Те, кто любит. Книги 1-7

КНИГА ШЕСТАЯ КАКИМ ВИДИТСЯ АД

Перестройка адвокатской конторы Джона в галантерейную лавку завершилась. На столе, предназначавшемся для клиентов, Абигейл разложила рулоны марли, стопки носовых платков, цветных лент, перьев, митенок и перчаток, французское столовое стекло, голландские краски.

Коренастый Томми, которому в этот жаркий июльский день 1781 года исполнилось девять лет, снял с полок юридические книги отца, завернул их в старые экземпляры «Бостон газетт» и отнес на чердак. На освободившиеся места Абигейл положила рулоны тканей, доставленные из Европы, — ситец и сатин, барселонские льняные ткани, а также ткани из Бенгалии, нанку, персидский шелк, шерстяные ткани, крашеные, блестящие. Из секретера Джона Абигейл извлекла его бумаги, пометила, связала отдельными пачками, а затем аккуратно сложила в сундук на чердаке. В ячейки секретера она поместила шпильки, игральные карты, искусственные цветы, сургуч, черный китайский чай.

Стоя у выходившей на дорогу Бостон — Плимут двери, через которую, не нарушая покоя остальной части дома, в лавку входили покупатели, Абигейл с удовлетворением обозревала свое хозяйство. К ней подошел Томми. Он не обладал живостью ума, присущей Джону Куинси, и заразительным юмором Чарли, но Абигейл ценила его как наиболее практичного из трех сыновей. На него всегда можно было положиться; медлительный и методичный, он неизменно завершал начатое дело.

— Прекрасный вид, ма.

— Лучше, чем торговать за кухонным столом, Томми. Ты очень помог мне. И ты, Нэб.

— Рада, что ты довольна, мама, я же нет.

Абигейл бросила острый взгляд на свою шестнадцатилетнюю дочь. После отъезда Джона Нэб превратилась из рыхлого ребенка с простецким лицом, напоминавшим отца, в изящную длинноногую красотку с синими глазами, короной каштановых волос, смуглой бархатистой кожей, пухлыми яркими губами и ослепительно белыми зубами. Занятая заботами, навязанными войной, управлением фермой и закупками товаров, Абигейл не приглядывалась к дочери и не замечала ее гордой высокой груди и узких бедер, а теперь вдруг обнаружила, что Нэб повзрослела и, весьма вероятно, будет считаться в графстве Суффолк достойной невестой. Однако от Абигейл не ускользнуло то, что по мере взросления дочь становилась замкнутой, скрывала свои чувства и настроение. Она держалась с царственным достоинством, унаследованным от бабушки Смит.

Нэб усердно трудилась, украшая лавку, поэтому Абигейл удивила прозвучавшая в голосе дочери неодобрительная нотка.

— Ты чем-то недовольна, Нэб?

— Мне не нравится, что мы стали мелкими лавочниками.

— К чему ты относишь «мелкие» — к своей матери или к нашим товарам?

— Мама, ты уклоняешься от ответа. Я думаю, что семье американского посланника в Европе негоже торговать шпильками и ситцами в своем доме.

— Мне нравится иметь лавку! — выкрикнул покрасневший Томми. — Встречаться с людьми.

Абигейл ответила дочери:

— Если бы твой отец находился дома и занимался правом, то мы чувствовали бы себя комфортно. Он предпочитает со скромным окладом служить своей стране за рубежом. Но я обязана сохранять нашу ферму и дом, копить деньги, чтобы три мальчика могли поступить в Гарвард, и в то же время не делать долгов, поэтому нужно зарабатывать любыми честными путями.

— Мы могли бы обойтись без лишних вещей. Скромная бедность не тревожит меня, но мне претит то, что ты отмериваешь ткань на рабочем столе отца.

— Нэб, каждый из нас чем-то торгует. Твой дядюшка Коттон продает свои врачебные услуги. Товар твоего дедушки Смита — религия и вера в Бога; твой отец продает постановления, завещания, обращения к судьям и присяжным.

— Но наша торговля дает так мало дохода, мама. Половина грузов, заказанных отцом, погибла в море. Последние рулоны ситца подмокли и покрылись плесенью.

— Мы продадим их, — прервала ее Абигейл, — они уже подсохли.

— Да, но за какую цену? Знаешь ли ты, сколько следует потребовать за товар, если у тебя нет накладной? Подсчитывала ли, сколько твоих товаров покоится на дне Атлантического океана?..

Абигейл подошла к столу, чтобы посмотреть в глаза дочери-бунтарке, которая была уже выше матери ростом.

— Поэтому я и не подсчитываю, Нэб.

Абигейл вышла к открытой двери, и на нее дохнуло летним зноем. Даже спустя три с половиной года она не получила от Конгресса деньги за услуги Джона. Поначалу он разрешил ей взять скромные суммы со счета на его имя во Франции и Голландии, где вел переговоры о займе для Соединенных Штатов; но затем попросил ее не выписывать больше чеков, на его счете не осталось денег.

Душили налоги, настолько большие, что арендаторы угрожали уйти с ферм, включая и их ферму. Многие владельцы тщетно пытались продать свои земельные участки. За последние месяцы Абигейл пришлось выплатить шестьдесят долларов налога за землю, которой они владели в Мильтоне, в дополнение к приходскому налогу в пятьдесят долларов; оплатить налоги штата, графства и города по поставкам армии говядины и зерна; и тридцать долларов налога для оплаты шестимесячной службы солдат от Брейнтри. Все дни она думала о том, как наскрести необходимые суммы.

Налоги были столь велики и многочисленны, что она не представляла, как вывернуться. Инфляция обесценивала сбережения и недвижимость. Говядина стоила восемь долларов за фунт, баранина — девять, бушель ржи — сто тридцать три доллара, галлон патоки — сорок восемь долларов, фунт кофе — двенадцать долларов, чай — девяносто долларов, бушель кукурузы — пятнадцать долларов. Она выдерживала эти кошмарные цены благодаря тому, что торговцы брали ее сыр по десять долларов за фунт, а масло по двенадцать долларов. У нее не было сомнений, что инфляция может оказаться более опасным врагом, чем британцы; стремление к независимости может быть похоронено скорее инфляцией, а не поражением на поле боя. Как может Конгресс, не имея средств, вооружить и снабжать армию по ценам, возросшим в сто раз?

Трем подрастающим сыновьям нужно дать образование, а дочери — обеспечить приличное приданое. Абигейл считала, что обязана сделать это; они не должны в зрелом возрасте оказаться у разбитого корыта. И она тщательно копила доллары, чтобы купить детям земельные участки во вновь открытом районе Вермонта. Владение фермой означало личную независимость. Иногда она чувствовала себя в роли бобра, пытающегося перегородить плотиной поток.

Абигейл повернулась к дочери.

— Нэб, — мягко сказала она, — когда у тебя будет муж и дети, ты ради содержания семьи станешь заниматься более плебейскими делами, чем торговля в лавке. Но я понимаю твои чувства и не буду просить тебя обслуживать покупателей.

— Я буду продавать, ма, когда ты не сможешь, — предложил Томми. — Мне нравится работать в лавке.

Послышался звук экипажа, поднимавшегося по дороге. Богато украшенная карета, памятная Абигейл по дням, проведенным в Бостоне, была запряжена гнедыми. Карета остановилась перед открытой дверью. Грумы помогли спуститься двум дамам. Эти светские бостонские леди явно ничего не слышали о законах, ограничивавших расходы. Более высокая была одета в роскошное шелковое платье, из-под которого виднелись вышитые нижние юбки. Золотое ожерелье дополняли два браслета. У той, что поменьше ростом, густо напудрены и напомажены волосы, прикрытые широкой шляпой с плюмажем. Они принадлежали к кругу нуворишей Бостона, чьи мужья или покровители сколачивали состояние, спекулируя на поставках правительству и армии.

Более высокая сказала:

— Миссис Адамс, мы узнали из доверительных источников, что вы получили из Парижа груз.

— Точнее, из Амстердама.

— Но у вас есть французские товары?

— Французское сейчас в моде, вы знаете, — добавила та, что была ниже ростом.

Абигейл показала с гордостью товары: они были доставлены со многими потерями вследствие захвата в открытом море, воровства, необъяснимого исчезновения. Томми снял с полки черные шелка, узорчатый батист, потом открыл ящики отцовского стола и показал более мелкие вещи. Женщины проявили интерес только к ящикам на столе.

— Мы хотим иметь все, что делает нас красивыми! — воскликнула напомаженная, сгребая ленты и перья.

— Этот зеленый зонт выглядит божественно, я возьму его! — воскликнула высокая.

— Божественен лишь Господь Бог, — прошептала про себя Абигейл, заполняя счет.

Кучер унес покупки. Когда подошло время расплачиваться, женщины вытащили пачки бумажных денег.

— Сожалею, — сказала Абигейл, — но мы платили за товары твердой валютой. Мы не можем принять обесцененную.

— Вы возьмете те деньги, что мы предлагаем, — раздраженно сказала высокая. — Это деньги страны, так говорит мой друг.

— В таком случае прикажите, пожалуйста, своему другу оплачивать ими ваши услуги. Томми, принеси из кареты наши свертки.

— Ох, нет! — воскликнула та, что пониже, готовая расплакаться. — Мы обыскали весь Бостон и не нашли ничего лучше. Аманда, перестань хитрить. Расплатись фунтами стерлингов, ты же знаешь, что у нас их более чем достаточно.

Аманда расплатилась звонкой монетой. Они обе выскочили за дверь. Абигейл перестала наблюдать за ними, когда они садились в карету, и заметила, что мрачная Нэб стоит у противоположной двери.

— Они унизили себя, а не меня, — прошептала Абигейл в свою защиту.

Она недооценила свою дочь. Нэб подошла к матери и поцеловала ее в щеку, это была первая на ее памяти подобная демонстрация за довольно длительное время.

— Мама, отныне мы разделим покупателей, ты возьмешь на себя джентльменов, а я буду вести дело с этими шлюхами.

— Нэб! Здесь же Томми! Где ты подцепила такое слово?

Когда Джон был дома, время не существовало для Абигейл как отдельная, ощутимая сущность. Дни незаметно переходили в ночи, недели — в месяцы; жизнь протекала плавно. Когда же Джон отсутствовал, как последние три года, время замедляло свой бег: каждый час становился пригорком, каждый день — хребтом, каждая неделя — пиком, каждый месяц — горной цепью. Устав, она оглядывалась с хребтов и пиков, желая увидеть, сколько уже прошла, какие уступы преодолела, не подозревая, что впереди еще более высокие хребты. После того как успокаивалось дыхание и переставало бешено биться сердце, она начинала взбираться на новые Гималаи. Она говорила себе: «Я отсчитываю каждую проходящую неделю и каждую субботу вечером радуюсь трудно завоеванной победе».

Таким способом она делила время на терпимые периоды. Перспектива полного месяца одиночества без мужа могла бы сломить ее, но прожить неделю без него, накопить силы для новой недели она вполне могла.

Абигейл хорошо знала изречение: «Несут службу и те, кто лишь стоит и ожидает».

Облачившись на заре в свою собственную броню, женщины также вступают в отчаянную битву, в которой скрещиваются мечи и рвутся бомбы. Означает ли «стояние и ожидание», описанное Мильтоном,[35] безмятежное согласие?

Ожидание из месяца в месяц, из года в год требует от жен и матерей особой отваги, не меньшей, чем та, которая нужна ддя жизненно опасных авантюр.

Едва успел скрыться за горизонтом фрегат «Бостон», на котором отплыли муж и сын, как до Абигейл дошло известие, что около Парижа британские агенты якобы закололи Бенджамина Франклина и следующей жертвой станет комиссар Джон Адамс. Уговоры членов семьи, что нет оснований тревожиться за безопасность Джона, ибо теперь он будет настороже, лишь усугубляли мучивший ее по ночам страх.

Убийство Франклина оказалось выдумкой, но облегчение было мимолетным.

Вслед за этим известием пришло сообщение, что «Бостон» захвачен британцами и отведен в Англию, в Плимут, а капитан и экипаж взяты в плен. Не было информации, что случилось с десятилетним Джоном Куинси.

Подробные описания, появившиеся в нью-йоркских газетах, заставляли верить прочитанному.

Абигейл жила в страхе и тревоге, но не впадала в отчаяние, даже когда задергивала полог своей кровати, оставаясь в одиночестве. Ко всему примешивалось чувство скованности: к воздуху, которым она дышала, к пище, которую ела, к утешениям, с которыми обращалась к Нэб, Чарли и Томми.

К концу июня она получила от дядюшки Исаака весточку, что в городе находится капитан «Бостона» Уэлш и у него есть послание к ней от Джона. «Бостон» действительно был захвачен британцами, но при рейсе обратном. Ее муж и сын в безопасности во Франции, они поселились у Бенджамина Франклина в Пасси.

Дети были против ее поездки в Бостон без сопровождающих. Чарли кричал:

— Ма, ты слишком взвинчена! Я лучше управлюсь с лошадьми.

Абигейл уступила. Они отыскали капитана Уэлша в судоходной компании. Это был крепкий, коренастый мужчина, несдержанный на язык, но вместе с тем вежливый.

— Капитан Уэлш, у вас есть письма для меня?

— Прошу прощения, мэм, были. Сейчас они на дне морском.

Абигейл подошла на шаг ближе.

— Капитан Уэлш, пожалуйста, объясните.

— Черт побери! Нас захватили! У меня были письма вашего мужа, часть была написана на борту судна, часть — во Франции. Но мне пришлось выбросить их в Атлантику. Как и мои бумаги.

Она вышла из конторы, понурив голову. Возвращались домой молча. Потеря писем явилась тяжелым ударом. Описание плавания и прибытия в Европу подкрепило бы их силы лучше, чем пища. Когда они подъехали к столбу, отмечавшему четвертую милю от города, Абигейл взяла себя в руки и успокоила детей:

— Отец и Джонни в безопасности в Париже. Господь Бог был милостив к ним.

В июле из Парижа пришло первое письмо от Джона. Прочитав его на одном дыхании, Абигейл села за письменный стол и написала:

Абигейл стойко переносила существование, противное ее склонному к порядку рассудку. Она не могла найти кого-либо, кто помогал бы на ферме, не могла и сдать ее в аренду. В Брейнтри не было ни школы, ни учителя для мальчиков; отправить их в интернат в другое место значило уплатить за каждого по сорок долларов, а у нее таких денег не было.

Она настояла, чтобы Нэб провела несколько месяцев в Бостоне у дядюшки Исаака и тетушки Элизабет, прочитала их книги в библиотеке и насладилась городской культурной жизнью. Волю Абигейл парализовало отсутствие сведений о работе Джона в Париже, оправдывавшей их разлуку.

Знойное, душное лето она переносила почти так же тяжело, как последние дни перед родами. Не утешала и возможность писать Джону, ведь она написала около тридцати-сорока писем, но основная масса их, как и ответные письма Джона, вероятно, мокли в соленой морской воде.

Письма Джона, доставленные наконец — одна партия на судне «Аллайенс» в середине августа, вторая в начале октября — были грустными. Он не получил ее писем. Письма Джона представляли лишь часть написанного им и сообщали о непонятных для нее делах. Но она была уверена в одном: ему не нравилась роль комиссара в Париже.

Ко времени его прибытия три американских представителя — Бенджамин Франклин, Артур Ли и Сайлас Дин — уже заключили с Францией два договора. Французский министр иностранных дел Верженн подписал их от имени короля Людовика XVI. В договорах признавалась независимость Соединенных Штатов и содержались обязательства по поставкам необходимых товаров и материалов: орудий и пороха, обмундирования, говядины и судов. Французскому народу и двору так нравился Франклин, что благодаря остроумию и искренности он мог добиться практически всего от французов для блага Америки. Джон пришел к выводу, что нет необходимости в трех представителях и поэтому рекомендовал Континентальному Конгрессу назначить одного — Бенджамина Франклина. Для комиссара Джона Адамса не оставалось места в Европе, но он не тревожился.

Поскольку у Джона не было дипломатической работы, он занялся решением скучной, но важной задачи. В американском представительстве не велось досье писем в Конгресс относительно сделок, заключенных самими представителями или американскими агентами и посредниками в счет французского займа для покупки товаров во Франции. Джон положил этому конец и быстро покончил с практикой, которой запятнал себя Сайлас Дин, занимавшийся частным бизнесом под вывеской представительства Соединенных Штатов. Несмотря на то что Конгресс не выделил для Джона клерка, он проверил использование денег, полученных комиссарами, проверил все, что было приобретено и послано в Соединенные Штаты.

Благословляемый и одновременно проклинаемый жителями Новой Англии за честность, он сумел навести порядок в бухгалтерии и делах комиссии.

Неожиданно для человека с таким характером он проявил большой дипломатический такт. Джон отклонил поручение по поводу конфликта, связанного с действиями Сайласа Дина, ограничившись тем, что навел порядок в его запутанных делах. По приезде он оказался между двух огней: Франклин и Артур Ли, оба по-своему талантливые и приверженные делу Соединенных Штатов, враждовали между собой. Джон сумел найти не присущий пуританам тактический ход. 4 июля он дал в Париже обед американцам, чтобы сблизить Франклина и Ли на неофициальной основе.

Этот обед был почти последней услугой, которую Джон смог оказать США, в то время, когда все три комиссара искали в Европе, где можно занять деньги для своей страны. Абигейл получила сообщение из Филадельфии, что совместная комиссия распущена, как рекомендовал Джон; Франклин останется посланником во Франции, Артур Ли — в Испании. Для Джона не было места.

Сама война, приблизившаяся к ее дому настолько, что Абигейл видела дым и огонь, перекинулась в другие районы страны. 18 июня 1778 года британцы эвакуировали Филадельфию. Вашингтон вытеснил генерала Клинтона к Нью-Йорку. Две главные армии столкнулись у Монмаут-Кортхауза. Хотя не победила ни та ни другая сторона, показательная выдержка американцев явилась результатом многомесячной подготовки в Валли-Фордж под руководством прусского специалиста барона фон Штейбена, примкнувшего к Вашингтону в феврале 1778 года в качестве добровольца. Фон Штейбен прибыл с рекомендательными письмами от Франклина и французских офицеров, знавших его как специалиста по подготовке хорошо обученной прусской армии.

Прибывший вскоре в Северную Америку командующий французским флотом граф д'Эстен пытался захватить Ньюпорт на Род-Айленде. Вашингтон послал в подкрепление сухопутные войска. Ураган серьезно потрепал французские корабли; они были вынуждены укрыться для ремонта в гавани Бостона. В Пенсильвании в центре колонии Нью-Йорка велись операции на изматывание. Полковник Джон Батлер с добровольцами-тори и индейцами выступил из Канады и нанес удар армии патриотов. У Уинтермута полегло много американцев; поселок Уилкес-Барр исчез с лица земли, а долина Вайоминг в Пенсильвании опустошена. Когда в сентябре тори обрушились на Джерман-Флетс, американцы под предводительством полковника Уильяма Батлера нанесли ответный удар, сровняв с землей поселок Шести Наций Унадилла. Через три месяца после начала войны схватки и стычки вылились в кампанию на изматывание.

Проголосовав за роспуск комиссии, Конгресс не посылал инструкций в Париж до января 1779 года. Это время Джон мог бы быть со своей семьей, заниматься адвокатской практикой, ужинать за своим кухонным столом и спать в своей кровати. А оно было омрачено не только проливными дождями, а затем снегопадами, но и тем, что муж неоправданно долго отсутствовал. Абигейл не знала, как поправить финансовое положение и что делать с землей. Дом, семья и ферма отчаянно нуждались в хозяине.

Ее личные неприятности порой отвлекали внимание от величия революции, от героической борьбы ее соседей, от появления молодой, выросшей в борьбе нации. Экзальтация — не шатер, где можно укрыться ночью и днем. И все жертвы не одинаковы. Абигейл замечала спекуляцию, дезертирство, апатию в то самое время, когда на поле боя умирали мужчины. Тысячи служивших в армии и военно-морском флоте в течение года и больше вдали от родных мест, получавшие жалованье обесцененными бумажками, лишились возможности помочь своим семьям и фермам, мастерским и лавкам. Жены, матери, дети были брошены на произвол судьбы; в любой момент могло прийти известие, что глава семьи убит или умирает в далеком, пораженном инфекцией лагере. Брейнтри, насчитывавший три тысячи жителей, отправил шестьсот мужчин на войну. Трудно было найти семью, которая не потеряла бы мужа или сына.

Абигейл понимала, что в обстановке тревоги и смуты может отказать отвага, увянуть решимость. Ни один патриот Новой Англии не откажется от своих взглядов; но наступили трудные времена. Она не стала бы отрицать, что порой ее охватывало отчаяние. Однако она обладала способностью сохранять понимание той великой задачи, которую поставил перед собой американский народ: свободу для себя и как цель — свободу для всего мира. Соединенные Штаты Америки становились первой страной за многие столетия, которая сбрасывала цепи самозваных правителей и объявляла, что истоки права следует искать среди тех, кем правят. Это было такое уникальное и такое яркое явление, что нелегко было найти правильные слова, чтобы объяснить детям. Здесь, в поселках на Атлантическом побережье, зарождалась новая цивилизация.

Абигейл почувствовала удовлетворение, когда ее молодой кузен, Джон Такстер, работавший клерком в конторе Джона Адамса, оставил пост секретаря Конгресса в Филадельфии и возобновил изучение права. Он остановился в доме Адамсов и вновь занялся обучением детей. Гибкий, как тростник, с вечно взъерошенными волосами, он носил очки, держался спокойно и сдержанно, за исключением учебных занятий. Под его надзором мальчики вели себя хорошо. Для Абигейл его присутствие в доме было подобно присутствию младшего брата.

Женщины Брейнтри продолжали собираться в своем обществе. Сюзанна Бакстер и Теодора Биллингс, беременные во время первых встреч в дни Лексингтона, Конкорда, Бридс-Хилла, обзавелись уже несколькими детьми.

Мэри и Ханна из семейства Кларк не утратили чувства юмора, но нелегко было шутить в те дни. Недоставало нескольких родственников Абигейл: Анна, жена доктора Савила, постарела, и ей было трудно двигаться, Мэри, жена Питера, болела, Сенкфул Элихью вновь вышла замуж и уехала. Участники общества собирались дважды в неделю на час в гостиной Абигейл, аккуратно причесанные, с ухоженными лицами, но без белых кружевных воротничков и манжет, которые они отдали на нужды армии.

Каждая приносила немного печенья, щепотку чая или кувшин сидра, женщины рассаживались кругом на диване и стульях, склонив головы над вязанием. Они советовались и утешали друг друга, от этого неприятности и тяготы становились легче, излагали свои мысли, не опасаясь критики или слухов. У нескольких женщин мужья или сыновья служили на американских военных кораблях, так как Брейнтри издавна был связан с морем. Миссис Ньюкомб, помогавшая Абигейл по дому, и дочь Билли Катарина Луиза, поселившаяся у Абигейл, обслуживали собрание женщин.

Семейство Смит понесло первую жертву — Билли. Выпущенный из британской тюрьмы на Ньюфаундленде, он пристрастился к выпивке. То ли он не вернулся в морскую пехоту, то ли был отчислен за бытовое пьянство. Во время запоя он играл в азартные игры и, как правило, проигрывал. На ферму в Линкольн приходили незнакомцы с расписками Билли. Узнав, что у Катарины Луизы нет ни пенса, они требовали уплаты долга от Абигейл или от преподобного Смита. Абигейл платила, если могла, а отец Билли платил по настроению.

Билли оторвался от дома. Ежегодно он появлялся в Линкольне, задерживаясь достаточно долго и оставляя Катарину Луизу беременной.

Затем поступали сообщения, что там-то он напился, а в другом месте живет с какой-то женщиной, но ни разу не наведывался в Уэймаут и Брейнтри. Катарина Луиза посещала Абигейл раз в месяц, приводя с собой своих детей. Она высоко держала голову, несмотря на то что весь ее доход ограничивался тем, что давал ей свекор.

Абигейл предложила:

— Сестра, не будем жестокими к Билли. Он был хорошим мужем и отцом до войны.

— Да, он был таким.

— С ним произошло что-то в тюрьме. Что-то испортилось в его характере, как бывает с солдатами, получившими тяжелое увечье. — Она положила руку на худые плечи Катарины Луизы. — Сестра, могу ли я дать интимный совет? Не рожай больше детей. Это тяжело для тебя и твоих детей. По завещанию моего отца ферма отойдет к тебе, но у тебя и так большой выводок.

Катарина Луиза повернулась к Абигейл своим продолговатым, бледным лицом и сказала:

— Сестра, прости меня, но порой я думаю, что Билли на самом деле погиб на мосту у Конкорда. Насколько лучше было бы это для него… и нас. Герой Конкорда капитан Уильям Смит любим и уважаем всеми. Порой по ночам у меня появляется такое желание, а когда встаю, молю Бога на коленях простить меня.

Прошло десять месяцев с тех пор, как Конгресс распустил Парижскую комиссию и Джон возвратился на короткий срок в Брейнтри. Он привез добрую весть, что Испания, владеющая третьим по размеру флотом в мире, присоединилась к войне против Англии, стремясь отомстить за поражения в прошлом и отвоевать такие утерянные территории, как Гибралтар и Западная Флорида. Джон приехал домой мрачный. Континентальный конгресс принял резолюцию, строго осуждающую всех комиссаров за их «подозрительность и вражду». Джон не скрывал своего раздражения: по какому праву Конгресс осудил его? Абигейл посоветовала ему запросить копии протоколов заседаний. Радость ей доставил сын Джонни, подросший на два дюйма и хорошо державшийся. Массачусетс, не считавший себя более колонией, избрал Джона в Конституционный конвент из тридцати членов, который затем сузился до трех — Джеймс Баудойн, Сэмюел и Джон Адамсы. Комитет поручил Джону Адамсу составить проект документа.

В бабье лето в конце сентября 1779 года в семью Абигейл вернулось счастье. Просыпаясь на рассвете, они поднимались на вершину Пенн-Хилла и наслаждались красками восходящего солнца. За завтраком шесть членов семьи Адамса и дочь Билли сидели вплотную друг к другу, заставляя Джона и Джонни рассказывать о дворцах и соборах Франции. К семи часам ученики школы Адамса усаживались за стол, с которого убирались товары, и Джон вступал в права учителя. В половине девятого в занятиях объявлялся перерыв. Абигейл с интересом наблюдала, как ее муж изучал уже имеющиеся конституции штатов, отбирая для Массачусетса все, что представлялось разумным и эффективным, и дополняя собственными соображениями, чтобы превратить Массачусетс в самую прогрессивную общину, какую знал мир.

Он широко использовал текст закона, принятого в Виргинии и объявившего, что люди рождаются свободными и независимыми и обладают «очевидными естественными, основными и неотъемлемыми правами, среди которых следует считать право пользоваться и защищать свою жизнь и свободы; право приобретения, владения и защиты своей собственности…». Долг людей в обществе публично чтить Всевышнего; сохранять доброе поведение; «народ этого содружества обладает единственным и исключительным правом самоуправления как свободного, суверенного и независимого штата». Джон составил положения о свободных выборах, о равных правах всех жителей мужского пола, «обладающих достаточной квалификацией… выбирать должностных лиц и быть выбранными для занятия публичной должности», гарантирующих каждому гражданину Массачусетса «право быть полностью выслушанным в свою защиту»; подчеркнул право на суд присяжных и права «на свободу слова, написания и опубликования своих мнений»; определил механизм установления общественных фондов для образования молодежи, а также для поощрения литературы и науки.

Комитет 30-ти и Конвент внесли небольшие изменения в проект Джона. Тем временем делегаты одиннадцати штатов в Континентальном конгрессе в Филадельфии выбрали Джона Адамса комиссаром для переговоров с Великобританией при посредничестве английского посла во Франции о заключении соглашений о мире и торговле. Он должен был немедленно возвратиться в Париж!

Абигейл и Джон вновь подсчитали наличные средства. Конгресс все еще не дал добро ваучерам Джона за первую поездку. Бенджамину Франклину было направлено указание оплатить расходы Джона за счет французского займа в Париже, но в то же время умалчивалось о выплате зарплаты в размере одиннадцати тысяч двухсот пятидесяти долларов в год. Помимо четырехсот долларов, полученных Джоном за участие в заседаниях Массачусетского конвента, в их распоряжении находилось столько же твердой наличности, сколько перед вступлением в брак. Абигейл продала часть своего молочного стада и птицы для уплаты нового массачусетского налога.

Имелась еще одна проблема, и Абигейл понимала, что именно ей придется ее затронуть.

— Джон, как долго продлится война? Мы уже сражаемся четыре с половиной года.

Преподобный Смит только что уехал, попрощавшись с Джоном. В затихшем доме Абигейл и Джон лежали в постели. Джон встал, надел халат.

Обдумывая ответ, он не смог припомнить ни одну победу американского оружия, дающую основания на скорый мир. С середины лета 1779 года обе стороны добились небольших, не решающих исход войны успехов. Под командованием генерала Генри Клинтона британцы захватили Нью-Хейвен, Фейрфилд и Норуок, разграбили и сожгли эти города. Двумя неделями позже патриоты нанесли поражение солдатам Клинтона: прорвавшись через британские укрепления, они овладели штурмом под покровом ночи Стони-Пойнтом, убили, ранили и взяли в плен более пятисот британцев. В августе майор Генри Ли-младший атаковал британцев у Паулюс-Хука около Нью-Йорка, захватил британский лагерь; в то же время массачусетские экспедиционные силы в Пенобскоте под командованием бригадного генерала Соломона Ловелла и девятнадцать кораблей коммодора Дадли Солтонстолла были так серьезно потрепаны и было уничтожено так много кораблей, что уцелевшим американцам пришлось отходить в Массачусетс по суше.

Если другие европейские страны, помимо Франции и Испании, не вмешаются в борьбу против Англии, война может продолжаться годы. У Джона не было причины считать, что британцы примут комиссара для переговоров о мире и согласятся на независимость Соединенных Штатов. На такое не приходилось надеяться, если британские войска не потерпят серьезного поражения или английский народ откажется поддерживать войну. У американцев не оставалось никакого выбора.

Так или иначе Абигейл была вынуждена отпустить Джона в поездку.

Решение ей далось трудно, ибо она знала, что разлука может оказаться бесполезной, поскольку его миссия весьма сомнительна. Джон Куинси не рвался уехать с отцом, но его успехи в обучении за рубежом были очевидны, и поэтому она набралась мужества и дала согласие на поездку Чарли, чтобы он мог познакомиться с иностранной культурой. Это был единственный подарок, каким могли одарить детей ее оскудевшие руки.

Джон и двое мальчиков отплыли на корабле «Ля Сенсибль» 13 ноября 1779 года. Абигейл стояла с Томми в маленькой лавке, сжимая рулон только что прибывшей из Франции марли. Нэб она отправила в Бостон на зимний сезон к Исааку и Элизабет Смит. Даже ее молодой кузен Джон Такстер покинул дом, ибо на сей раз Конгресс разрешил Джону нанять секретаря, и Такстер согласился на такую работу.

В середине января 1780 года, собрав в кулак волю, она решила написать Джонни и излить свою душу: «В такое время, как нынешнее, жить следует гениям. Великие характеры формируются не в застойной жизни и не на мирной глади. Блистал бы Цицерон как выдающийся оратор, не будучи пробужденным, воспламененным и возмущенным тиранией Катилины, Верреса и Марка Антония?[36]

Особенности мощного ума формируются в борьбе против трудностей. В этом убедит тебя история, ведь мудрость и проницательность есть следствие опыта, а не плод безразличия и лени. Острая необходимость пробуждает достоинства. Когда рассудок разбужен и воодушевлен сценами, берущими за душу, тогда дремлющие в иных условиях качества восстают к жизни и формируют характер героя и государственного деятеля… Твоя судьба, мой сын, быть очевидцем бедствий, захлестнувших родную страну, и в то же время жить среди народа, который мужественно отстоял свои находившиеся в опасности свободы и с благословения небес при поддержке щедрого и мощного союзника передаст это наследство еще не родившимся».

В начале конфликта Абигейл спрашивала себя: «Когда кончится эта война?»

Теперь же в моменты усталости невидимая рука сняла слово «когда» и вопрос звучал иначе: «Можно ли покончить с этой войной?»

Такой же вопрос задавал себе в Париже и Джон Адамс. Отпрыск бунтарского поколения, он не мирился с подчиненным, зависимым положением Соединенных Штатов по отношению к Франции и решил доказать, что, нанося поражение Англии, Франция получает больше, чем отдает, что Соединенные Штаты не должны допускать, чтобы к ним относились как к колонии короля Людовика XVI. Его личным противником был граф де Верженн, министр иностранных дел Франции. Верженн не любил комиссара Адамса, считая его тупым, упрямым, неблагодарным и сующим нос в чужие дела. Он рекомендовал Джону Адамсу не информировать британцев о полномочиях заключить договор. Джон внимал его советам полгода, а затем понял, что позволил Верженну контролировать американскую внешнюю политику. Он потребовал реальных прав вести переговоры с британцами о мире. Верженн отказал, настаивая на передаче возникшего между ними спора на суд Континентального конгресса. Джон был вне себя от ярости. Он не мог смириться с тем, чтобы делами Соединенных Штатов верховодил Париж.

Он написал несколько обстоятельных писем Верженну:

Вслед за этим он изложил министру иностранных дел, как следует использовать корабли французского военно-морского флота в американских водах, как вести войну в Вест-Индии. Верженн выразил протест Франклину, заявив, что «он больше не вступит в дискуссию с мистером Адамсом и не станет отвечать на его письма». Франклин согласился с Верженном, заметив, что, поскольку Джону Адамсу нечего делать, он, «кажется, пытается выделить то, что, по его представлению, отсутствует в моих переговорах».

Итак, пути Джона Адамса и Бенджамина Франклина разошлись. Джон сказал Бенджамину:

— Америка была слишком щедра в выражении признательности Франции… Она более обязана нам, чем мы ей, и… мы должны проявить характер в наших обращениях… Немного открытой напористости, больше независимости и смелости в наших требованиях обеспечат нам помощь…

Франклин, понимая, что Соединенным Штатам все еще требуется от Франции много средств, пушек, солдат и моряков, ответил, что Людовику XVI нравится мнить себя щедрым защитником Соединенных Штатов, и добавил:

— Думаю, более правильно подыграть королю признанием нашей благодарности, и это не только является нашим долгом, но и соответствует нашим интересам.

Джон проиграл в глазах Верженна и Франклина.

Он выехал в Голландию, надеясь получить заем от голландцев и тем самым ослабить зависимость Соединенных Штатов от Франции. Верженн отплатил тем, что попросил Франклина отправить в Конгресс всю переписку между ним и комиссаром Адамсом. Франклин запросил Джона, не желает ли он добавить что-либо в порядке объяснения. Джон отказался; он уже послал в Конгресс копии своих писем. Когда письма Верженна дошли до Конгресса, поручение Джону лично вести переговоры с британцами о мире было отозвано и назначены четыре новых участника: Бенджамин Франклин, Джон Джей, Генри Лоуренс и Томас Джефферсон. Полномочия Джона на переговоры о торговом соглашении с Великобританией были отозваны полностью. Конгресс обязал комиссаров «предоставлять откровенные и доверительные сведения по всем вопросам министрам нашего щедрого союзника — короля Франции; не предпринимать ничего в переговорах о мире и перемирии без их уведомления и согласия… и в конечном счете руководствоваться их советами и мнением».

В таких условиях Джон Адамс не мог работать, да и не хотел. Это понимали все: и Конгресс, и Франклин, и Верженн. Абигейл полагала, что он может подать в отставку и возвратиться домой.

Ей следовало бы лучше знать своего мужа. Он не принадлежал к числу тех, кто подает в отставку. Джон убедил большинство членов Конгресса, что можно добиться займа от Голландии, миллионы гульденов; во всяком случае, следует попытаться. Джон Адамс был назначен полномочным посланником в Голландии и обосновался в Амстердаме.

Из-за неопределенности для Абигейл размылась граница между прошлым и настоящим. Прошло целых девять месяцев, а она не получила весточки от мужа и сыновей. За это время то, что началось как американская революция против Англии, переросло в крупную международную войну.

Французский и испанский флоты сражались с британским в Ла-Манше, в Вест-Индии, у Гибралтара. Испанцы разгромили британцев у Пенсаколы и захватили Западную Флориду. Французы оспаривали контроль над Индией. Россия, которая считалась дружественно настроенной по отношению к Великобритании, выступила против нее с Декларацией о вооруженном нейтралитете. К ней присоединились Дания, Швеция и Пруссия, полные решимости взломать блокаду Англии против Франции и Испании, направив в эти страны суда и товары. Голландия снабжала морскими товарами Францию, использовала остров Святого Евстахия в Вест-Индии для торговых поставок в Америку настолько крупных, что Англия объявила войну Голландии. Голландский и британский флоты столкнулись в Северном море у Доггер-банки, сражение окончилось безрезультатно. Цепочка кораблей и солдат Англии, опоясавшая земной шар, стала тонкой и непрочной. Корабли, предназначенные для снабжения британских войск в Америке и для блокирования американских портов, были вовлечены в схватки с врагами в других морях.

Осенью 1781 года Абигейл получила известия, вернувшие ее к мыслям о текущих делах. Четырнадцатилетний Джон Куинси находился в пути на Санкт-Петербург в роли секретаря американского посланника в России Фрэнсиса Дана. Чарли возвращался в Массачусетс.

Недели и месяцы были заполнены каждодневными заботами. Лавка Абигейл опустела. Партия голландского фарфора, отправленная Джоном, застряла в Филадельфии, и у Абигейл не было средств переправить ее в Бостон. Она задолжала шестьдесят долларов налога штату и графству. Через четыре месяца после сообщения, что одиннадцатилетний Чарлз вроде бы отплыл в Америку, она узнала, что ее сын вместе с другими американцами застрял в Бильбао в Испании, Не было никаких известий от Джона Куинси и о том, как проходит его поездка в Санкт-Петербург; не приходили письма и от мужа. Она не знала ничего, кроме одного: ему не подходит влажный климат Нидерландов.

Сдерживая свои чувства, Абигейл управляла фермой, прогуливалась на вершину Пенн-Хилла, навещала отца и Коттона Тафтса. Она зачесывала волосы назад, связывая лентой. Ей было почти тридцать семь лет, но случайные взгляды в зеркало утешали: ее лицо неподвластно времени, как бывает с людьми, отчужденными от окружающей действительности. Кожа огрубела от ветра; она не уделяла ей внимания, работая на скотном дворе и в загоне для коров. Самыми странными казались ей собственные глаза: невыразительные, безучастные, утерявшие блеск и ясность, почти не желавшие реагировать на внешний мир, вышедшие из-под контроля.

Личной жизни у Абигейл не было, но она выступала в привычной роли помощницы для близких. Когда жена Питера Адамса Мэри умерла после родов, Абигейл взяла в свой дом их одиннадцатилетнюю дочь. Она ухаживала за матерью Джона, лишившейся мужа — Холла, а затем и за своим отцом, одиноко коротавшим свою жизнь в доме священника в Уэймауте.

Судно «Эссекс», на борту которого находились выходцы из Брейнтри, было захвачено британцами, и члены семей взятых в плен обратились к ней с просьбой написать мужьям с целью добиться их освобождения, она выполнила их просьбу. Когда некий мерзавец, которому задолжал Билли, принялся угрожать Катарине Луизе физическим насилием, Абигейл передала ей четыреста долларов, полученных от Массачусетса за участие Джона в Конституционном конвенте. Эти деньги она хранила на черный день.

Приятно осознавать свою полезность для людей. Кто лучше Абигейл знал одиночество как острую, мучительную болезнь, которой изо дня в день были подвержены ее тело и разум. Абигейл бродила из комнаты в комнату, стараясь расслабить сведенные судорогой руки, массируя грудь, которую пронзала острая боль, словно ей не хватало воздуха. Ее окружали темные демоны с угловатыми крыльями, царапавшие глаза; спасаясь от них, она взбиралась по винтовой лестнице в спальню, бросалась навзничь на кровать, прятала под подушку голову, ожидая исчезновения шума в ушах, ослабления колющей боли в груди, восстановления дыхания. Когда приступ проходил, она вставала, умывала лицо холодной водой, расчесывала волосы и спускалась вниз для работы.

У Джона были свои неприятности. Его усилия добиться своего признания в Голландии в качестве полномочного представителя Соединенных Штатов оказались безуспешными, не преуспел он и в обеспечении займа для правительства. Он писал Конгрессу:

Действия британского генерала Корнваллиса зимой 1781 года имели своим следствием то, что Соединенные Штаты, Джон и Абигейл Адамс смогли наконец избавиться от бед: страна вышла на долгую, иногда извилистую дорогу восстановления своей мощи, а Абигейл и Джон — на дорогу воссоединения.

Зима 1780–1781 годов оказалась крайне тяжелой для американской армии.

Силы Вашингтона в лагере Гудзон-Хайлэнде около Вест-Пойнта находились не в столь бедственном положении, как два года назад в Валли-Фордж. Было больше продовольствия и теплой одежды. Но моральный дух солдат упал намного ниже, чем после сражения на Лексингтон-Грин шесть лет назад: успехи на поле боя можно было пересчитать по пальцам, а поражений и катастроф более чем хватало. Жалованье солдат свелось почти к нулю из-за инфляции. Многие, завербовавшиеся на три года или на весь срок войны, считали, что их несправедливо удерживают в вооруженных силах.

Вспыхнули два вооруженных мятежа. Шесть пенсильванских полков в Морристауне вышли в Филадельфию строем и встретились у Принстауна с комитетом Конгресса. Получив заверения, что жалобы будут рассмотрены, а прослужившие полные три года отпущены, они вернулись в лагерь. Три полка Нью-Джерси, взбунтовавшиеся около Помтона, были подавлены войсками Новой Англии по приказу Вашингтона.

Победитель сражения у озера Шамплейн Бенедикт Арнольд переметнулся на сторону британцев, вторгся в Виргинию и захватил Ричмонд.

Британский генерал-майор Филиппс выдворил американский флот с реки Джеймс. Английский подполковник Тарлетон захватил Шарлоттесвилл, где заседало законодательное собрание Виргинии, взял в плен нескольких законодателей; губернатору Томасу Джефферсону с трудом удалось спастись.

Вашингтон послал двадцатитрехлетнего маркиза Лафайета, уже имевшего звание генерал-майора, с двенадцатью тысячами солдат из Новой Англии в Виргинию разгромить вооруженные силы Бенедикта Арнольда. Две армии так и не встретились. Адмирал Дэтуш, командовавший французским флотом в Ньюпорте, отплыл в Виргинию с задачей снять британскую блокаду. Ему помешал британский адмирал Арбатнот. Шла подготовка к решающей схватке, но передислокация войск требовала времени. Корнуоллис принялся сосредоточивать силы вокруг Йорктауна, ожидая подкрепления в лице британских морских эскадр, подходивших к Нью-Йорку. В конце лета 1781 года Вашингтон осуществил бросок в южном направлении; его силы были подкреплены французскими войсками под командованием Рошамбо.

В ходе совместной операции американцы и французы окружили Йорктаун.

Главное командование осуществлял Вашингтон, а друг семьи Адамс генерал-майор Бенджамин Линкольн возглавил американские силы. Под его началом дивизиями командовали Лафайет и фон Штейбен. Французская армия Рошамбо, включавшая силы маркиза де Сен-Симона, насчитывала почти восемь тысяч закаленных войск. Французский адмирал де Грасс выделил отряд испытанных в боях морских пехотинцев: он поставил на якорь свой внушительный флот из двадцати восьми линейных кораблей у входа в Чесапикский залив, перекрывая британским эскадрам доступ в него. Генерал Корнуоллис укрепил новую британскую базу у Йорктауна, разместив там восемь тысяч солдат и тысячу морских пехотинцев.

Сражение началось 28 сентября, когда из Уильямсбурга вышли маршем союзные силы, намереваясь взять в клещи британцев и прижать их к реке Йорк. На расстоянии семисот ярдов от британских укреплений были выдвинуты пушки Нокса и тяжелые осадные орудия французов. Укрепление позиций заняло неделю, после чего американо-французская армия приступила к рытью подходных траншей. 9 октября французские осадные пушки открыли огонь, за ними заговорили американские батареи.

Генерал Корнуоллис и его войска были захвачены врасплох. Мощный и точный артиллерийский огонь вывел из строя многие британские орудия; сохранившиеся прекратили стрельбу из-за нехватки боеприпасов. Британцы понесли большие потери.

В ночь на 11 октября патриоты проложили новую линию траншей, уже в трехстах ярдах от восточных укреплений Йорктауна. А три дня спустя американские и французские офицеры вступили в спор, кому повести солдат на штурм британских фортов. Обе стороны сражались героически; офицеры и солдаты падали замертво в рукопашных схватках. К десяти часам вечера пал первый британский форт. 16 октября союзная артиллерия сровняла с землей остатки британских укреплений и сам Йорктаун.

На следующее утро, в четвертую годовщину капитуляции Бургойна у Саратоги, на парапет поднялся в половине десятого британский барабанщик, подавший сигнал о готовности к переговорам. Британскому офицеру, вышедшему с белым флагом, были завязаны глаза, и он был отведен в штаб-квартиру Вашингтона. Офицер передал письмо генерала Корнуолиса с просьбой о «прекращении военных действий на двадцать четыре часа». Вашингтон согласился приостановить военные действия на два часа. Он отклонил требование британской стороны разрешить всем солдатам вернуться в Великобританию и Германию.

В переговорах участвовали четыре комиссара. Утром 19 октября состоялось подписание документов. В два часа дня французские и американские войска выстроились с развевающимися знаменами вдоль дороги на Йорктаун. Британские и гессенские солдаты вышли из города со свернутыми знаменами под приглушенные звуки оркестров и барабанов. Офицеры складывали свое оружие на поле, окруженном французскими гусарами. Более восьми тысяч вражеских солдат и моряков сдались в плен. В этой решающей битве за Северо-Американский континент американцы потеряли около пятидесяти человек убитыми и шестьдесят пять ранеными; французы — шестьдесят человек убитыми и менее двухсот человек ранеными. Потери британской стороны убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили около пятисот человек.

Победа была поистине ошеломляющей. Брейнтри и Бостон гордились Массачусетским полком, отличившимся при штурме британских редутов.

Вашингтон и генералы под его предводительством добились решающего успеха. Нация переживала взлет патриотических чувств. Тори чувствовали себя поверженными.

В Англии возбуждение было не меньшим. Против лорда Норта, руководившего войной от имени короля, в парламенте поднялась мощная оппозиция. Услышав о капитуляции Корнуоллиса, лорд Норт заметался из угла в угол в своих апартаментах, повторяя:

— Боже мой, боже мой! Все кончено! Все кончено!

Так же полагали в большей части мира, хотя требовались еще целые месяцы, чтобы отвести корабли и вывезти остатки британских войск из Нью-Йорка. Голландцы, сопротивлявшиеся уговорам Джона Адамса признать Соединенные Штаты и предоставить им значительный заем, пошли на признание независимости Америки. Он подписал соглашения с частными банками о предоставлении новому государству пяти миллионов гульденов под пять процентов годовых с возвратом займа через десять лет.

Его работа в Нидерландах оправдалась. Теперь он надеялся заняться делом, ради которого его послали в Европу, — договориться о мире с Великобританией.

Добрые новости подобны всходам клевера — появляются на свет все сразу. После двухлетнего отсутствия считавшийся в течение нескольких месяцев пропавшим Чарлз прибыл на судне «Цицерон» в конце января 1782 года. С момента отъезда он вырос на целую голову. Чарли тосковал по дому, перенес простуду; заграничный опыт превратил его из веселого мальчика в сдержанного юношу. Он не привез писем отца, но ему было что рассказать. Благодаря Чарли Абигейл смогла почувствовать, чем были наполнены дни Джона. Чарли нравилось находиться в центре внимания, он осознавал себя связующим звеном между семьей и ее отсутствующими членами. Он поселился во второй спальне с Томми и не скрывал своего превосходства над младшим братом.

Приход весны принес в дом Абигейл романтику, веселое настроение и бесконечные осложнения.

Виновником этого был двадцатичетырехлетний Ройял Тайлер, происходивший из почтенной семьи Массачусетса. Владелец дипломов Гарварда и Йеля, он изучал право под руководством Фрэнсиса Дана. Отец парня умер, когда ему было тринадцать лет, оставив сыну добротное поместье стоимостью семь тысяч фунтов стерлингов. Ходили слухи о его бесшабашной юности, о прожигании наследства. Но все это, казалось, кануло в Лету; он поселился у Ричарда Кранча, старательно учился и уже заимел клиентов.

Спустя несколько недель после того, как Тайлер поселился у Кранча, Абигейл посетила взволнованная сестра Мэри. Дела у Кранча пошли лучше, после того как Ричарда выбрали представителем Брейнтри в Генеральном суде. Еще до отъезда Джон помог Ричарду получить пост местного судьи.

После прекращения боевых действий Кранч занялся импортом часов и других механизмов из Голландии, пользуясь содействием Джона в получении кредитов.

— Сестра, ты умеешь хранить тайну? — спросила Мэри.

— Попытаюсь.

— Ты помнишь нашего постояльца, мистера Ройяла Тайлера? Он и моя Элизабет увлекаются прогулками. Вечерами он читает ей стихи и пьесы. Как по-твоему, это хорошо? Элизабет больше ни о ком не говорит. Сестра, могу ли я привести его в воскресенье на чай? Я хотела, чтобы ты присмотрелась к нему.

В воскресенье семья Кранч пришла с постояльцем в обычное для Брейнтри время на чай — в четыре часа дня. Когда в дом вошли Мэри с Ричардом и сыном Билли по одну сторону, а незнакомый молодой человек между Элизабет и Люси — по другую, мысли Абигейл унеслись в прошлое, к тем дням, когда Ричард ухаживал за Мэри. Как быстро растет новая смена! Брак не принес Мэри того, к чему она стремилась: особняка, такого же большого, как у полковника Куинси, частых поездок в Англию и посещения семьи Ричарда, коллекции столового серебра. Замужество Мэри вылилось в жизнь с бродячим специалистом по продаже и ремонту часов, преуспевающим владельцем лавок в Салеме, Бостоне и теперь в Брейнтри.

Но никто не догадался бы, глядя на Мэри, что она не осуществила честолюбивых замыслов своей молодости. Высокая, статная, усвоившая аристократические манеры, Мэри держалась как повелительница капризами судьбы.

Абигейл посмотрела на свою племянницу-простушку, а затем на Ройяла Тайлера в элегантном пунцовом сюртуке, белом жилете и плиссированной сорочке. Красивый мужчина, подумала она, ему к лицу темные изогнутые брови, короткий нос, четко очерченный рот. Его густая темная шевелюра напоминала парик, закрывая наполовину уши и спускаясь сзади на затылок. Глаза, выдававшие быструю смену настроений и мыслей, подчеркивались слегка потемневшими полуокружьями, а голос был живым и мелодичным.

Ройял Тайлер производил впечатление человека, который спешит высказать хотя бы половину глубокомысленных замечаний, приходящих ему на ум. Он цитировал прочитанные пьесы, декламировал наизусть стихи. Его остроумие разогрело атмосферу. Абигейл наслаждалась искренностью и блестящим интеллектом молодого человека. Казалось, что ее настроение разделяют и другие.

Все, кроме Нэб. Она сидела в углу, у буфета, положив руки на колени, потупив взор, не говоря гостю ни слова.

— Тебе не понравился молодой человек? — спросила Абигейл после ухода визитеров.

— Да, понравился.

— Почему же ты сидела, как бука?

— Ты так считаешь? Я просто слушала.

На следующий день, когда Абигейл писала письма, послышался стук в входную дверь. По лестнице поднялась миссис Ньюкомб и сообщила, что приехал мистер Тайлер. Один, принес книгу. Его лицо озарилось улыбкой при виде Абигейл.

— Простите мое вторжение, миссис Адамс. Вы проявили интерес к упомянутой мною пьесе. Я осмелился принести вам экземпляр.

— Вы очень любезны. Входите. Кажется, самое время для чая.

— Я был бы неискренним, миссис Адамс. Я пришел, как надеялся, в нужный момент. Чай и беседа позволяют заполнить рабочий день.

Вошла Нэб.

— О, мистер Тайлер! А где кузина Элизабет?

— Предполагаю, дома. Ваша мама была настолько любезна, что пригласила меня на чай.

— Рады видеть всех соседей.

Его возбуждение спало. Но не надолго. За чаем он заявил, что пришел попросить на время одну из книг Джона Адамса по праву.

— Не в порядке лести, миссис Адамс, но мне хотелось бы стать таким же исследователем в области права, как мистер Адамс. Я прочитал его «Мысли о правительстве».

— Правда?

Маска занимательного собеседника исчезла. Перед ними предстал серьезный юноша. Он изложил Абигейл резюме прочитанных им за последнее время работ: Кока, Блэкстона и Эшерли, а также Селдена, Хаукинса и Гейла. Абигейл поняла, что он обладает цепким аналитическим умом, и, подобно молодому Джону Адамсу, расширяет научную основу, тщательно изучая классических авторов: Ливия, Горация, Марка Аврелия.[37]

Абигейл нравился молодой человек, и он заинтриговал ее. Она поинтересовалась мнением Тайлера о жизни в Брейнтри, он ответил:

— Здесь она исключительно хорошая. Признаюсь, мама была против моего выбора. Она мечтала, чтобы я открыл контору в Бостоне. Я сказал ей, что если Брейнтри оказался достаточно хорошим для карьеры Джона Адамса, то он будет хорош и для меня. Не хотел бы сравнивать себя, мэм, но у каждого молодого честолюбца должен быть свой идол, для меня это Джон Адамс.

Абигейл была польщена.

Нэб не выразила согласия с Ройялом Тайлером, не бросила на него оценивающего взгляда.

С этого момента Тайлер ежедневно появлялся в доме Адамсов в часы чая с радушной улыбкой и небольшими подарками: со сладостями или тоненькой книжкой стихов и преподносил их как своего рода пропуск. Его взоры и беседы все больше обращались к сдержанной и державшейся отчужденно Нэб. К концу недели Абигейл решила, что нужно внести ясность. Когда по ее сигналу Нэб покинула комнату, Абигейл, налив себе и гостю по второй чашке чаю, посмотрела серьезно на посетителя и сказала:

— Мистер Тайлер, ваше присутствие доставляет нам удовольствие…

— И вашей дочери тоже? Боюсь, что нет.

— …Моя сестра, миссис Кранч, сказала мне, что вы интересуетесь Элизабет.

— Лишь как друг, миссис Адамс.

— И ничего больше?

— Ничего больше.

— Тогда почему Элизабет думает иначе?

— Возможно, я допустил нескромность. Поскольку я живу в их доме, то пытался стать братом для двух девушек.

— Ничего больше?

— Честное слово.

— Могу ли я доверительно спросить, чем вызвана оказываемая вами честь нашему дому, который вы посещаете семь дней подряд?

— Это самый располагающий к размышлениям дом в Новой Англии.

— Скажите чем?

— Здесь слышишь замечательные, заразительные беседы.

— И ничего больше?

Ройял Тайлер покраснел.

— Да, есть еще кое-что. Не скрою, очарован вашей дочерью.

— Раз так, то есть, что скрывать.

Молодой человек удивленно поморгал и сухо спросил:

— Можно знать что?

— То, что вы гуляете с Элизабет. Ее мать полагает, что вы любите друг друга.

Ройял Тайлер вскочил со стула и взволнованно заходил по гостиной.

— Я не давал ни малейшего повода думать так! Ни Элизабет, ни миссис, ни мистеру Кранч.

— У них сложилось такое впечатление.

— Тогда я должен его исправить. Миссис Адамс, могу ли я просить у вас разрешения ухаживать за мисс Нэб?

Абигейл бесстрастно ответила:

— Мисс Нэб сама принимает решения.

На следующий день рано утром появилась Мэри Кранч. Абигейл редко видела свою сестру такой раздраженной.

— Этот молодой человек, Ройял Тайлер… Знаешь, что он сказал мне? Что он испытывает к Элизабет лишь братские чувства!

Она резко опустилась на стул.

— Но это лучшее, что могло произойти. До нас дошли страшные истории о его молодости. Он выпивал, играл в азартные игры, водился с бездельниками.

— Огорчена узнать об этом, сестра.

— Характер человека не меняется. Если он был безответственным в юности, таким останется и на всю жизнь.

Тайлер пришел в полдень, и Абигейл пересказала ему обвинения. Он спокойно ответил:

— Многое справедливо. Я был несчастлив в связи с тем, что мать вышла замуж второй раз. У нас была неподобающая компания, мы действительно играли. Я промотал половину своего наследства, прежде чем понял, что делаю. Но все это прекратилось пять лет назад. С тех пор я взял себя в руки, усиленно работал…

При встрече в следующее воскресенье во время церковной службы Мэри Кранч была вновь в ярости. Ричард Кранч заявил со спокойствием юриста, что молодой человек действовал в рамках своего права и останется их постояльцем.

Ройял Тайлер стал другом семьи Адамс. Никто не мог утверждать, что он обхаживает Нэб; его внимание касалось всей семьи. Он водил на охоту мальчиков, используя старые ружья Джона, ловил с ними рыбу на островах Рейнсфорд и Хэнгмен. Он увлек Абигейл дискуссией о роли права в прошлых цивилизациях. Слушая его с закрытыми глазами, она видела перед собой молодого Джона Адамса. Ей доставляли удовольствие его поэтические опыты. Молодая Катарина Луиза льнула к нему, он был неизменно добр к ней. С Нэб держал себя несколько отчужденно. Однако его ежедневное присутствие оказывало воздействие и на нее. Трудно было противостоять Тайлеру, его человечной теплоте, искреннему смеху, его звучному голосу, наполнявшему маленький коттедж даже после его ухода.

Однажды ночью в спальне, разделенной низкой перегородкой, Нэб, лежа в постели, спросила:

— Мама, ты написала отцу о мистере Тайлере?

— Нет. Пожалуй, не о чем писать.

— Потому что я сдержанно отношусь к нему? Нужно ли изменить поведение?

— На такой вопрос ответить можешь только ты.

— Сколько было тебе лет, когда ты встретила отца?

— Сколько сейчас тебе.

— Поощряла ли ты его?

Абигейл улыбнулась в темноте.

— Он не нуждался в поощрении. Мы подружились.

— Ты говорила, что отец был твоей первой любовью.

— Да.

— Ройял Тайлер — моя первая любовь?

— Ему хотелось бы быть ею.

— Он не рассказывал своих желаний.

— Понимаешь ли ты, насколько прочна твоя оборона за твоими бесстрастными глазами?

— Я люблю двух мужчин.

Абигейл слушала, пытаясь найти ключ к необычной откровенности дочери.

— Моего отца и моего брата. — Наступило молчание. — Я чувствую себя… заброшенной. Любит ли меня отец? Он отсутствует столько лет. Джонни и я были близкими друзьями. Я давно не получала от него ни словечка. Я понимаю, почему мистер Тайлер здесь; он ждет дня, когда сможет открыто ухаживать за мной. Откровенно говоря, он мне нравится. Он талантливый и с широкими интересами. — Нэб замолкла в темноте, затем спросила: — Как может девушка думать о любви, не зная, любят ли ее дома?

Абигейл хотелось обнять и утешить девушку. Однако она сухо ответила:

— Почему ты сомневаешься в их любви? У меня нет сомнений в том, что они меня любят.

— Это другое. Ты — жена и мать. А я всего лишь дочь и сестра.

Слова «всего лишь» сокрушили терпение Абигейл.

— Послушай, Нэб, твой отец и брат тебя очень любят. По прихоти судьбы они далеко от нас, их позвал долг. Любовь слаба, если не выдерживает разлуки.

— Мама, я знаю о твоих жертвах и перенесенных горестях.

Абигейл никогда не была так близка к своей дочери.

— Горести — да. Одиночество более болезненно для сердца, чем любая невралгия. Но я никогда не теряла веру в свою любовь к мужу и семье или семье ко мне, никогда! Не должна сомневаться и ты. Клянусь своей жизнью, что отец любит тебя со всей присущей ему нежностью.

— Согласна. Но я должна видеть и чувствовать это.

— Однако как насчет дружбы? — спросила Абигейл. — Я добивалась этого задолго до любви. Дружба — единственно верный путь к любви. Я помню строки доктора Юнга:

Абигейл представила себе красивые нахмуренные брови и выражение изумления в ее глазах, как у Джона, когда тот был озабочен эмоциональными проблемами.

— Мое дорогое дитя, дружба не рождается вдруг и сразу. Она возникает постепенно, и нужны месяцы, а то и годы для ее полного расцвета, больше времени, чем для последующей любви.

— В таком случае я могу подружиться с мистером Тайлером и позволить дружбе расти постепенно?

— До любви тебе еще далеко.

Нэб стала встречать Ройяла Тайлера столь же сердечно, как других членов семьи, хвалила его за выразительное чтение Шеридана и Конгрива,[38] а в погожие летние дни выезжала с ним верхом. Вместе с Абигейл они сшили шляпку из нанки и голубого сатина, украсив ее гордо стоявшими перьями. Нэб выглядела восхитительно. Как когда-то у Абигейл, ее кожа была окрашена в теплые тона.

Тайлер нравился Абигейл. Это чувство, несомненно, скрашивало одиночество.

В 1782 году Бенджамин Франклин начал зондировать возможности заключения мирного договора с Великобританией. Для участия в переговорах во Францию прибыл Джон Джей, а вслед за ним из Голландии — Джон Адамс. Генри Лоуренс, захваченный британцами и заточенный в лондонский Тауэр, приехал за Джоном Адамсом, но пятый комиссар — Томас Джефферсон не смог вовремя выехать из Соединенных Штатов. Комиссарам предстояло добиться наиболее выгодных условий договора и восстановить дружбу между двумя странами. Широкая торговля между Великобританией и Соединенными Штатами была нужна для американского процветания и прогресса. Джон фиксировал в своем дневнике хорошее сотрудничество четырех комиссаров в осуществлении основного требования Континентального конгресса: признание независимости Соединенных Штатов; вывод всех британских войск с американской территории; отказ британцев от вывоза негров и иной собственности американских жителей. Джон обеспечил для Новой Англии право на ловлю рыбы в водах около Гренд-Бэнк и других отмелей Ньюфаундленда, а также право обработки рыбы на берегах Ньюфаундленда.

После того как сообщения о семимесячных переговорах пересекли Атлантику и дошли до Филадельфии и Бостона, пришло осознание того, что и американским комиссарам пришлось пойти на некоторые уступки.

Английские кредиторы получали обещание выплаты им «реальной стоимости в фунтах стерлингов по всем обоснованным долгам…». Конгресс рекомендует всем законодательным собраниям соответствующих штатов обеспечить возмещение за все поместья, права и собственность, которые конфискованы у тори. Джон одобрил эти меры как законные и справедливые.

Итак, 14 января 1784 года наступил мир. Тринадцать штатов занялись устройством своих конституционных порядков, последние солдаты вернулись домой, заработали фермы, оживилась деловая жизнь.

Предвосхищая признание Голландией Соединенных Штатов, Джон Адамс приобрел за пятнадцать тысяч гульденов первое здание для американского посольства в Европе. Это был принадлежавший графине де Куадт Викерадт прекрасный городской дом, расположенный в «отличном районе и… на престижном участке». У Джона не было полномочий Конгресса на покупку, но цена была соблазнительной, а Соединенные Штаты должны были иметь постоянного посланника в Гааге. При покупке он заплатил десять тысяч гульденов, большая часть суммы покрывалась за счет займа от голландского банкира и старого друга Америки Яна де Нефвилла. Когда же потребовались дополнительные средства для оплаты налогов по передаче недвижимости, Джон опустошил собственный карман. Если бы конгресс не одобрил его действия, он продал бы дом при отъезде из Голландии. Все соглашались, что покупка весьма удачная, и у Джона не было оснований для тревоги. Он обставил дом за счет полученного им жалованья.

Абигейл написала Джону, что готова отправиться в Европу. Нэб упрашивала отца разрешить ей приехать в Гаагу в роли экономки. Джон ответил жене и дочери, что он скоро вернется домой. Он писал Нэб:

Молодая миловидная миссис Фрэнсис Дана, жена американского посланника в России, у которого Джонни служил личным секретарем, побывала на обеде в Брейнтри и не скрывала, что крайне расстроена своей разлукой с мужем. В отличие от Абигейл она не считала нужным скрывать свои чувства. Временами Абигейл была готова согласиться с таким поведением, но она предпочла бы отрезать себе язык, чем заявить об этом публично. Выборный Брейнтри спросил ее:

— Если бы вы знали, что мистер Адамс задержится на столь длительный срок за границей, согласились бы вы на его отъезд?

Абигейл подумала несколько минут, а затем под бряцание тазов и птичьих клеток, качавшихся под стропилами лавки, сказала то, что ей продиктовало сердце:

— Если бы я знала, сэр, что суждено свершить мистеру Адамсу, то не только согласилась бы на одиночество, каким бы болезненным оно ни было, но и не возражала бы против еще трех дополнительных лет, избави Господи! Рада, что могу пожертвовать личными чувствами ради общего дела и показать пример того, что считаю себя и семью песчинкой в великом содружестве.

Для некоторых ее друзей революция и победоносная война ушли в прошлое.

Семья Уоррен приобрела дом бывшего губернатора Томаса Хатчинсона в Милтоне. Губернаторы Бернард и Хатчинсон скончались в Лондоне. Дом находился всего в нескольких милях от Брейнтри и был окружен зелеными лугами и плодородными полями. Участие этой семьи в обеде у Абигейл вылилось в мрачное событие. Мэрси утверждала, что буйства революции вызвали потерю рассудка у ее брата Джеймса Отиса. Джеймса Уоррена настолько озлобили годы войны, в ходе которой он дослужился до ранга генерала, что он дважды отказывался представлять Массачусетс в Континентальном конгрессе. Его попросили в третий раз; жители графства Суффолк были настроены против него, раздраженные его нежеланием считаться с интересами страны.

— Для меня все кончилось, — заявил он, выплевывая скорлупу ореха в ладонь своей огромной руки. — Хватит с меня нового, демократического класса, пришедшего к власти, людей, которые в прошлом годились лишь на то, чтобы чистить мои сапоги.

Абигейл не могла понять, чем вызвано раздражение этого доброго человека. Но все больше таких людей встречалось ей в Бостоне и Брейнтри. Иногда это были лица, не сделавшие карьеры на каком-либо посту, иногда — потерявшие в ходе войны ферму, профессию, лавку.

Встречались и такие, кто скорее выиграл, чем потерял, и тем не менее и они были разочарованы, по их словам, ошибочным идеализмом. Это причиняло Абигейл боль, создавая впечатление утери веры в Федерацию, высмеивая саму мысль, что независимые штаты, ввязавшиеся в споры о границах, деньгах, торговле, долгах, разделении властей, могут когда-либо стать единым народом и государством.

Самым же печальным было случившееся с Сэмюелом Адамсом. Он сыграл важную роль в революции, но, когда Соединенные Штаты достигли независимости, нужда в особых талантах кузена Сэма отпала. Его продолжали выбирать членом Континентального конгресса, он принимал участие в дебатах, но неприятности возникли в тот момент, когда Джон Хэнкок ушел с поста председателя Конгресса и возвратился в Массачусетс, где стал первым губернатором. Джон Хэнкок долгие годы дружил и тесно сотрудничал с Сэмюелом Адамсом, теперь же они стали непримиримыми врагами, тратившими большую часть энергии в усилиях подорвать политическое влияние друг друга. Политическая машина губернатора Хэнкока, установившая полноту власти в Бостоне, обрушилась на Сэмюела, обвиняя его в отказе вступить на длительный срок в армию Соединенных Штатов, в попытках подорвать контроль Джорджа Вашингтона над армией, в обмане Конгресса, спровоцировав во Франции спор между Сайласом Дином и Артуром Ли. Сэмюелу пришлось спешно вернуться из Филадельфии в Бостон и защищать свою политическую карьеру.

Абигейл редко встречалась с кузеном Сэмюелом и с Бетси. Сэмюел заседал в Конгрессе несколько лет, но по возвращении в Бостон год назад был выбран в сенат Массачусетса. Абигейл решила, что подошло время исправить положение, и послала Бетси записку, настаивая привезти к ней на субботу и воскресенье Сэмюела для беседы. На эти дни она переведет мальчиков на чердак.

Голова Сэмюела с поседевшими взлохмаченными волосами заметно дрожала. Его глаза бегали, лицо прорезали глубокие морщины.

В субботу вечером она, Бетси и Сэмюел устроились перед камином в гостиной, где некогда четыре Адамса сиживали в годы борьбы и кризиса. Абигейл решилась спросить в открытую:

— Кузен Сэмюел, что испортилось теперь, когда окончилась война? Мы добились независимости, которой вы посвятили свою жизнь. Чем вы недовольны?

Сэмюел взглянул на нее, в его глазах мелькнула искра.

— Поедем в Бостон, и ты увидишь новые лица. Кто ныне контролирует наш штат и наше государство? Патриоты, которые привели к независимости и сражались на войне? Конечно нет! Контролируют барышники и спекулянты. Почтенные купцы вытеснены из бизнеса. Скороспелые джентри скупили особняки тори и заняли их место в обществе. Встань на углу какой-нибудь бостонской улицы и понаблюдай за подонками в самых дорогих каретах. Кто они такие? Джеймс Уоррен скажет тебе: «Это те, кто пять лет назад чистил бы мне сапоги». А чем они занимаются? Изображают, будто в любом пустом развлечении и пустяке они самые что ни на есть англичане. Именно это мы импортируем сегодня. Британские безделушки и пустячки. Я ненавижу старых тори и питаю к ним отвращение. Я буду драться до конца против восстановления их собственности, но, честное слово, какая разница между ними и нуворишами? Какие это патриоты! Посмотри, как Джон Хэнкок отметил назначение на пост губернатора. Вечеринки и обеды, балы и оргии, каких Бостон не видел со времен Бернарда и Хатчинсона. Некогда Бостон стоял на переднем крае защиты религии и свободы. Джон Хэнкок подрывает любовь нашего народа к свободе роскошью и соблазном легкой жизни. Скажу тебе, дорогая кузина, революция состоялась не ради этого. Разве ты не понимаешь, что как пуритане мы проиграли эту войну?

Он сел на край стула, сжав между коленями руки и стараясь скрыть их дрожь.

— Разумеется, Сэм, это временно. Мы находили в прошлом руководителей и вновь найдем их.

— Нет, кузина. Потерян пуританизм, наша добропорядочность. Люди жертвовали, страдали, умирали; твой муж жил в разлуке с тобой и детьми долгие годы, а награду получили алчные и коррумпированные. В нашей стране погибло величие.

Сэмюел извинился и устало пошел наверх, в спальню. После долгого молчания Абигейл сказала:

— Кузина Бетси, трудно тебе. Я раньше не понимала.

Бетси посмотрела на Абигейл. Ее лицо было бледным, но глаза — ясными.

— Меня волнует, когда Сэмюел доводит себя до болезненного состояния. Ведь он был стойким борцом всю жизнь. Он обладает влиянием в Бостоне, хотя и отрицает это. Ныне он председатель сената и в состоянии продолжать борьбу. Мне горько лишь тогда, когда Сэмюел говорит, что он перевалил пик своей жизни, страна и народ не нуждаются больше в его услугах.

— Мы не были бы свободной страной без таланта и опыта Сэмюела Адамса, — решительно заявила Абигейл.

Бетси грустно улыбнулась и прошептала:

— Бывают приятные моменты. Но ему хотелось бы играть решающую роль в созданной им стране. — Она поднялась: — Извини меня, я пойду к нему наверх.

Абигейл не могла заснуть. В отчаянии она ходила в темноте по комнатам нижнего этажа. Неужели ради этого все эти годы она была далека от мужа и любви ради того, чтобы итогом были такие печальные настроения?

Вместе с семьей Кранч Абигейл наняла молодого Томаса учить ее мальчиков и Билли Кранча. Томас преподавал в течение школьного семестра, а затем подался в бизнес. Абигейл подыскала другого учителя, сына плимутского священника, использовавшего нередко пустовавшую лавку для занятий.

Через несколько месяцев молодой Роббинс подключился к семье, основавшей свое дело в Бордо. Абигейл не оставалось ничего, как обратиться в частные школы; ее сыновья должны получить хорошее образование. Из Андовера ответили, что в школе уже полный набор. Такие же ответы поступили из других мест. Абигейл отчаивалась: если сыновья не получат образования, их не примут в Гарвард. Время бежало, и ей больше чем когда-либо нужна была квалифицированная помощь мужа. Джон обязан знать, что будущее его младших сыновей поставлено под угрозу.

Что ж, на худой конец она сделает их фермерами, владельцами земли. Она купила в Вермонте пять земельных участков по триста тридцать акров каждый, но из-за недостатка средств ей пришлось дать расписку.

Двенадцать человек, захваченных британцами на судне «Эссекс», в защиту которых она просила вмешаться Джона, благополучно вернулись в Брейнтри. Они пришли с домочадцами к Адамсам, чтобы засвидетельствовать свое уважение. Каждый явился с суммой денег, выданной Джоном Адамсом. Абигейл приняла признательность, но сочла, что не может взять деньги.

— Просим извинить, мэм, — сказал от имени группы Джоб Филд, — почему нет?

— Мне не сообщил муж. Он мог выдать вам деньги Конгресса.

— Это не деньги Конгресса, миссис Адамс.

— Будьте добры, джентльмены, — настаивала она, — оставьте их у себя до возвращения мистера Адамса.

После начала сезона дождей Ройял Тайлер изменил свое расписание: он вставал в пять часов утра и работал над книгами по праву, а вечера проводил вместе с семьей Адамс у гудящего камина. Молодой человек все больше нравился Абигейл. У него появилась скромная клиентура, для особо сложных дел он пользовался сборниками Джона по правовым постановлениям. В знак признательности за гостеприимство он попросил разрешения вытребовать гонорары Джона, которые ему задолжали тори и некоторые купцы. И ему кое-что удалось собрать.

С наступлением зимы Абигейл поняла, что допустила серьезный просчет.

Ройял Тайлер был уже почти девять месяцев постоянным визитером, а она не написала Джону ни слова о молодом человеке. Поначалу Нэб проявляла сдержанность к нему, и Абигейл не хотела тревожить беспричинно Джона. Иногда она вроде бы замечала, что Нэб оттаивает, но столь же быстро девушка замыкалась и становилась скованной. Теперь выяснилось, что намерения Тайлера серьезнее и, возможно, появляются первые ростки любви. Джон вправе обозлиться. Поскольку имелись шансы его скорого возвращения из Европы, Абигейл откладывала сообщение, предпочитая рассказать обо всем при личной встрече.

Предположим, Нэб действительно влюблена. У Абигейл возникнут неприятности с мужем: ведь он окажется перед фактом спустя год после появления мужчины на сцене и объявления им, по меньшей мере косвенным путем, желания жениться на мисс Адамс.

Абигейл слишком долго откладывала, но в конце концов сочла за лучшее описать немедля Джону всю историю. В письме от 22 декабря 1782 года она набросала полный портрет Тайлера, рассказала, что он изучал право у мистера Дана, открыл девять месяцев назад контору в Брейнтри и стал постояльцем семьи Кранч.

Затем, решив, что муж должен знать всю правду о молодом человеке, она описала его буйную молодость и прожигание наследства. В его оправдание она написала:

Тут ей пришло в голову, насколько велик ее проступок. Она побежала в комнату Нэб и резко сказала:

— Дитя, думаю, что ты должна провести остальную часть зимы с дядюшкой Исааком и тетушкой Элизабет.

Нэб не расстроил тон матери.

— Я готова.

— Я скажу мистеру Тайлеру.

— Хорошо, мама.

Болезненно осознавая свою вину, Абигейл так и поступила в тот же вечер.

— Мистер Тайлер, полагаю, что мой муж вернется весной. Я не считаю правильным, чтобы рассудок моей дочери был привязан…

— Если рассудок и был привязан, она не выдала себя ни одним словом.

— Поскольку ваша юридическая практика недостаточно большая, чтобы думать о постоянном… Как бы то ни было, я имею лишь один голос, и этот голос принадлежит мистеру Адамсу. Пока я не услышу его мнения, я посылаю Нэб на зиму в Бостон.

— А я останусь здесь работать. Я буду делать все так, чтобы одобрили и вы, и мистер Адамс. Я знаю, что в моей молодости было сомнительное прошлое, и по этой причине стану работать вдвое усерднее и вести строгую жизнь.

Ответ Джона звучал как возмущенный вопль отца, неожиданно узнавшего, что может потерять маленькую дочку. Он не представлял, что за годы его отсутствия она выросла в длинноногую женщину с высокой грудью. Поскольку ответ Джона был воспринят Абигейл как суровая отповедь, обмен письмами стал резким. В горячке Джон писал так, что впервые глаза Абигейл видели лишь отдельные строки:

«О боже мой! — подумала Абигейл. — Неужели Джон забыл долгие вечера в гостиной моего отца?»

Джон добавил, что ему не нравится манера обхаживать мать!

Абигейл была ошарашена неистовым письмом Джона. Однако, прочитав письмо второй раз, она была вынуждена признать, что, находясь вдали от дома, он был вправе возмутиться.

Спустя три недели он писал:

К моменту получения этого письма, когда на яблонях набухли почки, а в полях появились светло-зеленые полоски всходов, Нэб вернулась в Брейнтри. То, что в душе Нэб не пробудило внимание Ройяла Тайлера, разлука осуществила в полной мере. Исчезла ее скованность, которую отец восхвалял как величайшую доблесть.

— Мама, теперь, когда отцу известно о мистере Тайлере, нет причины, почему бы он не мог нас навещать, не так ли?

Абигейл колебалась. Она не рассказала Нэб о возмущенном ответе отца.

— За последние месяцы ты не слышала ничего неприятного о мистере Тайлере? — спросила Нэб.

— Напротив, он работал, как крот.

Визиты Ройяла Тайлера ограничились двумя в неделю: часовой прогулкой с Нэб в полдень и единственной чашкой чаю перед возвращением к изучению права. Число судебных дел, поступавших к нему, увеличилось, но он понимал, что сможет зарабатывать на семейную жизнь лишь через два года.

Внимание Абигейл вновь переключилось на бедственное положение с образованием мальчиков; одному исполнилось десять лет, другому — двенадцать. Свободных мест в частных школах не было. Оставалось единственное — просить помощи у мужа Элизабет, преподобного Шоу.

Чтобы добраться из Бостона в Хаверхилл, предстояло проехать восемь часов на дилижансе, и поездка стоила дорого: восемь шиллингов за взрослого и шесть шиллингов за каждого ребенка. Город был основан английскими пуританами, о которых говорили: «Господь Бог просеял всю нацию, чтобы засадить Новую Англию». Во вторую волну иммигрантов входили воинственные отпрыски шотландцев и ирландцев, которых выборные лица Бостона отправили на северо-запад Массачусетса, на земли, вдававшиеся в индейские территории.

Хаверхилл представлял компактную, с близко отстоящими друг от друга домами, деревню, насчитывавшую около двух тысяч жителей. Покорив индейцев, они продолжали враждовать между собой. Население жило зажиточно, главная улица деревни протянулась вдоль реки Мерримак, по которой в Ньюберипорт на Атлантическом побережье сплавлялись солонина, бочарная клепка и обручи, сыры и масло, различные виды поташа. Мэйн-стрит взбегала на холм, над общинными землями возвышалась белая церковь с плацем и парадной площадкой около нее.

Пасторский белый дом с большими окнами стоял немного отступя от Плезант-стрит. В прошлом церковь и площадка около нее были свидетелями бурных сборищ, ибо общину будоражил религиозный раскол.

Пять проповедников не сумели усмирить приход. Преподобный Шоу не отличался сильным характером, но, обладая христианской мягкостью, сумел умерить и похоронить религиозные различия. Наибольший мир, видимо, царил в доме священника с четырьмя колоннами, придававшими ему вид особняка виргинского плантатора, а не церковника, получающего сто фунтов стерлингов в год.

Девушкам в семье Смит повезло: Мэри, Абигейл и Элизабет вышли замуж по своему выбору. Абигейл еще мучила совесть, что она осуждала Джона Шоу.

«В самом деле — почему? — спрашивала она сама себя, целуя двух детишек Шоу. — Потому, что не распознала в молодом студенте зрелого мужчину?»

Она извинилась в душе перед Элизабет, счастье которой не требовало огласки, и поблагодарила свою изящную, быструю умом сестру за то, что Джон Шоу никогда не узнал о ее сопротивлении. Теперь же Абигейл нуждалась в доброте и лояльности зятя. Она откровенно изложила свои заботы: никто другой не может обучить Чарлза и Томми, подготовить их к поступлению в колледж.

— Сестра и брат Шоу, не приютите ли вы их на следующий год или два?

Элизабет обошла комнату, зажигая свечи в стенных бра:

— Решение за моим мужем.

В свои тридцать пять лет преподобный Шоу уже ссутулился.

— Мы не оставим тебя, сестра. Я обучу их всему, что знаю.

Абигейл прослезилась. Она сделала вежливый реверанс:

— Семья Адамс будет вашим вечным должником.

— Если семьи начнут считать свои долги, ростовщики распухнут от денег, — ответил Шоу. — Теперь я оставлю вас одних, сестры, договориться о деталях. Я должен дописать воскресную проповедь. Я бьюсь, как птица, попавшая в шторм, вытягиваю каждую фразу, как утка лапы из липкой грязи.

Джон находился в отъезде три с половиной года. Разлука была столь долгой, что Абигейл охватило оцепенение. В ее сознании все сжалось в комочек, как моряки сжимаются под водонепроницаемыми робами во время шторма на море. Летняя жара действовала, подобно наркотику. Абигейл навестила многих друзей: семью Уоррен, миссис Фрэнсис Дана в Бостоне, семью Шоу в Хаверхилле, своего дряхлеющего отца в Уэймауте, Коттона Тафтса, избранного сенатором штата, семью Кранч. Приходила она по приглашениям на чай, ужин, поскольку собственный дом угнетал ее. Как приятно избавиться от тоски и одиночества в беспечной беседе; удивительно, как бессодержательная болтовня может заполнить пустоту и ускорить бег времени.

Осенью резко изменился ритм ее жизни. К началу сентября стало ясно, что семидесятилетний преподобный Уильям Смит умирает от уремии.

Абигейл созвала семью. Ее отец шептал в перерывах между приступами:

— Есть лишь одна причина, по которой я желаю, чтобы Бог сохранил мне немножко дольше жизнь: мне хотелось бы видеть возвращение твоего дорогого друга.

Он умер через два дня в кругу дочерей и четырнадцати внучат. Не было только Билли; отчаянные усилия трех сестер отыскать блудного сына окончились ничем. Преподобный Смит не называл имени Билли, но каждый раз, когда кто-то входил в его комнату, в его глазах зажигалось ожидание увидеть сына. Утеря Билли явилась тяжким ударом и разочарованием в его долгой и полезной людям жизни. Прощание с семьей вылилось в последнюю проповедь:

— Я старался сотворить все доброе, что мог, дарованными мне талантами и делами своими возблагодарить Господа Бога.

Шесть дьяконов церкви пронесли по извилистой тропе на кладбище простой дощатый гроб. Там собрались все жители Уэймаута и окрестных поселков: несколько сот, которых за сорок девять лет своей службы пастор крестил, наставлял, женил, а затем крестил их детей. Никто не плакал, даже Абигейл; казалось, что это был момент ликования, что такой добрый и требовательный человек прожил такую долгую жизнь и им служил.

Церемония произвела самое сильное впечатление на Нэб. Ей исполнилось восемнадцать лет, и она решила, что наступило время внести ясность в ее отношения с Ройялом Тайлером. Она не сказала ничего матери, но Тайлер не скрывал своего возбуждения, его бодрость и честолюбие били через край. Он преуспел в сборе денег среди должников Джона, что облегчило финансовое положение Абигейл.

В одно из прохладных ноябрьских воскресений восторженные Нэб и Тайлер возвратились с послеобеденной прогулки.

— Миссис Адамс, не пройдетесь ли вы с нами? — пылко спросил Тайлер. — Мы должны показать вам кое-что.

Абигейл накинула на себя теплый плащ и пошла с молодой парой по бостонской дороге мимо столба, обозначавшего одиннадцатую милю, Дерева Свободы, школы, Дома собраний и кладбища. Через четверть мили после камня, отмечавшего десятую милю, они повернули на запад, пошли по проселочной дороге и остановились у дома Вассал-Борланда.

— Вы хотели это показать?

— Да. Семья Борланд принадлежала к тори, чьи дома и фермы конфискованы по решению суда. Миссис Борланд разрешили вернуться после подписания мирного договора. Она выставила на продажу дом, сотню акров, а также пятьдесят акров леса. Цена высокая, тысяча фунтов стерлингов, но это самое хорошее поместье в округе.

Они миновали ограду из выкрашенных белой краской жердей, прошли по дорожке к крыльцу. У Тайлера оказался ключ, и он, открыв дверь, распахнул ее. Абигейл вошла в прихожую. Справа была столовая, слева — гостиная, отделанная панелями красного дерева, наверху две спальни, а еще выше — две небольшие комнатки со слуховыми окошками.

Короткими переходами дом соединялся с кухней и помещениями для прислуги. Он был построен майором Вассалом, владельцем сахарных плантаций в Вест-Индии, вложившим много средств, чтобы сделать дом прохладным летом и теплым зимой.

Здание было сравнительно узким, но высоким и величественным, создавая впечатление традиций дома Куинси в Маунт-Уолластоне. В нем были хорошие камины с полками, широкая лестница, прекрасная фигурная балюстрада. С восточной стороны к дому примыкала каменная стена с воротами, достаточно большими для проезда карет в каретный сарай сзади дома. На заднем дворе росли клены и вязы, перед домом были проложены дорожки из гравия и посажены кусты.

— Я могла бы жить здесь сама! — воскликнула Абигейл. — Дом создает впечатление постоянства и достоинства. Что бы я добавила, так это библиотеку.

Тайлер и Нэб обменялись улыбками.

— Ферма может обеспечить хороший достаток семье, — сказал с энтузиазмом Тайлер. — К сожалению, мои знания в сельском хозяйстве скромны, но я намерен обучиться земледелию. — Он вглядывался в лицо Абигейл, поднимаясь по пологому склону к дороге. — Как по-вашему, одобрит ли мистер Адамс?

Абигейл не хотелось столь легко попасть в ловушку.

— Вам решать, ведь речь идет о ваших деньгах и вашем будущем. Но мистер Адамс знает ферму, земля здесь хорошая.

— Спасибо. Я куплю поместье, как только смогу обратить в наличность некоторые из моих бостонских инвестиций.

Дома, оставшись вдвоем с Нэб, Абигейл решила поговорить с ней начистоту.

— Тебе нравится дом Вассал-Борланда?

— А почему бы нет?!

— Ты склоняла Тайлера к покупке?

— Не совсем.

— Он не спрашивал, хочется ли тебе жить в этом доме?

— Да.

— Что ты ответила?

— Что он должен потерпеть, пока я не увижу отца и получу его одобрение.

От Джона пришла серия писем. В первом он писал, что, поскольку Чарли и Томми остаются в Хаверхилле, а «ты сама и мисс Нэбби были бы со мной, я смог бы прожить в Европе еще год или два. Но я не могу больше жить без жены и дочери и не буду». После восстановления Конгрессом его полномочий на ведение переговоров с Великобританией о торговом соглашении он писал:

Через три дня он добавил:

Восьмого ноября он писал:

Он предложил ей взять с собой двух слуг для домашнего хозяйства.

Время уже не бежало, оно летело галопом. Во-первых, она устроила свадьбу для Феб, которая обрела свободу по завещанию преподобного Смита и годовую ссуду. Феб и ее новый муж решили жить в коттедже на время отсутствия семьи Адамс. Абигейл договорились со съемщиком ее земель об аренде исполу на время ее отсутствия. Все бухгалтерские книги, активы, сведения об обязательствах и налогах передала Коттону Тафтсу, который за последний год удачно производил вклады в ценные бумаги штата из расчета семь шиллингов за фунт стерлингов. Коттон согласился продавать продукцию их фермы, получать плату за аренду дома в Бостоне и оплачивать расходы.

Выполняя свое обещание, ее отец завещал ферму в Линкольне Катарине Луизе. С рыданиями Абигейл отпустила ее дочь. После этого она встретилась с семьей Шоу в Хаверхилле, желая уладить вопрос о ферме Мидфорд, половина которой по завещанию преподобного Смита принадлежала семье Адамс. Абигейл договорилась, что эта половина пойдет на содержание ее двух сыновей. Семья Кранч унаследовала особняк в Уэймауте и тамошнюю ферму.

Ройял Тайлер купил поместье Вассал-Борланда. Он попросил Абигейл во время ее пребывания в Европе подобрать для дома хорошую мебель, ковры, предметы искусства. Абигейл закрыла лавку, Тайлер вновь превратил помещения в юридическую контору, используя как свою собственную, перенес книги Джона с чердака и расставил их на полках. Для обслуживания за границей она наняла тридцатилетнего Джона Брислера, рекомендованного Ричардом Кранчем как добропорядочного и надежного. Абигейл наняла также дочку соседа Эстер Филд, помогавшую ей в Брейнтри.

Известие об отъезде облетело окрестность. Начался парад друзей, выражавших свое уважение и добрые пожелания Джону; женщины из общества по шитью; семьи мужчин, с которыми работал Джон на правах выборного; преподобный Уиберд, странно согнувшийся, прочитал молитву об их безопасности; ее друзья по церкви и церковные старосты; члены ее семейства из Уолластона, Нортон Куинси и вдова полковника Джошиа Куинси, Катарина Луиза и ее дети из Линкольна, члены семьи Кранч.

Ей надлежало прибыть в Лондон. Там она получит весточку от Джона, куда ехать дальше. Дядюшка Исаак настойчиво советовал не садиться на судно, где надо самой заботиться о пище, столовой посуде и поваре. Он найдет судно, на котором от нее потребуют лишь постельное белье.

Друзья и родственники, побывавшие в Европе, предостерегали не брать с собой платья, стиль которых не подойдет для заграницы.

Наконец в последний раз она закрыла за собой дверь спальни и легким шагом спустилась по лестнице. Не верилось, что после четырех с половиной лет разлуки она встретится с мужем и старшим сыном, вернувшимся к отцу в Гаагу. Ей еще не было сорока лет, а она уже почти двадцать лет замужем и у нее четверо детей. Заметит ли Джон печаль последних нескольких лет? В ее мелодичном смехе прозвучали низкие ноты: ведь и Джон постарел на такое же число лет!

Нэб ожидала в карете. Взглянув на свою красивую дочь, накинувшую на себя плащ для путешествий, и поправив волосы под новой бархатной шляпкой, Абигейл позабыла о своем страхе перед океаном и о замечании Джона: «На море нет места для леди».

Благодаря днищу, обшитому медными листами, и опытному капитану судно «Эктив» отличалось хорошей мореходностью. Владельцы судна братья Фостер требовали большую плату — по сто десять долларов с пассажира, но обеспечивали добротной пищей, и поэтому Абигейл не пришлось запасаться провиантом.

Абигейл и Нэб ждали в доме дядюшки Исаака завершения погрузки масла и поташа, а также подходящих для отплытия прилива и ветра. Младший сын Исаака — Уильям ожидал их в Лондоне. Младший из владельцев судна — Джозеф Фостер заверил, что у нее будет отдельная каюта со всеми удобствами и обслуживанием. Капитан Натаниел Лайд, крепко сколоченный мужчина, ходивший вразвалку, также счел нужным успокоить ее, сказав:

— Море никогда не бывает скучным, мэм. Всегда случается что-то интересное. С вашего разрешения научу вас, как пользоваться штурвалом.

Абигейл встретилась с многими пассажирами: с миссис Лавли Адамс, единственной из Адамсов, не принадлежащей к родственникам Джона, миловидной женщиной примерно тридцати пяти лет, ее муж — врач имел практику в Англии с начала войны; и с ее молодым братом Лоуренсом, отправлявшимся в Англию для дальнейшего обучения. Полковник Бериа Нортон, серьезный пятидесятилетний мужчина, состоял членом сената Массачусетса. Его сопровождал мистер Спир, любитель шуток. Доктор Джон Кларк, путешественник и приятный человек, заверил Абигейл и Нэб, что будет помогать им во время плавания. Высокомерный шотландец по имени Грин не замедлил уведомить Абигейл о положении в обществе и состоянии каждого из пассажиров.

Еще до отплытия, ранним утром, когда Абигейл сидела в алькове тетушки Элизабет, объявили, что пришел Томас Джефферсон. Она спустилась вниз и встретила Джефферсона в библиотеке дядюшки. Он просматривал книги, прочитывая отдельные страницы. Абигейл старалась разглядеть посетителя. Она тут же вспомнила, как Джон Адамс в кабинете ее отца попеременно заглядывал в две открытые книги, которые бережно держал в руках.

Джефферсон был высоким, стройным, грациозным мужчиной, около сорока лет, со светлыми волосами и веснушками на верхней части скул; у него был выдававшийся суховатый нос, полные мягкие губы и лоб столь же благородный, как на мраморных бюстах римских императоров. Его темные глаза выражали грусть: двадцать месяцев назад умерла его любимая жена при родах, а до этого две дочери и сын. На нем был просторный черный сюртук и плиссированная белая сорочка; было очевидно, что он обращает мало внимания на моду. Его зачарованное внимание привлекало другое: живопись, архитектура, музыка, литература, различные предметы натурфилософии, науки, геометрии, астрономии, а главное — государственные дела, доказательством чего были его блестящие документы, написанные для Виргинии и Соединенных Штатов.

Около Джефферсона стояла его одиннадцатилетняя дочь Марта, по прозвищу Патси. Она унаследовала от отца большие глаза, высокие скулы, мягкий рот и гладкий округлый подбородок. Расчесанные на прямой пробор волосы дополняла небольшая челка.

Джефферсон повернул голову. Его глаза выражали удовольствие. Он вежливо поклонился:

— Миссис Адамс! Как приятно видеть вас!

— И мне приятно видеть вас, мистер Джефферсон. Элбридж Джерри написал мне, что вы приезжаете в Бостон.

— Я поспешил с путешествием, надеясь получить удовольствие проводить вас в Париж и устранить трудности, которые могут возникнуть.

— Да будет так, мистер Джефферсон. «Эктив» отплывает в Лондон через пару дней. Не можете ли вы составить нам компанию?

— Увы, судно отплывает слишком рано. Я договорился провести неделю в Портсмуте, затем вернуться в Нью-Йорк и выехать во Францию на французском пакетботе. Я обеспечил бы вам возможность выбора, если вы решите присоединиться к нам. Владельцы судна обещали, что отплытие будет приурочено к нашим переездам.

Абигейл не устраивала длительная поездка в Нью-Йорк, она предпочитала быстрее пересечь Атлантику и встретиться с Джоном.

— Вы были любезны, думая обо мне. И мне хотелось бы, чтобы Патси была со мной: ведь ей было бы приятнее переплыть Атлантику вместе с двумя женщинами. Но я уже заплатила за поездку четырех человек и думаю, что владельцы не в состоянии в оставшийся срок найти нам замену.

— Понимаю.

Абигейл повернулась к Патси, которая, казалось, хорошо держалась для своего возраста. Они договорились, что увидятся в Париже и обменяются впечатлениями о своих встречах с французами.

Утром 12 июня Фостер послал за ними карету. Их сопровождали дядюшка Исаак, тетушка Элизабет и Ройял Тайлер, приехавший ради этого в Бостон.

Поездка по Корт-стрит мимо Дома правительства была как бы путешествием через время, тогда как «Эктив» перенесет их через пространство. У Дома правительства десять лет назад состоялось первое прощание с Джоном и кузеном Сэмом, отъезжавшими на первый Континентальный конгресс.

«Эктив» был пришвартован у верфи их знакомого — Джона Роу. К западу, у верфи Гриффина, она и Бетси наблюдали в свое время за обещанным Сэмюелом Адамсом «бостонским чаепитием». «Эктив» удерживали канаты, и судно казалось компактным и грациозным в очертаниях. Трехпалубное, трехмачтовое судно было выкрашено в черный цвет, за исключением верхней палубы, сохранившей естественный цвет дерева. Абигейл, видавшей многие суда, пришвартованные в доках Бостона, «Эктив» показался пугающе маленьким и хрупким, чтобы пересечь бескрайний океан.

Она попрощалась с провожающими. Ройял Тайлер выглядел совершенно подавленным. Он словно стал ниже ростом, плечи его опустились, глаза покраснели. Дядюшка Исаак вывел его из порта. Абигейл и Нэб поднялись по качающимся мосткам, под которыми поблескивала вода. Абигейл поддерживали своими сильными руками капитал Лайд и краснолицый шотландец мистер Грин. Молодой парень проводил их по узкой палубе и по крутой лестнице без перил. На нижней палубе, на носу судна, находился камбуз, а напротив него — помещение с двенадцатью койками, подвешенными в три ряда одна над другой, для пассажиров-мужчин. Посреди был закреплен квадратный стол.

Абигейл и Нэб прошли через это помещение к двери, ведущей в их каюту.

Абигейл остановилась на пороге с широко раскрытыми глазами. Каюта была крошечной: примерно два с половиной на два с половиной метра. По обе стороны стояло по две койки, и проход между ними был предельно узким. Маленькое решетчатое окно выходило во внутренний коридор. Проникавший через него запах отдавал жиром. Воздух поступал в каюту через дверь, выходившую в мужское спальное помещение.

— Это также столовая для пассажиров, — предупредил бой.

Абигейл, Нэб и Эстер, молодая девушка-служанка из Брейнтри, заняли три койки. Часть их имущества была положена на четвертую. Крупные ящики остались в трюме.

— Со всеми удобствами, какие вы пожелаете, — передразнила Нэб.

Лицо Эстер стало желто-зеленым.

— Разве вы не чувствуете, как качает?

Она села на койку и начала жалобно стонать.

— Боже мой! — воскликнула Абигейл. — У Эстер морская болезнь, а мы все еще в Бостоне, у площади Браттл! Нэб, пойдем на палубу и посмотрим, как отчаливает судно.

Дул мягкий свежий бриз. Абигейл испытывала наслаждение, вслушиваясь в команды и наблюдая за свертыванием канатов, подъемом парусов, медленным движением судна в залив, затем его поворотом на север. Тем временем здания Бостона исчезли в дымке горизонта, тонкая полоска земли словно растворилась в воздухе, и вокруг раскинулся океан — чистый, сверкающий, огромный, бесконечно таинственный, неизвестный. Каким бы горестным ни было чувство Нэб от расставания с Ройялом Тайлером, она забыла обо всем, восхищаясь тем, как ставились паруса, надуваемые усиливающимся ветром.

Это было последнее удовольствие, испытанное за много дней. Через два часа, когда они погасили свет, пришел капитан Лайд и сказал:

— Леди, пожалуйста, наденьте морские одежды и подготовьтесь к качке.

Эстер уже успела запачкать каюту. Взбадривая себя, они облачились в непромокаемые робы, сняли туфли… и тут же почувствовали себя не в своей тарелке. Они легли пластом на койки, за ними закрылась дверь в общее помещение. Судно качалось с борта на борт. Через небольшое окошко в их каюту проникал запах поташа, смешанный с запахом масла.

Наступила ночь. Сама мысль о еде вызывала отвращение. В крошечной каюте стало нечем дышать. Нэб сказала:

— На другой стороне двери есть занавесочка. Если ее приподнять, пойдет немного воздуха.

Абигейл уставилась на свою дочь и прошептала:

— Могла ли я подумать, что придется спать в одном помещении с полудюжиной джентльменов?

— Не обращай внимания, мама, они страдают той же морской болезнью, что и ты. За исключением доктора Кларка. Я вижу, как он старается помочь другим. Может быть, позвать его?

— Не нужно, спасибо, деточка.

Она провела самую скверную ночь в своей жизни. Они лишь наполовину сбросили одежду. Занавески раскачивались, повторяя колебания судна.

Верно, леди не место на море; Абигейл была благодарна тому, что Джон не присутствует при этом спектакле.

Утром стало легче. Молодой Лоуренс, плывший в одной каюте с сестрой, был готов перейти спать в общее помещение и уступить свою койку Нэб. Абигейл с благодарностью приняла предложение. Оставшись вдвоем с Эстер, она располагала большими удобствами, хотя воздух был пропитан запахами готовившейся пищи.

Эстер неподвижно лежала на койке, ее мучила рвота.

— Миссис Адамс, пожалуйста, мэм, попросите выбросить меня за борт. Еще раз… меня вывернет наизнанку. Лучше умереть.

Доктор Кларк толкнул ногой дверь, осмотрел каюту и пошел за Брислером.

Брислер был в неважном состоянии, но помог Абигейл надеть туфли, накинуть тяжелый водонепроницаемый плащ и с помощью Лоуренса и Фостера вынес ее по крутой лестнице на холодный соленый воздух моря. Абигейл вздохнула с облегчением. Фостер волновался по поводу неудобств для Абигейл. Он не мог прекратить качку судна, но отыскал для Эстер отдельную койку, стюард и два боя перенесли ее, как вымокшее в болоте бревно. Прежде чем окончательно свалиться, Брислер выскреб в качестве своего последнего вклада каюту Абигейл. После этого Абигейл не видела его пять дней, а Эстер — целую неделю.

Капитан Лайд выделил ей помощника взамен Брислера. Джоб Филд принес ей немного сливок и свежего молока от находившейся на борту коровы и две ночи спал на сундуке около ее двери на тот случай, если потребуется помощь. Чтобы не выпасть, Абигейл держалась за края койки так, что у нее болели руки. Несмотря на боль, она была рада сильному ветру, с помощью которого, по уверению капитана, судно продвигалось с большой скоростью к Англии. Через некоторое время Абигейл обрела способность спать даже при качке. Она поднималась на палубу, но там было холодно и сыро; даже теплое пальто не спасало от озноба, и она не могла долго оставаться наверху. Лишь раз в течение дня ей удавалось пройти через общее помещение без посторонней помощи.

Все старались помочь. Джентльмены ежедневно покидали на час каюту, чтобы позволить женщинам помыться. Доктор Кларк дал Абигейл успокоительное лекарство и развлекал ее забавными историями о своих путешествиях на Восток. Он был внимателен к Нэб, так же вели себя Лоуренс и холостяк Спир. Мужчины проявляли повышенное внимание, стараясь не ставить женщин в неловкое положение. Хотя Абигейл не потребляла твердой пищи, она приходила в большое помещение ради компании. Квадратный стол был привинчен к полу, пассажиры частенько удерживались на месте, поддерживая руками друг друга и упираясь в стол ногами, чтобы не соскользнуть и не поломать кресла.

На восьмой день море успокоилось. Проснувшись, Абигейл увидела в дверях Эстер, изможденную, но с улыбкой на лице.

— Доброе утро, миссис Адамс. Я думала, что помру от морской болезни, но теперь я ее превозмогла. Принести вам завтрак?

— Хорошо, Эстер, я боялась, что больше не увижу тебя в добром здравии. Не нужно никакой еды, но открой сундуки и достань чистое белье. Принеси также ведро теплой воды и мыло.

Абигейл совершила чудо, поднявшись на верхнюю палубу без посторонней помощи. День выдался ясным, судно шло со скоростью меньше обычных семи-восьми узлов из-за того, что ветер утих. Капитан Лайд сообщил, что судно находится в восьмистах милях от Бостона, а это превышало четверть всего пути. К ним присоединилась Нэб. Абигейл придирчиво рассматривала дочь: та высоко держала голову, на щеках появился румянец, глаза светились.

В полдень они спустились вниз на обед. Впервые Абигейл ела за квадратным столом. К своему удивлению, она обнаружила, что на всех не хватает ножей и вилок, а чашек и того меньше. Ее удивление стало еще большим, когда подали пищу. Первое, что принес стюард из кухни, была покрытая щетиной нога поросенка; четверть часа спустя — пирог; через полчаса он торжественно внес пару зажаренных цыплят, а через двадцать минут — кусок говядины. Когда все кончили жевать, на столе появилось блюдо вареного картофеля.

Абигейл сидела большую часть времени сжав зубы. Когда стюард принес ведерко свежего молока, мистер Фостер неодобрительно поморщился, повернулся к Абигейл и спросил:

— Миссис Адамс, не могли бы вы посоветовать, как вычистить ведерко? Полагаю, что его не мыли с того момента, как мы покинули Бостон. По моему мнению, повар каждый день доит в него.

— Я удивлена, что вы еще не отравились. Дайте мне ведерко. Я сама его отмою.

Она отмыла ведерко чистыми тряпками и порошком из собственных запасов. Когда она вернулась с ведерком, доктор Кларк зааплодировал первым.

Через несколько дней капитан Лайд направил к ней делегацию с сообщением, что в результате последнего шторма корова заболела.

Полковник Нортон из Массачусетского сената объявил:

— Вам решать, миссис Адамс. Должна ли корова умереть мучительной смертью или же избавить ее от мук?

Все напряженно ожидали.

— Если вы согласны, что бедное животное должно умереть…

С огромным трудом они подняли корову на палубу. Капитан Лайд прочитал отходную молитву, и корову выбросили за борт.

Разразился шторм с молниями, громом и дождем. Все укрылись в каюте, где мистер Фостер и полковник Нортон играли в триктрак. Абигейл либо читала книгу Уильяма Бьюкэна «Домашняя медицина», либо беседовала с женщинами. Остальные резались в карты. Началась килевая качка, она показалась Абигейл еще более неприятной, чем бортовая. Мистер Грин сообщил, что они прошли шестьсот миль. Абигейл повторяла всю ночь эту приятную новость, уцепившись руками за края койки.

Переход через Атлантику занял ровно месяц. Увидев на море двадцать различных парусов, они поняли, что приближаются к южному побережью Англии. Шкипер небольшого суденышка, промышлявшего контрабандой, заверил их, что они близки к цели. Один-два дня при хорошем ветре, и они войдут в порт. Но безветренный день задержал «Эктив».

— Терпение, терпение, терпение, — повторяла Абигейл, — первое, второе и третье достоинство моряка, нужное ему, как и государственному деятелю.

На следующее утро они увидели утесы Дувра, замок и город. Шел проливной дождь, но промокшая Абигейл радовалась мысли, что она не только соединится с мужем, но и, наконец, увидит свою родину. В то время как подходила лодка лоцмана и капитан поставил судно на якорь в протоке у небольшой деревни Дил, Абигейл мысленно вернулась к тем дням, когда Англию любили как источник всего хорошего и правильного в жизни. Она вспомнила, как выучила наизусть отдельные части коронационной речи короля Георга III в парламенте, как во время первой прогулки по улицам Бостона Джон говорил ей, что Бостон во многом должен уподобиться Лондону. Она представила себе путеводители из библиотеки дядюшки Исаака, где прочитала описание мягких английских пейзажей.

Ее охватила эмоциональная ностальгия; она никогда не уезжала из Массачусетса, а теперь ее волновала перспектива увидеть большой мир: сначала Лондон, а затем Париж. Ожидание осуществления давнишней мечты так взволновало, что ей пришлось прислониться к борту судна, чтобы не потерять равновесия.

Капитан Лайд посоветовал уложить самое необходимое в небольшие сундучки. «Эктив» простоит неделю в Ла-Манше, а затем поднимется по Темзе, высадит их в деревне Дил, и они проедут до Лондона семьдесят миль в почтовой карете.

Их одели в непромокаемые робы и спустили с судна в лодку размерами с паром в Чарлзтауне. К берегу лодку пригонят волны. Бурун достигал высоты почти в два метра. При отходе от судна лодка оказалась на гребне волны, а затем нырнула так глубоко, что Абигейл потеряла из виду «Эктив». Стоявший впереди нее мистер Фостер прислонился к борту лодки, крепко удерживая Абигейл, которая стояла лицом к берегу.

Абигейл и Нэб провели беспокойную ночь в небольшой гостинице в деревне Дил и в пять часов утра уже были на ногах. Меняя почтовые кареты, они проехали восемнадцать миль по вымощенной булыжником дороге в Кентербери. Абигейл поражали широкие обработанные, словно сады, поля пшеницы, овса, бобов, хмеля, подступавшие вплотную к дороге. В отличие от Новой Англии здесь не было оград.

На постоялом дворе в Кентербери были заказаны новые дилижансы. Пока их готовили к отъезду, пассажирам судна подали обильный завтрак. Абигейл поразило то, что Кентербери с его готическими соборами оказался более крупным городом, чем Бостон. Она обратила внимание на закрытые железными решетками окна соборов. Дилижанс был готов довезти их до Рочестера, где предстояло пересесть на другой, едущий в Чатем. При въезде во двор элегантной гостиницы их окружили лакеи. Вперед вышла хорошо одетая хозяйка. Абигейл предложили подписать счет. Через полчаса, отведенные для туалета, пассажиров пригласили к обеду; в порядке вежливости первое блюдо предлагалось бесплатно. За ним последовали семь блюд, включавших рыбу, дичь, мясо и овощи.

Кучерам посоветовали миновать Блэкхит до наступления темноты, ибо накануне там была ограблена почтовая карета. Проехав две мили, они увидели захваченного стражниками вора. Им оказался молодой человек примерно двадцати лет, одетый в рваную одежду и дрожавший от страха.

— Суд соберется в следующем месяце, — кричал один из стражников, — и тогда, парень, ты покачаешься на виселице!

В этот вечер, в восемь часов, почтовая карета высадила их перед гостиницей Лоу в Ковент-Гардене. Джон Адамс не встречал их, не было даже записки от него. Абигейл попросила одного из пассажиров, мистера Спира, отыскать ее кузена Уильяма Смита. Менее чем через полчаса в ее гостиной появились Уильям и племянник Элизабет Смит — Чарлз Сторер. Они прошли целую милю от таможни до отеля.

— Рады видеть тебя! — кричали они Абигейл.

Они рассказали, что Джон Куинси просидел в Лондоне целый месяц, дожидаясь ее приезда, и, разочарованный, вернулся в Гаагу. Уильям узнал от своего отца о предстоящем приезде Абигейл на судне, прибывшем на три дня раньше. Он немедленно зарезервировал номер в гостинице «Осборнс нью фемили» и написал Джону Адамсу, что ждет Абигейл и Нэб с часу на час. Они были уверены, что Джон прибудет из Гааги на первом пакетботе. Молодые люди доставили Абигейл и Нэб в гостиницу «Осборнс». В ней останавливался Джон во время первого визита в Лондон. Дюжина членов американской колонии нанесли визит и приглашали Абигейл и Нэб на обед, чай, предлагали совершить ознакомительные поездки.

Первым нанес визит Бенджамин Хэллоуэлл с супругой. Супруг, кузен Джона, служил королевским контролером таможни, его дом был разгромлен бостонской толпой. Чета Хэллоуэлл настаивала, чтобы Абигейл и Нэб пришли на обед, захватив с собой Уильяма Смита и Чарлза Сторера. В доме Хэллоуэлла она встретила еще одного кузена Джона — Томаса Бойлстона. Им подали типичный обед Новой Англии: соленую рыбу, жареную баранину, отварной язык и дичь, гороховый суп, пудинг. Чета Хэллоуэлл жила в достатке, но не купалась в роскоши, как в Бостоне накануне своего бегства.

Лондон понравился Абигейл. Город оказался более крупным, чем она предполагала, красивым, с многочисленными открытыми площадями. На нее произвели большое впечатление широкие, прямые улицы, каменные и кирпичные дома на площади Гровенор и вдоль Гайд-парка. В лавках продавались британские ткани, лучшего качества, чем в Америке. Абигейл прогуливалась часами по ровным плитам тротуаров. Посетила Коплея, американского художника, написавшего портрет Джона, побывала в Вестминстере и в соборе Святого Павла, прошлась вдоль Темзы, наблюдая за судами, прибывшими со всех концов света. Через пять дней в лондонский порт вошел «Эктив» с ее сундуками и с Брислером. Она и Нэб съездили в карете в Кью-Гарден и к Виндзорскому замку. Абигейл поняла, насколько наивными были она сама и Джон, воображая, будто Бостон — это «маленький Лондон». Лондон — мировая столица с внушительными зданиями, с многочисленными и шикарными экипажами.

Несмотря на то что договор о мире между Англией и Соединенными Штатами был подписан шесть месяцев назад, англичане вовсе не стали более дружественно настроенными к американцам. В их поведении Абигейл замечала не столько вражду, сколько безразличие: желание забыть последние неприятности и всех тех, кто с ними был связан.

Абигейл провела в Лондоне восемь дней, а от Джона не поступало никаких вестей. Может быть, он и Джонни уехали в Париж, прежде чем до них дошла записка Уильяма Смита? Тем временем она получила сведения о старых друзьях и родственниках: Исаак Смит-младший незадолго до ее приезда отплыл в Америку после девяти лет спокойной жизни школьного учителя и проповедника в Девоншире. Сэмюел Куинси был контролером в Антигуа в Вест-Индии. Джонатан и Эстер Сиуолл проживали в Бристоле, там жизнь была дешевле. Джонатан не смог приобрести юридическую клиентуру в Англии, и семье приходилось довольствоваться скромным годовым доходом в шестьсот фунтов стерлингов, дарованным Джонатану королем в дни, когда он служил судьей вице-адмиральского суда в Новой Шотландии.

Абигейл писала письмо своей сестре Мэри, когда вбежал запыхавшийся, с покрасневшим лицом Брислер:

— Мадам, приехал молодой мистер Адамс!

— Джонни! Где он?

— В соседнем доме, мэм, он зашел туда, чтобы причесаться.

— Причесаться?..

— Ну, мама, он хочет получше выглядеть! — воскликнула Нэб.

Некоторое время спустя в комнату вошел молодой человек, рослый, красивый, безупречно одетый, с припудренными волосами и аристократическими чертами лица — высокий, изящно очерченный лоб, выразительные глаза, римский нос, полные чувственные губы. Он напоминал кого-то Абигейл, но лишь его глаза казались предельно знакомыми.

Она не верила, что перед ней семнадцатилетний Джонни, пока он не воскликнул:

— Ой, мама!

Этот мужчина — ее сын! Абигейл подошла к нему. Ей хотелось прижать его к груди, поцеловать много, много раз. Она встала на цыпочки и поцеловала в щеку старшего сына. Он не только выглядел по-иному, но и был весь иным: белая пудра на волосах, одеколон, которым освежил его лицо парикмахер, даже иная ткань его хорошо скроенного сюртука и белого галстука. Джонни, как и его мать, удивил приветственный поцелуй. Он поднял руки, словно собираясь ответить объятием; его лицо светилось от счастья.

— Ох, Джонни, я все время помнила тебя мальчиком, отплывшим на судне «Ла Сенсибль», а ты тем временем постарался вырасти.

— Совершенно нормально, ма, мне не пришлось как-то стараться.

Нэб стыдливо держалась на втором плане. Абигейл чувствовала, что Джонни и Нэб ищут глазами друг друга. Она прошептала:

— Посмотри, как изменилась Нэб.

Джонни, сделав шаг к Нэб, спокойно сказал:

— Узнаю свою сестру в любом уголке мира.

Они стояли в центре комнаты, их глаза были широко раскрыты, а губы дрожали. Джонни скованно поклонился, согнувшись в талии, и спросил сестру, как перенесла она плавание. Нэб сделала легкий реверанс, как подобает в таких обстоятельствах.

Признавая опытность Джонни, отец поручил ему купить в Лондоне прочную английскую карету — они были дорогими, лучшие стоили сто пятьдесят фунтов стерлингов — и в карете доставить в Гаагу мать и сестру, погрузив ее на борт судна у Гарвича и выгрузив в Геллевётслуисе, при хорошей погоде переезд по морю займет двадцать шесть часов. Абигейл хотела отправиться в Гаагу немедленно, однако Джонни решительно взял в руки бразды правления.

— Мама, карету не купишь за час, как шляпу. В Европе дороги отвратительные, сплошные колдобины и ямы.

На следующий день он нашел за небольшую цену крепко сколоченную карету, некоторое время ей пользовался некий английский джентльмен.

Джонни настоял подождать еще день, пригласил опытного каретника, который проверил качество экипажа, и только после этого уплатил деньги.

Абигейл сгорала от нетерпения. Всего в трех днях пути от Джона и все еще так далеко! Однако она понимала, что осторожность Джонни оправданна; во всяком случае, она не задела чувств молодого человека, не отстранив его от власти.

Абигейл укладывала сундук в гостиной отеля и вдруг услышала быстрые, нервные и тем не менее уверенные шаги в коридоре. Она едва успела распрямиться, как открылась дверь. Увидев ее, Джон Адамс расплылся в улыбке. За короткое мгновение она успела заметить, что он похудел, а от уголков его глаз расходятся глубокие морщины. Потом мысль о годах испарилась, время убежало. Они вроде бы никогда и не разлучались.

Джон всматривался в ее лицо на расстоянии нескольких дюймов. Его глаза светились любовью.

— Наконец-то, дорогая, мы снова вместе. Ты ничуть не изменилась. Увидев тебя, я помолодел на двадцать лет.

Она не могла словами выразить то, что чувствовала сердцем. Оно было слишком переполнено. Она прошептала:

— Что ты делаешь в Лондоне? Мы собирались завтра утром выехать к тебе в Гаагу.

— Я не хотел, чтобы ты переезжала пролив без меня. Мы поедем прямо в Париж. — Он прижался губами к ее губам, поцеловал несколько раз, нежно откинул ее волосы с ушей. — Абигейл, для меня вновь начинается жизнь, когда мы вместе.

— О, Джон, я чувствую возрождение души. Я вновь юная девушка, жаждущая жизни и любви.