Телефон. Звонки из прошлого

«Самовары» войны

Из дневника Николая Петровича Горшенина:

«…Великая Победа досталась нам, гражданам Советского Союза, ценой миллионов искалеченных судеб, причем искалеченных в прямом смысле слова… Мы знали многих героев, совершивших подвиги на войне, но оставшихся живыми. Их власть делала витриной великого праздника Победы. А вот тех, кто молчаливо совершал элементарный и ежечасный подвиг на войне, самоотверженно и мужественно сражаясь за свободу и независимость нашей Родины, но остался инвалидом, нередко без рук и ног, называли «самоварами» войны. Их партийное чиновничество стеснялось, стараясь в буквальном смысле затолкать подальше от людских глаз…

Мой товарищ по школе Колька П. тоже пришел, нет, его привезли к семье паровозом, а затем принесли живой обрубок к матери. О нем позаботилась власть – его отправили на Валаам в какой-то дом отдыха. Он там и догорел. Сколько таких было после войны, никто не посчитал. О многих забыло общество. Вот такие бы сердечные…»

В конце сороковых и начале пятидесятых внимание к инвалидам войны пропало быстро. Как говорится, беда примелькалась, а потом и промелькнула быстро. Она стала обыденной – на каждом шагу можно было встретить инвалидов в любом городке, в любом селе и даже хуторке. Они ходили на самодельных деревянных протезах, при помощи самодельных костылей. Безногие инвалиды (их еще называли «самовары») пыхтели, грохоча по тротуарам на тележках, бегающих при помощи подшипников. Отталкивались они от земли руками в кожаных перчатках, брезентовых рукавицах или колодками, подбитыми обрезками автомобильных шин. Эти тележки еще называли «самоходками». Об инвалидах войны, покалеченных воинах – вчерашних офицерах и солдатах, всегда в обществе говорили мало, словно стыдились…

«Базары, вокзалы, многолюдные места, где можно было просить подаяние и выпить водки, стали постоянным пристанищем для этих обездоленных людей…», – писал Виктор Максимов в своей книге «Исповедь старого солдата». Виктор Сергеевич тоже воевал и вернулся с войны инвалидом, хотя руки и ноги были целы. Но контузия давала о себе знать головными болями, бессонницей и кошмарами. Говорят, что жить с ним рядом было тяжело…

2 сентября – дата окончания Второй мировой войны. Тысячи тех, кто вышел с полей сражений полными или почти полными инвалидами, цинично прозвали, как уже говорилось выше, «самоварами». Это были люди без конечностей – «обрубки войны». Власть с ними не церемонилась – их ссылали в многочисленные монастыри, дабы не портили своим убожеством светлый праздник миллионов тех, кто имел руки и ноги и радовался мирной жизнью.

По данным Центрального архива Минобороны СССР, в годы Великой Отечественной войны военнослужащие Красной армии получили 46 миллионов 250 тысяч ранений. Вернулись домой с черепно-мозговыми травмами 775 тысяч фронтовиков. Слепыми – 54 тысячи. С обезображенными лицами закончили воевать 501 342 человека. Потерявших одну руку на фронте насчитывалось более 3 миллионов, обеих рук лишились более 1 миллиона солдат и офицеров. Одноногих насчитывалось 3 миллиона 255 тысяч, безногих – 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными ногами и руками – 418 905 человек. Безруких и безногих, так называемых «самоваров» – 85 942 человека.

На страницах своей книги и в жизни Максимов часто вспоминал инвалида Алексея, встреченного им в первый послевоенный год возле городского рынка. Бывший солдат был без ног, передвигался по городу на «самоходке», самодельной тележке, отталкивался руками от земли. Был женат, еще до войны родил дочь, но, вернувшись с фронта, большую часть времени жил у брата в деревне, не хотел быть обузой своей семье. В деревне выращивал табак, торговал им и таким образом содержал себя и помогал близким.

– Это был такой энергичный и с чувством юмора человек, что я иной раз заглядывал ему в лицо, шутит или нет? – вспоминал Максимов. – Однажды он похвалил хирурга, который из культи предплечья при ампутации сделал ему клешню, как у рака. Искренне похвалил.

А как-то в разговоре неожиданно продекламировал: «Наша армия всех сильней». И столько сожаления и обиды в одной фразе – врали сами себе и сами верили!

Через пару лет Алексея не стало. Был случай, когда в деревне он взял охотничье ружье, ночью выбрался из бани, где жил, и на руках добрался до речки. Там, на берегу, выстрелил себе в сердце. Под камнем у бани оставил записку, в которой просил простить его и похоронить сразу, а потом лишь сообщить жене и дочке. За баней стоял сбитый из не струганных досок четырехугольный ящик с крышкой. Алексей заранее подготовил себе гроб.

1945 год. Автор с родителями жил на Полесье, в городе Сарны. Городок небольшой, но почему-то много бродило инвалидов, увешанных орденами и боевыми медалями – обилия юбилейных и ведомственных тогда не было – сплошь государственные награды. «Самовары» ездили по тропинкам, тротуарам и даже мостовым. Вспоминается дядя Ваня. На груди у него блестели, всегда натертые до блеска суконкой, ордена и медали. Люди подходить к ним стеснялись, то ли от ложного стыда, то ли от вины. Он прирабатывал чистильщиком обуви. Крем, скамеечка низкая и бархотки – вот и весь его инструмент. В городе стояло несколько гарнизонов – офицеры к нему часто наведывались с припудренными полесским лесом «хромачами», идя на службу. Потом как-то сразу они стали пропадать. Оказалось, их отправляли куда-то за пределы города и района, как детям поясняли родители, в областные специальные «общежития». Как потом выяснилось, никаких таких общежитий не было, а существовали монастыри, в частности, на Валааме. Остров на Ладоге знаменит монастырскими комплексами. Туда по указанию Сталина стали свозить «укороченных войной людей» из Ленинграда, Москвы и других крупных городов, где они выживали, побираясь на улицах, на рынках и у кинотеатров.

Власти старались избавиться всеми силами, чтобы калеки своим видом не портили триумфа Великой Победы. С одной стороны, эти герои считались теперь «ненужными» для общества, а с другой – власти предлагали инвалидам самим зарабатывать на жизнь – дескать, в социалистическом обществе должны работать все. Вместе с тем был даже издан специальный закон, категорически запрещавший принимать в учреждения социального обеспечения инвалидов 1-й и 2-й групп, имевших родителей или родственников. В городах они получали пенсию в 300 рублей – 50 % зарплаты неквалифицированного рабочего. Это касалось рядового, сержантского и старшинского состава. В деревнях же вернувшиеся с фронта калеки не получали почти ничего. В те времена власть считала, что содержание инвалидов, вернувшихся с фронта без ног и рук, является делом заботы оставшихся семей.

В основном, многим из калек было по 20–25 годков, когда война их «пообтесала», как они говорили о себе. Впереди их ждала беспросветная жизнь. Понимая это и не желая пребывать в семье «халявщиком», они уходили из жизни в результате суицидов. Дожившие до времен Булата Окуджавы, они воспринимали слова его стихотворения с укором войны: «Ах, война, что ж ты, подлая, сделала…». Она сделала их инвалидами.

Для наглядности этой темы приведу две истории, рассказанные журналистом Владимиром Тихомировым.

Шел уже третий день нашего наступления на Восточную Пруссию, и советская артиллерия методично перемалывала в пыль бетонированные доты Гумбинненского укрепрайона, где окопались недобитые фашисты из группы армий «Центр». Дальнобойные гаубицы работали день и ночь, а вот пилоты бомбардировщиков в бессильной ярости сидели на земле и ждали летной погоды – снежная метель сменялась то непроглядным туманом, то новым бураном.

Наконец, вечером 15 января распогодилось, в штабе дали приказ на вылет, и сразу две воздушные армии обрушили на врага огненный ураган фугасных бомб.

Немцы пробовали огрызаться, и тогда в дело вступили «сталинские соколы» из 813-го истребительного авиаполка, прикрывавшие «бомберов» и уже не раз гонявшие хваленых немецких асов.

Вот и сейчас, едва наши «пешки» – бомбардировщики Пе-2 – успели отработать по немецким позициям, как из облаков дыма выскочили три десятка «фоккеров» – мощных истребителей FW-190. Навстречу им тут же рванулась восьмерка наших Ла-5…

Закипел воздушный бой. В какой-то момент лейтенант Григорий Волошин, взмыв под самые облака, вдруг увидел, как в хвост командира эскадрильи майора Митрофанова зашли сразу два «фоккера».

– Уходи, командир, я прикрою! – обрушился он сверху на немцев. Нажал на гашетку, но ленты обеих пушек ШВАК давно уже были пусты. Черт!

– Командир, уходи! – прокричал он, бросая машину на таран.

Очевидцы видели, как оба самолета столкнулись в воздухе и в огненном взрыве развалились на части. Тело Волошина так и не нашли, хотя его фамилию в тот же день внесли в список безвозвратных потерь, а за спасение командира его посмертно представили к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени.

Но Григорий Волошин не погиб. Искалеченного, обожженного и контуженного летчика в тот день нашли наши пехотинцы в каком-то болоте. Врачи-хирурги совершили настоящее чудо, вернув пилота к жизни. Правда, разорванные в клочья ноги пришлось ампутировать, как и обе руки. Но самое главное – от страшной контузии Волошин потерял память, а все его документы сгорели. Никто не знал, как зовут летчика, а сам он не помнил о себе ничего… После контузии Волошин мог только мычать что-то нечленораздельное. Но чаще всего он просто молчал, глядя невидящими глазами в одну точку. Так началась новая эпопея скитаний летчика Волошина – по госпиталям и домам инвалидов.

Как «неизвестный солдат» он оказался в одном из скитов для «психических» – Никольском ските Валаамского монастыря. Пролежал он на койке почти в одном положении 15 лет. В 1974 году на Валаам прибыл художник Геннадий Добров, решивший живописать быт дома инвалидов. Зайдя в Никольский скит, он увидел неизвестного «самовара». Вид его потряс живописца, и он нарисовал его портрет. Рисунки Доброва скоро увидел весь мир. Увидел портрет обитателя Никольского скита и житель Киргизии Николай Григорьевич Волошин, и обмер – это был его погибший отец. Сравнили все сохранившие фотографии – его лицо, вне всяких сомнений. Правда к тому времени лейтенант Волошин умер.

В 1994 году Н. Г. Волошин прибыл на Валаам и поставил памятник на безымянной могиле на самом краю Игуменского кладбища…

Случай, действительно, потрясающий! Как неисповедимы судьбы людские! Эмоции перехлестывают через край!

А вот второй случай. Писатель-фронтовик Виктор Некрасов так описывал жизнь своего фронтового друга, оставшегося без обеих ног:

«Биография-то у меня кончилась. Так, мура какая-то осталась. А ведь летчиком был. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок… Летать уже не буду, из комсомола выбыл. Мотаюсь по городам с какими-то чертовыми тапочками. В Ростове инвалидная артель их делает – хорошие, на лосевой подошве. Я перевожу их в Харьков, в Одессу, сюда: с протезами всегда проедешь, никто не задержит. А трое ребят – жуки такие, дай бог – загоняют их. Вот так и живу: заработаю – пропью, опять заработаю – опять пропью, А ты говоришь – счастье… Нет его! Ноги-то не вырастут…»

Алкоголизм часто толкал военных инвалидов в ряды «нищей братии». Именно они, увешанные орденами и медалями безногие солдаты-победители, стали «лицом» послевоенного нищенства. В 1948 году с нищими «орденоносцами» власти решили бороться. Был принят даже Указ Верховного Совета СССР «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни».

В 1951 году Сталин потребовал радикально решить эту социальную проблему в Советском Союзе. В июле этого же года были приняты два указа Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР – «О борьбе с нищенством и антиобщественными паразитическими элементами». Результат – статистика МВД поползла вверх. Уже к 1953 году за «паразитический образ жизни» было задержано 182 342 человека. При каждом областном центре стали быстро создавать специальные дома-интернаты. Но больше всего инвалидов войны помещали в отдаленных, скрытых от людских глаз местах, чаще всего в заброшенных монастырях.

Лучше указов действовало ВРЕМЯ – воины Красной армии, «пообтесанные» страшной войной, постепенно покидали Родину…