Театр похищенных людей

Глава 2

Закончив рассказывать Кинси о дне своего похищения, Брук подходит к окну и смотрит на лес.

Она знает, что сейчас август, потому что у них есть календарь. Она знает, что этот дом находится недалеко от орегонского побережья, потому что Митч однажды сказал ей об этом. Но с тех пор как Брук сюда попала, она отходила от дома всего на несколько шагов. Это максимально дозволенное расстояние.

Если, конечно, они хотят остаться в живых.

Брук не рассказала Кинси о своей дочери. Это еще кажется слишком болезненным, даже спустя десять лет.

Десять лет.

Возраст Джесси. Столько же лет девочка живет без мамы.

Что ее папа говорит Джесси об отсутствии Брук? Как Джесси сейчас выглядит? Брук все еще помнит ее малышкой.

«Но у Джесси хотя бы есть бабушка».

Бабушка будет рядом с ней, насколько позволит Йен. А вот Брук рядом не будет. Ей ни за что не сбежать отсюда. Но оставаться в живых – это своего рода акт неповиновения тому, что у нее отобрали привычную жизнь. Это не надежда. Брук точно знает, что такое надежда, и она мертва. Надежды нет.

Кинси сидит на полу, играя с куклами, и не смотрит на Брук. Если они не смотрят друг другу в глаза, похититель не знает, что они разговаривают. В системе наблюдения нет звука.

Кинси поправляет платье своей куклы – Болтушки Кэти[1]. Вероятно, именно с ней в детстве играла Грейс, их похитительница, потому что кукла сломана. Рыжевато-каштановые волосы потускнели, один глаз не открывается, нет веревочки, за которую надо потянуть, чтобы кукла «заговорила».

– Значит, это тоже был Митч? Это он тебя схватил?

Кинси знает, что это был он. Брук уже рассказывала об этом, но Кинси не всегда внимательна. Она здесь всего два месяца, и Брук беспокоится, что она не воспринимает реальность как должное. Нужно смириться со скукой и придерживаться сценария. А еще уметь импровизировать, когда появляется Грейс и вклинивается в сценарий. Надо все время быть начеку, запоминать то, что кажется неважным. Никогда не знаешь, когда мелкие детали станут вопросом жизни и смерти.

Окно в доме приоткрыто совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы впустить свежий воздух. Брук закрывает глаза и наслаждается ветерком, ласкающим щеки. Пахнет влажной хвоей и морем.

Дом стоит посередине участка в три акра и окружен соснами, не считая заросшего сорняками палисадника и гравийной подъездной дороги с разворотным кругом. Больше Брук ничего не видит. Дальше только деревья, а примерно в двухста футах[2] от границы участка проходит дорога, которая, видимо, соединяет их с цивилизацией.

– Брук? Это был Митч? – повторяет Кинси.

Она из тех, кто не может держать бурный темперамент в узде, что бы ни делала. Поэтому ее косички подпрыгивают, когда она говорит, кончики задевают металлический обруч на шее. Такой же, какой носит Брук вот уже десять лет.

Обруч одновременно позволяет им жить и может убить.

На Кинси желтое платье до колен, с большим белым воротником, и вязаный кардиган. Она играет роль Грейс Гамильтон в детстве, девяти лет от роду. Неважно, что ей двадцать три.

– Ага, – говорит Брук, отворачиваясь от окна и бросая взгляд на камеру, висящую у потолка. Она возвращается на кухню, чтобы навести порядок в кладовке, прежде чем кто-нибудь заметит, что она отклонилась от сценария. Весь день за ними наблюдают. – Я почти уверена, что Митч – единственный, кому Грейс когда-либо доверяла. Он целую вечность был ее верным пажом.

Кинси отрывает взгляд от Болтушки Кэти и непонимающе смотрит на Брук. Она не улавливает шутку о том, что у Грейс и Митча какая-то извращенная любовная связь.

«Ну да ладно». Не у всех же такое чувство юмора, как у Брук.

Митч похитил каждую из них, чтобы они играли определенную роль, а Грейс верит, что если воссоздаст определенные эпизоды из собственного детства, то исцелится и обретет покой. Поэтому они разыгрывают эти наспех состряпанные сцены, изображая идеальную семью. Никто не знает, происходило ли это когда-либо на самом деле. Да это и не имеет значения.

Только Брук продержалась так долго, и при мысли о последних десяти годах, обо всех погибших людях, все внутри у нее сжимается. Но она не плачет. Вероятно, потому, что уже выплакала все слезы и теперь бережет каждую слезинку для ночной темноты. Для тех мгновений, когда она остается в одиночестве и за ней не следят камеры.

Она бережет слезы для Джесси.

– Ты видела тело Тайсона? – спрашивает Кинси.

Брук каменеет, сжимает зубы.

– Давай не будем об этом. Не будем говорить о Тайсоне. – Она ставит на полку консервные банки с супом и поворачивает их этикетками наружу. – Я не хочу говорить о тех, кто не выжил. Что еще ты хочешь знать?

– В чем секрет выживания? Как тебе удалось продержаться так долго? – спрашивает Кинси, словно у нее заготовлен целый список вопросов.

Брук пожимает плечами.

– Я соблюдаю правила. Это единственный способ.

Кинси задумчиво хмыкает, словно Брук – гуру по выживанию в заточении и обладает глубочайшими познаниями в этой области.

– Например, – продолжает Брук, – ни о чем не проси, когда приходит Митч. Перестань жаловаться и веди себя идеально, когда здесь Грейс.

В прошлой жизни Кинси была элитной секс-работницей. Митч притворился клиентом и накачал ее наркотиками. Вот так просто. Не выяснял, где она живет, не следил за ней в автобусе, не искал обходной путь, чтобы перехватить ее, не прятался в тени, рискуя совершить ошибку. Вот как Митч действует теперь.

В сущности, в последние годы Митч похищал только тех, кого считал бесполезными для общества. Наркоманов, бродяг и тому подобных. Легкая добыча.

Узнав, что Кинси не бродяжка, Брук обрадовалась. Может быть, ее будут искать. Родные, друзья, кто угодно. Но семья давно отреклась от нее за решение бросить юридический факультет и заняться проституцией, и они много лет не общались. Кинси была уверена, что за ней придут ее «девочки», но Брук не особо надеется, что разношерстная группа секс-работниц начнет играть в детективов, какими бы хитроумными они ни были.

Никто не пытался их вызволить. Никого из них.

Через несколько лет Митч сообщил, что у ее мамы и Йена после безуспешных поисков закончились деньги.

Поэтому теперь Брук думает лишь о том, чтобы соблюдать правила Грейс. Это ключ к выживанию, а Брук всегда умела жить по правилам. Как оказалось, когда от этого зависит выживание, ей просто нет равных. Но это не значит, что Брук не заплатила высокую цену за послушание.

Каждый проклятый день она расплачивается собственной человечностью.

А Грейс переменчива. Даже установленные правила порой меняются, и никогда не знаешь, когда она сорвется. С одной стороны, она просто пожилая женщина за семьдесят, но с другой, – психопатка. У нее есть Митч, который поддерживает дом в приличном состоянии и занимается бог знает чем еще в свободное от похищений время. Тоже психопат. Причем хорошо оплачиваемый психопат. Добавьте к этому, что для своего возраста Грейс вполне здорова и бодра. И к тому же очень хочет добраться до финальной сцены, которая, как выяснила Брук, будет означать ее полное внутреннее исцеление. Когда Грейс успешно освободится от детских воспоминаний с помощью свой «труппы».

Полное безумие, но Брук занимается этим так долго, что больше не зацикливается на предпосылках происходящего.

Брук играет роль матери Грейс, Хелен Гамильтон. Тайсон, о котором спрашивала Кинси, раньше играл роль Альберта Гамильтона, отца Грейс. Их всегда только трое, плюс-минус, в зависимости от того, кого недавно убрали из «труппы».

Роли бессмысленны и предсказуемы. У Брук – работа по дому; она готовит, печет и убирается. Кинси играет с немногочисленными игрушками – Болтушкой Кэти и жутковатыми куклами-троллями с цветными волосами, еще у нее есть пара детских книжек. В основном она сидит в гостиной и делает вид, что играет, пока Брук убирается или готовит.

Тот, кто играет Альберта, занимается делами на улице – пропалывает сорняки и рубит дрова. В остальное время он должен читать газету. Одну и ту же газету за двадцать третье марта 1962 года.

Время от времени появляется Грейс и вживается в роль юной Грейс, взаимодействуя с Хелен (Брук) и тем, кто в данный момент играет Альберта. Когда она здесь, ошибки и оплошности могут стоить жизни.

Такое уже случалось.