Текстология Нового Завета. Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала

I. Классический метод текстологии

Текстологический метод, широко применяющийся при издании произведений античной греческой и римской литературы, состоит из двух этапов — рецензии и эмендации. Рецензия — это изучение всего имеющегося в наличии текстуального материала с отбором наиболее достоверных свидетельств, для восстановления текста. Эмендация — это попытка исключить из текста ошибки, которые присутствуют даже в самых лучших рукописях[365].

Создание классического метода в текстологии относится к эпохе Возрождения и следующим за ним векам, когда общее внимание было привлечено к поддельным папским декреталиям. Встал вопрос о предполагаемых фальсификациях в церковной истории и о том, насколько достоверны грамоты об основании некоторых монашеских орденов. Жало научной критики было отточено также на большом числе подделок, которые начали появляться в тот период — так, некто Джованни Нанни (или Иоанн Анний, Joannes Annius 1432–1502), доминиканский монах из Витербо, сфабриковал семнадцать подложных произведений, которые он пытался выдать за труды античных писателей[366].

Более смелый подход к критическому изучению церковных документов нашел выражение в XVI в. в деятельности Матиаса Флация (Flacius) и группы лютеранских ученых, создавших известные «Магдебургские центурии». Они впервые описали историю церкви с протестантской точки зрения. В 1675 г. ученый-иезуит Даниэль Папеброх (Papebroch) навлек на себя гнев бенедиктинцев из-за того, что поставил под сомнение подлинность грамот об основании некоторых бенедиктинских монастырей. Образованные бенедиктинские монахи конгрегации св. Мавра приняли этот вызов, и, стремясь опровергнуть доводы Папеброха, основали новую науку — палеографию, которая датирует рукописи по манере письма и другим признакам. Первым трактатом, который систематизировал палеографию латинских официальных документов, стал монументальный труд мавриста Жана Мабильона (Jean Mabillon, 1632–1707) под названием De re diplomatica (Paris, 1681). Палеографическую разработку греческих рукописей начал другой бенедиктинец, Бернар де Монфокон (Bernard de Montfaucon, 1655–1741), издавший книгу Palaeographica graeca (Paris, 1708).

Начало применению новых критических методов в издании античных текстов положили трое немецких ученых: один из основателей классической филологии Фридрих Вольф (Friedrich Wolf, 1759–1824), Иммануил Беккер (Immanuel Bekker, 1785–1871) и Карл Лахманн (Karl Lachmann, 1793–1851). Беккер посвятил свою долгую жизнь подготовке критических изданий греческих текстов. Общественный переворот, вызванный Французской революцией, привел к тому, что в публичные библиотеки было передано множество рукописей, до того хранившихся в частных руках; это позволило создать обширные колляции манускриптов более древних, чем те, что ранее были доступны исследователям. Беккер сделал колляции около 400 рукописей, объединил существующие рукописи каждого автора в группы и семьи, показав происхождение более поздних кодексов от более ранних, и издал исправленные тексты греческих авторов в 60 томах. Как было сказано выше (см.), Лахманн в своих исследованиях продвинулся дальше Беккера и показал, каким образом можно сделать те или иные выводы об утраченных архетипах существующих рукописей, их состоянии и даже пагинации.

Основной принцип, лежащий в основе построения родословной рукописей, или стеммы, состоит в том, что за редким случайным исключением идентичность чтений в разных рукописях подразумевает идентичность их происхождения. Для наглядности представим, что имеется семь рукописей какой-либо древней книги и что в определенном месте в трех из них отсутствует предложение, которое, тем не менее, есть в других четырех. Имея в виду данное обстоятельство, мы можем предположить: либо источник, общий для трех рукописей, исключил это предложение, либо его прибавила рукопись, с которой были скопированы остальные четыре. Далее, предположим, мы обнаружили, что рукописи демонстрируют совпадение в одних и, наоборот, несовпадение в иных деталях, так что одна из семи рукописей (обозначим ее A) во многом отличается от других шести, тогда как B, C и D, с одной стороны, и E, F и G — с другой, очень похожи. Мы можем сказать, что B, C и D образуют семью с гипотетически общим предком, которого обозначим буквой X, а E, F и G образуют другую семью с гипотетическим общим источником Y. Чтения X, которые можно установить, сравнив чтения BCD, будут считаться более ранними и авторитетными, чем отдельно взятые чтения из B, C или D. То же будет справедливо и в отношении чтений Y, установленных из сравнения E, F и G. Однако, на самом деле, можно сделать шаг еще дальше в глубь традиции и сравнить чтения X и Y друг с другом, и каждого из них с A и, таким образом, выявить чтения еще более раннего источника (назовем его Z) — гипотетического архетипа всех имеющихся рукописей. Все вышесказанное можно представить в виде следующей схемы, называемой стеммой:

Из сказанного следует, что какое-либо общее чтение, присутствующее в B, C и D, нельзя счесть втрое более правильным, чем вариант из A. На самом деле, очевидно, что при прочих равных, вероятность, того, что чтение в B, C и D окажется правильным, составляет 50 на 50 — ведь совпадения B, C и D указывают на рукопись X, которая так же далеко отстоит от архетипа Z, как и рукопись A. Таким образом, вместо того, чтобы механически подсчитывать число рукописей, поддерживающих данное чтение, издатель должен оценить их значимость в соответствии с тем, как рукописи соотносятся между собой.

Однако зачастую построению стеммы препятствуют определенные трудности. Приведенный выше пример заведомо прост — линии передачи текста от более ранних рукописей к более поздним не смешиваются и не пересекаются. Но если писец работал с двумя или более рукописями, или если он переписывал рукопись с одного варианта, а затем правил ее по списку, относящемуся к другому изводу текста, простота стеммы исчезает. Чем более смешанным является происхождения текста в каждой конкретной рукописи, тем запутаннее становятся генеалогические связи между разными рукописями, и тем сложнее оказывается задача исследователя[367].

Среди тех филологов-классиков, кто занимался текстуальной критикой греческих и латинских текстов, разрабатывая методологию и исследуя ее применение на практике, особого внимания заслуживает Мартин Л. Уэст (West), член оксфордского Юниверсити-колледжа. Известное германское издательство Б. Г. Тойбнера, специализирующееся на издании классических текстов, пригласило Уэста, который к тому времени уже стал известен как издатель греческой поэзии, написать учебник текстологии для будущих филологов. Книга должна была на практике обучить будущих издателей азам профессии и заменить в этом старое пособие Мааса (см. прим. 365). Маас подчеркивал значение стеммы и ее построения как одного из важнейших аспектов текстологии и считал контаминацию — иными словами, присутствие в одной и той же рукописи разночтений, восходящих к двум или более ранним рукописям — весьма прискорбным отклонением, с которым, увы, бороться было невозможно. Пытаясь восстановить утраченный баланс, Уэст обсуждает контаминированные традиции в особых разделах своей книги, выбирая примеры из всех эпох и жанров, от Гесиода до Овидия и Апулея, и дает читателю советы о том, как следует решать различные текстологические проблемы[368].

Несколько других ученых внесли свой вклад в разработку классического метода текстологии. Э. Дж. Кенни, член кембриджского колледжа Питерхауз, в опубликованных им Сэзерских лекциях (Sather Lectures) дает ожидаемо широкий и разработанный взгляд на проблемы, связанные с эмендацией текста в том виде, в каком ее практиковали предыдущие поколения ученых[369]. Кенни ссылается на мнение А.-Л. фон Шлёцера (von Schlözer), который настаивал на том, что текстологическая методика не составляет собой всё содержание науки, и утверждал, что «в критике всегда есть нечто, неподвластное правилу, ибо в определенном смысле всякий случай исключителен»[370]. По мнению Кенни эти слова Шлёцера «заслуживают запоминания и повторения, поскольку в них заключен единственный универсальный и непреложный принцип текстологии, какой только был когда-либо сформулирован».

Роберт Ренехан в своей книге, которую он называет практическим руководством по текстуальной критике[371], выбирает из античных сочинений разного времени и жанра 82 отрывка, в которых «есть какая-то ошибка, которая должна быть исправлена критиком». Тем не менее, довольно часто Ренехану приходится признать, что добиться полной ясности невозможно, и ему остается лишь перечислить все возможные альтернативы среди рукописных разночтений и конъектур, предложенных филологами. Читатель довольно быстро понимает, что если один издатель счел какое-либо чтение производным от другого и в силу этого выбросил его из текста, то другой, проделав все те же манипуляции, счел производной ту или иную рукопись в целом.

II. Выступления против классического метода в текстологии

На протяжении XX столетия генеалогический метод в некоторых научных кругах подвергался критике; иные полностью от него отказывались, другие же резко сужали область его применения. К числу тех, кто не признавал метода как такового принадлежит Жозеф Бедье (Bédier), издатель нескольких средневековых документов. Во время подготовки очередного издания Le lai de l̕ombre par Jean Renart (Paris, 1913) Бедье объявил, что перестал доверять генеалогическому методу по следующим причинам. Во-первых, применение этого метода на практике почти всегда приводило к тому, что генеалогия источников образовывала генеалогическое древо с двумя ветвями (это обстоятельство вызывало у Бедье подозрение, что издатели просто втискивают данные в заданную модель). Во-вторых, одни и те же доводы в классификации рукописей позволяли с равной степенью уверенности обосновать совершенно разные стеммы. Собственный метод Бедье состоял в том, чтобы, исходя из критериев грамматической целостности, связности смысла, простой и правильной орфографии, выбрать рукопись, которая кажется наиболее достоверной, а затем эклектично привлекать другие рукописи для исправления тех или иных разрозненных чтений в так называемой основной рукописи[372].

Среди исследователей Нового Завета, которые разделили скептическое отношение Бедье к генеалогическому методу, можно выделить Леона Ваганэ и Эрнста Кэдмана Колуэлла. Первый утверждал, что «применительно к новозаветным текстам этот [генеалогический] метод бесполезен»[373]. Второй высказывался осторожнее:

Оценивая справедливость критики Бедье, необходимо заметить, что существует вполне невинное объяснение того, почему почти все родословные образуют две ветви. Ведь с математической точки зрения, как заметил Маас, «нельзя забывать, что соотношение трех рукописей предполагает двадцать две возможные стеммы, из которых лишь одна образует три ветви»[375].

Второй довод Бедье против лахманновой методологии отдаленно напоминает справедливую критику лишь в том случае, мы сочтем, будто рукопись есть раз и навсегда зафиксированная сущность, неизменная как отпечатанная книга. Но выйдя из-под пера писца, она, напротив, продолжает жить и подвергаться изменениям — об этом свидетельствуют многочисленные вычеркивания, исправления, добавления, глоссы и читательские замечания на полях[376]. Следовательно, необходимо принимать во внимание то, что может быть названо последовательными «этапами образования рукописи»[377], а равно нельзя исключать и смешанное происхождения текста из нескольких источников.

Дезориентирующая неясность, которая возникает из-за того, что классификация одного и того же набора рукописей может оказаться разной, но все варианты будут одинаково убедительными, не может стать причиной для полного отказа от разработанного Лахманном метода. Учитывая, что некоторые рукописи имеют более одного предка, текстолог вправе, не впадая ни в одну из крайностей, сочетать в своей работе элементы и эклектического метода Бедье, и генеалогического подхода классической текстологии. Предположим, что существует пять рукописей A, B, C, D и E, происхождение которых неясно. Мы не можем сказать, например, что A B C образуют одну семью с общим предком, a D E — другую семью. Сравнительный анализ покажет, тем не менее существуют определенные характерные чтения, обще для группы A B C, но отсутствующие в D и E. Результаты анализа показывают, что в той степени, в какой речь идет об этих чтениях, можно говорить о некоей рукописи с такими чтениями, которая была одним из предков для рукописей A, B и C в их общей родословной, хотя в остальных отношениях их происхождение может быть смешанным.

Следовательно, можно сделать вывод: несмотря на то, что новозаветные рукописи имеют во многом смешанное происхождение, предпочтительной задачей текстолога станет выявление среди рукописей более или менее близких групп[378]. Такая процедура ясно показывает, что тип текста Нового Завета, который носит название византийского текста или койне, является вторичным и характеризуется теми признаками, которые с классической наглядностью выделил Хорт (см. выше). Более того, наличие общих для меньших групп аномалий в расположении отрывков доказывают и существование таких групп, и из общее происхождение от общего архетипа, который на определенном этапе пережил подобное перемещение текста — например, расположение pericope de adultera после Лк 21:38 в сем. 13[379].

Одна из аксиом классической текстологии формулируется так: brevior lectio potior, иными словами, из двух разночтений оригинальным с большей вероятностью окажется более короткое. Это правило, равно признававшееся и филологами-классиками и библеистами, оспорил в 1914 г. в своей инаугурационной лекции Альберт Кёртис Кларк, профессор латинского языка оксфордского колледжа Корпус Кристи[380]. Изучение рукописей, содержащих речи Цицерона, привели Кларка к мысли о том, что случайные потери текста при переписке были гораздо более распространены, нежели сознательные интерполяции. Четыре года спустя Кларк опубликовал обширное исследование о происхождении рукописей (The Descent of Manuscripts. Oxford, 1918), в котором показал, что многие пропуски в классических текстах кратны числу букв, помещавшихся в строке средней длины. В ситуации, когда имеется два варианта, более длинный и более короткий, появление второго почти всегда можно объяснить тем, что писец пропустил одну строку или несколько из экземпляра, с которого переписывал. Как объясняет Кларк, «текст подобен путешественнику, который переезжает с одного постоялого двора на другой, теряя при каждой стоянке что-нибудь из поклажи»[381].

Кларк применял сформулированный им принцип longior lectio potior («более длинное чтение вероятнее») к тексту Евангелий и Деяний Апостолов[382]. В результате более длинная западная форма текста, заняла гораздо более важное место, нежели ей отводилось Весткоттом и Хортом. Если Хорт не видел никакой пользы в западном тексте, то для Кларка достоинств был лишен нейтральный текст как появившийся, по мнению ученого, в результате случайных пропусков многих строк средней длины.

Теорию Кларка о случайных допущенных писцами пропусках обильно критиковали многие известные текстологи, такие как Сэнди (Sanday), Сутер (Souter) и Кеньон[383], который, в частности, указывал, на несколько обстоятельств. Во-первых, вариативность в длине строк разных рукописей делает метод подсчета букв надежным лишь в очень коротких отрывках; во-вторых, тезис о случайных пропусках не принимает во внимание, что такие пропуски обычно приводили бы к нарушению смысла текста; в-третьих, большинство текстуальных вариантов подразумевает не пропуски, а различные формулировки одной и той же мысли; и наконец, очень узкие столбцы текста, которые являются необходимым условием для теории Кларка, крайне редко встречаются в ранних папирусах (этот аргумент приобретает все больший вес по мере того, как в оборот вводится все больше и больше папирусов с относительно широкими столбцами столбцах). Более того, условия передачи евангельских повествований во многом отличались от того, как и кем переписывались цицероновы речи против Верреса. Церковь сохранила много преданий о делах и высказываниях Христа, которые не получили отражения в Евангелиях (ср. Ин 21:25). Не стоит удивляться, что подобные тексты проникали в Евангелия двумя путями — либо в том случае, когда переписчик вносил в основной текст пометы на полях более старых рукописей, либо из устного церковного предания.

В изданной позднее книге о западном типе текста Деяний Кларк вновь вернулся к этому спору[384]. На сей раз он практически отказался от теории случайных пропусков и возродил в науке гипотезу выдвинутую еще в XVII в. Жаном Леклерком (Leclerc), о том, что сам Лука был автором двух вариантов Деяний Апостолов. Эта гипотеза поднимает проблему на уровень соотношения двух авторских редакций, выводя ее из области простой передачи текста, и проверка данного предположения базируется на ином основании, нежели принципы текстологической науки. Единственное, о чем здесь следует сказать: для текстолога-новозаветника будет весьма поучительно сравнить тенденции в развитии текстологии «Илиады» и «Махабхараты», двух великих национальных эпосов древности, чья текстуальная передача позволяет провести определенные параллели с передачей Евангелий. Текстологи, изучающие оба литературных корпуса, имевших почти религиозное значение, убеждены, что обе поэмы являются непрерывно растущими текстами, и ни один из писцов не стал бы сознательно вычеркивать сколько-нибудь значимую часть текста[385].

Относительно недавно тезис brevior lectio potior был вновь оспорен, по крайней мере, в том, что касается древнейших рукописей Нового Завета. Тщательно исследовав папирусы, Джеймс Ройс пришел к выводу о том, что на самом раннем этапе передачи текста действовала иная тенденция поведения писцов, иными словами, переписчики дошедших до нас папирусов с большей вероятностью выбрасывали часть текста, нежели дополняли его[386].

III. Местные тексты и древние издания: Бёрнетт Хиллман Стритер

Ученым-новозаветником, который в полной мере использовал методы классической текстологии, был Б. X. Стритер (Streeter), выпустивший в 1924 г. книгу «Четвероевангелие: исследование его происхождения» (The Four Gospels, A Study of Origins), в которой прекрасно сочетаются основательность знаний, богатое воображение и изящный литературный стиль. Взяв за основу классический труд Весткотта и Хорта, Стритер усовершенствовал их методологию, опираясь на рукописные данные, введенные в оборот после 1881 г. Восприняв идею, впервые провозглашенную Й.-Л. Гугом (Hug), Стритер сделал акцент на том, сколь важно изолировать формы текста, бытовавшие в крупных центрах раннего христианства. Используя сведения, взятые из цитат в произведениях отцов церкви, он разграничил и идентифицировал характерные формы новозаветного текста, которые установились при основных епископских кафедрах древней церкви. Примерно к 200 г. эти местные тексты, как считал Стритер, далее всего отошли друг от друга и их различия отразились в древнейших версиях сирийского, латинского и коптского перевода. Весьма вероятно, что наиболее древние формы этих трех текстов были сделаны с греческих текстов, которыми пользовались, соответственно, в Антиохии, в Риме и в Александрии.

Помимо данных трех форм текста, анализ данных из кодекса Коридети (Θ) и некоторых произведений Оригена и Евсевия привел Стритера к необходимости постулировать существование так называемого кесарийского типа текста Евангелий, к которому также принадлежат семьи 1 и 13. Рукописи, которые Весткотт и Хорт относили к нейтральной и александрийской группе, Стритер объединил в один тип, назвав его александрийским. Переименовав сирийский тип текста в византийский, Стритер согласился с выводом Весткотта и Хорта о том, что этот извод появился в IV в. благодаря трудам Лукиана Антиохийского по проведению рецензии текста и был принят в Константинополе примерно около 380 г.; именно он стал основным Новым Заветом грекоязычных церквей и впоследствии лег в основу Textus Receptus. Следовательно, доказывал Стритер, можно пренебречь чтениями, появившимися позднее V в. практически во всех случаях, кроме тех, когда они отличаются от господствующего текста византийского типа. С другой стороны, поскольку древняя форма текста могла сохраняться даже до сравнительно позднего времени в местностях, отрезанных от остального христианского мира, приоритет в выборе рукописей зависит не столько от их возраста, сколько от происхождения.

Схема 1. Стемма, иллюстрирующая теорию местных текстов Стритера (приводится по книге Streeter B. H., The Four Gospels, ρ. 26).

Отношения между местными текстами, употреблявшимися в пяти церквах: в Александрии, Кесарии, Антиохии, Италии и Галлии, а также Карфагене, могут быть представлены в виде ступенчатой схемы, организованной по принципу географической близости текстов в рамках восточного Средиземноморья. Стритер формулирует этот принцип следующим образом:

На схемах 1 и 2 буквально воспроизведены заимствованные из книги Стритера стемма и таблица, которые, соответственно, показывают соотношения между несколькими местными текстами и важнейшие источники каждого из этих типов. Некоторые практические выводы, которые вытекают из теории местных текстов Стритера, сам ученый формулировал так:

Сегодня мало кто из критиков следует предложенному Стритером методу во всем. Большинство признает, например, что невозможно ни с уверенностью доказать существование кесарийского текста (см.), ни выделить ясно очерченные текстуальные семьи, соотносящиеся с какими-либо центрами раннего христианства, кроме Александрии. В то же самое время, необходимо помнить, что Стритер сослужил науке ценную службу, показав, как классический метод классификации рукописей может быть использован для того, чтобы установить историю передачи текста — ибо выделить древнейшие формы текста можно только зная его историю.

IV. Альтернативные методы текстологии

Конец двадцатого века принес с собой оживление интереса к византийскому типу текста. Его выказывали те, кто верил, что оригинальный текст лучше всего сохранен средневековыми рукописями, составляющими большинство всех дошедших до нас текстуальных источников[390]. Подобные взгляды есть отличительная черта небольшой, но весьма шумной группы критиков, которые, как и Дж. В. Бёргон столетием ранее (см.), отдают предпочтение «тексту большинства», отвергая мнение Хорта о том, что сирийский (или, иначе, византийский) тип текста представляет собой позднейшую рецензию, характеризующуюся менее ценными, вторичными чтениями, но напротив — веря в то, что Бог сохранил необходимую чистоту того типа текста, который стоит за Библией короля Иакова. Хиллс (Hills) пытался отстаивать даже подлинность Comma Johanneum (1 Ин 5:7–8)[391].

Другая группа ученых, также предпочитающих византийский текст, но признающих, что Textos Receptos представляет собой один из многих конкурирующих вариантов византийского текста, приводят аргументы на вид более утонченные[392]. Так, например, Морис Робинсон (Robinson) и Уильям Пирпонт (Pierpont) в своем издании «Новый Завет в его греческом оригинале согласно византийскому тексту или „Тексту большинства“» (The New Testament in the Original Greek According to the Byzantine/Majority Textform) провозглашают мнение, согласно которому «с точки зрения передачи текста, в отсутствии каких-либо радикальных и надежно зафиксированных сдвигов рукописной традиции, единая текстуальная форма должна была, как ожидается, господствовать в подавляющем большинстве рукописей»[393]. Отсюда они с уверенностью выводят, что с большей долей вероятности исходный текст должен был сохраниться именно в большинстве рукописей — а именно тех, которые «демонстрируют высокий уровень текстуального единообразия»[394].

Похожую позицию отстаивают Зейн Ходжес и Артур Фарстад, издатели «Греческого Нового Завета согласно тексту большинства». Аргументация их базируется на весьма схожих исходных теоретических предпосылках: «В любой [рукописной] традиции, которая не знала резких разрывов континуитета, индивидуальное чтение, возникшее ранее всего, скорее всего и окажется представленным в большинстве рукописей»[395].

Реальная история новозаветной рукописной традиции, однако же, была далека от нарисованной картины «непрерывной и ничем не потревоженной передачи текста». Во времена гонений на христиан императорскими указами прямо предписывалось отбирать и сжигать рукописи Нового Завета. К счастью, некоторые книжные собрания пережили диоклетиановы попытки уничтожить христианскую литературу как таковую. Одним из таких собраний была богатейшая Кесарийская библиотека, которой пользовались Ориген, Евсевий и даже Иероним. Но и она была уничтожена мусульманами в 638 году. Дальнейшее распространение ислама в VII веке привело к тому, что под мусульманским господством оказались три из пяти древних патриархатов — Александрийский, Иерусалимский и Антиохийский. Христианское население Северной Африки, Египта, Палестины, Сирии и Месопотамии резко сократилось. Все это, естественно, отразилось и на судьбе уже существующих и изготовлении новых библейских рукописей в данных регионах. Более того, хотя греческий язык и был некогда lingua franca Римской Империи, однако к шестому веку его едва понимали за пределами Византии. В силу этого верный вывод о том, что 90 % новозаветных рукописей содержат текст византийского извода, следует дополнять и другим, столь же верным — что созданы они были уже после того, как сфера употребления греческого языка сжалась до границ византийского государства.

Но и это еще не все. Существует эмпирическое доказательство того, что в новозаветной текстуальной традиции действительно происходили крупные переломы. Как было отмечено выше (см.), во многих случаях можно заметить, что отцы церкви цитируют варианты текста, которые некогда были весьма распространены, но до настоящего времени дошли в единичных рукописях или же полностью утрачены.[396] Подобное состояние дел совершенно исключает возможность решения текстологической проблемы простым перечислением количества рукописей, поддерживающих то или иное вариантное чтение. Вывод из всего сказанного таков: пусть даже и следует поблагодарить Пирпонта и Робинсона, с одной стороны, и Ходжеса и Фарстада, с другой, за то, что и те, и другие издали текст большинства в той его форме, какая гораздо более, нежели Textos Receptos, приближается к Новому Завету, которым по преимуществу пользовалась византийская церковь,[397] но их издания весьма далеки от того, чтобы воспроизвести оригинальный текст Нового Завета[398].

Промежуточную позицию в продолжающемся споре о византийском тексте занимает ныне покойный Гарри А. Стурз[399]. Этот ученый в своей книге отстаивал точку зрения, согласно которой византийский текст не является ни оригинальным, ни всецело вторичным; это ранняя независимая редакция, заслуживающая внимания и уважения в той же мере, что и александрийский или западный тип текста. Примерно треть книги Стурза представляет собой длинные списки, таблицы и схемы, позволяющие читателю проследить за тем, как в полутораста отрывках, взятых из всех книг Нового Завета, типично византийские чтения поддерживаются одним ранним папирусом или несколькими. Опираясь на подобные наблюдения, Стурз приходит к выводу о том, что византийский текст возникает как минимум во втором веке и представляет собой независимую текстуальную традицию.

К сожалению, среди примерно ста пятидесяти вариантов, приведенных Стурзом, весьма мало типично византийских. Большинство из них встречается и в невизантийских источниках текста. Далее, следует спросить себя: доказывает ли присутствие того или другого византийского чтения, что византийский текст существовал как текстуальный тип? Ведь последний подразумевает соединение определенных чтений в определенной характерной последовательности, в то время как ни об одном из изученных Стурзом папирусов нельзя сказать, что он содержит византийский текст как таковой. Существуют и другие серьезные доводы — например, почему каких-либо следов знакомства с данным текстуальным типом не выказывает никто из отцов ранее Василия Великого и Иоанна Златоуста. Словом, вывод очевиден: Стурзу не удалось доказать, что византийский текст возник ранее IV века.

Разочаровавшись в тех результатах, которые приносит в оценке разночтений опора на внешние свидетельства — поддержку со стороны отдельных рукописей, семейств рукописей и локальных текстов, — некоторые исследователи обратили свой взгляд на разночтения как таковые, надеясь отыскать среди каждого набора вариантов то чтение, из которого наиболее убедительным образом можно было бы объяснить появление всех прочих[400]. Для такого подхода придумывали разные определения, иногда называли «рациональной критикой»[401]. Прилагательное «рациональный» в данном контексте указывает не на иррационализм всех остальных подходов, а на то обстоятельство, что критик, пользующийся данным методом, занят по большей части отысканием рациональных причин, основанных на внутреннем значении каждого чтения, которые позволили бы доказать оригинальность одного чтения и вторичность всех остальных. Чаще такой подход назвали эклектичным[402], поскольку применяя его, текстолог уделяет меньше внимания тому, чтобы датировать рукопись и отнести ее к той или иной семье, вместо этого сосредотачиваясь на внутренних, или контекстуальных вопросах. Таким образом, издатель текста следует то одному, то другому набору свидетельств в соответствии с тем, что признается авторским стилем или случайностями переписывания. Доведенное до крайности пренебрежение внешними данными разночтений отчетливо проступает в осуществленных Полем Мазоном (Mazon) изданиях греческих классиков, где в аппарат включаются только разночтения сами по себе, без упоминания источников, из которых они заимствованы[403].

Ныне этот метод обычно называют «последовательным эклектицизмом» для того, чтобы отличать от «мотивированного эклектицизма» — наиболее распространенного метода текстологии, который предписывает выбирать наилучшее чтение, опираясь как на внешние, так и внутренние свидетельства. Последовательный эклектицизм, напротив, всецело озабочен авторским стилем и требованиями контекста. Такого метода, к примеру, придерживался Бернард Вайсс, готовя свое издание Нового Завета (см.). Сходным образом и К. Г. Тёрнер тщательно изучил словоупотребление Евангелия от Марка и реконструировал греческий текст 1 главы, исходя из стилистических признаков[404]. Среди прочего Тёрнер в результате своих исследований пришел к выводы о необходимости обращать больше внимания на чтения западной группы, даже в том случае, когда их поддерживают лишь немногие источники (например, D или одна из трех ведущих старолатинских рукописей, к, e или a)[405].

Некоторые ученые предпринимали схожие попытки проанализировать другие новозаветные книги с позиции последовательного эклектицизма. В том, что касается текстологии Павловых посланий, в особенности 1 Кор и Евр, интересующийся читатель многое может почерпнуть из фундаментальных, и вместе с тем ясно изложенных Швайхских лекций (Schweich Lectures) Гюнтера Цунца за 1946 год[406]. В отношении же Откр одним из наиболее ценных разделов объемистой монографии Йозефа Шмида об истории греческого текста Апокалипсиса, является глава, которая рассматривает влияние особенностей его языка на текстологическую оценку разночтений[407].

Стилистический критерий, на который Тёрнер опирался, решая текстологические проблемы, получил новое признание в трудах Джорджа Д. Килпатрика, члена оксфордского Квинс-колледжа, и его ученика Дж. Кейта Эллиотта, преподавателя университета Лидса. Исследования Килпатрика по лексике и грамматике новозаветных книг были опубликованы частями в нескольких журналах[408], а его текстологические выводы нашли выражение в выпусках «Греко-английской двуязычной Библии для переводчика» (A Greek-English Diglot for the Use of Translators), выпущенной для частного использования Британским и Иностранным библейским обществом (Mark, 1958; Matthew, 1959; John, 1960; The General Letters, 1961; Luke, 1962; The Pastoral Letters and Hebrews, 1963; Romans and 1 and 2 Corinthians, 1964). Из двух или более разночтений Килпатрик обычно выбирал более соответствующее тому, что принято считать авторским стилем той или иной книги Нового Завета, независимо от датировки и характера внешних данных, поддерживающих данное чтение. В случае, когда об авторском стиле нельзя было сказать ничего определенного, ученый апеллировал к критерию аттицизма, ставшего одним из главных направлений в литературных кругах II в. Килпатрик утверждает, что переписчики во II в. внесли большое количество аттицизмов в новозаветный текст[409]. Следовательно, из двух чтений, одно из которых соответствует аттическим канонам, а другое — нет, Килпатрик был склонен предпочесть последнее, даже если в его пользу не было иных свидетельств. Чтобы обосновать свое безразличие к возрасту рукописи и другим внешним данным, Килпатрик заявлял, что примерно к 200 г. в текст было внесено значительное число сознательных изменений, а затем сформировавшиеся варианты текста воспроизводились переписчиками с большой точностью. Поэтому даже если какое-либо чтение сохраняется только в поздней минускульной рукописи, но соответствует авторскому стилю и не содержит аттицизма, Килпатрик был склонен признать его подлинным[410].

До какой степени Килпатрик был готов дойти в принятии чтений, внешние свидетельства в поддержку которых были весьма скудны, но в истинности которых ученый тем не менее не сомневался, поскольку считал, что их требуют внутренние причины, хорошо показывают следующие примеры из его греко-английского пособия для переводчиков Библии:

Мф 20:30 ἔκραζον подтверждается 118, 209, Syr^{c pal}.

Мф 22:1 опущено εἶπεν по E, Syr^p.

Мф 22:7 ἀκούσας δὲ ὁ βασιλεὺς ἐκεῖνος поддерживается 33.

Μκ 5:11 τὰ ὅρη поддерживается 372, 485, Syr^s.

Μκ 9:17 ἀποκριθεὶς αὐτῷ поддерживается C.

Μκ 14:6 εἰς ἐμέ поддерживается 517, 579, l251, Syr^s,p, Eth.

Μκ 14:31 ἐλάλει μᾶλλον поддерживается 574 и k.

Лк 9:51 ἐστήριζεν поддерживается 1241.

Ин 19:35 ἀληθής поддерживается ,124, Chr.

Иак 2:18 ἔργων τὴν πίστιν μου поддерживается Syr^h.

1 Петр 2:11 ἀπέχεσθαι ὑμᾶς поддерживается Vulg, Сур.

2 Ин, стих 8 πλήρης поддерживается L, Dam.

Не вдаваясь в подробности можно сказать, что существует много доводов в поддержку благоразумного эклектицизма при занятиях текстологией, коль скоро ни одна рукопись и ни одна семья рукописей не сохранила оригинальный текст во всей его полноте. Бесспорно, текстолог должен обращать внимание на то, совпадает ли форма повествования со стилем данного автора или нет, поскольку, как однажды метко заметил Хаусмен: «Тот, кто влюбляется в одну рукопись и пренебрегает другой, со временем заражается безразличием к самому их автору»[411]. Вместе с тем нельзя проигнорировать неотъемлемые слабые стороны этого метода. Статистические данные, которые фиксируют особенности авторского стиля, иногда заимствуются из конкордансов, основанных на таких изданиях греческого Нового Завета, где правомерность многих чтений не выдерживает критики. Более того, даже если сведения об авторском стиле были изучены со всей научной основательностью, судить об их значимости для конкретного отрывка можно лишь с учетом того, что автор мог отступать от своего характерного стиля, а переписчик, знакомый с этим стилем — изменять отклоняющееся чтение, чтобы гармонизировать его с остальным текстом этого же писателя.

Вывод из сказанного выше будет таким: хотя текстологу может принести немало пользы рассмотрение особенностей литературного стиля у каждого из новозаветных авторов, стилистические критерии нельзя брать за основу оценки текстуальных разночтений, пренебрегая при этом внешними свидетельствами. Кроме того, придавать чрезмерное значение возрождению аттицизма в первые века нашей эры — значит, недооценивать то, как на койне этого периода влияли другие литературные и стилистические направления, некоторые из которых сознательно противопоставляли себя аттицизму[412].

V. Конъектурные исправления

Как мы уже говорили в начале главы, классический метод текстологии часто подразумевает применение в тексте конъектурных исправлений. Если имеющееся в нашем распоряжении единственное текстуальное чтение, или все те варианты, что дошли до нас в рукописной традиции, являются невозможными с той или иной точки зрения или дают неприемлемый смысл, то издателю остается лишь строить предположения о том, каким мог быть первоначальный текст. Такие предположения называются конъектурами.

Как правило, конъектура устраняет аномалию в тексте, но не надо забывать, что хотя одни аномалии появились в результате ошибок и искажений при рукописной передаче, а другие автор мог внести в текст намеренно или махнуть на них рукой[413]. Перед тем, как приступить к конъектурной правке, текстолог должен самым тщательным образом изучить стиль и образ мысли автора, чтобы выделить те из аномалий, которые совершенно чужды авторскому замыслу.

Конъектурное исправление текста временами доходило до абсурда. В одной из своих поздних работ Ричард Бентли, например, почти полностью отвергал значение рукописных свидетельств при выборе чтений, полагаясь в основном на собственную интуицию, которая должна была подсказать ему, что в данном месте должен был написать автор. Свой метод он сформулировал так: nobis et ratio et res ipsa centum codicibus potiores sunt, что в переводе означает: «для меня и здравый смысл, и самый предмет изучения значат больше, чем сто рукописей». Следуя этому дерзкому принципу, Бентли внес немало поспешных исправлений, не выдерживающих никакой критики, но, с другой стороны, предложил немало ярких и убедительных конъектур. Reductio ad absurdum этого субъективного подхода можно найти в подготовленном Бентли издании мильтоновского «Потерянного рая», куда было внесено более 800 исправлений. Всякий раз Бентли был уверен: он восстанавливает то, что Мильтон на самом деле говорил (или намеревался сказать) когда диктовал поэму своим дочерям[414].

Чтобы конъектуру можно было признать хотя бы имеющей право на существование, она должна прежде выдержать двойную проверку, суть которой сходна с тем, как текстолог оценивает текстуальные разночтения в рукописях. Конъектура должна, во-первых, по своему внутреннему содержанию соответствовать контексту, а, во-вторых, должна объяснять появление неправильных или испорченных рукописных чтений в данном месте. Тем не менее, процедура оценки разночтений существенно отличается от оценки конъектур: из дошедших до нас вариантов мы выбираем тот, что лучше других выдерживает проверку, а от конъектуры требуется полностью соответствовать заявленным выше требованиям. Конъектура не поднимется выше определенного уровня правдоподобия («счастливая догадка»), не станет возможной или вероятно возможной, если она хотя бы немного не удовлетворяет требуемым условиям. Единственный критерий, по которому можно судить об удачной конъектуре состоит в том, что ее подтверждает только невозможность предложить никакой другой вариант исправления текста. Однако, если конъектура не является единственно возможной, она остается сомнительной.

Хорошей иллюстрацией того, насколько разной степенью правдоподобия могут обладать предложенные конъектуры к одному и тому же тексту, послужит нижеследующий пример из английской литературы[415]. Поскольку первыми печатниками в Англии зачастую были иностранцы, которые допускали в процессе своей работы иногда столь же грубые ошибки, как и их предшественники переписчики, по количеству трудных мест в своих сочинениях Шекспир вполне может конкурировать с Эсхилом. Издания in folio исторической драмы «Генрих V» (2 акт, 3 сцена) содержат такие слова хозяйки об умирающем Фальстафе: «his nose was as sharp as a pen and a table of Green Fields» («его нос был таким же острым, как перо и стол из Зеленых Полей»). Слова «стол из Зеленых Полей» («а table of Green Fields»), которые печатались с незначительной разницей в орфографии в изданиях инфолио, но были выброшены в изданиях in quarto, стали предметом многочисленных конъектурных исправлений. Поуп (Pope) предположил, возможно, с иронией, что это была сценическая ремарка, требующая принести один из столов Гринфилда (Greenfield), а сам Гринфилд был продавцом мебели, поставлявшим реквизит шекспировскому театру. Коллиер (Collier) предложил свой вариант: «on a table of green frieze» («на столе из зеленой ворсистой ткани»). Другой текстолог подумал, что самым подходящим вариантом будет — «as stubble on shorn fields» («как стерня на сжатых полях»). На сегодняшний день в изданиях принята конъектура «and a’ babbled of green fields» («шум зеленых полей»), которая, в свою очередь, является видоизменением предложенной Теобальдом (Theobald) очень удачной конъектуры, предложенной неизвестным комментатором, который вместо слова «table» («стол») написал «talked» («говорил»)[416].

Делая конъектурное исправление, исследователи чаще всего грешат поспешностью. Наличие порченого текста у многих греческих и латинских классиков (а равно и в Новом Завете) часто постулировали, не имея для этого достаточных оснований, словно бы просто для того, чтобы очередной филолог мог блеснуть умом, предложив альтернативное чтение. Эта «жажда к исправлению» (pruritus emendandi) привела к тому, что текст Нового Завета было предложено изменить в буквальном смысле слова тысячами конъектур. Собранная Уильямом Бойером в XVIII в. коллекция таких исправлений (см.) во второй половине XIX в. была значительно пополнена целым потоком новых конъектур, которые в своих статьях и книгах обосновывали голландские ученые — В.-Х. ван Манен (van Manen), В.-Х. ван дер Санде Бакхёйзен (van der Sande Bakhuyzen), Д. Хартинг (Harting), С.-С. де Ку (de Кое), X. Франссен (Franssen), Й.-М.-С. Бальон (Baljon), Й.-Х.-А. Михельсен (Michelsen), И. Крамер (Cramer) и другие[417].

В своем греческом тексте Нового Завета Весткотт и Хорт отметили около 60 мест, в которых оба издателя или один из них подозревали наличие «изначальной ошибки» («primitive error»), иными словами, ошибки, возраст которой превышает возраст сохранившихся источников; чтобы устранить ее, необходимо прибегнуть к конъектурному исправлению[418]. Как указывает Шмидель (Schmiedel)[419], издания Трегелльса, Тишендорфа и Вайсса содержат всего лишь по одному конъектурному исправлению: у Трегелльса в 1 Петр 3:7 на полях; у Тишендорфа в Евр 11:37; у Вайсса в Откр 18:14. Аппарат 24-го издания Греческого Нового Завета Нестле включает около 200 конъектур из различных источников, 90 из которых названы по имени ученых, первыми их предложивших. В 27-м издании присутствует 129 конъектур, из которых только одна не названа именем ученого, который ее предложил[420].

Следует признать теоретически правомерным применение по отношению к Новому Завету того метода, который многократно доказал свою необходимость для восстановления первоначального текста классических авторов. С другой стороны, количество данных для новозаветного текста — будь то рукописи, ранние переводы или цитаты из отцов церкви — настолько превосходит объем сведений о любом древнем авторе, что необходимость использования конъектурных исправлений сокращается до ничтожно малых величин[421]. Поэтому, хоть некоторые ученые на протяжении XVIII и XIX вв. и проводили время, изобретая тысячи возможных исправлений для различных мест Нового Завета, в современный период возобладала крайняя осторожность как в создании новых конъектур, так и в принятии уже имеющихся[422]. В самом деле, из всех предложенных разными учеными конъектур, содержащихся в издании Нестле-Аланда, лишь весьма немногие получили отражение в тексте или примечаниях к тексту различных современных новозаветных переводов и версий на английском, французском и немецком языках[423].

VI. Способы определить родственные отношения между рукописями[424]

С 1725 года, когда Иоганн-Альбрехт Бенгель впервые предположил, что существующие рукописи Нового Завета могут быть классифицированы «по сообществам, семьям, племенам и народам» (см.), ученые признают необходимость установления родственных связей между дошедшими до нас рукописями. Во-первых, в ситуации, когда нам нужно сравнить несколько разночтений и определить древнейшее, совершенно невозможно исследовать каждую из тысяч имеющихся рукописей. Но делать этого и не нужно: поскольку рукописи объединяются в группы, можно сравнить лишь основных представителей каждой группы, чтобы установить, какое именно чтение будет общим для всех представителей этой семьи. Во-вторых, коль скоро мы объединяем рукописи в группы, исходя из их текста, возникает возможность сравнивать сами эти группы между собой в том случае, если чтение, общее для какой-либо одной группы, отличается от чтения, содержащегося в рукописях других групп. Опираясь на эти сопоставления, можно сделать вывод о том, что та или иная группа стоит ближе к оригинальному тексту, нежели другие. Так, например, если одна группа обычно содержит чтения, которые гармонизированы с параллельными местами или же является результатом конфляции разных других ветвей текстуальной традиции, то ценность такого семейства для установления оригинального текста будет, как правило, невелика. Поэтому, с точки зрения традиционного подхода к классификации, с того момента, как мы устанавливаем категории рукописей на основе их текстуального родства, эти группы могут уже учитываться и оцениваться как самостоятельные единицы и в этом качестве использоваться для принятия текстуальных решений.

Другой метод, которым пользуются текстуальные критики в работе с группами рукописей, состоит в том, чтобы рассматривать не превосходство одной группы над другой, а устанавливать то, в каком сочетании группы поддерживают или, напротив, отвергают какое-либо чтение. Например, вариация, присутствующая только в ранних александрийском и западном типах текста, обычно признается подлинной, поскольку эти две текстуальные группы относятся к раннему времени и не зависят друг от друга.

Хотя ученые широко признают, сколь ценным оказывается установление групповых связей между рукописями, научные критерии методы для данного разделения были установлены относительно недавно. В период, когда текстология только зарождалась, ученые устанавливали для рукописей классификацию ad hoc, сравнивая несколько ключевых чтений той или иной рукописи с чтениями отдельных других текстуальных свидетелей, которые, как считалось, представляли другие семейства или типы текста. Гораздо чаще колляции для той или иной рукописи были основаны на противопоставлении ее Textus Receptus; полученные разночтения затем сравнивались с другими рукописями, разночтения которых попали в различные apparatus critici. Подобная процедура была осмыслена для тех ученых, кто считал Textus Receptus оригинальным новозаветным текстом, ибо в этом случае все отступления от него окажутся «согласием в ошибке» и будут указывать на генеалогические связи между рукописями, в которых подобные отступления встречаются. После низвержения Textus Receptus в конце XIX века метод не утратил своего смысла. Ведь теперь вариации стали восприниматься как свидетельства о более древних формах текста, и рукописи стало можно группировать, опираясь на присутствующие в них разночтения.

В итоге же ученым пришлось признать, что подобная классификация рукописей изначально порочна, так как она не рассматривает большую часть доступной информации, оставляет вне поля рассмотрения значительную часть информации. Для исследователя было бы весьма обманчиво знать, что в одной из глав данная рукопись, допустим, в десяти местах отличается от Textus Receptus, совпадая с B и א; ибо в в том случае, если B и א в той же самой главе отступают от Textus Receptus еще в 90 местах, то рассматриваемая нами рукопись будет демонстрировать весьма и весьма слабое сходство с александрийским типом.

Для того, чтобы ввести более точный метод анализа рукописей, Эдвард Хаттон в 1911 г. предложил опираться на то, что он назвал «тройными чтениями»[425]. Отобрав список вариантов, в которых расходятся рукописи трех типов текста — александрийского, западного и сирийского (византийского), Хаттон настаивал на том, чтобы впредь в основу анализа всех рукописей было положено выявление количества совпадений с каждым из этих трех типов текста.

С увеличением числа идентифицируемых групп текста исследователи пожелали достичь большей точности, нежели позволял им метод Хаттона. Э. К. Колуэлл при помощи Μ. М. Парвиса (Parvis) разработал свою собственную методику для определения отношений между рукописями, которая получила название метода множественных чтений. Множественное чтение определяется как такое чтение, у которого каждый из самое меньшее трех вариантов текста опирается как минимум на одну из главных ветвей традиции, либо на одну из ранее установленных групп (такой как семья 1, семья π, группа Феррара, К^l, Kⁱ, К^r), либо на один из древних переводов (таких как af, it, sy^s, sy^c, bo или sa), или же на отдельную рукопись, которая по общему признанию, стоит особняком среди других (например, D)[426].

Колуэлл применил данные характеристики множественного чтения к пробному отрывку текста (Ин 1:1–4:40) и обнаружил 22 примера таких множественных чтений. Сводя в одну таблицу все примеры, в которых мы делаем колляцию вновь найденной рукописи с другими источниками в местах, содержащих множественные чтения, можно многое узнать о степени сложности данной рукописи в текстологическом отношении.

Ограниченность этого метода (по крайней мере, если взять названный выше отрывок из Евангелия от Иоанна), состоит в том, что число исследованных примеров относительно невелико по сравнению с объемом изучаемого текста. Вполне вероятно, что та или иная рукопись может последовательно согласовываться с тем или иным типом текста в большинстве из 22 отрывков, взятых из 152 стихов Ин 1:1–4:40, но ничто не мешает ей отклоняться от него в куда большем числе мест из оставшихся 130 стихов, которые не представлены множественными чтениями.

В конечном счете, более продуктивным в деле классификации рукописей оказался другой вариант решения этой задачи, также сформулированный Колуэллом и получивший название «квантитативный метод текстуального анализа»[427]. Колуэлл указывал, что классификация новозаветных рукописей по признаку того, насколько далеко они отходят от Textus Receptus, явно однобока, ибо она не учитывает тех примеров, в которых рукописи согласуются друг с другом в чтениях, не отклоняясь при этом от Textus Receptus. Ученый утверждал, что «текстуальные типы» (т. е., текстуальные группы в широком смысле слова) можно установить, сопоставив рукописи с каким-либо базовым текстом (им мог быть и Textus Receptus, и любой другой) и затем сравнив, сколько раз каждая конкретная рукопись совпадает или не совпадает с остальными в генетически важных местах, т. е. тех, которые признаются ключевыми для отнесения того или иного источника к конкретному текстуальному типу (иными словами, из полученного результата надо исключить такие несущественные детали, как подвижное v или замена ουτω на ουτως и наоборот). По мнению Колуэлла, для того, чтобы группа источников была признана текстуальным типом, они должны были совпадать примерно в 70 % генетически важных вариаций; один тип от другого при этом отделяет граница из примерно 10 % несовпадений в тех же генетически важных местах.

Для того, чтобы решить связанный с этим вопрос о том, по каким критериям следует отнести новооткрытую рукопись к одной из уже известных текстуальных семей, Колуэлл предложил сходную процедуру. Следует произвести полную колляцию нового источника с набором старых рукописей, групповая принадлежность которых уже известна. Учет всех совпадений и расхождений позволит причислить вновь открытую рукопись к той семье, с текстом которой она выказывает признаки наибольшего сходства.

Таким образом можно идентифицировать текстуальные группы и находить внутри них место для отдельных рукописей, опираясь на то, как последние соотносятся друг с другом, а не с неким установленным внешним образцом (например, Textus Receptus). Квантитативный метод также многократно доказал свою полезность в исследованиях второй половины XX века, когда исследователи, применявшие его, добивались замечательных результатов[428].

В дополнение к квантитативному методу Колуэлла[429] учеными, которых интересовала классификация новозаветные рукописей, были разработаны три других метода[430]. Каждый из них имеет свою отдельную сферу применения, так что они скорее дополняют друг друга, нежели конкурируют между собой.

Клермонтский метод профиля (Claremont profile method) был разработан в Университете Клермонта (штат Калифорния) двумя учениками Колуэлла, Полом Мак-Рейнольдсом (McReynolds) и Фредриком Виссе[431]. Они были сотрудниками Международного проекта греческого Нового Завета (International Greek New Testament Project), получившими задачу подготовить аппарат для Евангелия от Луки. Мак-Рейнольдсу и Виссе предстояло классифицировать приблизительно 1400 рукописей Лк, чтобы установить, ссылки на какие именно текстуальные свидетельства более всего были уместны в аппарате при цитировании разночтений — работа, поистине достойная Гаргантюа. Выполнить ее с опорой на квантитативный метод, который требовал провести полные колляции и детальные сравнения рукописей, было невозможно. Более того, коль скоро подавляющее большинство рукописей заведомо принадлежало к византийскому типу (группа k по классификации фон Зодена), то полные колляции подтвердили бы высокую степень совпадения текста этих рукописей, показывая общую близость разных источников, но не выявляя подгруппы византийского текста, которые нужно было установить для того, чтобы процитировать по важнейшему представителю от каждой.

В процессе производства колляций Мак-Рейнольдс и Виссе все чаще замечали, что византийские рукописи содержат общие чтения в определенных комбинациях, иными словами, в распределении засвидетельствованных чтений появляются отчетливо различимые схемы, которые вполне могут быть представлены графически. Ученые предположили, что соотношение подгрупп может быть установлено по установлению того, какой профиль чтений обычно поддерживается данной группой, т. е., какие из рассматриваемых чтений присутствуют в двух третях рукописей данной группы. Как только для каждой подгруппы устанавливается своя схема распределения засвидетельствованных чтений, уже нет нужды сравнивать рукописи in toto, отныне достаточно лишь сопоставить лишь те чтения, по которым определяется принадлежность к той или иной подгруппе. Если же впервые исследуемый текстуальный свидетель согласен с профилем чтений той или иной установленной подгруппы, его можно отнести к ней.

Без сомнения, клермонтский метод профиля позволяет ускорить долгий и трудный процесс классификации новозаветных рукописей. Виссе утверждал, что с помощью этого метода он мог классифицировать ранее неизученную рукопись Лк всего за 30 минут. Однако нельзя забывать, что данный метод не является заменой для полного квантитативного анализа. Лучшей областью для его применения остается та, для которой он и был исходно разработан — а именно, быстрая черновая классификация подгрупп византийского текста.

Совершенно иной подход к классификации рукописей Нового Завета был разработан в мюнстерском Институте новозаветной текстологии (Institut für neutestamentliche Textforschung) Куртом и Барбарой Аланд. В отличие от квантитативного метода, он не ставит своей целью создание окончательной и однозначной классификации новозаветных рукописей, построенной на их текстуальной близости; в отличие от клермонтского метода профиля он не предназначен для выявления подгрупп внутри византийской традиции. Этот метод был создан для того, чтобы установить, какие именно рукописи наиболее важны для реконструкции новозаветного текста, какие — для истории его передачи, и наконец, какие именно рукописи, не относящиеся ни к одной из двух названных выше категорий можно с уверенностью отнести к текстуальным семьям (западной или византийской). Метод основывается на колляции определенных «проверочных отрывков» (Teststellen), отобранных Куртом Аландом на всем протяжении Нового Завета. Рукопись исследуется в каждом из проверочных мест с тем, чтобы установить:

1) насколько она совпадает с тем, что, по мнению Аланда, является «оригинальным текстом»;

2) насколько она совпадает с византийским типом текста;

3) насколько она совпадает с византийским текстом в тех случаях, когда он не отличается от так называемого «оригинального»;

4) присутствуют ли в ней какие-либо иные разночтения;

5) наконец, совпадает ли она с текстом D, обычно называемым «западным».

В результате проведенных колляций, рукопись относят к одной из пяти категорий:

I. свидетели, содержащие по преимуществу «оригинальный текст»;

II. свидетели, в тенденции содержащие «оригинальный текст»;

III. свидетели, важные для истории текста;

IV. свидетели текста D;

V. свидетели византийского текста[432].

Очевидно, что первые три категории не основаны на какой-либо строгой текстологической общности. В группу III, скажем, рукописи попадают не потому, что демонстрируют систематическое совпадение разночтений, но потому лишь, что Аланды находят их текст, отличающийся от византийского, западного и «оригинального», важным для восстановления текстуальной традиции. Поэтому выделенные выше пять групп не помогают исследователям понять, какие же именно категории были установлены на основе изучения Textstellen. Более того, сама логика подобного разделения идет по замкнутому кругу: если классификация совершается, в том числе, ради того, чтобы, использовать ее результаты, для восстановления оригинального текста, то не забегает ли вперед положенное в основу классификации суждение о том, насколько хорошо те или иные рукописи сохранили оригинальное чтение? Предложенный Аландами метод вполне успешен для достижения именно тех целей, ради которых он создан — а именно, для того, чтобы определить, какие рукописи можно с уверенностью отставить в сторону как представителей византийского текста и какие рукописи других типов должны цитироваться в аппарате всякий раз, как они дают какое-либо разночтение[433].

В то время как клермонтский метод профиля предназначен для для выявления подгрупп внутри византийской традиции, а аландовский метод «проверочных отрывков» определяет рукописи, которые необходимо упомянуть в текстуальном аппарате, третий подход к решению проблемы, получивший название «метод полного профиля» (Comprehensive Profile Method), стремится выполнить программу Колуэлла и классифицировать рукописи по группам и семьям, опираясь на их текстуальную близость[434]. В отличие от клермонтского метода профиля, рассматривающего лишь те чтения, которые широко представлены в рукописях одного семейства (вне зависимости от того, поддерживают их рукописи какой-либо другой группы или нет), метод полного профиля рассматривает весь спектр разночтений — как те, что часто или всегда присутствуют в одной группе (не обращая внимания на то, где они могут встречаться еще), так и те, что исключительно или преимущественно появляются в одной группе и отсутствуют в других.

Этот подход работает особенно хорошо после применения более старого метода квантитативного анализа и призван исправить один из его ключевых недостатков: любой член текстуальной группы должен содержать не только высокий процент общих для группы чтений в тех местах, где присутствует принципиальное для группы разночтение, но также и те чтения, которыми группа характеризуется либо потому, что при прочих равных они присутствуют в большинстве ее членов (или даже во всех), либо же потому, что отмечаются некоторыми (или всеми) рукописями данной группы, но отсутствуют в других.

Метод полного профиля предлагает для уточнения результатов квантитативного анализа прибегнуть к использованию трех базовых профилей. Первый («межгрупповой», intergroup) определяет, в какой мере вновь найденный свидетель содержит чтения, присутствующие только (или исключительно) в рукописях какой-либо одной группы. Второй («внутригрупповой», intra-group) устанавливает, в какой степени свидетель содержит чтения, встречающиеся во всех остальных рукописях данной группы или среди большинства ее членов (вне зависимости от того, поддерживают ли это чтение рукописи других групп). Третий профиль соединяет сведения, полученные из первых двух, и показывает, в какой мере вновь исследуемая рукопись содержит чтения, которые присутствуют во всех или во многих рукописях какой-либо одной группы, но не других.

Выполнив подобную полную оценку разночтений группы, можно перейти к уточнению результатов колуэлловского квантитативного анализа и сделать итоговые выводы о текстуальных связях изучаемой рукописи. Этим методом в особенности успешно пользовались при исследовании важнейших патристических источников[435].

VII. Использование компьютеров в новозаветной текстологии

Компьютер начинает революционизировать поле новозаветной науки. С одной стороны, в то время как тексты Нового Завета на протяжении полутора тысячелетий передавались рукописным путем, а затем без малого пять веков зависели от печатного станка, ныне они оказываются всё более доступны в электронном формате[436]. С другой стороны, гораздо более важный вклад компьютерная техника внесла в углубление традиционных задач текстологии, в установление оригинального новозаветного текста и создание истории его передачи. В особенности же следует сказать о том, что формы и способы поиска, сохранения и обработки данных, немыслимые еще полвека назад, в наши дни стали обыденными и привычными.

Текстологи медленно и неохотно признали важность использования компьютеров в своей дисциплине[437]. Некоторых, вероятно, пугали новые технологии; другие с пренебрежением относились к самой идее того, что вычислительная машина станет выносить решение об «оригинальном» чтении на месте вариации, — ведь в их представлении подобные суждения требовали человеческой мысли и человеческой же логики. Однако многие из подготовительных задач, решением которых текстологи занимаются до вынесения вердикта о подлинности тех или иных разночтений, подразумевают сбор и сопоставление информации. В силу этого критикам не оставалось ничего иного, кроме как со временем признать огромный потенциал компьютеров для текстологической работы, причем не в качестве замены для человеческой интуиции и логики, но лишь в качестве вспомогательного инструмента, облегчающему выполнение основной задачи.

Первые попытки поставить вычислительную технику на службу текстологии относятся к 1950-м гг. и присутствуют в гарвардской диссертации Джона Эллисона (Ellison)[438]. Систематические же шаги в этом направлении были предприняты лишь в 1970-е гг. в мюнстерском Институте новозаветной текстологии под руководством Вильгельма Отта и бейренском проекте Старолатинской Библии (Vetus Latina project) под руководством Бонифация Фишера (Fischer)[439]. Это были времена перфокарт и магнитной ленты, и все тогдашние достижения оказались не более чем подготовкой к следующему этапу, который начался в 1980-1990-х гг. и был вызван взрывообразным развитием технологии.

Но даже после того, как компьютер стал привычным рабочим инструментом для ученого-гуманитария, использование компьютерных технологий в 1990-е гг. получило признание далеко не сразу. Об этом свидетельствует статья «о текущем положении дел», написанная в 1995 г. Робертом Крафтом (Kraft), одним из ведущих специалистов в этой области, который жаловался на общий застой и отсутствие развития[440]. Однако вполне понятный пессимистический тон Крафта устарел почти сразу же после выхода его статьи из печати, поскольку вскоре широкое распространение и применение получило несколько компьютерных инициатив (в особенности, в области программного обеспечения), а ныне всякий большой проект, подразумевающий текстологическое исследование — например, Международный проект греческого нового Завета (International Greek New Testament Project, IGNTP) и уже упоминавшийся выше Институт новозаветной текстологии (INTF) широко использует достижения компьютерной техники, добиваясь при этом впечатляющих результатов[441].

Среди новых методов и путей подобной работы два заслуживают особого внимания. Они включают в себя те элементы научной работы, которые необходимы в той же степени, в какой и трудоемки — колляцию рукописей и анализ результатов колляции.

Первым достижением на этом пути является программа COLLATE, разработанная Питером Робинсоном (Robinson) для его исследования по текстуальной традиции Чосера. Эта программа позволяет колляторам вводить данные отдельных источников (т. е., разночтения) таким образом, что текст каждой рукописи физически сохраняется в базе данных, что позволяет компьютеру рассчитать место каждого разночтения в текстуальной традиции. Программа позволяет работать одновременно с сотней рукописей. Будучи адаптированной к нуждам новозаветной науки, эта программа существенно ускорила работу как IGNTP, так и INTF.

Вторым достижением следует считать программу, разработанную для IGNTP Джерри Льюисом (Lewis) и Брюсом Морриллом (Morrill) — последний при этом являлся североамериканским участником проекта. Эта программа была специально создана для того, чтобы облегчить колляцию рукописей Ин. Она позволяет вносить разночтения каждой рукописи непосредственно в существующую базу данных, которая включает в себя базовый текст и многочисленные случаи ранее замеченных расхождений. Затем компьютер просчитывает все различия между всеми рукописями и суммирует результат своей работы в той форме, какую сочтет необходимой пользователь.

Едва ли стоит здесь подробно останавливаться на том, как работает та и другая программа. Обе они постоянно развиваются и скоро, вне всякого сомнения, будут вытеснены новыми, более совершенными программными продуктами. В силу этого разумнее будет обсудить вопрос о том, чем и как компьютерные программы могут помочь текстологу[442]. Можно выделить четыре тесно связанных и взаимодополняющих сюжета.

До пришествия компьютеров текстологу приходилось собирать и записывать информацию вручную. Если возникала необходимость сделать колляцию, рукопись тщательно сравнивалась, буква за буквой, с другой рукописью или базовым текстом (например, Textus Receptus), всякое расхождение, как важное, так и пустяковое, записывалось на листе бумаги. Колляция затем публиковалась в виде списка текстуальных вариаций по отношению к базовому тексту. Если ученый предполагал затем использовать ее для текстуального аппарата, то ему нужно было конвертировать эту колляцию — иными словами, отступлениям от одного текста (скажем, базового Textus Receptus) требовалось придать тот вид, который требовался для сопоставления его с другим изданием (например, готовящимся критическим). На каждом этапе процесса — при чтении рукописи, при переписывании от руки ее разночтений, при конвертации полученных данных в разночтения к другому базовому тексту, при создании аппарата — открывались широкие возможности для ошибок.

С появлением новых компьютерных программ, таких, как MANUSCRIPT и COLLATE, методика сбора и сохранения данных видоизменилась. В базе данных уже содержится и базовый текст, и все те разночтения, что были учтены в более ранних колляциях. Ученый движется, буква за буквой, по исследуемой рукописи, и вводит в программу всякое найденное разночтение. Если обнаруженная вариация уже была ранее известна, то пользователь добавляет свидетельство новой рукописи к списку свидетелей, поддерживающих данное чтение. Если же вариация отмечается впервые, коллятор вносит ее в базу данных, отмечая сиглу той рукописи, которая ее содержит.

Такой метод сопоставления рукописей позволяет добиться нескольких основных улучшений.

1. Гораздо проще стало проверять аккуратность колляций. Если двое ученых независимо друг от друга делали колляцию одной и той же рукописи с использованием этой программы, то компьютер может сравнить полученные ими результаты, и в случае несходства двух вариантов (допустим, там, где один исследователь видит разночтение, а другой нет) можно вернуться обратно к рукописи и проверить точность колляции.

2. Результат работы коллятора отныне не выглядит как список отклонений от базового текста; программа позволяет воссоздать текст каждой рукописи во всей целостности, иными словами, компьютер вносит требуемые разночтения (и лакуны, если таковые присутствуют) в базовый текст, и тем самым дает в руки ученого не список разночтений, а полную копию всей рукописи.

3. Далее, становится возможным сравнивать сразу все сделанные колляции, чьи электронные копии хранятся в базе данных. Для этого достаточно задать в программе другой базовый текст — назначить в этой качестве какую-либо из рукописей — и провести поиск всех его расхождений с другими свидетелями.

Подобный метод работы не только быстрее, точнее и практичнее всего, что было раньше. Он еще и долговечнее: результаты сделанных колляций ныне хранятся на постоянной основе. Однажды со всем тщанием исследовав текстуальный памятник, ученым никогда более не придется возвращаться к этой задаче снова.

До появления электронных текстов издателям приходилось принимать ответственные и необратимые решения о формате, подаче и объеме текста и аппарата. Например, если ставилась задача создать критический текст, то его нужно было реконструировать (например, следуя эклектическому методу), а затем подготовить аппарат, куда были внесены одни разночтения, но не другие, и где какие-то рукописи присутствовали, а какие-то отсутствовали. Все вариации, разумеется, указывались по печатному тексту, поэтому аппарат издания, использующего в качестве базового текста Textus Receptus, будет цитировать иной набор разночтений и рукописей, нежели аппарат к тексту, базой для которого стало 27-е издание Нестле-Аланда.

Ныне же электронные тексты и базы данных радикально изменили эту практику. Текстуальный аппарат теперь составляется компьютером из всего корпуса внесенных в программу разночтений, и в качестве базового текста можно выбирать любое издание или рукопись по выбору пользователя. Например, если он желает получить список разночтений к 18 главе Евангелия от Иоанна, программе можно задать следующие параметры — (1) выбрать в качестве базового текста любое печатное издание (например, Нестле-Аланда, Весткотта-Хорта, Textus Receptus) или любую из рукописей; (2) представить список отклонений от базового текста, которые присутствуют в некоторых других свидетелях или же во всех. Так, если по какой-то причине базовым текстом нужно назначить Синайский, или Ватиканский, или Вашингтонский кодекс, потребуется нажать всего несколько кнопок, чтобы увидеть его на экране. С изменением же базового текста изменится и аппарат. Более того, можно выбирать, разночтения каких именно рукописей будут в нем указаны — только ли александрийских, или только семейства 13, или же сразу всех введенных в базу данных. При необходимости пользователь волен выбрать какой-то определенный тип разночтений — например, слова, опущенные из базового текста, транспозиции или добавления к тексту. Но это еще не всё: пользователь вправе заказать и вид, в котором ему будет представлен список разночтений. Это может быть обычный перечень вариантов, соответствующий аппарату большинства печатных изданий, или полный текст каждого свидетеля (скажем, целый стих), с выделенными вариациями.

Все эти опции освобождают исследователя от необходимости полагаться на мнение издателя в отборе и публикации текстуальных вариаций. Компьютер способен быстро и аккуратно воспроизвести все необходимые данные в том виде, какой необходим пользователю.

Как известно, компьютеры стоят вне конкуренции в проведении сложных статистических подсчетов с головокружительной скоростью. Еще не так давно, в начале 1990-х гг., если ученому требовалось высчитать процент согласия и расхождения между свидетелями текста (этого требовал, например, квантитативный анализ)[443], все вычисления приходилось делать вручную, внося все данные в таблицу и подсчитывая результат на калькуляторе. Излишне говорить, сколь трудоемкой и кропотливой была эта работа.

С развитием компьютерных технологий, все это стало ненужным. Компьютер способен выдать полный или сокращенный список всех совпадений и расхождений между любыми двумя рукописями или изданиями, или даже между неограниченным числом рукописей или изданий. Для составления таблиц можно задать параметры, ограничивающие учитываемые категории разночтений (например, часто признается излишним учитывать подвижное v или замену οντω на ουτως и наоборот), и почти мгновенно получить числовые значения и процентное выражение для соотношения любых внесенных в программу источников. Более сложные модели анализа (такие, как клермонтский метод профиля) также можно осуществлять автоматически[444].

Все эти автоматизированные операции, разумеется, не решат основных текстуальных проблем. Они не укажут ни на более раннее, ни на более «оригинальное» чтение; им не под силу определить, каким образом из одного чтения в процессе рукописной передачи текста могло произойти другое. Но решение этих задач немыслимо без учета и анализа огромного корпуса данных, — а эти операции несравнимо быстрее и аккуратнее проделает компьютер.

Прежде, чем появился интернет и другие средства электронной связи, доступ ученых к рукописям, факсимильным их изданиям, опубликованным колляциям, текстам различных переводов, собраниям патристических сочинений и прочим ресурсам был весьма ограничен. Только те из ученых, кто жил поблизости от первоклассной библиотеки, могли при первой возможности лично ознакомиться с рукописями или любыми необходимыми для текстологической работы материалами.

Эта ситуация тоже претерпела изменения с приходом в нашу жизнь компьютерных технологий; более того, их развитие и внедрение сулит нам новые полезные перемены. Ныне стало возможным оцифровывать рукописи, помещать на один небольшой диск целые библиотеки патристических трудов в оригинале или пересылать информацию по Всемирной сети.

Это расширяет возможности для создания электронного критического аппарата. Можно себе представить, что в не столь далеком будущем будет создан интернет-аппарат, который позволит любому желающему, кликнув по ссылке, увидеть транскрибированный текст той или иной рукописи, а кликнув по другой — получить факсимильное воспроизведение соответствующего рукописного листа. То же будет возможно и с трудами отцов церкви. Одна из постоянных проблем, связанных с использованием патристических свидетельств, заключается в том, что издателю необходимо всякий раз решать, цитируется ли новозаветный текст тем или иным отцом или же только парафразируется, надежно ли данное свидетельство или нет. Гипертекстовые ссылки позволяют, кликнув по имени отца церкви в аппарате, увидеть обсуждаемые места из его трудов, цитаты при этом могут быть даны как в оригинале, так и в переводе на английский язык. Более того, станет возможным увидеть эту фразу в ее непосредственном контексте и самостоятельно решить для себя, насколько ее свидетельство релевантно соответствующему новозаветному пассажу.

Дэвид Паркер справедливо заметил, что с созданием нового электронного аппарата «изучение первичного материала будет демократизировано»[445].

VIII. Важнейшие продолжающиеся проекты

В настоящее время осуществляется несколько текстологических проектов. Среди наиболее важных следует назвать уже упоминавшиеся выше INTF и IGNTP, возглавляемый Британским и Североамериканским комитетами.

В процессе подготовки собственной editio critica maior (см.), мюнстерский Институт новозаветной текстологии запустил несколько вспомогательных проектов, которые, в свою очередь, позволили ввести в широкий оборот целый пласт первичного материала. Первый из этих проектов — многотомное издание «Текст и текстуальное значение греческих рукописей Нового Завета» (Text und Textwert der griechischen Handschriften des Neuen Testaments)[446]. Тома этой серии содержат результаты многочисленных колляций, сделанных сотрудниками Института. Цель этой работы состояла в том, чтобы отделить рукописи византийского типа от рукописей, которые содержат иные, более ранние формы текста; проводилась она для того, чтобы понять, какие свидетели должны цитироваться в аппарате будущего большого критического издания, а какие могут быть обозначены общей сиглой Byz. Соответственно, опубликованные материалы позволяют оценить объем и состав рукописной традиции, и тем самым дать ответ на поставленный вопрос.

Ко времени, когда пишутся эти строки (2004 г.), завершена серия, посвященная Соборным посланиям, посланиям Павла, Деяниям Апостолов и синоптическим Евангелиям. Для каждого из этих текстов даются следующие сведения: (1) описание всех имеющихся греческих рукописей; (2) колляции всех рукописей в «проверочных отрывках» (Teststellen), избранных институтом для выявления того, какие рукописи содержат византийский текст, какие поддерживают «старую форму» текста (под ним понимают текст в изданиях Объединенных библейских обществ и Нестле-Аланда), а какие дают некую иную форму текста; и (3) таблицу, в которой для каждой рукописи указывается, сколько раз она согласуется с каждой из форм текста. После изложения этих сведений предлагается следующая таблица, в которой указаны рукописи, содержащие относительно высокий процент совпадения со «старой формой» текста; для каждой из них показано абсолютное и относительное число текстуальных совпадений с теми 33 рукописями, которые демонстрируют наивысший процент сходства в Textstellen.

Поскольку выводы о близости или расхождении рукописей основаны на исследовании «проверочных отрывков», а не полных колляциях текста, эти тома не смогут ответить на все вопросы, которые волнуют ученых, исследующих взаимоотношение греческих новозаветных рукописей. Для посланий Павла, к примеру, выводы делаются на основе анализа 251 отрывков, просмотренного по 742 рукописям. Это означает, что хотя сами по себе материалы предложены весьма пространные (одни только Павловы послания занимают четыре объемистых тома, первый из которых, например, имеет 625 страниц), тем не менее, они по необходимости неполны, так как не учитывают сотни других мест и отрывков, разночтения в которых изучены не были. Но даже и в таком качестве эта серия весьма полезна, ибо она снимает покров тайны с того, по какому принципу институт станет отделять рукописи, которые будут внесены в критический аппарат, от тех, которые будут отнесены к числу византийских.

Второй, более важный издательский проект института — это «Новый Завет на папирусе» (Das Neue Testament auf Papyrus)[447]. Как свидетельствует само заглавие, целью этого проекта (масштабного как по замыслу, так и по осуществлению) является публикация всего новозаветного текста в том его виде, как его сохранили дошедшие до нас папирусы. Каждый том содержит полный текст всех папирусных рукописей каждой новозаветной книги (до сих пор опубликованы тома, посвященные Соборным и Павловым посланиям). Издатели предлагают полное кодикологическое и текстологическое описание каждого папируса, библиографию его изданий и посвященной ему литературы. Далее текст рукописи (в тех местах, где он сохранился) дается построчно бок о бок с текстом Нестле-Аланда (напечатанным in extenso, т. е. даже в тех отрывках, где в папирусе лакуны). Для каждого папируса указаны все текстуальные расхождения с этим текстом, включая орфографию и сокращения; полный аппарат содержит ссылки на корректоров, лакуны и предшествующие реконструкции текста. Второй аппарат выявляет все расхождения, выявленные новыми и выверенными колляциями греческих маюскулов для каждого стиха, включая и те, где папирусный текст не сохранился. В смысле вариантных чтений этот аппарат гораздо подробнее, нежели критический аппарат в издании Нестле-Аланда; сопоставляя текст и аппарат, можно полностью проследить всю сложную историю новозаветной рукописной традиции в первые десять веков.

Среди побочных плодов, которые принесла деятельность Международного проекта греческого Нового Завета по изданию Четвертого евангелия с расширенным аппаратом[448], особого упоминания заслуживают два.

Первое — это двухтомное исследование Дэвида Паркера (Parker) и Уильяма Эллиотта (Elliott), которое в исчерпывающе подробном виде дает следующие материалы: (1) тексты всех 23 сохранившихся папирусов Ин[449] и (2) тексты 28 полных и 36 фрагментированных маюскульных рукописей Ин[450]. Каждый том состоит из четырех главных частей: (1) описание свидетелей, включающее в себя библиографию вторичной литературы и изложение дискуссии о датировке; (2) полную транскрипцию каждой рукописи[451]; (3) критический аппарат, который указывает для все разночтения всех рукописей, с базовым текстом (в качестве которого выбрано оксфордское издание Textus Receptus 1873 года); и (4) альбом фототаблиц для каждой рукописи[452]. Сочетая для каждого текстуального источника его транскрипцию, критический аппарат и фотографическое воспроизведение, издатели дают в руки ученых полный и надежный доступ к этим важнейшим свидетелям евангельского текста.

Вторым побочным продуктом усилий, которые IGNTP прилагает для того, чтобы установить всеобъемлющий аппарат для Евангелия от Иоанна, стал проект «Византийский текст» (Byzantine Text Project), возглавляемый Дэвидом Паркером и руководимый Родом Малленом (Mullen). Это научное предприятие началось как ответ на просьбу, прозвучавшую во время встречи православных ученых в испанском Эскуриале в 1999 году. Участники встречи обратились к Объединенным библейским обществам с просьбой «подумать о критическом издании византийского греческого текста». В отличие от других современных изданий «Текста большинства» (таких, как издания Ходжеса-Фарстада и Пирпонта-Робинсона[453]), проект «Византийский текст» не предполагает восстановить сколько-нибудь близкую форму «оригинального» текста; его задача состоит в том, чтобы показать богатую вариативность византийской текстуальной традиции, составив такой критический аппарат, который включал бы рукописи из всех важных подгрупп и семейств этого типа. Этот аппарат поможет читателю самостоятельно разобраться в том, какие именно формы византийского текста были доступны в разное время и в разных местах. То же касается и Евангелия от Луки. В посвященных ему томах IGNTP основной акцент будет сделан не на печатном тексте (в его основу будет положена минускул 35), а на аппарате. Выпуск тома, посвященный Евангелию от Иоанна, планировался в конце 2004 года.

Подобно врачу, который, прежде чем начать лечение, должен точно диагностировать болезнь, текстологу, прежде чем он сможет приступить к исправлению ошибок, необходимо знать о различных видах повреждения текста и тех опасностях, которым текст подвергается при переписывании. Важно видеть не только то, что могло бы случиться с текстом, но и то, что уже случилось при переписывании рукописи. В данной главе не предпринимаются попытки определить относительную ценность того или иного варианта чтения; ее цель — описание и классификация явлений, а отнюдь не точные методологические указания[454].

I. Непреднамеренные замены

Писцу, страдавшему астигматизмом, было нелегко различить схожие по написанию греческие буквы, особенно если предыдущий переписчик работал небрежно. Так, в маюскуле часто смешивались сигма (которая обычно изображалась как лунарная сигма в виде полумесяца), эпсилон, тэта и омикрон (C, E, Θ, O). Например, в Деян 20:35 три минускульных рукописи (614, 1611 и 2138) дают чтение κοπιῶντα ἔδει вместо κοπιῶντας δεῖ, — ошибка, восходящая к маюскульному предшественнику, не имевшему пробелов между словами (scriptio continua). В 1 Тим 3:16 ранние рукописи имеют чтение ОС («тот, кто»), в то время как многие поздние — ͞ϴ͞С (обычное сокращение для θεός, «Бог»). Достаточно легко можно было спутать друг с другом буквы гамма, пи и тау (Г, Π, T), особенно в случае, если перекладины первой и последней были неаккуратно написаны или если правая ножка буквы пи была слишком коротка. Так, например, во 2 Петр 2:13 некоторые рукописи содержат чтение АГАПАIС («на вечерях/пиршествах любви»), а другие — АПАТАIС («обманами»). Две лямбды, написанные близко друг к другу, могли быть приняты за букву мю, как это случилось в Рим 6:5, где в большинстве рукописей стоит АААА («но»), в отличие от AMA («вместе») некоторых других манускриптов. Комбинация из лямбды с вплотную к ней написанной йотой может выглядеть как буква ню (AI и N). Так, в рукописях 2 Петр 2:18 ΟΑΙΓΩΣ («мало») чередуется с ΟΝΤΩΣ («действительно»), причем в этом случае также перепутаны тау и гамма. Иногда Δ могли принять за A и наоборот, как, например, в Деян 15:40, где ΕΠΙΑΕΞΑΜΕΝΟΣ («избрав себе») в Кодексе Безы читается как ΕΠΙΔΕΞΑΜΕΝΟΣ («приняв»).

В общепринятом тексте 1 Кор 12:13 Павел пишет: «Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело… и все напоены одним Духом». Однако в некоторых свидетелях текста это предложение заканчивается так «… и все напоены одним питием». Такой вариант возник из-за того, что переписчик ошибочного прочитал сочетание букв ͞П͞М͞А (обычное сокращение слова πνεῦμα) как ПОМА («питие»). Из-за того, что вместо слова καί иногда применялось сокращение Ϗ каппа с большой чернильной точкой на конце нижней диагональной черты могла быть прочитана как слог καὶ. Именно это произошло в Рим 12:11, где достаточно странный вариант чтения «времени служите» (τῷ καιρῷ δουλεύτες) происходит от правильного варианта «Господу служите» (τῷ κυρίῳ δουλεύτες), в котором переписчик принял сокращение слова κυρίῳ (͞Κ͞Ω) за ϏΡΩ.

Как уже было отмечено в главе 1 (см.), для составления повседневных документов нелитературного содержания в древности обычно использовалось курсивное письмо, характерная черта которого состоит в том, что большинство букв пишется без отрыва пера и широкое используются лигатуры и сокращения. На вопрос о том, использовалось ли для рукописей греческой Библии курсивное или полукурсивное письмо, отвечали по-разному. Викенхаузер вслед за Роллером (Roller) доказывал, что едва ли оригинальные тексты книг Нового Завета могли быть написаны курсивом[456]. Спустя два десятка лет в посмертном переиздании книги Викенхаузера, подготовленном Йозефом Шмидом (Schmid) последний замечает, что авторы Нового завета «бесспорно» (zweifellos) пользовались курсивом[457]. В поддержку этого взгляда можно привести и наблюдения Но (Nau), который отмечал, что книги Паралипоменон в Ватиканском кодексе иногда содержат метатезы букв мю, ню и бета; эти перестановки нельзя объяснить ошибками восприятия маюскульного письма, где три эти буквы существенно отличаются одна от другой; однако в курсивном письме, где они очень похожи, эта ошибка вполне естественна. В качестве примера можно привести перестановки ß и υ в 2 Пар 16:7, Αναμει вместо Ανανει; 17:8, Μανθανιας и Ιωραν вместо Νανθανιας и Ιωραμ; 31:12–13, Χωμενιας и Μαεθ вместо Χωνενιας и Ναεθ; перестановки b и n в 2 Пар 17:8, Τωβαδωβεια вместо Τωβαδωνεια; или перестановки β и μ в 2 Пар 21:10, Λομνα вместо Λοβνα; 36:2, Αβειταλ вместо Αμειταλ.

Другим примером библейских рукописей, несомненно восходящих к курсивному предшественнику, является Берлинский фрагмент Книги Бытия, папирусная копия, выполненная полукурсивным письмом и датируемая III в. н. э. Его издатели, изучив широкий спектр ошибок переписчиков текста, пришли к заключению, что один или более предшественников этого текста были написаны с использованием типичного курсивного письма[458].

Если переписчик копирует рукопись, где две строки оканчиваются на одни и те же слова или группу слов, а иногда всего лишь на одинаковый слог, то его взгляд может перескочить с верхней строки на нижнюю, случайно пропустив лежащий между ними отрывок текста. Этим объясняется, например, курьезный вариант чтения Ин 17:15 в Ватиканском кодексе, где опущены слова, заключенные в квадратные скобки: «не молю, чтобы Ты взял их от [мира, но чтобы сохранил их от] зла». Можно предположить, что экземпляр, с которого переписчик делал копию этой рукописи, содержал текст расположенный следующим образом:

………αὐτοὺς ἐκ τοῦ

κόσμου ………

……… αὐτοὺς ἐκ τοῦ

πονηροῦ ………

После того, как переписчик скопировал первую строку, его взгляд возвратился к началу не строки 2, а строки 4. Такого рода ошибка носит название параблепсис (небрежность, дословно: взгляд в сторону)[459] и возникает вследствие гомеотелевтонии (одинакового окончания строк).

В самых разных рукописях можно найти примеры пропусков иного рода. Они называются гаплографией. Так, в Синайском кодексе (א) полностью опущен стих Лк 10:32 из-за того, что это предложение оканчивается тем же самым глаголом ἀντιπαρῆλθεν, что и предыдущее (стих 31). В Александрийском кодексе пропущен целый стих 1 Кор 9:2, оканчивавшийся четырьмя словами, которые совпадали с окончанием предыдущего стиха (ὑμεῖς ἐστε ἐν κυρίω). Из-за абсолютной идентичности последних пяти слов в Лк 14:26 и 27 (οὐ δύναται εἶναί μου μαθητίς) легко насчитать более десятка различных манускриптов, где выпал стих 27. Слова 1 Ин 2:23 «… исповедующий Сына, имеет Отца» были пропущены в поздних рукописях (на которых, например, основан перевод Библии короля Иакова) из-за присутствия словосочетания τὸν πατέρα ἔχει в соседних предложениях. Другие интересные примеры ошибок, вызванных гомеотелевтонией, можно найти в различных рукописях Лк 5:26, 11:32, 12:9 и Откр 9:2–3.

Иногда взгляд переписчика возвращался к какому-либо слову или группе слов, в результате он дважды записывал то, что следовало написать один раз. Такой вид ошибок называется диттографией. В Деян 19:34 крик толпы «Велика Артемида Эфесская» повторяется два раза в Ватиканском кодексе. Аналогичным образом вместо общепринятого текста Деян 27:37: «Было же всех нас на корабле (ἐν τῷ πλοίῳ) двести семьдесят шесть (͞ϲ͞ο͞͞ς)[460] душ», в Ватиканском кодексе и саидском переводе содержится чтение «… около семидесяти шести (ὡς ͞ο͞ς)». В греческом тексте в этом случае разница, как можно видеть, невелика: ΠΛΟΙΩC̅Ο̅Σ̅ и ΠΛΟΙΩΩCΟ̅͞Σ̅.

При переписывании под диктовку, даже если писец в своей келье сам диктовал себе, ошибки иногда могли возникать в словах, имеющих сходное произношение, но разное написание (как например, английские слова «there» и «their» или «grate» и «great»). В первые века нашей эры некоторые гласные и дифтонги греческого языка утратили свое характерное звучание и стали произноситься одинаково, как и в современном греческом. Распространенным была взаимозамена букв ω и ο, что объясняет такие разночтения, как ἔχωμεν и ἔχομεν в Рим 5:1, а также ὧδε и ὅδε в Лк 16:25.

Дифтонг αι и гласная ε стали произноситься одинаково — как краткий звук ě. В результате этого окончание 2 лица единственного числа — σθε звучало так же, как окончание медиального и пассивного инфинитива — σθαι, что объясняет варианты ἔρχεσθαι и ἔρχεσθε в Лк 14:17, ζηλοῦσθε и ζηλοῦσθαι в Гал 4:18 и другие подобные случаи. Иногда замена этих гласных приводила к появлению совершенно другого слова. Так, например, в Мф 11:16 на месте ἑτέροις («другим») в некоторых рукописях возникло чтение ἑταίροις («друзьям»).

Иногда не делалось различий в произношении ου и υ, что объясняет разночтение в Откр 1:5. Переводчики Библии короля Иакова следовали чтению λούσαντι («Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею»)[461], в то время как текст, используемый современными переводчиками, дает чтение λύσαντι («… освободившему нас от…»), присутствующее в ранних греческих рукописях.

В койне гласные η, ι и υ и дифтонги ει и υι, а также несобственный дифтонг η стали произноситься одинаково, как долгое «и» в английском «feet». Поэтому неудивительно, что одна из наиболее частых ошибок состояла во взаимозамене этих семи гласных и дифтонгов. Данное явление, обычно называемое итацизмом, объясняет некоторые очень странные ошибки, присутствующие в рукописях, которые во всех прочих отношениях надежны. Например, 1 Кор 15:54 «Поглощена смерть победою (νῖκος)» в p⁴⁶ и B читается «Поглощена смерть раздором (νεῖκος)». Согласно видению Тайнозрителя на Патмосе, вокруг престола Бога на небе была «радуга (ἶρις), видом подобная смарагду» (Откр 4:3). Однако в א, A и других источниках в этом месте мы находим слово «священники» (ἱερεῖς), имеющее сходное звучание.

При постоянной опасности впасть в итацизм отнюдь не кажется удивительным, что в новозаветных рукописях мы все время видим взаимозамены греческих личных местоимений (таких, как ἡμεῖς/ ὑμεῖς, ἡμῖν/ὑμῖν, и ἡμᾶς/ὑμᾶς). Это особенно характерно для эпистолярных произведений. Написал ли Иоанн свое Первое послание, «чтобы наша (ἡμῶν) радость была полна» или «чтобы ваша (ὑμῶν) радость была полна»? Подразумевал ли Павел себя вместе с читателями его послания, написав ἡμεῖς в Гал 5:28, или он написал ὑμεῖς? Каждое такое чтение может оказаться оригинальным, и нетрудно показать, как из него мог получиться другой вариант. Рукописи Первого послания апостола Петра в пяти главах содержат минимум семь случаев подобных замен личных местоимений (1:3,12; 2:21 [дважды]; 3:18,21; 5:10). Иногда встречаются случаи взаимных перестановок личных местоимений, дающие в контексте фактически бессмыслицу: например, важное заявление Павла в 2 Фес 2:14 «Он призвал вас (ὑμᾶς) через благовествование наше, чтобы вы достигли славы Господа нашего Иисуса Христа», в рукописях A B D* 1881 и др. читается как «Он призвал нас (ἡμᾶς) через благовествование наше…». Такого рода ошибки переписывания настолько широко распространены, что даже свидетельства лучших рукописей относительно личных местоимений подлежат сомнению, и единственное решение в пользу того или иного чтения должно приниматься при рассмотрении его соответствия контексту.

Помимо исчезновения различий в произношении некоторых гласных звуков для позднего греческого языка характерна утрата густого придыхания. Знаки густого и легкого придыхания в рукописях использовались достаточно произвольно: αὑτοῦ чередуется с αὐτοῦ, ἔστηκεν (перфект от ἵστημι) чередуется с ἔστηκεν (имперфект от στήκω), εἶς с εἰς и т. д.[462].

Взаимозаменяли друг друга не только сходно звучащие гласные, но иногда некоторые согласные, как например в Мф 2:6 ἐκ σοῦ («от тебя») стало ἐξ οὗ («от кого») в א^c (ср. также Мф 21:19 и Мк 11:14). Подобные замещения происходили и при использовании глагольных форм с одиночными или двойными согласными (например, основы настоящего времени и второго аориста ἔμελλεν и ἔμελεν в Ин 12:6), а также при употреблении совершенно различных, но одинаково звучащих слов (например, ἐγεννήθησαν и ἐγενήθησαν в Ин 1:13). Подобное присутствует и в чтениях 1 Фес 2:7, где звучание фразы ἐγενήθημεν ἤπιοι («мы были тихие») практически не отличается от ἐγενήθημεν νήπιοι («мы были детьми», см. ниже).

Курьезную замену согласных можно наблюдать в Откр 15:6, где семь ангелов, описанные как «одетые в чистый блестящий лен» (λίνον), в некоторых ранних рукописях (включая A, C и кодексы Вульгаты) оказались одеты «в чистый блестящий камень» (λίθον). В Клермонтском кодексе переписчик в Евр 4:11 вместо ἀπειθείας («непокорности») написал ἀληθείας («истины»), что совершенно исказило смысл!

Данная категория ошибок включает разночтения, которые возникли, когда в промежутке между чтением отрывка из копируемой рукописи и воспроизведением его на письме переписчик должен был держать в своей памяти (иногда весьма ненадежной) предложение или последовательность букв. Этим можно объяснить происхождение многих ошибок, заключающихся в подстановке синонимов, изменении порядка слов и перестановке букв.

1. Подстановка синонимов может быть показана на следующих примерах: εἶπεν вместо ἔφη; ἐκ вместо ἀπό, и наоборот, εὐθύς взамен εὐθέως, и наоборот, ὅτι вместо διότι; περί вместо ὑπέρ, и наоборот, ὀμμάτων взамен ὀφθαλμῶν.

2. Обычным явлением представляется изменение порядка слов; так, например, три слова πάντες καὶ ἐβαπτίζοντο в Мк 1:5 встречаются в виде καὶ ἐβαπτίζοντο πάντες, равно как и καὶ πάντες ἐβαπτίζοντο.

3. Перестановка букв в слове иногда приводит к появлению совершенно другого слова, так, ἔλαβον в Мк 14:65 стало в некоторых рукописях ἔβαλον (ἔβαλλον в других списках). Такие перестановки в отдельных случаях приводят к совершенной нелепице; так, в Ин 5:39 Иисус говорит о Писаниях: «они свидетельствуют (αἱ μαρτυροῦσαι) обо Мне», что переписчиком Кодекса Безы было записано как «они согрешают (ἁμαρτάνουσαι) обо Мне»!

4. Формулировки некоторых фраз заменялись формулировками из параллельных мест, которые были лучше знакомы переписчику, что может служить объяснением многих изменений в синоптических Евангелиях. Так, в Мф 19:17 ранние рукописи дают чтение «Почему ты спрашиваешь Меня, что есть благое? Есть только Один, Кто благ», в более поздних списках эта фраза была приведена в соответствие со словами Иисуса в Мк 10:17 и Лк 18:18 «Почему ты называешь Меня благим? Никто не благ, кроме одного Бога». (Переводчики Библии короля Иакова следовали поздней форме текста Мф). Неоднократно в посланиях к Колоссянам и к Ефесянам переписчики вводят в одно из этих посланий слова и фразы, принадлежащие, на самом деле к параллельному месту другого послания. Так, например, в Кол 1:14 к предложению «в Котором мы имеем искупление, отпущение грехов», отдельные поздние греческие рукописи добавляют слова «кровью Его», фразу из параллельного места в Еф 1:7. (Здесь Библия короля Иакова вновь следует вторичной форме текста.)

Хотя некоторые приведенные ниже примеры могут быть отнесены к категории умышленных изменений, вызванных доктринальными соображениями, их можно рассматривать и как непреднамеренные ошибки, совершенные действовавшими из лучших побуждений, но порой бестолковыми или ленивыми писцами.

Слова и пометки на полях старых копий иногда включались в текст новых рукописей. Так как поля использовались для заметок (например, для синонимов трудных слов в тексте) и исправлений, переписчику, должно быть, было трудно решить, что делать с этими надписями на полях. Самым простым решением было поместить их в переписываемый текст. Так, например, текст, объясняющий причину движения воды в купальне Вифезда (Ин 5:7) первоначально, возможно, представлял собой комментарий на полях, который был затем вставлен в текст Ин 5:3b-4 (эта добавка присутствует в Библии короля Иакова). Соответственно можно допустить, что предложение, наличествующее в поздних рукописях Рим 8:1, — «кто живет не по плоти, но по духу», первоначально являлось объясняющим примечанием на полях, возможно, опирающейся на текст ст. 4 и определяющей «тех, кто во Христе Иисусе». Как уже отмечалось в главе I, некоторые рукописи содержали специальные пометки на полях, помогавшие при чтении отрывков Писания, определенных церковным календарем (лекционарием). В результате лекционарные формулировки, такие как εἶπεν ὁ κύριος, иногда попадали в текст нелекционарных рукописей (см., например, Мф 25:31 и Лк 7:31)[463].

Другие ошибки вызваны не неправильным суждением, а его полным отсутствием. Только крайней степенью непонимания объясняются некоторые нелепости, допущенные иными переписчиками. Например, довольно большое количество минускульных рукописей после слов εἰς τοῦς ἁγίους в 2 Кор 8:4 содержат дополнительную глоссу δέξασθαι ἡμᾶς. По-видимому, переписчик одной из этих рукописей поместил на полях возле слов δέξασθαι ἡμᾶς комментарий — ἐν πολλοῖς τῶν ἀντιγράφων οὔτως ὕρηται («такое можно найти во многих списках»). Позднее переписчик следующей рукописи (цитируемой Бенгелем, ad loc.) включил этот комментарий непосредственно в текст послания, словно это было частью указаний Павла коринфянам![464]

Но, может быть, самая вопиющая из всех ошибок содержится в кодексе 109 (XIV в.). Эта рукопись Четвероевангелия, находящаяся сейчас в Британском музее, была сделана со списка, содержащего родословную Иисуса в Евангелии от Луки (3:23–38), в виде двух колонок по 28 строк каждая. Вместо того чтобы переписывать текст последовательно по колонкам, переписчик этого кодекса стал копировать родословную построчно — одно имя из одной колонки, другое из другой[465]. В результате каждому отцу достался неправильный сын, а сын получил чужого отца. Вероятно, имена не до конца заполняли последнюю колонку оригинала, поэтому имя Бога оказалось внутри перечня, а не в его конце (концовка, разумеется, должна быть: «… Адамов, Божий»). А в этой рукописи Бог оказался сыном Арама, а источником всего рода человеческого назван не Бог, а Фарес!

II. Преднамеренные изменения[466]

Может показаться странным, но порой переписчики, которые вдумчиво относились к своей работе, были для текста опаснее тех, чьей единственной целью было точно воспроизвести лежавший перед ними текст. Многочисленные разночтения, которые можно классифицировать как преднамеренные, без сомнения, обязаны своим появлением добросовестным намерениям переписчиков, уверенных в том, что таким образом ошибки или неудачные выражения, которые вкрались в священный текст, было необходимо устранить[467]. Впоследствии другой писец мог снова ввести в текст исправленное ранее неправильное чтение. Например, на полях Ватиканского кодекса против Евр 1:3 присутствует полное возмущения замечание, сделанное более поздним переписчиком[468], восстановившим оригинальное чтение кодекса, φανερῶν, которому исправлявший предпочел обычное чтение, φέρων: «Глупец и негодяй, оставь старое! не переменяй ничего!» (ἀμαθέστατε καὶ κακὲ, ἄφες τὸν παλαιόν, μὴ μεταποίει).

Андрей, архиепископ Кесарии Каппадокийской, в своем комментарии на Апокалипсис[469], созданном около 600 г., прямо переадресовал проклятие, содержащееся в Откр 22:18–19, тем litterati, кто считал, что аттический стиль[470] и строго логический образ мысли возбуждают больше доверия и уважения (ἀξιοπιστότερα καὶ σεμνότερα), нежели самобытный библейский язык. То, на что указывал Андрей, иллюстрируется забавной историей, которую рассказывает Созомен — константинопольский юрист, живший в V в. и написавший историю церкви. Он сообщает, что на соборе кипрских епископов около 350 г. некий Трифиллий из Ледры, человек культурный и красноречивый, в своей речи к собору цитировал текст Ин 5:8 «Встань, возьми постель свою и ходи», заменяя при этом разговорное словечко из койне κράββατος (соломенный тюфяк, соломенная циновка), изысканным аттическим термином σκίμπους. В этот момент другой епископ, Спиридон, вскочил со своего места и возмущенно закричал ему перед всем собором: «Уж не лучше ли ты Того (Иисуса), Кто произнес слово κράββατος, раз стесняешься сказать его?[471]» К неудовольствию бдительных и темпераментных читателей, подобных епископу Спиридону, самый беглый просмотр критического аппарата показывает, что переписчики, возмущенные действительными или мнимыми ошибками в написании, грамматике или изложении исторического факта, сознательно изменяли то, что переписывали.

Книга Откровения с ее многочисленными семитизмами и солецизмами часто могла ввести в соблазн переписчика, привыкшего думать о красоте греческого стиля. Вполне понятно, что греческий переписчик должен был воспринимать использование именительного падежа после предлога ἀπὸ (в стереотипном выражении ἀπὸ ὁ ὢν καὶ ὁ ἦν καὶ ὁ ἐρχόμενος, Откр 1:4) едва ли не как личное оскорбление; отсюда нетрудно понять, почему они для облегчения синтаксиса вставляли τοῦ, или θεοῦ, или κυρίου после ἀπὸ. Фактически все три варианта, исправляющих (или лучше сказать, латающих) грамматику текста, на сегодняшний день представлены в одной или более рукописях.

Использование союза καὶ, присоединяющего в Откр 1:6 личную форму глагола ἐποίησεν к причастиям предыдущего стиха, выглядит как прямое поругание правил греческого языка; переписчики исправили синтаксис, заменив глагол в изъявительном наклонении на причастие (ποιήσαντι). Родительный падеж πεπυρωμένης в Откр 1:15, которого ничто в этом предложении не требует, заменялся некоторыми писцами на дательный или именительный падеж, которые грамматически хорошо сочетаются с остальным предложением. В Откр 2:20 повисший именительный падеж ἡ λέγουσα был заменен на винительный τήν λέγουσαν, ставший приложением к предыдущим словам τήν γυναῖκα Ἰεζάβελ.

Некоторые гармонизирующие изменения, как уже было сказано выше (см. примеры), делались непреднамеренно, другие вносились совершенно осознано. Поскольку монахи знали большие отрывки Священного Писания наизусть (см. выше), соблазн устранить несоответствия в параллельных местах или цитатах был тем сильнее, чем лучше переписчик знал другие части Библии. Слова из Ин 19:20: «и написано было по-еврейски, по-римски, по-гречески» были внесены в текст многих рукописей Лк 23:38. Краткая форма молитвы Господней из Лк 11:2–4 («Отче! Да святится Твое имя. Да придет Твое Царство. Наш ежедневный хлеб подавай нам каждый день. И прости нам наши грехи, потому что и мы сами прощаем всякому, кто нам должен. И не введи нас во искушение.») была во многих списках Евангелия от Луки приведена в соответствие с более известным пространным текстом из Мф 6:9-13. В Деян 9:5–6 слова, сказанные Павлу при его обращении, в некоторых рукописях изменены для согласования с параллельным местом в 26:14–15.

Зачастую ветхозаветные цитаты расширялись за счет внесения соседствующих с ними в оригинале слов или приводились в соответствие с Септуагинтой. Например, в Библии короля Иакова слова «[Эти люди] приближаются ко Мне своими устами» (Мф 15:8), отсутствующие в ранних рукописях Евангелия от Матфея, были внесены в поздние рукописи добросовестными писцами, сравнившими эту цитату с более полной формой Ис 29:13 в Септуагинте. Ранние рукописи Ин 2:17 цитируют Пс 69(68): 9(10) следующим образом: «Ревность о доме Твоем съест (καταφάγεται) Меня». Однако текст этого псалма в Септуагинте дает здесь аорист (κατέφαγε), и потому поздние переписчики согласовали цитату Иоанна с Септуагинтой. В Рим 13:9 ссылка Павла на четыре заповеди Декалога расширена в некоторых рукописях добавлением еще одной — «не лжесвидетельствуй». В Евр 12:20 некоторые источники расширяют цитату из Исх 19:13, «если и зверь прикоснется к горе, будет побит камнями», добавлением следующих за ними в Книге Исход слов «или поражен стрелою» (как это и переведено в Библии короля Иакова).

Во многих местах текста ясно видны усилия переписчиков, стремившихся улучшить фразу или сгладить ее неровности. Немало писцов считали, что в Мф 9:13: «Я пришел призвать не праведных, но грешных» утрачено окончание, и добавляли слова «…к покаянию» (из Лк 5:32). Аналогичным образом для многих переписчиков естественным побуждением было добавить к слову «первосвященники» — «книжники» (например, Мф 26:3), или к слову «книжники» — «фарисеи» (например, Мф 27:41), или переписать фразу «и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе» (Мф 4:4,6), добавляя слово «явно».

Кол 1:23 содержит интересный пример того, как переписчик не устоял перед искушением возвысить достоинство апостола Павла. В этом стихе автор предостерегает колоссян против уклонения от надежды Евангелия, которое «проповедано всякой твари поднебесной, которого я, Павел, сделался служителем». Слово διάκονος, буквально означающее «тот, кто служит», «служитель» со временем стало использоваться и как название низшей ступени церковного служения («диакон»). Возможно поэтому, решив, что такой ранг мало подходит для великого апостола язычников, переписчики א* и P изменили слово διάκονος на κῆρυξ καὶ ἀπόστολος, в то же время A и Syr^{h mg} приводят все три варианта («которого я, Павел, сделался провозвестником, апостолом и служителем»). Рукопись 81 здесь дает чтение διάκονος καὶ ἀπόστολος, а в эфиопском переводе отдается предпочтение κῆρυξ καὶ διάκονος. В этом случае первоначальным, очевидно, является краткое, менее импозантное чтение.

Убедительный пример разрастания текста можно найти в Гал 6:17, ранняя форма текста которого зафиксирована в p⁴⁶, B, A, C*, f: «я ношу на моем теле раны Иисуса». Благочестивые переписчики не могли устоять перед желанием снабдить простое и неукрашенное Ἰησοῦ различными дополнениями, в результате чего получилось: κυρίου ’Ιησοῦ (в С³, D^c, E, K, L и многих других свидетелях текста), κυρίου Ἰησοῦ Χριστοῦ (в א, d, e и у Августина), и κυρίου ἡμῶν Ἰησοῦ Χριστοῦ (в D^gr*, F, G, старолатинском, Syr^p, готском, у Златоуста, Викторина и Епифания).

В ранних рукописях составная цитата из Книги пророка Малахии (3:1) и Книги пророка Исайи (40:3) в Мк 1:2 вводилась формулой «Как написано у Исайи пророка». Последующие переписчики, чувствуя, что это вызывает трудности, заменили ἐν τῷ Ἠσαΐα τῷ προθήτη на более общее ἐν τοῖς προθήταις. Поскольку цитата, которую Матфей (27:9) приписывает Иеремии, на самом деле принадлежит Захарии (11:12 сл.), не вызывает удивления и то, что писцы исправляли ошибку, либо заменяя имя пророка на правильное, либо же и вовсе опуская его. Некоторые писцы пытались гармонизировать хронологию страстей по Иоанну с хронологией Марка, заменяя «шестой час» в Ин 19:14 на «третий час» (как указано в Мк 15:25). В Ин 1:28 Ориген[472] изменил Βηθανίᾳ на Βηθαβαρᾳ для того, чтобы, как он считал, устранить трудности географического порядка; эта вариация дошла до нас в рукописях C^c, K, T^vid, Ψ^c, семействе 13 и многих других, включая те, которые были положены в основу перевода Библии короля Иакова[473]. Утверждение из Мк 8:31 о том, что «надлежит Сыну Человеческому много претерпеть… и быть убитым, и через три дня (μετά τρεῖς ἡμέρας) воскреснуть», вызывало хронологические трудности, и некоторые переписчики заменили его более привычным выражением «на третий день» (τῆ τρίτη ἡμέρα).

Автор Послания к Евреям помещает золотой кадильный жертвенник в Святая святых (Евр 9:4), что противоречит описанию скинии в Ветхом Завете (Исх 30:1–6). Переписчик Ватиканского кодекса и создатель эфиопского перевода внесли исправления, перенеся слова об этом жертвеннике в 9:2, где перечисляются предметы, находящиеся в Святом.

Как должен был поступить добросовестный переписчик, обнаружив, что один и тот же отрывок изложен по-разному в двух или более лежащих перед ним рукописях? Большинство переписчиков были склонны объединить в новой рукописи при переписывании оба чтения, нежели выбрать только одно, рискуя утратить подлинное. В результате происходила так называемая конфляция или объединение чтений, характерная для позднего, византийского типа текста. Например, в некоторых ранних рукописях Евангелие от Луки завершается указанием на то, что ученики «были постоянно в храме, благословляя Бога», в то время как другие рукописи дают чтение «были постоянно в храме, прославляя Бога». Чтобы избежать выбора между этими двумя чтениями, последующие переписчики решили, что наиболее безопасным будет соединить их вместе — таким образом, изобретено чтение «были постоянно в храме, прославляя и благословляя Бога».

В ранних рукописях в Мк 13:11 Иисус советует Своим последователям «не беспокойтесь заранее» (προμεριμνᾶτε) о том, что нужно говорить, когда их станут преследовать. Другие рукописи Марка дают чтение «не обдумывайте заранее» (προμελετᾶτε) выражение используемое также в параллельном месте Евангелия от Луки (Лк 21:14). Избегая необходимости выбирать между одним из двух глаголов, многие из переписчиков Евангелия от Марка предложили своим читателям оба слова. В Деян 20:28 два ранних чтения, «Церковь Бога» и «Церковь Господа» были объединены в поздних рукописях в чтение «Церковь Господа и Бога». Иногда объединенные чтения встречаются и в ранних рукописях. Например, только в Ватиканском кодексе имеется чтение καλέσαντι καὶ ἱκανώσαντι в Кол 1:12, в то время как другие рукописи содержат лишь одно из этих причастий.

Трудно точно определить, сколько раз текст Нового Завета изменялся в угоду богословию[474]. Ириней, Климент Александрийский, Тертуллиан, Евсевий и многие другие христианские авторы обвиняли еретиков в умышленном искажении Священного Писания[475]. В середине II в. Маркион выбросил из своего текста Евангелия от Луки все указания на иудейское происхождение Иисуса. Евангельская гармония Татиана содержит несколько текстуальных правок, поддерживающих аскетические и энкратические взгляды.

Даже внутри кафолической церкви одна группировка иногда обвиняла другую в искажении текста Священного Писания. Амврозиастер, римский комментатор посланий Павла, живший в IV в., был уверен, что в тех местах, где греческие рукописи отличаются по какому-нибудь важному пункту от привычных ему латинских, ответственность лежала на греках, которые «с их самонадеянным легкомыслием» внесли в рукопись искажения. При пересмотре старолатинского текста Евангелий бл. Иероним боялся подвергнуться порицанию даже за малейшие изменения текста в целях уточнения — страх, который, как показали последующие события, был вполне обоснован.

Рукописи Нового Завета хранят следы двух видов догматической правки: во-первых, основанной на изъятии или изменении того, что с точки зрения богословия воспринималось неприемлемым или неудобным, и во-вторых, вносившей в Священное Писание доказательства для того или иного популярного богословского положения или варианта сложившейся практики.

При переписывании пролога третьего Евангелия писцы некоторых старолатинских рукописей и готского перевода очевидно решили, что евангелист должен был упомянуть о Божественном одобрении своего Евангелия, и в высказывание Луки (1:3), «рассудилось и мне… по порядку описать тебе», вставили после «мне» слова «и Святому Духу». Это добавление подражало тексту Деян 15:28, где сказано: «ибо угодно было Духу Святому и нам…».

Несоответствие между словами Иисуса в Ин 7:8: «Я не пойду на этот праздник, потому что Мое время еще не исполнилось», и утверждением, содержащимся двумя стихами ниже: «когда же Его братья пошли на праздник, тогда и Он Сам пошел: не явно, а как бы втайне» (за это несоответствие ухватился Порфирий[476], чтобы обвинить Иисуса в «inconstantia ac mutatio» [непостоянстве и переменчивости]), дало повод некоторым переписчикам заменить οὐκ на οὔπω («Я еще не пойду…»). Высказывание Иисуса: «О дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, ни Сын, но только один Отец» (Мф 24:36 и Мк 13:32), показалось неприемлемым некоторым переписчикам, которые не могли согласовать неведение Иисуса с Его достоинством, и они спасли ситуацию, просто опустив слова οὐδε ὁ υἱός.

Текст Лк 23:32 в рукописях p⁷⁵ K дает чтение ἤγοντο δὲ και ἓτεροι κακοῦργοι δύο σὺν αὐτῷ ἀναιρεθῆναι («вели и других двух злодеев на смерть вместе с Ним»). Чтобы обойти возможность такого прочтения, которое подразумевало бы, что Иисус тоже был злодеем, во многих греческих свидетелях текста эта фраза записана с измененным порядком слов… ἓτεροι δύο κακοῦργοι… что меняет подчинение слова κακοῦργοι («вели и двух других, злодеев, на смерть вместе с Ним»). Две старолатинские рукописи (c и e), сирийский синайский и саидский переводы представляют другое решение этой проблемы — там слово ἓτεροι не переведено.

Интересное разночтение, отражающее весьма утонченное понимание того, что могло восприниматься в качестве более подходящего выражения, можно найти в одной из рукописей сирийского палестинского лекционария в Мф 12:36. Здесь, вместо общеизвестного изречения Иисуса: «Говорю же вам, что за всякое слово праздное, какое скажут люди, дадут они отчет в день суда», переписчик кодекса c написал «… за всякое доброе слово, какое не скажут люди…».

Упоминаний об Иосифе и Марии, присутствующие в Лк 2, некоторым благочестивым людям в ранней церкви, вне всякого сомнения, могли внушить желание защитить тезис о рождении Иисуса от Девы при помощи изменения текста. Так, в 2:41 и 43 вместо слов «Его родители» (οἱ γονεῖς αὐτοῦ) некоторые рукописи содержат чтение «Иосиф и Мария». В 2:33 и 48 некоторые свидетели изменяют указание на отца Иисуса, или подставляя имя Иосифа в ст. 33, или опуская его в ст. 48.

Усиление аскетических тенденций в древней церкви и связанное с ним настойчивое требование о соблюдении поста всеми христианами делает неудивительным тот факт, что монахи, переписывавшие рукописи, ввели несколько предписаний о посте, в особенности, связанном с молитвой. Так, например, произошло во многих рукописях Мк 9:29, Деян 10:30 и 1 Кор 7:5. В Рим 14:17, где о Царстве Божьем сказано, что оно не пища и питье, «но праведность и мир и радость в Духе Святом», кодекс 4 после слова «праведность» имеет вставку — «и аскеза» (καὶ ἄσκησις). Подобного рода интерполяции можно найти и в 7-й главе Первого послания к Коринфянам[477].

В Кодексе Безы и сирийском кьюртоновском переводе в Мф 1:8 вставлены дополнительные ветхозаветные имена в генеалогию Иисуса, что разрушает предлагаемую евангелистом схему групп по 14 поколений (1:17). Кроме примеров аграфы, которые содержат некоторые рукописи в Лк 6:4 и Мф 20:28 (см. выше), курьезное дополнение слов Иисуса, обращенных к Петру, можно встретить в минускульном кодексе Евангелий XII–XIII вв. (№ 713), где в Мф 17:26 диалог происходит следующим образом (добавление выделено курсивом):

Примечательно, что такое дополнение, сохраненное в поздних греческих рукописях, очевидно было известно и в II–III вв., что засвидетельствовано комментарием Ефрема на «Диатессарон» Татиана, а также арабской редакцией «Диатессарона»[478].

Две поздних минускульных рукописи Книги Деяний (614 и 2147) называют филиппийского тюремщика πιστὸς Στεφανᾶς (Деян 16:27). Кодексы 181 и 460 в соответствии с апокрифом «Деяния Павла и Феклы» перечисляют по имени людей из «дома Онисифора», которым автор 2 Тим 4:19 посылает приветствия; это «Лектра, его жена, и Симмия и Зинон, его сыновья».

В Вульгате слова из Флп 4:3 γνήσιε σύζυγε («истинный соработник») переданы на латыни как germane compar. Интересно, однако, что в греческом тексте двуязычных рукописей F и G прилагательное germane стало именем собственным, поскольку здесь находим чтение γνήσιε Γέρμανε σύζυγε!

Троекратное славословие, ἅγιος, ἅγιος, ἅγιος которое поют четверо животных перед престолом Бога (Откр 4:8), дополнено во многих рукописях. Так, согласно изысканиям Хоскиера (Hoskier), одна или более рукописей содержат повторение ἅγιος четыре, шесть, семь и восемь раз (א*), девять раз (B и 80 других рукописей) и даже тринадцать раз (рукопись 2000).

Согласно заметке переписчика на полях кодекса S, спутника Клеопы по дороге в Еммаус (Лк 24:18) звали Симон (ὁ μετὰ τοῦ Κλεωπᾶ πορευόμενος Σίμων ἦν οὐχ ὁ Πέτρος ἀλλ’ ὁ ἓτερος). Кодекс V на полях содержит заметку: «С Клеопой был Нафанаил, как сказано в „Панарионе“ у великого Епифания. Клеопа был двоюродным братом Спасителя и вторым епископом Иерусалима».

Много любопытных дополнений представлены в рукописях ранних переводов. Апокрифическая вставка в двух старолатинских рукописях (a и g¹) повествует о том, что, когда Иисус «крестился, сильный свет исшел от воды, так, что все ужасались» (Мф 3:15). Другая рукопись старолатинского перевода (k) усиливает описание воскресения Христа, данное Марком, добавляя к Мк 16:3:

Естественное любопытство читателей относительно личностей тех людей, которые упомянуты в Новом Завете, но остались безымянными, побуждало переписчиков снабжать таковых личными именами[480]. Так, например, саидский перевод называет Ниневией богатого человека из Лк 16:19. Так же он назван и в бодмеровском p⁷⁵ (см.). Два преступника, распятых по обе стороны от Христа, получают в старолатинских рукописях следующие имена[481]:

Названия новозаветных книг также становились объектом постоянных усовершенствований, вносимых переписчиками. Например, очевидно, что послания Павла не нуждались в заголовках до тех пор, пока не были собраны вместе. Ранние варианты названий были краткими и четкими. Позже, однако, переписчики, не довольствуясь простыми и незамысловатыми названиями, разукрасили заглавия в соответствии со своими взглядами на положение и репутацию автора. Так, в א и C Книга Откровения озаглавлена просто Ἀποκάλυψις Ἰωάννου. Более поздние рукописи описывают Иоанна как Богослова (Ἀποκάλυψις Ἰωάννου τοῦ θεολόγου, рукописи 35, 69, 498, 1957). В других к имени прибавлено слово «святой» (ἁγίου Ἰωάννου, рукописи 1, 2015, 2020 и др.), иные же добавляют «Евангелист» и (или) «апостол». Самое длинное и полное название можно найти в рукописи горы Афон (236 по Хоскиеру; Greg. 1775): «Откровение всеславного Евангелиста, лучшего друга [Иисуса], девственника, возлюбленного Христа, Иоанна Богослова, сына Саломии и Зеведея, приемного же сына Богородицы Марии, и сына грома». (Ἡ ἀποκάλυψις τοῦ πανενδόξου εὐαγγελιστοῦ, ἐπιστηθίου φίλου, παρθένου, ἠγαπημένου τῷ Χριστῷ, Ἰωάννου τοῦ θεολόγου, υἱοῦ Σαλώμης καὶ Ζεβεδαίου, θετοῦ δὲ υἱοῦ τῆς θεοτόκου Μαρίας, καὶ υἱοῦ βροντῆς). В этом названии недостает только эпитета «апостол», да и то, скорее всего, по оплошности!

Другими вносимыми переписчиками дополнениями, в конце концов попавшими и в перевод Библии короля Иакова, являются подписи, добавленные к посланиям Павла, дающие информацию о месте, откуда, согласно традиции, каждое из них было послано, и в некоторых случаях предполагаемое имя секретаря или человека, который это послание доставил.

Чтобы приведенные выше примеры разночтений не создали впечатление, что переписчики древних списков Нового Завета были своенравными и склонными к произволу, необходимо отметить, что другие примеры, наоборот, указывают на внимательную и кропотливую работу добросовестных переписчиков. Таковы трудные места текста, переданные со скрупулезной точностью. Например, ἦλθεν в Гал 2:12 не дает никакого удовлетворительного смысла и едва ли является той формой, которую предполагал автор. Тем не менее, переписчики ранних рукописей (включая p⁴⁶, א, B, D*, G) воздержались от исправления ее на ἦλθον. Другим случаем явно неверного чтения является εἲ τις σπλάγχα καὶ οἰκτιρμοί в Флп 2:1, который, возможно, восходит к ошибке секретаря, неправильно расслышавшего произнесенную Павлом фразу εἲ τι σπλάγχα… Однако, каким бы путем ни возник этот солецизм, он, несомненно, оригинален, так как все унциальные и большинство минускульных рукописей передают его с завидной точностью.

Даже случайные детали позволяют убедиться в добросовестности переписчиков. Например, переписчик Ватиканского кодекса чисто механически скопировал сквозную нумерацию разделов Павловых посланий, несмотря на то, что эта нумерация располагала послания в необычном порядке, так что Послание к Евреям стояло между Посланием к Галатам и Посланием к Ефесянам и, следовательно, была неприменима к существующей последовательности посланий в Ватиканском кодексе[482]. Примеры чрезмерной точности отдельных переписчиков можно продолжить, создавая в некоторой степени противовес тому впечатлению, которое эта глава может, пожалуй, произвести на начинающего текстолога-новозаветника[483].

Для текстолога, которого интересует восстановление оригинального новозаветного текста, важно изучить историю текстуальной традиции начиная с древнейших времен и до конца средневековья. Среди прочего, это означает, что ему нужно знать о появлении и развитии текстуальных групп — иными словами, различных типов текста, представленных среди рукописей. И хотя многие детали окутаны тайной, все же возможно как установить общую канву этой истории, так и оценить характер главных типов текста, представленных в дошедших до нас рукописях.

I. Сложности в установлении оригинального текста

История текста каждой новозаветной книги до известной степени индивидуальна. О каждой можно сказать, что автор или авторы выпустили ее как отдельную публикацию или серию публикаций[484]. Установить происхождение некоторых текстов относительно просто — например, послание Павла к Галатам было написано в определенном месте, в определенное время и адресовалось определенной аудитории. Другие сочинения ставят исследователей в тупик. Так, многие ученые считали, что 2 Кор представляет собой соединение двух (или более) Павловых писем, написанных в разное время по разному поводу, лишь впоследствии слитых воедино и давших тот текст, который и дошел до нас. Более того, во 2 Кор есть отрывок (6:14-7:1), который в состав этих исходных писем не входил, но был интерполирован позднее и другой рукой. То же может быть сказано и о других частях Павлова корпуса. Ученые и сегодня спорят о том, какие вставки и интерполяции могли быть внесены в текст на этапе, предшествовавшем созданию древнейших сохранившихся рукописей[485].

Эти примеры показывают, насколько сложно — а подчас и едва ли возможно — говорить об оригинальном тексте Павловых посланий. Что следует счесть оригинальной формой 2 Кор? Будет ли это текстом двух самостоятельных посланий, существовавших до объединения? Но, как представляется, разделить их обратно почти невозможно, поскольку имеющееся послание — результат редактуры, при которой части первичных писем были видоизменены или сокращены. Значит, оригинал 2 Кор будет иметь тот вид, в каком он вышел из-под пера редактора — но это означает, что из него следует исключить позднейшую интерполяцию 6:14-7:1, которой во 2 Кор изначально не было. Более того, мы знаем, что Павел диктовал свои письма. Как быть, если писец не расслышал слов апостола или ошибся на письме? Что считать в этом случае оригиналом — то, что с ошибкой записал секретарь, то, что Павел сказал, или то, что он хотел сказать? В последнем случае, как мы можем прорваться сквозь письменный текст к устной, неверно записанной со слуха, речи?

Но эти проблемы — ничто по сравнению с Евангелиями, где ситуация еще сложнее. Ведь Евангелия основаны на устной традиции и письменных источниках, ставших ныне для нас недоступными. Что значит, в этом случае, восстановление оригинального текста для Евангелия от Иоанна? Станет ли текстолог реконструировать древнейшую версию, которая не включала бы в себя главу 21? Скорее всего, нет, ведь все наши рукописи, сохранившие текст Евангелия полностью, содержат и эту главу. Значит, будем восстанавливать текст в окончательном авторском виде со включением 21 главы. Но нужно ли будет нам в этом случае выбросить эпизод с женщиной, взятой в прелюбодеянии (7:53-8:1)? Сочтем мы эту перикопу составной частью оригинального текста или же позднейшей вставкой, которая к нему не относится?[486]

Перечисленные выше вопросы принадлежат к числу тех теоретических проблем, которые встают перед текстологом. Фундаментальный вопрос науки, решить который необходимо всякому исследователю, формулируется так: что представляет собой само понятие оригинального текста и его восстановления?[487] Ответить на него не так-то просто, но невзирая на подобные затруднения, большинство ученых признают, что рукописи всех библейских книг (будь то Гал, 2 Кор или Ин) в том или ином виде восходят к тексту, который был создан (или получил окончательную редакцию) и опубликован в определенный момент в определенном месте. Именно этот «окончательно опубликованный» вариант текста, ставший основой для всех позднейших рукописей, текстология и стремится восстановить[488].

II. Распространение раннехристианской литературы

Каждая из новозаветных книг с момента своего создания начинала обращаться в среде, которую составляли христианские общины. Именно это и называлось в античности публикацией — изготовление вручную одной или нескольких копий, которые затем передавались другим для чтения[489].

Древнейшие экземпляры каждой книги, несомненно, были созданы либо в общине, где тот или иной текст появился (скажем, если Павел оставлял себе копию продиктованного письма перед тем, как его отправить), либо же в общине, к которой он был адресован. Поскольку другие христиане хотели иметь эти книги либо для личного чтения, либо для использования в своих общинах, они переписывали нужные тексты от руки. Древнейшими переписчиками новозаветных книг, вероятно, были не профессиональные писцы, зарабатывавшие себе на жизнь копированием литературных сочинений, а просто образованные члены церкви, которые имели время и силы для подобной работы. Поскольку большинство из них, если не все, были в писцовом ремесле дилетантами, можно не сомневаться, что при переписывании в тексте появилось довольно много ошибок. Оригинал текста мог быть потерян или уничтожен вскоре после его публикации, и все имевшиеся рукописи воспроизводили текст какой-то одной копии, переписанной с ошибками на раннем этапе существования текста.

По мере того, как христианство распространялось в Средиземноморье, новые общины появлялись в тех или иных больших городах или поблизости от них. Новым общинам требовались новые экземпляры писаний, христианские тексты активно распространялась, и с более старых списков делали все новые и новые любительские копии. К началу II века практически все книги, впоследствии вошедшие в состав Нового Завета, уже существовали — то есть были написаны, отредактированы и изданы — и в разных местностях уже существовали многочисленные их копии. В каждом регионе тексты переписывали снова и снова по мере того, как в них появлялась необходимость. Поскольку основывались новые церкви и расширялись старые, подобных копий требовалось все больше и больше. К тому же в христианство обращалось все больше образованных людей, которым хотелось изготовить экземпляр апостольских сочинений либо для частного чтения, либо для передачи его той церкви, в которой они состояли. Новые списки можно было сделать только с имеющихся в данной общине, а последние могли отличаться от того, чем располагали христиане других городов и провинций — поэтому неудивительно, что со временем новозаветный текст каждого региона приобрел собственную уникальную форму, в тех или иных деталях отличную от текста, которым пользовались другие церкви.

Мы располагаем свидетельствами, указывающими на то, что на раннем этапе передачи текста в него вносились многочисленные изменения — отдельные слова и целые строки при переписке неизбежно опускали или, напротив, могли скопировать дважды; переписчики правили стиль, заменяли одни слова другими, исправляли погрешности или очевидные ошибки. (Подробнее о таких изменениях сказано в Главе 7). Поразительная черта текстуальной традиции заключается в том, что разница между древнейшими рукописями каждой из книг будущего Нового Завета оказывается существенно большей, нежели между средневековыми, которые переписывались в иных, более регламентированных условиях. Цитаты из Нового Завета у ранних отцов церкви также свидетельствуют о том, что на древнейших этапах передачи текста он мог варьироваться в весьма широких пределах.

III. Появление и развитие текстуальных типов

К середине II в. существовало уже достаточно много рукописей для того, чтобы начался процесс их перекрестного влияния друг на друга. Ведь переписчик отныне в определенных отрывках мог сравнивать имеющиеся списки и самостоятельно выбирать, какой именно текст ему копировать. С одной стороны, подобное смешение усложняет историю текста: линии текстуальной близости становятся настолько переплетенными и запутанными, что почти не позволяют проследить, от каких именно предшественников произошла каждая конкретная рукопись. С другой стороны, подобная ситуация предполагает, что изменения определенного рода — гармонизация, свободный парафраз, замена необычных слов более распространенными — становились более систематическими, так что изменения в рукописях оказывались не только похожими, но и совершенно одинаковыми.

Большинство ученых согласны в том, что западный текст обязан своим появлением тому, как во II веке у писцов было принято копировать рукописи[490]. Название этому текстуальному типу дано не вполне удачно, так как он обнаруживается и за пределами западных провинций Римской империи. Более того, некоторые исследователи поставили под вопрос само существование его как самостоятельного текстуального типа, указывая на то, что существующие свидетели не содержат текста, характеризующегося строго последовательным набором признаков или гомогенностью, отличающей другие текстуальные типы. Тем не менее, памятники западного типа демонстрируют и характерные изменения текста, и общий для всех рукописей набор характерных чтений (хотя он и меньше, чем у других типов). Поскольку различные западные свидетели весьма слабо связаны между собой, большинство исследователей не склонно считать, что этот тип возник в результате ревизии более раннего текста, проведенной одним или несколькими справщиками; скорее его признают продуктом неконтролируемого и мало регламентированного роста рукописной традиции во II веке.

Историю западного текста можно проследить, начиная с очень раннего времени, поскольку им пользовались Маркион, Юстин, Гераклеон, Ириней, Тертуллиан и другие церковные авторы II века[491]. Среди папирусов его содержат p⁴⁸ (конец III века) и p³⁸ (около 300 г.). Наиболее важными свидетелями этого типа являются Кодекс Безы и старолатинские рукописи, характеризующиеся более или менее длинными добавлениями текста или, в некоторых случаях, поразительными пропусками. Так называемый западный текст Евангелий, Деяний и посланий Павла был широко распространен[492], причем не только в Северной Африке, Италии и Галлии (которые относятся к западной части Империи), но также и в Египте[493] и, в слегка измененном виде, на Востоке. Обращавшиеся там варианты текста представлены в Синайской и Кьюртоновской рукописях старосирийского перевода, в маргиналиях гераклийской, и, возможно, в палестинской сирийской версии.

Главная черта западного текста — его страсть к парафразу. Отдельные слова, словосочетания, придаточные предложения, а иногда и целые фразы свободно изменяются, добавляются или выбрасываются вовсе. Иногда целью подобной правки оказывается гармонизация, но в ряде других случаев текст явно редактировали, желая обогатить его подробностями, взятыми из традиции или апокрифов.

Было бы ошибкой считать, что везде и всюду в Римской империи господствовала манера бесконтрольного копирования текстов, подобная той, что привела к появлению западного типа. У нас есть все основания полагать, что, по крайней мере, в одном центре раннего христианства — а именно в Александрии — были предприняты осознанные и последовательные попытки поставить переписку текстов Нового Завета под должный контроль.

Александрия, в древнем мире славившаяся как главный центр науки и культуры, была местом, где процветали давние традиции классической филологии. Их средоточием были знаменитый Мусейон и Александрийская библиотека, но и основная масса горожан тоже, по-видимому, находилась в поле влияния этой культуры[494]. Неудивительно, что связанные с Александрией рукописи новозаветного текста с самого начала демонстрируют высокую аккуратность в передаче текста. Именно здесь древнейшая его форма сохранялась и переписывалась, и о том свидетельствуют труды церковных писателей III–IV вв. — Оригена, Афанасия, Дидима Слепца, а также такие замечательные рукописи, как p⁶⁶, p⁷⁵, Ватиканский и Синайский кодексы, а также коптские переводы. Поразительное совпадение текста p⁷⁵, относящегося к началу III в., и Ватиканского кодекса, относящегося к IV в., ясно доказывает стремление христианских ученых в Александрии со всем прилежанием и аккуратностью сохранить текст Нового Завета свободным от искажений.

Конечно, даже в Александрии писцы при постоянном копировании текстов понемногу изменяли их. Поэтому среди александрийских свидетелей ныне выделяют две подгруппы. К первичным относятся те, что сохранили верность прекрасному тексту p⁷⁵ — B (это в первую очередь p⁶⁶, датируемый примерно 200 г., и Ориген), ко вторичным — те, кто выказывает признаки характерно александрийской правки, сглаживающей грамматику и стиль (C, L, 33, Дидим Слепец).

Во II–III вв., таким образом, мы констатируем существование двух основных текстуальных типов: склонный к парафразу, неконтролируемый западный и тщательно сохраняемый, близкий к оригиналу александрийский. Вне всякого сомнения, наряду с ними формировались и существовали также и другие характерные типы текста, однако от этих локальных типов сохранилось весьма немногое[495].

Третьим основным типом текста, дошедшим до нас, является византийский, известный под разными названиями. Весткотт и Хорт окрестили его сирийским, фон Зоден (von Soden) — типом койне, Лейк (Lake) — церковным, а Роупс (Ropes) — антиохийским типом текста. Если оставить в стороне тех немногих исследователей, кто в принятии текстологических решений продолжает апеллировать к «тексту большинства»[496], практически все ученые ныне видят в византийском типе позднюю редакцию текста. Недавние исследования показывают, что в зачаточном виде его можно найти уже у таких отцов IV века, как Василий Великий и Иоанн Златоуст[497], однако окончательная форма византийского текста стала результатом медленного развития традиции, которое нельзя локализовать в каком-либо одном регионе или точно датировать[498]. Иными словами, византийский текст не был создан одним человеком или одной общиной. Напротив, представляется, что его редакторы заимствовали варианты из более ранних типов текста и делали выбор между уже существующими чтениями, вместо того, чтобы создавать собственные, которые соответствовали бы их представлениям об улучшении текста[499].

Византийский текст характеризуется ясностью и полнотой. Те, кто на протяжении многих лет заботился о его внешнем виде, стремились убрать любые шероховатости стиля, соединить конкурирующие разночтения в один пространный вариант (этот процесс носит название конфляции), и гармонизировать не вполне согласующиеся параллельные места. Несомненно, такие достоинства обеспечили этому текстуальному типу столь высокую популярность, что к началу средневековья именно его стали предпочитать копиисты. Древнейшим памятником этого типа является Александрийский кодекс (в Евангелиях, но не Деяниях, посланиях или Откровении); его мы находим во многих поздних маюскулах и подавляющем большинстве минускулов.

Успеху византийского текста способствовали и исторические причины. Этот тип был принят в Константинополе, откуда затем широко распространился по всей Византийской империи, где сохранялся греческий язык. Не приходится удивляться, что именно этот текст стал господствовать в рукописной традиции греческого Нового Завета начиная с VII века и сохранился в абсолютном большинстве сохранившихся рукописей. Однако последнее обстоятельство, как мы уже видели выше, отнюдь не дает византийскому типу какого-либо преимущества при реконструкции оригинального текста. Для этих целей избираются более ранние варианты — западный и, в большей степени, александрийский, которые, по мнению весьма многих критиков, далеко превосходят византийский текст.

IV. Текстология и социальная история раннего христианства[500]

Если конечной целью текстологии мы сочтем реконструкцию оригинала Нового Завета, критика приобретет отчетливо негативные черты и сведется к вычеркиванию всех ошибочных чтений, что в итоге приведет к восстановлению первоначального текста. По словам Хорта, эта задача требует «не более чем выявить ошибку и отбросить ее»[501].

Напротив, в последние десятилетия многие текстологи пришли к выводу о том, что чрезмерная концентрация на автографах приводит исследователя к своеобразной близорукости, поскольку она не учитывает, что текстуальные вариации могут оказаться полезным материалом для историка, который занимается не только экзегетикой новозаветного текста. Поэтому одним из наиболее значительных прорывов в текстологии в последнее время стало понимание того, что история передачи текста может стать источником по истории его интерпретации: раннехристианские экзегеты часто расходились в понимании того или иного пассажа потому, что цитировали его в разных видах[502].

Более того, некоторые ученые признали, что текстуальные варианты могут пролить свет на социальную историю раннего христианства, особенно в первые три века, когда и появилось наибольшее число искажений[503]. Ведь изменения, которые вносились писцами в текст, иногда были вызваны социально-историческими условиями, в котором работал переписчик. Исследуя эти разночтения, можно реконструировать контекст, в котором они были созданы, причем других сведений об этом контексте мы почти не имеем. Если мы смотрим на вещи так, то текстуальные вариации перестают быть сорняками, которые должны быть повыдерганы на пути к восстановленному оригиналу, как считал Хорт; наоборот, они превращаются в ценные исторические свидетельства о древнейшем христианстве.

В социальной истории раннего христианства можно выделить шесть основных сюжетов, разработке которых может способствовать анализ расхождений в рукописях Нового Завета.

В 1934 г. увидела свет новаторская работа Вальтера Бауэра (Bauer), в которой он доказывал, что в II–III вв. ортодоксия не была ни исходной, ни повсеместно господствующей формой христианства, а ересь (во всех ее многообразных проявлениях) не была вторичным и далеким производным от ортодоксии. Напротив, раннее христианство состояло из конкурирующих вариантов веры и практики; один из этих вариантов по ряду причин социального, экономического и политического характера в итоге одержал верх и затем переписал церковную историю в духе собственного триумфа. Ортодоксией стала та форма религии, которую приняли христиане Рима[504].

Хотя по поводу многих деталей подобной реконструкции продолжаются дискуссии[505], предложенная Бауэром всеобъемлющая концепция сохраняет свою популярность, точно так же, как и его акцент на том, что богословские дискуссии имели ключевое значение для истории раннего христианства[506]. Тем не менее, многие ученые прошлого века доказывали, что эти споры не оказывали никакого влияния на текстуальную традицию Нового Завета. Частично это мнение было основано на авторитетном суждении Хорта, который писал: «Будет уместным прямо добавить здесь, сколь глубоко верим мы в то, что даже среди многих бесспорно подложных разночтений в Новом Завете нет и намека на сознательную подделку его текста ради догматических причин»[507]. Вполне созвучной мнению Хорта была позиция А. Блудау, который подробно исследовал обвинение, выдвигавшееся против еретиков и состоявшее в том, что они целенаправленно подделывали Писание. Прослеживая это обвинение с апостольских времен до периода монофизитских споров[508], Блудау доказывал, что во многих случаях направлено оно не столько против еретических изменений текста, сколько против его еретической интерпретации, а в тех случаях, когда имелось в виду именно искажение текста, обвинение оказывалось безосновательным. Вывод Блудау заключался в том, что рукописи Нового Завета были вполне защищены от прямой фальсификации текста, поскольку все заинтересованные партии зорко следили за процессом их переписки[509].

Вопреки своей популярности, это мнение так и не стало господствующим. Еще до Второй мировой войны некоторые ученые — и среди них такие выдающиеся исследователи, как Кирсопп Лейк, Дж. Рендел Харрис, Адольф фон Гарнак, Дональд Риддл и особенно сам Вальтер Бауэр (в другой своей, гораздо менее читаемой, но столь же внушительной монографии)[510] — выявили примеры богословски мотивированной порчи текста. Тем не менее, всего четыре десятилетия назад ученые подошли к тому, чтобы в полной мере признать, сколь сильно раннехристианские идеологические распри повлияли на состояние текста Нового Завета. Основной движущей силой стала новаторская работа Элдона Джея Эппа о богословской тенденциозности Кодекса Безы[511]. Хотя его выводы относились скорее к сфере иудео-христианских взаимоотношений (см.), нежели ко внутренней раннехристианской полемике, Эпп, тем не менее, атаковал позицию Хорта, доказывая, что некоторые богословские тенденции так называемого западного текста в том виде, в каком он сохранен для нас Кодексом Безы, объясняются богословскими склонностями писца[512]. Проделав детальный анализ, Эпп убедительно показал, что около 40 % разночтений Кодекса Безы в Деяниях демонстрируют отчетливую антииудейскую тенденцию. Рациональный вывод из этого наблюдения состоит в том, что сам писец, или традиция, которую он воспринял, имели в той или иной степени антииудейский характер, и это предубеждение было внесено в текст при его переписывании[513].

Дальнейшие исследования богословских тенденций перешли от изучения отдельных рукописей к панорамному обзору всех сохранившихся текстуальных свидетелей[514]. Пусть даже богословские споры и не стали причиной появления сотен тысяч разночтений, но несколько сотен они бесспорно породили, причем в совокупности своей эти текстуальные варианты значат довольно много, а многие чувствительно влияют на решение серьезных вопросов новозаветной экзегезы и теологии[515].

Явный пример подобного богословски мотивированного изменения можно найти в рассказе о детстве Иисуса (Лк 2). В двух случаях древнейший текст называет Иосифа отцом Иисуса, что должно было озадачить писцов, веривших в то, что Иисус был рожден от девы (эта идея встречается и у самого Луки). В Лк 2:33 мы читаем, что «отец и мать» Иисуса начали удивляться тому, что говорилось о нем. Однако большинство греческих рукописей вместе со старолатинскими, сирийскими и коптскими, во избежание затруднения изменяют текст на «Иосиф и мать Его». Точно так же, несколькими стихами ниже, в 2:48 мать Иисуса укоряет его за то, что он после праздника остался в Иерусалиме, когда все остальные отправились домой, и говорит «Отец твой и я с великой скорбью искали тебя». Здесь текст видоизменен в гораздо меньшем числе свидетелей — только одна греческая рукопись V века и две старолатинских читают в этом месте «Твои родственники и я огорчены», а одна сирийская и несколько старолатинских — «Мы огорчились».

В этих вариациях об Иосифе перестают говорить как об отце Иисуса. Подобная перемена звучит осмысленно в контексте раннехристианских споров, когда некоторые группы (иудео-христиане и адопционалисты) утверждали, что Иисус был человеком из плоти и крови, сыном Иосифа и Марии[516].

Тот же полемический контекст предполагается и изменениями, внесенными в Евангелие от Луки главой ниже — в рассказе о крещении Иисуса. Глас с неба в большинстве рукописей содержит отсылку к Ис 42: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Тебе Мое благоволение» (Лк 3:22). Однако широкий круг патристических свидетельств, датируемых II–III вв., говорят, что голос процитировал Пс 2:7: «Ты сын Мой возлюбленный, ныне я родил тебя». Подобная форма текста, разумеется, звучала весьма на руку тем, кто придерживался адопционистских взглядов, поскольку она позволяла утверждать, что Иисус стал сыном Бога только во время крещения. Соответственно, весьма велика вероятность, что вариант текста, обнаруживаемый в большинстве рукописей, содержит антиадопционалистское искажение оригинала[517].

Некоторые пассажи в Новом Завете были видоизменены, чтобы более явно подчеркивать божественность Иисуса. Один из самых интригующих вариантов в первой части Евангелия от Иоанна присутствует в последнем стихе пролога, где, если судить по большинству рукописей, Иисус назван «единственным сыном на лоне Отца». Поразительно, что некоторые свидетели, в основном александрийские, в этом месте называют Иисуса «единственным Богом на лоне Отца». Хотя многие ученые по-прежнему считают это чтение оригинальным, вполне может быть, что на самом деле оно было внесено александрийскими писцами, желавшими подчеркнуть божественность Иисуса в противовес тем, кто утверждал, что он был всего лишь человеком[518].

Существовали и другие христианские группы, включавшие в себя маркионитов и некоторых гностиков, придерживавшиеся прямо противоположной христологии. Для них Иисус ни в коем случае не был человеком, — он был полностью божественной фигурой. Полемизируя с этим мнением, некоторые протоортодоксальные писцы II–III вв. иногда изменяли свой текст, чтобы подчеркнуть, что Иисус на самом деле был во всех своих проявлениях человеком. Один их важных примеров такого рода мы находим в Евангелии от Луки в сцене ареста, где содержится упоминание о «кровавом поте» — «явился же Ему ангел с небес и укреплял Его. И находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк 22:43–44). Этих строк нет в древнейших и лучших рукописях, в том числе — в большинстве александрийских. Поразительно, но древнейшими свидетелями текста оказываются трое церковных писателей — Юстин, Ириней и Ипполит, каждый из которых опирается на эти стихи, чтобы оспорить еретическую христологию, считающую, что Иисус не был полностью человеком, испытывающим весь спектр человеческих страданий. Вполне возможно, что эти строки были добавлены в текст Евангелия именно по этой причине — ради борьбы со сторонниками докетических воззрений[519].

Наиболее подробные исследования такого рода ограничиваются в основном христологией. Будущая разработка вопроса может продуктивно исследовать другие области доктринальных споров.

Одним из наиболее плодотворных направлений в последние 60 лет стало исследование ранних иудео-христианских отношений и причин появления христианского антииудаизма. У истоков этого направления стоят фундаментальные работы Жюля Исаака и Марселя Симона (Simon). В немалой степени разработку этой темы стимулировал провокативный тезис Розмари Рютер о том, что христианство по самой природе своей всегда было антииудейским, и ученые — как новозаветники, так и занимающиеся более поздним периодом истории раннего христианства — создали немало работ, в которых обсуждалось отношение христианства к его иудейской матрице[520].

В какой мере конфликт с иудеями, явно ощущаемый на протяжении первых трех веков, повлиял на писцов, копировавших тексты Писания? К сожалению, этот вопрос пока не получил должной разработки. Ясно одно — еще до Второй мировой войны ученые замечали, что некоторые рукописи содержат вариации, подразумевающие связь с этим конфликтом. Особо следует упомянуть Генриха-Йозефа Фогельса (Vogels) и Дж. Рендела Харриса. Оба они доказывали, что антииудейские черты Татианова «Диатессарона» повлияли на несколько дошедших до нас рукописей[521]. Кьюртоновский сирийский текст, например, видоизменяет слова о том, что Иисус спасет «свой народ» от грехов (Мф 1:21) и заставляет Иисуса сказать, что он спасет «мир». Точно так же некоторые сирийские и латинские рукописи Евангелия от Иоанна переменяют слова, обращенные к самарянке (4:22) таким образом, чтобы спасение приходило «из Иудеи» а не «от иудеев». Среди наиболее любопытных изменений такого рода из примерно двух дюжин, выявленных учеными, следует назвать вариацию в Лк 23:34. Некоторые рукописи меняют слова, сказанные Иисусом на кресте, выбрасывая «Отец, прости им, ибо не ведают, что творят» — подобное опущение осмысленно в том случае, если текст в данном месте понимается как просьба простить иудеев, виновных в его казни[522].

Выше уже говорилось, что наиболее важной работой, посвященной антиеврейскому влиянию на текст Нового Завета, является монография Эппа о Деяниях в Кодексе Безы. Следуя высказанному ранее мнению о том, что западный текст может содержать антиеврейские тенденции, Эпп весьма убедительно показал, что многие западные добавления к тексту Деяний направлены против иудеев, не признающих Христа[523]. Пусть даже Эпп и не стремился выявить Sitz im Leben для подобной деятельности писцов, ее социальный контекст очевиден — это полемика ранних христиан против иудеев. Будущие исследования смогут во всех деталях продуктивно изучить этот полемический фон текстуальной новозаветной традиции[524].

Одно из наиболее важных направлений в новозаветной науке, возникшее немногим более 30 лет назад, интенсивно занимается изучением роли женщин в раннем христианстве. Исследователи, работающие в этой области, отнюдь не едины ни в применяемых методах, ни в полученных результатах: одни доказывают, что христианская традиция неистребимо патриархальна настолько, что ее нужно выбросить за борт[525], в то время как другие стремятся преодолеть тенденциозность наших источников, чтобы сохранить для себя традицию[526].

Историку, занимающемуся ролью женщин в раннехристианских общинах, невозможно пройти мимо извечного вопроса о статусе 1 Кор 14:34–35. Этот отрывок требует от женщин в церквах молчать и подчиняться. Многие доказывали, что эти слова не принадлежат Павлу, но являются интерполяцией, внесенной, возможно, составителем (псевдэпиграфического?) 1 Тим (ср. 2:1-10)[527]. В то время как слабым местом теории об интерполяции была слишком надежная текстуальная база — пассаж встречается во всех свидетелях текста — Гордон Фи (Fee) привлек в поддержку тезиса о позднейшей вставке доказательство текстологического характера. Он заметил, что стихи, о которых идет речь, в западном тексте находятся в ином месте, из чего вывел, что это могла быть маргиналия, внесенная в текст примерно там, где она подходила по смыслу)[528]. Если Фи прав в своей догадке об апокрифическом характере 1 Кор 14:34–35, его наблюдение может означать, что на более позднем этапе Павловой традиции (возможно, ближе к рубежу I–II вв.) женщины оказались объектом более систематического подавления, нежели при ее рождении[529].

Своей удачной попыткой шире забросить сети Бен Уидерингтон (Witherington) суммировал некоторые данные в пользу того, что писец Кодекса Безы стремится затушевать выдающуюся роль, которую женщины играли в ранней церкви, как о том свидетельствует рассказ Деяний[530]. Несколько неудачно назвав такие изменения «антифеминистскими»[531], Уидерингтон указывает на то, что в Кодексе Безы фессалоникские обращенные Павла (Деян 17:4) названы не «знатными женщинами», а «женами знатных мужей», или что роль женщин отчасти смягчена упоминанием об их детях (Деян 1:14) или мужчинах высокого положения (Деян 17:12), или что имя Акилы регулярно предшествует имени Прискиллы — все это могло указывать на неудовольствие, которое у переписчика вызывало откровенное свидетельство о выдающемся положении женщин в раннехристианских общинах.

Некоторые исследователи уже обсудили, в сжатом виде, вопрос о значении текстуальных вариаций для оценки роли ранней церкви в подавлении женщины, но нам остается ждать подробного и строгого анализа этой проблемы.

Четвертая область, в которой социальное окружение переписчиков влияло на их работу — это конфликт между христианством и Империей. Христианские интеллектуалы, называемые апологетами, стремились защитить новую религию от нападок, с которыми выступали презирающие ее образованные или политически мыслящие оппоненты. Как показал недавно Уэйн Кэннедей, эти конфликты также влияли на текст Нового Завета[532].

Примерно около 180 г. некоторые хорошо информированные языческие критики христианства, такие, как сторонник среднего платонизма Цельс, уже прочли Евангелия и использовали содержащиеся в них портреты Иисуса в спорах с христианами. Это привело к возникновению — по крайней мере, среди людей образованных — яростного спора о том, в какой мере слова и дела Иисуса подобали тому, кто почитался как Сын Бога. Фоном этих споров была распространенная в Средиземноморье вера в то, что божественные мужи иногда спускаются на землю. Существовали многочисленные истории о том, как божественные персонажи, подобные Иисусу, рождались сверхъестественным образом, творили чудеса (например, исцеляя больных, изгоняя демонов, воскрешая мертвых), а затем были вознесены на небо, где присоединились к богам. Такие деятели часто назывались «сынами богов»[533].

Насколько можно судить по дошедшим до нас отрывочным свидетельствам, в греко-римском мире как будто бы существовали общие идеи о том, как такой божественный муж должен будет себя вести. Часть споров между язычниками и христианами, по крайней мере, в усложненном контексте апологетической литературы, вращалась вокруг вопроса о том, обладал ли Иисус манерами и выправкой, которых ожидали от подлинного Сына Бога. Языческие критики, подобные Цельсу, доказывали, что Иисус был обманщиком, который не принес роду человеческому никакого блага, и следовательно, не являлся подлинным Сыном Божьим, а наоборот, был обманщиком, мастером темных дел и магом[534].

Эти дебаты о личности Иисуса и уместности или неуместности для него титула «Сын Божий» иногда влияли на передачу текста Нового Завета. Один из наиболее интересных случаев содержится в Мк 6:3, где, согласно большинству рукописей, жители Назарета называют Иисуса «плотником, сыном Марии». Нам известно, что сам Цельс придавал этому сообщению большой вес, вероятно, потому что он мог считать, что такая профессия помещает Иисуса в низшую социальную группу и одно это отнимает у него божественный статус. Ориген мог, вероятно, солгать, утверждая в ответ, что ни одно из Евангелий церкви подобного известия не содержит; а могло быть и так, что все доступные Оригену рукописи Евангелия от Марка были согласны с рукописями p⁴⁵, f¹³ и 33, которые меняли в 6:2 слово «плотник» на «сын плотника», наконец, Оригена могла просто подвести память. В любом случае, учитывая, что модификация относится ко II веку — иными словами, в точности к тому времени, когда социальный статус Иисуса оказался предметом обсуждения — можно предположить, что перемена текста была обусловлена именно апологетическими причинами[535].

Другой пример — видоизменение Мк 1:41[536]. Во всех греческих рукописях за исключением Кодекса Безы, Иисус с симпатией откликается на просьбу прокаженного: «Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его». В Кодексе же D и еще нескольких старолатинских рукописях симпатия Иисуса заменена на гнев: «и рассердившись на него, он простер руку…»

Это чтение, разумеется, не принадлежит к числу надежно зафиксированных, и по этой причине его год за годом исключают из критических изданий и коммментариев[537]. Но в этом случае нужно решить сложный вопрос, связанный с передачей текста. Если древнейший вариант говорил, что Иисус исцелил беднягу, будучи движим состраданием, то с какой стати писцу было менять милость на гнев? Но если в Евангелии исходно было упоминание о том, что Иисус рассердился, переписчики могли счесть это оскорбительным и изменить текст. Более того, сделать это они могли не столько из общих соображений, сколько из страха, как бы языческие критики, подобно Цельсу, читавшие и перечитывавшие Евангелия в поисках того, что можно было вменить в вину божественному основателю христианской религии, не нашли в Мк 1:41 дополнительного яда для смазывания своих стрел.

Есть и другой довод в пользу того, что текст исходно содержал упоминание о том, что Иисус впал в раздражение, когда к нему обратился прокаженный. Здесь уместно будет вспомнить, что переписчики дошедших до нас рукописей не копировали Евангелие от Марка с оригинала. Строго говоря, древнейшие дошедшие до нас копии этого текста были сделаны Матфеем и Лукой (пусть даже в процессе переписывания оба они допустили редакторские вольности, которых себе не позволял никто из позднейших переписчиков). Если мы сохраняем приоритет Марка, как это делает большинство ученых вопреки участившимся в последние годы атакам на эту концепцию, полезно будет взглянуть на то, как поступают с этим местом двое других синоптиков.

Поразителен тот факт, что и Матфей, и Лука, сохраняя этот эпизод для своих целей почти дословно, опускают причастие, которое вызывает проблему в тексте Марка (σπλαγχισθείς или ὀργισθείς). Нужно, конечно, сделать скидку на то, что оба они свободно изменяют любой текст Марка в зависимости от своих нужд, однако крайне редко они изменяют его одинаковым образом. Так называемые «малые согласования» между Матфеем и Лукой всегда оказывались величайшей проблемой для сторонников первенства Марка. Замечательнее всего, что эти согласования, как правило, совпадают сокращениями в тексте Мк, и за редким исключением их можно объяснить тем, что в оригинале стоит нечто, могущее вызвать недоумение или непонимание читателя, — иными словами, то, что может показаться таковым более чем одному редактору[538].

В связи с этим следует отметить еще одно обстоятельство. Более нет ни одного примера того, что Матфей и Лука опускают упоминание о том, что Иисус проявил симпатию (σπλαγχισθείς), если оно присутствует у Марка[539]. Почему в данном случае понадобилось бы опустить причастие? Подобное сокращение было бы осмысленным только в том случае, если бы текст Марка, в том виде как он был доступен Матфею и Луке, содержал указание не на то, что Иисус умилостивился (σπλαγχισθείς), а на его гнев (ὀργισθείς). Но осмыслено ли раздражение Иисуса перед исцелением, если на него взглянуть в контексте Евангелия от Марка?[540] Иисус у Марка раздражается и в других случаях (3:5, 10:41; оба раза раздражение Матфеем и Лукой опущено!). Относительно данного контекста некоторые комментаторы заметили, было бы трудно истолковать строгость Иисуса в Мк 5:45 в отрыве от какого-либо похожего сообщения выше по тексту: «и запретив ему, немедленно изгнал его» (καὶ ἐμβριμησάμενος αὐτῷ εὐθὺς ἐξέβαλεν αὐτόν)[541]. Наконец, перемена текста от раздраженного Иисуса к сострадающему осмыслена в свете апологетических попыток, предпринимавшихся более поздними авторами, такими как Ориген. Одна из его задач состояла в том, чтобы показать, что Иисус не только не совершал никаких преступлений, но и самое его присутствие среди людей приносило великую пользу. Акцент на проявленном сострадании существенно помогал в отражении нападок на Иисуса со стороны оппонентов вроде Цельса.

Другие текстуальные варианты также, при ближайшем рассмотрении, оказываются апологетическими. Именно таким, без сомнения, был импульс, заставивший изменить порядок слов в Лк 23:32, где оригинальное утверждение, что Иисус был распят «с двумя другими преступниками» в большинстве рукописей видоизменено на «…с двумя другими, которые были преступниками». Еще более эффективную замену мы встречаем в рукописях некоторых переводов (с, e, sy^s), где оскорбительный намек убран вовсе, так что Иисус теперь оказывается распятым рядом «с двумя преступниками».

Апология может стоять и за некоторыми изменениями в тексте Евангелий в тех местах, где Иисус, всезнающий Сын Бога, допускает фактическую ошибку, и изменение в тексте позволяет ее исправить. Возможно, в этом и состоит причина исключения проблематичного утверждения в Мк 2:26, гласящего, что Давид вошел в Храм, чтобы есть хлебы предложения, «при Авиафаре первосвященнике» (в то время как на самом деле в это время первосвященником был его отец Ахимелех, см. 1 Цар 21:1–7) и обещание Иисуса в Мк 14:62, обращенное к первосвященнику и гласящее, что тот не умрет, пока не увидит Сына Человеческого, «грядущего на облаках небесных» (тогда как на самом деле он умер задолго до этих событий). Оба пассажа были изменены переписчиками, возможно, чтобы читатель не подумал, что Иисус может ошибаться.

Пятая область включает в себя примеры того, как на переписчиков влияли интересы христианского аскетизма. Их воздействие было сравнительно слабым, но тем не менее заметным. Самый известный пример изменения, вызванного аскетической ориентацией переписчика[542] — это слова Иисуса ученикам, не сумевшим изгнать особенно трудного демона: «Сей род изгоняется только молитвой» (Мк 9:29). Многие рукописи добавляют к словам Иисуса одну важную деталь: «сей род изгоняется молитвой и постом». Так становится понятным, что аскетическая жизнь есть непременное условие для победы над сатанинскими силами выпущенного в наш мир зла.

Два других примера содержатся в чтениях, чье присутствие в наших сирийских свидетелях ранее объяснялось энкратическими тенденциями Татианова «Диатессарона». Первый появляется в Лк 2:36, где Синайская сирийская рукопись гласит, что пророчица Анна наслаждалась благами брачной жизни не «семь лет», а всего «семь дней». Второй пример, в той же рукописи, исключает быков и откормленных тельцов из меню брачного пира в Мф 22:4. О диете Иоанна Крестителя напоминает автор Евангелия Эвионитов — изменив одну букву и добавив другую, этот сторонник вегетарианской пищи накормил Крестителя медовыми лепешками в масле (ἐγκρίδες) вместо саранчи (ἀκρίδες)[543]. Писцы, менявшие таким образом текст, явно стремились к жизни, полной самоотречения.

Один из интереснейших сюжетов библеистики — это роль магии в ранней церкви. Далеко не все ученые, работающие в этой области, согласны друг с другом даже в наиболее фундаментальных вопросах — таких, как определение магии и религии или вопрос о том, в какой степени они могут быть четко отделены друг от друга[544]. Тем не менее в последние годы появилось довольно много творческих и проницательных работ, некоторые из которых исследуют роль магии в жизни Иисуса, другие — ее изображение в новозаветных повествованиях, третьи — ее популярность среди ранних христиан[545].

Примеров того, как магические раннехристианские практики меняли текст Нового Завета, либо крайне мало, либо не существует вовсе. Но из литературных источников IV и последующего веков, что сами по себе новозаветные рукописи использовались для нужд апотропической магии — например, их носили на шее или подкладывали под подушку для отгнания бесов[546]. Среди папирусов, обнаруженных и исследованных в последние 50 лет, есть те, что, вне всякого сомнения, использовались в качестве амулетов: они невелики по размеру, обычно представляют собой один сложенный лист, иногда к нему может быть привязан шнурок для ношения на шее. Содержание таких амулетов соответствует тому, ради которых их создавали — отпугивать бесов или излечивать от болезней; обычно это молитва «Отче наш» или рассказ об исцелении[547]. Христианские амулеты еще ждут своего исследователя[548].

Близко примыкает к амулетам и магии практика античного гадания, которой также посвящено немало интересных работ. В особенности это касается так называемых «Жребиев Астрампсиха» (Sortes Astrampsychi) и других из «Книги Судьбы»[549]. Об использовании гадания в раннем христианстве работ написано мало; возможно объясняется это недостатком свидетельств[550]. Но самый интересный источник по данной теме происходит из рукописной традиции Нового Завета.

Среди новозаветных рукописей (помимо тех, что рассмотрены выше (см.)) заслуживают особого внимания несколько ранних греческих рукописей, содержащих Евангелие от Иоанна в форме ἑρμηνεῖα или гадательного приспособления. Переписчики, создавшие эти восемь папирусных или пергаменных текстов, датируемых временем от III или IV до VIII вв. (а именно, p⁵⁵, p⁵⁹, p⁶³, p⁷⁶, p⁸⁰, 0145[551], 0210 и 2056)[552], следовали более или менее стандартной схеме. Текст на каждой странице не занимает всей ее площади. Под текстом написано слово ἑρμηνεῖα, расположенное посередине строки наподобие заголовка, за которым следует короткая или развернутая фраза. Что представляют собой эти «объяснения»?

Общее мнение, опиравшееся на наиболее очевидное понимание заголовка, гласило, что это какая-то разновидность комментария в его зачаточной форме. Однако при ближайшем рассмотрении скоро оказалось, что эти «комментарии» совершенно не имеют отношения к тексту, рядом с которым находятся. Чем же они могут быть? В поисках ответа на этот вопрос нужно обратить внимание на то, что эти так называемые «комментарии» близки по форме, а в ряде случаев и по смыслу, к 69 коротким апофтегмам, которые в Кодексе Безы (V в.) написаны по одной на нижнем поле каждой страницы в той его части, которая содержит Мк 1:1-10:22 (листы 285b-321a). Эти небрежно и криво нацарапанные почерком примерно ΙΧ-Χ века пометки начинаются словом ἑρμηνεῖα или его сокращением[553]. Фразам, найденным в восьми фрагментированных списках Ин, маргиналии на страницах 29lb — 293b Кодекса Безы весьма близки — «Жди большого чуда!», «Получишь от Бога радость!», «От скорби к радости!», «Случится через десять дней», «Найдешь, что ищешь» и т. д.

В античности и средневековье существовали пособия по технике гадания[554], некоторые из которых вполне близки упомянутым выше рукописям (в частности, тем, что используют вводное ἑρμηνεῖα). Это позволяет предположить, что поля Кодекса Безы и переписанный текст Евангелия от Иоанна использовались для дивинации (Sortes sanctorum), иными словами — для предсказания будущего[555]. Чтобы узнать судьбу выбирали какое-либо число (возможно, бросая жребий), а затем листали кодекс Евангелий до тех пор, пока не находили нужное предзнаменование, на которое указывало выпавшее число.

Очевидный вывод заключается в том, что некоторые христиане верили в особую магическую силу, которой обладали сами рукописи Нового Завета. Ими можно было пользоваться не только для нужд апотропической магии, но и для того, чтобы изменять или по меньшей мере, предсказывать судьбу. Свидетельство рукописей оказывается в данном случае уникальным — оно говорит о том, какую роль святые тексты играли в жизни простонародья, в то время как все прочие дошедшие до нас известия повествуют об образованной христианской элите. Впрочем, и этот сюжет раннехристианской истории еще только ждет своего исследователя.

I. Основные критерии в оценке разночтений

Вероятно, наиболее простым критерием в оценке вариантных чтений, является правило «выбирай то чтение, которое лучше всего объясняет происхождение других». Мы следуем этому очевидному критерию, когда встречаемся с ошибками или «вариантными чтениями» в современных книгах. Например, два издания классического произведения Джона Беньяна «Путь паломника» (The Pilgrim’s Progress) отличаются друг от друга в описании истории о том, как Христианин нашел и использовал ключ, с помощью которого он бежал из Замка Сомнения. В одном из этих изданий можно прочитать, что «замок проворачивался отчаянно туго» («The lock went desperately hard»), в то время как в другом — «замок проворачивался чертовски туго» («The lock went damnable hard»). Какое из этих чтений было первоначальным, а какое — исправленным? Написал ли Беньян «отчаянно» («desperately»), а современный редактор по непонятным причинам заменил его на «чертовски» («damnable»)? Или Беньян написал «чертовски» («damnable»), используя это слово в его исходном значении — «подлежащий проклятию», и затем кто-то изменил это выражение, найдя его слишком грубым? Нет сомнений в том, какой из двух ответов верен[556].

Другой критерий, который мы инстинктивно признаем в качестве базового, состоит в том, что реконструкция истории вариантного чтения есть необходимое условие для формирования нашего представления о тексте. Например, в ранних выпусках полного второго издания словаря Webster’s New International Dictionary of the English Language (Springfield, MA, 1934) имеется статья:

Однако в английском языке слова dord не существует, и его наличие в столь уважаемом словаре является результатом того, что можно назвать случайной «ошибкой переписчика». Как позже разъяснили издатели, такая статья появилась из-за ошибки в сокращении слова density (плотность), где были использованы одновременно строчные и прописные буквы. Фактически статья должна была выглядеть так:

Кто-то, не обратив внимания на точки, воспринял эти буквы как одно слово и назвал его существительным. Примечательно, что эта ошибка оставалась необнаруженной на протяжении почти десяти лет, в течение которых книга переиздавалась несколько раз.

Другой пример подобной «ошибки клерка», появившейся из-за некомпетентного суждения, можно найти в очень уважаемом издании «Кто есть кто в Америке» (Who’s Who in America). Когда в этой известной энциклопедии знаменитостей впервые появилась биография Томаса Манна, он был назван очень торжественно, с использованием среднего (второго) имени. В издании 1939 г. статья начиналась полужирной надписью «Mann, Thomas Schriftst», однако в последующих выпусках слова «Schriftst» уже не было. Возникает вопрос: какая из форм имени правильная? Обратившись к германскому справочнику «Кто есть кто» — «Wer Ist’s», понимаешь, что слово «Schriftst» является принятым в этом издании сокращением немецкого слова «писатель» (Schriftsteller). Очевидно, тот, кто готовил биографический очерк для американского издания, ошибочно принял сокращенное название профессии Манна за его среднее имя.

Описанные выше два критерия могут широко использоваться и дополняться путем включения многих частных критериев. Однако полезно было бы более детально рассмотреть различные аспекты, принимаемые исследователями во внимание при оценке вариантных чтений в новозаветных рукописях. Такие критерии принято классифицировать в терминах (1) внешних признаков и (2) внутренних признаков, последние из которых включают в себя то, что Хорт называл вероятностью передачи текста и объективной вероятностью. (Здесь необходимо перечитать приведенные выше материалы о принципах издания Весткотта и Хорта, см., а также обзор более поздних работ Б. X. Стритера по теории текста, см.). Вот перечень основных положений, которые текстолог должен иметь ввиду при оценке вариантных чтений новозаветного текста.

a. Датировка свидетеля текста. (Здесь гораздо большее значение имеет не возраст самого документа, а датировка того типа текста, который он содержит. Свидетельства некоторых минускульных рукописей, таких, например, как 33, 81 и 1739, имеют большее значение, чем некоторые из более поздних или вторичных маюскулов.)

b. Географическое распределение свидетелей текста, поддерживающих данный вариант чтения. (Важно определить, являются ли географически удаленные свидетели текста действительно независимыми друг от друга. Например, совпадение между старолатинскими и сирийскими свидетелями текста может быть результатом влияния на них Татианова «Диатессарона».)

c. Генеалогические связи текстов и семейств текстов данных свидетелей. (Свидетели текста должны в первую очередь оцениваться качественно, а не количественно. Более того, здесь недопустимы чисто механические способы оценки, так как существует разница в относительной значимости отдельных факторов для различных типов разночтений.)

а. Вероятность передачи текста, зависящая от палеографических особенностей и привычек писцов[557]

i. Обычно предпочтение должно отдаваться более трудному варианту чтения, особенно, когда смысл его внешне ошибочен, но при более глубокое рассмотрение оказывается правильным. (Здесь «более трудный» значит «более трудный на взгляд писца», желающего внести исправления. Большинство таких исправлений, вносимых переписчиками, как правило, поверхностны и зачастую сочетают «видимость улучшения с его реальным отсутствием»[558]. Очевидно, что понятие «более трудное чтение» является относительным, и порой его суть постигается тогда, когда оно должно классифицироваться как настолько трудное, что, кажется, его появление могло произойти только вследствие случайной ошибки при переписывании.)

ii. Обычно предпочтение отдается наиболее краткому чтению, за исключением случаев когда может иметь место параблепсис, вызванный гомеотелевтонией, или когда переписчик мог опустить отрывок, полагая, что он избыточен, груб или противоречит благочестивому поверью, литургическому обычаю или аскетической практике. (Ср. более полное выражение этого критерия Грисбахом, см.)

iii. Поскольку переписчики часто гармонизировали отрывки, которые в параллельных местах расходятся друг с другом, то чтение (в цитатах ли из Ветхого Завета или же в различных евангельских повествованиях, описывающих одни и те же события), содержащее буквальное несогласие, обычно предпочтительнее того, которое согласуется буквально.

iv. Переписчики иногда могли заменять непривычное слово более знакомым синонимом, приводить менее изысканную грамматическую конструкцию или менее изящное выражение в соответствие с аттицизирующими нормами, или добавлять местоимения, союзы и вводные слова, делая текст более гладким.

b. Внутренние вероятности, зависящие от предположений о том, что автор скорее всего мог написать

Здесь учитываются:

i. стиль, словоупотребление и теология автора на протяжении всей книги,

ii. ближайший контекст,

iii. согласование с другими отрывками того же автора и с Евангелиями,

iv. арамейский фон учения Иисуса,

v. приоритет Евангелия от Марка,

vi. влияние христианской среды на формулировку и текстуальную передачу данного отрывка.

Не все вышеуказанные критерии применимы к каждому отдельному случаю[559]. Текстолог должен знать, когда можно отдать приоритет какому-то одному признаку в ущерб другому. Поскольку текстология является в той же степени искусством, как и наукой, становится понятным, почему иногда разные ученые придают различное значение тому или иному признаку. Такая разноголосица неизбежна, например, если признаки распределены так, что более трудное чтение находится только в поздних свидетелях текста.

Одной из опасностей, которая постоянно подстерегает представителей любой науки, является тенденция к одностороннему чрезмерно упрощенному анализу и решению тех или иных вопросов при помощи заведомо не работающих в данном случае методов. В текстологии эта тенденция может наблюдаться тогда, когда ученый, вооружившись каким-либо одним методом или критерием анализа текста, вполне неразборчиво применяет его к более широкому спектру задач. Например, в начале XX в. Адальберт Меркс в трехтомном труде пытался доказать, что западный тип текста является более близким к оригиналу, чем тот, что представлен в Синайском сирийском палимпсесте[560]. Около полувека назад Адольф фон Гарнак, убежденный в том, что принципы новозаветной критики нуждаются в пересмотре, предложил пересмотреть умаленное, на его взгляд, значение латинской Вульгаты среди свидетелей новозаветного текста[561]. Несмотря на то некоторые ученые вполне могли недооценивать вклад Иеронима в текстологию, предложение Гарнака усвоить свидетельству Вульгаты превалирующее значение при оценке вариантов чтений встретило многочисленные враждебные отклики, в том числе и со стороны некоторых католических ученых[562]. Сходным образом и экстравагантное предположение фон Зодена о влиянии, которое оказали на текст Нового Завета Маркион и Татиан, а также настойчивое обращение А. К. Кларка к пространному тексту ныне могут рассматриваться как предостережения против одностороннего и неоправданно упрощенного подхода[563].

II. Процедура оценки вариантных чтений

Объяснить человеку, как стать текстологом, — все равно, что научить его, как стать поэтом. Можно сформулировать основополагающие принципы и критерии и описать некие процедуры, но корректное их применение в каждом конкретном случае остается уделом сообразительности и проницательности самого ученика. Имея это в виду, начинающий текстолог и должен воспринимать все изложенное ниже лишь как самое общее описание методов, которыми пользуется наука.

В качестве предварительного шага при анализе и оценке признака, найденного в критическом аппарате, должен быть составлен список нескольких вариантных чтений с их источниками. Это поможет яснее увидеть исходное состояние проблемы, особенно если документ имеет два или более значимых разночтения.

При оценке признака следует начинать с внешних факторов, задаваясь вопросом — поддерживается ли какой-нибудь вариант чтения наиболее древними рукописями или ранним типом текста. Определенное преимущество отдается наиболее ранним чтениям и чтениям, которые поддерживаются источниками из удаленных друг от друга географических точек. Напротив, чтения, поддерживаемые только койне, или византийским типом текста (сирийской группой по Хорту), могут быть отложены в сторону как в большинстве своем вторичные[564]. Причина, по которой с вариантами койне обращаются столь сурово, заключена в том, что этот тип текста является поздним и основанным на тексте других типов. Несмотря на то, что он представлен подавляющим большинством греческих рукописей (ибо он, со всеми его позднейшими изменениями, был принят Греческой православной церковью в качестве официального текста), численный перевес свидетельств не имеет никакого значения ввиду вторичного происхождения данного типа текста[565].

Для того, чтобы облегчить себе процесс определения типов текста, которые поддерживают те или иные вариантные чтения, надо свободно владеть информацией, содержащейся в приведенных ниже таблицах свидетелей текста. Однако при этом необходимо помнить, что описанные типы текста не являются статичными и строго определенными категориями; напротив, каждый тип текста вовлечен в процесс развития[566], который, несмотря на присущие ему отличия и характерные черты как единого целого, не может быть изолирован в строгих и точно очерченных границах.

Койне или византийские свидетели текста

Евангелия: A, E, F, G, H, K, P, S, V, W (в Мф и Лк 8:13–24:53) П, Ψ (в Лк и Ин) Ω и большинство минускулов.

Деяния: Н^a, L^ap, P^a, 049 и большинство минускулов.

Послания: L^ap, 049 и большинство минускулов.

Откровение: 046, 051, 052 и многие минускулы[567].

Типы текста, предшествовавшие койне

Формы текста, предшествовавшие койне, или византийскому типу текста, включают в себя западную группу текстов, так называемый кесарийский и александрийский (по классификации Хорта «нейтральный») типы текстов[568].

ЗАПАДНАЯ ГРУППА ТЕКСТОВ

Это тип новозаветного текста, отмеченный характерным сочетанием вариантов, был назван «Западным» по той причине, что основные его свидетели, как полагали тогда, имели западное происхождение. Ими были, например, некоторые греко-латинские билингвы (Кодекс Безы), старолатинский текст и новозаветные цитаты у латинских отцов. Ныне принято считать, что сфера обращения данного текста не сводилась только к западным провинциям; некоторые его разночтения присутствуют и в восточных вариантах, таких, как синайский сирийский и коптский. Следовательно, сохраняющееся название текстуального типа является скорее традиционным обозначением, подобному личному имени, нежели географически точным термином.

Хотя некоторые исследователи придерживаются мнения, что западный тип текста — это своеобразное произведение одного или нескольких человек, пересмотревших ранний вариант текста[569], большинство ученых не находят этот тип однородным, что позволяло бы говорить о текстуальной рецензии. Скорее можно заключить, что данный вид текста явился результатом ненаправленного и естественного роста рукописной традиции и переводческой деятельности[570]. Яркая черта данного текстуального типа — любовь к парафразу, которая ведет к очевидно вторичному характеру добавлений, опущений, перемен, и «улучшений» того или иного свойства.

Поскольку западный тип текста использовался такими авторами II — начала III в., как Маркион, Юстин (и, возможно, Татиан), Гераклеон, Ириней и Тертуллиан, большинство ученых датирует появление Западного текста серединой или второй половиной II века[571], тем не менее, как замечает Мартини, «не захлопывайте дверь идее о том, что существуют те или иные чтения, для которых D или любой другой „западный“ свидетель сохранил наиболее раннюю форму»[572].

Были предложены разные теории о происхождении западного текста. Весткотт и Хорт полагали, что он возник в результате целенаправленной ревизии во II в. Другие пытались объяснить его появление обратным переводом на греческий язык с сирийской или со старолатинской версии, и возможно, желанием унифицировать греческий текст с латинской или сирийской частью в какой-либо билингве. Поскольку наиболее характерные элементы западного текста встречаются в Евангелии от Луки и Деяниях, некоторые ученые предложили теорию о том, что сам Лука издал два варианта этих книг — более краткий и более пространный. (Относительно того, какой из них может быть более ранним, единого мнения нет).

Наиболее важными свидетелями этого типа текста являются Кодекс Безы и старолатинские рукописи[573]; все они характеризуются длинными и краткими добавлениями и некоторыми заметными пропусками. Так называемый западный текст Евангелий, Деяний и Павловых посланий был широко распространен[574] не только в Северной Африке, Италии и Галлии (которые географически являются «западными» территориями), но также в Египте[575] и, в немного видоизмененных формах, на Востоке. Последние указанные формы текста представлены древнесирийскими рукописями: Синайской и Кьюртоновской, а также множеством маргиналий в Гераклийской сирийской версии и, возможно, в Палестино-сирийской.

Наконец, следует заметить, что Весткотт и Хорт рассматривают западный тип текста в основном как полностью поврежденный и считают в нем оригинальным только то, что они называют «западными не-интерполяциями». Как указывалось ранее, последующие исследователи (например, Меркс и Кларк) отвечали на этот односторонний взгляд таким же односторонним предпочтением западного типа текста. Теперь такие крайние позиции за и против западного типа текста получают мало поддержки, так как большинство специалистов-текстологов придерживаются мнения, что все типы текста, предшествовавшие редакции койне, заслуживают внимания, и что любой из них может сохранять оригинальные чтения, утраченные в других типах текста.

Изучение западного текста продвигается без помех. Хотя новейшие попытки создать всеобъемлющую теорию западного текста, как правило, приводят к появлению гипотез, мало друг с другом схожих, сравнение их отправных точек, методологии и результатов может приблизить решение этой загадки. Среди обзорных работ по данной проблеме внимания заслуживает статья Джоэля Делобеля (Joël Delobel «Focus on the ‘Western’ Text in Recent Studies» Ephemerides theologicae Lovanienses, 73 (1997) 401–410), где обсуждается более сорока книг и статей, а также сборник Codex Bezae: Studies from the Lunel Colloquium, June 1994, ed. by D. C. Parker and C. B. Amphoux (Leiden, 1996), в котором освещены три сюжета, обсуждение которых постоянно возобновляется: можно ли считать Кодекс Безы частью западного текста; вероятность того, что Кодекс Безы сохранил для нас оригинальный текст; место появления кодекса.

Западные свидетели

Евангелия: א (в Ин 1:1–8:38), D, W (в Мк 1:1–5:30), 0171, старолатинские переводы, Syr^s и Syr^c (частично), ранние латинские отцы, «Диатессарон» Татиана.

Деяния: p²⁹, p³⁸, p⁴⁸, D, 383, 614, Syr^{h mg}, ранние греческие и латинские отцы, комментарий Ефрема (сохранившийся на армянском языке).

Павловы послания: греко-латинские билингвы D^p, E^p, F^p, G^p; греческие отцы конца III в.; старолатинские переводы и ранние латинские отцы; сирийские отцы примерно до 450 г.

КЕСАРИЙСКИЙ ТИП ТЕКСТА И ЕГО СВИДЕТЕЛИ

Б. X. Стритер идентифицировал текст, которым Ориген пользовался в Кесарии, и соотнес его с текстом Θ, семьи l, семьи 13, и некоторых других свидетелей. Последующие исследования Лейка (Lake), Блейка (Blake) и Нью (New) показали, что кесарийский тип текст, возможно, возник в Египте и был затем принесен Оригеном в Кесарию, откуда попал в Иерусалим (некоторые свидетели кесарийского типа текста содержат так называемый «иерусалимский колофон»; см. описание кодекса 157, выше глава II), к армянам (чья колония была основана в Иерусалиме весьма рано), и от них в Грузию (кодекс Коридети написан в Грузии).

Отличительной особенностью кесарийского типа текста является своеобразное смешение западных и александрийских чтений. Согласно Лагранжу, составитель текста, возможно, знал оба этих типа и шел на определенный компромисс; в основном он следовал александрийскому типу тексту, но одновременно сохранял те западные чтения, которые не казались ему невозможными, так как последний текст более распространен, хотя первый был лучше. Можно также заметить, что создатель этого текстуального типа прилагал усилия, чтобы сделать его более изящным, имея в виду нужды церкви[576]. Похожая точка зрения провозглашается Глоубом (Globe), который утверждает, что в своей наиболее ранней форме «кесарийские варианты напоминают о сознательной гармонизации, парафразировании и сглаживании грамматических деталей, присутствующих также в западных свидетелях»[577]. Опираясь на свое статистический анализ, Уртадо (Hurtado) приходит к похожему заключению, доказывая, что «это разновидность западного текста, которая получила свою форму на востоке»[578].

Согласно новым исследованиям Аюсо (Ayuso) и других[579], необходимо различать две стадии развития кесарийского типа текста (по крайней мере применительно к Евангелию от Марка). Староегипетский тип текста, принесенный Оригеном в Кесарию, может быть назван докесарийским текстом. Он сохранился в p⁴⁵, W (в Мк 5:31–14:20), семье 1, семьях 13, 28, и многих греческих лекционариях. В Кесарии, а затем при последующем своем развитии кесарийский тип текста приобрел форму, которую можно проследить по общим признакам в Θ, 565 и 700, во многих цитатах у Оригена и Евсевия, а также в староармянских и старогрузинских переводах (это формы собственно кесарийского типа). Очевидна также некоторая степень сходства между старосирийскими (Syr^{s, c}) переводами и кесарийским типом текста. Наиболее свежее исследование Амфу (Amphoux) также доказывает, что формирование кесарийского типа прошло две стадии, но при этом, по мнению ученого, первую стадию следует связать с Антиохией, а не Кесарией[580]. Работа Уртадо подтверждая близкую связь W с p⁴⁵, показывает, что семейство 13 является вторичным свидетелем для текста W-p⁴⁵ и что все три рукописных источника не связаны с кесарийским текстом 565, 700 и Θ. Следовательно, «„докесарийские“ свидетели оказываются совершенно некесарийскими»[581]. В итоге, кесарийский тип текста представляется наиболее смешанным и наименее однородным из всех тех групп, которые можно классифицировать в качестве отличающихся друг от друга типов текста.

АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ТЕКСТ

Общепринято мнение, что александрийский тип текста подготовлен опытными редакторами, воспитанными на научных традициях Александрии[582]. Текст, на который они опирались, был древним во всех важных аспектах. Еще недавно главными свидетелями этого типа были B и א, датируемые примерно серединой IV в. Однако с открытием p⁶⁶ и p⁷⁵, которые датируются примерно концом II — началом III вв., было получено доказательство того, что «нейтральный» текст Хорта восходит к архетипу, который должен быть отнесен ко II в.[583]. Эта более ранняя форма текста, которая может быть названа «первичным» александрийским текстом, в основном короче, чем текст любой другой формы, в то время как западный тип текста наиболее пространен. Более того, представляется, что «первичный» александрийский тип текста не подвергся систематической грамматической или стилистической обработке, как другие типы, включая и поздние формы собственно александрийского типа текста[584].

Хотя многие ученые отвергают оптимистическое мнение Хорта, что Ватиканский кодекс (B) содержит оригинальный текст почти без изменений (если не считать помарок), оригинальный текст, они все же склонны рассматривать александрийский тип текста в целом как наилучший древний вариант текста, наиболее приближающийся к оригиналу.

Свидетели александрийского типа текста

Первичные александрийские: p⁴⁵ (в Деян), p⁴⁶, p⁶⁶, p⁷⁵, א (за исключением Ин 1:1–8:38), B, Sah (частично), Климент Александрийский, Ориген и основная часть папирусов с фрагментами Павловых посланий.

Вторичные александрийские: (C), L, T, W (в Лк 1:1–8:12 и Ин) (X), Z, Δ (в Мк), Ξ, Ψ (в Мк, частично в Лк и Ин), 33, 579, 892, 1241, Boh, Дидим, Афанасий.

Деяния: p⁵⁰, A, (C), Ψ, 33, 81, 104, 326.

Павловы послания: A, (C), H^p, I, Ψ, 33, 81, 104, 326, 1739

Соборные послания: p²⁰, p²³ A, (C), Ψ, 33, 81, 104, 326,1739

Откровение: A, (C), 1006, 1611, 1854, 2053, 2344; несколько хуже — p⁴⁷, א

После установления того, какие текстуальные типы поддерживают каждое из разночтений, в ходе исследования необходимо сделать предварительные выводы о предпочитаемом чтении, опираясь на то, что мы знаем о датировке рукописей, географическом распространении источников, поддерживающих данное чтение, и типах текста, к которым они принадлежат. В должной мере понимая значение генеалогических связей между рукописями, мы не сможем предпочесть чтение только потому, что оно встречается в большом числе свидетелей.

Следующим шагом в процессе оценки вариантных чтений является обращение к внутренним признакам, и в первую очередь — к тому, что называется вероятностью передачи текста. Какое из чтений наиболее трудно — иными словами, трудно с точки зрения писца? При прочих равных условиях чтение, которое поставило переписчика в тупик, с большей вероятностью является правильным. С другой стороны, в какой-то момент то, что ранее представляло относительное затруднение, становится абсолютно трудным, и это чтение уже невозможно рассматривать в качестве оригинального.

Некоторые чтения были особенно дороги переписчикам, ибо они подтверждали поверья и обычаи, которые в тот момент существовали в той или иной части христианского мира. Поэтому текстолог должен быть хорошо осведомлен о развитии христианского богословия и богослужебной практики, равно как и о еретических движениях в Древней церкви. Само собой разумеется, знакомство с палеографией маюскула и минускула, подкрепленное знаниями об особенностях орфографии и синтаксиса в разных диалектах греческого языка, часто будет способствовать правильной оценке разночтений. При рассмотрении отрывка из синоптических Евангелий необходимо проверить свидетельства параллельных мест. Гармонизация Евангелий есть по определению вторичная процедура, поэтому главным правилом для редакторов текста является придание тексту каждого из евангелистов его характерного вида. Это означает, что нужно предпочесть чтения, отличающиеся в параллельных местах (особенно в том случае, если чтение параллельного места установлено достоверно). Соответственно встречающиеся цитаты из Ветхого Завета должны сопоставляться с текстом и аппаратом Септуагинты. Поскольку переписчики старались приблизить ветхозаветные цитаты в Новом Завете к тексту Септуагинты, чтения, отличающиеся от принятых в Ветхом Завете, не должны исключаться без тщательного рассмотрения.

И, наконец, следует обратиться к объективной вероятности. Чтение, претендующее на оригинальность, должно гармонировать со стилем и словоупотреблением того же автора в других местах. Однако необходимо понимать, что этому требованию могут удовлетворять сразу несколько вариантных чтений, и потому текстолог должен, исходя из внутренних признаков, руководствоваться суждениями скорее отрицательного, нежели положительного, характера: прежде всего не противоречат ли имеющиеся внутренние свидетельства тому выводу, который был получен на основе данных о происхождении, географическом распространении источников и вероятности передачи текста.

Иногда случается так, что только одно чтение, на первый взгляд, соответствует словоупотреблению автора в других местах, и в то же время оно слабее всего поддерживается внешними свидетельствами. В таких случаях текстолог должен принять решение, опираясь на общие соображения текстологической науки. Для начинающего текстолога, вероятно, будет наиболее безопасным выходом положиться на внешние признаки, нежели на свои знания об авторском замысле и словоупотреблении, которые всегда могут оказаться неполными.

Со временем станет очевидно, что, как правило, чтения, поддерживаемые александрийскими и западными свидетелями, превосходят любые другие чтения. Из этого вывода, однако, есть одно исключение: применительно к Павловым посланиям сочетание B, D и G обычно не имеет большого значения. Причиной этому служит тот факт, что, хотя B и является чисто александрийским свидетелем в тексте Евангелий, Павловы послания в нем содержат явный западный элемент. В этом смысле сочетание B с одним или несколькими западными источниками Павловых посланий является всего лишь дополнительным западным свидетельством[585].

Комбинация западных и кесарийских свидетелей обычно не обладает исключительной важностью, так как кесарийский тип текста, возможно, формировался на основе, имеющей западные включения.

При оценке чтений, поддерживаемых только одним классом свидетелей, начинающий текстолог, вероятно, обнаружит, что подлинные чтения часто сохраняются только в одном александрийском тексте, реже — только западной группе, и гораздо реже — только в кесарийской. В качестве практического правила можно рутинно следовать александрийскому типу текста во всех случаях, за исключением тех, когда в дело вмешиваются какие-либо общие соображения, мешающие отдать ему предпочтение. Такая процедура, однако, не должна вырождаться в слепое принятие чтений, поддерживаемым B и א (или даже только B, как это, по несправедливому утверждению критиков, делал Хорт). В каждом случае должна быть проведена полная и тщательная оценка всех вариантных чтений с точки зрения как вероятностей передачи текста, так и внутренней вероятности. Нельзя также совсем исключать, что оригинальное чтение могло сохраниться только в одной какой-то группе рукописей, которая в крайне редких случаях может принадлежать койне (или византийскому) типу текста.

Теперь эти принципы осталось применить на практике, но чтобы не создалось впечатления, будто текстологические процедуры стереотипны и схоластичны, в заключение данного раздела следует процитировать отрывок из блестящей статьи А. Е. Хаусмена по текстологии:

III. Текстологический анализ избранных фрагментов[587]

Нижеследующие фрагменты были выбраны в качестве примеров, иллюстрирующих различные виды текстологических задач. Во избежание монотонности изложения и для того, чтобы подчеркнуть, что один и тот же стереотипный метод текстологического анализа не может быть применен ко всем задачам, в процессе рассмотрения представленные факторы будут варьироваться по их характеру и видам. Обсуждение начинается с относительно простых задач, для которых обычно можно найти ясные и недвусмысленные решения, и завершается более сложными, где вероятность свидетельствует в основном поровну за и против и где текстолог должен иногда довольствоваться выбором неудовлетворительного чтения или даже и вовсе признаться в отсутствии достаточно ясного основания для какого бы то ни было выбора.

В критическом аппарате принято использовать сокращения некоторых латинских слов в качестве компактного международного рабочего языка. Общеупотребительными являются следующие:

Астериск (*), помещенный после обозначения рукописи, показывает, что рукопись в данном месте была исправлена, и что цитируется начальное чтение; надстрочная буква (например, ^c) после обозначения рукописи указывает на цитирование исправленного чтения. В некоторых случаях можно различать работу более чем одного корректора (о различных подходах к цитированию такой информации см. описания Синайского кодекса, и кодекса Ефрема, см.). Если обозначение рукописи заключено в скобки, это означает, что рукопись в основном поддерживает данное вариантное чтение, но имеет отличия в мелких деталях.

В связи с этим необходимо сделать следующее предупреждение: некоторые apparatus critici Нового Завета используют обозначения маюскульных рукописей без надстрочных значков (или подстрочной нумерации), помогающих различать некоторые рукописи, имеющие сходное обозначение. Так, например, одиночная буква D (так называемый D simpliciter) часто используется для обозначения Клермонтского кодекса (вместо D^p или D₂), равно как и для Кодекса Безы. В таких случаях необходимо быть внимательным при различении рукописей и учитывать, входит ли данный вариант в Евангелия или Деяния (в этом случае D = Кодекс Безы) или в Павловы послания (в этом случае D = Клермонтский кодекс). В следующих примерах текстологического анализа обозначения источников с надстрочными знаками (где они присутствуют) будут использоваться в соответствии с описаниями рукописей, данными в главе II: это значит, что надстрочная буква ^a после обозначения рукописи показывает, что манускрипт содержит Деяния и Соборные послания, ^p обозначает Павловы послания, и ^r — Апокалипсис.

Библия короля Иакова в Деян 6:8 описывает Стефана как «исполненного веры и силы» (πλήρης καὶ πίστεως καὶ δυνάμεως), в то время как Пересмотренный Стандартный перевод (Revised Standard Version) и Новая английская Библия (New English Bible) о нем говорят как об «исполненном благодати и силы» (πλήρης χάριτο καὶ δυνάμεως). Различие между этими английскими переводами подразумевает не варианты перевода одного и того же греческого слова, а наличие разночтений в исходном греческом тексте. Текстуальные свидетельства, включающие четыре вариантных чтения, таковы:

1. «благодати» (χάριτος) — это чтение дают p^{8. 45vid. 74}, א, A, B, D, более 20 минускульных рукописей, Вульгата, саидский, бохейрский, Syr^p, армянский и эфиопский переводы (последний дает чтение χάριτος θεοῦ).

2. «веры» (πίστεως) — имеется в H^a, P^a, многих минускульных рукописях, Syr^h, у Григория Нисского и у Златоуста.

3. «благодати и веры» (χάριτος καὶ πίστεως) — чтение из E^a.

4. «веры и благодати Духа» (πίστεως καὶ χάριτος πνεύματος) — чтение из Ψ.

Очевидно, что из этих четырех вариантов либо первые два являются усеченными вариантами пространных чтений, либо третье и четвертое происходят из комбинации первых двух.

Рассмотрение внешних признаков и внутренней вероятности однозначно показывают, что чтения (3) и (4) — вторичны и построены на конфляции двух первых чтений. Чтение (3) поддерживается маюскулом E^a, который датируется VI в. и является одним из представителей койне, или византийского типа текста Деяний. Чтение (4) поддерживается датируемой VIII–IX вв. маюскульной рукописью Ψ, содержащей смешанный текст Деяний. Принимая во внимание передачу текста, можно заключить, что чтения (3) и (4) уступают двум другим, ибо легче предположить, что переписчик, знающий о существовании (1) и (2), решит соединить их так, чтобы копия, которую он делает, содержала оба варианта, нежели постулировать наличие двух переписчиков, которые независимо друг от друга споткнулись о пространное чтение и каждый переписал из него по половине. Таким образом, внешние признаки, недостаточные по количеству и относительно поздние по датировке, а также вероятности переписывания согласно свидетельствуют против оригинальности чтений (3) и (4).

Вариантное чтение (2) поддерживается двумя маюскульными рукописями, Н^а (IX в.) и P^a (X в.), принадлежащими к койне, или византийскому типу текста, а также большинством минускульных рукописей. Самым ранним источником (2) является Григорий Нисский (умер в 395 г.).

Вариант чтения (1) поддерживается разнообразными свидетелями, включая представителей главных типов текста, предшествующих койне. Синайский и Ватиканский кодексы (оба IV в.) являются лучшими и наиболее ранними представителями александрийского типа текста Деяний. Главным греческим представителем западной группы свидетелей является Кодекс Безы (V или VI в.). Смешанный тип текста имеют Александрийский кодекс (V в.) и папирус p⁷⁴, датируемый примерно VII в. Данные ранних переводов, включая латинские, сирийские, коптские и армянский, отражают широту географического пространства, на котором было принято данное чтение. Внешние признаки в поддержку чтения (1), таким образом, имеют существенное преимущество по датировке и разнообразию типов текста над аналогичными, поддерживающими чтение (2).

Аналогичным образом внутренняя вероятность также склоняет к принятию чтения (1). Если считать, что Стефан первоначально назван «исполненным веры», то причина, по которой переписчик изменил эти слова на «исполненный благодати», не ясна. С другой стороны, учитывая, что тремя стихами ранее Стефан был назван мужем, «исполненным веры и Святого Духа» (ст. 5), становится понятным, что при копировании ст. 8 переписчикам хотелось, вольно или невольно, поставить слово πίστεως, которое они встретили в предыдущем отрывке, вместо правильного чтения χάριτος. Этим же объясняется и наличие слова πνεύματος в чтении (4).

Таким образом, сопоставление нескольких типов признаков, внешних и внутренних, приводит к твердому заключению о том, что автор Деян 6:8 написал πλήρις χάριτος καὶ δυνάμεως.

Многие новозаветные рукописи в различных местах содержат разнообразные интересные детали, которые могут быть исторически верными. Например, история с женщиной, взятой в прелюбодеянии, по всем признакам исторически достоверна. Невозможно представить себе, что аскетически настроенный монах, сочинит рассказ, заканчивающийся столь мягким замечанием со стороны Иисуса: «И Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши». И в то же время эту перикопу, обычно находящуюся в Ин 7:53-8:11, следует счесть вставкой в четвертое Евангелие[588].

Этот рассказ отсутствует в лучших греческих рукописях: p⁶⁶, p⁷⁵, א, B, L, N, T, W, X, Δ, Θ Ψ, 33, 157, 565, 892, 1241, в семье 1424 и т. д. Кодексы A и C имеют в этом месте лакуну, но высока вероятность, что этой перикопы они не содержали, так как на утраченных листах для нее не хватило бы места. Старосирийский (Syr^s,c) перевод и арабская редакция «Диатессарона» Татиана не обнаруживают знания этого отрывка, равно как его не содержит его и Пешитта. Древние коптские церкви также не включали этот рассказ в свои варианты Библии, поскольку он отсутствует в саидских, субахмимских и более старых бохейрских рукописях. Некоторые армянские рукописи и старогрузинские переводы тоже опускают это место. На Западе этот рассказ отсутствует в готском переводе и некоторых старолатинских рукописях (a, f, l*, q).

Но гораздо более значимым фактом является то, что ни один из греческих отцов церкви на протяжении первой тысячи лет не ссылался на эту перикопу. Это относится даже к тем отцам и авторам, кто в своих трудах процитировал все Евангелие, стих за стихом, как например, Ориген, Иоанн Златоуст и Нонн (в стихотворном парафразе). Евфимий Зигабен, живший в первой половине XII в., был первым греческим автором, прокомментировавшим этот рассказ, но заявившим при этом, что точные списки Евангелия его не содержат[589].

Далее, к столь впечатляющему и разнообразному списку внешних признаков добавляются соображения о том, что стиль и словоупотребление в данной перикопе сильно отличаются от остального текста четвертого Евангелия и что этот рассказ прерывает последовательность повествования в 7:52 и 8:12 сл.; в результате отрицание авторства Иоанна получает убедительнейшее подтверждение.

Самой древней известной греческой рукописью, содержащей данный отрывок, является Кодекс Безы (V или VI в.), а также некоторыми старолатинскими манускриптами (aur, c, e, f, f², j, r^l)· Перикопа явно представляет собой часть свободной традиции, имевшей хождение в некоторых частях Западной церкви[590]. Этот рассказ последовательно вставлялся в различные места разных рукописей. Большинство переписчиков вставляли его после 7:52 (D, E, F, G, H, K, M, S, U, Г, Λ, П, 28, 579, 700, 1579), считая, что таким образом в меньшей степени прерывается рассказ Иисуса. Другие помещали его после 7:36 (рукопись 255) или после 21:24 (семья 1, 1076, 1570, 1582). Ревизия старогрузинского перевода, сделанная в XI в. Георгием Афонским, содержит этот отрывок после 7:44. Переписчик рукописи, лежащей в основе семейства 13, поместил данный рассказ в другое Евангелие, после Лк 21:38. Показательно также, что во многих рукописях, содержащих этот отрывок, он помечен обелом (как, например, в S) или астериском (как, например, в E, Μ, Λ), показывающими, что хотя переписчики и включили его в рукопись, они отдавали себе отчет, что у данного рассказа нет надежного текстуального подтверждения.

Некоторые рукописи, содержащие данный эпизод, представляют несколько расширенный вариант концовки в 8:8. Наверное, многие люди, прочитав предложение «Иисус же, низко наклонившись, писал пальцем на земле», задавали себе вопрос: что же Господь там написал? Неизвестный переписчик удовлетворил это естественное любопытство, добавив слова «грехи каждого из них»[591].

Несомненно, наилучшим решением здесь представляется печатать эту перикопу целиком в конце четвертого Евангелия, делая сноску, информирующую читателя о том, что данная перикопа не имела определенного места в древних источниках[592].

В Ин 7:37–39 можно найти интересный пример другого комментария, в котором, как полагали писцы, мог быть неправильно интерпретирован.

В последнем предложении фраза «ибо еще не был дан Дух» (οὔπω γαρ ἦν πνεῦμα) встречается в семи различных видах:

1) πνεῦμα — p^66c, p⁷⁵, א, N*, T, Θ, П, Ψ, 1079,1546, Cop^{bo (pt)}, Arm, Geo, Orig

2) πνεῦμα ἅγιον — p⁶⁶*, L, W, X, Γ, Δ, Λ, сем. 1, 13, 28, 33, 565, 579, 700, 892, Byz.

3) πνεῦμα ἅγιον ἐπ’ αὐτοῖς — D, f, Goth.

4) πνεῦμα δεδομένον — a, aur, b, c, ff², 1, r^l, Vulg, Syr^scp, Eus, Jerome, Aug.

5) πνεῦμα ἅγιον δεδομένον — B, 053, 1230, e, q, Syr^{pal h}.

6) «ибо они еще не получили Духа» — Cop^{sah sub-ach}.

7) «ибо Дух Святой еще не пришел» — Eth.

Размышление показывает, что чтением, объясняющим происхождение всех остальных вариантов, здесь является (1) πνεῦμα. Многие переписчики несомненно были озадачены простой и двусмысленной фразой «ибо еще не было Духа, потому, что Иисус еще не был прославлен». Чтобы это не было использовано для подтверждение того, что Дух еще не существовал до прославления Иисуса, в текст были внесены изменения, чтобы избавиться от трудного места. Некоторые западные свидетели текста (D, f, Goth) дают чтение (3) «ибо еще не было на них Святого Духа». Другие свидетели добавляют причастие «дан» (как в чтениях 4 и 5) или глагольные формы «получили» (чтение 6), или «пришел» (чтение 7).

Добавление прилагательного ἄγιον (в чтениях 2, 3 и 5) представляет собой наиболее естественный пример вставки, которую переписчики могли сделать независимо друг от друга. (Исправление, найденное в p⁶⁶, исключающее слово ἅγιον, вполне согласуется с обычной внимательностью переписчика, тут же исправляющего собственную случайную ошибку.) Примечательно, что в этом случае Ватиканский кодекс содержит двойную ошибку (5) — добавлены одновременно и ἅγιον, и глагольный предикат.

Текстуальные свидетельства для чтения (2) можно соединить со свидетельствами в пользу чтения (1); общим критерием для них будет сопротивление соблазну добавить глагольный предикат. Таким образом, здесь мы имеем большое количество разнообразных текстуальных свидетелей, поддерживающих наиболее трудное и короткое чтение. Следовательно, трудно сомневаться в том, что исходный текст содержал просто οὔπω γαρ ἦν πνεῦμα[593].

Как Марк закончил свое Евангелие?[594] К сожалению, этого мы не знаем. Максимум, что нам известно — в рукописях есть четыре различные концовки, но, вероятно, ни одна из них не представляет собой то, чем Марк намеревался завершить свой текст. Эти четыре чтения могут быть названы кратким окончанием, промежуточным окончанием, пространным окончанием и расширенным пространным окончанием. Данные о каждом из них следующие.

1. Последние двенадцать стихов Мк 16:9-20 отсутствуют в двух ранних пергаменных кодексах, B и א, в старолатинской рукописи k, сирийском синайском переводе, во многих рукописях староармянского перевода, в Адишской и Опизанской рукописях старогрузинского перевода и в некоторых списках эфиопского перевода. Климент Александрийский, Ориген и Аммоний не знали о существовании этих стихов. Другие греческие отцы указывают, что эта часть отсутствует в известных им греческих рукописях Евангелия от Марка (см. напр. Иероним, Epist. схх. 3, ad Hedibiam, «Почти все греческие списки не содержат этой заключительной части»). Первоначальная форма канонов Евсевия не содержит нумерованных частей после 16:8. Многие рукописи, содержащие этот отрывок, имеют указание на то, что он отсутствует в старых греческих списках (так, например, в рукописях 1, 20, 22 и т. д.); другие свидетели текста помечают этот отрывок астериском или обелом, которым обычно пользовались переписчики для обозначения поддельного добавления к литературному произведению.

2. Промежуточное окончание («Но они вкратце пересказали Петру и бывшим с ним все, что им было сказано. После этого сам Иисус послал их проповедовать от востока до запада священную и бессмертную весть о вечном спасении») присутствует в некоторых маюскульных рукописях VII, VIII и IX вв. (L, Ψ, 099, 0112), равно как и в нескольких минускульных манускриптах (274^mg [рис. 25], 579) и некоторых древних переводах (k, Syr^{h mg}, Cop^pt, Eth^codd)[595].

3. Пространное окончание, известное по Библии короля Иакова и другим переводам, сделанным с Textus Receptus, присутствует в многочисленных свидетелях (включая даже некоторые из тех, где есть промежуточное окончание), а именно в A, C, D, L, W, Θ, в большинстве поздних маюскулов, в большом количестве минускулов, в большинстве старолатинских переводов, Вульгате, Syr^{c, p} и Cop^pt. Возможно, что Иустин Мученик в середине II в. знал это окончание; во всяком случае, его ученик Татиан включил его в свой «Диатессарон».

4. Расширенное пространное окончание существовало, как указывает Иероним, в его время в греческих списках. После открытия W в начале XX века в нашем распоряжении оказался греческий текст этого расширенного отрывка (перевод добавленного после 14 стиха текста см. выше).

Рис. 25. Греческая рукопись 274 (X в.). Национальная библиотека, Париж. Мк 16:6-20 и промежуточное окончание Мк (см. п. 2). Размер оригинала 23,8×16,5 см.

Ни одно из этих окончаний не представляется оригинальным. Отчетливый и характерный апокрифический дух расширения в (4), а также резко ограниченный базис поддерживающих его данных отчетливо свидетельствуют о вторичности данного добавления.

Пространное окончание (3), хотя и присутствует в большом количестве свидетелей текста, в том числе древних, по своим внутренним признакам тоже должно рассматриваться как вторичное[596]. Например, наличие 17 нехарактерных для Марка слов или слов, использованных в не вполне марковом значении; отсутствие плавного перехода между стихами 8 и 9 (субъект ст. 8 — женщины, в то время как в ст. 9 подразумевается Иисус); и способ, которым Мария называется в ст. 9, несмотря на наличие более раннего упоминания о ней в ст. 1, — все эти особенности указывают на то, что данная часть была добавлена кем-то, кто знал вариант Евангелия от Марка, резко обрывающийся на ст. 8, и желал снабдить его более уместной концовкой. В армянской рукописи Евангелий, переписанной в 989 г. (см. рис. 21), содержится короткий заголовок из двух слов, стоящий между последней строкой ст. 8 и перед двенадцатью последними стихами, гласящий Ariston eritsou («от пресвитера Аристона»). Многие видят в этом ссылку на Аристиона, современника Папия, жившего в начале II в. и традиционно считающегося учеником апостола Иоанна. Тем не менее, вероятность того, что армянский писец, расставлявший заголовки в рукописи, мог иметь доступ к подлинной традиции об авторстве этой концовки, равен практически нулю, особенно в том случае, если, как указывалось, заголовок был добавлен в XIII или XIV в.[597].

Внутренние признаки так называемого промежуточного окончания (2), бесспорно, свидетельствуют против его подлинности. Помимо содержащихся в этом отрывке многочисленных «не-Марковых» слов, его риторический тон сильно отличается от простого стиля Евангелия от Марка. Напыщенная фраза, стоящая в конце («священную и бессмертную весть о вечном спасении»), выдает позднейшего греческого богослова.

Таким образом, у нас осталось краткое окончание, засвидетельствованное ранними греческими, переводными и патристическими источниками. Внешние и внутренние признаки позволяют однозначно заключить, что оригинальный текст второго Евангелия, насколько это известно сегодня, заканчивался фразой 16:8. Но хотел ли Марк завершить свое Евангелие грустным сообщением о том, что женщины испугались (ἐφοβοῦντο γάρ)? Несмотря на аргументы некоторых современных ученых, упорно отстаивающих такой взгляд[598], трудно поверить в то, что упоминание о страхе могло быть уместной концовкой для произведения, называемого Евангелием, то есть Благой Вестью. Кроме того, с точки зрения стилистики, греческая фраза, оканчивающаяся словом γάρ, крайне неестественна и встречается чрезвычайно редко — в многообразии греческой литературы можно найти сравнительно мало примеров такого явления, причем ни в одном случае γάρ не стоит в конце произведения. Более того, возможно, что Марк в ст. 8 использует глагол ἐφοβοῦντα в значении «они были испуганы кем-то или чем-то» (как он это делает в четырех других местах в своем Евангелии). Очевидно, в данном случае указание на того, кто испугал, должно было бы завершать предложение.

В связи с этим представляется, что ἐφοβοῦντο γάρ в Мк 16:8 — вовсе не те слова, которыми Марк намеревался завершить свое Евангелие. Прервали ли его во время работы, к которой он не смог вернуться (возможно, по причине смерти), или последний лист оригинала случайно был потерян прежде, чем с него сделали списки[599], мы не знаем. Общеизвестно только то, что многие в Древней церкви чувствовали, что это не полный текст Евангелия и пытались разными способами добавить более или менее подходящее окончание[600].

Нельзя недооценивать тот факт, что текстологический анализ окончаний Евангелия от Марка имеет важную связь с исторической и литературной критикой Евангелий. Так как Марк не имел отношения к составлению последних 12 стихов в принятой сегодня форме этого Евангелия, и так как они, несомненно, были присоединены к Евангелию до того, как церковь выработала канон Четвероевангелия, можно сделать вывод, что Новый Завет содержит не четыре, а пять евангельских рассказов о событиях, следовавших за воскресением Христа.

В противоположность приведенной выше текстологической задаче, охватывавшей 12 стихов, рассмотрим теперь одно или два вариантных чтения, различающиеся только наличием или отсутствием одной лишь буквы.

Греческий текст, лежащий в основе традиционного ангельского песнопения во время рождества Христова («Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение», Лк 2:14, Библия короля Иакова), отличается только одной буквой сигма от греческого текста, положенного в основу перевода того же стиха в Пересмотренном Стандартном переводе (Revised Standard Version) («Слава в вышних Богу, и на земле мир в людях благоволения»). В первом случае переводчики Библии короля Иакова следовали Textus Receptus, который давал чтение εύδοκία, поддержанное E, F, G, H, L, S, U, V, Θ, Ξ, Ω, многими минускульными рукописями, сирийским, бохейрским и грузинскими переводами, Татианом и Евсевием. Во втором случае переводчики следовали греческому тексту, содержащему родительный падеж εὐδοκίας, что поддерживается B*, א*, A, D, W, 28, старолатинскими переводами, Вульгатой Иеронима, готским, саидским переводами, Иринеем, Кириллом Иерусалимским и латинскими отцами.

Следует отметить, что самые ранние греческие рукописи александрийской и западной групп объединены важными свидетельствами переводов и отцов церкви в поддержку εὐδοκίας, доказывающими, что это чтение было широко распространено на Западе и хорошо известно в Верхнем Египте и Палестине. С другой стороны, форма именительного падежа данного слова также широко представлена свидетелями из Сирии, Египта (район дельты), Кесарии (Θ, Евсевий) и датируется также II столетием (Татиан). В целом, внешние свидетельства (сочетание B, א, W с D и старолатинских переводов) склоняют в пользу родительного падежа. Внутренние соображения поддерживают это суждение, потому что в контексте родительный падеж более труден с точки зрения управления и, следовательно, легче заменяется именительным падежом, чем наоборот. Кроме того, дополнительный довод мы получим, приняв во внимание внутреннее значение фразы — выражение «люди [его, то есть Бога] благоволения» представляет собой совершенно очевидную семитическую конструкцию, многократно присутствующую в еврейских гимнах, открытых в Кумране[601] и, таким образом, полностью соответствующую семитизмам первых двух глав Евангелия от Луки.

Следовательно, стих 14 второй главы Евангелия от Луки включает строфу с двойным параллелизмом («слава…мир»), а не тройным («слава…мир…благоволение» в именительном падеже). Таким образом, здесь выражено сознание, что рождение Мессии, Господа (ст. 11) — основание для славы в вышних Богу и мира на земле в людях благоволения, то есть в тех людях, которые суть Его благоволимый остаток, избранный для принятия дара Его Мессии.

Другой интересный вариант чтения проистекает из наличия или отсутствия одной греческой буквы в 1 Фес 2:7. Здесь можно прочесть «мы были тихи (ἤπιοι) между вами, подобно как кормилица лелеет своих детей» либо «мы были младенцы (νήπιοι) между вами, как кормилица лелеет своих детей». Слово ἤπιοι поддерживается א^c, A, C^b, D^p(c), К^p, L^p, Р^p, 33, Syr^{p, h}, переводами — саидским, армянским, а также Климентом, Оригеном 2/3, Златоустом, Феодором Мопсуэстийским; слово νήπιοι поддерживается p⁶⁵, א*, B, C*, D^p*, F^p, G^p, I, старолатинским переводом, Вульгатой, бохейрским, эфиопским переводами, Оригеном (в латинском переводе), Ефремом, Кириллом, Иеронимом, Августином и Амврозиастером.

Легко увидеть, как могли появиться данные разночтения, порождаемые предшествующим словом ἐγενήθημεν. Когда текст переписывался под диктовку, произношение ἐγενήθημεν ἤπιοι неразличимо от ἐγενήθημεν νήπιοι и наоборот. Также, когда слова написаны маюскулом, ΕΓΕΝΗΘΗΜΕΝΝΗΠΙΟΙ очень похоже на ΕΓΕΝΗΘΗΜΕΝΗΠΙΟΙ и наоборот. Следует также помнить, что N в конце строки часто обозначалось всего лишь штрихом над предыдущей буквой: ΕΓΕΝΘΗΜΕ.

Однако менее просто определить, в каком направлении шло изменение. С одной стороны, весомость и многообразие внешних подтверждений явно отдают предпочтение νήπιοι, которое поддерживается наиболее древними представителями александрийского типа текста (p⁶⁵ [III в.], א* и B), западного типа текста (D* и старолатинские переводы), а также разнообразными переводами и многими отцами. Такое созвездие свидетелей побудило Весткотта и Хорта, Циммера[602] и Бовера давать νήπιοι в их текстах, предпочтение ему отдают также такие комментаторы, как Лайтфут (Lightfoot), Финдли (Findlay) (с сомнением), Воленберг (Wohlenberg), Фрейм (Frame) и Миллиган (Milligan) (с сомнением).

С другой стороны, то, что Павел в одном предложении отождествляет себя с ребенком и обозначает свое служение как функцию кормилицы, кажется большинству публикаторов и комментаторов попросту абсурдным, и поэтому Трегелльс, Тишендорф, Олфорд (Alford), Вайсс, фон Зоден, Мерк и Фогельс следуют Textus Receptus и дают ἤπιοι, чтение, которое поддерживают Борнеман (Bornemann), фон Добшютц (Dobschütz), Моффатт (Moffatt), Дибелиус, Лемонье (Lemonnyer), Восте (Vosté), Нейл (Neil) и Риго (Rigaux) и принимают переводчики Пересмотренного Стандартного перевода (Revised Standard Version) и Новой английской Библии (New English Bible).

Те, кто, основываясь на внешних признаках, поддерживает νήπιοι, пытаются смягчить смысловые трудности, которые привносит это слово при учете предыдущего контекста (ст. 3–6), где Павел говорит не о своей мягкости (тихости), а о бескорыстной любви. Он защищается от обвинений не в том, что он резок, а в том, что использовал лесть ради того, чтобы несправедливо приобрести преимущество. Он намекает на свою бесхитростность и детскую невинность, убеждая в этом, называет себя «младенцем». Слово «младенец» по ассоциации приводит к идее «кормления», и с характерной для него быстротой мысли Павел переворачивает метафору и тотчас обращает себя в кормилицу. Такая инверсия метафоры — христианский учитель вначале сравнивает себя с ребенком и затем с матерью — присуща апостолу; например, в Гал 4:19 внезапный переход к метафоре даже более удивителен («Дети мои, которых я снова в муках рожаю, пока не будет изображен Христос в вас!»). Также примечательно, что 12 из 16 случаев употребления νήπιος в Новом Завете принадлежат Павлу (включая Еф 4:14), в то время как ἤπιος встречается в греческой Библии лишь однажды, в 2 Тим 2:24.

Не все в этой аргументации за νήπιοι тем не менее столь существенно, как может показаться на первый взгляд. Что бы ни говорилось о более отдаленном контексте, в непосредственном контексте «тихи» несомненно соответствует антитезе стиха 6b, где Павел отказывается от притязаний на свое апостольское достоинство или власть. Поэтому в связке с последующими предложениями «тихи» несомненно предпочтительнее «младенцев». К тому же, хотя и верно, что Павел часто использует слово νήπιος, но не следует забывать, что он так лишь обращается к новообращенным, никогда не относя к числу младенцев себя самого. Кроме того, не менее важно, что 2 Тим 2:24 некоторые переписчики поддались искушению заменить более фамильярным словом νήπιοι соответствующее тексту ἤπιος (так в греческом тексте четырех рукописей D^p*, Е^p*, F^p, G^p и в эфиопском переводе)[603].

Подытоживая аргументацию за и против, следует прийти к выводу, что внутренним соображениям здесь нужно отдать предпочтение над внешними признаками. Так как νήπιοι намного более употребительное слово в Новом Завете, то при переносе легко было вставить над строкой конечное ν предшествующего слова, и с тех пор, вопреки смыслу, читали νήπιοι, представлявшееся совершенно недопустимым, что дало право Даниелю Мейсу (Mace) решительно заявить, что нет рукописей старше здравого смысла, и решить вопрос в пользу ἤπιοι[604].

Знание еврейского и особенно арамейского языка подчас проливает свет на вариантные чтения в Евангелиях. Так, например, слова Иисуса в Евангелии от Марка (14:25): «Истинно говорю вам, что не буду больше пить от плода лозы виноградной до того, когда буду пить его новым в царстве Божием», передаются в трех различных формах. Текст, лежащий в основе английских переводов (1) οὐκέτι οὐ μὴ πίω, поддерживается A, B, Δ, семействами 1 и 13, большинством минускульных рукописей, aur, b, ff², i, l, q, Вульгатой, Syr^{s, ρ, h}, переводами саидским, грузинским и, с некоторыми незначительными отличиями, армянским. Два других чтения: (2) οὐ μή πίω, поддерживается א, C, L, W, 47, Ψ, l, 892, 1342, с, k, Вульгатой (в одной рукописи), переводами бохейрским и эфиопским; и (3) οὐ μὴ προσθῶ πιεῖν (πεῖν), поддерживается D, Θ, 565, a, f и армянским переводом (кодекс Θ дает чтение οὐκέτι οὐ μὴ προσθῶμεν πιεῖν).

Третье чтение, обнаруживаемое в западных и кесарийских свидетелях, подразумевает семитскую идиому, буквально означающую «я не добавлю к тому, чтобы пить…». Эта идиома встречается часто в Септуагинте, которая дает более сотни примеров προστιθέναι (προστιθέσθαι) для замещения еврейского חוסיף (с инфинитивом), в смысле πάλιν («вновь» или «снова»). Складывается впечатление, что евхаристические слова Иисуса, которые, несомненно, были сказаны на арамейском или еврейском языке, сохранились в буквальном виде в третьем варианте чтения, а два других чтения представляют собой альтернативные переводы смысла, выраженные на более идиоматическом греческом. (Второе чтение можно, на самом деле, назвать и неверным истолкованием, так как опущена идея, выражаемая словом «больше».) Вне зависимости от того, соответствует ли идиома, сохранившаяся в третьем варианте чтения, оригиналу Евангелия от Марка, как предполагал Велльгаузен[605], или представляет собой вторичный библеизм, имитирующий Септуагинту (как доказывает Шюрман)[606], или обнаруживает влияние неканонического рассказа о евхаристических словах Иисуса (мнение Иеремиаса[607], следующего Блэку[608]), она в любом случае представляет собой вариант чтения, более заслуживающий внимания и чрезвычайно подходящий по контексту.

Многие ученые[609] уделили внимание текстологической Деян 20:28, где рассказывается о прощании Павла, обращающегося к старейшинам Эфесской церкви: «Итак, внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святой поставил вас блюстителями пасти церковь… которую Он приобрел Себе кровию Своею». Что должно стоять на месте пропуска — «Господа» или «Бога»?

Внешние факторы распределяются следующим образом:

1. θεοῦ: א, B, 218, 257, 383, 459, 614, 917, 1175, 1522, 1611, 1758, 2138, 2298, al, ar, c, dem, ph, ro, w, Vulg., Syr^{p, h}, Афанасий, Василий, Амвросий, Епифаний, Кирилл Александрийский;

2. κυρίου: p⁷⁴, A, C*, D, Е^a, Ψ, 33, 181, 209, 307, 337, 429, 431, 436, 610, 623, 1739, 1891, e, gig, p, Sah, Boh, Syr^{h mg}, Arm, латинский Ириней, Дидим, Люцифер, Иероним, Пелагий;

3. κυρίου καὶ θεοῦ: C³, Н^a, L^a, P^a, более 100 минускульных рукописей, старославянский перевод, Феофилакт;

4. θεοῦ καὶ κυρίου: 47.

5. κυρίου θεοῦ: 3, 95**.

6. Χριστοῦ: Syr^codd, Пост. Апост., некоторые рукописи Афанасия.

7. Ἰησοῦ Χριστοῦ: m.

Из указанных семи чтений очевидно лишь первые два заслуживают определенного внимания, так как (6) и (7) поддерживаются недостаточно, а остальные представляют собой объединение κυρίου и θεοῦ в различных комбинациях и сохранились лишь в византийских рукописях.

На основании внешних признаков трудно определить, какое из двух первых чтений является оригинальным. Палеографическое различие состоит лишь в одной букве: ͞Κ͞Υ и ͞Θ͞Υ. Каждое поддерживается ранними и разнообразными свидетелями. Самое большее, что можно сказать: θεοῦ — александрийское чтение, a κυρίου поддерживается типичными западными документами. Для решения вопроса о том, какое чтение является исходным, надо положиться на внутренние свидетельства текста.

Выражение ἐκκλησία κυρίου встречается семь раз в Септуагинте, но отсутствует в Новом Завете. С другой стороны, ἐκκλησία τοῦ θεοῦ появляется с умеренной частотой (одиннадцать раз) в посланиях, традиционно приписываемых Павлу, и нигде больше в Новом Завете. (Выражение αἱ ἐκκλησίαι πᾶσαι τοῦ Χριστοῦ встречается однажды в Рим 16:16.) Следовательно, представляется возможным, что переписчик, найдя в копируемом экземпляре θεοῦ, под влиянием словоупотребления Ветхого Завета заменил его на κυρίου. С другой стороны, столь же возможно, что писец, находясь под влиянием словоупотребления Павла, заменил κυρίου своего экземпляра на θεοῦ.

В сторону принятия варианта θεοῦ как оригинального чтения чашу весов склоняет то обстоятельство, что θεοῦ является чтением более трудным. Следующее за ним придаточное предложение говорит о церкви, «которую Он приобрел διὰ τοῦ αἵματος τοῦ ἰδίου». Если понимать это выражение в обычном смысле («…кровию Своею»), то возникший у переписчика вопрос: «Есть ли у Бога кровь?» мог привести к замене θεοῦ на κυρίου. С другой стороны, если бы κυρίου было оригинальным чтением, то в контексте нет ничего необычного, что побудило бы переписчика ввести более трудное θεοῦ). Этот аргумент в пользу θεοῦ как чтения более раннего становится еще более убедительным, если его изменение произошло в контексте патрипассианистских (савеллианских) споров, потрясавших раннюю церковь, когда некоторые еретические толкования изображали Христа Самим Богом (а это приводило к выводу о том, что его смерть была смертью Бога)[610].

В связи с этим надо отметить, что διὰ τοῦ αἵματος τοῦ ἰδίου может значить не «…кровию Своею», а нечто иное; автор Деяний мог подразумевать в данном случае — «…кровью Своего». (Нет необходимости предполагать, вслед за Хортом, что после ἰδίου могло стоять υἱοῦ, которое было утрачено на каком-то этапе, хотя палеографически обосновать такую утрату очень просто.) Подобное абсолютное использование единственного числа ἰδίος, которое более в Новом Завете не засвидетельствовано, изредка встречается в греческих папирусах как ласковое выражение для близкого родственника[611]. Следовательно, вполне можно предположить, что «Свой» (ὁ ἰδίος) было титулом, который ранние христиане присваивали Иисусу. Этот титул можно сопоставить с эпитетом «Возлюбленный» (ὁ ἀγαπητός): вспомним, что в Рим 8:32 Павел говорит о Боге — «Тот, Кто τοῦ ἰδίου υἱοῦ не пощадил» в контексте, явно указывающем на Быт 22:16, где Септуагинта дает τοῦ ἀγαπητοῦ υἱοῦ.

Подводя итог, можно признать: какое бы значение мы ни придавали слабой возможности того, что του ἰδίου могло быть использовано здесь как эквивалент του ἰδίου υἱοῦ, как кажется, более вероятна замена θεοῦ на κυρίου, нежели наоборот и, следовательно, чтение θεοῦ может считаться оригинальным[612].

Среди посланий, автором которых назван апостол Павел, более всего текстологических проблем содержит Послание к Колоссянам. В завершении стиха Кол 2:2 присутствует то, что на первый взгляд кажется диким набором вариаций; рукописи насчитывают 15 различных завершений выражения εἰς ἐπίγνωσιν τοῦ μυστηρίου… («к познанию тайны»):

A

1. τοῦ θεοῦ Χριστοῦ: p⁴⁶, B, Vulg^ms, Иларий, Пелагий;

2. τοῦ θεοῦ: H^p, P^p, 69, 424^c, 436, 462, 1912, Sah^MS;

3. τοῦ Χριστοῦ: 81, 1241, 1462, (1739), b;

4. τοῦ θεοῦ ὅ ἐστιν Χριστὸς: D^p*, ar, d, o, Vulg^mss, Августин;

5. τοῦ θεοῦ ὅ ἐστιν περὶ Χριστοῦ: Eth;

6. τοῦ θεοῦ τοῦ ἐν Χριστῷ: 33, (Климент), Амврозиастер;

7. τοῦ θεοῦ τοῦ ἐν Χριστῷ Ἰησοῦ: Arm;

8. τοῦ θεοῦ καὶ Χριστοῦ: Кирилл Александрийский;

B

9. τοῦ θεοῦ πατρὸς Χριστοῦ: *, 048, 216, 440;

10. τοῦ θεοῦ πατρὸς τοῦ Χριστοῦ: A, C, 0150, 4, 1175, Sah, Boh;

11. τοῦ θεοῦ καὶ πατρὸς τοῦ Χριστοῦ: א^c, L, Ψ, 256, 263, pc, Vulg^ms, Slav;

12. τοῦ θεοῦ πατρὸς καὶ τοῦ Χριστοῦ: 075, 0208, 441, 1908, Syr^p, Златоуст.

13. τοῦ θεοῦ πατρὸς καὶ τοῦ Χριστοῦ Ἰησοῦ: Vulg, Boh^codd, Пелагий.

14. τοῦ θεοῦ πατρὸς καὶ τοῦ κυρίου ἡμῶν Χριστοῦ Ἰησοῦ: l, Vulg^MS.

15. τοῦ θεοῦ καὶ πατρὸς καὶ τοῦ Χριστοῦ: D^p(c), E^p, R^p, L^p, Syr^h, большинство минускульных рукописей, Феодорит и т. д.

Из всех этих чтений предпочтительно то, которое в приведенном списке помещено на первое место. С внешней стороны его поддерживают наиболее древние и надежные греческие рукописи; с внутренней стороны, трудность выражения τοῦ μυστηρίου τοῦ θεοῦ Χριστοῦ побуждало переписчиков к попыткам объяснить его смысл. Очевидно, наиболее популярным способом интерпретации стало введение слова πατρὸς. Это дополнение присутствует в семи вариантных чтениях, сгруппированных под индексом B. Артикль перед Χριστοῦ (чтения 10–15) введен, разумеется, для того, чтобы создать параллелизм с τοῦ θεοῦ. Наконец, последнее из чтений лежит в основе перевода Библии короля Иакова «The mystery of God, and the Father, and the Christ», но, хотя оно и поддерживается большим количеством свидетелей, его текстуальная база самая слабая, поскольку по характеру оно представляет собой конфляцию чтений 11 и 12.

Если бы чтение 9 было первоначальным, то появление восьми чтений, сгруппированных под индексом A, оказалось бы необъяснимым, поскольку мы не смогли бы объяснить причины, по которым оно выпало из рукописей. И напротив, внесение слова πατρός вносит ясность в синтаксическое отношение θεοῦ и Χριστοῦ, (чтение 1 можно понимать как «познание тайны Бога Христа» или «познание тайны Христа Божьего» или «познание Божьей тайны, Христа»). Помимо введения слова πατρὸς (чтения 9-15) было сделано несколько других попыток объяснить отношение Χριστοῦ; к θεοῦ (чтения 4–8). Переписчики, ответственные за появление вариантов 2 и 3, нашли выход из трудного положения. Они опустили, соответственно, один из родительных падежей, и в поддержку чтения 3 переписчик мог сослаться на пример словоупотребления в Еф 3:4 (τῷ μυστηρίῳ τοῦ Χριστοῦ). Чтение 4 содержит смысл, который должен быть правильным, и подсказывает, что в чтении 1 слово «Христос» объясняет содержание слов τοῦ μυστηρίου τοῦ θεοῦ. Возможно, при диктовке послания автор отделил слово Χριστοῦ от предыдущего выражения небольшой паузой для вдоха, которая в современном письме может обозначаться запятой. Таким образом, можно назвать все остальные чтения толкованиями оригинала, под которым предположительно рассматривается 1. При этом данное чтение не может быть выведено из других и имеет существенно более надежную (как с точки зрения датировки, так и характера рукописей) внешнюю поддержку. Соответственно, следует признать, что τοῦ θεοῦ Χριστοῦ представляет собой самую раннюю форму текста, из тех, что дошли до нас в рукописях[613].

Как было замечено ранее, сознательная или бессознательная гармонизация евангелий переписчиками есть процесс по определению вторичный. Поэтому для издателей текста непреложным правилом является восстановление специфических черт каждого отдельного евангелия при публикации его текста. Из многочисленных примеров того, как на практике применяют этот базовый принцип, выберем лишь немногие, которые показывают, что в крайне редких случаях правильное чтение может быть сохранено только в тексте койне или византийском типе.

Предположим, что нам нужно оценить внешнюю поддержку для чтения ἀρχιερεῖς в Лк 20:1 («приступили первосвященники и книжники со старейшинами…»). В этом случае не возникает ни малейшего сомнения, что это чтение оригинальное: его поддерживают древние и разнообразные свидетели, а чтение ἱερεῖς опирается на весьма незначительную поддержку:

1) ἀρχιερεῖς: א, B, C, D, L, Μ, N, Q, R, Θ, Ψ, семейство 1, (семейство 13), семейство 1424, 33, 157, 579, 892, 1071, 1241, 1604, старолатинский перевод, Vulg, Syr, Boh, Arm, Geo, Eth, DiateSS^{Arab’Ital (ven)’ Dutch (Liege)}

2) ἱερεῖς: A, E, G, H, K, S, U, V, W, Γ, Δ, Λ, П, многие минускульные рукописи, Goth.

Синопсис трех Евангелий, тем не менее, показывает, что параллельные рассказы об этом эпизоде (Мф 21:23 и Мк 11:27) содержат упоминание «первосвященников» вместе с книжниками и/или старейшинами не имеют колебаний в рукописях. С этим хорошо согласуется то обстоятельство, эта стереотипная формула встречается около 50 раз в Евангелиях и Деяниях, но никогда не содержит ἱερεῖς на месте ἀρχιερεῖς.

В рассматриваемом отрывке нет видимых мотивов для замены «первосвященников» на «священников», в то время как давление стереотипного выражения с ἀρχιερεῖς, вероятно, должно было ощущаться переписчиками рукописей во всех традициях передачи текста. Поэтому следует сделать вывод, что Тишендорф и фон Зоден правы, печатая ἱερεῖς в Лк 20:1, а Весткотт и Хорт, Вайсс, Фогельс, Мерк, Бовер, Нестле и текст Британского и Иностранного библейского общества ошибаются, отдавая предпочтение ἀρχιερεῖς[614].

Кроме Лк 20:1 существуют и другие отрывки, где почти все «хорошие» рукописи содержат ошибочное чтение, а правильное сохраняют лишь «плохие» свидетели. Так, в Мф 12:47 лучшие александрийские свидетели (B, א*) и согласующиеся с ними представители западной группы (ff^l, k, Syr^{s, c}) виновны в утрате целого стиха. Стих 47 заканчивается тем же словом, что и 46, и взгляд переписчиков случайно перескакивал с конца одного на конец другого стиха.

В Евр 7:1 относительное местоимение ὅς, которое не соответствует синтаксису предложения, поддерживается א, A, B, C^c, D^p, I, К^р, 33 и др. Грамматически корректное о засвидетельствовано p⁴⁶ C*, Ψ, 1739 и группой рукописей койне. В этом случае можно видеть, как элементарная ошибка проникает в обе традиции, и александрийскую, и западную, — из-за того, что следующее слово начинается с буквы сигма (συναντήσας) правильное о произносилось как ὅς.

Иногда соображения, относящиеся к внутренним признакам подлинности, окажутся настолько важными, что смогут перевесить внешние показания, которые на вид подавляющими. Общепринятый текст Мф 22:34–35 гласит: «Фарисеи же, услышав что Он [Иисус] заградил уста саддукеям, собрались вокруг Него. И спросил один из них, законник, искушая Его». Случай кажется вполне простым и не возбуждающим подозрений. Однако некоторые текстуальные свидетели опускают в ст. 35 νομικός («законник») — семья 1, e, Syr^s, Arm, Geo, и Ориген, если верить латинскому переводу Руфина. В нормальной ситуации свидетельство, которое содержится только в части рукописей кесарийского типа и поддерживается некоторыми переводами, не должно рассматриваться в качестве весомого. Но в данном случае внутренние соображения значительно важнее консенсуса всех маюскульных и почти всех минускульные рукописей, дающих неверное чтение νομικός. Во-первых, если отвлечься от этого отрывка, среди четырех евангелистов лишь Лука употребляет слово νομικός; для Матфея названием для знатоков Моисеева закона является слово γραμματεύς, часто встречающееся во всех трех синоптических Евангелиях. Во-вторых, проверка по синопсису Евангелий обнаруживает, что в параллельном фрагменте Лк 10:25 сказано: «И вот встал некий законник, искушая Его [Иисуса]…» Не существует доводов, объясняющих причину, по которой переписчик мог бы опустить νομικός в Мф 22:35, но очевидно сильное искушение дополнить при переписывании рассказ такой подробностью из параллельного места у Луки. Поэтому, несмотря на довольно ограниченную поддержку более краткого текста, представляется вероятным, что νομικός в Мф 22:35 является вставкой.

В 1 Фес 3:2 («И послали Тимофея, брата нашего и… в Евангелии Христовом, чтобы утвердить вас и ободрить для укрепления веры вашей») слово или слова, стоящие после «брата нашего и…», передаются пятью различными способами:

1. «сотрудника Божия» (συνεργὸν τοῦ θεοῦ: D^p*, 33, b, d, mon, о, Пелагий, псевдо-Амвросий, псевдо-Иероним).

2. «сотрудника» (συνεργὸν: B, по-видимому, Ефрем)[615].

3. «слугу Божьего» (διάκονον τοῦ θεοῦ: א, A, P^p, 424^c, Goth, Сор, Arm, Василий, Феодор Мопсуэстийский в латинском переводе).

4. «слугу и сотрудника Божия» (διάκονον καὶ συνεργὸν του θεοῦ: F^p,G^p).

5. «слугу Божия и нашего сотрудника» (διάκονον τοῦ θεοῦ καὶ συνεργὸν ἡμῶν: D^p(c), Κ^p, L^p, Syr^{p, h}, Eth, большинство минускульных рукописей, Златоуст, Феодорит).

Чтение, занимающее последнее место в перечне и поддерживаемое наибольшим количеством свидетелей, является очевидно вторичным; оно сформировано путем объединения чтений 3 и 2 с добавлением ἡμῶν. Это чтение, объединяющее два варианта, типично для текстов типа койне и лежит в основе того, как данный стих переведен в Библии короля Иакова[616].

Четвертое — также представляет собой конфляцию: справщик механически соединил чтения 3 и 1, что видно из написания уточняющего родительного τοῦ θεοῦ лишь раз. Внешняя поддержка этого варианта небольшая, так как две билингвы F и G настолько близки друг к другу, что могут рассматриваться как один источник, относящийся к вторичному слою западного типа текста. Следовательно, остаются чтения 1, 2 и 3. Какому же из них следует отдать предпочтение? Трудно ответить на этот вопрос с уверенностью, ведь можно найти более или менее убедительные аргументы, которые смогут обосновать первоначальный характер каждого из этих трех чтений. Бовер и переводчики Новой английской Библии (New English Bible) принимают чтение 1, Вайсс — чтение 2, а Тишендорф, Весткотт и Хорт, фон Зоден, Фогельс, Мерк и Пересмотренный Стандартный перевод (Revised Standard Version) — чтение 3. Аргументы в пользу каждого выбора сводятся к следующему.

Второе чтение — συνεργόν — едва ли может быть подлинным, поскольку в этом случае невозможно будет дать удовлетворительное объяснение как добавлению τοῦ θεοῦ для образования чтения 1, так и замене данного чтения на διάκονον с добавлением τοῦ θεοῦ для чтения 3.

Не подлежит сомнению, что третье чтение «слугу Божьего» представлено несколькими превосходными александрийскими свидетелями, а также разнообразными переводами. Но это выражение столь ясно и содержательно по своему характеру, что, будь оно оригинальным, оно не нуждалось бы в изменении. Этого нельзя сказать о чтении 1, где используемое в отношении Тимофея выражение «сотрудник Божий» оскорбить щепетильного читателя: как, спрашивается, кто-то посмел присвоить столь высокий титул человеку, притом еще молодому новообращенному, который просто помогал Павлу? Тому, кто хочет смягчить этот текст, открыты две возможности — либо изъять τοῦ θεοῦ, и тогда Тимофей станет соработником Павла (чтение 2) в согласии с Рим 16:21; либо же, сохраняя τοῦ θεοῦ заменить συνεργόν на διάκονον. Тимофей в этом случае (чтение 3) вновь будет описан типично Павловым языком (Рим 13:4; 2 Кор 6:4).

Таким образом, чтение 1 (συνεργὸν τοῦ θεοῦ) является первоначальным, так как объясняет происхождение других чтений.

Но с другой стороны, доверие к предшествующей аргументации может быть ослаблено при вторичной проверке свидетельств. Тем исследователям, кто опирается в основном на рассмотрение внешних факторов, несомненно не покажется впечатляющей подборка из D^p*, 33, b, топ, о, Пелагия, Амвросия и псевдо-Иеронима. Далее, довод, с помощью которого выше было обосновано чтение συνεργὸν τοῦ θεοῦ, — а именно, что оно могло ввести щепетильного переписчика в искушение, — теряет силу, если заметить, что подобное выражение в 1 Кор 3:9 (θεοῦ γάρ ἐσμεν συνεργοί) не имеет текстологических вариаций в известных свидетелях. К тому же общепризнанная тенденция западного типа текста везде подставлять синонимы и приблизительно соответствующие слова подсказывает, что чтение 1 могло возникнуть как искажение переписчиком чтения 3.

Тем не менее главная слабость аргумента в пользу предпочтения чтения 3 как первоначального — отсутствие сколько-нибудь обоснованного аргумента, который потребовал бы исключить τοῦ θεοῦ для образования чтения 2. Вайсс поэтому доказывает, что самое простое объяснение появления различных форм текста — принятие συνεργόν, присутствующего в B, как оригинального и признание остальных чтений его модификациями[617].

При оценке весомости аргументов, поддерживающих вариантные чтения, следует проявлять большую осторожность. По Лахманну степень уверенности критика при принятии какого-либо чтения, или, иными словами, его вероятность, может определяться как очевидная, почти очевидная, возможная, сомнительная, весьма сомнительная или ничтожная. В данном случае, какой бы выбор не был сделан между тремя основными вариантами, любой беспристрастный критик должен признать силу аргументов, поддерживающих два других чтения.

Другой пример того, как острое противоречие между внутренними и внешними показаниями не дает возможности сделать окончательный выбор между разночтениями, мы находим в Деян 12:25. Действительно, при чтении отрывка от 11:27 до 13:1 возникает впечатление, что 11:30 имеет отношение к прибытию Павла и Варнавы в Иерусалим, а 12:25 должно указывать на их отъезд из Иерусалима. Однако имеется ранняя и широко распространенная поддержка для практически невероятного чтения εις Ἰερουσαλήμ (א, B, Н^a, L^a, Р^a, 81, Syr^{h mg}, Sah^mss)[618]. Другие чтения в данном месте — ἐξ Ἰερουσαλήμ (p⁷⁴, A, 33, 547, 913, 1739, 1891, Sah, Arm, Eth) и ἀπὸ Ἰερουσαλήμ (D, [Ε], Ψ, 181, 431, 614 ar, c, d, dem, gig, ph, ro, Vulg; Syr^p может свидетельствовать и в пользу ἐζ, и в пользу ἀπὸ).

По всем канонам текстологической критики предпочтительнее наиболее трудное чтение εἰς, поддерживаемое к тому же наиболее древними и надежными рукописями, но смысл контекста вопиет в защиту предлога, означающего «из»[619]. Было ли εἰς ранним искажением текста, которое позднейшие переписчики пытались исправить, заменяя на ἐξ или ἀπό? В данном случае, следует признать, что они просто не знали, что написал автор[620].

Сколько учеников, по словам Луки (Лк 10:1,17), послал Иисус — семьдесят или семьдесят два? Свидетельства таковы:

ἑβδομήκοντα поддерживается p⁴⁵ (сохранился лишь стих 17)[621], א, A, C, L, W, Δ, Θ, Λ, Ξ, Ψ, семейство 1, семейство 13, большинство минускулов, f, q, i (сохранился только стих 1), Syr^{c(vs.17), p, h, pal}, Cop^boh, Goth, Ириней, Тертуллиан, Климент, Ориген, Евсевий, Амвросий, Иероним.

ἑβδομήκοντα δύο поддерживается p⁷⁵, B, D, M, (сохранился лишь стих 1), 0181 (сохранился лишь стих 1), a, b, с, d, l, r^2,, Vulg, Syr^{s, c(vs 1), h, mg}, Cop^sah, Arm, Georg^{1, 2}, Diatess^{Dutch Pers Ital}, Ориген, Ефрем, Августин, Амврозиатер.

Внешние показатели распределяются почти поровну: главные представители александрийской и западной групп, большинство старолатинских рукописей и сирийский синайский перевод поддерживают число 72. Напротив, другие александрийские свидетели, имеющие относительно больший вес (א, L, Δ, Λ, Ξ), так же как и кесарийские (p⁴⁵, семейство 1, семейство 13) едины в поддержке числа 70.

Факторы, определяющие оценку внутренних показаний, будь то вероятность передачи текста или внутренняя вероятность, в данном случае исключительно неуловимы. Вероятно, что в большинстве ранних рукописей (как в p⁴⁵ или p⁷⁵) число было написано буквами греческого алфавита (οβ или o). Поэтому одно число легко могло превратиться в другое. Если изменение было сделано умышленно, можно предположить, что александрийский переписчик с математическими наклонностями заменил семьдесят на семьдесят два ради того, что он считал научной симметрией. С другой стороны, если замена была неумышленной, то, конечно, значительно более вероятно, что точное число семьдесят два было трансформировано в круглое число семьдесят, нежели наоборот — что торжественно звучащее число семьдесят превращено в семьдесят два.

Те, благодаря кому это известие сохранялось в устной традиции, прежде чем попало в текст Евангелия от Луки, быть может, желали придать числу учеников символическое значение. Параллели в еврейских текстах можно было найти и для семидесяти, и для семидесяти двух. Семьдесят старейшин были избраны для помощи Моисею (Чис 11:16–17,24-25); у Иероваала (Суд 9:2) и Ахава (4 Цар 10:1) было по семьдесят сыновей, и семьдесят служителей у Вила (Вил и Дракон ст. 10).

С другой стороны, в соответствии с письмом Аристея (параграфы 46–50) семьдесят два старейшины (по шесть от каждого колена) были избраны для подготовки греческого перевода Торы — Септуагинты, и в третьей книге Еноха число князей царств достигает семидесяти двух, соотносясь с семьюдесятью двумя языками мира (18:8; ср. 18:2 и далее, 30:2)[622].

Однако чрезвычайно трудно установить, какой именно символизм вложен в этой число у Луки. С одной стороны, если для этой группы учеников была усвоена миссия к Израилю, то должно было быть выбрано число, кратное двенадцати коленам Израилевым. С другой стороны, ввиду параллелей между Иисусом и Моисеем, которые предполагались некоторыми исследователями[623], может статься, что эта группа учеников Иисуса соответствует семидесяти старейшинам, помогавшим Моисею. Столь одинаково распределены доказательства двух возможностей, что опасно утверждать с уверенностью, какая из них более вероятна.

Общая оценка внешних и внутренних показаний, поддерживающих то и другое чтение, не позволяет вынести решающее суждение. Чтение «семьдесят два» поддерживается таким сочетанием ранних свидетелей, которое обычно ведет к признанию чтения подлинным, но и распределение свидетелей, дающих чтение «семьдесят», столь же весомо, а внутренние соображения настолько сбалансированы, что текстолог должен признать, что он не в силах сделать уверенный выбор между двумя чтениями.

Обсуждавшиеся выше отрывки вполне ярко иллюстрируют, как много факторов следует принимать в расчет при оценке вариантных чтений. Помимо того, чтобы решать эти задачи поодиночке, по мере их появления в тексте, издатель греческого Нового Завета обречен столкнуться с другими проблемами, которые порождаются разнообразием словоупотребления и авторского стиля в Новом Завете как корпусе текстов. В какой степени, например, издателю следует стандартизовать присутствие окончаний первого аориста, присоединенных к основе аориста второго? Следует ли ему воспроизводить в своем издании различие между авторами в написании одного и того же имени собственного? Если подобная флуктуация встречается в пределах одной книги, следует ли ее воспроизводить? Например, следует ли печатать название послания Павла к Колоссянам ΠΡΟΣ ΚΟΛΑΣΣΑΕΙΣ (по p⁴⁶, A, B*, I, K^p и другим рукописям), как делают Textus Receptus, Лахманн, Весткотт и Хорт, но указывать наименование города в 1 Кол. 1, 2 Κολοσσαῖς (по p⁴⁶, א [A имеет лакуну], B, D^p, Е^p, F^p, G^p, L^p и т. д.)? Поставить вопрос легче, чем ответить на него.

В заключение следует подчеркнуть, что не существует ни таких рукописей, ни таких их групп, которым текстолог может механически следовать. Все известные нам свидетели Нового Завета содержат более или менее смешанный текст, и даже самые древние рукописи не свободны от грубейших ошибок. Хотя очень часто текстолог вполне в состоянии установить без малейших сомнений, какое чтение должно было стоять в оригинале, имеется немало других случаев, когда вопрос можно решить лишь предположительно, и подобное решение будет покоиться на сомнительном основании — балансе возможного. Бывает и так, что отсутствует чтение, которое можно было бы счесть подлинным, и текстологу остается выбирать наименее неприемлемый вариант или довольствоваться предположительной конъектурой. В текстологии, как и в других областях исторических исследований, следует стремиться не только к тому, чтобы узнать то, что можно узнать, но также и к тому, чтобы понять, что именно останется неизвестным из-за противоречия в источниках.