Пусть даже ты делаешь в море все как следует, исполняешь все правила, рано или поздно оно тебя убьет. Но если ты хороший моряк, ты по крайней мере будешь знать, где находишься в момент своей смерти.
Он терпеть не мог кофе. Он выпил тысячи чашек горячего и холодного кофе во время бесконечных ночных вахт, трудных и ответственных маневров, погрузок и разгрузок в портах, в минуты разочарований, нервного напряжения и опасностей; однако он настолько ненавидел этот горький вкус, что воспринимал его только в сочетании с молоком и сахаром. На самом деле кофе для него был тонизирующим средством, таким же, как для других – рюмка спиртного или сигарета. Курить он бросил давно.
Что же до спиртного, то он крайне редко употреблял его в море, да и на суше нечасто переходил отметку Плимсолла, загружая в трюм не больше двух порций джина. И лишь когда ситуация, компания или место требовали значительных доз спиртного, он сознательно позволял себе пить «сколько влезет». И в таких случаях он, как и большинство известных ему моряков, был способен поглотить невероятные количества чего угодно со всеми последствиями, которые это влечет за собой в тех географических точках, где мужья блюдут добродетель своих жен, полицейские поддерживают общественный порядок, а вышибалы ночных клубов следят за тем, чтобы клиенты вели себя как положено и не удирали, не заплатив по счету.
Сегодня вечером об этом и речи не было. Порты, моря и вся его предыдущая жизнь находились слишком далеко от столика, за которым он сидел у входа в пансион на площади Санта Ана, глядя на гуляющих прохожих и разговаривающих в барах людей. Он заказал джин с тоником, чтобы отбить вкус кофе, липкая чашка еще стояла перед ним – по неловкости своей он всегда, размешивая сахар, проливал кофе на блюдечко, – и сидел, откинувшись на спинку стула, засунув руки в карманы тужурки и вытянув ноги под столом. Он устал, но оттягивал минуту, когда придется лечь в постель. Я тебе позвоню, сказала она. Позвоню сегодня вечером или завтра. Дай мне немного подумать. На вечер у Танжер была запланирована встреча, отменить которую она не могла, а потом она должна с кем-то поужинать, так что ему придется подождать. Это она ему сказала в полдень, когда они дошли до перекрестка проспекта Альфонсо XII и Пасео Инфанты Исабель и она распрощалась с ним, не позволив ему проводить себя до дома.
Она резко повернулась к нему и протянула руку, крепкое пожатие которой он хорошо помнил. Кой спросил ее, куда она, черт возьми, собирается ему звонить, ведь в Мадриде у него нет ни жилья, ни телефона и вообще ничего, а багаж его находится в камере хранения на вокзале. И тут он впервые увидел, как Танжер смеется. Это был очень искренний смех, вокруг глаз у нее образовались морщинки, от которых, как ни странно, она очень помолодела и похорошела. Такой славный смех – как у мальчишки, с которым сразу же хочется сойтись поближе, поскольку интуиция подсказывает, что это будет отличный товарищ – и для игр, и для приключений.
Именно так она и смеялась, держа руку Коя в своей, потом, извинившись за неуместную веселость, секунду-другую смотрела на него задумчиво, хотя смех еще не окончательно исчез с ее лица. Затем она назвала пансион на площади Санта Ана, напротив театра Эспаньоль, она там жила два года в бытность студенткой. Там чисто и недорого. Я тебе позвоню, сказала она. Увидимся мы или не увидимся, но я тебе обязательно позвоню, сегодня или завтра. Даю тебе честное слово.
Вот он и сидит здесь, перед пустой чашкой из-под кофе, уже отхлебнув джина с тоником – голубого в баре пансиона не нашлось, – который официантка только что принесла ему. Сидит и ждет. Весь вечер он не двигался с места, тут и поужинал бутербродом с пережаренной телятиной и бутылкой минеральной воды, предупредив, где его найти, если будут звонить. Кроме того, она могла и просто зайти сюда, и из-за этой вероятности он не отводил глаз от дальнего конца площади, чтобы высмотреть ее в ту минуту, когда она спустится сюда по улице Уэрта или по какой-нибудь другой из тех, что сбегают сюда от Пасео-дель-Прадо.
За припаркованными у тротуара автомобилями, между скамейками, стоявшими на площади, что-то бурно обсуждали нищие, пустив по кругу бутылку вина. Весь вечер они просили милостыню, шныряя по террасам уличных кафе, а теперь подводили итоги дня. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, у ног одного из мужчин пристроилась собачонка.
От входа в отель «Виктория» за ними пристально наблюдал жандарм, по виду настоящий Робокоп; он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги на том самом месте, откуда минуту назад прогнал женщину-попрошайку. После того, как Робокоп исполнил свой долг, она, пробираясь между столиками, подошла к Кою. Дай мне немного денег, приятель, сказала она бесцветным голосом, глядя перед собой невидящими глазами. Дай. А она еще молодая, подумал он, наблюдая за тем, как компания нищих с собачонкой подбивает свою бухгалтерию. Когда Кой давал ей монетку, он заметил, что несмотря на испещренную пятнами кожу, русые с сединой волосы и смотрящие в никуда глаза, она еще сохраняла следы былой красоты – красиво очерченные губы, высокие скулы, осанка, тонкие, исхудавшие руки с длинными грязными ногтями. Суша вредна человеку, подумал он в который раз. Она овладевает человеком и пожирает его, как тот парусник в Старом порту. Он посмотрел на свои собственные руки, лежавшие на коленях, и отметил первые признаки разложения, ту неизбежную проказу, которой нельзя не заразиться в городах, на обманчиво твердой земле, общаясь с другими людьми и дыша сухим, пресным воздухом. Хорошо бы поскорее в море, сказал он про себя. Хорошо бы найти какую-нибудь посудину, которая ушла бы в море со мной на борту, пока еще не поздно. Пока я еще не подхватил тот вирус, который разъедает сердца, лишает их компаса и управления и в конце концов выбрасывает на берег с подветренной стороны на верную гибель.
– Вас к телефону.
Официантка только глаза раскрыла: он тут же вскочил и большими прыжками промчался по коридору, который вел в холл пансиона. Раз. Два. Прежде чем взять трубку, он досчитал до пяти, чтобы выровнялось дыхание. Три, четыре, пять. Я слушаю. На том конце провода была она; вежливо и спокойно она извинилась за столь поздний звонок. Да нет же, ответил он, еще совсем не поздно. Он ждал ее звонка. Перехватил бутерброд на террасе пансиона, а сейчас приступает к джину с тоником. Она еще раз извинилась, он снова повторил, что время совсем не позднее, и на линии установилось молчание. Кой оперся о стойку и принялся рассматривать сложный рисунок вен и сухожилий на своей широкой, короткопалой, сильной – отнюдь не аристократической – руке, ожидая, когда она заговорит. Она лежит на диване, подумал он. Сидит на стуле. Уже забралась в постель. Она одета, нет, раздета, уже в пижаме. Или в ночной сорочке. Она босиком, перед ней открытая книга. Или включенный телевизор. Она лежит на спине. Или на животе. И ее веснушчатая кожа в свете лампы отливает старым золотом.
Тут мне кое-что пришло в голову, сказала она наконец. Мне пришло в голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У меня есть для тебя предложение. И я решила спросить, не придешь ли ты ко мне, да, прямо сейчас.
Однажды, когда Кой плавал третьим помощником, у него произошла встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две – ровно столько времени, сколько потребовалось яхте – женщина загорала на ее корме, – чтобы пройти мимо «Отаго», а Кой в те минуты с мостика всматривался в море. Над палубой стоял мерный стук молотков, которыми матросы оббивали ржавчину с корпуса перед тем, как покрасить его суриком. Торговое судно стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони, по ту сторону Лидо солнце сверкало в Венецианской лагуне, за нею, тремя милями дальше, виднелась колокольня и купола Святого Марка и крыши городских домов, плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь – десять, легкой рябью покрывал море и разворачивал корабли кормой к пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками, этот же бриз привел сюда из прохода Маламокко яхту, элегантная белизна поднятых по штирборту парусов скользила мимо Коя на расстоянии полукабельтова.
Он схватился за бинокль, чтобы получше рассмотреть яхту, он восхищался изысканностью линий обвода деревянного лакированного корпуса, оснасткой и сияющими на солнце металлическими деталями. У руля стоял мужчина, а на самой корме сидела и читала книгу женщина. Кой направил на нее бинокль: ее светлые волосы были собраны на затылке, весь ее облик напоминал тех одетых в белое женщин начала века, которых так легко воображаешь себе в этих местах или на Ривьере. Тех красивых праздных женщин, чьи лица прятались под широкими полями шляп и зонтиков. Сфинксов, чуть опускавших веки, созерцая синеву моря, читая или просто храня молчание. Кой жадно изучал это лицо через двойные цейсовские линзы, разглядывал линию профиля, опущенный подбородок, глаза, сосредоточенно устремленные в книгу, выбившиеся волосы на висках. В прежнее время, подумал он, из-за таких женщин мужчины убивали друг друга, разорялись и ставили на карту свое доброе имя. Ему хотелось увидеть того, кто, возможно, был ее достоин, но, переведя окуляры бинокля на человека у руля, он только и смог разглядеть, что тот стоит, повернувшись к другому борту, и лица его в этом ракурсе не рассмотришь, видны были лишь седые волосы и загорелое тело. Яхта удалялась, и, не желая терять последние мгновения, Кой снова направил бинокль на женщину. Секундой позже она подняла голову, посмотрела прямо в бинокль, на Коя, глядя через линзы и расстояние ему в глаза. Взгляд был не мимолетный, не пристальный, не любопытный, не безразличный. Это был взгляд настолько спокойного и уверенного в себе существа, что казался неземным. И Кой спросил себя, сколько же поколений женщин должно было смениться, чтобы они научились так смотреть. В это мгновение он страшно смутился, потому что рассматривал ее так пристально, в замешательстве он опустил бинокль и только теперь, глядя на яхту невооруженным глазом, понял: взгляд этот, глубоко проникший в его душу, был случайным, она просто рассеянно смотрела на стоявший на якоре корабль, который яхта миновала, направляясь в открытое море. Кой стоял на мостике, облокотившись на поручень, и наблюдал за тем, как яхта уходит все дальше и дальше в Адриатику. Когда Кой спохватился и опять поднес бинокль к глазам, он увидел только корму и черные буквы названия: «Riddle» – «Загадка».
Кой был не слишком умен. Он много читал, но только про море. Однако детство его прошло в окружении бабушек, тетушек и кузин на берегах другого – внутреннего и древнего – моря, в одном из средиземноморских городков, где тысячи лет женщины в черном собирались по вечерам, чтобы поговорить вполголоса или молча понаблюдать за мужчинами.
Из той поры он вынес некий атавистический фатализм, парочку расхожих истин и развитую интуицию. И теперь, сидя перед Танжер Сото, он думал о женщине с яхты. В конце концов, решил он, возможно, что это одна и та же женщина, та самая, в которой слились воедино все женщины мира, основа всех тайн и ключ всех решений. Та, которая умеет пользоваться молчанием, как, быть может, никто, потому что этим языком она уже много столетий владеет в совершенстве. Та, которая обладает мудрой ясностью сияющего утра, красных закатов и кобальтовой морской синевы, ясностью, закаленной в бесконечной печали и усталости, что копится не за одну лишь жизнь, в чем Кой до странности был уверен.
А кроме того и прежде того, нужно быть самкой, женщиной, чтобы во взгляде отражалась эта смесь пресыщенности, мудрости, утомленности. И чтобы обладать такой проникающей силой, подобной стальной игле, силой, которой не обучишься, которую не подделаешь, силой, рожденной долгой генетической памятью бесконечного числа поколений женщин, перевозимых, как военная добыча, в трюмах черных кораблей, женщин, чьи ноги кровоточили среди дымящихся руин и трупов, женщин, ткущих и распускающих сотканное длинными бессчетными зимами, рожающих мужчин для новых и новых троянских войн и ожидающих возвращения изнуренных героев, этих богов на глиняных ногах, которых они иногда даже любили, чаще боялись и – почти без исключений – рано или поздно начинали презирать.
– Хочешь еще льда? – спросила она.
Он покачал головой. Есть женщины, чуть ли не с испугом завершил он ход своей мысли, которые обладают таким взглядом с рождения. Которые смотрят так, как сейчас смотрели на него в маленькой гостиной, окна которой выходили на Пасео Инфанты Исабель и на освещенное здание из стекла и кирпича – на вокзал Аточа. Я расскажу тебе одну историю, сказала она, едва он вошел. Она закрыла дверь и провела его в гостиную, за ней неотступно следовал Лабрадор с короткой золотистой шерстью, который сейчас сидел рядом с Коем и смотрел на него темными печальными глазами. Я расскажу тебе одну историю про кораблекрушения и погибшие корабли – уверена, ты любишь такие истории, – и пока я буду говорить, ты не раскроешь рта. Ты не будешь спрашивать меня, правда это или выдумка, и вообще ни о чем не будешь спрашивать, ты будешь молчать и пить чистый тоник, потому что я, как ни жаль, вынуждена тебе сообщить, что ни голубого и никакого другого джина у меня в доме нет. Потом я задам тебе три вопроса, на которые ты ответишь только «да» или «нет». После чего я разрешу тебе задать мне один вопрос, один-единственный, и на сегодня хватит, после чего ты вернешься в пансион и ляжешь спать.
И это все. Договорились?
Кой ответил, избегая местоимений: договорились; ответил, быть может, несколько рассеянно, но вполне хладнокровно уяснив себе поставленные условия. Потом он сел, куда она показала, – на диван с бежевой обивкой, располагавшийся на красивом ковре; в этой гостиной с белыми стенами, на одной из которых висела фотография в рамочке, стояли комод, столик в мавританском стиле под люстрой, телевизор и видеомагнитофон, пара стульев, стол с компьютером возле шкафа, набитого книгами и бумагами, и музыкальный центр, из его динамиков доносился голос Паваротти – а может, и не Паваротти, – он пел что-то на манер Карузо. Кой пробежал глазами по книжным корешкам: «Иезуиты и бунт против Эскилаче», «История искусства и науки мореплавания», «Министры Карла III», «Практическое применение исторической картографии», «Mediterranean Spain Pilot», «Зеркала одной библиотеки», «Мореплаватели и кораблекрушения», «Каталог исторической картографии Испании. Собрание Морского музея», «Лоции средиземноморского побережья Испании»… Были тут романы и другие книги: Исаак Динессен, Лампедуза, Набоков, Лоренс Даррелл – тот самый автор «Александрийского квартета», книжка под названием «Зеленый огонь» некоего Петера В. Райнера, «Зеркало моря» Джозефа Конрада, и так далее, и тому подобное. Из этих книг Кой не читал ничего, кроме Конрада. Его внимание привлекла книжка на английском языке, название которой совпадало с названием известного ему фильма: «Мальтийский сокол». На желтом переплете этой старой, потрепанной книжки был изображен черный сокол и женская ладонь, на которой лежали монеты и драгоценные камни.
– Это первое издание, – сказала Танжер, заметив, какую книжку он разглядывает. – Вышла в Соединенных Штатах в день святого Валентина тысяча девятьсот тридцатого года. Цена – два доллара.
Кой взял книжку в руки. Дэшиел Хэммет, значилось на переплете, автор «Проклятия Дейнов».
– Я видел этот фильм.
– Конечно, видел. Его все видели. – Танжер повела рукой в сторону шкафа. – Сэм Спейд виноват в том, что я впервые изменила капитану Хаддоку.
На полке, чуть в стороне от всего остального, стояло полное собрание серии «Приключения Тинтина». Рядом с матерчатыми корешками тонких и длинных книжиц он увидел маленький кубок чеканного серебра и почтовую открытку. На ней он узнал вид антверпенского порта с собором в глубине.
У кубка не было одной ручки.
– Ты читал это в детстве?
Он все еще смотрел на кубок. «Детские соревнования по плаванию, 19…» Дату прочитать было трудно.
– Нет, – ответил он. – Я знаю про эти книжки, может, даже перелистал одну-другую. Что-то помню про метеорит, который падает в море.
– «Таинственная звезда».
– Наверное.
Квартира не была роскошной, но выглядела на порядок выше среднего. Диванные подушки, обтянутые хорошей кожей, на стене старинная картина, явно оригинал: писанный маслом пейзаж с рекой и вполне приемлемым парусником – хотя, отметил он, для такой реки и такого ветра парусов надо было бы поставить побольше, – со вкусом подобранные шторы на двух окнах, которые выходили на улицу, кухня, откуда она принесла ему тоник и лед, сияла чистотой, он успел заметить микроволновку, холодильник, стол и табуретки темного дерева. Одета она была почти так же, как утром, только вместо блузки натянула тонкий хлопковый свитер и сняла туфли. Ноги в черных чулках бесшумно, по-балетному переступали по квартире, и за ними всюду следовал Лабрадор. Так двигаться не научишься, подумал Кой. Сознательно этому не научишься, ни за что. Человек двигается либо так, либо иначе. Женщина садится, разговаривает, ходит, наклоняет голову, прикуривает сигарету так, как она это делает. Чему-то можно научиться, чему-то – нет. Как бы ни хотелось, определенную границу никто не переступит, если это в человеке не заложено. Жесты. Выражение лица. Манеры.
– Ты что-нибудь знаешь про кораблекрушения?
Вопрос сбил его с мысли, и он глухо хохотнул, не отрываясь от стакана.
– Полного кораблекрушения мне потерпеть пока не довелось, если ты об этом… Но все еще впереди.
Она нахмурилась, ирония ей была сейчас ни к чему.
– Я говорю о старинных кораблекрушениях, – она по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, – о давно затонувших кораблях.
Он дотронулся до носа, прежде чем ответить: не слишком много. Кое-что он, конечно, читал. И, разумеется, знал все эти байки, которые так любят рассказывать моряки.
– Ты когда-нибудь слышал о «Деи Глории»?
Он попытался припомнить. Название корабля звучало знакомо.
– Десятипушечный парусник, – сказала она. – Затонул у юго-восточного побережья Испании четвертого февраля тысяча семьсот шестьдесят седьмого года.
Кой поставил стакан на низенький столик. Воспользовавшись тем, что он переменил позу, собака лизнула ему руку.
– Иди сюда, Зас, – сказала Танжер. – Не приставай.
Пес не двинулся с места. Он так и сидел возле Коя и лизал ему руку, и Танжер сочла необходимым извиниться. На самом деле это не ее собака, сказала она, а ее подруги, с которой они вместе жили в этой квартире, но месяца два назад из-за работы подруге пришлось уехать в другой город, и теперь она все время в разъездах. Так что Танжер досталась ее доля квартиры и Зас в придачу.
– Не беспокойся, – сказал Кой. – Я люблю собак.
Так оно и было. Особенно он любил охотничьих собак, верных и спокойных. Когда-то в детстве у него был сеттер цвета корицы, который смотрел так же, как Зас, а потом еще один песик, который поднялся на борт «Даггу IV» в Малаге и жил на судне, пока его не смыло волной на траверзе мыса Бохадор.
Он почесал Заса за ушами, и тот всем телом потянулся к его руке, весело виляя хвостом. Гав.
И тут Танжер приступила к рассказу о затонувшем кораблем.
Это была бригантина, называлась она «Деи Глория».
Она вышла из Гаваны 1 января 1767 года с двадцатью девятью членами экипажа и двумя пассажирами на борту. В грузовой накладной указывался хлопок, табак и сахар, пункт назначения – порт Валенсия. Хотя официально бригантина принадлежала арматору Луису Форнету Палау, на самом деле «Деи Глория» была собственностью ордена Иисуса. Как выяснилось позже, Форнет Палау был у иезуитов подставным лицом, через его посредство они руководили маленькой торговой флотилией, она предназначалась для обеспечения пассажирских перевозок и торговли, которую орден, в то время чрезвычайно могущественный, вел со своими миссиями и поселениями обращенных в истинную веру индейцев в соответствии со своими интересами в колониях.
И «Деи Глория» была лучшим кораблем этой флотилии, быстроходным и хорошо вооруженным, что было необходимо из-за постоянных нападений английских и алжирских корсаров. Бригантиной командовал доверенный человек – капитан по имени Хуан Баутиста Элескано. Этот опытный моряк родом из Бискайи состоял с иезуитами в очень тесных отношениях, поскольку его брат, падре Сальвадор Элескано, был одним из главных помощников генерала ордена в Риме.
В первые дни плавания бригантине пришлось бороться с противным ветром, однако вскоре она поймала ветры третьего и четвертого квадрантов, что помогло ей преодолеть Атлантику с ее бурями и штормами. Когда бригантина находилась к юго-западу от Азорских островов, ветер усилился, и настолько, что скоро начался шторм, который повредил мачты; помпы работали безостановочно.
К этому времени «Деи Глория» достигла 35-й параллели и продолжала свой путь на восток без особых неприятностей. Потом ей пришлось лавировать в направлении Кадисского залива с тем, чтобы избежать левантинца, дующего из пролива, а 2 февраля, не заходя ни в один порт, она уже миновала Гибралтар. На следующий день она обогнула мыс Гата и дальше шла на север уже в виду берега.
С этого времени положение стало усложняться.
Днем 3 февраля с кормы бригантины был замечен парус. Пользуясь юго-западным ветром, неизвестное судно быстро приближалось, и скоро стало видно, что их догоняет шебека. «Деи Глория» шла под одним только кливером, но шебека, находившаяся уже всего лишь в одной миле, показалась капитану подозрительной, и он приказал поднять и другие паруса. Шебека спустила испанский флаг, тем самым продемонстрировав, что является корсарским судном, и стала открыто преследовать бригантину. Это было алжирское судно, в этих водах часто случалось, что алжирцы меняли флаг, под которым ходили, и использовали Гибралтар как свою базу. Позднее удалось установить, что шебека называлась «Черги», а командовал ею бывший офицер британского флота, некий Слайн, известный также как капитан Майзен или Мисиан.
В этих водах у пиратского судна было тройное преимущество. С одной стороны, ход у него был быстрее, так как из-за повреждений мачт и такелажа бригантина не могла развить большой скорости.
Кроме того, корсару благоприятствовал ветер, позволявший шебеке заходить с подветренной стороны и отжимать бригантину от берега. Но главное, он во всем превосходил «Деи Глорию» – это был настоящий военный корабль, его многочисленный экипаж состоял из военных моряков, и пушек на его борту находилось по меньшей мере двенадцать против десяти на бригантине, которые к тому же были меньшего калибра, и стрелять из них пришлось бы торговым морякам. Однако погоня продолжалась весь остаток дня и всю ночь. Вероятно, не имея возможности искать убежища в Агилас, от которого шебека отрезала бригантину, капитан решил идти в залив Масаррон или Картахену, чтобы оказаться под защитой артиллерии тамошних фортов, если им не повезет раньше и они не встретят испанский военный корабль, который придет им на помощь. Но к утру, когда бригантина потеряла одну стеньгу, а пиратское судно находилось в непосредственной близости, у нее оставалось всего две возможности – либо спустить флаг, либо вступить в бой.
Капитан Элескано был настоящий моряк. Он не сдался, и «Деи Глория» открыла огонь, как только корсары приблизились на расстояние выстрела. Артиллерийская дуэль состоялась в нескольких милях юго-западнее мыса Тиньосо, она была краткой и ожесточенной, корабли сошлись почти борт к борту, и экипаж бригантины, эти торговые моряки, сражался мужественно. Один удачный выстрел поджег «Черги», но «Деи Глория» потеряла фок-мачту, и корсар пошел на абордаж. Его пушки сильно повредили бригантину, вода в трюмах прибывала, а сделать ничего уже было нельзя, так как экипаж понес большие потери. И тут, по одной из тех случайностей, какие бывают только в море, на «Черги» вдруг что-то взорвалось, и она взлетела на воздух в то самое время, когда ее люди уже изготовились цеплять бригантину абордажными крюками. Все они погибли сразу же, но взрывом снесло последнюю мачту на «Деи Глории», и она стала еще быстрее погружаться в воду. На поверхности моря еще дымились обломки шебеки, когда «Деи Глория» камнем пошла на дно.
– Камнем, – повторила Танжер.
Всю эту историю она рассказала очень точно, без отступлений и риторических излишеств. А интонации, подумал Кой, были такие же нейтральные, как у ведущих теленовостей. От его внимания не укрылось, что она уверенно придерживалась нити рассказа, не колеблясь, излагала детали, не сомневалась в датах. Даже описание погони за «Деи Глорией» она сделала технически правильно. Из этого следовало, что, каковы бы ни были ее мотивы, урок свой она выучила хорошо.
– Из корсаров никто не спасся, – заговорила она снова. – Что же до «Деи Глории», то вода была холодной, а берег далеко. До шлюпки, спущенной на воду перед боем, добрался только пятнадцатилетний юнга. Он дрейфовал, ветром и течением его сносило на юго-восток, и через день его подобрали в пяти-шести милях от Картахены.
Она умолкла, потянувшись за пачкой «Моряка», тех же сигарет, которые она курила в Барселоне. Кой смотрел, как аккуратно она открывает пачку, как берет в рот сигарету. Она предложила закурить и ему, но он отказался.
– Когда его доставили в Картахену, – она наклонилась и прикурила от спички, которую прикрыла ладонями, словно от ветра, – он рассказал о случившемся морским властям. Сообщил он не так уж много – он был потрясен событиями, боем и кораблекрушением. А на следующий день, когда мальчик должен был снова отвечать на вопросы, он исчез…
Но как бы то ни было, ключевые сведения, которые позволяют разобраться в происшедшем, он дал. Кроме того, он сообщил координаты того места, где затонула «Деи Глория», так как капитан приказал определить их на рассвете, а мальчику было поручено записать их. У него в кармане даже сохранилась бумажка, на которой он карандашом отметил долготу и широту… Еще он сказал, что с тех пор, как «Деи Глория» вошла в прибрежные испанские воды, штурман для своих расчетов пользовался картами Уррутии.
Она снова умолкла, выпуская дым, одной рукой она поддерживала локоть другой, той, в которой держала сигарету Она молчала, словно хотела дать Кою время, чтобы он успел сообразить, в чем суть последнего ее замечания, сделанного таким же безразличным тоном, каким она рассказывала и все остальное.
Он только дотронулся до своего носа, но промолчал.
Так вот что стоит, думал он, за всей этой историей – затонувший корабль и карта. Он тряхнул головой и чуть не расхохотался во все горло, и вовсе не от недоверия – во всех подобных историях могло быть столько же истины, сколько и выдумки, причем одно совершенно не исключало другого, – а просто от удовольствия, вполне понятного и естественного. Он чуть ли не физически ощущал это – море, карта, тайна. Красивая женщина как бы между делом рассказывает, а он сидит напротив нее и слушает. И какая ему разница, верит она или не верит в историю «Деи Глории». Ему важно другое – то чувство, которое грело его изнутри, – эта женщина словно приподняла краешек завесы над пустотой, где проглянуло нечто от единственной в своем роде субстанции, из которой ткутся сновидения. Возможно, это имело какое-то отношение к ней и к ее намерениям, а о них он ничего не знал, но в первую очередь это имело отношение к нему самому. К тому, из-за чего некоторые люди делают сначала один шаг, потом другой, третий и идут по дороге, ведущей к морю, выходят к нему и, погруженные в мечты о том, как бы оказаться за линией горизонта, перебираются из одного порта в другой. Поэтому Кой только молча улыбнулся и заметил, что она слегка прищурилась, будто ей попал в глаза дым от сигареты, однако он понимал, что его улыбка несколько сбила ее с толку. Он не был ни большим интеллектуалом, ни опытным соблазнителем, ему не хватало нужных слов. А еще он отдавал себе отчет в том, насколько неприглядна его внешность, грубые руки и неотесанные манеры. Но вот встать бы сейчас, подойти к ней, дотронуться до ее лица, поцеловать ее глаза, губы, руки… Да только он знал, что истолковано это будет наихудшим для него образом. Уложить бы ее на ковер и шепотом, на ухо поблагодарить за то, что сумела заставить его улыбнуться так, как улыбался он в детстве. За то, что она так красива и так обворожила его. И напомнила ему, что всегда есть какой-нибудь затонувший корабль, остров, убежище, приключение, какое-то место за морем на той размытой линии, где сны сливаются с горизонтом.
– Утром, – заговорила она снова, – ты сказал, что хорошо знаешь это побережье… Это правда?
Она сидела, не шевелясь, по-прежнему подпирая локоть одной руки другой и держа сигарету в пальцах, и вопросительно смотрела на него. Интересно, подумал он, как делают эту стрижку, такую асимметричную и такую совершенную. Как же, черт возьми, это делается?
– Это первый из твоих трех вопросов?
– Да.
Он слегка вскинул плечи.
– Конечно, правда. В детстве я там плавал, а потом сотни раз на чем только там не ходил и вдоль самого берега, и в открытом море.
– Ты умеешь определять координаты по старинным картам?
Практичная. Это точное слово. Она была практичной женщиной, все у нее по полочкам разложено. Можно подумать, слегка забавляясь, решил он, что она нанимает меня на работу.
– Если ты имеешь в виду карты Уррутии, то у него погрешность в одну минуту по широте означает ошибку в одну милю… – Он поднял руку перед собой, словно показывая по воображаемой карте. – В море всегда все относительно, но попробовать бы я мог.
И он погрузился в размышления. Ну вот, кое-что начинает проясняться. Зас снова лизнул руку, которую Кой протянул за стаканом, стоявшим на столике.
– В конце концов, – он отхлебнул тоника, – это моя профессия.
Она сидела нога на ногу и покачивала ступней, затянутой в черный чулок. Склонив голову набок, она смотрела на Коя, это означало, как Кой уже знал, что она что-то обдумывает или рассчитывает.
– Поработаешь на нас? – Она по-прежнему пристально смотрела на него сквозь дым своей сигареты. – Мы тебе заплатим, разумеется.
Несколько секунд он сидел с открытым ртом.
– Ты имеешь в виду: на тебя и на твой музей?
– Вот именно.
Он отставил стакан, закрыл рот, взглянул в преданные глаза Заса, оглядел комнату. Внизу, на улице, за автозаправочной станцией «Репсоль» и вокзалом Аточа, виднелась сложная вязь железнодорожных рельсов, освещенных лишь местами.
– Похоже, тебя это не очень привлекает, – прошептала она и презрительно улыбнулась. – Жаль…
Она наклонилась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, свитер натянулся, обрисовывая ее фигуру. Бог ты мой, подумал он. На нее почти больно смотреть.
– Да нет, – сказал он. – Ты меня просто ошарашила, – и он скривил губы. – Вряд ли твой капитан второго ранга, твой шеф…
– Это мое дело, – перебила она. – Я сама могу подбирать сотрудников.
– Знаешь, на Военно-морском флоте, наверное, достаточно компетентных людей, не сажавших свое судно на мель…
Она посмотрела на него долгим взглядом, и он сказал себе: приехали, приятель. Поднимайся и застегивай тужурку, не то дама выставит тебя пинками.
Ты этого заслуживаешь – за свое остроумие и длинный язык. За то, что ненормальный и вообще дурак.
– Послушай, Кой, – она впервые произнесла его имя, глядя ему в глаза. – У меня есть одна проблема.
Я провела исследование, я владею теорией и необходимыми сведениями… Но чтобы реализовать это, мне необходимо кое-что еще. Море я знаю по книгам, кино, пляжам… По моей работе. Конечно, есть и книги; прочитав их, ты как бы переживаешь шторм в открытом море или стоишь рядом с Нельсоном в битве при Абу-Кире или Трафальгаре… Но мне нужен еще кто-то… Кто окажет мне практическую поддержку. Обеспечит, так сказать, связь с реальностью.
– Это я прекрасно понимаю. Но все это тебе может предоставить министерство Военно-морского флота. Почему бы тебе не попросить их?
– Я и прошу. Тебя. Ты – не военный. Ты один. – Она оценивающе оглядела его сквозь голубые извилины табачного дыма. – С тобой мне будет во всех отношениях проще. Если я тебя найму, я и буду тебя контролировать… Я буду твоим начальником. Понимаешь?
– Понимаю.
– С военными это не пройдет.
Тут Кою нечего было возразить. Тут все ясно. Нашивок на рукаве у нее нет, и каждые двадцать восемь дней приходят месячные. Он был уверен, что у нее все происходит именно так, ни днем раньше, ни днем позже. Хорошо отлаженный механизм. Стоит только посмотреть на нее, и сразу понимаешь, что у нее дважды два – всегда четыре.
– Да уж, – сказал он. – Отчитываться, разумеется, будут не они, а ты перед ними.
– Вот именно. Атак я располагаю свободой действий, сроком в три месяца и некоторой суммой денег… Их немного, но должно хватить.
Кой опять взглянул в окно. Внизу подползала к платформе светящаяся змея поезда с яркими окошками. Он думал о капитане второго ранга, о том, что Танжер смотрела на своего начальника так же, как смотрит на него, о том, как она, умело владея оружием взглядов и мгновений безмолвия, убеждала его представить проект адмиралу. Очень интересный проект, дон Такой-то. В высшей степени компетентная молодая особа. К тому же дочь полковника. Красивая девушка, кстати сказать. В общем, она из наших. Кой спрашивал себя, какой еще выпускнице исторического факультета, прошедшей по конкурсу в музей, давали карт-бланш на поиски затонувшего корабля просто так, за красивые глаза.
– Почему бы и нет, – сказал он наконец.
Он откинулся на спинку и снова почесал Заса за ушами. Ситуация его забавляла, и он улыбнулся. Как бы то ни было, три месяца рядом с ней – прекрасная плата за секстант «Вимс энд Плат».
– А потом, – добавил он, словно размышляя, – делать-то мне все равно нечего.
Танжер не выказала ни удовлетворения, ни разочарования. Она только наклонила голову, как делала уже не раз, и кончики волос опять коснулись ее лица.
Она не сводила с Коя глаз.
– Спасибо.
Это слово прозвучало, когда он уже совсем было собрался спросить, почему она ничего не говорит.
– Не за что. – Кой потер нос. – А теперь моя очередь. Ты мне обещала ответить на один вопрос…
Что именно вы ищете?
– Ты же знаешь. Мы ищем «Деи Глорию».
– Это понятно. Я спрашиваю – зачем? Тебе это зачем?
– Мне лично? Не учитывая интересы музея?
– Да. Не учитывая интересы музея.
Свет косо падал на ее веснушчатое лицо и высвечивал линии плававших в комнате завитков дыма от почти догоревшей сигареты. Игра света и тени придавала ее волосам оттенок темного золота.
– Этот корабль преследует меня уже давно. А теперь я, видимо, знаю, где он находится.
Так вот оно что. Кой чуть не хлопнул себя по лбу, как бы признаваясь в собственной глупости. Он посмотрел на фотографию в рамочке: Танжер, девочка-подросток, светлые волосы, веснушки, майка, едва доходящая до смуглых голых бедер, прижалась к груди пожилого мужчины – белая рубашка, короткая стрижка, бронзовая от солнца кожа. Лет пятьдесят, прикинул Кой. А ей – лет четырнадцать. Они сняты на фоне моря, и между девочкой и мужчиной определенно есть сходство – один и тот же лоб и волевой подбородок. Танжер улыбается в объектив, и глаза ее на фотографии куда более ясные и сияющие, чем теперь. Она словно в ожидании – подарка, открытия, сюрприза. Кой вспомнил: ЗУУ. Закон убывающей улыбки. Наверное, в жизни так улыбаются только в четырнадцать, а потом возраст замораживает губы.
– Стоп. Никаких затонувших сокровищ уже не существует.
– Ты ошибаешься, – сурово взглянула она на него. – Еще существуют.
Чтобы убедить его, она заговорила об охотниках за сокровищами. Эти-то существуют на самом деле, носятся со своими тайнами и старинными картами, рыщут в поисках сокрытого на дне морском. Роются в кипах старых документов в севильском Архиве Индий, бродят по музеям и портам с таким видом, словно попали туда случайно, пытаются что-то выведать, не возбудив подозрений и не выдав никому своих замыслов. Она сама знает таких, они заходят в дом номер пять на Пасео-дель-Прадо в поисках необходимых им сведений, стараясь при этом скрыть свои намерения; они просят показать им какие-нибудь архивные материалы или старинные карты, напуская дымовую завесу липовых данных, чтобы не обнаружить своих истинных целей. Один из них, очень симпатичный итальянец, даже стал ухаживать за приятельницей и коллегой Танжер – этим способом он хотел добраться до тех материалов, которые посетителям не выдают. Это люди необычные, интересные, авантюристы особого рода, мечтатели и честолюбцы. В большинстве своем они кажутся книжными червями, этакие толстячки-очкарики, и совсем не похожи на мускулистых, загорелых, покрытых татуировками героев кинофильмов и телерепортажей. Девять из десяти гоняются за несбыточными мечтами, и только одному из тысячи удается добиться своего.
Кой погладил Заса, глядя в его преданные глаза.
Ав, ав. Рукой он ощутил его благодарный вздох.
Влажное дыхание.
– Если ты мне сказала правду, на борту бригантины никаких сокровищ не было. Ты говорила про хлопок, табак и сахар.
– Это правда.
– А сейчас ты сказала насчет одного из тысячи, так?
Она кивнула за завесой сигаретного дыма. Еще раз затянулась и снова кивнула. Сейчас она смотрела сквозь Коя, так, словно его тут не было.
– Послушай. Кроме груза, на борту «Деи Глории» была тайна. Эти два пассажира, нападение корсаров… Понимаешь? Есть и кое-что еще. В архивах военно-морского флота я читала отчет того юнги… Там не все сходится… А потом это его внезапное исчезновение. Просто взял и испарился.
Она потушила окурок, придавливая его в пепельнице до тех пор, пока не погас самый последний крошечный уголек. Упорная девочка, подумал Кой.
Не будь она упорной, она не влезла бы так глубоко в это дело, и не было бы у нее этого выражения игрока в покер, и не тушила бы она окурки с таким старанием, с каким ликвидируют только заклятых врагов.
Она прекрасно знает, чего хочет. А я, к счастью или к несчастью, оказался у нее на пути.
– Есть сокровища, – сказала она, – которые деньгами не измеряются.
Кой бросил взгляд в окно, вдаль – на местами освещенные железнодорожные пути, а потом вниз – на автозаправочную станцию, которая находилась напротив, как раз посередине между подъездом ее дома и вокзалом. Перед автозаправкой стоял какой-то мужчина и смотрел вверх, хотя с высоты шестого этажа определить это точно было нельзя.
И все-таки что-то в его повадке или внешности показалось Кою знакомым.
– Ты кого-то ждешь?
Она удивленно взглянула на него, ничего не ответила, потом встала и направилась к нему. Она внимательно смотрела не в окно, а на него, и только подойдя совсем близко, устремила взгляд вниз. Волосы метнулись вперед, закрыв ее лицо. Машинально она подняла руку и отвела их назад, и Кой загляделся на ее освещенный уличными фонарями профиль, которому сломанный нос придавал жесткое выражение. Видимо, она была озабочена.
– Этот человек торчит здесь уже некоторое время.
Танжер продолжала смотреть вниз и ни слова не ответила. Она задержала дыхание, а потом резко выдохнула – словно пожаловалась или отмахнулась.
Лицо ее помрачнело.
– Ты его знаешь?
Непробиваемое молчание. Сфинкс, венецианская, нет, ацтекская маска Нема, как призраки «Черги» и «Деи Глории».
– Кто был тот, с седой косицей? Почему вы ссорились тогда, в Барселоне?
Зас переводил глаза с одного на другого, удовлетворенно помахивая хвостом. Танжер еще несколько секунд молчала, словно не слышала вопроса. Она положила руку на оконное стекло, оставляя отпечаток своей ладони. Она стояла совсем рядом, и Кой снова почувствовал запах ее чистой нежной кожи.
В джинсах, ближе к левому переднему карману он ощутил легкое набухание. Он представил, что она стоит у окна нагая, в свете уличных фонарей. Он представил, что снимает с нее одежду, поворачивает ее к себе, и она ему это позволяет. Он представил, как берет ее на руки и несет на диван или на кровать, которая наверняка была в соседней комнате, а Зас, стоя на пороге, ласково помахивает хвостом. Он представил, что окончательно сошел с ума и следует за ней до маяка на краю света, через бури и кораблекрушения, и ей он нужен не только для практических целей. Он представил все это и многое другое как последовательность отдельных смонтированных вместе кадров, они быстро, горячо и отчаянно мелькали в его воображении, и тут он вдруг сообразил, что она смотрит на него и что выражение ее глаз точно такое же, как у той женщины на яхте вблизи Венеции, когда он следил за ней в бинокль и, забыв о расстоянии, разделявшем их, решил, что она читает его мысли.
– Я обещала тебе ответить только на один вопрос, – сказала она наконец, – а их было больше чем достаточно на сегодня… Остальные подождут.
Я хочу спать с этой женщиной, думал он, прыгая через ступеньку вниз по лестнице. Я хочу спать с ней не один раз, а много раз, бесконечное число раз.
Я хочу пересчитать все ее золотистые веснушки пальцами и языком, потом положить ее на спину, нежно раздвинуть ноги, и войти в нее, и целовать ее в это время. Целовать медленно, не спеша, не задыхаясь, чтобы, подобно морю, смягчающему очертания скал, смягчить те ее суровые черты, из-за которых она иной раз кажется такой далекой Я хочу зажечь искры света и удивления в ее темно-синих глазах, я хочу изменить ритм ее дыхания, вызвать сердцебиение и сладкие судороги плоти. И, как терпеливый охотник, чутко поджидать в сумраке, когда наступит то мгновение, сотканное из мимолетной краткости и поглощенности собой, когда женщина полностью погружается в себя и на лице ее появляется выражение, присущее всем женщинам, рожденным и еще не рожденным.
В таком состоянии духа Кой за полночь вышел на улицу, загоняя свое возбуждение в его холодное одинокое гнездо. И потому не было ничего странного, что он не свернул сразу же за угол и не направился по тому же тротуару к себе домой, а посмотрел в обе стороны Пасео Инфанты Исабель, перешел дорогу на красный свет светофора и двинулся направо, туда, где рядом с одной из освещенных колонок автозаправки все еще стоял тот человек. И по характеру, и по поведению Кой вовсе не был любителем драк. В те счастливые времена, когда ему было откуда сходить на сушу, даже в самых лихих вылазках он ограничивался ролью невольного участника, статиста и надежного товарища, из тех, кто, выпивая с друзьями, держа стакан в руке и чувствуя, что обстановка накаляется, что каша вот-вот заварится, – эй, срочное погружение! – все-таки через несколько мгновений уже раздает и получает удары, ни сном ни духом не ведая, отчего и почему. Чаще всего такое случалось во времена «экипажа Сандерса» и Торпедиста Тукумана, тогда Кой возвращался на судно с фонарем под глазом чуть ли не каждый раз, как он сходил на берег, и бывало это в холодные предрассветные часы, когда, подняв воротники, они вышагивали по мокрому пирсу, на котором поблескивали желтые отражения фонарей; они шли мимо портовых кранов и темных силуэтов кораблей, они – это, трое, четверо, десятеро мужчин, сонных и покачивающихся на ходу, и иногда им еще приходилось тащить на себе товарища, уже не державшегося на ногах, а позади всегда плелся кто-нибудь из компании, набравшийся до состояния, близкого к алкогольной коме; потеряв ориентацию в пространстве, он выписывал опасные виражи вокруг причальных тумб, у самой воды. «Экипаж Сандерса». Ян Сандерс был художник, он рисовал юмористические картинки для морского календаря «Сигма», и главными персонажами этих картинок были моряки одного экипажа – пьяницы, гуляки и драчуны; они яро ненавидели своего капитана, эдакого маленького тирана с большими усами; эта бравая команда попадала в аварии, драки и кораблекрушения во всех морях и во всех борделях мира. А их собственный, некалендарный, «экипаж Сандерса» состоял из Коя, галисийца Ньейры и стармеха Горостиолы по прозванью Торпедист Тукуман в те времена, когда все трое ходили на судах пароходства «Зоелайн» между Центральной Америкой и Северной Европой, и под этим собирательным именем их знали как в тропических ритмах всех якорных стоянок и всех портов Карибского моря, так и в морозном ознобе Нью-Йорка, Гамбурга и Роттердама, где ледяной ветер гулял по палубам и по мостику и уже не была видна ртуть термометра. Эта троица была основным, штатным «экипажем Сандерса», но к нему всегда «приписывался» кто-нибудь из портовых. Ньейра был двух метров ростом и девяносто пяти килограммов весом, Торпедист – на несколько сантиметров меньше и на несколько килограммов больше. Это приносило не только пользу, но и спокойствие духа, особенно в таких местах, как Панама, где моряков, выходивших на берег, предупреждали, чтобы они не шли дальше магазинчика «дьюти фри» в конце причала, потому что там их уже поджидали навахи и пистолеты. Кой казался карликом, когда шел между двух этих бесноватых великанов: руки – двадцатидюймовые канаты, кулаки-пропеллеры, и явная склонность после пятой порции виски крушить все, что ни попадя – бутылки, бары и физиономии. Где они проходили – с Коем на буксире, – не оставалось ничего живого. Как в том баре в Копенгагене, где было полно белобрысых мужчин и белобрысых женщин, которые в конце концов тоже оказались белобрысыми мужчинами, и где Торпедист Тукуман рассвирепел, когда, запустив лапу, куда не положено, обнаружил добрых полкило того, чего обнаружить не ожидал; после нескольких минут драки Торпедист с Ньейрой подхватили Коя за руки каждый со своей стороны и ударились бежать, держа курс на порт, на свое судно, а Коя – на весу, причем за ними гналось человек шесть полицейских – разумеется, белобрысых Клянусь, я думал, это баба, снова и снова повторял Торпедист, задыхаясь – фух-фух – на бегу, а Ньейра с другой стороны ржал над этой историей, да и Кой не мог удержаться от хохота, несмотря на разбитую губу, а Торпедист уязвленно поглядывал на него искоса.
И не вздумайте рассказывать об этом, ясно? Не вздумайте, кхе-кхе Козлы.
А сейчас перед ним был этот тип у бензоколонки, он не двигался, только смотрел, как Кой приближается к нему. Кой шел, засунув руки в карманы, он чувствовал прилив внутренней энергии, ту жизненную силу, которая заставляет говорить громко, петь во все горло и – с «экипажем Сандерса» или в одиночку – драться. Он был влюблен, как мальчишка, как щенок, и понимал это, однако такое положение его не тревожило, а наоборот – возбуждало. С его точки зрения, моряки Одиссея, которые затыкали себе уши воском, чтобы не слышать пения сирен, не могли даже выяснить, что они теряли. В конце концов, по старой поговорке, моряку без моря нужно или снова море, или новая любовь Оправдание не хуже любого другого В нынешнем его приключении, или как там это назвать, было «два в одном» – корабль, пусть и затонувший, и женщина. А что до последствий предпринятых шагов, действий и конфликтов, к которым неизбежно его приведут затонувший корабль, женщина и то состояние духа, в каком он находился, то сейчас – если перевести его мысли в слова – его это волновало не больше, чем прошлогодний снег Итак, он дошел до автозаправки, направился прямо к тому типу, что стоял в карауле у колонки, и по мере того, как расстояние между ними сокращалось, снова ощутил уверенность, которую испытывал, глядя на него из окна Он уже подошел почти вплотную, и тип поглядывал на него с явной опаской, и тут у Коя сошлись концы с концами: он вспомнил коротышку с аукциона, того самого, которого, как Кою показалось, он видел под аркадами Пласа Реаль и который сейчас, вне всяких сомнений, снова оказался перед ним в своем нелепом англоманском одеянии – словно приоделся для некоей пародии на утреннюю охоту в графстве Сассекс. Пародийность подчеркивалась его малым ростом и выражением лица, которое Кой хорошо запомнил, – глаза навыкате и глубокая меланхолия Английская упаковка резко контрастировала с его южным обликом: очень черные глаза и усы черные как смоль Волосы, блестящие на висках, и смуглая, а не просто загорелая кожа.
– Какого дьявола тебе надо?
Он немного отодвинулся, мускулы напряглись.
Руки чуть отошли от боков, он уже не раз видел, как низкорослые ребята подпрыгивали и впивались зубами в здоровых, как шкафы, амбалов или выхватывали наваху и всаживали ее в бедро прежде, чем ты успевал охнуть. Правда, этот был не из таких, во всяком случае, так казалось, быть может, потому, что одет он был как бы парадно, но гротескно – какая-то смесь из Денни де Вито и Питера Лорра, только что одевшихся у Барбура для пешей экскурсии по туманному Альбиону в дождливый день.
– В чем дело?
На лице у недомерка появилась меланхолическая улыбка. Кой отметил легкий латиноамериканский акцент. Аргентинец, наверное. Или уругваец.
– Одна встреча может быть случайностью, – сказал он. – Две встречи – совпадение. А три – это уже слишком.
Тот словно бы обдумывал услышанное. Кой заметил, что на нем идеально завязанный галстук-бабочка, а коричневые туфли безупречно начищены.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – произнес он наконец.
И улыбнулся чуть шире. Вежливо и словно бы огорченно. У него было хорошее лицо, дружелюбное, а усы придавали ему какой-то старомодный вид.
Его глаза навыкате тоже улыбались, глядя прямо на Коя.
– Я говорю, что мне осточертело всюду на тебя натыкаться.
– Могу только повторить, что не понимаю, о чем идет речь, – Он продолжал смотреть на Коя с полной уверенностью в себе. – Однако, в любом случае, ежели я вас чем-то обеспокоил, то, поверьте, я об этом весьма сожалею.
– Ты будешь сожалеть куда больше, если не скажешь, чего ты ко мне прицепился.
Коротышка вскинул брови, словно его удивили слова Коя. Угроза явно огорчила его. Как это некрасиво, говорило его лицо. Ты же хороший парень, не пристало тебе говорить такие вещи.
– Наши переговоры впереди, – сказал он.
– Что это ты несешь?
– Я хочу сказать, уважаемый кабальеро, что не стоит переходить границы.
Он произнес «кабачеро», «че» вместо мягкого «эль». Он меня водит за нос, подумал Кой. И смеется надо мной прямо в лицо. Одно мгновение он поколебался, а не стоит ли заехать недомерку в рожу, прямо сейчас, или затолкать в темный угол и вывернуть карманы, чтобы понять, кто он такой, этот тип дерьмовый. Кой уже почти решился, когда увидел, что из своей будки вышел служащий бензозаправки и с любопытством за ними наблюдает. Вляпываться или не вляпываться? Устрою скандал, мы сцепимся, а потом уже ничего не склеишь. Кой посмотрел наверх, на окна последнего этажа. Света в них не было. Либо она притворилась, что не поняла, либо стояла у окна и наблюдала за ними в темноте. Кой в растерянности почесал нос. Идиотское положение. Тут он заметил, что коротышка подошел к краю тротуара и остановил такси. Сделал следующий ход, как пешка на шахматной доске.
Кой постоял немного у бензозаправки, глядя на темные окна шестого этажа. Кажется, меня классно подставили, думал он. Разыграли как по-писаному, устроили корриду на арене, с пикадорами и публикой, а я им вместо быка. Дал себя одурачить, как пьяный матрос в порту. Он представлял себе, как она стоит там, наверху, и смотрит на него, но не видел за окном ни малейшего движения. Он еще постоял немного, подняв лицо вверх, он был уверен, что она его видит, и подавил в себе желание вернуться и потребовать объяснений. Шлепнуть бы ее пару раз как следует. И сразу же: я тебе сейчас все объясню, и еще – я тебя люблю. Потом слезы и пудра. Прости, что держала тебя за дурака, и так далее, и тому подобное.
Он моргнул, приходя в себя на середине вздоха, больше похожего на жалобу. Для всего этого наверняка существуют правила, предположил он. Правила, которых я не знаю, а она знает. Или сама их устанавливает. И, может, по этим правилам как раз сейчас решается, будет ли он продвигаться дальше либо с ним сейчас распрощаются: или – всего наилучшего, уходя, гасите свет, или – не говори потом, моряк, что тебя не предупреждали. С тобой еще по-хорошему обошлись. Но вопрос – предупреждали о чем? о ком?
В полной растерянности он дошел до ближайшей площади, потом медленно побрел вверх по улице Аточа, а потом долго сидел в первом попавшемся – там тоже не было голубого джина – баре у стойки, глядя на стоявший перед ним стакан и не прикасаясь к заказанному напитку. Эта была старая таверна, с оцинкованным прилавком, пластиковыми стульями, включенным телевизором и фотографиями футболиста Райо Вальекано на стене. В баре не было никого, кроме официанта, тщедушного парня с татуировкой на тыльной стороне ладони, он выглядел как-то уж совсем непрезентабельно в своей грязной, в пятнах рубашке, но пол, усыпанный скомканными салфетками и креветочной шелухой, он подметал с видом более чем презрительным. Перед Коем висело зеркало с рекламой пива «Сан Мигель», на том же зеркале мелом было написано меню заведения, и Кой видел свои глаза как раз между свининой с помидорами и осьминогом с уксусом, что вряд ли кому может поднять настроение. Эти глаза смотрели на него подозрительно, они спрашивали, что он собирается предпринять в ближайшее время.
– Я хочу с ней спать, – сказал он официанту.
– Все хотят, – ответил тот философски, не прекращая мести пол.
Кой кивнул и наконец поднес стакан ко рту. Отхлебнул, снова посмотрел в зеркало и состроил гримасу.
– Проблема в том, – сказал он, – что она ведет нечистую игру.
– Они всегда так.
– Но она очень хороша. Чертовски.
– Все они такие.
Официант поставил веник в угол, прошел за стойку и взял себе пива. Кой посмотрел, как он медленно, не переводя дыхания выпил с полстакана, потом принялся разглядывать одну за другой фотографии Райо и наконец уткнулся в афишу корриды, состоявшейся семь лет назад в Лас-Вентас. Он расстегнул тужурку и сунул руку в карман джинсов. Вытащил несколько монет, разложил их в ряд на стойке и стал играть сам с собой – пытался вставить еще одну монетку между двумя другими так, чтобы не задеть ни ту, что слева, ни ту, что справа.
– Кажется, я попал в переделку.
На этот раз официант ответил не сразу. Он внимательно рассматривал пивную пену в своем стакане.
– Ну, если она того стоит, – помедлив, сказал он.
– Пока не знаю, – Кой пожал плечами. – Знаю, что есть затонувший корабль… как в кино… и сдается мне, что есть и плохие парни.
Официант впервые посмотрел на него. Казалось, он слегка заинтересовался.
– Они опасные?
– Кабы знать…
Они помолчали. Кой продолжал свою игру, а официант, облокотившись на стойку, приканчивал пиво. Потом он вытащил из-под стойки пачку сигарет и закурил, не предложив Кою.
Среди прочего в татуировку на его руке входили четыре синие точки между суставами большого и указательного пальцев – типичная тюремная метка.
Парень был молод, так что и срок у него был небольшой. Года два-три. Или четыре-пять.
– И мне кажется, – сказал Кой, – что я не отстану.
Официант медленно наклонил голову и ничего не ответил. Тогда Кой собрал монеты со стойки, оставил две и вышел из бара.