Текст ухватил себя за хвост

Глава 7, в которой где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру

Опасная, напрасная игра -

уж образы нам образов милее,

слова-шары, гирлянды, мишура,

уводят карнавальные аллеи

нас из бездарно прожитых вчера.

Ты как там, Авель?…

Я – уже болею.

А ты ещё не…?

Мир из-под ресниц

взметнувшихся – пустынный, горький, мокрый,

лишённый славы, странствующий принц,

рассвету он уже не смотрит в окна,

да и в глаза…

О Боже, чтоб ты сдохла,

Кассандра, обречённая на блиц!…

NoЛада Пузыревская

Блуждающая сингулярность. Бросил кирпич, а он вдруг исчез. С кирпичом это практически никогда не происходит. Зато регулярно происходит с деньгами.

Вроде вот он лежит, родной. И вдруг его нету. Как будто и не было никогда. И нигде. Правда, если в одном месте убудет, то в другом непременно присовокупится. Но там, где присовокупилось, и так с наличностью всё в порядке. Обычно.

С людьми тоже зачастую так бывает. Вроде вот он, под рукой. Лежит и сопит в две дырочки. И вдруг его нету. Куда делся? Аааа, совокупляется. Но это его обычное состояние.

– Ты как здесь?

– Стреляли.

Нет, ну что за люди. Попытка решить любую проблему с помощью силы. Нет человека – нет проблемы. Ерунда всё это. Есть человек, нет человека – на проблему это никакого влияния не оказывает.

Сегодня, оказывается, реально стреляли. Вернее, вчера вечером, уже ночью. Обстреляли четыре наши фуры. На бетонке перед поворотом. Прицепились еще на трассе, а бетонка ночью безлюдная, пустая, чего не пострелять то?

Нехорошие ребята, просто бандиты какие-то. И не первый уже раз. Слава богу, никого не зацепило, несколько пуль тент пробили и в грузе застряли. Сегодня с утра тут милиции крутится, всё выспрашивают, измеряют, показания берут.

И капитан этот, одноклассник моего сына, забыл, как его зовут уже, хороший парнишка, вежливый такой был. Зашел я в забегаловку нашу, а он тут расспрашивает завсегдатаев. Естественно, никто ни слухом, ни духом.

А вот что постреливать на трассе стали – это не есть хорошо. Это плохо, совсем плохо, и надо будет что-то с этим делать, вне зависимости от того, чего милицейские нароют.

– Ирина Вадимовна, а приборы ничего не показывают. Отрицательный результат – тоже результат, но не в нашем случае. Вот скажи, как ты это поняла. Можешь простыми человеческими словами попробовать объяснить, что это было?

– Нет, конечно. Слов таких пока в языке не существует, а всякую лабуду нести как-то не хочется. Самыми простыми словами я могу сказать, но именно их ты и без меня знаешь, и даже их последовательность на раз произнесёшь. А приборы, что приборы, не там ищете.

– Но и Света пока ничего не обнаружила. Один я сны дурацкие стал видеть. Вчера, например, меня во сне собака за руку взяла зубами и от глупостей удержала. Нет, не укусила, если собака укусит, во сне, это явно к дождю. А вот когда берёт так бережно, но уверенно, это явно не к дождю. Это не ты та собака была?

– Нет, я пока к тебе в сны приходить не умею. Но на всякий случай и в реале глупостей поменьше делай, может за умного сойдёшь.

Контргайка. Серьезное приспособление, которое имеет не только явно выраженный технический смысл, но еще и гносеологическое содержание. Ее применение исключает всякие варианты. Так, только так, и никак по-другому. Никакой вариабельности. Никаких сомнений, неопределенностей, неоднозначностей. Контргайку нельзя не докрутить. Ни на йоту. Почему ни на йоту я не знаю.

Мне легко признаться в том, что я чего-нибудь не знаю, потому что это подразумевает то, что знаю я много, много и много. А вот этого не знаю, почему то, совершенно случайно не знаю, но догадываюсь. Вы тоже догадываетесь почему.

Докрутить контргайку тоже не выход. Если докрутить со всей дури. А дури мало не бывает. Дурь, она или есть или её нет. Но нет дури – это совсем не наш случай.

В общем так. Когда любителю закручивать гайки попадается контргайка, он сперва не понимает. Потом, правда, понимает, но уже поздно. Или резьбу сорвал, или пуп. Чаще и то и другое.

Быть несправедливо не понятым мне не грозит. Потому что непонятым может быть только тот, кому есть что сказать, и он говорит, а его не понимают. У меня всё с точностью до наоборот.

Я не понимаю сам себя, ничего никому не говорю, а потому такой весь из себя понятный, прозрачный, белый, пушистый, и нисколько не склизкий. На первый взгляд. На второй тоже, и на третий, и на четвертый, одна Ирина меня, похоже сразу раскусила, а больше никто.

Но это мне ничем не грозит, потому что она меня ни перед кем разоблачать не будет. Потому что сама такая. Это как рыбак рыбака видит. И издалека видит, и на близком расстоянии видит, и даже в упор видит, но при этом, делает вид, что не замечает.

Хотя Ирина меня всегда замечает и везде, особенно здесь. Как только войдёт, так сразу и замечает. Либо она, того не подозревая, уже подключилась к всеобщей базе мыслей, витающих над миром, и скачала необходимую информацию на дискету собственного интеллекта.

Мы с Ириной сидим в отдельном кабинетике, таким образом, что друг друга практически не видно. И это очень хорошо. За день обычно перекидываемся парой фраз, кроме ритуальных 'здрасьти, досвиданья, кушать подано'. И это хорошо. Это правильно. Это продумано.

Некоторые ребята любят порассуждать про резонанс. Существуют в природе некоторые странные явления, труднообъяснимые, но очень полезные.

Про резонанс я ничего объяснять не буду, полагаю, что грамотности, преподанной на уровне средней школы вполне достаточно для того, чтобы вспомнить, что такое явление существует, и что оно из себя представляет, хотя бы в общих чертах.

Не буду я также рассуждать про катализатор, детектор, синусоиду, даже про число пи рассуждать не буду, я буду только констатировать наличие, отсутствие или изменение чего бы то ни было.

Я же не претендую на роль учителя, и вовсе не учебник по физике для шестого класса я сейчас пишу, а совсем наоборот, я пишу фантастический роман, происходящее в котором должно противоречить учебнику физики за шестой класс. На первый взгляд.

На второй противоречить не должно, а при внимательном и тщательном рассмотрении ничто ничему вообще противоречить не должно, все внутренние противоречия должны разрешиться, и картина мира должна стать стройной, непротиворечивой и предсказуемой.

Но не такой, как была. Это для того, чтобы чтение не было бессмысленным занятием. И бессистемным. И чтобы вы, прочитав, подумали – вот оно как бывает, оказывается. И наступил резонанс.

Есть у Игоря Николаевича тайная страстишка – любит грешным делом пульку расписать. Со старых, еще студенческих времен, вернее, даже еще и раньше, в школе освоил он эту премудрость, и тогда же еще понял, что он знает, что в прикупе лежит. Или как бы почти знает. Бывают дни, когда появляется это чувство, что ухватил бога за бороду.

Бывает и наоборот. Но он этим никогда не злоупотреблял, играет только по маленькой, только в кругу хороших друзей. Раньше это было типа преферанс по пятницам, сейчас он это делает пореже, пару раз в месяц получается провести вечерок, вернее обычно это на почти сутки затягивается.

До одурения. Кофе, сигареты, малая толика коньячку, бутылка на нос за сутки почти – это и есть малая толика, потому что это не пьётся, а так, дегустируется, пара глотков за кон.

Что именно лежит в прикупе, какие конкретно карты, Игорь не знает, но есть ощущение, его это игра, или не его, и ощущение, надо сказать, практически безошибочное. И расклад. Он и расклад тоже понимает, поэтому в молодости случалось и с каталами на катране побаловаться, и ничего, в штанах ушел, даже с маленьким наваром.

Потому что считать то он умеет, и то, что ребята знали и вкладывали, ему как-то было фиолетово, что ли. Лежит расклад, можно рискнуть, а зачем. Расклад-то сделанный. Да и не в каждую раздачу расклад кладут, так что иногда проходила своя игра.

Но не увлёкся он этим, не засосало, хотя мог бы и безбедно существовать, если бы втянулся, до поры до времени, конечно.

С Родиной у нас весьма своеобразные отношения. Я ее не трогаю, и она меня таки не обижает. Иное с властью. С властьпредержащими мы иногда испытываем друг друга на прочность. Поскольку моратория мы не подписывали, иногда меня прорывает.

Их тоже иногда. А основная причина из того разряда объяснений, когда говорят: это хуже преступления – это ошибка. Чем больше все меняется, тем больше все остается неизменным.

Но, в общем и целом нейтралитет держим. Пока.

Наша власть неподсудна, внеморальна, амбивалентна, персонифицирована. Подобная общая характеристика нашей власти выглядит настолько странно неприглядной, что может вызвать впечатление настоящего абсурда – так не бывает!

По отношению к подвластному населению российская власть является нелегитимной, насильственной и оккупационной.

Вся рота шагает не в ногу, один поручик в ногу, наверное, он шагает под свой барабан.

Но вот здесь, в конторе, как-то так получилось, что с Родиной мы стали как бы заодно. Душа и Родина едины стало. Между этикой и социальной практикой образовалась необозримая пропасть.

Мы не только трогаем друг друга, мы друг друга поддерживаем. Я тут, можно сказать, Родине служу. На казенном коште. Я даже и сам не понял, как во всё это вляпался. Но теперь уже поздно.

Зато с власть предержащими на прочность мы стали испытывать друг друга куда как интенсивнее. И чаще. В смысле мы теперь всё время друг друга на прочность испытываем в бурном всплеске архаичного, необузданного, еще совсем дикого утилитаризма. Хотя они меня совсем не знают.

Недоумение моментально развеется, если все расставить по своим местам, а кошку назвать все-таки кошкой. Это называется бритва Оккама, и я это еще с детства усвоил, что если есть чего-то непонятное, то и незачем непонятным же это объяснять, а если понятным объяснениям не поддаётся, то тогда и не объяснять лучше, а принять, как данность.

В стремлении быть вместе, выкрикивать одни для всех лозунги, просто быть на глазах у всех выплеснулась вдруг свойственная вообще массовому сознанию и, кроме того, идущая из самых глубин вечевая, соборная, противоположная авторитарной основа русской нравственности.

Я знаю, в них много искренности, благородства, много протеста против всего дурного в этом, надоевшем всем порядке. И надежда на перемены к лучшему. Но я не могу не отметить ту же русскую архаичность в событиях.

На улицы выплеснулись, главным образом, эмоции, массовая психологическая несовместимость с гнетущим бытием. А глубоко осознанного, рационально сформулированного в порывах, в движении не очень много.

Может быть, именно социальной аморфностью, то есть неструктурированностью на социальных основаниях, политической незавершенностью нашего движения объясняется и то, что оно 'схлопнулось' так же быстро, как началось. Увы, это не пробуждение – это лишь возбуждение.

И никого из нас они не знают, да и откуда. Нас же, как бы не существует. Нет нас и всё. И не было никогда.

Вредители пришли, а жрать нечего. Потому что никто ничего не посеял. И это правильно. Потому что сеешь, поливаешь, окучиваешь, надеешься на урожай, а вредители пришли и всё сожрали. Жрать нечего, потому что всё вредители сожрали. А средства настоящего, эффективного от вредителей нет.

Вернее есть, конечно, разные эффективные средства, но они вредные. А невредных средств от вредителей никто пока не придумал, а если кто-нибудь придумает, ему сразу дадут Нобелевскую премию. И у него будет, что пожрать. Пока вредители не пришли.

Потому что когда придут вредители, они и Нобелевскую премию пожрут, и никакое эффективное средство тут не поможет. Мне так кажется. А вот когда придут вредители, а жрать нечего, это оказывается и есть самое эффективное средство, потому что вредителям надо что-нибудь жрать, а когда жрать нечего, то нет и вредителей.

Не вредителей, правда, тоже нет, потому что жрать нечего. В общем, все умерли. От голода. И это и есть самое эффективное средство. И невредное. Дайте мне Нобелевскую премию.

– Змей Горыныч выходи, я буду с тобой биться!

– Нашел дурака! – сказала первая голова Змея Горыныча, а вторая настроена более решительно.

– По-моему, тут кто-то хамит.

– Нет, ты только посмотри на этих естествоиспытателей, чуть что, сразу им и биться, нет, чтобы просто животами померяться, – третья тоже не умолчала, он всегда так, всеми тремя головами сразу разговаривает. Биться мне с ним и нечем, меч-кладенец я так и не добыл, но я его на понт возьму, он существо рассудительное, потому что ему есть чем рассуждать. И еще, он существо противоречивое, поэтому нерешительное, да и трусоватое. А вот поговорить он горазд. По разговорам я его и нашел, если честно, слышу, кто-то разговаривает, как будто на троих соображает. Впрочем, именно на троих он и соображал, только вот сообразить то не смог. Придётся ему помочь.

– А по кочкам? – Шукшин вспомнился, знаю, чем таких гадов зелёных испугать. Сейчас он мне должен что-то типа 'жратеньки' сказать, так положено.

– Сейчас мы будем кого-то жратеньки! – заорали все три головы разом.

– Смелый стал? – опять на понт беру.

– Не смелый, а рассудительный, – возразила третья голова, а вторая сделала пых-пых.

Несерьёзный такой пых-пых, типа демонстрации возможностей. А выходить ему явно не хочется. Тут у него типа железнодорожного тоннеля, только рельсов нет, но взлётно-посадочная полоса основательная, не бетонка, конечно, но утоптана прилично.

Миролюбивый он сегодня, да и ленивый, лень ему не просто биться со мной, лень даже и разговаривать.

– Ты, гад зелёный, зло потому что, зло должно быть побеждено.

Знание это давным-давно утрачено, да и было ли знание? Знания не было. Были технологии. То ли кем то переданные, то ли просто случайно открытые. Словечко такое – сакральные. Ничего в них сакрального нет, есть только то, что человечеству неизвестно на настоящий момент времени этого самого человечества.

Вот сказал не подумав, а получилось неплохо. Правильно, можно сказать, получилось. Это у гуманитариев иногда получается. Случайно ли, по наитию ли.

Ляпнет такой гуманитарий чего-нибудь, не подумав, а его апологеты и визг потом поднимут – типа он знал, он знал, да ничего он не знал, пришла в голову глупость, он и ляпнул. Электрон так же неисчерпаем, как и атом. Поняли, да? Божий дар с яичницей сравнил, и возрадовался, а учёные физики потом лет сорок это на всех столбах читали. Я тоже читал, хотя какой из меня учёный. И физик то из меня так себе.

Технологии частично или полностью утрачены за ненадобностью. Или по глупости, но утрачены. А знания и не было.

Очередной наезд. Сколько их уже было. Ну не понимают ребята, чего можно, а чего и не можно. Жалко ребят. Впрочем, может и на этот раз обойдется… малой кровью. Начнутся у ребят проблемы, появятся лишние головные боли.

Откуда что взялось – нет, не поймут сразу. И не сразу не поймут. Будут вертеться как… кто там, на сковородке-то вертелся? Не важно. Просто припечет ребятишкам, крепко припечет. Если только кто настырный очень окажется, тогда и вмешаются компетентные… закроют ребятишек по полной программе.

Нет, не просто так пришли. Приглядывались. Принюхивались. Жареным не пахнет, подумали. Справки наводили. Не нашли ничего. А ничего и нету. И не было. Да и откуда взяться.

Настырные ребята оказались. И грамотные. Всё сделали так, что комар носа не подточит. И никакие компетентные ничего не расчухали. Так что если бы мы были не мы, может у них чего и получилось. Но они же не знают, во что вляпались. Притом, вляпались так по крупному, что мама не горюй.

Мы их сразу поняли. Да и не только мы, похоже. И потому, когда над головой у них громыхнуло, пришлось зонтик раскрывать. Жалко же ребятишек. Хоть они и глупые, но полезные. Могут оказаться. Уже, впрочем, оказались. Здесь и сейчас.

В это самое время, принесла их нелёгкая. А может и как раз наоборот. Ничего не делается случайно, не случайно и они. Ой, не случайно. Значит, с ними можно не церемониться, значит, им же хуже.

– Я, может быть, скоро стану скоро стану женой начальника металлургического производства, – Света мечтательно улыбнулась.

– И уедешь в Челябинск, и нарожаешь ему шесть детей, – подхватил тему Юрий Васильевич.

– Восемь! Он такой пусенька.

– Макс приехал? – Боссу положено быть в курсе всего и вся, – наш человек?

– Ага, не дождётесь! Мой он, мой, никому его не отдам.

– Что, уже и предложение сделал?

– Сразу. И много много раз.

Что-то они меня стали смущать, эти беснующиеся толпы. Тут я, конечно неправильно выразился, этого психоза, экзальтации, присущей крайней степени зомбированности как-то пока еще не наблюдается, видимо настоящего лидера, который может претендовать на роль вожака или кукловода, пока, слава богу не наблюдается.

Эти крикуны с кричалками вообще-то детским садом пока выглядят, да и степень остервенения в народе не соответствует той грани, за которой оно уже начинается. Но всё равно, симптом есть, и симптом тревожный. Его никак нельзя сбрасывать со счетов.

А вот появления настоящего лидера, харизматичной личности, способной завести и направить пока не видно. Иначе бы мы уже знали. Есть только глухое недовольство, вязкое, нарастающее, гнетущее. Воспламеняемость этого недовольства растет, пока нет искры.

Тут очень важно, чтобы власть не совершила какой-нибудь глупости. Сейчас одного резкого телодвижения власти еще недостаточно, чтобы полыхнуло, да вроде особо и никто не заинтересован, чтобы полыхнуло.

А главное, в природе, то есть в мироздании, ничего пока такого не напряглось, вот это-то мы бы поняли раньше, чем оно бы уже началось, и доложили. Пока не докладываем. Пока есть надежда, что рассосется. Не без нашей, естественно, помощи. А мы уже и не такие безоружные, как раньше.

Лишь бы престидижитатор заработал как надо. Вовремя.

Удивительное и неожиданное. Оно вроде как за углом поджидает. Зачастую бывает, что, только сформулировав что-то совершенно для себя удивительное и неожиданное, можно понять, что уже давным-давно это знаешь и много чего на эту тему делаешь.

Если делаешь, конечно. Да нет, чаще, конечно, делаешь. Вот это то и удивительно. И неожиданно.

И так двадцать семь человек собрались в одно время и в одном месте. И учитель. В смысле гуру. Значит всего двадцать восемь. Четыре семёрки.

Но нас-то не семёрка. Нас немножко больше. Значит, кто-то из нас играет за другую команду. Еще бы понять кто.

Заводные куклы суок. Ну, это как та самая кукла наследника Тутти. Которую гвардейцы испортили. Нас-то надеюсь, никто не испортит. Хотя гвардейцы уже ходят кругами. В смысле гусары. Вот опять гусары не к ночи помянуты, я же этого не хотел.

Но с гусарами такая история – они появляются, когда их меньше всего ждёшь. В смысле эскадрон гусар летучих. С чего они стали летучими я не знаю, может им крылья кто приделал, или это они пегасов оседлали.

Ах да, все они красавцы, все они поэты, как это я забыл-то. Но если они поэты, то тогда вообще никакой проблемы и не существует. Поэта можно брать голыми руками. Только зачем?

Вероятность того, что вы окажетесь в нужное время в нужном месте, практически равна нулю. Это все другие вероятности практически равны одной второй, даже, как в том анекдоте про блондинку, вероятность встречи с динозавром – ага, или встретишь или не встретишь. Тут же всё строго перпендикулярно.

Остается всего один выход, если вам так уж надо в нужное время в нужном месте. Изменить объективную реальность.

Или, если это по-другому трактовать, сделать субъективную реальность объективной, ну или наоборот, объективную субъективной, короче говоря, всех построить. И вся. Создать условия или воспользоваться случаем. И сделать именно то, чего раньше не было.

Сделать – оно в любом смысле и значит сделать. Выкопать яму, построить дом, посадить дерево. Или вообще чего-нибудь посадить. Или кого-нибудь. На что-нибудь. Или куда-нибудь. Это просто.

Потому что именно этого от вас никто и не ждёт. Именно от вас. А вы раз и посадили. Как я, например. Хотя от меня-то как раз ждали. Долго ждали. И дождались. В нужное время и в нужном месте. Потому что именно я определил, что они нужные. Кто-то ведь должен это определять.

Рюрику явно неймётся. Сел на хвост 'бычку', и целый день мотается за ним по всей столице, пытается понять, а чем это торгуют и что с этого можно поиметь. 'Бычок' уже штук двадцать точек объехал, много в столице разных складов.

Рюрик попробовал с кладовщиками перетереть, ничего внятного не узнал, кроме того, что электроника какая-то. Явно не китайский ширпотреб, откуда-то из Европы коробочки, по паре поддонов сгружают, и дальше. Поехали.

Подумал даже спереть парочку, но светиться раньше времени не захотелось. Впустую день потрачен, так ничего толком и не узнал.

Критическая масса – это такое известное каждому школьнику выражение, которое говорит о том, что сейчас бабахнет. Причем бабахнет так, что мама не горюй. Вы вот в школе тоже учились, а поэтому знаете, о чем это я тут.

Но вы не правы. Испытания никто уже давно не проводит. Кроме корейцев. Корейцы тоже не проводят, но иногда у них случается заскок. Я, вообще-то еще о другой критической массе хочу.

Вот двадцать восемь – это как раз и есть критическая масса. Не зря они, двадцать семь, и еще гуру этот или коуч, я не знаю, как он себя самоименует, собрались в одно время и в одном месте.

Потому что двадцать пять – это мало, а тридцать – это уже как бы и лишку. Да и тридцать собрать в одно время в одном месте совершенно нереально.

Это как в том анекдоте про штангистов и олимпиаду. Вряд ли какой дурак возьмёт шесть штангистов на зимнюю олимпиаду. Потому что незачем.

И тридцать собирать в одно время в одном месте совершенно незачем. Да и не получится.

Писатели любят устраивать своим героям разные подлянки. То шпагой кого ткнут, то огнестрел устроят, а то и бытовуху какую – выкручивайся, кто как может. Ну и герои, естественно, выкручиваются, а куда ж им, бедным деваться. Обороняются, уклоняются, бесшабашность проявляют, выучку демонстрируют.

Я вот своих не выучивал ничему, какой уж им героизм проявлять. Живут себе вполне интеллигентные люди, ходят в присутствие, в общем, в ус не дуют. Да если по правде, то и дуть не во что, усов у меня никто не носит. Я сам растительность на лице тоже как-то не очень, разве от лени двухдневная щетина нарастёт, и так это неприятно, что возьмешь бритву и раз…

Еще события разные, исторические и не очень, бывают, герои в них участвуют по мере сил, но сильно не выпячиваются, если они не исторические персонажи. В массовке где-нибудь промелькнут, на подтанцовке, типа. У них и своих проблем хватает, а события исторический антураж привносят, колорит, так можно сказать.

Это чтобы больше правдоподобности было. Надо бы еще попробовать исключить исключительно антропогенное происхождение артефактов, потому что артефактов в тексте должно появиться достаточное количество, они уже и появляются, но я совершенно не озадачен их происхождением.

Потому что если вы, скажем, при чем-нибудь таком присутствовали, то у вас может возникнуть впечатление, что вы там случайно кого из героев могли ненароком встретить. Я наоборот, не буду вас заморачивать, персонажи мои все придуманные и фантастические, так что на самом деле никого и ничего такого не было и быть не могло, и все события тут выдуманные, и фантастические.

Это потому что я фантастический роман сочиняю. Вот когда и если я буду исторический роман сочинять, я, разумеется, историю подучу, чтобы больше правдоподобности было, а тут надо вовсе наоборот, чем неправдоподобнее, тем интереснее.

Тонкая энергия или высокая материя. Тьмы и тьмы адептов различных учений подвизаются на сей благодатной ниве, и пожинают свой урожай. И вроде бы ничего плохого в этом не видится, если бы не одно но – все хотят кушать. Причем кушать хотят вкусно, а потому нива сия обильно удобрена глупостью.

Шарлатаны стригут, недоумки пашут. Кто сеет – неведомо, но много чего уже посеяно и кустится, и колосится. А я этими материями и энергиями как-то не маялся. Я всегда был проще, приземлённее. Мне всегда казалось – будь у меня вот эта вот фигулька, и мир перевернётся…

В ранней юности это была пишущая машинка, в детстве – фотоаппарат… нет, фотоаппарат у меня был, неработающий – к нему не было кассет, плёнки, бачка, фотоувеличителя…

Пишущая машинка 'Москва' – этакий советский 'Ундервуд' с круглыми кнопками, тарахтящей кареткой, звонком… тогда всю копировально-множительную технику полагалось регистрировать в КаГэБэ.

А эта была стройотрядная или стройотрядовская, не знаю, как правильно…

Стройотряд назывался 'Легенда'

Командир Сева печатал на ней приказы, гораздо больше смахивающие на УКАЗы – ну был у чела дар, и он его реализовывал… отряд зачитывался…

Ко мне она перешла в составе всего остального отрядного имущества при очередной смене власти… стал я комиссаром 'Легенды'

А кто еще хочет комиссарского тела попробовать – возопил Лёва, и ему верили.

Как в 'Оптимистической трагедии'.

Мне – нет.

Комиссаром я, значит, был ненастоящим.

Последним.

Последний комиссар 'Легенды' – каково?

Но об этом – потом, когда-нибудь.

Сейчас мы об 'Ундервуде'.

Перепечатывать самиздат – не, это как-то мимо, это так чуть нас касалось… но текст рукописный, и даже художественный – а шрифты я знал и умел… и текст машинописный – это ДВЕ БОЛЬШИЕ РАЗНИЦЫ!!!

Текст полиграфический – увидеть себя напечатанным в солидном издании – это о-го-го, но машинописным… – это же совсем по-другому…о-го-го. Только зачем это надо, всё равно ничего не понятно.

No Своим недоверием мы оправдываем чужой обман.