой заметил Йорге Густавсон. – А жениху известно, что вы сбежали с яхты?

До сих пор Марина не знала, что слухи о ее свадьбе просочились в прессу. «Мне некуда скрыться, – подумала она. – Все равно они меня найдут».

– Простите меня, – продолжал финн, – я пытался с вами встретиться сегодня утром. Это я доставил письмо на яхту.

Ничего не изменилось. Жонглер продолжал жонглировать, художник рисовать на асфальте, птицы в клетках кричать.

– Не согласитесь ли вы выпить со мной чашку кофе? – спросил Йорге.

– Зачем?

Он рассмеялся. Его белые зубы блеснули на солнце, выделяясь на загорелом лице.

– Хорошо, – сказала Марина и бросила последний взгляд на женщину с ребенком на скамейке. – Пожалуй, я не прочь выпить кофе.

Если его прислал король, пусть он передаст ему, какая она счастливая. Возможно, она и сама в это поверит.

Они подошли к маленькому кафе и сели за столик снаружи. Йорге заказал кофе для них двоих, а себе еще булочку с шоколадом. Марина отказалась от булочки и попросила клубнику со сливками. Йорге свободно объяснялся с официантом по-испански.

Уличный музыкант расположился на углу напротив, пока они ждали заказ, и начал настраивать свою мандолину.

– Я люблю барселонцев, – заметил Йорге, – они такие жизнерадостные. И вообще, бедные или богатые, в этом городе все улыбаются. – Он посмотрел на Марину. – Кроме вас, конечно.

Официант принес им завтрак, а человек с мандолиной хриплым голосом запел песню, слов которой Марина не понимала.

– Почему отец прислал вас? – спросила она.

Йорге вытер рот салфеткой.

– Он меня не присылал. Я сам предложил поехать.

Марина снова взяла чашку.

– И вы так просто на меня тут наткнулись?

– Нет. Я следил за яхтой, чтобы незаметно встретиться с вами.

Марина откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу.

– Завтра у меня свадьба.

– Король говорил мне об этом.

– Вот как, – сказала Марина и принялась за спелую, сладкую клубнику. – А теперь откройте мне, для чего вы предприняли столь долгое путешествие. Ведь можно было обойтись и почтой.

– Случилось так, что я оказался в Новокии, у меня там были дела с вашим отцом.

Марина положила ложку.

– Я высказал королю одну идею, а он предложил мне обсудить ее с вами. Он сам попросил меня доставить письмо.

Марина водила пальцем по краю чашки. Она не хотела слышать ни о каких идеях.

– Меня сейчас не интересуют дела моего отца.

– Но ваш отец точно знал, что вас заинтересует моя идея.

Марина больше не сдерживалась.

– Послушайте, мистер Густавсон, если вы еще не слышали: у меня завтра свадьба. Я начинаю новую жизнь. – Она съела еще одну ягоду, которая на этот раз оказалась кислой и горькой. Марина запила ее кофе. – Скажите мне правду, отец послал вас, чтобы остановить свадьбу?

– Поверьте, принцесса, мне неизвестны намерения короля, – пожал плечами Йорге.

– Да, вы правы, но мне хотелось бы кое-что вам объяснить. Я покинула Новокию, не обещая вернуться. Отец это знает. – Она перегнулась через стол и посмотрела в удивительные зеленые глаза Йорге. – Мне неизвестно, в чем заключается ваше предложение, и, откровенно говоря, оно меня мало интересует. Уверена, что и моего отца тоже. Скорее всего он использовал вас как приманку, чтобы вернуть меня домой.

– Возможно, вы несколько преувеличиваете свою важность, принцесса, – заметил Йорге и спокойно принялся за булочку.

Марина смутилась.

– Бульварные газеты называют меня «реактивной принцессой со сверхзвуковой репутацией». Не думаю, что отец стал больше любить меня за это.

Йорге взял чашку и неторопливо отпил из нее. Марина готова была вылить кофе ему на голову.

– Новокия испытывает серьезные трудности, – сказал он.

– Какие трудности? – переспросила Марина.

– В последние два года наблюдается экономический спад. Люди потеряли работу. Они страдают.

Марина комкала салфетку на коленях.

– Им необходима помощь. Ваш отец счел мой план хорошим началом. Он сказал мне, что вы единственный человек, способный его осуществить.

Марина подумала о короле, таком добром и честном, столь снисходительном к ее легкомысленному поведению. Она подумала о его жизни рядом с беспомощной королевой и утомительной Алексис, а теперь еще и с обнищавшим народом. Отец нуждался в помощи, и ему негде было ее искать. «Я буду продолжать молиться о твоем счастье», – написал он в письме.

Марина представила себе, что ждет ее в браке с Генри: снова веселье, снова развлечения, снова путешествия из одного порта в другой. Но Марина уже побывала во всех портах и знала, что веселье не бесконечно и что труднее всего заполнить те промежутки, которые отделяют одну вечеринку от другой. Марина оглянулась на скамейку, где сидела женщина с ребенком, но она была пуста: женщина накормила ребенка и ушла с заснувшим довольным малышом. Внезапно Марина ощутила непреодолимую тягу к покою, тишине и родному дому.

Йорге встал.

– Наверное, король ошибся, – сказал он.

– Сядьте, мистер Густавсон, – предложила Марина, – и расскажите мне, в чем состоит ваш план.

Генри пришел в отчаяние, когда узнал, что Марина его покидает, но заметил, что этого надо было ожидать.

– Я с самого начала не мог понять, что ты во мне нашла. – Он моргнул, скрывая слезы. – Но ты не беспокойся обо мне, дорогая. У меня целый погреб шампанского, да еще какого! Настоящая «Вдова Клико»! Так что будет чем заливать тоску.

Марина поцеловала Генри на прощание и поклялась себе, что это конец. Больше никаких соблазнов и никаких иллюзий относительно того, что именно в мужчинах ключ к счастью. Никаких разочарований и вообще никаких мужчин. Конец.

Король Андрей искренне обрадовался возвращению Марины. Королева улыбкой встретила дочь в своей спальне, но не имела ни малейшего представления о том, кто такая эта темноволосая женщина. В тот же вечер Марина сидела в гостиной у отца и оплакивала потерянную мать.

– Уверяю тебя, королева была бы недовольна, если бы понимала, что ты оплакиваешь ее, – заметил король. – Она хотела бы, чтобы ты была сильной и высоко держала голову. Чтобы ты сохраняла достоинство. – Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. – Ты совсем вернулась домой, Марина? Ты вернулась навсегда?

Марина смотрела на глубокие морщины, избороздившие его лоб.

– Да, отец, – ответила она. – Если ты простишь меня, я останусь здесь навсегда.

Неожиданно дверь гостиной распахнулась.

– Господи, не могу поверить, блудная дочь вернулась домой.

Алексис, сестра, стояла в дверях в элегантном белом длинном платье и с бриллиантами на шее.

– Рада видеть тебя, Алексис, – приветствовала ее Марина. – Ты прекрасно выглядишь.

– Если учесть, что я родила всего три недели назад, то это действительно неплохо, – заметила Алексис, входя в комнату и явно гордясь своей стройной фигурой. – У нас с Джонатаном родился еще один сын.

– Поздравляю.

– Тебе следует поторопиться, Марина, – засмеялась Алексис. – Счет теперь три ноль в нашу пользу, напоминаю тебе, если ты забыла. А ты уже в возрасте.

– Тебе что-нибудь надо, Алексис? – спросил король.

– Я узнала от слуг, что сестра приехала нас навестить, и пришла поздороваться. Кто знает, когда мы еще увидимся.

Марина бросила взгляд на отца.

– Думаю, что теперь ты будешь ее часто видеть, – сказал король Андрей и улыбнулся Марине. – Она приехала домой навсегда. – Он снова посмотрел на Алексис. – Так что ты хочешь, дорогая?

Руки Алексис легли на бедра.

– Ничего, отец. Я просто хотела показать тебе мое новое платье. Если ты его одобришь, я надену его завтра на обед с эмиром. Но теперь, наверное, тебя будет сопровождать Марина.

Алексис повернулась, чтобы уйти.

– Завтра у тебя обед? – спросила отца Марина.

– Эмир посещает северные страны, и, наверное, как наследнице престола, тебе следует...

– Замечательно, просто замечательно, – вмешалась Алексис. – Все эти годы я трудилась, заменяя мать, и в придачу занималась воспитанием детей... Разве ты можешь попрекнуть меня, отец? Разве я не выполняла свой долг?

– Не представляю, что бы я без тебя делал, – согласился король.

– Так-то, – усмехнулась Алексис. – А теперь мы больше не нуждаемся в ваших услугах, спасибо и до свидания.

– Прекрати, Алексис, – остановила ее Марина. – Я считаю, отец, что завтра Алексис должна идти с тобой на обед. Она это заработала. К тому же я очень устала, а ей очень идет это платье. Надеюсь, вы учтете мое мнение.

– Я не нуждаюсь в одолжении, – пролаяла Алексис и схватилась руками за голову. – Почему бы тебе не отправиться обратно к своему любовнику и не оставить нас в покое?

– Алексис... – начал король.

Марина встала и подошла к сестре.

– Я не буду вмешиваться в твою жизнь, Алексис. Да, я остаюсь, но у меня свои планы.

Сестра с вызовом подняла голову.

– Ты не можешь отобрать у меня Николаса. Он теперь мой телохранитель. Мой и моих сыновей. – Она повернулась к королю. – Она ведь не отберет Николаса у меня, папочка?

– Может быть, он будет охранять вас всех.

– Нет не будет, я не хочу жить под одной крышей с Мариной.

Алексис в ярости выбежала из комнаты. Марина почувствовала жалость к ней, второй дочери, второй в очереди к престолу, второй во всем.

С приездом Марины во дворце началась новая жизнь. Король Андрей объявил, что возраст не позволяет Николасу полностью выполнять свои обязанности и что к его помощи будут прибегать только в особых случаях. Он назначил двух новых телохранителей: Регги для Марины и Олафа для Алексис. На следующей неделе Алексис, Джонатан и их сыновья переехали в просторные апартаменты короля в центре города, в связи с чем Алексис заметила, что «там куда интереснее жить».

А Марина начала вместе с Йорге работать над его планом по спасению Новокии. Они решили начать с производства косметики и лишь потом перейти к парфюмерии. Они намеревались продавать косметику по всему миру и восстановить веру народа Новокии в свои силы. С каждым днем Марина все больше убеждалась, что не напрасно вернулась домой, к своему народу.

– Я считаю, что нам следует назвать фирму «Косметика принцессы», – предложил Йорге.

– А я считаю, что нет, – отозвалась Марина. – Мне кажется, название должно быть более широким, связанным со всем народом.

Они разложили бумаги в музыкальной комнате дворца. Марина подошла к окну и посмотрела на раскинувшийся внизу парк.

– Нет, – покачал головой Йорге. – Народ ждет от вас спасения. Если мы назовем фирму «Косметика принцессы», то еще больше укрепим его веру в вас.

– Народ ждет от меня спасения? – рассмеялась Марина. – Где вы были все эти годы? Разве вы не читали все эти грязные сплетни обо мне?

– Я не верю сплетням, и ваш народ тоже. Народ умеет бесконечно прощать, когда речь идет о королевской семье.

Марина нахмурилась.

– Положитесь на меня, – добавил Йорге.

– Почему я должна на вас полагаться?

– Да потому, что мне от вас ничего не нужно, кроме возможности создать сильную, надежную компанию.

– Вам действительно больше ничего не нужно?

– Нет.

– Все так сначала говорят.

– Я не из них.

Марина посмотрела на его растрепавшиеся светлые волосы и усталое после многих часов обсуждений и споров лицо. Сколько сил он положил, чтобы вселить в нее веру и поднять ее дух!

– А вы не замышляете жениться на принцессе?

– Вот уж в чем я не нуждаюсь, – рассмеялся Йорге. Он подошел к окну и встал рядом с Мариной. – Послушайте, Марина, давайте поговорим начистоту. Между нами только бизнес и все. У меня уже был один неудачный брак, и с меня довольно.

Марину потрясла его прямота. И все же, заглянув ему в глаза, она заметила там крошечную веселую искорку и подумала, что очень скоро ей придется охлаждать его пыл. Потому что принцесса Новокии больше никогда и ни за что на свете не выйдет замуж, как бы ее ни принуждали к этому, чтобы получить наследника.