Театр Клары Гасуль

ПРЕДИСЛОВИЕ

Милостивые государыни и милостивые государи!

Автор комедии, которую он выносит на ваш суд, позволил себе сойти с проторенной дороги. Он впервые вывел на сцену особ, которых нас учат почитать наши кормилицы и няньки. Смелость эта, пожалуй, многих возмутит и даже будет названа кощунством, но выводить на театре жестоких служителей милосердного бога еще не значит нападать на нашу святую веру. Грехи ее проповедников способны помрачить ее сияние не больше, чем капля чернил — прозрачные воды Гуадалкивира.

Передовые испанцы научились отличать истинное благочестие от лицемерия. Их-то автор и избирает своими судьями в надежде, что они ничего, кроме шутки, не увидят там, где милейший Торкемада[3] усмотрел бы повод для аутодафе[4] со множеством сан-бенито[5].

Брат Антоньо[6], инквизитор.

Брат Рафаэль, инквизитор.

Брат Доминго, инквизитор.

Марикита.

Слуги инквизиционного трибунала.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Рафаэль. Повторяю, сеньор Доминго: это вопиющая несправедливость. Вот уже семнадцать лет я состою инквизитором в Гранаде. Я отправлял на костер по два десятка еретиков ежегодно. И вот как оценил мои заслуги его высокопреосвященство господин великий инквизитор! Поставить надо мной молокососа!

Доминго. Это возмутительно. Я вам тоже могу на него пожаловаться. Знаете, что это доказывает? Что его высокопреосвященство великий инквизитор просто дурак.

Рафаэль. Это всем известно. Но что он несправедлив и фанатичен — этого я не знал.

Доминго. Что он, в сущности, против нас имеет?

Рафаэль. Что повредило мне в его глазах, я знаю. Пустяк! История с еврейкой: я ее окрестил, а ей вздумалось вдруг почему-то забеременеть, — в обществе это наделало много шума. Но, в конце концов, что тут особенного?

Доминго. Я слыхал, будто он нас еще обвиняет и в том, что мы не христиане.

Рафаэль. Но так ли уж необходимо инквизитору быть христианином?

Доминго. Вас подвело это крещение с последствиями, а про меня у него в книжке и не то записано.

Рафаэль. Что ж, он вас в безбожники, что ли, зачислил?

Доминго. Если бы так! Каналья служка, прибирающий у меня в комнате, каким-то образом нашел у меня, да еще великим постом, цыплячью ножку и отнес его высокопреосвященству.

Рафаэль. Да, клянусь телом Христовым, история пренеприятная!

Доминго. Еще хуже то, что новый инквизитор, которого он назначил председателем нашего трибунала, — это сущий демон, и ему вменено в обязанность за нами шпионить. И вдобавок этот негодяй искренне верует.

Рафаэль. Вы так думаете?

Доминго. Помяните мое слово: это будет второй Лойола[8]. Он, говорят, до того дошел, что не способен отличить женщину от мужчины. О, это святой!

Рафаэль. Беда!

Доминго. Беда!

Рафаэль. Черт возьми! Вот как нас наградили за верную службу! Я сегодня в отвратительном настроении. Турком готов стать. Горе тем, кого доведется нам сегодня судить! Мне непременно нужно на ком-нибудь сорвать свою злобу. На костер, на костер и еще раз на костер! Без всяких разговоров!

Доминго. Аминь! Сегодня суббота, а по субботам я имею обыкновение только осуждать. Оправдываю я по понедельникам. Таким образом, если случается так, что невиновные приходятся на дурной день, то ответственность за такую путаницу ложится на господа бога. А кстати, что же сталось с вашей еврейкой?

Рафаэль. Она, дурочка, в родильном доме.

Доминго. И то дура! (В сторону.) А еще глупее тот, кто поместил ее туда.

Рафаэль. Что вы бормочете?

Доминго. Я? Ругаю этого идиота великого инквизитора.

Рафаэль. Чтоб его черт побрал!

Доминго. Тсс! Тут слишком сильное эхо. Разойдемся. Вот и наш святой.

Антоньо. Ваши высокопреподобия! Нам предстоит сегодня рассмотреть очень важное дело, и вы к этому, я вижу, готовитесь. Мы будем судить женщину-колдунью, заключившую, отцы мои, договор с самим дьяволом. Говорят, князь тьмы наделил эту несчастную сверхъестественными способностями. Но укрепимся духом: крест, который мы носим, оградит нас от когтей лукавого, даже если бы он мог проникнуть сквозь благословенные стены священного трибунала[9].

Доминго. У нас он только потратил бы даром время.

Антоньо. Ах, отцы мои, не говорите! Плоть наша бренна — сосуд скудельный. Что касается меня, жалкого грешника, то вся моя сила — в сознании моей слабости. Вас сделала неуязвимыми для искушения долгая праведная жизнь, а я молод годами и небогат подвигами благочестия. О, как я нуждаюсь в мудрых наставлениях ваших среди подводных скал житейского моря!

Рафаэль. В наставлениях мы все нуждаемся.

Доминго. Предостерегая друг друга, мы легче поборем соблазны сатаны.

Антоньо. «Господи! Не введи меня во искушение» — вот о чем я молюсь ежеминутно. Ведь так легко пасть! Как бы бдительно душа ни оберегала себя, враг рода человеческого — лукавый змий: он пролезет в малейшую скважину, единая капля его яда может разъесть душу навеки, и я, конечно, пал бы уже давно, если бы не заступничество моего всеблагого покровителя — святого Антония.

Рафаэль (в сторону). У него совесть нечиста. Любопытно! (Громко.) Какому же великому искушению подвергались вы произволением божиим?

Антоньо. У нас остается еще немного времени до заседания, а чистосердечное раскаяние полезно каждому из нас, чтобы подготовить душу к предстоящему нам делу. Выслушайте же меня, отцы мои. Я всегда полагал, что женщина — самое надежное из орудий, каким располагает дьявол. Вы согласны с этим? Встреча с женщиной опаснее встречи с аспидом...

Доминго (с напускным изумлением). Как? Неужели? Женщина?..

Антоньо. С младенчества я находился в обители и никогда ее не покидал. Еще полгода назад единственной знакомой мне женщиной была моя матушка. О, если бы небу было угодно, чтоб я не встречался с другими!

Рафаэль (с таким же притворным изумлением). Пресвятая дева! Я трепещу.

Антоньо. Сатана поразил меня однажды жестокой болезнью, и жизнь моя была в опасности... Я молил бога дать мне умереть невинным... Но он не услышал моей мольбы. Я был возвращен к жизни. Врачи для окончательного восстановления моего здоровья предписали мне подышать чистым воздухом в загородном домике, принадлежащем нашей обители. Ввиду полного безлюдия я решился выйти за ограду и прогуляться в одиночестве... Я испытал свои силы на лоне природы и уже возвращался домой, как вдруг у самой двери... взгляд мой падает на существо, которое, судя по одеянию, я принимаю за женщину. Внезапное ее появление привело меня в такое замешательство, что у меня даже не хватило мужества закрыть глаза. В смятении, сам не свой, стоял я перед нею, и образ ее все глубже запечатлевался в сердце моем. Тщетно хотел я бежать — ноги мои вросли в землю. Как в тяжелом сне, я видел опасность, но обессилел, онемел. Я был точно птичка, завороженная аллигатором. Кровь моя кипела... Я испытывал страх... Я трепетал... И все же, если такое сравнение не кощунственно, я ощущал тот же блаженный восторг, какой на меня иной раз находил перед образом мадонны. Еще несколько мгновений — и я умер бы на месте. Я чувствовал, как душа меня покидает... Я умер бы, и умер бы во грехе, если бы это создание не сделало шага по направлению ко мне. Ее внезапное движение нарушило очарование и удвоило мой страх... Мне удалось крикнуть «Иисусе» — и пресвятое имя спасло меня. Я бросился бежать со всех ног, без оглядки, к духовному отцу моему и в его объятиях облегчил свою потрясенную душу.

Рафаэль (с глубоким вздохом). Я ожидал худшего.

Антоньо. Но сатана не выпустил своей жертвы. Я бежал, но унес в себе ядовитое жало. Увы!.. Приходится сознаться... Оно до сих пор у меня в груди. Ни посты, ни молитвы, ни умерщвление плоти — ничто не могло доныне вырвать из моих мыслей образ этой женщины. Она меня преследует в сновидениях, я вижу ее всюду... Эти большие черные глаза... кошачьи глаза, ласковые и в то же время жестокие. Я вижу их... всегда... Вот и сейчас вижу. (Закрывает лицо руками.) Мне стыдно в этом сознаться, но дух мой при чтении Священного писания часто витает вдали от дивных слов Евангелия. Глаза и уста читают слова, не вникая в их смысл... Душа моя всецело предана этой женщине. Не подлежит сомнению, что этот образ принял диавол, чтобы искушать моего святого покровителя! Святой Антоний! Пошли мне свое мужество!

Рафаэль и Доминго (вместе). Помоги вам господи!

Антоньо. Аминь! Как может бедный грешник судить других, если он не знает, не предаст ли страшный суд его самого огню, уготованному грешникам?

Исполним, однако, сегодня наш долг, сколь он ни тягостен, и вспомним, что жребий человека — в горестях проводить свою жизнь. (Всходит на возвышение и занимает место между Рафаэлем и Доминго.) Секретарь! Огласите дело и велите ввести подсудимую.

Рафаэль. Зачем же вы закрыли глаза?

Антоньо. Я бы рад был ослепнуть! Сейчас перед нами предстанет женщина.

Секретарь. Обвиняемая Мария Вальдес! Предстаньте перед священным трибуналом.

Антоньо (не открывая глаз). Женщина! Как ваше имя?

Марикита. Меня зовут Мария Вальдес, чаще — Марикита, а по прозвищу я Сорванец. Вот мое имя, фамилия и прозвище.

Антоньо (громко). Сколько вам лет?

Марикита. Стоит ли задавать такой щекотливый вопрос женщине, если хотят услышать от нее правду? Но я откровенна: мне двадцать три года. Если сомневаетесь, взгляните на меня. Кажусь ли я старше? (Отбрасывает вуаль.)

Рафаэль и Доминго (про себя). Господи Иисусе! До чего хороша!

Антоньо (все еще не открывая глаз, про себя). Прочь от меня, сатана, демон любопытства! Тебе не одолеть меня! (Громко.) Чем вы занимаетесь?

Марикита (колеблясь). А, черт! Как бы вам сказать?.. Я пою, танцую, стучу кастаньетами и так далее и так далее.

Антоньо (по-прежнему не открывая глаз). И в таких забавах, самые названия коих мне, хвала создателю, незнакомы, вы растрачиваете время, которое должно быть посвящено слезам покаяния?

Марикита. Да в чем же каяться и о чем плакать тому, господин лиценциат, кто не сделал ничего дурного?

Антоньо (по-прежнему не открывая глаз). Ничего дурного? Спроси свою совесть!

Марикита. В чем же она упрекнет меня, по вашему мнению? Правда, несколько грешков я знаю за собой. Но в это воскресенье я исповедалась в них священнику Мурсийского пехотного полка, и он мне их отпустил. Позвольте же мне уйти и не пугайте меня больше своими черными мантиями и всем вашим...

Антоньо (по-прежнему не открывая глаз). Мария Вальдес! Вы говорите, что совесть ваша чиста! Подумайте и не лгите.

Марикита. Я сказала вам всю правду. Надеюсь, мне можно уйти?

Рафаэль (к Антоньо). Задайте ей наводящий вопрос.

Антоньо (по-прежнему не открывая глаз). Знаете ли вы женщину по имени Хуана Мендо?

Марикита. Как не знать! Мы с ней подруги!..

Антоньо (по-прежнему не открывая глаз). Не ссорились ли вы с ней когда-нибудь?

Марикита. Нет... Ах, простите! Несколько дней назад она ко мне прицепилась из-за того, что я будто бы отбила у нее кавалера, а это неправда, господин лиценциат. Просто Мануэль Торривьо сказал ей, что мои черные глаза красивее, чем ее карие.

Антоньо (про себя). Черные глаза! (Закрывает глаза руками.) Сеньор Рафаэль! Будьте добры, ведите допрос вместо меня.

Рафаэль (просмотрев бумаги, сладким голосом). Марикита! Не проходили вы в пятницу пятнадцатого августа мимо оливкового питомника Хуаны Мендо, кушая на ходу гранат?

Марикита. Откуда мне это помнить?

Рафаэль. Отвечайте: да или нет?

Марикита. Кажется, да.

Рафаэль (читая). А не бросали ли вы в питомник зернышки граната, помахивая при этом в воздухе прутиком орехового или иного дерева с двумя концами?..

Марикита (смеется). А вам бы хотелось, чтобы у прутика был один конец?

Рафаэль. Не забывайте, кто перед вами!.. С двумя концами, очищенными от коры? Отвечайте.

Марикита. Да разве я помню?

Рафаэль. Да или нет?

Марикита. Ну, пускай да.

Рафаэль. А не пели ли вы в то же время нечестивую песню, в которой часто упоминается некий Джон Ячменное Зерно?

Марикита (смеется). Ха-ха-ха! Господин лиценциат! О чем вы спрашиваете? Я пела английскую балладу. Перевела ее ваша покорная слуга. Научил меня ей трубач, служивший в армии лорда Питтерборо, в Мэкейском полку. В ней действительно говорится о смерти Джона Ячменное Зерно.

Доминго. Кто же такой этот Ячменное Зерно? Какой-нибудь дух тьмы?

Марикита. Ха-ха-ха! Ячменное Зерно и есть ячменное зерно. В балладе поется о том, как из ячменных зерен варят пиво, которое пьют англичане. Отпустите меня, и я вам ее пропою, потому что вы с виду добрый малый, не такой, как этот. (Показывает на Антоньо.)

Антоньо (все еще не открывая глаз). Трудно предположить, что в этом имени нет скрытого смысла.

Марикита. «Позор тому, кто видит в хорошем дурное»[10], как было написано на берете капитана О'Тригера.

Антоньо (все еще не открывая глаз). Чем же вы объясните, что наводнение размыло питомник Хуаны Мендо?

Марикита (смеется). Чем объясню? Я и не собираюсь объяснять. Спросите у Гейара, почему он разлился.

Антоньо (все еще не открывая глаз). А я об этом спрашиваю именно вас: почему вы приказали ему разлиться?

Марикита. Послушайте: вы, может быть, еще не завтракали сегодня? Или у вас голова не в порядке? Уж не за колдунью ли вы меня принимаете?

Антоньо (все еще не открывая глаз). Именно за колдунью.

Марикита. Покорно благодарю! Если бы меня не пугал ваш грубый голос, я померла бы со смеху.

Антоньо (все еще не открывая глаз). Как бы ваш смех не перешел в слезы... Так вы отрицаете, что наводили порчу на оливки Хуаны Мендо?

Марикита. Да разве я умею наводить порчу?

Антоньо (все еще не открывая глаз.) Искупить можно любой грех. Женщина! Заклинаю тебя именем создателя! Говори правду, если не хочешь погубить свою душу.

Марикита. Но будь я колдуньей, разве я давно уже не вылетела бы отсюда в трубу?

Антоньо (все еще не открывая глаз). Подумайте и вострепещите! Потом вам даже и признание не поможет.

Рафаэль. Она строптива, почтенный собрат. Вот если бы я с нею поговорил наедине...

Доминго. Нет, предоставьте ее мне, сеньор Рафаэль, — вы забываете, что вам надо подготовить доклад...

Антоньо (все еще не открывая глаз). Нам нельзя отступать от устава священного трибунала... В последний раз я задаю вам вопрос, Мария Вальдес: колдунья ли вы?

Марикита. А я в последний раз отвечаю: нет! Ну и бестолковый же вы!

Антоньо (все еще не открывая глаз). Несчастная! Я умываю руки. Кровь твоя падет не только на тебя. Статья сорок восьмая положения о следствии гласит: «Если обвиняемый или обвиняемая упорно отрицает свою вину, а обвинение опирается на свидетельские показания или же на документы, председательствующий для проверки таковых имеет право подвергнуть обвиняемого или же обвиняемую пытке».

Марикита. Пытке?.. Иисусе, Мария... Так вы меня станете рвать на клочья? Сеньоры лиценциаты! Сжальтесь над несчастной невинной девушкой! Заклинаю вас: не дайте мне умереть в муках! Уж лучше заточите меня в подземелье, лишите солнечного света, только не убивайте, не пытайте меня!

Рафаэль. Сеньор Антоньо! Пожалейте ее молодость!

Доминго. Она невиновна, дорогой собрат. Будьте снисходительны!

Антоньо (все еще не открывая глаз.) Так велит устав. Палач Педро Грасиас! Войдите!

Марикита. Не надо, не надо! Пощадите, пощадите! Взгляните на меня! (Бросается на возвышение и обнимает колени Антоньо.)

Антоньо (открывает глаза). Ах!

Рафаэль. Сеньор! Сжальтесь! Но... что с вами?

Антоньо (дрожащим голосом). Я узнаю тебя... Так ты меня в ад повлечешь?.. Ты срываешь с себя брачную одежду, и я вижу опаленную кожу дьявола... Так я уже в аду? Никакие мессы, даже сам святой Антоний не вызволят меня отсюда. (Падает без чувств.)

Рафаэль. Он сошел с ума!

Доминго (слугам). Отнесите его в келью. (Мариките, тихо.) Успокойтесь, дитя мое! Вас пытать не будут.

Рафаэль (Мариките, тихо). Не беспокойтесь. Не для таких, как вы, держим мы дыбу. (Слугам.) Уведите ее. Отведите ей хорошую камеру, но не позволяйте ни с кем общаться.

Доминго (Мариките, тихо). Опасайтесь брата Рафаэля. Я сделаю для вас все, что смогу.

Рафаэль (Мариките, тихо). Опасайтесь брата Доминго — он старый лицемер. Но я принимаю в вас участие. До свиданья, дитя мое! (Похлопав ее по щеке.) Я ваш друг. Прощайте! (Направляясь к выходу, про себя.) Не дам я тебе видеться с нею!

Доминго (направляясь к выходу, про себя). Не видать тебе ее, старый сатир, или пусть с меня снимут сутану!

КАРТИНА ВТОРАЯ

Антоньо (один, мечется по комнате). Кончено!.. Все пропало... Я погиб... Проклят!.. Более страшное проклятие не постигло бы меня, даже если бы я согрешил с нею... Я уже не могу молиться. Да и к чему... теперь?.. Нет, я молиться не стану! Я уже проклят... Тем лучше! Но пока я жив... Мария! Марикита! Я хочу думать только о тебе! Я хочу, чтобы наши две души слились воедино!

Как? Вечным своим спасеньем пожертвовать ради женщины, а она, быть может, падший ангел, искуситель?.. Тридцать лет молитв и самобичеваний пойдут прахом?.. Живи я в миру, я тоже был бы проклят... А я влачил тягостную жизнь для того, чтобы меня все-таки проклял бог...

Все время вижу ее перед собой. (Закрывает лицо руками.)

(Становится на колени перед образом мадонны.) Пресвятая богородица! Спаси меня!.. Я... я... Да, это она, те же черты... Ее черные глаза!.. О Марикита! (Протягивает руки к образу и в ужасе отшатывается.) Господи! Глаза ее мечут молнии. Ты осуждаешь меня за кощунство!.. Решусь ли... Нет, ты не увидишь моего греха. Уйди! (Поворачивает образ ликом к стене.)

Если бы вернуться расстригой в мир... Но что за мысли? Да, я сниму с себя сан, я его оскверняю, но я запрусь у траппистов[11]... Там, говорят, умирают быстро, а мне этого только и надо... Я умру с ее именем на устах. Но почему смерть?.. Почему такое тяжелое искупление? В конце концов какой же это грех? Мы и без того в сей юдоли несчастны, помимо власяницы и плети... Разве я не могу... Были святые, имевшие жен, детей... Я хочу жениться, быть отцом, быть добродетельным главой семьи. Ты лжешь, сатана, не за это я достанусь тебе! Я воспитаю благочестивое потомство, и это будет богу столь же угодно, как и дым наших костров... Безумец! Не я ли торжественно отрекся от мира? Не сам ли господь принял мой обет? И не адский ли огонь ждет клятвопреступника?

Я великий грешник!.. Для меня нет спасения. Одним своим взглядом эта женщина с корнем вырвала благочестие из моей души. Не удержаться мне на краю пропасти... Так брошусь же я в нее очертя голову!.. Разверзнись, преисподняя! (Убегает.)

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Марикита (одна, сидит на кровати). Бедная Мария! Где ты очутилась? Что с тобой станется? Марикита Сорванец в инквизиции! Да я бы расхохоталась... А тут бедного Сорванца сожгут! Ох, мороз по коже... О свечу ожечься — и то страх как больно, а тут все тело в огне! (Плачет.) Подумать только! Они хотят меня сжечь, меня, добрую католичку! Ведь я не пошла за капрала Харди только потому, что он еретик. Уж он ли был не красавец! Пять футов десять дюймов росту! И кроме того, если бы я уехала с ним в Англию, капитан О'Тригер сделал бы его сержантом (так он обещал), а я стала бы маркитанткой... Ах, и дура же я! Damn their eves, как они говорили! Будь прокляты святоши! Все они распутники! Может быть, те двое, толстомордые, которые меня улещали, не дадут этому долговязому бросить меня в огонь. Брр!.. Не буду больше об этом думать. Все равно горю не поможешь! Да здравствует веселье! Споем для развлечения ту песню, которая показалась им тарабарщиной. (Поет.)

Ах, бедный Джон Ячменное Зерно! Как ему было больно! Вот так же больно будет и мне. Неужели я буду гореть?

Антоньо. И на этом свете и на том.

Марикита (в ужасе отстраняясь от него). Ай! Уже! Что же это? Уже!

Антоньо. Мария!

Марикита (отстраняясь от него). Еще хоть четверть часика!

Антоньо. Мария... Я твой... весь твой. Я больше не инквизитор... Я просто Антоньо... Я хочу быть...

Марикита (отстраняясь от него). Моим палачом? А, вы мой палач!

Антоньо. Нет, нет... Не палач... Я твой друг... Мы станем единой плотью и единой душой... Будем, как Адам и Ева!

Марикита (приближаясь к нему). Как, отец мой? Вы хотите быть моим любовником?

Антоньо. Да, да, я твой любовник! Мы будем вечно любить друг друга.

Марикита. И вы меня уведете отсюда?

Антоньо. Хорошо, но сначала полюби меня!

Марикита. Это успеется. Главное — бежать.

Антоньо (в исступлении). Марикита, смотри, я отрекаюсь от обета, я больше не священник, я хочу быть твоим любовником... твоим мужем, твоим любовником... Мы убежим в пустыню. Мы будем питаться дикими плодами, как отшельники...

Марикита. Ну вот еще! Постараемся лучше улепетнуть в Кадис. Оттуда постоянно уходят суда в Англию. Это хорошая страна. Говорят, там все попы женаты. Никакой инквизиции нет... Капитан О'Тригер...

Антоньо. Умолкни, супруга моя, не говори мне об английских капитанах... Я не хочу, чтобы ты о них говорила.

Марикита. Уже ревновать?.. Бежим скорее!

Антоньо. Сейчас. Но сперва докажи мне свою любовь.

Марикита. Ну так скорее! Уж очень вы невинный...

Антоньо. Я — невинный! Невинный? Я величайший грешник! Проклятый! Окаянный! Окаянный! Но я люблю тебя и отрекаюсь от рая, лишь бы смотреть в твои глаза.

Марикита. Бежим, бежим, а уж потом будем миловаться, как голубки. Ну! (Целует его.)

Антоньо (кричит). Что мне ад, когда я так счастлив!

Рафаэль (крестится). Свят, свят, свят! Что я вижу!

Антоньо. Рафаэль!

Рафаэль. Злодей! Ты оскверняешь крест, который на тебе!

Антоньо. Сеньор Рафаэль! Я уже не священник, я супруг Марикиты!.. Благословите наш брак... повенчайте нас! (Падает на колени.)

Рафаэль. Проклятье божье да падет на твою голову!

Антоньо (хватает его за ворот). Венчай, а то — убью!

Марикита. Берегись! Ты! Невинный!

Антоньо (вырывает у него кинжал). Вот тебе, злодей! (Вонзает в него клинок.)

Рафаэль. Ах!.. Я убит! Дьявол ждет меня!.. Антоньо! Ты меня перехитрил... Кто бы мог подумать!.. Но я прощаю тебя за твою ловкость... а еще потому, что не могу... отомстить. Прощай... Я для тебя приготовлю там котел... А покамест... остаток дней своих... наслаждайся. Доминго... я его запер... Удалил надзирателей. Но ты меня опередил... Ты не так глуп... как я думал...

Антоньо (потрясен). Ты не творишь молитвы?

Рафаэль. Молитвы?.. Ха-ха-ха! Вот я и готов. (Умирает.)

Марикита. Я надену его сутану, и мы выйдем. Нас никто не узнает.

Антоньо. За один час я успел стать развратником, клятвопреступником, убийцей.

Марикита. При виде такого трагического конца вы, я полагаю, скажете вместе с нами, что женщина — дьявол.

Антоньо. Так кончается первая часть Искушения святого Антония. Не судите строго автора.