Телохранитель

33

Я проснулся без двадцати пять.

Думать я не переставал даже во сне. Я решил не мыться. Собрал вещи и крадучись, как трус, сбежал, пока она крепко спала под своим звездным индийским балдахином. Я тихо открыл дверцу «ауди», забросил в салон сумку и уехал.

Солнце взошло над горами — первый день Нового года.

Умылся я в туалете на автозаправке. Когда я расстегнул ширинку, чтобы помочиться, в нос мне ударил ее запах. Я дважды подмылся розовым, сладко пахнущим жидким мылом. Побрился, почистил зубы, умылся, но все равно чувствовал себя грязным.

Я ехал в больницу, в которой лежала Эмма. Мне надо было прикинуть, что делать, но мысли бежали в других направлениях.

Ночью, растаяв, я назвал ее Сашей. Она дрогнула; в глазах проступила робкая радость, как будто ее наконец открыли. Как остров в океане.

Ее увидели.

— Да! — ответила она, сверкнув зелеными глазами.

Я вспомнил первый раз, когда вот так разглядели, открыли меня.

Дело было во время моего первого года службы телохранителем. Я охранял министра транспорта. Это было летним утром у него на ферме. Я готовился к утренней пробежке по тропинкам между кукурузными полями. Он вышел из дома в широкополой шляпе, с тростью.

— Пройдись со мной, Леммер, — сказал он, и мы молча поднялись на холм, откуда открывался вид на все его владения.

Он был курильщиком. Сел на большой валун, не спеша раскурил трубку и спросил:

— Откуда ты родом?

Я ответил ему в общих чертах, но ему было недостаточно. Он умел находить подход к людям, умел слушать. Заставил меня раскрыться. Ближе к полудню я рассказал ему все. Об отце, матери, о годах, проведенных в Си-Пойнте. Когда я закончил, он долго молчал. Потом сказал:

— Ты — плоть от плоти нашей страны.

Тогда мне было двадцать лет — сущий молокосос.

— Что, сэр? — удивился я.

— Знаешь, кто создал нашу страну такой, какая она есть?

— Нет, сэр.

— Ее создали буры, то есть африканеры, и англичане. В тебе течет кровь и тех и других.

Я не ответил. Он посмотрел вдаль:

— Зато у тебя есть из чего выбирать, сынок.

Сынок!

— Не знаю, много ли возможностей выбора у нашей страны. Клаустрофобия и агрессивность африканеров и хитрость англичан; вот что довело нас до такого состояния. В Африке такие вещи не срабатывают.

Я стоял точно громом пораженный. Мой собеседник был членом кабинета министров Национальной партии!

Он выбил трубку о камень:

— Знаешь, что такое «Умунту нгумунту нгабанту»?

— Нет, сэр.

— Это на зулусском. Из их же языка происходит и слово убунту. Оно многозначное. Мы можем быть людьми только посредством связей с другими людьми. Мы неизбежно являемся частью целого, частью большей группы. Группа формирует характер. Это значит, что мы никогда не бываем одни, но кроме того, это значит, что вред, причиненный другому, есть вред, причиненный тебе. Убунту — понятие, которое означает сочувствие, уважение, братскую любовь, сострадание и поддержку. — Он посмотрел на меня сквозь свои толстые линзы очков: — Вот к чему должны стремиться белые люди в Африке. Если белый не приходит к пониманию убунту, он навсегда останется чужаком в нашей стране.

Тогда я был слишком молод и глуп и не понял, что он мне внушал. А возможности спросить у него мне так и не представилось, потому что вскоре он застрелился — на том же самом холме, на котором мы с ним тогда беседовали. Узнав о своей смертельной болезни, он хотел избавить своих родных от страданий. Но его слова я запомнил на всю жизнь. Я изучал себя и других, запоминал, расспрашивал. Я развивал в себе талант наблюдать за внешностью и поступками, научился с ходу определять признаки угрозы, но кроме того, разгадывать чужие биографии и спрашивать себя: «Насколько я человечен в их глазах?» «Каким я им кажусь?» Меня всегда поражала собственная неспособность становиться частью целого. Общество — примитивный организм с избирательно проницаемой мембраной, а я не могу стать избранным, я для этого не подхожу.

Позже, когда передо мной открылись более широкие горизонты, я жалел, что не могу больше побеседовать с министром на холме. Я бы сказал ему, что понял: Африка в самом деле источник убунту. В глазах многих я видел мягкость, сочувствие, добрую волю, огромное желание мира и любви.

Но у нашего континента есть и другая сторона; убунту, как и все на свете, состоит из инь и ян. В Африке благодатная почва для насилия. Мне хотелось сказать министру, что я часто вижу в других отражение себя — вернее, отражение того, кем я стал благодаря сцеплению генов и безжалостным отцовским наставлениям. Я сразу узнаю отсутствующий взгляд, как будто внутри у человека что-то умерло, и понимаю, что человек больше не испытывает боли, но ему хочется вызвать ее в других. Хочется причинять другим боль.

И нигде я не сталкивался с подобным явлением чаще, чем в Африке. В моих поездках с министрами — членами Национальной партии и АНК — я повидал мир, Европу, Ближний и Дальний Восток, а также свой родной континент. И здесь, в колыбели человечества, я смотрел на многих политиков и диктаторов, полицейских, солдат и телохранителей, а иногда и на уголовников и признавал в них своих братьев по крови. В Конго и Нигерии, в Мозамбике и Зимбабве, в Анголе и Уганде, в Кении и Танзании — и в Брандвлее, в тюрьме. Люди охвачены тягой к насилию. Насилие разрастается, как пожар в саванне. Иногда я испытывал глубокое желание быть не таким, как все. Войти в братство, где царят взаимное уважение, сострадание и сочувствие, поддержка и самозабвение. Во мне на генном уровне аукалось эхо моих предков, которые много столетий назад покинули Африку, но сигнал был слабым, а расстояние слишком большим. А в общем, я не очень переживал, поняв главное. Белому человеку непросто на континенте убунту.

В номере для особо важных гостей Джей-Би Фиктер сообщил мне, что ночь прошла без происшествий. Он уже собирался ложиться, а я взял мобильник Эммы и зарядник и пошел навестить доктора Элинор Тальярд.

Она сказала: то, что Эмма до сих пор в коме, — тревожный признак.

— Леммер, за последние семьдесят два часа никаких изменений не произошло. Вот в чем беда. Чем дольше продолжается кома, тем хуже прогноз.

Я хотел спросить, могут ли они что-нибудь сделать, но заранее знал ответ.

— Элинор, мне нужно где-нибудь ненадолго остановиться — возможно, на неделю. В районе Клазери. Не в обычном отеле для туристов. Меня бы устроила, например, отдаленная ферма… или особняк.

— В Клазери?

Я кивнул.

— Но почему именно там?

— Не спрашивайте.

Она покачала головой:

— Полицейские охраняют ее. Ваши люди охраняют ее. Что вообще происходит? Ей грозит опасность?

— Здесь она в безопасности. Я просто хочу убедиться, что она будет в безопасности и дальше, после того как выпишется.

Я не мог разгадать, что написано на ее лице. Она пожала плечами:

— Позвольте, я спрошу Коса.

Она позвонила мужу и передала ему мою просьбу.

— Кос ответил, что сейчас Новый год. Работают только врачи и влюбленные.

— Пожалуйста, скажите, что дело срочное.

Она передала ему мои слова, а потом что-то записала в блокноте с названием лекарства на обложке. Повесив трубку, она оторвала листок со словами:

— Кос обещал, что скоро вам перезвонит Надин Беккер. Она агент по недвижимости. Но дайте ему время. Он умеет добиваться своего. По этой части он настоящий мастер.

— Спасибо вам большое. — Я встал.

— Леммер! — окликнула она меня на прощание. — Надеюсь, вы знаете, что делаете.

— Там видно будет, — ответил я.

Утром первого января позавтракать можно было только в закусочной сети «Уимпи». Все остальные заведения общепита были закрыты. Я заказал двойной завтрак и выпил первый из двух больших стаканов кофе, когда мне позвонила Надин Беккер. У нее оказался пронзительный голос, и тараторила она в стремительном темпе, как будто ужасно спешила и выбилась из сил.

— Доктор Кос Тальярд сказал, что у вас срочное дело, но должна заметить, трудненько будет найти то, что вы ищете. Никто не хочет сдавать жилье на короткий срок.

— Я заплачу за месяц.

— Так-то лучше. Дайте мне немного времени, ведь сейчас новогодние праздники. Не знаю, удастся ли мне дозвониться до хозяев. Я вам перезвоню.

Завтрак мне подал официант с налитыми кровью глазами. Должно быть, они с поваром накануне вместе встречали Новый год, потому что яичница была пережарена, а сосиски — недоварены. Но надо было поесть. Я заказал еще кофе, чтобы смыть мерзкий привкус. Огляделся. Посетителей в зале было мало. Они сидели поодиночке или по двое, тихо беседуя, сдвинув головы. Был ли я похож на них? Неожиданно я смутился. Мне отчего-то стало грустно и одиноко — надо же, ничего не мог придумать лучше, чем в первый день Нового года завтракать в «Уимпи».

Меня неотступно терзало чувство вины, от которого я никак не мог отделаться. Дело было в Эмме — отчасти в ее состоянии, отчасти в моем поведении. Как мог я, призванный ее защищать, гнаться за плотскими удовольствиями в то время, как она лежит в коме? Винить себя было легче всего — как и находить себе оправдания. Остальное было труднее, потому что первопричиной всего были мои чувства к ней. Специально ли она манипулировала мной, стремясь понравиться? Постепенно я начал сочувствовать ей, поддерживать ее… Нарочно ли она так поступила? И не повинны ли мои чувства к ней в том, что я не сумел ее уберечь? Эмма Леру стала первой моей клиенткой, которую я в буквальном смысле слова упустил! Моей совести было о чем подумать.

И потом, я ведь не напрашивался. Все произошло само. Прошло десять месяцев с тех пор, как я в последний раз любил женщину. Вот почему вчера ночью я набросился на Сашу. В жизни бывает всякое; иногда встречаешь такую же голодную женщину, с такой же злостью, с той же нуждой.

Зазвонил мой сотовый. Надин Беккер.

— Пока у меня для вас есть два варианта. Владельцы других домов не отвечают. Может быть, попозже… Смотреть будете?

Надин Беккер оказалась маленькой женщиной за пятьдесят — такая деловитая пчелка с короткими светлыми волосами и толстым обручальным кольцом на безымянном пальце. Одета она была так, словно собиралась в церковь; ее высокие каблучки звонко цокали по асфальту.

— Здрасте, не вылезайте, не надо, — затараторила она, подходя к моей машине. — Я Надин, рада познакомиться, следуйте за мной, я покажу вам первый вариант, это недалеко.

Наверное, в Лоувельде дела с недвижимостью обстоят неплохо; она водила белую «тойоту-прадо», правда, не так быстро, как говорила.

Первый дом находился рядом с Динглидейлом, если ехать на восток по шоссе R40, километрах в десяти от дома Эдвина Дибакване с розовым забором. Дом стоял прямо у дороги; от него были видны хижины местных жителей.

Я притормозил у обочины и вышел из машины.

— К сожалению, это не подходит.

— Извините, я ведь не знаю точно, что вам нужно, обычно мы сначала выполняем все требования и пожелания. Кос просто сказал: нужен дом, ферма или хутор.

— Я хотел бы что-то более уединенное.

— Более уединенный второй вариант, но состояние того дома похуже, даже, можно сказать, плачевное, и еще должна предупредить, там нет электричества, только газ. Он принадлежит одному адвокату из Претории. У него много недвижимости, а в том доме никто не живет, он просто купил его, чтобы вложить деньги. Зато оттуда открывается красивый вид на гору и рядом есть река.

— Ничего не имею против плачевного состояния.

— Тогда едем смотреть. Может быть, это именно то, что вам нужно, — кстати, и плата поменьше. Придется нанять дом на целый месяц, но Кос говорит, вы не возражаете.

— Не возражаю.

Мы покатили по шоссе R40 на север, а потом свернули налево, на проселочную дорогу, которая вела на Грин-Вэлли. Впереди нависал горный массив Марипскоп; пологие склоны густо поросли лесом.

Проехав пятнадцать километров по извилистой пыльной дороге, Надин остановилась у ворот в ограде фермы и выпрыгнула из машины, махнув мне рукой, чтобы я ждал. Она повозилась с ключами, а потом распахнула ворота и крикнула:

— Не трудитесь закрывать, все равно мы скоро поедем обратно!

Рядом с воротами торчал ржавый шест с едва заметной надписью и шестью пулевыми отверстиями: «Мотласеди».

Мы ехали вверх по грунтовой дороге. Меня немного беспокоил низкий дорожный просвет «ауди». У ворот росла густая трава, но через двести метров к ним подступала дикая растительность, буш. Мы проехали импровизированный туннель, образованный растущими по обе стороны деревьями; крыша «прадо» царапала о ветви и листья.

Дом стоял примерно в километре от проселочной дороги. Строение было старое, лет шестидесяти или старше: ржавая железная крыша, пожелтевшие стены, покрашенные известкой, большая дымовая труба. Веранда выходила на обещанную реку — скорее, не реку, а ручей. На западе горизонт заслоняли утесы Марипскопа.

Не идеально, но сойдет. Двор большой и достаточно открытый; приближающегося человека можно разглядеть со ста метров. Плохо, что за густыми кустами легко спрятаться. Но сквозь них трудно и пробраться. Насколько я мог судить, проходимая дорога к дому была только одна — благодаря нависшему горному массиву и джунглям, окружающим ручей.

Надин вышла из машины и стала ждать меня.

— Что означает название «Мотласеди»? — спросил я.

— Не знаю, но выясню. Давайте осмотрим дом изнутри. Не знаю, какой он, дом давно стоит запертый. По крайней мере, там есть какая-то мебель. Что вы хотите здесь делать — так далеко от цивилизации? — Она ловко взбежала на своих высоких каблучках по трем ступенькам, прошла по веранде, погремела ключами и наконец нашла в связке ключ от входной двери.

— Мне просто нужен покой, — сказал я.

— Покой всем нужен. Вот гостиная, здесь хотя бы есть на чем сидеть. Там кухня, газовая плита, холодильник тоже на газу, вам только надо будет их запустить. Вижу, здесь пыльновато, если хотите, могу нанять для вас уборщицу, на это уйдет день, пойдемте, спальни здесь, на окнах сетки — москиты не влетят, в это время года москиты сущее наваждение, так близко к воде, к сожалению, ванная только одна, постельного белья, разумеется, нет, но на такой жаре вам много и не понадобится. — Надин продолжала свой монолог, водя меня по дому; слова вылетали из нее теми же пулеметными очередями, что и цокающие по голым доскам каблучки. Она намеренно не обращала внимания на трех крупных тараканов, которые поспешили прочь от нас, и, наконец, очевидно выбившись из сил, спросила: — Ну как, вам подходит?

— Да, подходит.

— Тогда ладно, поехали подпишем контракт, залог тысяча восемьсот и плата за месяц вперед, всего три шестьсот, согласны?

Я вытащил сотовый телефон и телефон Эммы, чтобы проверить, какая здесь связь. Не идеально, но есть.

— Согласен, спасибо.

34

В десять минут третьего я вернулся в «Мотласеди». Я закупил запасы продуктов на неделю в магазине «Пик энд Пэй», поджег газовую горелку холодильника и сунул внутрь бутылочки с энергетическим напитком «Энерджейд». Вынул из машины метлу, ведро, тряпки и начал уборку с кухни. Потом прибрал гостиную, ванную и спальню. За время уборки из меня вышли реки пота.

Когда я деловито разбрызгивал по всему дому спреи-инсектициды, зазвонил один из телефонов — мой. Мне позвонила Надин Беккер.

— «Мотласеди» значит «место большой битвы», — сказала она, едва услышав мое «алло». — Хотите узнать его историю?

— Да, пожалуйста.

Она затараторила по-английски — быстро и без всякого почтения к пунктуации, поэтому пришлось закрыть глаза, чтобы сосредоточиться и успевать за ней. Она сказала, что в 1864 году на одно местное племя, мапулана, напали люди свази, которыми правил тогда король Мсвати. Мапулана отступили в горы и там, на высоте около двух тысяч метров над равнинами Лоувельда, стали готовиться к решающей битве. Мапулана подкатывали валуны к краю обрыва и охраняли единственную тропинку, ведущую в горы.

Воины свази ждали, пока склоны горы окутает густой туман — летними ночами там часты туманы, — чтобы подняться повыше. В ту ночь туман был такой густой, что воинам приходилось карабкаться наверх, положив руку на плечо впереди идущего. На вершине в мертвом молчании сидели мапулана. Они подпустили свази поближе, а потом обрушили на тропинку свои каменные орудия. Их тактика себя оправдала. Свази понесли огромные потери, и наступление было скомкано. Позже мапулана спустились с горы, подавив сопротивление противника, и уничтожили войско свази в речушке к югу от Марипскопа.

Надин перевела дух и сказала:

— Должно быть, это происходило на том самом месте, где вы сейчас находитесь, говорят, там до сих пор попадаются кости свази, только надо поискать. Вот почему речка тоже называется Мотласеди, и вот почему мапулана называют гору Могологоло, то есть «гора ветра», потому что свази перед смертью слышали только свист ветра от катящихся на них камней. Ну как, уже устроились? Довольны? Звоните, если что не так, я сразу примчусь.

В ванной не было душа. Я посидел в холодной воде, вымылся и наконец почувствовал себя чистым. Поставил будильник на сотовом телефоне на 16:30, лег на голый матрас и беспокойно проспал больше часа. Потом я встал, умылся холодной водой, взял телефон Эммы и бутылочку «Энерджейда» из холодильника.

Потом я вышел и на веранду, выходящую на обмелевшую речку-ручей. Тихо журчала вода. Все звуки перекрывало жужжание насекомых. В густой чаще на том берегу пели птицы. В листве, словно привидения, кувыркались обезьянки. У воды приземлился большой серый ибис и начал целенаправленно тыкаться длинным клювом в невысокую траву.

Я снова мысленно прошелся по всем пунктам плана. Сверился с часами: 16:43.

Позвонил в справочную, выяснил три телефонных номера. Записал их на листке Эммы карандашом.

По первому номеру я позвонил сразу — реабилитационный центр «Могале».

Мне ответила девушка-доброволец со скандинавским акцентом. Я попросил позвать к телефону Донни Бранка. Она попросила меня подождать. Я слышал, как его зовут.

— Подождите, пожалуйста, он сейчас подойдет.

Потом я услышал его голос:

— Донни Бранка у телефона.

— Донни, говорит Леммер. Я приезжал к вам с Эммой Леру.

— Ах, мне очень жаль. Мы слышали о несчастном случае.

— С нами произошел не несчастный случай, и вы это знаете.

— Не уверен, что вполне понимаю вас.

— Донни, по-моему, пора перестать прикидываться. Слушай меня внимательно!

— Мне не нравится ваш…

— Заткнись и слушай, Донни!

Он заткнулся. Я долго думал над тем, что ему сказать. Все основывалось на точном подсчете, но самое главное — способ изложения. Мне нужно было говорить агрессивно и напористо. Я не мог допустить, чтобы он догадался о пробелах в моих познаниях.

— Я нахожусь на ферме под названием «Мотласеди», между Грин-Вэлли и Марипскопом, ехать туда надо по проселочной дороге. Даю тебе сорок восемь часов на то, чтобы ты сказал мне, где находится Коби де Виллирс. Если через сорок восемь часов я не получу от тебя вестей, я намерен сообщить все, что мне известно, в газеты и начальнику полиции Лимпопо.

Я дал ему время, чтобы он переварил услышанное.

— Донни, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты гадаешь, сколько мне известно. Я тебе помогу: я знаю все. Знаю о ваших ночных похождениях. Знаю об оружии, которое вы прячете от полиции. Знаю, что́ нашел Франк Волхутер в комнате Коби, — кстати, Донни, оно было вовсе не на книжной полке.

Самый старший козырь я приберег на конец. Я долго размышлял над этой фразой.

— А еще я знаю, Донни, что буквы «H.B.» не имеют никакого отношения к барсукам медоедам. Итак, сорок восемь часов. Ни о чем другом я с тобой разговаривать не буду. Ты знаешь, чего я хочу.

Я нажал красную кнопку и вытер пот со лба.

Медленно выдохнул воздух.

Следующим на очереди был Богатенький Карел. Должно быть, он увидел на дисплее ее имя, потому что сразу воскликнул:

— Эмма, что с тобой? Я так волновался за тебя!

— Говорит Леммер. У меня не слишком хорошие новости.

— Где Эмма? — В его вопросе слышалась не озабоченность, а приказ.

— Карел, она в больнице. Произошел несчастный случай.

— Несчастный случай? Что за несчастный случай? Что она делает в больнице?

— Карел, если вы помолчите, я все расскажу.

Он не привык к такому тону. От изумления он замолчал довольно надолго.

— В субботу на нас напали трое вооруженных людей. Эмму ранили; кроме того, она сильно ударилась головой. Сейчас она находится в реанимации в клинике Саусмед в Нелспрёйте. Ее лечащего врача зовут Элинор Тальярд. Позвоните ей, если хотите подробно узнать о состоянии Эммы.

Он больше не мог сдерживаться.

— В субботу! — заорал он на меня. — В субботу?! А вы звоните только сейчас?

— Карел, успокойтесь.

— Прошло целых три дня! Да как вы сейчас посмели позвонить мне? Насколько тяжело состояние Эммы?

— Карел, заткнись и слушай. Я ничего тебе не должен. Я вовсе не обязан был тебе докладывать и звоню только из вежливости. Я знаю, кто напал на нас. И собираюсь переловить их, всех до единого. Не ради тебя. Ради Эммы. Я нахожусь на ферме под названием «Мотласеди», между Грин-Вэлли и Марипскопом, ехать туда надо по проселочной дороге. Когда я до них доберусь — всего лишь вопрос времени.

Я надеялся, что Карел задаст тот вопрос, которого я ждал. Он не разочаровал меня.

— Кто? Кто это был?!

— Долгая история, а сейчас у меня нет времени. Я расскажу тебе, когда все закончится. Осталось недолго. Но скандал будет грандиозный.

— Предполагалось, что вы будете ее защищать — это ваша профессия!

— Пока, Карел! — Я отключился.

Я понимал, что он сразу же перезвонит, и засек время. Телефон Эммы зазвонил через девятнадцать секунд. На дисплее высветилось: «Карел». Я сбросил соединение. Снова подождал. На сей раз прошло двадцать секунд. Сбросил. Еще девятнадцать секунд, и телефон зазвонил снова. Я решил, что он будет перезванивать три раза, но Карел был целеустремленным богатым африканером. Он перезванивал целых шесть раз перед тем, как сдаться. Я так и видел его в его «норе», злого, возмущенного, с сигарой между пальцами. Он, наверное, расхаживает по комнате, пытается вспомнить, что я сказал о больнице и враче. Позже он туда позвонит. Настало время сделать третий звонок. Я набрал номер.

— Отдел особо тяжких преступлений. Чем я могу вам помочь?

— Пожалуйста, соедините меня с инспектором Джеком Патуди.

— Подождите.

Дежурная переключила меня на другую линию. Гудки. Наконец, она снова сняла трубку.

— Вы еще здесь?

— Мне нужен инспектор Джек Патуди.

— Инспектора нет на месте. Хотите ему что-нибудь передать?

— Да, пожалуйста. Передайте ему, что звонил Леммер.

— Кто?

— Леммер. Лем-мер.

— Хорошо. Что ему передать?

Я нагло соврал:

— Передайте, что я знаю, кто дал записку Эдвину Дибакване.

— Эдвину Дибакване?

— Да.

— Я передам. Как ему с вами связаться?

— У него есть мой номер телефона.

— Хорошо.

Для перестраховки я позвонил еще в штаб-квартиру ЮАПС в Худспрёйте, намереваясь оставить ему послание такого же содержания, но, к моему удивлению, мне сразу ответили:

— Соединяем с инспектором Патуди!

Потом я услышал его неприветливое:

— Да?

— Джек, говорит Леммер.

Несколько секунд молчания.

— Чего ты хочешь?

— Я знаю, кто дал записку Эдвину Дибакване.

— Кто?

— Не скажу. Сначала я хочу, чтобы ты извинился за вчерашнее. Твои манеры оставляют желать лучшего. Надеюсь, твоя матушка не знает, как ты себя ведешь.

Он тут же вышел из себя:

— При чем здесь моя матушка?!

— Джек, не кипятись. Уверен, твоей матушке не понравились бы твои теперешние манеры! Разве такому она тебя учила? Ну как, будешь извиняться?

Он что-то ответил на сепеди. Слов я не понимал, но, судя по интонации, извиняться он не собирался.

— Тогда пока, Джек, — сказал я и отключился. Потом я выключил сотовый телефон Эммы.

Меня тревожили густые заросли между входом на ферму и домом. Хорошо, что меня не будет видно из дома. Плохо — я не мог наблюдать за возможными путями приближения противника и домом в одно и то же время.

Я выбрал себе укрытие метрах в десяти от опушки; оттуда можно было незамеченным наблюдать за воротами, большим, примерно с километр протяженностью, участком подъездной аллеи да еще за длинным куском ограды. В Нелспрёйте все магазины, в которых можно купить бинокль, были закрыты, поэтому пришлось обходиться так.

Я стряхнул все камни и ветки, сел на толстую ветку поудобнее и прислонился спиной к стволу дерева. «Глок» я сунул за пояс, откуда его удобно было выхватывать. Вскрыл коробку из десяти батончиков «Твинки», вынул все десять и разложил перед собой, в перевернутой панаме цвета хаки, купленной в магазине «Пик энд Пэй». Единственные батончики, которые не хрустят, — мне не хотелось шуметь. Рядом я поставил в ряд четыре бутылочки «Энерджейда» и открыл одну.

Посмотрел на часы. Прошло чуть меньше часа с тех пор, как я позвонил Донни. Теоретически они могут объявиться в любую минуту. Но вряд ли они поспешат сюда. Им ведь надо обсудить тактику и подумать, чем вооружиться. До сих пор они совершали свои эскапады по ночам — ночные совы. Судя по всему, что мне известно, они объявятся около полуночи. Может, и позже. А пока я подожду. Просто на всякий случай.

Я съел один батончик. Выпил бутылку «Энерджейда».

Прочел на коробке, что ежегодно во всем мире продается свыше пятисот миллионов батончиков «Твинки». Начиная с 1930 года «Твинки» становятся культовой сладостью. Президент Клинтон поместил один такой батончик в специальную капсулу — послание потомкам. А недавно Американская ассоциация фотографов провела целую выставку, посвященную исключительно батончикам «Твинки». Из «Твинки» даже пекут свадебные торты.

Я поставил коробку на землю. Интересно, почему Клинтон не поместил в капсулу для потомков сигару. Сигара больше понравилась бы Богатенькому Карелу.

Я посмотрел в сторону вельда. Его накрыла тень.

Солнце село за склон Марипскопа. Ночь обещала быть долгой.

35

В засаде шуметь нельзя.

Я не очень люблю сидеть тихо. Несмотря на все мои усилия устроиться на дереве поудобнее, через час меня все стало раздражать. Даже чесаться приходилось медленно и осторожно, чтобы мои движения не привлекали к себе ничье внимание.

Но я знал, что за мной никто не наблюдает. Первый урок, который я усвоил на заре карьеры телохранителя, — люди чувствуют, когда за ними следят. Обычно таким наблюдающим был я сам; в другое время я всегда был настороже, отслеживая возможные источники риска. Девять раз из десяти объект моих наблюдений понимал, что за ним следят. Это примитивный, первобытный инстинкт, но он существует. Некоторые реагируют быстро, их чувства хорошо развиты, реакция стремительна и агрессивна. Другие чувствуют слежку не так явственно. Сначала у них просто зарождается смутное беспокойство, которое требует подтверждения. Я пытался действовать более незаметно. Экспериментировал с зеркальцем, с периферическим зрением — и понял, что большой разницы нет. Объект чувствует чужой интерес, даже не видя любопытных глаз.

В джунглях вокруг меня кипела ночная жизнь. Послышались новые звуки, издаваемые насекомыми, птицами и неизвестными животными, шуршание листьев и веток. Мошкара и москиты выказали интерес ко мне, но репеллент, которым я намазался, свое дело делал.

Два раза я медленно вставал, чтобы потянуться и восстановить кровообращение. Я ел, пил, смотрел и слушал. Сейчас, после того как процесс пошел и карты были розданы, я стал спокойнее. Интересно, кто первым явится ко мне в гости?

Я думал об Эмме. Оказывается, я отнесся к ней чересчур предвзято — и в результате совершенно не понял, что она за человек. Я не люблю богатых. Отчасти дело в зависти, позвольте уж признаться, но кроме того, у меня большой опыт. Я наблюдал за ними в течение последних восемнадцати лет. Сначала я видел богатеньких влиятельных людей, которые пытались повлиять на мнение министра, потом имел дело с «клиентами», как называет их Жанетт. Подавляющее большинство богатых — ублюдки, самоуверенные и самодовольные.

Особенно богатые африканеры.

На верхней полке платяного шкафа отец хранил плоскую коробку из-под чая с пожелтевшими снимками. На двух были изображены наши предки: мой прадед и трое его братьев, четверо бородачей в белых рубашках и куртках. По словам отца, они снялись на рубеже веков после потери семейной фермы. Тогда обнищали многие африканеры. Бедность четверых братьев Леммер бросалась в глаза. Простота их одежды была очевидна. Но их глаза горели гордостью, решительностью и достоинством.

Прошли годы, и я вспомнил ту фотографию, когда поехал в Калвинию на ежегодный традиционный бурский «Праздник баранины». Тогда я уже год как уволился с государственной службы, и мне хотелось на выходные куда-нибудь убраться из Си-Пойнта. Я прочитал о празднике в газете и утром в субботу торопливо собрался. Вернулся я в тот же вечер, потому что мне не понравилось то, что я там увидел: богатые городские африканеры на новеньких внедорожниках наливались пивом и вином. К трем часам пополудни они либо напивались, как свиньи, и не могли пошевелиться, либо трясли своими жирными телесами на импровизированных танцплощадках, смущая собственных детей, которые робко жались в сторонке. Я стоял и вспоминал фотографии в отцовской коробке из-под чая. Тогда я понял: бедность больше к лицу африканерам. В общем, я не скрываю предвзятого отношения к богачам в целом и к Эмме в частности.

Но предубеждение — защитный механизм. Некоторые из них врожденные, мы инстинктивно ищем таких же, как мы, наших ближайших генетических братьев и сестер, как те жители Новой Гвинеи, которые готовы часами вспоминать свою родословную. Предубеждение, кроме того, — источник всяких «измов», политически некорректных, но присущих нашей природе.

Другие предубеждения усвоенные. Они приходят с опытом и призваны защитить нас. Ребенок узнает, что красивый огонь жжется. Мы общаемся с другими людьми, и все отношения формируют в нас причинно-следственные связи. Мы склонны делить всех представителей рода человеческого на группы и навешивать ярлыки, потому что стремимся избежать боли. С этой же целью мы формулируем для себя некие законы.

Миниатюрные женщины — источник бед. Не только моя мать; наши причинно-следственные связи не настолько примитивны. Были и другие — девочки из школы, женщины, за которыми я наблюдал по работе или просто так. Наконец, я сформулировал для себя закон: если женщина миниатюрна и красива, она — источник всяческих бед и неприятностей.

Я не слишком люблю рассуждать логически, но в случае с Эммой мои рассуждения возымели далеко идущие последствия. Откуда мне было знать, что она — не такая, как все? Никаких указаний на то, что она другая, у меня вначале не было. Она богата, красива и миниатюрна. Почему она должна быть исключением из общего правила? Я заставлял себя не увлечься ею из чувства самосохранения. Я сохранял между нами профессиональную дистанцию.

А сейчас? Сейчас я сидел во мраке ночи в джунглях Лоувельда, разрываясь между личными чувствами и профессиональным долгом. Граница между личным и профессиональным размылась. Мне нужно было восстановить эту границу, эту линию, чтобы можно было завершить начатое дело: защитить ее. Но сейчас мной в первую очередь двигало желание отомстить. Кому-то придется дорого заплатить за нападение на мою Эмму! Я хотел отыскать ответы на ее вопросы и положить их к ее ногам, умоляя ее простить меня и предлагая ей заинтересоваться мной.

Моя Эмма.

Но вчера я переспал с незнакомкой.

Эмма. Я нес ее, спящую, в ее комнату. Я утешал ее, я раскрыл перед ней ту часть своей души, которую раньше видела только Мона. Я прижимал к себе ее окровавленное тело, понимая, что она умирает и что вместе с ней умрет не только моя профессиональная репутация. Кос Тальярд прав. Я влюблен в Эмму, такую, какая она есть, невзирая на ее красоту и богатство. Несмотря на разницу в происхождении и ее острый ум, она могла с неподдельным интересом и любопытством спросить меня: «Кто вы такой, Леммер?» После того как неизвестные вломились в ее кейптаунский дом, у нее хватило мужества приехать сюда искать брата. Она верила, несмотря ни на что, что Коби — это Якобус, ее брат, ее плоть и кровь.

Моя Эмма, которой я изменил вчера ночью…

Надо было заранее все предвидеть. Я был разочарован самим собой. Мне надо было заранее разглядеть опасность, еще когда Терция сказала: «Вы много дрались, Леммер. Плохой мальчик!» Надо было понять, что в ее подсознании включилась лампочка. Женщины боятся насилия. Они его ненавидят. И тем не менее почти всех их тянет к сильным мужчинам, которые способны физически доказать другим самцам свою способность к продолжению рода, защитить от опасности свою женщину и ее потомство. В Моне тоже это было. Когда мое дело слушалось в суде, пара женщин являлась каждый день послушать. Они сидели и глазели на меня, они жадно ловили все подробности описания той драки.

И Терция. Саша.

Не надо было брать ее брелок с ключами в виде дельфина. Надо было думать головой, а не другим местом; надо было лучше представить себе ее жизнь, ее слабости, ее намеренный самообман с помощью астрологии и единорогов. Ее фантазии бросались в глаза. Они отлично сочетались с моими воззрениями на жизнь: от действительности не убежишь, и ее невозможно отрицать. Мне надо было заранее знать, что я не сумею устоять перед ней. Что она обязательно меня соблазнит.

Для меня, как и для многих мужчин, такая возможность забыть о всякой сдержанности в постели — самая несбыточная мечта, самая яркая фантазия: заполучить женщину, которая кричит от удовольствия и лягается, как дикая лошадь, чьи глаза ничего не скрывают, которая хочет еще и не просит, а берет свое и дарит себя.

Терция захотела меня, потому что я не слишком ею заинтересовался. Благодаря мне она лишний раз утвердилась в своей способности соблазнять. Она уверена в своих женских чарах, несмотря на то что ей требуется все больше времени, чтобы поддерживать в форме свое красивое, цветущее тело. Совсем как моя мать. Может быть, для Терции секс с незнакомцами — еще один способ избавиться от скуки повседневности. Может быть, ей просто захотелось, чтобы в новогоднюю ночь ее кто-то обнимал. Или ее просто потянуло к источнику опасности — наемнику, военному советнику или контрабандисту?

Я вспоминал, как она стояла на пороге моей комнаты, выставив напоказ голые груди и бедра, и думал: когда я понял, что именно так все и будет? Скоро ли я понял, что в конце концов встану и пойду к ней? Как долго моя нерешительность была просто борьбой с собственной совестью? Я знал, что хочу ее; я изголодался. Изголодался по удовольствиям, по несдержанности. Кроме того, мне и самому хотелось сбросить напряжение и злость, на ком-то выместить их. Я бесился из-за недоступности Эммы, из-за моей собственной слабости, предсказуемости и беспомощности. Леммер и Саша. В противоположность Мартину и Терции. В определенном смысле мы с ней — одного поля ягоды; мы спаривались на ее громадной постели, как животные. Больше всего мне запомнилась жара. Жаркая ночь, жар ее тела, жар ее лона, жар моей страсти и ее желания. Она громко кричала от благодарности и удовольствия и снова и снова благоговейно повторяла: «О боже! О боже, о боже!»

Мелькнувший у ворот свет прервал ход моей мысли. Я вздрогнул и снова окунулся в темную ночь, лес и в первую падающую костяшку домино.

Я взял «глок», лег на живот и стал наблюдать.

Кто-то вышел из машины, похожей на пикап, и открыл ворота. Было слишком далеко, и я не мог разглядеть лица.

Пикап заехал в открытые ворота, ярко включив фары, и остановился, выжидая, пока тот, кто открыл ворота, закроет их и сядет в машину. Потом пикап поехал по дорожке.

Я отворачивался от яркого света, стараясь сохранить способность видеть в темноте, но мне нужно было узнать, кто сидит в пикапе.

Такого я от них не ожидал. Я ожидал всякого, но только не прямого нападения. Можно сказать, наглого нападения.

Где-то неподалеку должны быть и другие, а пикап, наверное, приманка, призванная отвлечь мое внимание. Остальные прячутся во мраке в темной одежде, в вязаных шлемах на головах, с приборами ночного видения и снайперскими винтовками. Я отвернулся от пикапа, выискивая в темноте прячущихся стрелков. Пусть пикап подъедет к пустому дому — они там ничего не найдут.

Пикап приближался. В салоне было темно. Я метнул на него быстрый взгляд. Невозможно разглядеть тех, кто сидит внутри. Они проехали по туннелю, образованному деревьями; свет мелькал в переплетении ветвей.

Остальные подойдут не через ворота. Они перелезут ограду — наверное, дальше к востоку или к западу. Через пять, десять, пятнадцать минут. А мне остается только тихо ждать. Я глянул на зеленый фосфоресцирующий циферблат наручных часов. 20:38. Почему они явились так рано? Почему не подождать до предрассветного часа, когда я буду бороться со сном?

Подозревали ли они, что я один? Неужели эти ночные охотники настолько уверены, что их жертва ничего не подозревает?

Взревел мотор пикапа — и вдруг все стало тихо. Должно быть, они остановились у дома. Не ходи на них смотреть, не беспокойся из-за них, сиди и жди. Жди, пока они явятся сами.

Я издали слышал, как они кричат, стоя рядом с домом.

— Леммер! — И потом протяжнее: — Лем-ме-е-р!

Они звали три раза. Потом все стихло.

20:43. Ничего, кроме обычных ночных шорохов и звуков.

Глаза снова привыкли к темноте. Я медленно посмотрел вперед себя, вверх и вниз, сдерживая дыхание, чтобы было лучше слышно.

Ничего. 20:51. 20:52.

Я никак не мог понять, чего они от меня хотят. Зачем посылать пикап — кроме как для отвлечения внимания? Не прячутся ли во мраке еще трое или четверо — троянские кони? Как-то бессмысленно. Ты отвлекаешь внимание с тем, чтобы неожиданно напасть с другой стороны, из другого места, но, если не удалось огорошить противника, все пропало. Приходится сосредоточить внимание на пункте А, пока твои приятели проникают в пункт Б. Если сместить фокус, вся тактика летит к чертям.

21:02. Пришлось подавить желание встать и подойти к дому. Что они замышляют? Почему там так тихо?

Они осматривают территорию? А может, у них есть рация, и они отдают распоряжения остальным? Мы увидели, что проехать к дому можно только по одной дороге; вы должны сделать то-то и то-то.

Мне остается только ждать. Другого выхода нет. Но я становился все более неуверенным. Нет, именно такого поведения они от меня и ждут. Сомнение порождает ошибки. У меня старшая карта. Надо хорошо ее разыграть.

В 21:08 я услышал, как они снова зовут меня, выкрикивают мое имя и что-то еще — слов я не разобрал. Я не обратил на их крики внимания. Рукоятка «глока» вспотела в моей ладони, кора и мелкие ветки впивались в кожу.

Тишина.

21:12. Они находятся здесь уже полчаса, а я не заметил никакого шевеления, ни звука со стороны ограды или дороги.

Через три минуты я снова услышал рев мотора — сначала издали, потом он приблизился. Они возвращались. Заросли прорезали лучи фар.

Фары — настоящий идиотизм. Ведь свет не дает им видеть; они в темноте слепые. Почему они включили фары?

Они остановились в гуще зарослей, выключили сначала фары, а потом и мотор.

— Леммер! — Голос принадлежал Донни Бранка. — Где вы?

В зарослях было тихо; ночные птицы и звери притаились.

— Леммер! — Он ждал ответа. — Это Донни Бранка. Мы хотим поговорить с вами. Нас только двое.

Я не смотрел на них; сосредоточился на «ничьей земле» в зоне видимости.

Там ничего не было.

— Леммер, вы ошиблись! Это были не мы. Мы бы ни за что не причинили вред Эмме Леру!

Конечно не причинили бы. Вы просто невинные спасатели зверюшек.

— Мы можем вам помочь!

Они начали переговариваться — не шепотом, но слов я не разбирал.

Открылись и захлопнулись дверцы пикапа.

— Леммер, мы вышли. Стоим рядом с пикапом. Если вы нас видите, то убедитесь, что мы не вооружены. Посмотрите хорошенько! Мы будем просто стоять рядом с машиной!

Настало время прибыть и другим; теперь они считали, что привлекли мое внимание. Я поводил стволом «глока» слева направо, внимательно всматриваясь. Никакого шевеления, ни шороха шагов, ни треснувшей ветки, только тишина да жужжание насекомых.

— Мы понимаем, почему вы нас подозреваете. Мы все понимаем и понимаем, как должны выглядеть наши действия. Но, Богом клянусь, это не мы!

Ах, значит, Богом клянетесь? Ну, теперь я вам верю.

Они что, принимают меня за полного идиота?

Но где же остальные? Может, кто-то прячется в багажнике пикапа? Или они тихо крадутся в зарослях, намереваясь напасть на меня с тыла? Я медленно и осторожно развернулся. Разглядеть и услышать их будет трудненько. Блестящий план — отвлечь мое внимание и неожиданно наброситься с той стороны, откуда я их не жду.

Я услышал, как они снова переговариваются, но все мое внимание было приковано к окружавшим меня джунглям. Они могут напасть откуда угодно, все становится сложнее, но ведь они не знают, где я нахожусь и вообще здесь ли я.

— «Аш-бэ» означает «гемоглобин», — произнес еще один знакомый голос, но я не сразу понял, кому он принадлежит. Потом я понял. Моргун Стеф Моллер из «Хёнингклипа».

Стеф? Здесь?

Последовала долгая пауза. Я обернулся, выставив вперед «глок». Ничего не было видно, в зарослях царила тишина.

Они что-то проворчали друг другу. Потом Донни Бранка разочарованно прокричал:

— Тогда мы поехали!

Я услышал, как хлопнула дверца, закричал: «Стойте!» — и развернулся вполоборота к ним, чтобы увеличить угол обзора до ста восьмидесяти градусов.

36

— Ложитесь на землю перед пикапом! — приказал я и двинулся на север в направлении к дому. Потом я резко свернул на восток, чтобы подобраться к ним поближе. Заметил по пути еще одно дерево, за которым можно было спрятаться.

— Мы лежим.

Я снова бросился вперед. Мне хотелось подойти к пикапу сзади, чтобы убедиться, что в кузове никого нет.

— Иду! — крикнул я и, пригнувшись, побежал, петляя между деревьями, чтобы в меня труднее было попасть.

Я увидел пикап, «тойоту», остановился на секунду, поводил стволом «глока» направо и налево и бросился к машине, целясь в кузов из пистолета. Если они успели встать, я снесу им головы, прежде чем они схватят меня. Я добрался до машины благополучно. В кузове пикапа никого не оказалось. Мои гости послушно лежали на земле. Стеф Моллер слева, Донни Бранка справа. Я приставил ствол к груди Моллера и сказал:

— Надо было лечь лицом вниз, Стеф. Ты что, телевизор не смотришь?

— Хм… — ответил он, — вообще-то нет. Извини. — Он неловко перевернулся, и мне вдруг захотелось расхохотаться — и от избытка адреналина, и от разочарования.

Я поставил колено Моллеру на спину, прицелился ему в затылок и спросил:

— Где остальные?

— Больше никого нет, только мы, — сказал Донни Бранка.

— Посмотрим, — возразил я. — Вытяните руки, чтобы я их видел.

Он вытянул руки вперед.

— Леммер, ты все не так понял. Это не мы напали на вас!

Я начал обыскивать Моллера на предмет оружия и ничего не нашел.

— Вчера ты назвал случившееся несчастным случаем, сегодня он вдруг превратился в «нападение».

— Вчера я хотел выразить тебе свое сочувствие, просто неудачно выразился. Я не слишком хорошо говорю на африкаансе…

Я подошел к Донни Бранка и похлопал его по тем местам, где можно спрятать пистолет.

— Ты достаточно хорошо говоришь на африкаансе, когда тебе это выгодно. Руки за голову и перевернись. Я хочу проверить, вооружен ли ты.

Он выполнил приказ.

— У нас нет оружия. Мы приехали поговорить.

Сначала я убедился в том, что он не лжет.

— Ложись на живот! — Я сел на землю между ними, прислонившись спиной к капоту пикапа. — Ладно, теперь говорите.

— Что ты хочешь узнать? — спросил Бранка.

— Все.

— Ты сказал, что тебе и так все известно.

— А вы все-таки расскажите.

Начал Стеф Моллер.

— Сангома и отравители птиц были ошибкой, — сказал он.

— По-твоему, убийство — «ошибка»?

— У нас есть свои правила. Принципы. И убийство в них не входит.

— «У нас»?

— У «Аш-бэ». «Аш» прописная, «бэ» строчная, без точки. «Лоувельдер» все расшифровал неправильно.

— Какой еще «Лоувельдер»?

— Местная газета, которая выходит в Нелспрёйте. Они напечатали буквы так: обе заглавные, и после каждой точка. Вот почему люди толкуют о барсуках медоедах.

— А на самом деле ваше «Аш-бэ» обозначает «гемоглобин»?

— Да.

— Почему гемоглобин?

— По многим причинам. Гемоглобин есть в нашей крови, он есть и в крови животных. Он обеспечивает перенос кислорода. Нам нужен гемоглобин, всей планете нужен гемоглобин. Его противоположность — углекислый газ. Гемоглобин состоит из четырех компонентов. У нас тоже четыре девиза.

— Что за девизы?

— Охрана природы, борьба, общение и организация.

— Ты рассуждаешь как член организации первопроходцев-фортреккеров. Или «Брудербонда».

— Это не важно.

— Стеф, почему ты мне все это рассказываешь?

— Ты сказал, что тебе все известно, — очень терпеливо произнес он. — Теперь ты знаешь, что мы не лжем.

— Значит, сангома… Его убили вы.

— Коби.

— Коби — один из вас.

— Коби занесло. На него нельзя положиться. Но мы поняли это слишком поздно.

— Вы оба солгали Эмме насчет Якобуса.

— Не обо всем.

— Стеф, расскажи мне все с самого начала, чтобы я понял, в чем вы оба солгали.

— Можно сесть?

Я обдумал его предложение и сказал:

— Вы оба можете сесть, только вон там. Я хочу видеть ваши руки.

Они отползли на два метра назад и положили руки на колени.

— Говори, — приказал я.

Глаза Моллера за толстыми стеклами очков замигали.

— Как я и сказал Эмме, он начал работать на меня в 1994 году.

— И что?

— Я… Мы с Коби придерживались одних и тех же взглядов. По вопросам экологии, охраны природы, грозящих ей опасностей.

— Погоди, не так быстро. Откуда он прибыл?

— Из Свазиленда.

— Но он там не родился. Он там не вырос.

— Так он мне сказал.

— Стеф, ты лжешь.

— Коби де Виллирс — не брат Эммы Леру!

— Лжешь!

— Клянусь!

— Перед Господом, — саркастически хмыкнул я, но Моллер не понял.

— Да, — торжественно кивнул он, — перед лицом Господа.

— Продолжай!

— Когда Коби на меня работал, мы с ним беседовали каждый божий день на протяжении трех лет. Мы говорили об окружающей среде. Иногда беседовали всю ночь. Леммер, кому-то надо вмешаться. Я хочу, чтобы ты понял: мы не политики, мы не расисты и служим только одной цели. Сохранению нашего природного наследия.

— Стеф, избавь меня от пропаганды. Расскажи про Коби.

— Я это и делаю. «Hb» составляет смысл жизни Коби. Все, ради чего он живет. Вам необходимо это понять. Люди, отравившие стервятников, все равно что убили родственников Коби.

Увидев, что я качаю головой, Моллер сказал:

— Я не оправдываю поведение Коби. Просто пытаюсь объяснить, что он действовал из благих побуждений. Мы с ним и затеяли «Hb». Мы были очень осторожны. Сначала нас было человек семь, пятеро в Мпумаланге и двое в Лимпопо. Мы ничего не затевали официально. Вначале мы только общались, разговаривали, обменивались мыслями. Странная вещь, Леммер. Каждый месяц кто-то присоединялся к нам. Все говорили, что от разговоров толку мало. Надо что-то делать, потому что мы живем в таком мире, где люди и природа — ничто. Никто не говорит о правах природы. Все пятится назад. Так все начиналось. Потом Коби исчез. Тогда начала складываться организация. Я ничего не мог понять. Коби был сильнее меня, вкладывал в дело всю душу, все силы — и вдруг взял и исчез. Я и сейчас не знаю, куда он тогда делся. Через три года он объявился в «Могале». Может быть, Донни доскажет остальное.

— Когда Коби от тебя ушел, «Hb» выжил?

— Организация сильнее одной отдельно взятой личности. Когда Коби исчез, нас было уже больше тридцати. По всей стране. В Калахари, Квазулу, Кару. Но мы сосредотачивались только на охране природы, общении и организации. «Борьбу» мы добавили только в 2001 году, когда поняли, что иного выбора нет.

— Стеф, но зачем создавать тайное общество защиты природы? Ведь есть же Фонд охраны дикой природы, Гринпис… Почему вы не вступили в Гринпис?

Он глубоко вздохнул.

— Вижу, ты ничего не понимаешь, — сказал он.

Бранка больше не мог молчать.

— Мы ведь говорили тебе — и я, и Франк! Сейчас творится настоящий хаос!

— По-моему, несколько земельных исков и поле для гольфа — еще не хаос.

Бранка беспомощно всплеснул руками. Стеф Моллер вздохнул:

— Это только верхушка айсберга, так сказать, уши гиппопотама, торчащие над водой. Леммер, ты хоть представляешь, что такое — миллион видов?! Миллион видов животных и растений в ближайшие сорок лет исчезнут с лица земли из-за одного только глобального потепления.

Подобные разговорчики я уже слышал раньше. Я недоверчиво покачал головой.

— Можешь сомневаться сколько хочешь. Ты — такой же, как и почти все люди. Вам трудно поверить в очевидное. Но кто-то должен, потому что так и есть.

— Вы, значит, намерены остановить глобальное потепление, рассылая письма и отстреливая собак?

— Нет. Здесь мы делаем все, что можем. А мы можем лишь попытаться приготовиться к грядущей катастрофе.

— Расскажи про Коби. В 2000 году он снова внезапно объявляется. На сей раз в «Могале». У Волхутера.

— Да.

— Где он пропадал?

— Не знаю. Он не говорил.

— Стеф, я тебе не верю.

— Леммер, правда бывает интереснее всякого вымысла, — вмешался Донни Бранка. — Мы не лжем. Коби начал работать на Франка, и мы с ним часто беседовали. Он был очень осторожен. Прошло почти полгода, прежде чем он начал вербовать меня в «Hb». Только тогда он попросил меня передать кое-что Стефу. Он заявил, что не может рассказать о том, где он был, что ему очень жаль, но ему нужно продолжать дело «Hb». Вот почему он вернулся в Свазиленд.

— Но Франк Волхутер не хотел вступать в «Hb».

— Мы пытались склонить его на свою сторону. Франк был человеком старой закалки. Он долго работал егерем в Натале. Сотрудничал с системой, не видел необходимости в, скажем так, альтернативных действиях. Мы спорили, доказывали, но Франк полагал, что нашей работы в «Могале» вполне достаточно. Мы никогда не говорили ему впрямую о «Hb», потому что понимали, что он не одобрит наших поступков.

— Так я и думал. Позволь рассказать, Донни, что произошло, когда Эмма показала тебе и Франку снимок Коби. Случились две вещи. Ты испугался. Ты сидел в кабинете Франка и думал, какую угрозу это представит для «Hb», потому что ты не знал, правдива история Эммы или нет. Кто она такая на самом деле? Чего она хочет? Ты послал ее к Стефу, чтобы он больше разузнал о ней, и в соответствии с этим вы бы решили, как с ней поступить. Ты позвонил ему после того, как мы уехали. Ты предупредил Стефа, что мы едем. Я прав?

— В некотором роде.

— Второе. Снимки, показанные Эммой, пробудили во Франке еще больше подозрений. Должно быть, он так или иначе подозревал вас с Коби. Хотя он и уверял нас, что не Коби убил отравителей птиц, он не был в том уверен. Когда объявилась Эмма, он понял, что обязан что-то предпринять. Он отпер домик Коби и обыскал его. Нашел кое-что. Фотографии и другие доказательства существования «Hb». Не знаю, что именно он нашел, но знаю, что это было спрятано не на книжной полке в кухне. Я прав?

— Да.

— Где Коби это прятал?

— В тайнике под потолком.

— И вот Франк позвонил Эмме и оставил сообщение, но она не успела перезвонить. Он схлестнулся с тобой по поводу «Hb». Франк был в ярости. Угрожал пойти в полицию или сделать что-то еще. И ты бросил его в клетку ко льву.

— Нет! Франк был моим другом! — Донни страстно замахал руками. — Я его не убивал! Не знаю, что случилось, клянусь! Я заглянул в сейф только в тот день, когда погиб Франк.

— Потому что тебе надо было перепрятать ружья, из которых вы убивали охотничьих собак.

— Да… Ладно уж, сознаюсь. У меня нет выбора. Но, когда я открыл сейф, я увидел кровь. И нашел документы Коби. И фотоальбом, который я показывал Эмме. Я отнес альбом в домик Коби и положил его на кровать, а потом обыскал дом еще раз, чтобы убедиться, что там больше ничего нет. В тайнике под потолком была коробка, но в ней ничего не было. Могу только догадываться, что именно нашел там Франк. Он забрал содержимое и переложил в сейф.

— Ты сказал, что гибель Франка не была несчастным случаем. У тебя был мотив, Донни!

— Господи, Леммер, как ты только можешь такое подумать? Я его любил. Я его уважал больше, чем кого бы то ни было. Его убил не я.

— Кто, Донни? Кто?

— Кто-то, кто не хотел, чтобы Эмма увидела тот снимок.

— Какой снимок?

— Тот, которого не оказалось в альбоме.

Я посмотрел на них, на Донни Бранка и Стефа Моллера. Оба морщили лбы, искренне мотали головами в свете полумесяца на небе. Я медленно покачал головой:

— Нет. Вы мне лжете. Завтра я еду в редакцию газеты «Бильд» и расскажу им обо всем. Попробуй повтори то же самое журналистам!

Бранка открыл было рот, но Стеф Моллер остановил его, подняв руку вверх:

— Леммер, скажи, что мне сделать, чтобы убедить тебя?

— Скажи правду, Стеф.

— Мы все время только этим и занимаемся!

— Нет. Коби — брат Эммы. Донни упомянул про исчезнувшее фото. Кто-то не хотел, чтобы Эмма его увидела. Почему вы не хотели, чтобы Эмма его увидела? Зачем Франк звонил Эмме? Почему вы по-прежнему твердите, что ваш Коби — не брат Эммы?

— Потому что мы его спросили, — сказал Стеф.

— Когда?

— Три дня назад. В субботу. Коби де Виллирс заявил, что никогда не слышал ни о какой Эмме Леру.

37

Мне пришлось сдерживаться изо всех сил. Мне захотелось вскочить, схватить Стефа за горло и хорошенько потрясти: «Тогда почему ты прячешь от меня вашего Коби?» Но он, должно быть, знал, какова будет моя реакция.

— Леммер, мы не знаем, где он. Он откуда-то нам звонил. Сказал, что услышал о гибели Франка Волхутера. Мы должны быть очень осторожны, потому что люди, которые его убили, очень опасны. Мы должны принять все меры предосторожности; нам следует вооружиться и никуда не ходить поодиночке. Я спросил, где он, а он ответил, что это не важно. Я спросил его об Эмме, и он ответил, что у него нет родных и он никогда не слыхал о такой женщине.

— Вы спрашивали, почему он убил тех людей?

— А зачем? Мы и так знаем, что их убил он.

— Но Франк и Донни клялись, что он невиновен!

Донни Бранка возмущенно привстал:

— Леммер, а чего ты от нас ждал? Будь же реалистом, бога ради! Франк не верил, что их убил Кобус. И чего ты хотел от меня? Чтобы я ходил и рассказывал всем кому ни попадя: «Да, Коби хладнокровно пристрелил четырех человек»? Господи боже мой!

— Сядь, Донни!

Мои слова не возымели действия. Он разозлился, обошел машину и встал передо мной.

— Пошел ты, Леммер! Ну что ты со мной сделаешь? Пристрелишь меня? Ты мне по горло надоел. Если и есть какие-то доказательства того, что Коби — брат Эммы, это нас не касается. Коби псих, он убил четверых человек при свидетелях, поставив под угрозу двенадцать лет работы. Целых двенадцать лет, мать твою! Вот сколько времени Стеф налаживал работу «Hb». Ты, мать твою, качаешь головой, когда мы твердим об угрозе окружающей среде. Ты такой же, как все! Средства массовой информации, правительство, поганое общественное мнение — все как будто ослепли! Леммер, ты понятия не имеешь, что сейчас происходит! Что творится во всем мире. Полная неразбериха. Умоляю, посмотри фактам в лицо. Почитай научные данные. Причем приводимые независимыми источниками. Речь идет не только об изменениях климата. Все рушится! Изменение среды обитания, уничтожение лесов, рост народонаселения, загрязнение окружающей среды, истощение плодородных земель, рост городов, жилищное строительство, браконьерство, контрабанда, бедность, глобализация. А они в ответ заявляют, что никакого кризиса нет! Давай иди в газету. Выдай нас. Посмотрим, сумеешь ли ты нам помешать.

— Донни, — увещевающе произнес Стеф Моллер.

— Господи, Стеф, этот дурак меня вот как достал! Леммер, слушай внимательно. Мы не трогали ни Франка, ни Эмму. А если не веришь, то иди на… — Он подошел к дверце пикапа, открыл ее и сказал: — Поехали, Стеф. Поехали отсюда! — Потом он захлопнул дверцу и завел мотор.

Стеф Моллер медленно встал и прошел мимо меня.

— Он прав, — вот и все, что он сказал.

Потом он сел в пикап, и мне пришлось отойти с дороги, потому что Донни Бранка вряд ли остановился бы перед тем, чтобы переехать меня.

Я думал, что Эмма мне лжет, и я ошибался. Во мне нет встроенного детектора лжи. Я стоял в темноте, следил за удаляющимися фонарями «тойоты» и думал о том, что Донни Бранка говорил правду, а Стеф Моллер по-прежнему что-то скрывает.

Если хотите понять, лжет ли ваш собеседник, посмотрите ему в глаза. С Моллером дело обстояло труднее, потому что он постоянно моргает и носит сильные очки. Сегодня я не видел его лица в темноте, поэтому пришлось прислушиваться к его голосу, ритму и интонациям. Он говорил не всю правду. А может, у меня просто разыгралась фантазия?

Я вернулся к своему гнезду.

Высокий Стеф Моллер с проплешиной, очками и медленной, неспешной манерой говорить. В тот день, когда мы с ним познакомились, я счел его безобидным чудаком. Несмотря на то что у него в сарае что-то меня насторожило — вот только я никак не мог вспомнить, что именно.

Высокие, серьезные люди не стоят на первых местах в списке потенциальных угроз телохранителей. Все наемные убийцы в истории были низкорослыми, деловитыми и суетливыми человечками. Ли Харви Освальд, Дмитрий Цафендас, Джон Хинкли, Марк Дэвид Чепмэн.

Сегодня я не ждал увидеть здесь Моллера. Именно его голос убедил меня выйти из укрытия и обратиться к ним, потому что его образ как-то не монтировался с хладнокровными нападениями и насилием. И дело было не только в инстинкте. Стефа Моллера окружала аура тихого и безобидного человека — возможно, придавленного жизнью.

Но я точно знал, что он лжет. Что-то скрывает.

Что же тогда встревожило меня у него в сарае?

Бранка непричастен к нападению на нас с Эммой. Ему я верил.

Тогда кто на нас напал?

И что скрывает Моллер? Нападение организовал он? Может, он не до конца доверяет Бранка? Или в обществе «Hb» есть тайная армия, которая выполняет грязную работу?

Люди, которые убили Волхутера, очень опасны. Мы должны принять все меры предосторожности. Мы должны вооружиться и убедиться, что никуда не ходим поодиночке.

Как он это сказал? Властно или испуганно? Даже если и так, сегодня они не взяли с собой оружия. А может, оружие было спрятано в пикапе?

Что же все-таки я тогда увидел в сарае Моллера?

Я сел на землю, придвинув к себе «Твинки» и «Энерджейд». Я никак не мог расслабиться. Мне нужно было оставаться начеку, в полной боевой готовности.

В сарае, когда туда вошли мы с Эммой, было полутемно. Свет проникал только через двойные двери. На стенах были стальные полки, повсюду стояли большие канистры с соляркой или бензином, козлы, заваленные запчастями, тряпки, банки, болты и гайки, инструменты и… Я поднес к губам бутылку «Энерджейда» и как следует отхлебнул. Потом закрыл глаза и сосредоточился. На козлах в двух метрах от Моллера стояли: карбюратор, кожух вентилятора и сам сломанный вентилятор и еще… какой-то поднос.

Старый красновато-коричневый поднос с пробковым основанием. На нем стояла сахарница и кофейные кружки. Вот что привлекло мое внимание.

Кофейные кружки.

Почему?

Потому что их было три. Три кружки — две пустые, одна наполовину выпитая.

Я стоял в джунглях, с бутылкой в одной руке и «глоком» в другой.

«Сейчас здесь только мы с Септимусом, больше никого нет». Вот что тогда сказал Стеф Моллер. Но перед ними стояли три уродливые зеленовато-коричневые кружки с ложками. Кто-то свой кофе не допил. Два человека, три кружки. Не сходится. Значит, когда Эмма позвонила от ворот, в сарае был кто-то третий. Тот, кто не хотел, чтобы его видели.

Я собрался с мыслями и затрусил в сторону дома. У меня имелись серьезные подозрения относительно того, кем был тот третий.

Я полагал, что он до сих пор находится в «Хёнингклипе». Вот почему Стеф Моллер лгал мне.

На то, чтобы проехать двести пятьдесят километров до «Хёнингклипа», у меня ушло почти три часа. В горах ездить нелегко; крутые повороты не видно в темноте.

Я проехал через Нелспрёйт, думая, как там Эмма. Очень хотелось заехать в больницу и подержать ее за руку. Поговорить с ней. Спросить, о чем она думала, когда стояла у моей постели. И даже хорошо, что она пока не отвечает, — можно помечтать.

Перед рекой Зюйдкап я свернул направо и выехал на шоссе R38. Я думал о Стефе Моллере, богатом хитреце. Мелани Постхумус отзывалась о нем как о «том самом миллиардере, который скупил все окрестные фермы и замечательно их обустроил, но никто не знает, откуда у него деньги».

Откуда же у него деньги? И что на них можно купить?

Я загнал себя в угол. Я устал думать, мне хотелось действовать, хотелось получить ответы на свои вопросы, чтобы всё наконец прояснилось, хотелось раздвинуть тяжелую завесу обмана и лжи и пролить свет на все происходящее, чтобы знать, кого схватить за грудки, в чью физиономию вмазать кулаком со всей силы и приказать: «А теперь рассказывай все!»

После Бадпласа пришлось снизить скорость, чтобы в темноте не проехать поворот на «Хёнингклип» — ведь никаких массивных, бросающихся в глаза ворот не было, только невидимый сейчас заповедник за высокой оградой. Я проехал с километр до маленькой таблички и оставил «ауди» как можно дальше от дороги в высокой траве. Вышел из машины, затолкал «глок» за пояс и посмотрел на часы. Без четверти три. Час гестапо.

Я перелез через трехметровый забор. Мне нужно было идти по тропинке. Я не мог себе позволить заплутать в зарослях. К тому же там могут водиться и львы. Мелани Постхумус передавала слова Коби: когда Моллер расширит территорию до семидесяти тысяч гектаров, он собирается ввезти в свой заповедник львов и гиеновидных собак. Это было пару лет назад.

Через три километра извилистая тропа подвела меня к скромному жилому дому и служебным постройкам. Я пошел медленнее. Мне казалось, что я весь на виду, но с обеих сторон дороги росла такая высокая и густая трава, что пройти по ней было невозможно. Я шел, сжимая в руке пистолет, и прислушивался к ночным шумам. Издали донесся собачий лай. Я не знал, лают ли гиеновидные собаки. Знал только, что они охотятся стаями, на протяжении многих километров преследуют добычу и отрывают от жертвы куски до тех пор, пока та не умрет от потери крови и истощения. Потом вся стая начинает оргию над трупом павшей жертвы. Я зашагал быстрее, держась в центре дороги, где ноги не так шуршали.

Прямо у меня перед носом вспорхнула вверх какая-то ночная птица — потом другая, третья, четвертая, пятая. Я невольно вздрогнул, остановился и выругался, сжимая в руке пистолет. Прошло несколько долгих минут, прежде чем их шум стих.

Я снова пустился в путь.

Наконец, на вершине холма в темноте завиднелись контуры жилого дома. Света не было ни в одном окошке. Интересно, дома ли Стеф Моллер? Или поехал в «Могале» вместе с Бранка?

Сначала надо обыскать дом.

Я крался в тени. Вот дом, вот сарай и еще одна длинная постройка. На той стороне склона расположены четыре домика для рабочих, невысокие строения с выбеленными кирпичными стенами и ржавыми железными крышами. Стеф Моллер кивал в том направлении, когда ссылался на косоглазого Септимуса как на единственного помощника.

Я медленно подошел по веранде к входной двери в дом и осторожно повернул ручку левой рукой, держа пистолет в правой.

Дверь была открыта.

Если дверь скрипит, ее надо распахнуть как можно быстрее. Я быстро открыл дверь, вошел и так же быстро закрыл ее за собой. Она не скрипнула.

Внутри было очень темно. Мне не хотелось во мраке налететь на стол или шкаф. Придется ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Справа расположена большая комната. Что там, гостиная? Передо мной был коридор. Я тихо вступил в него.

За первой дверью слева была кухня. Занавесок на окнах не было, в полумраке белела эмалевая крышка старой плиты. Слева и справа были еще две двери, обе были открыты. Ванная слева. Спальня справа.

Я постоял у двери спальни. Тихо.

Я пошел дальше. По обе стороны от меня были еще две двери. За обеими оказались спальни, та, что справа, была побольше. Наверное, здесь спит Стеф Моллер. Что-либо разглядеть было невозможно. Я шагнул в комнату, зажмурил глаза и задержал дыхание, но ничего не услышал, кроме биения собственного сердца.

Я вышел, тихо переставляя ноги с пятки на носок, — молча, неслышно. Добрался до третьей спальни.

Она была пуста. В доме никого не было. Моллер еще в пути, а может, ночует где-нибудь в гостях. Я вернулся к парадной двери — чуть быстрее, потому что в доме явно никого не было и меня никто не слышал. Потом я немного постоял на веранде. Двор был странно тихим. Домики рабочих находились слева от меня, с восточной стороны. Чтобы добраться до них, мне придется преодолеть метров сто пятьдесят открытого пространства и еще пройти по скрипучему гравию. Высокая трава на расстоянии двух метров от домиков была скошена. Главное — добраться туда, и я буду прикрыт.

Домики лепились на склоне холма неровным рядом, ясно видные при слабом свете заходящей луны и звезд на небосклоне. Других источников света не было. Начать можно с крайнего левого домика, ближайшего к центральной усадьбе. Но… нужно ли осматривать все домики подряд? В одном из домиков живет косоглазый Септимус, а будить его мне не хотелось. Но в котором домике он живет? Сказать заранее было невозможно. Наверное, не в самом первом — никому не хочется спать слишком близко к хозяину. Я поставил на второй домик.

В каком по счету доме живет человек, которого я ищу? В четвертом или пятом?

Теоретически — в любом. Я отправился в опасный путь по открытому пространству, держа пистолет наготове. Я поблагодарил богов за то, что Стеф Моллер не держит сторожевых собак. Приходилось ступать очень осторожно — шаг за шагом, чтобы не потревожить спящего. Я шел по направлению к высокой траве слева от первого дома, не спеша, гадая, в каком доме он спит — в третьем или четвертом — и что он скажет, когда я приставлю «глок» к его виску и осторожно разбужу его.

До травы пятнадцать метров… десять… Надо сосредоточиться, чтобы не пробежать оставшиеся пять метров. Я не должен шуметь. Когда я наконец благополучно добрался до дома, то сел на корточки и посмотрел на окна. Занавесок нет. Верхняя и нижняя половинки двери из дерева, краска облупилась.

Пригибаясь, я пошел по траве к следующему домику. Его окна закрывали грязные и рваные, когда-то белые, тюлевые занавески. Где Септимус? А вот он, Септимус, спит, ничего не ведает. Он мне не нужен. Я сел на корточки. В окне домика номер три я увидел выцветшие желтые занавески и вспомнил слова Мелани Постхумус о том, что она купила веселенькую и яркую желтую материю. Теперь все ясно.

Я нашел его, Эмма, я нашел неуловимого Якобуса Леру, также известного под именем Коби де Виллирс. Убийцу, которого разыскивает полиция, активиста, человека-загадку.

Внезапно позади меня из густой травы выросла чья-то тень, кто-то мягко приставил к моей щеке ружейный ствол и дрожащим голосом произнес:

— Брось пистолет, или я вышибу тебе мозги!

38

От внезапного гнева или страха мозговое вещество надпочечников выбрасывает в кровь гормон эпинефрин. Я вычитал про это в тюрьме в одной научно-популярной книжке. Эпинефрин ускоряет сердечный ритм, повышает уровень сахара в крови и давление, сокращает зрачки и капилляры кожи, поэтому, если вас ранят в таком состоянии, вы потеряете меньше крови. Эпинефрин помогает организму справляться с кризисными ситуациями. Его еще называют реакцией «борись или беги». Но в литературе не говорится, какое действие оказывает данный гормон на мозг: глаза застилает красная пелена, а головной мозг упорно игнорирует временное помешательство.

Если к твоему виску приставлен оружейный ствол и если рука, которая его держит, мелко дрожит, бесполезно бороться, бежать или сходить с ума. Все, что можно сделать, — постараться удержать себя в руках и нейтрализовать действие эпинефрина с помощью предельной концентрации. Для этого нужно медленно и глубоко дышать и не шевелиться.

Тень за моей спиной ждала другого.

Он сильно ударил меня прикладом по черепу и сказал:

— Брось пушку, мать твою!

Судя по его голосу, он не владел собой. Голос у него был взволнованный и пронзительный, что очень мне не понравилось. Я медленно опустил «глок» и положил его в траву.

— Кто ты такой?

Мне хотелось посмотреть на него, но он сильнее прижал ствол к моему виску.

— Я Леммер, — спокойно проговорил я.

— Чего ты хочешь?

— Якобус, я работаю на твою сестру. На Эмму Леру.

— У меня нет сестры.

Он был как сжатая пружина. Ствол задрожал сильнее. Я его не видел, но почувствовал, что палец на спусковом крючке напрягся.

— Значит, я ошибся и прошу у тебя прощения.

Он ожидал не такого ответа. На две доли секунды, на два удара моего сердца он замолчал, а потом сказал:

— Не ври.

Я заговорил ровно и тихо:

— Якобус, я не вру. Мне правда очень жаль. Особенно Эмму. Ей так хотелось снова увидеть брата. По-моему, она на самом деле любила его.

— У меня нет сестры. — Голос его стал выше на пол-октавы. Моя попытка успокоить его не слишком удалась.

— Я знаю, Якобус. Я тебе верю. Моя работа здесь закончена. Я пойду и скажу ей, что у нее больше нет брата.

— Точно.

— Пожалуйста, разреши мне встать. Больше я тебя не побеспокою. Пистолет можешь оставить себе.

Он задумался над моими словами; пока он думал, ствол на несколько миллиметров отодвинулся от моего виска.

— Почему ты искал меня здесь? — Голос уже не такой отчаянный и пронзительный.

Я продолжал беседовать в легкой, непринужденной форме:

— Мы с Эммой приезжали сюда неделю назад. В сарае я заметил три кофейные кружки. Но Стеф сказал, что их с Септимусом только двое. Вот я и решил, что здесь кто-то прячется.

Он не ответил.

— Ты услышал птиц, которых я вспугнул, — сказал я. — Ты очень наблюдателен.

— Турачи, — сказал он.

— Ты неплохо двигаешься в зарослях. Я тебя не слышал.

Он нерешительно переминался с ноги на ногу, как собака, которая долго неслась за автобусом, догнала его и теперь не знает, что с ним делать.

— Якобус, я встаю. Я встаю медленно. Потом я уйду и больше тебя не побеспокою. Мое дело сделано.

— Нет.

Я понимал, почему моя идея ему не понравилась.

— Богом клянусь, я никому не расскажу, где ты прячешься.

Возможно, такие клятвы действуют в кругах «Hb». Я очень медленно повернул к нему голову. Я увидел, что он смотрит на дом, а потом снова на меня. Это был Коби де Виллирс, человек со снимка Джека Патуди. Он вспотел; его лицо блестело при лунном свете. Глаза его были немного не в фокусе, и ружье он держал в вытянутых руках. Похоже, у него MAC-10. Самый дешевый автоматический пистолет, какой можно купить за деньги, но по эффективности не уступает дорогим моделям.

Ему не нравилось, что я на него смотрю. Это важный сигнал об опасности. Труднее убить человека после того, как посмотрел ему в глаза. Я постарался установить с ним глазной контакт. Он отводил взгляд в сторону, как будто никак не мог решить, что ему делать. Рот у него был полуоткрыт, он часто дышал. Я понимал, что мне надо что-то предпринять, но не мог себе позволить дожидаться его решения. Его разыскивает полиция; он — беглый убийца, который очень серьезно настроен пристрелить меня. Я дождался, когда он на долю секунды отвел взгляд в сторону, и ударом слева выбил у него пистолет, одновременно выставив вперед правую ногу. Выстрелы прогремели у меня над ухом, оглушив меня. Затылок ожгло огнем. Я поставил ему подножку, и он упал. Пистолет дугой пролетел в воздухе; он выставил вперед руку, и я со всей силы врезал ему кулаком по лицу, а потом обеими руками захватил пистолет.

Он хорошо перенес удар, потому что не ослабил хватку. По моей щеке потекло что-то теплое; я подозревал, что это была кровь.

Коби дергал пистолет взад и вперед. Лицо у него исказилось, как у сумасшедшего, он испустил тихий стон. Он был ненамного крупнее меня, но силен и верил, что сражается за свою жизнь.

Я отпустил MAC и снова врезал ему. Я метил в челюсть, а попал в глаз. Голова его дернулась назад, но он прицелился в меня из пистолета. Я схватился за ствол левой рукой, а правой дал ему в ухо — без какого-либо заметного эффекта.

Позади нас во втором домике зажегся свет, и я увидел искаженное болью лицо Коби. Лоб у него был в крови.

Я снова ударил его — так сильно, как только мог. Голова его дернулась; я угодил в подбородок, но удар вышел слабый. Я отскочил в сторону — мне нужно было встать над ним. Правая рука шарила в поисках его горла, а он извивался и хватал меня за плечо левой рукой.

Открылась дверь; на траву упал луч света. На пороге стоял Септимус. Он был вооружен. Так-так, у меня крупные неприятности. Я отпустил Коби и нырнул в траву, пытаясь отыскать «глок». Я заметил его по блеску, схватил и подкатился назад, к Коби. Он по-прежнему лежал на земле, но целился в меня из своего МАСа. Я, не раздумывая, бросился на него. Он прицелился и нажал на спуск. Послышался сухой щелчок. Магазин был пуст. Я подоспел вовремя, яростно обрушил ствол «глока» на его щеку, не сводя глаз с двери.

Косоглазый Септимус целился в небо из охотничьего ружья. На лице у него застыло изумленное выражение.

— Коби! — позвал он.

— Бросай ружье, или Коби крышка! — рявкнул я.

Коби схватился за «глок». Он уже ничего не боялся — дошел до последней степени отчаяния, обезумел. Я ударил его пистолетом по голове, откатился и встал на четвереньки. Схватил «глок» обеими руками, прицелился в Коби и самым спокойным голосом, какой мне удалось изобразить, произнес:

— Коби, у меня пистолет сорок пятого калибра. Сначала я выстрелю тебе в ногу, но там проходят большие вены, и я не могу гарантировать, что ты не умрешь от потери крови. Так что выбирай. — Потом я посмотрел на Септимуса, который застыл на месте с ружьем в руках. — Септимус! — рявкнул я.

На его лице застыло выражение чистого, беспримесного страха.

— Положи ружье! Сейчас же!

— Ладно.

Он медленно наклонился и с огромным почтением положил ружье на бетонную дорожку перед дверью.

— Ложись! — велел я Септимусу.

— Куда?

— Куда хочешь, идиот! Лишь бы подальше от ружья.

Он лег на живот.

Я встал и передвинулся ближе к Якобусу.

— Коби, брось пушку!

Ему не хотелось подчиняться, несмотря на то что его MAC был не заряжен. Вдруг у него в кармане есть запасной магазин?

— Вставай! — скомандовал я.

Он встал. Я со всей силы лягнул его коленом повыше пупка. Он упал вперед, раскрыв рот и размахивая руками.

Я выдернул у него из рук пистолет и зашвырнул его подальше.

— Это потому, что ты хотел убить меня, Якобус. И еще — чтобы успокоить тебя. Блин, ты совсем бешеный, как бешеная собака!

Коби свернулся в позе зародыша и отчаянно ловил ртом воздух.

Левой рукой я потрогал больное место на голове. Ощупал края раны — длинную, глубокую борозду за ухом; оттуда текла кровь. Еще один сантиметр, одна доля секунды, и я был бы мертв. Я с большим трудом подавил порыв еще раз врезать ему, подошел к косоглазому Септимусу, затолкал «глок» за пояс и поднял ружье. Отсоединил магазин, поставил ружье на предохранитель и отшвырнул ружье подальше в траву. Септимус настороженно следил за мной одним глазом. Я снова извлек «глок». Подошел к Коби, прижал ему спину коленом, а пистолет приставил к затылку.

— Септимус, посмотри на меня!

Он поднял голову.

— Иди в дом и принеси какой-нибудь электрический шнур. Самый длинный, какой у тебя есть, понял?

— Да, — неуверенно ответил он.

— Я подожду тебя здесь вместе с Коби, и, если ты вынесешь из дома что-то другое, кроме шнура, я застрелю его.

— Понял.

— Пошел, Септимус! Быстрее!

Он колебался всего секунду, а потом затрусил в домик. Коби де Виллирс лежал неподвижно, придавленный моим коленом.

— Якобус, мне не нужны никакие неожиданности с твоей стороны. Богом клянусь, если ты не пойдешь мне навстречу, я тебя пристрелю. Полиция наградит меня медалью.

— Что ты собираешься делать? — Тон у него по-прежнему был безумный.

— Я собираюсь связать тебя, Якобус, потому что ты хитрее обезьяны. А потом мы с тобой побеседуем. Вот и все. Если беседа пройдет удачно, я тебя отпущу, а потом уйду и никому про тебя не скажу. Но если ты не пойдешь мне навстречу, я сдам тебя полиции. Так что выбирай.

Он ничего не ответил. Лежал и ловил ртом воздух.

Из домика очень осторожно вышел Септимус. На вытянутых руках он держал электрический шнур, словно предложение мира.

— Давай его сюда, Септимус, а сам опять ложись на живот, а руки заведи за спину.

Он повиновался, проявив огромное послушание и сосредоточенность. Я дождался, пока он снова ляжет, взял шнур левой рукой, а «глок» затолкал за пояс.

Именно этого и дожидался Коби. Он рванулся неожиданно, пытаясь откатиться и одновременно ударить меня. Я был готов. Мое терпение лопнуло. Я схватил его за руку и завернул ее за спину, а потом дернул запястье вверх, к шее. Я надеялся услышать щелчок от вывихнутого сустава. Он был крепок, но недостаточно крепок для того, чтобы вытерпеть жуткую боль. Он обмяк.

— Якобус, безумие и глупость плохо сочетаются между собой, — заявил я, вставая ему на спину обоими коленями и давя на него всей своей тяжестью.

Я услышал, как он снова с шумом выпустил воздух, схватил его за одну руку, за другую и начал связывать ему запястья шнуром. Я слез с него только после того, как убедился, что он не сумеет высвободить руки.

— Септимус, мне нужен еще шнур.

— Больше у меня нет, — тихо сказал он.

— А что есть?

— Не знаю.

— Пойди поищи в доме у Коби.

— Ладно.

— И поторопись, иначе я застрелю Коби! Сначала выстрелю ему в левую ногу, потом в правую.

— Ладно! — Септимус вскочил и побежал к домику с желтыми занавесками, рывком распахнул дверь и включил там свет. Он вернулся со шнуром, прикрепленным к настольной лампе.

— Разбей лампу.

Септимус повиновался.

— А теперь ложись.

Он прекрасно запомнил свою позицию. Я слез с Коби, взял новый шнур, сел на Септимуса и принялся связывать ему руки.

Коби де Виллирс вскочил.

— Якобус! — безуспешно кричал я.

Он убегал вниз по склону с руками, связанными за спиной.

— Коби, я застрелю твоего приятеля!

Возможно, не очень-то они дружны, потому что Коби исчез во мраке.

— Блин, — огорченно выдохнул я. И что теперь делать? Во-первых, надо обездвижить Септимуса. Я работал быстро, обматывая шнур вокруг лодыжек косоглазого и торопливо затягивая узел. — Смотри не наделай глупостей, — предупредил его я. Потом я легонько дал ему ногой по ребрам, вытащил «глок» из-за пояса и погнался за Коби.

Что творится у него в голове?

39

В темноте у него было передо мной преимущество. Кроме того, он хорошо знал местность. К счастью, у человека со связанными за спиной руками плохо развито равновесие.

Я его не видел, но услышал, как он упал где-то справа, метрах в ста от меня. Затрещали ветки, я услышал глухой удар и рванул в том направлении.

Если бы он лежал тихо, у него еще был бы шанс спастись, но Коби был сдвинут на бегстве. Когда он, шатаясь, выпрямился, я услышал его шаги и увидел его темную тень на сером фоне высокой травы. Он шел согнувшись и спотыкаясь. Я бросился за ним и скоро догнал его. Воздух вырывался из него отчаянными толчками. Я пихнул его в спину, и он упал ничком. Теперь, когда он не мог выставить вперед руки, он ткнулся лицом в траву.

Я сел ему на спину, приставил «глок» к его шее и, задыхаясь, прошипел:

— Господи, Якобус, ты совсем больной!

— Застрели меня. — Его хриплый шепот был почти не слышен. Он дернулся в последней отчаянной попытке освободиться.

— Что? — Я впустил в легкие побольше воздуха.

— Застрели меня!

— Ты спятил.

— Нет.

— Спятил, Якобус.

— Застрели меня. Пожалуйста!

— Зачем?

— Так будет лучше.

— Для кого лучше?

— Для всех.

— Почему?

— Потому что.

— Ответ неверный. Я не собираюсь сидеть тут и сотрясать с тобой воздух, Якобус. Нам надо проверить, как там Септимус. — Я встал, но крепко держал его за запястья — за то место, где они были связаны. — Пошли! — Я потащил его вперед, слегка вздернув руки вверх, чтобы ему стало больно, если он не пойдет мне навстречу.

— Застрели меня!

В ночи вновь послышался его ужасный крик, и он снова дернулся, не обращая внимания на сильную боль в плечевых суставах, которую наверняка испытывал. Тогда-то я и понял, что мой план не срабатывает, и что было мочи ударил его «глоком» по голове.

Наконец, барсук медоед рухнул на землю — вырубился, как выключенный свет.

Перекинув Коби де Виллирса через плечо, я оттащил его к тому месту, где кротко лежал Септимус. И вовремя. Я заметил свет фар машины, которая ехала вверх от ворот.

— Кто это? — спросил я у Септимуса, уложив рядом с ним Коби.

— Наверное, Стеф.

Мои проблемы множились. С двумя придурками я еще как-то справился. Но еще один?

К нам приближался тот же самый пикап «тойота», на котором Стеф Моллер и Донни Бранка навещали меня в «Мотласеди». Покрышки заскрипели по гравию. Моллер вышел у дома. Он наверняка заметил свет у домиков рабочих. Вопрос в том, что он предпримет.

Тело наливалось свинцовой усталостью. Длинный день. Длинная ночь. Я опустился на колени рядом с Коби и прижал ствол к его шее.

— Коби! — раздался в темноте голос Моллера.

Я услышал скрип шагов по гравию. Потом я увидел его на краю луча света. В его руках ничего не было.

— Нет, Стеф. Это Леммер.

Он увидел нас и остановился.

— Иди сюда, Стеф, посиди с нами.

На его лице появилось озабоченное выражение. Он не знал, на что решиться. Глаза быстро-быстро заморгали.

— Что ты наделал? — Он подошел ближе.

— Он вырубился, но только на время. Иди сюда, Стеф, и сядь. И мы поговорим о том, как ты меня обманул.

Он сел рядом с Якобусом и протянул к неподвижной фигуре дрожащую руку.

— У меня нет выбора, — тихо проговорил он и погладил Коби по голове.

— Ты солгал.

— Я обещал ему. Дал ему слово.

— Стеф, он убийца.

— Он мне как сын. И еще…

— Что?

— С ним что-то случилось.

— Что?

— Не знаю, но, судя по всему, он пережил нечто ужасное.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Коби зашевелился. Он попытался перевернуться, но со связанными за спиной руками ему это не удалось.

— Полегче, Коби! — ласково обратился к нему Моллер.

— Стеф, ему придется заговорить. Именно он знает ответы на все вопросы.

— Он не будет говорить.

Коби де Виллирс застонал и попытался перекатиться на бок. Потом он открыл глаза и увидел Стефа Моллера.

— Коби, я здесь.

Коби увидел меня и дернулся. Моллер положил руку на плечо Якобуса:

— Нет, Коби, не надо. Он не причинит тебе никакого вреда.

Коби ему не поверил. Он бешено вращал зрачками — похоже, вот-вот снова впадет в безумие.

— Полегче, Коби, полегче. Я здесь, ты в безопасности. Успокойся!

Я понимал, что Моллер уже успокаивал его так прежде. Утешал, вытаскивал из пропасти. Коби уставился на Стефа, потом как будто поверил ему, потому что глубоко вздохнул и расслабился. Мне показалось, что я начинаю разбираться в связывающих их отношениях. А также в Моллере как в человеке. Он внушал уважение, однако мне его положительные качества сейчас были без толку. За запертой дверью в голове Коби де Виллирса содержались нужные мне сведения. Ключ был в руках у Моллера. Если вообще имелся такой ключ.

Косоглазый Септимус лежал тихо, как мышка, следя за происходящим одним глазом.

— Стеф, позволь объяснить, что мне нужно, — добродушно заговорил я, как отец, который не хочет огорчать ребенка. Мои слова предназначались для ушей Коби. — Я хочу наказать людей, которые обидели Эмму Леру. Вот и все. Я намерен разыскать их и заставить заплатить за зло, которое они причинили. Меня не интересует, что натворил Коби или кто-то другой. Я не хочу вовлекать в дело полицию. Честно говоря, я не могу себе этого позволить. Мне нужно только одно: имя. Или место, где я смогу найти тех, кто напал на Эмму. Вот и все. Потом я уйду. Вы больше никогда обо мне не услышите. Я никому не скажу о том, что случилось. Обещаю.

Стеф Моллер сидел положив руку на плечо Коби. Он медленно моргал, но не произносил ни слова. Принимать решение следовало Коби.

Ночь была идеально тихой. Я посмотрел на часы. Без двадцати пять. Скоро рассвет. Я посмотрел на Якобуса. Он лежал без движения.

Моллер сжал плечо Коби:

— Что скажешь, Коби?

Коби покачал головой. Нет.

Я вздохнул:

— Коби, есть легкий путь и есть трудный путь. Я предлагал сделать так, как было бы лучше для всех.

Моллер нахмурился. Видимо, ему не казалось, что я избрал верный подход.

— Нет, — тихо сказал Якобус.

— Почему?

— Убей его.

— Коби, он может решить нашу проблему, — сказал Моллер.

— Не может. Они убьют и его тоже.

— Нет, Коби, — ответил я, и тут до меня дошло, что именно он сказал. — Что ты сказал?

— Они собираются убить всех.

— Всех?

— Эмму, Стефа и Септимуса.

— Они их не убьют, если я им помешаю.

— Ты не можешь. — Коби повертел головой. На его лице застыло упрямое выражение.

Терпение у меня лопнуло. Совсем. Я схватил Коби за волосы, встал и со всей силы дернул.

— Не надо! — сказал Стеф Моллер, пытаясь мне помешать.

Я отбросил его руку. Коби зарычал по-звериному. Я не обратил на его рев никакого внимания.

— Стеф, мы испробовали твой подход. Пора дать понять этому придурку, что он творит.

Я поволок Коби за собой к дороге. Он вырывался, но не сильно, потому что я крепко держал его за волосы.

— Куда вы? — поинтересовался Моллер.

— Мы с Коби едем навестить Эмму. Пусть объяснит ей, почему в нее стреляли, почему она упала с поезда. Пусть объяснит, мать его!

— Нет! — закричал Якобус.

— Заткни пасть и поехали. — Я продолжал тащить его за собой.

— Леммер, пожалуйста, не надо! — молил Стеф Моллер.

— Не волнуйся, Стеф, тебе ничто не угрожает. Мы с Эммой и Коби будем втроем. А ты оставайся здесь.

— Я думал, она в коме.

— Значит, нам придется подождать до тех пор, пока она не очнется.

— Нет, нет, нет! — кричал Коби де Виллирс.

— Заткни свою поганую пасть, — сказал я и потащил безумца со связанными руками и опущенной головой за волосы.

На полпути к воротам — на горизонте уже занимался рассвет — Якобус Леру произнес своим безумным голосом:

— Я буду говорить.

Не обращая на него внимания, я тащил его за волосы.

— Я буду говорить! — на пол-октавы выше.

— Ты лжешь, Якобус!

— Нет. Клянусь!

— Господи, вы в своем «Hb» просто помешались на всяких клятвах. С чего вдруг ты сейчас решил заговорить?

— Потому что сейчас мы с тобой вдвоем.

— Тебе придется все повторить при Эмме.

— Нет, прошу тебя, только не при Эмме!

— Почему?

Он издал такой звук, что я замер как вкопанный.

— Якобус, почему не при Эмме?

— Потому что во всем виноват я.

— В чем?

— В гибели мамы и папы… Их убили из-за меня!

Я отпустил его волосы. Он отшатнулся и упал на спину, стукнувшись затылком о землю. В утренних сумерках я видел его лицо, залитое кровью, в синяках и ссадинах после моих ударов. Плечи его дрогнули, и Коби де Виллирс разрыдался. Сначала плач был тихим, но постепенно его рыдания стали громче — и вельд начал отвечать им, дико и страшно. Я стоял с «глоком» в руке и смотрел на него. Я ощутил ужасную усталость и внезапную жалость к его одиночеству и заброшенности.

Может, плач пойдет ему на пользу. Может, он сдержит его безумие. Звуки достигли крещендо, а потом стихли. От его слез в пыли остались темные точки.

Я встал перед ним и сунул «глок» за пояс. Взял его за плечо, как раньше Стеф, и сказал:

— А теперь успокойся, Якобус. Успокойся!

Вокруг нас просыпалась природа. Коби медленно поднял на меня взгляд. Выглядел он еще неважно, но глаза были уже не такими дикими.

— Ты и правда можешь их остановить?

— Не «могу», Якобус. Я их остановлю. Обязательно!

Я видел, что он мне не верит, но больше это не имело для него значения. Я развязал ему руки и растер запястья. Он ахнул и несколько раз глубоко вздохнул.

— Я Якобус Леру, — сказал он, ужасно напрягшись, как будто двадцать лет ждал этого мгновения.

— Я знаю, — ответил я.

— И я так скучаю по Эмме!

Якобусу Леру нелегко было рассказывать историю своей жизни.

На мучительный рассказ ушло почти три часа. Он все время корчился, а иногда его трясло так, что мне приходилось его перебивать. То и дело он принимался плакать, и мне приходилось ждать, пока его плечи перестанут дрожать. То и дело он отходил в сторону от основной линии и сбивался на мелочи. Мне приходилось возвращать его, проявляя крайнее терпение. Позже, когда солнце взошло и жара стала невыносимой, я отвел его под сень раскидистого дерева. Нам обоим нужно было попить и умыться. И поспать. Но сейчас он испытывал потребность снять камень с души, а я испытывал жажду все услышать, добиться смысла во всем происходящем.

Когда он наконец досказал свою историю, я задал последний вопрос, и он ответил на него хриплым и усталым голосом. Потом мы сидели в тени под деревом, как два избитых боксера после трудного матча. Мы смотрели вокруг, но ничего не видели.

Минуты тянулись мучительно медленно. Интересно, подумал я тогда, что сейчас чувствует Якобус Леру? Облегчение? Возможно. Ему легче оттого, что теперь все известно не ему одному. Страх оттого, что он про себя открыл? Надежду, что все кончится — что кончится двадцатилетний кошмар? Или отчаяние оттого, что кошмар никогда не покинет его.

Я смотрел на него — на лицо, изборожденное морщинами, распухшее от слез, на опущенные плечи человека, который слишком долго нес огромную тяжесть, и вспоминал снимок молодого Якобуса Леру. Меня захлестнула огромная волна жалости, и я снова положил руку ему на плечо. Пусть знает: больше он не одинок.

Передо мной медленно поднималась красно-серая пелена. Меня переполняла ярость против тех, кто так исковеркал жизнь Якобусу и Эмме. Умом я понимал, что должен сдерживаться. Мне нужна холодная голова. Но я позволил туману заполнить меня, чтобы он выгнал усталость.

Перед уходом я обещал Якобусу:

— Я все исправлю!

Он посмотрел мне в глаза. Я увидел, что он опустошен. В его глазах не было безумия, но не было и надежды.

Задним ходом я вывел «ауди» из высокой травы у дороги и уехал. Мне многое предстояло сделать до возвращения в «Мотласеди» — в «место большой битвы» у подножия горы, на берегу реки. Я знал, что они будут поджидать меня там.

Они наверняка подслушали мои телефонные разговоры; у них имеется вся необходимая для этого аппаратура. Сейчас они, скорее всего, уже проникли в мое временное пристанище под покровом ночи, вооружившись снайперскими винтовками и закрыв головы шлемами с прорезями для глаз. Они ничего не найдут, но будут ждать меня, чтобы убить. А потом будут охотиться на Эмму — пока так или иначе не доберутся до нее. Они ни перед чем не остановятся.

Теперь я понимал почти все. Я не мог понять, зачем было так упорно хранить тайну на протяжении целых двадцати лет, но я и это выясню.

Все выяснится сегодня.

40

Как ни странно, первопричиной всех злоключений Якобуса Леру послужили армейские связи его отца.

В 1985 году всего трое солдат-призывников после курса начальной подготовки попали в подразделение охраны заповедников, которое тогда создавалось. Всего в том подразделении служили двадцать с небольшим человек. Якобус вошел в число избранных потому, что Йоханнес Петрус Леру, возглавлявший компанию «Леру инжиниринг», замолвил за него словечко нужному генералу.

Якобус не терзался угрызениями совести из-за того, что попал туда по знакомству. Так устроена жизнь. Значение имело то, кого знает твой отец. Лучше, если природу будет охранять человек неравнодушный, чем какой-нибудь тупой охранник частной фирмы. И вот Якобус Леру воспользовался удачным случаем и отправился в тренировочный лагерь «Де Брюг» в окрестностях Блумфонтейна. На территории размером в семнадцать тысяч гектаров обитало более десяти тысяч антилоп.

Он был самонадеянным молодым человеком, умным, страстным, преданным и находился в своей стихии. Своими познаниями и высокими моральными принципами он произвел большое впечатление на командование. В сентябре 1985 года его ждало повышение.

Как-то в «Де Брюг» приехал с инспекцией полковник из Претории, и за чашкой чая в сборном домике он рассказал о двух армейских подразделениях, которые несут охрану в парке Крюгера. Одно подразделение набрали из числа пехотинцев в Палаборве — они охраняли границу с Мозамбиком. Другое подразделение называлось ОООС, или Отделение по охране окружающей среды. Его создавал еще легендарный майор спецслужб Джек Грефф, а сейчас оно перешло в ведение вновь созданного армейского Отдела охраны природы. ОООС призвано было бороться с браконьерами и контрабандистами, убивавшими слонов на территории парка Крюгера.

Полковник спросил: не хочет ли Якобус присоединиться к ним?

Он ответил «да» задолго до того, как был допит чай. Через две недели он отправился на шестинедельные ускоренные курсы при военной базе 5-го батальона, расквартированного в Лоувельде. Именно там он впервые увидел Винсента Машего — егеря, напарника, будущего товарища.

Машего был полной противоположностью Якобусу. Белый богатый мальчик принадлежал к правящей элите; молодой чернокожий вырос в глуши, он происходил из малочисленного племени мапулана, чей язык, сепулане, не преподают в школах. Его племенное имя было Тао, что значит «лев», тотем племени мапулана, но он был таким тихим и застенчивым, что родственники называли его Пего, сокращение от Пегопего — «пустомеля».

Якобус был стройным, мускулистым и совершенно не знал местности. Пего Машего был низкорослым, костлявым, колючим и знал окрестности Лоувельда как свои пять пальцев. Африканер находился в лагере потому, что хотел там находиться, парень из племени мапулана — из финансовых соображений. Но одно у них было общее: огромная любовь к природе и интерес к ней.

Их дружба зародилась не сразу; их столько разделяло, что различий было больше, чем сходства, — как в происхождении, так и в характере. Но за шесть недель испытаний они прониклись взаимным уважением. То, что ждало их впереди, сделало их связь нерушимой.

По правилам ОООС, патрули, состоящие из двух человек, пешком обходили территорию. Смена продолжалась неделю. Весь парк делился на квадраты, и патрули посменно обходили их. Командиром патруля всегда назначали белого; он нес рацию. Чернокожий нес припасы и был загонщиком. Оба были вооружены ружьями. Днем они отлеживались в чаще или расселинах, а территорию обходили по ночам, потому что охотники за слоновой костью — ночные хищники.

Тактика была проста: найти браконьеров и по рации вызвать подкрепление. Однако, если нельзя было поступить иначе, можно было застрелить браконьеров, не дожидаясь, пока они скроются в чаще. Им разрешили убивать. Пусть браконьеры знают, что идет война, потому что Африка не может себе позволить терять тысячу слонов в неделю. При таком объеме, каким уничтожались слоны в восьмидесятых годах прошлого века, они должны были бы исчезнуть к 2010 году.

Отряд «Жюльет Папа» — такими были позывные Якобуса и Пего — приступил к патрулированию в ноябре 1985 года. Вначале им поручали более «безопасные» западные участки парка Крюгера, где было легче ориентироваться. И только в феврале 1986 года им доверили восточную границу парка — и они убедились в безжалостности охотников за слоновой костью.

Даже через двадцать лет, рассказывая мне о тех событиях, Якобус Леру не мог сдержать отвращения. Однажды они наткнулись на трех убитых слонов. Слониху застрелили потому, что она была слишком близко и представляла опасность. Слоненка-подростка убили просто так, забавы ради. Голова самца представляла собой кровавое месиво; браконьеры рубили бивни топорами и тесаками. Повсюду валялся мусор; они даже не затоптали костер. Действовали нагло, не скрываясь. А потом ушли. След вел в направлении мозамбикской границы.

Через три недели Якобус и Пего участвовали в первой перестрелке — ночью наткнулись на банду браконьеров. Они прошли по кровавому следу одного из них до самой границы. Прошло меньше недели после того случая, и Якобус Леру впервые убил человека.

Они увидели костер ночью, в пересохшем русле реки Нкулумбеди, всего в нескольких километрах от плотины Лангтон на северо-восточной оконечности парка. Якобус шепотом вызвал подкрепление, потому что браконьеров было двенадцать или четырнадцать человек, но, как обычно, связь была плохая. Они подползли ближе и увидели при свете пламени настоящую бойню. Бандиты разделывали туши двух убитых слонов, смеясь и негромко переговариваясь.

Они прицелились. Якобус взял на мушку человека в рваной красной рубашке, который стоял в стороне и отдавал приказания. Тогда, в первый раз, он немного дрожал, хотя резня вызывала у него отвращение.

Мозг не хотел приказывать пальцу нажимать на спусковой крючок. И только когда Пего легонько толкнул его в бок, он закрыл глаза и выстрелил. Он открыл глаза и увидел, что тот человек упал. Никаких конвульсий, как в кино, не было. Он просто упал, рухнул без движения и обмяк.

Лежавший рядом с ним Пего посылал выстрел за выстрелом в мечущихся людей, а Якобус лежал и глазел на красную рубашку, пока все не стихло.

Я заехал в закусочную «Уимпи» — позавтракать и позвонить. Официантка при виде меня наморщила нос, потому что я был грязный и вонючий после ночных трудов. На шее у меня запеклась кровь.

Не дожидаясь, пока принесут завтрак, я позвонил Би-Джею Фиктеру. Он сказал, что доктора Элинор Тальярд еще нет на работе, но, насколько ему известно, состояние Эммы пока без изменений.

После еды я умылся в безукоризненно чистом туалете «Уимпи». Перед уходом пришлось долго мыть за собой раковину от грязи.

Найдя таксофон, я позвонил Жанетт. Я не хотел, чтобы они подслушали именно этот разговор.

— Я волновалась за тебя, — сказала она, так как я не ответил на ее эсэмэску.

— Я был немного занят.

— Успехи есть?

— Есть. Возможно, я все закончу сегодня.

— Тебе нужна помощь?

Хороший вопрос; я размышлял над ним последние несколько часов.

— Только одно. Хочу поменять «ауди» на другую машину.

— Почему?

— Они точно знали, где были мы с Эммой, не видя нас. По-моему, у них есть электронные средства слежения. Не знаю как, но уверен, они поставили в «ауди» жучок.

— Когда тебе понадобится другая машина?

— Как можно скорее. Может, в течение часа.

— Тебе придется заехать в аэропорт Нелспрёйта.

— Я недалеко от него.

— Считай, что дело сделано. Конкретные пожелания есть?

— Если можно, пикап.

— Посмотрим, что удастся найти. В аэропорту обратись в Агентство по прокату бюджетных машин.

— Спасибо.

Она помолчала, а потом сказала:

— Я выяснила насчет гильзы. У тебя интересные друзья.

— Вот как?

— Тебе знакомо такое название — «галил»?

— Смутно.

— Это израильская штурмовая винтовка, прообразом которой послужил автомат Калашникова. У нас встречается редко. Но та, из которой стреляли в тебя, попадается еще реже. Это модифицированная снайперская винтовка «галил». Выдерживает все боевые нагрузки лучше других современных сверхточных винтовок. Патроны 7,62, «НАТО Мэтч грейд».

— Как она выглядит? — Неопознанная странность винтовки беспокоила меня.

— В Интернете есть картинка. Для снайперской винтовки она довольно маленькая. Утяжеленный ствол с компенсатором. Массивный приклад с регулируемым плечевым упором и упором для щеки. Самое смешное, сошки находятся перед предохранителем, а телескопический прицел находится не над ним, а сбоку.

В голове у меня забрезжил свет.

— Точно. Именно его я тогда и заметил!

— Мой информант говорит, что впервые в жизни слышит о такой винтовке в Южной Африке. Вопрос в следующем: как она здесь оказалась?

— У меня есть сильные подозрения.

— Вот как?

— Долго рассказывать. Расскажу, когда вернусь.

— Леммер, у тебя усталый голос.

— Просто я не жаворонок.

— Ты меня обманываешь!

— Я в порядке.

— Не изображай со мной крутого мачо. Я тебе задницу надеру!

Ах, Жанетт Лау! Всегда готова посочувствовать.

— Кто мачо? Я?! Я нежный и хрупкий, как девушка…

Она не засмеялась. Голос ее звучал озабоченно:

— Скажи, если тебе нужна помощь.

Мне не нужна была помощь.

— Обязательно скажу. Клянусь!

— Это что-то новенькое, — заметила она.

— Местная привычка, Жанетт. И еще одна просьба, она не срочная. Есть один человек, его зовут Стеф Моллер. Он владелец частного заповедника «Хёнингклип». Возраст — пятьдесят с небольшим, очень богат, но никто не знает, откуда у него деньги. Можешь выяснить?

— Как точно пишется его имя?

— Понятия не имею.

Жанетт вздохнула:

— Посмотрим, что удастся сделать.

Перед поездкой в аэропорт я завернул в оружейный магазин. Их в городе было три, но только один оказался открыт второго января. Там продавалась странная мешанина: все для пикников, мужская одежда и оружие. Охотничьи ножи размещались в застекленной витрине у кассы. Низкорослый парнишка, стоящий за прилавком, выглядел так, как будто еще учился в школе. Может, так оно и было. Я ткнул пальцем в выбранный нож.

— Семьсот рандов, — торопливо сказал парнишка, как будто боялся, что мне такая сумма не по карману.

Я молча кивнул.

— Как будете платить?

— Наличными.

Он извлек нож из витрины, но отдал мне только после того, как я расплатился.

Я поехал в аэропорт.

Молодая чернокожая женщина из Агентства проката бюджетных машин очень долго смотрела на мое водительское удостоверение, прежде чем протянула мне ключи и анкету. Мы так полагаемся на зрение! Она, официантка из «Уимпи» и школьник видели перед собой подозрительного грязного субъекта, который всю ночь занимался какими-то темными делишками и не успел помыться и почистить зубы.

Если очистить меня от шелухи, может быть, я такой и есть на самом деле.

— Страховку оплатите? — с надеждой спросила сотрудница прокатного агентства.

— Да, — ответил я.

Она дала мне белый полноприводный пикап «ниссан» с трехлитровым дизельным двигателем. Более экстравагантное средство передвижения, чем я хотел, но для моих целей сойдет. Самое главное, он не такой заметный, как «ауди».

— У вас есть карта местности?

Она принесла мне карту. Я изучил ее и понял, что она мне не поможет, — на ней были обозначены только асфальтированные дороги Лоувельда. Тем не менее я поблагодарил ее и взял карту.

В аэропорту я нашел маленький книжный магазин, в котором продавались карты. Я выбрал крупномасштабную, на которой были нанесены все грунтовые и бетонные дороги. Правда, она была так затейливо сложена, что, если ее развернуть, потом ни за что не удастся сложить так же красиво. И заголовок соответствующий: «Путешествуйте по Лоувельду!»

Я сел в «ниссан» и внимательно изучил все возможные маршруты. Я хотел попасть в Марипскоп, не проезжая мимо моей фермы, но понял, что это невозможно. Была только одна дорога, и она проходила мимо ворот «Мотласеди».

41

За первые десять месяцев 1986 года Якобус Леру стал мужчиной.

Ребенком он страстно восхищался чудесами природы, находил очарование и прелесть в миллионах самых мелких божьих созданий, невинно и упорно-решительно верил в то, что мог их всех защитить.

На практике он попал во взрослый жестокий мир. Он ходил по ночам в таких местах, где естественные, природные хищники были так же опасны, как и хищные представители рода человеческого. Днями он отлеживался где-нибудь в укромном месте, на сорокапятиградусной жаре, когда уснуть никак не удается, во рту противный привкус от полусырой еды и тепловатой, затхлой водички из бутылки. Проведя пять дней в вельде, он насквозь пропах дымом костра, по́том и испражнениями. Он очутился в замкнутом, опасном мире вдали от уюта и спокойствия родного богатого пригорода.

Он убивал людей. Он внушал себе, что идет война и он сражается на стороне добрых сил, но в полуденный изнуряющий жар, ворочаясь на спальном мешке, в поисках сна, он снова и снова видел, как они падают, вспоминал собственную ужасную оцепенелость в те минуты, когда он стоял на коленях над трупом, освещаемым пламенем костра. Якобус понял, что он — не прирожденный солдат и что с каждым убитым врагом в нем самом что-то отмирает, хотя убивать с каждым разом становилось чуточку легче.

Якобус рассказывал мне историю своей жизни, а мне стало ясно, в чем состоит разница между им и мной. Но на раздумья не было ни времени, ни желания. Хотя сейчас, пока я ехал по дорогам между плантациями у подножия горного массива, включив кондиционер, внутренний голос уже готов был обвинить меня. Я избил человека до смерти, но больше всего мучился из-за того, что оказался способен на такое. Якобус Леру, брат Эммы, уроженец африканерской элиты — из какой бы скромной семьи ни происходили их предки — мучился из-за того, что не смог поступить так, как я.

Правда, сейчас все вопросы нравственности отошли на второй план.

Якобус был уверен в том, что в 1986 году убил семерых браконьеров. В июле того года ему дали двухнедельный отпуск, и он поехал домой. В первую неделю он не мог спать на мягкой постели, а от больших порций еды, которыми угощала его мать, его тошнило. Отец заметил, что сын как-то притих, но говорить о своем состоянии он не мог. Сестренка не замечала в нем никаких перемен; она боготворила его, как всегда.

Физически он находился в городе, но душой он пребывал в другом месте. Мать познакомила его с девушкой, Петро. Она училась в университете на факультете связей с общественностью. Она была хорошенькой, ей очень шли легкие летние платья; еще Якобус помнил, что губы у нее были накрашены розовой помадой. Она рассуждала о вещах, в которых он ничего не смыслил. Студенческая жизнь, музыка, политика. Он кивал, но не слушал ее.

— Что ты делаешь в заповеднике? — спросила она, хотя его мать подробно рассказывала ей, чем занимается ее сын.

— Мы патрулируем территорию, — ответил Якобус. — А ты чем хочешь заниматься, когда закончишь учебу?

Она говорила о своих мечтах, но он слушал ее вполуха — его отвлекали собственные мысли. Он вспоминал мертвеца в рваной красной рубашке, которого, наверное, где-то ждут родные…

Тогда отец сфотографировал детей — Якобуса и Эмму — в гостиной их линденского дома. Они сидели рядом на диване, сестренка обнимала его за шею, положив голову ему на грудь. Снимок получился замечательный — его лицо спокойное, она смеется от радости. Отец послал ему фото по почте, и он постоянно носил его с собой в нагрудном кармане, заложив в маленькую армейскую Библию. Носил, несмотря на все испытания, которые ждали его впереди, носил долгие годы — вплоть до одного дня, когда он сунул снимок в фотоальбом и спрятал на потолке в своем домике в «Могале», откуда время от времени вытаскивал его и любовался им. Напоминая себе, что все это было на самом деле.

Но за те две недели тот мир, в котором жили его родные, стал для него странным и чужим. В буквальном смысле. Как сон. В родном доме он казался себе незваным пришельцем. Якобус понимал, почему так происходит, но ничего не мог поделать. Через много месяцев и лет он будет обвинять себя в том, что не старался, не проткнул мыльный пузырь и не обнял их.

Потому что больше он своих родных никогда не видел.

На проселочных и грунтовых дорогах легче было заметить слежку. Названия деревень, мимо которых я проезжал, были незнакомыми. Дуноттар, Версаль, Тсвафенг — всего лишь несколько хижин или сельский магазин. Попав на земли племени буланг, я повернул налево. Дорога стала хуже, а плантации по обе ее стороны заросли лесами. На развилках не было никаких указателей. Однажды я свернул не туда и никак не мог развернуться, потому что сосны росли прямо посреди дороги. Пришлось где-то с километр ехать задним ходом. В одиннадцать я наконец прибыл на место. От земли поднимались волны жара, отчего воздух до самого горизонта подрагивал.

Здесь я повернул налево и поехал в гору, в сторону лесничества Марипскоп. Я проехал мимо ворот моего временного жилища. Ворота были закрыты. Все тихо. Они были там — где-то в лесу или в доме.

В лесничестве дежурили двое. Они заявили, что дальше мне ехать нельзя, потому что у меня нет специального пропуска. На вершине находится радарная установка; чтобы попасть туда, нужен особый пропуск.

Где я могу его получить?

В Полокване или Претории.

Но я просто хочу прогуляться. Спуститься вниз по склону.

Для этого тоже требуется пропуск.

Можно мне купить пропуск здесь, на месте?

Возможно.

Сколько это будет стоить?

Около трехсот рандов, но у них нет квитанционной книжки.

— Нет, — сказал второй. — Четыреста рандов. Триста было в прошлом году. А сегодня — второе января.

— Ну да. Совершенно верно. Четыреста рандов.

Я принес из «ниссана» бумажник. Обошел машину со стороны пассажирского сиденья, чтобы они не видели, что я засовываю за пояс под рубашку «глок» и охотничий нож.

Перед тем как отдать лесникам деньги, я их расспросил. Где находятся тропинки, которые ведут вниз? Тропинки, по которым в 1864 году поднимались мапулана, когда напали на импи короля Мсвати.

— «Импи» — это зулусское слово, — неодобрительно заметил один лесник.

— Извините.

— Молабани — один солдат. Балабани — солдаты. Это слова на языке сепеди. Люди мапулана победили балабани свази!

— Я запомню.

Получив деньги, они стали гораздо приветливее:

— Вы знаете историю «Мотласеди»?

— Немножко.

— Немногие белые знают ее. Пошли. Я покажу вам тропинки.

— Можно, пока я буду гулять, оставить машину здесь?

— Мы присмотрим за вашей машиной. Не волнуйтесь.

— Но, может статься, я заберу ее только завтра.

— Не проблема.

Лесник пошел вперед, обошел здание лесничества, прошел мимо костра, на котором кипел большой горшок, вышел в полуразвалившиеся ворота. Мы оказались на опушке. Он показал пальцем:

— Идите вон туда; держитесь все время прямо. Вы доберетесь до другой тропинки, которая спускается с горы. Поверните направо, и попадете на тропу, которая спускается к подножию.

— Спасибо.

— Берегитесь сепоко — привидений! — Мой проводник расхохотался.

— Ладно.

— Сепела габотсе. Счастливого пути!

— Счастливо оставаться.

— Надо говорить: «сала габотсе».

— Сала габотсе, — сказал я и углубился в прохладный туннель под сенью листвы.

Я напился из ручейка, бегущего по камням, и подставил голову под струи ледяной воды. Когда голова, шея и спина достаточно охладились, снова стало возможно дышать.

Я спускался по склону горы один.

Мне нужно было определиться. Десять лет я считал себя телохранителем. Так официально называлась моя профессия. Слова, слова… Можно ли считать Коса Тальярда врачом до того, как он исцелил первого пациента? Можно ли считать Джека Патуди полицейским до того, как он произвел первый арест? За десять лет людям, которых я охранял, ни разу не угрожала настоящая опасность. Политические митинги, публичные выступления, общественные мероприятия, поездки в машине, торжественные церемонии открытия новых зданий и школ… В основном я бездельничал. Моей главной заботой было поддерживать себя в состоянии постоянной готовности. Я холил и лелеял свое тело, оттачивал навыки. Я был как острый нож, которым никогда ничего не резали. Я наблюдал — о да, я следил орлиным глазом за десятками, сотнями, даже тысячами людей.

Но с моими подопечными ничего никогда не происходило.

Меня спасало само содержание моей работы телохранителя, потому что после школы на моем жизненном пути встретилось множество развилок — и все остальные ни к чему хорошему не вели. Я был молод, отчаян и нарывался на неприятности. Я носил в себе ненависть к родителям и своему миру. Меня спасала только дисциплина, постоянные тренировки — а также отеческие спокойствие и истинная мудрость министра транспорта. Человека, который однажды приказал мне остановиться в Восточном Трансваале, чтобы помочь водителю микроавтобуса-такси сменить покрышку. Он беседовал с шофером и пассажирами об их жизни, их проблемах и трудностях. Когда мы поехали дальше, он покачал головой и сказал, что дальше так в нашей стране продолжаться не может.

Но, несмотря на то что все прошедшие годы мной управляли, меня вели, все же я проводил жизнь в праздности. Десять лет в роли стороннего наблюдателя, десять лет на обочине жизни, десять лет ничегонеделания.

Я был праздным зевакой, несмотря на мои гены. Моя мать, английская роза, была таким же бесцветным цветком, как и я. Мой отец был смуглым, мужественным и сильным, но я унаследовал мамину светлую кожу, рыжеватые волосы и хрупкое телосложение. Благодаря пышной груди ее фигура выглядела потрясающе. Она и лицо меняла — с помощью помады, туши, пудры и румян. Она могла преображаться каждое утро и превращалась в чувственную сирену, горшок с медом, вокруг которого роились все обитатели Си-Пойнта мужского пола.

Однажды я целых четыре месяца растил бороду, но Мона так ничего и не заметила. Пришлось спросить ее, не замечает ли она во мне перемен. Прошло целых пять минут, прежде чем она сказала: «ах, у тебя борода!»

Мою дальнейшую жизнь определил один-единственный поступок. Убийство, совершенное в состоянии аффекта. Вот как это назвали средства массовой информации. На единственном снимке, появившемся в газетах, я стоял между своими адвокатами, но Гус Кемп милосердно закрывал мне лицо папкой. Я по-прежнему оставался невидимкой.

Мне сорок два года, а кто я такой?

Разум подсказывал: ты устал. Сказываются последствия недосыпа.

Не важно!

Сегодня я спускаюсь с горы один, потому что хочу кем-то стать.

Кем же?

Кем-нибудь. Кем угодно. Мне хотелось что-то сделать, оставить след. Хотелось прекратить беззаконие. Хотя бы раз в жизни стать благородным рыцарем на белом коне.

Я остановился. Больше мне не хотелось спорить с самим собой. Я вынул из-за пояса «глок» и проверил его. Потом осторожно начал спускаться. По обеим сторонам тропинки залегли длинные тени.

В воскресенье пятого октября 1986 года командир Якобуса Леру созвал все патрули и объявил, что на следующей неделе все отпуска отменяются. После смены отдыхать можно на базе. Вернуться им предстояло в понедельник, тринадцатого октября.

Вот и все. Никаких объяснений. Как будто намечалась какая-то заваруха.

Они и так что-то подозревали, потому что в соседней 5-й разведроте солдаты перешептывались о предстоящей операции. Ходили разные слухи. Вроде бы РЕНАМО собирается предпринять наступление на позиции ФРЕЛИМО[9] в двух северных провинциях Мозамбика. Возможно, их перебросят на подмогу прозападному РЕНАМО. Какое-то движение наблюдалось и в 7-м пехотном полку, судя по тому, что на базу и с базы все время ездили грузовики из Бедфорда.

ОООС оставалось как будто в стороне от всего происходящего. Их дело — охрана природы, а не политика, а в армии, если тебя что-то не касается, ты не обращаешь на это внимания.

Но в понедельник, тринадцатого октября, они с Пего на базу не вернулись. Более того, они вообще больше никогда не были в расположении своей части.

Все произошло в воскресенье, двенадцатого. Якобус и Пего собирались вернуться вовремя. Они осматривали последний участок своего квадрата и шли вдоль двухколейки, проложенной параллельно мозамбикской границе на юго-восточной оконечности заповедника. В час дня они отсыпались в камышах на берегах реки Кангаджане, в четырех километрах от границы, между мемориалом Линданда-Волхутер и пограничным постом Шишенгедзим. Их разбудил шум моторов. Они выползли из камышей и посмотрели вверх. Чуть западнее, вокруг горы, которая называлась Ка-Нвамури, кружил небольшой двухмоторный самолет. Якобус и Пего удивились. Очень странно, ведь гражданским самолетам уже год как было запрещено здесь летать. Им не разрешалось пролетать над этим участком даже на большой высоте. А самолет, который они видели, летел низко, метрах в пятистах над землей и всего в ста метрах над вершиной горы, расположенной чуть западнее.

Потом самолет плавно развернулся и полетел им навстречу. Они заползли назад, в камыши. Якобус достал бинокль, чтобы рассмотреть его получше. На крыльях не было никаких букв и опознавательных знаков. Простой белый самолет «сессна». Приблизившись, он спустился ниже, а потом вдруг повернул на север. Якобус разглядел у иллюминаторов несколько лиц; одно из них показалось ему знакомым, но он решил, что обознался.

Знакомый человек был похож на одного министра. Хорошо известного министра. Но самолет снова повернул, Якобус больше никого не видел. Самолет же взял курс на северо-запад и вскоре скрылся из вида.

Они с Пего переглянулись и покачали головами. Что самолет здесь делал? Почему он пролетал над Ка-Нвамури? Надо будет вечером подняться на гору и осмотреть окрестности, а потом доложить обо всем по начальству.

Они ждали до заката, а потом свернули лагерь и пустились в путь. Им предстояло подняться на пять километров. В густых зарослях нельзя было продвигаться быстро, зато джунгли представляли собой хорошее прикрытие.

Через два часа, на полпути к вершине, они впервые увидели огни. Огни двигались и мигали, словно ночные светлячки.

Браконьеры так себя не ведут. Что же там происходит?

Якобус пытался связаться с базой по рации, но слышал только треск радиопомех. Они с Пего шепотом совещались, как лучше подобраться к огням.

Местность, примыкавшая к Ка-Нвамури с востока, слишком плоская и открытая. Но неподалеку протекает обмелевшая речка Нвасвитсонго, которая потом делает петлю и огибает Ка-Нвамури с запада. Дальше на речке есть плотина Эйлен-Орпен-Дам, а потом Нвасвитсонго образует маленький каньон и бежит в сторону границы. Можно пройти по берегу и подобраться к горе с тыла, а потом взобраться наверх и посмотреть, что творится на восточном склоне Ка-Нвамури.

На подъем ушло более часа. У плотины они набрели на львиный прайд; хищники были разъярены после неудачной охоты на зебру. Наконец в десятом часу вечера они заглянули за гребень Ка-Нвамури и увидели внизу людей. Блуждающих огней уже не было, зато у подошвы горы горел огромный костер. Вокруг костра сидели люди. За ними Якобус и Пего разглядели какие-то непонятные сооружения, закрытые камуфляжными сетками.

Пего тихо присвистнул и сказал: бефа, плохо. Якобус направил бинокль на людей, сидящих вокруг костра. Все были белые. В гражданской одежде.

Потом он увидел тушу, которая жарилась на костре. Антилопа импала.

Они с Пего стали совещаться. Они должны подобраться ближе. Нет, сказал Пего, пойдет он, он ведь черный как ночь, его не заметят. У самого лагеря мошута, густые заросли. Он может незаметно подползти поближе, осмотреться и вернуться. Якобус пусть остается здесь и попытается снова связаться по рации с базой. Может быть, на вершине холма связь лучше.

— Но ты вернешься ко мне?

— Конечно, ведь я оставляю с тобой бушва. — Пего ухмыльнулся их старой шутке. Он вернется, потому что именно Якобус несет продовольствие.

— Чечиса, — сказал Якобус — одно из немногих известных ему слов языка мапуленг. Скорее!

Пего исчез в темноте, а Якобус переместился на вершину холма и включил рацию. Нажал кнопку и прошептал:

— Браво-один, прием, говорит «Жюльет Папа». — И вдруг он услышал голос — очень громкий и четкий, ему даже пришлось прикрутить звук.

— «Жюльет Папа», назовите ваше местонахождение! — Голос был незнакомый, он не принадлежал радистам с базы.

Якобус на всякий случай не стал отвечать и повторил позывные:

— Браво-один, говорит «Жюльет Папа».

— Слышу вас, «Жюльет Папа», где вы? Что вы делаете на этой частоте?

Тут он испугался. С кем он говорит? Он проверил рацию — та самая частота, на которой они всегда выходили на связь.

— Браво-один, — повторил он, — говорит «Жюльет Папа», прием!

Ему ответил тот же самый голос:

— «Жюльет Папа», это закрытая частота. Где вы находитесь?

Якобусу захотелось разбить рацию о камни. Все равно проклятая штуковина работала, только когда хотела, а сейчас еще все напутала. Он выключил рацию и пополз обратно, на гребень горы. Наставил бинокль на ту рощу, куда направился Пего, и стал ждать.

Потом он заметил у подножия горы огонек. Он перемещался и находился менее чем в трехстах метрах от него. Два человека с фонариком что-то рассматривали на земле. Потом подняли находку. Веревка? Нет, в бинокль Якобус разглядел гладкий черный кабель.

Потом снизу послышались крики; Якобус глянул в сторону костра и увидел бегущие фигуры — вооруженных мужчин, мужчин в форме. Где они прятались до сих пор? Откуда пришли? Затрещали выстрелы, он поспешно убрал бинокль от лица, стал искать вспышки выстрелов в ночи, но ни одной не увидел.

Пего, где ты?

Внизу суетились люди — они были далеко от костра. Он снова поднес к глазам бинокль. Вдруг все стихло, никого не стало видно. Он повернулся туда, где заметил двоих мужчин с фонариком. Фонарик был выключен.

Шли минуты.

Он наблюдал за костром, пытаясь разглядеть что-нибудь в той роще, где собирался спрятаться Пего, но было слишком темно.

У костра началось какое-то движение. Он подкрутил окуляры бинокля. Два солдата волокли что-то большое. Потом они бросили свою ношу у костра; остальные столпились вокруг. Якобус увидел Пего, и сердце у него екнуло, потому что колено его друга было в крови.

Все обступили Пего; кто-то лягнул его, и сердце у Якобуса глухо застучало. Беда, большая беда! Ему захотелось сбежать вниз и закричать: «Что вы делаете, что вы делаете? Оставьте его, он мой друг!» — но он застыл на месте, не зная, что предпринять.

42

Тропа, ведущая вниз по склону, оказалась крутой и труднопроходимой — ветви, корни, паутина. То здесь, то там попадались промоины и утесы, которые приходилось преодолевать очень осторожно. Пот тек с меня ручьями.

Несмотря ни на что, мне надо было двигаться тихо, хотя я и не ожидал, что они переберутся на этот берег. Наверное, они оставили наблюдателя, который следит за участком земли между лесом и фермой. Я прикинул на глаз расстояние и понял, что идти осталось немного. Дом где-то через несколько сот метров. Надо повернуть на юг, но двигаться нужно очень осторожно.

Якобус увидел, что незнакомцы оттащили Пего от костра, а сами вернулись и принялись совещаться. Он принял решение. Сначала он спасет Пего, а потом они вдвоем отправятся за подкреплением. Его друг ранен, и кажется, что никто не собирается его лечить.

Он подполз по западному склону и снова включил рацию — просто для того, чтобы послушать. Он был так испуган, что не решался выйти на связь.

Тишина.

Он осторожно прополз на ту сторону гребня. Как они нашли Пего? Как они его схватили — человека народа мапулана, Тау-Льва, который умеет красться неслышно, как кошка?

Якобусу повезло. Он случайно заметил электронное устройство. Оно было прикреплено к стальному штырю, воткнутому в землю; ночью тонкий провод был почти незаметен. Его объектив смотрел на восток, и Якобус угадал его предназначение: какой-то сенсорный датчик, отбрасывающий невидимый луч.

Он осторожно прокрался мимо датчика и больше не вставал на ноги. Он полз медленно и бесшумно, с огромным трудом, держа в руках ружье. Подобрался ближе, откуда слышались голоса, и увидел, что под деревом сидит часовой, и в руках у него винтовка R4. Тогда он понял, что это военные и что Пего ничто не грозит. Произошло недоразумение. Он уже собирался встать и подумал: слава богу, сейчас все разъяснится. Но тут Пего страшно закричал.

Я их увидел.

Они сидели на моей веранде. Оба старые знакомые. Первый сидел за рулем «джипа» там, у больницы, второй, высокий блондин, был снайпером, стрелявшим из винтовки «галил». Это он ранил Эмму.

Блондин сидел на табурете, упершись каблуками в стену. У него на голове была та же самая бейсболка. Человек из «джипа» просто сидел на месте. Они разговаривали, но я находился слишком далеко от них и не слышал, о чем они говорят.

Они ждут меня. Несомненно, они не одни — есть и другие. Один или двое следят за дорогой. Интересно, это все?

Якобус продолжал ползти в том направлении, откуда послышался крик, а потом увидел их и почувствовал тошнотворный запах горелого мяса. Четверо привязывали Пего к дереву. Один прижал раскаленный железный прут к его груди и сказал:

— А ну, говори, черномазый!

Пего снова закричал, а потом зачастил:

— Это правда, баас, это правда!

Его мучитель обернулся. Он был в гражданском, широкоплечий, сильный, с кустистыми усами и стрижкой «под горшок». Он сказал остальным:

— Я ему верю, а это значит, что мы сильно обделались.

— Спроси, как его зовут, — приказал другой. Он был старше, стройнее, с намечавшимся пивным животиком, в очках в золотой оправе.

— Слышал, что сказал начальник? Как его зовут? — Человек с усами ближе поднес раскаленный прут.

— Якобус.

— Якобус?

— Якобус Леру.

Крепыш повернулся к остальным и сказал:

— Мне придется все про них выяснить. По-моему, они из разведроты. Нам надо быть начеку, возможно, он прячется где-то там, в темноте.

— Я только что общался с ним по рации! — воскликнул другой.

Пожилой мужчина поднял руку:

— Послушайте, вопрос можно решить. Давайте сначала убедимся наверняка, а потом уберем отсюда эту падаль.

Они вернулись к костру, оставив Пего висеть на дереве — одного.

В разгар дня я лежал в четырех метрах от лепечущего ручья, в зарослях вечнозеленых папоротников, понимая, что мне придется ждать до темноты. По крайней мере, у меня есть время составить план, понаблюдать за ними и выяснить, сколько их.

У меня перед ними преимущество. Теперь они не смогут застать меня врасплох. Им придется сидеть и ждать, прятаться и беспокоиться — явлюсь ли я вообще, а если явлюсь, то откуда и когда?

Я осторожно повернулся и отполз на несколько метров назад. Мне хотелось устроиться поудобнее. Отдохнуть, расслабиться.

Тогда я и заметил череп, лежащий между двумя круглыми речными валунами. Он оброс мхом, потемнел от времени и непогоды. Челюстной кости не было. Я поднял череп и перевернул его. На меня уставились пустые глазницы — как дурное предзнаменование.

Якобус подполз сзади и прошептал Пего на ухо, чтобы тот не шумел, а потом перерезал веревки и подхватил друга, не дав упасть на землю. Потом он оттащил Пего в тень, приставил губы к его уху и спросил:

— Ползти можешь? У них тут датчики; вот как они тебя засекли. Нам придется ползти. Ты можешь?

— Да.

Рукой он показал Пего направление движения и прошептал:

— Ползи первым, я прикрою.

Так они и двигались. Пего нужно было часто останавливаться и отдыхать, потому что пуля пробила ему лодыжку. Скоро он совсем выбился из сил. Наконец, они добрались до реки, он взвалил Пего себе на плечо и пошел. Так они могли где бежать, где идти, хромая. Вдруг послышались выстрелы, и небо осветили вспышки. Они плюхнулись в реку и долго лежали на мелководье у берега.

Когда ты боишься, то забываешь о времени. Они лежали тихо; через какое-то время они услышали шаги и голоса людей, для которых вельд явно не был родным домом: уж слишком много они производили шума. Потом все снова стихло.

Якобус дал Пего напиться из своей фляжки и сказал, что им опять нужно идти — они должны добраться до каньона Нвасвитсонго у границы. Там они будут в безопасности; там есть где спрятаться, а подойти можно только с одной стороны — от плотины.

Пего кивнул:

— Моя нога… Эцела. Онемела.

— Я тебя понесу.

И он нес его — последний километр с чем-то. Они двигались вдоль берега Нвасвитсонго, но у порогов пришлось отойти подальше, чтобы уберечься от крокодилов.

Я заснул в глубокой впадине между камнями. Проснулся я, как от толчка, когда солнце уже скрылось за вершиной горы. В нескольких сантиметрах от моего носа сидела маленькая ярко-зеленая лягушка, глядя на меня в упор холодными красными глазами.

Они нашли убежище в теснине Нвасвитсонго, где река за много лет пробила выступ в скалах — достаточно большой, чтобы на нем могли уместиться двое.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросил Пего.

— Не знаю.

Якобус осмотрел рану Пего. Выглядела она безобразно, но кровь остановилась. Он спросил у друга, о чем его расспрашивали те люди, и Пего сказал:

— Они приняли меня за террориста. Они не хотели поверить, что я из ОООС. Я слышал, как они переговаривались, Якобус. Они говорили, что им придется убрать нас обоих!

Пего долго молчал, а потом спросил:

— Почему буры так поступают?

Якобус не знал, что ему ответить.

Они лежали на выступе; Пего забылся беспокойным сном. Он часто дышал, а тело его все время непроизвольно подергивалось. Он стонал в лихорадке и что-то бормотал на своем родном языке. Якобус не спал и думал, думал — пока не закипели мозги. Что делали там те люди? На рассвете он услышал шум. Метрах в шести над ними послышались шаги. Кто-то шагал по краю обрыва. Он закрыл рукой рот Пего, а когда друг проснулся и открыл глаза, кивком показал наверх. Пего медленно кивнул. Он понял.

Над ними голос произнес на африкаансе:

— Блин! Чуть не свалился с утеса!

— Это никакой не утес.

— А что? Высота метров двадцать.

— Как ты, мать твою, можешь судить? Сейчас черно, как у негра в заднице.

— Тогда скажи, сколько отсюда донизу.

— Не важно. Придется идти в обход.

— К черту! Им все равно отсюда ни за что не спуститься. Слушай, а может, здесь есть какая-нибудь тропка вниз?

— Придется поискать. Нельзя же идти вечно. Они вышли на связь в четыре часа. Далеко им не уйти.

— Ладно. Пошли! Если они здесь проходили, то, наверное, пошли вон туда.

— Вряд ли они так далеко ушли. Нога-то у черномазого ни к черту.

— Кто их просил являться и все портить?

— Я даже пожрать не успел.

— Я тоже. А гражданские небось сейчас уминают стейки из антилопы, будь они неладны!

Один из них лягнул ногой камень.

— Слышишь звук? Здесь глубоко!

Тишина.

— А ты смог бы пристрелить белого?

Второй ответил не сразу. Заскрипели сапоги.

— В темноте не считается. Все равно не разглядишь, кто есть кто. Меня другое волнует: неужели они правда сумели определить местонахождение парня по рации? Пошли, обойдем утес.

Они ушли.

Я наблюдал за домом. Стемнело; на веранде никого не было. Потом из двери вышел блондин и направился к реке — не навстречу мне, а чуть наискосок. Он нес с собой снайперскую винтовку «галил».

По всей видимости, он решил расположиться на опушке рощицы. Правильно! Оттуда отличный обзор. Ловко придумано. Но только в том случае, если твоя позиция не рассекречена.

Располагайся, здоровяк! Окапывайся. Леммер из Локстона видит тебя. А Леммер из исправительного заведения строгого режима Брандвлей умеет ждать.

До скорого свидания.

В четыре утра ожила рация.

Якобус услышал характерное жужжание. Он нажал кнопку приема.

— Якобус Леру, Якобус Леру, прием!

Тот же голос, что и раньше.

Понимая, на что они рассчитывают, Якобус молчал.

— Якобус Леру, Якобус Леру, прием!

Снова и снова — без перерыва, каждые несколько минут одни и те же слова, произносимые очень терпеливо.

Потом:

— Я знаю, Якобус, ты меня слышишь. Извините за недоразумение, которое приключилось с Винсентом. Мы не знали, что вы из ОООС. — Голос звучал дружелюбно, сочувственно. — Ему нужен врач. Приведите его, мы можем помочь. «Жюльет Папа», отзовитесь!

В следующие полчаса они увещевали, обещали, но Якобус их не слушал. Он думал о том, что за час-другой, до рассвета, ему предстоит многое сделать. Надо найти помощь для Пего. Они должны убраться отсюда, иначе им конец.

Что он мог поделать? Они находятся километрах в семи от H10, грунтовой дороги, по которой ездят туристы, но придется сделать большой крюк, чтобы уйти подальше от страшных незнакомцев. Вряд ли это удастся.

Конечно, можно остаться на месте и затаиться, потому что, после того как они не вернутся на базу, командование начнет их искать. Но из-за раненой ноги Пего они не могут ждать так долго.

Рация молчала пять минут. Когда голос послышался снова, он звучал по-другому — жестко и сердито:

— Слушай меня внимательно! Дейл-Брук Кресент, сорок семь. Знакомый адрес? Дейл-Брук Кресент, сорок семь, Линден, Йоханнесбург!

Адрес родительского дома!

— У тебя десять минут, чтобы принять решение. Потом я направлю по этому адресу своих людей. Им на все плевать. Например, им ничего не стоит перерезать глотку женщине — просто так, забавы ради. Десять минут! Потом я звоню.

43

Все дарованные ему десять минут Якобус Леру думал. Потом он оставил рацию на выступе, разбудил Пего, и они сползли вниз, на дно каньона. Надо двигаться, пока не рассвело.

Спотыкаясь, они побрели на восток и добрались до границы с Мозамбиком.

Они не оставили Якобусу возможности выбора. Если бы он отозвался, они бы застрелили их с Пего. А угрозы в адрес его родных он тогда не воспринял всерьез. Его отец был большой шишкой, его отец был знаком с министрами, его отец занимался военными поставками, следовательно, он был важным винтиком в военной машине.

Им оставалось лишь одно — исчезнуть. До тех пор, пока не уйдут те люди, до тех пор, пока все не кончится.

К рассвету они не успели дойти до границы.

Когда небо на востоке заалело, они услышали шум вертолетов. Винты вращались все громче, ближе. Якобус нашел укрытие в зарослях мопани и сквозь листву наблюдал, как два вертолета летают вперед-назад, прочесывая квадрат за квадратом по их сторону Ка-Нвамури. Как и на вчерашней «сессне», на вертолетах не было никаких опознавательных знаков.

Вертолеты кружили над ними около часа, а потом улетели на юг.

Теперь Якобусу и Пего предстояло среди бела дня пройти мимо погранзаставы Шишенгедзим.

С погранзаставы отлично просматривался каньон, но все равно делать было нечего. Пего лихорадило, он совсем ослаб. И Якобус смертельно устал, потому что то нес друга на себе, то поддерживал его.

Он проковылял четыреста метров мимо заставы, все время ожидая услышать выстрелы. Он чувствовал их, хотя в них никто не стрелял. Два или три раза он поднимал голову и смотрел в сторону заставы, но не заметил никаких признаков жизни. Там никого не было — заповедник никто не охранял, кроме странных людей, опутавших склон Ка-Нвамури кабелями и электронными датчиками.

Якобус перерезал колючую проволоку, и они оказались на территории Мозамбика. И здесь тоже он не заметил никаких признаков жизни — ни животных, ни людей. Остались только удушающая жара и смертельная усталость. Через шесть часов они увидели женщин, которые стирали в реке белье.

Пего говорил на их языке. Он сказал им:

— Не бойтесь белого человека, он спас мне жизнь, за ним тоже охотятся, нам просто нужно немного отдохнуть.

В ту ночь они спали в хижине. Пожилой местный вождь по имени Рико сообщил пришельцам — Пего перевел Якобусу: его земли в огне, весь Мозамбик в огне, идет гражданская война. Никто из местных жителей раньше не выезжал за пределы родной деревни. Мимо них часто проходили браконьеры, охотники за слоновой костью. Они снабжали жителей деревни деньгами, едой и одеждой — в обмен на отдых. А сейчас в деревне совсем не осталось молодых мужчин; все ушли на войну, просто ради того, чтобы остаться в живых.

В воскресенье, девятнадцатого октября, Якобус и Пего услышали страшный взрыв. Ночное небо вспорола ослепительно яркая вспышка; она сопровождалась грохотом. Очевидно, что-то взорвалось совсем близко. Якобус выбежал из хижины и увидел на горизонте багровое зарево.

На следующий день, в три часа пополудни, они узнали новости.

Погиб Самора Машел, президент Мозамбика. Его самолет потерпел катастрофу возле Мбузини, всего в ста тридцати километрах отсюда.

Якобус не сразу понял, в чем дело. Женщины плакали, а морщинистый Рико качал головой и все повторял:

— Uma coisa má, uma coisa má! — Потом он сказал Пего, что белый должен уйти; приближается большая беда. Белый должен уйти.

Мозамбикцы дали ему одежду, мешок с едой и водой и сказали, что в обмен заберут его ружье. Они показали ему, куда идти, чтобы добраться до Свазиленда. Там, обещали они, он будет в безопасности.

Пего обнял друга и сказал:

— Спасибо, брат мой, мы еще увидимся.

И Якобус ушел. Сначала он брел вдоль берега реки на юго-восток, выискивая проселочную дорогу. По пути он медленно складывал разрозненные кусочки сведений в цельную картину.

На то, чтобы пройти двести километров, у него ушла почти неделя. Шел он только по ночам, прячась всякий раз, как слышал людей, машины или самолеты.

Он перешел горы и спустился в Свазиленд в восьми километрах восточнее погранзаставы Ломахаша. В маленькой католической церквушке на пике Нгвенья он умылся и впервые за все время нормально поел. Ему дали раскладушку, на которой он проспал два дня. Ему дали и одежду, потому что та, что была на нем, была изорвана в клочья. Священник сказал, что Якобус — не первый белый южноафриканец, который к ним попал. До него было двое других, сознательных дезертиров, которые не хотели проходить обязательную военную службу. В Манзини есть люди, которые смогут ему помочь. Ему надо дождаться грузовика, который ходит по четвергам. Многого они ему дать не смогут. Ему дали двадцать лилангени — так назывались местные деньги. Иди с Богом!

В Манзини он купил газету. Разумеется, главной новостью по-прежнему была гибель Саморы Машела. Все винили в произошедшем правительство ЮАР. Курили фимиам Африке и России.

Из телефона-автомата он позвонил отцу на работу. Его соединили с отцовской секретаршей, которая ахнула, услышав его голос.

— Алло, Альта…

— Якобус?! — спросила она. Связь прервалась.

Он набрал номер еще раз, но трубка была глухая. Якобус забрал монеты и зашагал прочь. И вдруг телефон зазвонил. Он огляделся. Поблизости никого не было.

Он вернулся и снял трубку.

— Алло!

— Ты в Свазиленде. Мы до тебя доберемся. А теперь слушай…

Он оцепенел. Голос был другой, не тот, который общался с ним по рации.

— Если еще раз попробуешь позвонить отцу, если свяжешься хоть с кем-то, мы перережем им глотки! Мы сразу все узнаем. Тебе ясно?

Якобус стоял как громом пораженный.

— Я хочу услышать твой голос. Подтверди, что понял!

— Я понял.

— У твоего отца белый «мерседес», TJ 100765. Каждый день он ездит одной и той же дорогой с работы. Несчастные случаи на дороге бывают часто. Твоя мать каждую среду посещает церковные собрания в реформатской церкви. Она одна выезжает из дома на «хонде», регистрационные номера TJ 128361. Она — легкая добыча. Твоя сестра каждый день пешком возвращается из школы домой. Думаю, ты меня понял. Повтори, если понял!

— Я понял.

— Отлично. Вижу, ты в Манзини. Никуда не уходи. Я вышлю к тебе своих людей. Думаю, мы все сумеем уладить.

Якобус понял, что собеседник нарочно затягивает разговор. Может быть, здесь его уже ищут.

Он повесил трубку и быстро ушел — быстро ушел из своей жизни.

С первым все было легко, потому что я знал, где он находится, и знал, что он ранил Эмму.

Я прождал до девяти вечера, а потом подкрался к нему вдоль берега, прячась за деревьями. Я подошел к нему сзади. Он удобно устроился на животе, рядом с «галилом» на сошках. Время от времени он поглядывал в прицел ночного видения.

Рядом с ним лежал рюкзак. Наверное, в нем еда и патроны. Отлично! Они мне пригодятся.

В зарослях невозможно двигаться совершенно бесшумно — как ни старайся. До него оставалось метра три, когда у меня под ногой хрустнула маленькая, невидимая в темноте веточка. Он инстинктивно повернул вначале голову, а потом дернулся всем корпусом, но я подскочил к нему и замахнулся ножом. Он торопливо вскочил. Он поступил так, как поступает на его месте большинство людей, — попытался воспользоваться своим оружием, снайперской винтовкой. Он замахнулся ею.

Слишком медленно. Слишком поздно. Я всадил ему в горло длинное лезвие и проговорил:

— Это за Эмму.

Вряд ли он меня услышал.

Я отступил на шаг, позволив ему упасть. Потом оттащил труп в сторону, поднял винтовку и лег на то место, где лежал он. С помощью его прибора ночного видения оглядел окрестности.

Я увидел «джип-гранд-чероки», стоящий за домом. Рядом с ним стоял еще один внедорожник — «тойота-прадо». Мощные машинки. В них можно перевезти много народу. Сколько их там? Дом выглядел покинутым. Я медленно водил телескопическим прицелом, оглядывая весь район. Потом заметил за стеной веранды чью-то макушку.

Номер два.

Если бы я был на их месте, я бы послал остальных к воротам.

Посмотрим!

Вдруг я услышал едва слышный шепот.

Шепот раздавался откуда-то сзади.

Я выхватил «глок» и обернулся.

Ничего.

Но голос был слышен. Мужской голос. Откуда он доносится? Ведь сзади меня только джунгли.

Потом я решил, что голос доносится из рации.

Я подполз к трупу блондина и обшарил его карманы. Ничего. Я перевернул его и расстегнул на нем пояс. Опять ничего.

Голос стал слышнее. Передатчик где-то рядом или на нем.

Я обшарил его; вдруг из уха до меня донесся раздраженный шепот:

— Ванни, прием!

Та штуковина оказалась у него в ухе. Оттуда торчал тонкий проводок. Мне бы давно следовало догадаться, что у них самая современная аппаратура. Я осторожно вынул миниатюрный передатчик. Он был еще теплый. Я сунул приборчик себе в ухо. Он уместился там с трудом. Должно быть, Ванни делали на заказ.

— Ванни, только не говори, что твой пак не работает!

Что такое пак?

— Франс, ты видишь Ванни?

— Никак нет.

— Черт!

Номер три и номер четыре.

— Хочешь, я схожу посмотрю?

— Да. Время еще есть. Отнеси ему запасной пак, в багажнике «джипа» есть несколько штук. Они в синем ящике.

— Ладно.

Я лежал неподвижно. Что такое пак? Я посмотрел в прицел. Человек за стеной встал. Значит, его зовут Франс. Он затрусил вниз по ступенькам к машинам и открыл багажник «джипа».

— Не вижу никакой коробки!

— Там написано: «Передатчики активные голосовые».

Ясно. Не пак, а ПАГ. Аббревиатура.

— Ее здесь нет.

— Она должна быть там!

— Говорю тебе, ее здесь нет!

— Эрик, она в «прадо»! Я ее переложил. — Незнакомый голос. Номер пять.

— Спасибо.

Франс захлопнул багажник «джипа», перешел к «прадо», открыл дверцу.

— Есть, нашел. Ванни, мать твою, смотри не пристрели меня!

— Франс, возможно, он тебя не слышит.

— Я просто так, на всякий случай.

Он затрусил по лужайке в мою сторону. Я взял нож и встал.

Якобус Леру нашел работу в заповеднике «Млавула» в Свазиленде. Устроился разнорабочим. Белый африканер, которого все считали дезертиром, был в диковинку чернокожим охранникам. Тихоня, который никогда не смеялся, выполнял самую черную работу.

С огромным трудом он по крупицам собирал новости и слухи. Самолет Саморы Машела сбился с курса. Выходящая в Свазиленде газета «Таймс» приводила слова русских военных советников: по всей вероятности, где-то в горах находился фальшивый радиоуправляемый маяк. Всенаправленный курсовой радиомаяк УКВ-диапазона. Самолет разбился из-за того, что ему «ослепили» радарную систему.

Якобус отлично знал, где находился тот радиомаяк. Он видел людей, которые установили его.

Свазилендские газеты писали о том, что правительство Южной Африки давно хотело смерти Саморы Машела — с самого 1964 года, когда бывший медбрат возглавил первое наступление на португальцев, будучи еще партизаном Фронта освобождения Мозамбика, или сокращенно ФРЕЛИМО. Португальцы отобрали у предков Машела их землю; его родители голодали; его брат умер от непосильного труда на южноафриканской золотодобывающей шахте. Кроме того, Самора Машел собственными глазами видел, какая огромная пропасть разделяет медицинскую помощь для белых и черных.

Его деды и прадеды боролись против португальского владычества в XIX веке. Вскоре скромный медбрат возглавил национально-освободительную борьбу. К 1970 году он стал главнокомандующим ФРЕЛИМО, а в 1975 году его избрали первым президентом независимого Мозамбика.

А потом Самора Машел сам подписал себе смертный приговор, позволив своим партизанским отрядам вести борьбу против угнетения чернокожих в Южной Африке и Родезии. Он фактически превратил свою страну в плацдарм для нападений. Две соседних страны вооружили отряды повстанцев, которые должны были бороться с марксистским правительством Машела — РЕНАМО. И началась кровопролитная гражданская война.

В 1986 году Мозамбик ждало испытание на прочность. Кеннет Каунда, президент Замбии, уступил давлению ЮАР и выгнал из своей страны отряды РЕНАМО. Фракция перешла в наступление. Будущее Мозамбика висело на волоске; страна подошла к краю пропасти. Предполагалось, что гибель Машела наконец положит конец противостоянию.

Но Претория все отрицала. Даже тот министр, чье лицо Якобус тогда видел в самолете. Особенно тот министр!

Вот что больше всего испугало Якобуса. Он знал, что они лгут, и знал, на что они готовы пойти, чтобы сохранить ложь.

Через пять месяцев, которые он провел в заповеднике «Млавула», они его выследили.

Однажды он возвращался из вельда в центральный лагерь. На полпути его перехватил управляющий-свази Джоб Аиндани, высокий весельчак, и предупредил:

— Не ходи домой. Там тебя ждут белые. Буры.

Якобус снова бежал.

Франса я тоже узнал: это он сидел за рулем «джипа» на больничной стоянке. Я уложил его труп рядом с телом снайпера Ванни, растоптал его ПАГ каблуком, прихватил рюкзак Ванни и «галил» и в темноте затрусил к дому.

Снаружи прячутся еще по меньшей мере трое, но я подозревал, что их больше. Будь их всего пятеро, они бы не приехали на двух машинах. По моим подсчетам, их было шестеро. То есть остается еще четыре. Не меньше.

— Ванни, ну теперь-то ты меня слышишь?

В темном доме я открыл рюкзак. Вода в бутылке. Сандвичи. Судя по запаху — с курицей.

— Франс, что ты там делаешь?

Я поискал свои «Твинки». Нашел только пустую коробку. Они и за это заплатят!

— Франс, прием, Франс!

Я торопливо ел и пил. Достаточно, чтобы заглушить голод.

— Не может быть!

Я взял «галил» и вышел черным ходом, прошел мимо машин, направляясь к югу, в густые заросли, где я лежал в засаде вчера ночью.

— Эрик, по-моему, у нас неприятности.

— Блин!

— А если он отберет винтовку?

Эрик непечатно выразился по поводу умственных способностей своего собеседника.

— А может, и ПАГ, — добавил он, подумав. — Так что замри и стреляй во все, что движется!

44

Он трудился на шахтах Свазиленда, на отдаленных фермах, а один раз даже на плантации. Иногда просто прятался в горах и воровал еду, чтобы не умереть с голоду. Дважды он возвращался в Мозамбик, но там не было ни работы, ни средств к выживанию. Целых восемь лет Якобус каждый день проживал в страхе за свою жизнь. Постоянно оглядывался через плечо; он научился инстинктивно понимать, кто и когда сможет его выдать. Предателей он не винил. Если ты беден и голоден, живешь в богом забытой деревушке и у тебя жена и пятеро детей, которые все время просят есть, ты дорожишь каждым грошом. Ты входишь в пивную в Мбабане, а там один чудак задает вопросы, и ты рассказываешь ему о странном белом человеке, который работает рядом с тобой в золотодобывающей шахте. Он говорит на твоем языке и никогда не смеется.

В 1992 году во всех газетах написали о больших переменах в Южной Африке.

В нем затеплилась надежда.

Он выжидал еще два года, до марта девяносто четвертого, а потом взял деньги, которые давно откладывал, поехал в Мбабане и сделал себе пластическую операцию. В Булембу он купил пикап «ниссан» и фальшивый паспорт, переехал границу и горными дорогами выехал в Барбертон. Нашел в центре городка телефон-автомат, набрал домашний номер родителей, но, прежде чем его соединили, его накрыло волной страха.

Что, если…

Надо подождать выборов. Ждать! Он ждал восемь лет, что значат еще несколько месяцев?

Через неделю в одном баре он услыхал про Стефа Моллера и поехал в «Хёнингклип». И только когда он решил жениться на Мелани Лоттеринг, он понял, что время пришло. Он может снова увидеть родных.

Я знал, где они должны прятаться, чтобы видеть ворота и подъездную дорогу. Я знал, откуда они меня ждут.

Они разбились на пары, потому что так им проще.

Мне тоже.

Я подошел с запада, потому что они сосредоточились на севере, а один из пары смотрел на юг. В прибор ночного видения я увидел их обоих — метрах в пятидесяти от моего гнезда, на дереве, где я ждал Донни Бранка и Стефа Моллера.

Мне никогда не приходилось иметь дела со снайперской винтовкой «галил». Я не знал, на какое расстояние настроен прицел. Я подполз к ним на расстояние двухсот метров и занял позицию. Двигаясь очень медленно и осторожно, устроился по возможности удобнее и прицелился.

Ветра нет. Я поймал в прицел плечо того, кто смотрел на юг, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и нажал на спусковой крючок.

Ничего не произошло.

Я проверил предохранитель. Спущен. Потом я вспомнил, что это снайперская винтовка. У нее двухступенчатый спусковой крючок.

Я снова прицелился, вдохнул, выдохнул, нажал на спуск, нажал снова — и в ночной тишине прогремел выстрел. Я прицелился во второго — он подполз к напарнику. Когда в него вошла пуля, он дернулся.

И все стихло.

— Кто стрелял? — послышался голос Эрика.

Остались еще двое. Я не знал толком, где они находятся. Подозревал, что они на востоке — где-то за лиственным туннелем, в котором я беседовал с Донни Бранка. Я встал и затрусил туда, перебегая из одного укрытия в другое.

— Дейв, прием, Дейв! Кто стрелял? Ты что-нибудь видишь?

— Эрик, слышишь меня? — спросил я.

— Кто говорит, мать твою?

— Меня зовут Леммер, и я смотрю на тебя в прицел «галила».

Главное — все время разговаривать с ним. Говорящий человек ничего не слышит.

Он не ответил.

— Эрик, вы остались одни. А теперь объясни, почему мне не стоит нажимать на курок.

— Чего ты хочешь?

— Мне нужна информация.

Видеть их я не мог. Я стоял на двухколейной дороге между домом и воротами. Я водил стволом слева направо — медленно, но видеть их не мог. Еще дальше к востоку? Возможно.

— Какого рода информацию?

— У меня только два вопроса. Но, прежде чем отвечать, подумай хорошенько, потому что у тебя только одна попытка.

— Я тебя слушаю.

Я понимал, что он замышляет. Сейчас он подает знаки своему напарнику: смотри туда, смотри сюда. Их глаза ищут меня. Наверное, адреналин у них зашкаливает; они готовы стрелять.

— Бросьте оружие!

Я не мог продолжать их поиски. Если они меня заметят — вообще заметят движение, — они поймут, что я лгу.

— Я сказал, бросайте оружие!

— Ладно.

— Теперь вставайте!

Я ничего не видел. Они были ближе к воротам, чем я думал.

— Оба!

Я ждал. Тишина тянулась бесконечно.

— Что теперь? — спросил Эрик.

— Идите к дороге.

— К какой дороге?

— Дороге к дому.

— Ладно.

Но я ничего не увидел.

Неужели они поняли, что я блефую?

Я по-прежнему ни зги не видел.

Потом я различил шевеление — далеко внизу, на дороге.

— Мы на дороге!

— Идите к дому!

Они приближались, но были еще далеко, чтобы я различил их в темноте.

— Эрик, положи руки на голову!

Обе фигуры повиновались.

— Нет, не оба. Только Эрик!

Один из них опустил руки. Я подпустил их на сто метров, потом прицелился в бедро того, который не был Эриком. Я выстрелил, и он упал.

— Какого черта?!

— Ложись рядом с ним!

— Черт, Эрик, моя нога!

Я бежал, прячась за деревьями, к дороге — ближе к ним.

Второй стонал из-за ноги. Пятьдесят метров — потом я упал на живот на опушке и прицелился.

— Эрик, я истеку кровью!

— Заткнись, Каппис!

Теперь я ясно видел их. Эрик лежал рядом с Капписом.

— Ты бы лучше помог ему, — посоветовал я.

Эрик сел. Он сидел и смотрел на своего напарника.

— Помоги мне, Эрик!

Эрик сунул руку за пояс. Сначала мне показалось, что он собирается выхватить пистолет, но потом я увидел, что он расстегивает ремень.

— Господи, Каппис! — Он затянул ремень выше раны.

— Не помогает! — жалобным от страха голосом протянул Каппис.

— Лежи тихо, мать твою, я делаю все, что могу!

Эрик снял с себя рубашку и разорвал ее.

— Я же не врач какой-нибудь!

Он резкими движениями перевязал рану.

— Больше я ничего не могу сделать.

Каппис продолжал стонать.

— Настало время для ответов, — произнес я.

— Чего ты хочешь?

— У меня всего два вопроса. Отвечай быстро. Если будешь тянуть, я снова в него выстрелю. Только в другую ногу. Если ты мне солжешь, я выстрелю в тебя.

— Пожалуйста, не надо! — взмолился Каппис.

— Спрашивай, что хочешь!

— Считаю до трех. Если не ответишь, я выстрелю в него. Все в твоих руках.

— Спрашивай!

— Хорошо. Вопрос первый: на кого ты работаешь?

Он ответил не сразу.

— Раз.

— Гос-споди, Эрик!

— Два.

Ответ прокричал Каппис:

— «ЮКА»!

— Что это такое?

— Компания «Южный Крест авионикс». Авиационное электронное оборудование!

— Спасибо, — сказал я. — Теперь вопрос второй: кто отдал приказ убить Эмму Леру?

— О чем ты?

Эрик пытался выиграть время. Я выстрелил, нарочно целя рядом со стопой Капписа. Тот завопил от ужаса.

— Прошу вас, не надо! Это был Эрик!

— Каппис, мать твою, заткнись!

— Эрик, ты все прекрасно понимаешь!

— Слушай, — быстро сказал Эрик и посмотрел в мою сторону. — Приказ пришел сверху.

— Кто его отдал?

— Эрик, скажи ему!

— Раз, — сказал я.

Молчание.

— Два.

— Эрик, мать твою, скажи ему!

— Верних.

— Кто такой Верних?

— Квинтус Верних. Он председатель.

— Председатель чего?

— Совета директоров.

— Где он?

— Ты говорил, у тебя два вопроса.

— Я солгал.

Каппис опять застонал.

— Где он?

— Он живет в Стелленбоше! — закричал Каппис. — Адреса у нас нет!

— Кто были те трое, что напали на Эмму в Кейптауне?

— Каппис, заткнись!

— Эрик, Ванни и Франс.

— Мать твою, Каппис! Надо было оставить тебя истекать кровью, трус!

— А кто напал на нас на дороге?

— Они. Та троица.

— Это вы втолкнули Франка Волхутера в вольер ко львам?

— Да.

— Каппис, ты тоже там был!

— Я сидел в «джипе». Клянусь!

— Что вы взяли у Волхутера? Что он хотел показать Эмме?

— Фотографию.

— Какую фотографию?

— Старую. Коби и Эмма, когда Коби еще служил в армии.

— Вы пытали Эдвина Дибакване?

— Кто такой Эдвин Дибакване?

— Привратник из «Мололобе».

— Мы все там были. И Каппис тоже.

— А Эрик запустил к вам в дом змею.

Да, они явно закадычные дружки.

— Что вы делали позавчера в «джипе» на стоянке у больницы?

— Хотели поставить в твою машину датчик, но ты вышел раньше времени.

— Откуда вы узнали, какая машина моя?

— Взломали компьютерную базу Агентства проката бюджетных автомобилей.

— В машине Эммы есть электронный навигатор?

— Да.

— Почему вы так долго ждали, прежде чем напали на нас?

— Мы не думали, что она что-нибудь найдет, — сказал Эрик.

— А потом она получила письмо.

— Да.

Я медленно встал. «Галил» я положил на землю.

— Эрик! — крикнул я. — Можешь встать.

— Ты меня пристрелишь.

— Нет, — сказал я. — Я не собираюсь тебя пристрелить.

Коби досказал мне последнюю часть своей истории под деревом в «Хёнингклипе». Он говорил монотонно, хрипло и устало. Иногда ему приходилось останавливаться, чтобы взять себя в руки. Потом он просто сидел, опустив плечи и уронив голову на грудь, и медленно дышал, восстанавливая силы.

— Я был так осторожен, — сказал он. — Я беспокоился не только за них. Я понимал, что́ это может для них означать. Моя мать все эти годы считала меня мертвым, и вдруг оказывается, что я жив. Это могло…

Он замолчал и сделал пять-шесть вдохов-выдохов, прежде чем смог продолжать.

— Я не хотел звонить по телефону. Я не знал, продолжают ли они еще прослушивать линию — ведь прошло столько лет. Поэтому сначала я решил пойти на работу к отцу. Я приехал туда и сказал, что хочу его видеть, но мне ответили, что его нет на месте, он в отпуске — и потом, сейчас у них все равно нет вакансий.

Я объяснил, что не ищу работу, что я его родственник. А секретарша посмотрела на меня и спросила: «Родственник?» — как будто подозревала меня во лжи. Я спросил, когда он возвращается, и она сказала: через две недели. Я спросил, где он, но она ответила, что такого рода сведения не дает. Я попросил кое-что передать ему по телефону, но секретарша была непреклонна: мистер, он в отпуске, мы его не беспокоим.

Тогда я спросил, работает ли еще Альта, и она удивилась: какая Альта? Альта Блумерс. Девушка ответила, что никто с таким именем здесь не работает. Я сказал, что Альта Блумерс была личным секретарем мистера Леру, но она ответила: последние пять лет личным секретарем у мистера Леру служит миссис Дейвел. Потом она извинилась, сказала, что ей надо ответить на звонок, и повторила, что мистер Леру вернется через две недели.

Я спросил, не у себя ли они дома, но секретарша ответила: она очень спешит; нет, они не дома, извините, мистер. Я совсем растерялся. Повернулся и ушел. А потом я совершил огромную, огромную глупость.

Якобус снял номер в гостинице в Рандбурге, в нескольких километрах от родного дома, и весь остаток дня лежал в постели и думал. Потом он встал и позвонил домой — проверить, не там ли родители.

Он услышал на автоответчике голос матери: «Мы не можем ответить. Попробуйте позвонить нам на сотовый по номеру…» Он положил трубку и, дрожа, сел на кровать, потому что услышал мамин голос впервые за многие годы, и он звучал как всегда, как если бы они расстались только вчера.

Он звонил еще несколько раз, пока не запомнил наизусть номер сотового телефона. Его так и подмывало позвонить; он уговаривал себя, что сотовый телефон невозможно прослушать, потому что это беспроводная связь и в нем нет места для жучков. Если он будет осторожен, если он просто спросит, где они, им ничто не грозит. Он притворится кем-то другим.

— Я не спал. Всю ночь я думал о том, что им скажу. Я все подготовил. Полистал справочник, подобрал название одной сталелитейной компании. Я решил назваться Ван дер Мерве из компании «Бенони стил» — как будто мне нужно обсудить с отцом какие-то дела. Попутно можно будет выяснить, когда они возвращаются в город.

Я позвонил наутро, в девять. К телефону подошла мать. Она сказала:

— Говорит Сара Леру. Доброе утро.

Мне хотелось заплакать. Мне хотелось сказать: «Доброе утро, мама… Мамочка!» Она сказала: «Алло!» — и я ответил:

— Доброе утро, мадам, будьте добры, позовите, пожалуйста, Йохана Леру.

Она молчала, и я сказал:

— Алло… Миссис Леру!

И вдруг мама воскликнула:

— Господи, Якобус!

И я не выдержал. Мама узнала меня, хотя прошло столько лет! Она сразу поняла, что это я. Я заплакал, я ничего не мог с собой поделать, и все повторял: «Мама», — а она отвечала:

— Сынок, сыночек!

Но потом я ужасно испугался, выключил телефон, собрал вещи и вышел.

На следующий день я купил себе мобильник и снова позвонил ей. Но мне ответил незнакомый мужской голос — полицейский из Уиллоумора. Вот что я услышал:

— Нам очень жаль, сэр, миссис Леру погибла. И она, и мистер Леру разбились на машине на шоссе номер девять, не доезжая Пердепорта.

45

За свою жизнь я повидал немало парней типа Эрика.

Они растут в самых обычных, средних семьях, но выделяются среди сверстников ростом и силой. В школе они оказываются как бы на ничейной территории — не входят ни в компании «ботаников», ни в банды полных придурков. Они могут выделиться из толпы, отличиться единственным способом: запугивая и избивая более слабых. Вот почему такие дети часто травят и унижают одноклассников.

С возрастом до них доходит, что в мире взрослых подобные методы не помогут. Поэтому они поступают в полицию или в армию, где их недостатки компенсируются формой. Они становятся фанатами оружия, поняв, какую власть оно дает своему владельцу. Постепенно разочаровываются в службе — у военных и полицейских зарплата низкая, а работать приходится много. Поскольку умом они не блещут и не обладают обширными связями, их не продвигают по службе. Через четыре-пять лет они переходят в частный сектор, но обожают рассказывать о том, какими они в свое время были крутыми вояками. Сослуживцам и знакомым приходится выслушивать бесконечные истории об их бесстрашии, крутизне и силе, о том, скольких парней они избили и скольких замочили.

Они очень уверены в себе; собравшись в группы по пять-шесть человек, они могут нападать на женщин, мучить чернокожих охранников и загонять пожилых экологов в клетку со львом. Такие, как Эрик, ничего не боятся — они искренне верят в то, что все вопросы можно решить силой. Точнее, насилием.

Но отнимите у них пушки, и они ничто.

Я двинулся ему навстречу. Крупный, крепко сбитый малый. Я ударил его по лицу. Он упал, но сразу встал.

— Я тебя убью, — проговорил он, хорохорясь. Он принял боевую стойку: поднял кулаки, опустил голову и набычился. Замахнулся правой. Я легко заблокировал удар и тыльной стороной ладони ударил по лицу.

Эрику не хотелось признавать поражение. Он отскочил назад и снова принял боевую стойку. Потом снова ринулся в атаку — только на сей раз он был осторожнее. Два, три левых в корпус. Я намеренно пропустил удары — все равно они были несильными. Эрик приободрился. Я заранее знал, что будет дальше. Он планировал отправить меня в сокрушительный нокаут. Отвел плечо назад, замахнулся…

Он неплохо двигался; кроме того, он нарочно не смотрел мне в глаза, не желая выдавать своих намерений — видимо, в ранней юности он несколько лет занимался боксом. Удар пришелся в голову; я нарочно раскрылся, чтобы быстрее попасть в параллельный мир — туда, где останавливается время. Где все исчезает, где ты ничего не слышишь и видишь только красно-серую пелену. И неясные очертания фигуры, которую ты хочешь уничтожить всеми фибрами души.

Я подогнал «джип», затащил в него Капписа и Эрика и подвез их к дому. Привязал обоих к кроватям рыболовной леской, обнаруженной в багажнике «прадо», среди более сложного оборудования. Там были радиоприемники и непонятные коробки с жидкокристаллическими дисплеями, выключатели, ноутбуки, наушники, микрофоны и антенны, удлинители и инструменты. Интересно, не с помощью ли этих штучек они прослушивали наши разговоры. На одной коробке было написано: «Спутниковые навигаторы GPS».

Обездвижив Капписа, я осмотрел его рану. Жить будет, хотя в марафонских забегах участвовать не сможет. Каппис молча следил за мной, испуганно хлопая глазами.

Выживет ли Эрик, я не знал. Да мне, в общем, было это безразлично.

Покончив с Эриком и Капписом, я снял с себя окровавленную одежду и принял ванну.

Взял свою спортивную сумку и на «джипе» поехал к лесничеству, оставил «джип» у сторожки и пересел в «ниссан». В начале первого ночи я взял курс на Нелспрёйт.

На стоянке перед больницей Саусмед я позвонил Жанетт Лау. Скорее всего, я ее разбудил, но она не подала виду.

— Я нашел их, — сказал я.

— Нашел?

— Четверо мертвы. Двое в тяжелом состоянии.

— Господи, Леммер!

— Жанетт, дело еще не кончено. Завтра мне надо ехать в Кейптаун.

— Зачем?

— Мне нужен адрес некоего Квинтуса Верниха. Председателя совета директоров компании «Южный Крест авионикс». Он живет в Стелленбоше.

— Мать твою! — сказала Жанетт Лау.

— Ты что, его знаешь?

— Господи… Неужели он тоже тут замешан?

— Жанетт, у меня нет времени. Я все тебе расскажу, но не сейчас. Откуда ты знаешь Верниха?

— Познакомилась с ним, когда проводила презентацию наших услуг в «Южном Кресте». Расстилалась перед ним два часа, а эта сволочь сказала: нет, спасибо, они вполне обходятся своими силами.

— Больше не обойдутся. Что еще?

— Перед презентацией я постаралась побольше о них разузнать; кроме того, взяла у них рекламные буклеты, но это было несколько месяцев назад. Дай-ка вспомнить… Если я не ошибаюсь, они сделали себе имя на новых системах для истребителя «Мираж». Их реклама где-то у меня валяется… Я проверю.

— Пожалуйста, узнай адрес Верниха. А для меня достань билет на самолет.

— Хорошо. — Помолчав, Жанетт осведомилась: — Когда ты последний раз спал?

— Не помню. Позавчера, кажется. Я в больнице. Сейчас немножко подремлю.

— Хорошая мысль. Кстати, ты интересовался Стефом Моллером.

— Да.

— Я кое-что выяснила. Но разумеется, никаких официальных сведений у меня нет, в основном слухи и домыслы. Ты ничего не сможешь доказать.

— Мне не нужны доказательства. Все равно он тут ни при чем.

— Значит, ты никогда не слыхал о фирме «Фрама интертрейдинг»?

— Никогда.

— Не стану утомлять тебя лишними подробностями, но в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века наши военные активно торговали слоновой костью, для чего и была создана «Фрама». Прибыли были огромными, порядка сотен миллионов рандов. В 1996 году комиссия Кумлебена расследовала все дело; в отчете написали, что речь идет о коррупции на самом высшем уровне. Но, как ты можешь догадаться, никто не хотел показывать пальцами. Одно из имен, которые упоминались в связи с тем делом, — Стефанус Лодевикус Моллер. Он был аудитором «Фрамы». Именно он переводил деньги.

Я был так измучен, что подробности до меня просто не доходили.

— Ты меня слушаешь? — спросила Жанетт.

— Я поражен.

— Да, Леммер. Проклятая страна! А сейчас иди и выспись. Я перезвоню тебе завтра.

— Спасибо, Жанетт.

— Да, кстати, пока не забыла! — воскликнула она.

— Что?

— Ты не можешь пронести «глок» на борт самолета!

— Ах да, а я и не подумал.

— Оставь его Фиктеру. А здесь я раздобуду для тебя что-нибудь другое.

Я взял сумку и пошел в больницу. Би-Джей Фиктер дежурил в ночную смену. Он выглядел свежим и бодрым и убрал руку с пистолета, только увидев, что это я. Напротив него мирно спал полицейский-констебль.

— Ах, мой дорогой, как мило ты выглядишь! — сказал он.

— А ведь я еще не наложил макияж. Новости есть?

Фиктер покачал головой.

— Угроза почти устранена. Я специально пришел, чтобы сообщить тебе. Дело еще не кончено, но сегодня ночью тебя вряд ли побеспокоят.

— Ты нашел их!

— Да.

— Спасибо за то, что оповестил друзей о вечеринке.

— Я знаю, ты не любитель вечеринок. У тебя такой домашний вид.

— Ах, все мы носим маски. Что ты намерен делать сейчас?

— Отосплюсь на диване в номере для особо почетных гостей. Я просто хотел… — Я махнул в сторону палаты Эммы.

Джей-Би ничего не сказал, только ухмыльнулся.

Чернокожая ночная медсестра узнала меня. Она кивнула: мне можно войти.

Я открыл дверь и подошел к ее постели. Эмма лежала на спине, как раньше. Я посмотрел на нее и почувствовал, как меня охватывает огромная усталость. Я сел и накрыл ее руку своей.

— Эмма, я нашел Якобуса!

Ее дыхание было глубоким и мирным.

— Он очень по тебе скучает. Он скоро приедет к тебе — может быть, уже завтра. Когда тебе станет лучше, ты сможешь его увидеть. Значит, выздоравливай скорее.

Нельзя доверять себе, если ты не спал сорок часов. В голове настоящая буря, чувства тебя обманывают, и ты живешь в мире, где вымыслы и явь неразличимы. Наверное, мне просто показалось, почудилось, что рука Эммы едва заметно дрогнула в моей руке…

Винсент-Пего Машего приехал в реабилитационный центр «Могале» летом 2003 года. Вечером он гулял между вольерами и вдруг увидел человека в клетке ушастого грифа, и сердце у него в груди остановилось.

Человек стоял на четвереньках и убирал с пола испражнения. Пего молча смотрел на него. Это было как сон — нереально и непонятно.

Потом человек поднял голову, и Пего окончательно убедился в том, что перед ним Якобус Леру.

Якобус встал, и гриф расправил огромные крылья. Они крепко обнялись — молча. Прошло семнадцать лет с тех пор, как их пути разошлись в безымянной мозамбикской деревушке. Якобус поспешно отвел Пего в свой домик. Он очень боялся, что кто-нибудь их увидит, и тогда Пего может пострадать.

Они рассказали друг другу о том, чем занимались все эти годы. Пего еще полгода оставался в Мозамбике, а потом вернулся домой, к своим. Да, за время его отсутствия два раза приходили какие-то белые, которые спрашивали о нем.

Пего очень боялся. Он не смел рассказать всего даже своим родным, боясь, что кто-нибудь где-нибудь проговорится. У него много родни, и никто не выдал его бурам. Буры не должны были узнать, что он вернулся. Поэтому он вынужден был отказаться от имени Пего. Отныне его называли только Винсентом, и он смог начать новую жизнь.

Больше буры его не разыскивали. Наверное, решили, что его можно не бояться. Кто поверит простому мапулана, который рассказывает об огнях и кабелях в заповеднике, о том, что в него стреляли и жгли раскаленным прутом?

Только в конце 1987 года он устроился на работу в частный туристический комплекс официантом. Скоро владелец понял, что он хорошо знает вельд, и перевел его в помощники гида. В 1990 году он женился на Венолии Лебиане, а в 1995 году увидел объявление, вывешенное управлением национальных парков Лимпопо. Им требовались чернокожие со средним образованием, которые хотели бы получить профессию охранника в провинциальных заповедниках. Специальной подготовки у него не было, но он все равно отправился в Полокване. Объяснил, что знания у него чисто практические, а не книжные. Никаких дипломов у него нет, но, может, ему дадут попробовать?

Ему дали возможность показать себя, потому что желающих на эту работу было мало. Жители Лимпопо стремились работать в городе, а не в вельде. Так Винсент Машего стал егерем. Постепенно он дослужился до старшего егеря заказника «Таламати» на территории Национального парка «Маньелети», граничащего с парком Крюгера.

Потом Якобус рассказал о себе. Он часто срывался и плакал, а Пего утешал друга. Он сказал, что обязан Якобусу жизнью. И он ему поможет.

Якобус ответил, что Пего ничего не сможет поделать.

Кто знает? Рано или поздно…

В последующие годы они виделись урывками. Иногда Якобус тайно ездил в «Маньелети» и сидел с Пего у костра. Почти совсем как в старые добрые времена, когда они беседовали о вельде и о животных. Только сейчас они говорили об опасностях, грозящих природе, о ширящейся застройке, о земельных исках местных жителей, о браконьерах, которые охотятся за рогами носорогов и головами грифов, о жадности, которая не ведает ни цвета кожи, ни расы.

Браконьеры убивали все больше редких птиц, и Якобус Леру не выдержал. В тот день чаша его терпения переполнилась. Он смотрел на отравленных грифов, и в нем вскипала ярость. Эти великолепные создания, которых он выхаживал в «Могале», эти красивые птицы, которые всего несколько часов назад парили в воздухе, расправив огромные крылья, словно напомнили ему о его собственной сломанной жизни. Он схватил ружье и побежал к хижине сангома. Там он их и нашел — и браконьеров, и птиц. На полу валялись тупые ножи, которыми они отделяли головы, кучки денег и целлофановые пакеты. И вот в порыве гнева, охваченный ненавистью, он застрелил всех четверых. И убежал в вельд.

Только три часа спустя пришел он в себя. Понял, что натворил. Якобус бежал к Пего, который спрятал его и обещал помочь, потому что его жена, Венолия, служила в полиции Худспрёйта. Она сразу узнает, если Якобуса объявят в розыск.

Венолия Машего была в кабинете вместе с Джеком Патуди, когда из Кейптауна позвонила какая-то женщина и спросила, не может ли Коби де Виллирс оказаться Якобусом Леру. Пего сразу догадался, что звонила сестра Якобуса. Он разыскал номер Эммы и позвонил ей, потому что хотел вернуть Якобусу долг, спасая его сестру. Но в зарослях «Маньелети» сигнал мобильного телефона был слабым, и он не знал, услышала ли его Эмма.

Узнав о том, что Пего звонил Эмме, Якобус страшно разозлился. Так разозлился, что ночью ушел и отправился к Стефу Моллеру. Но после гибели Франка Волхутера Якобус все же позвонил Пего и сказал, что он был не прав. Они должны предупредить Эмму и увезти ее.

Пего написал записку и передал ее привратнику Эдвину Дибакване. Но было уже поздно.

46

В начале девятого, когда позвонила Жанетт, мне снились черепа на горе Мотласеди.

— Достала тебе билет на единственный прямой рейс. Вылет в 14:35, прилет в Кейптаун в пять.

— Жаль.

— Почему?

— Верних наверняка ждет новостей от своих головорезов. Сейчас он уже беспокоится. Надеюсь, он не ощутит внезапной тяги к путешествиям.

— Хочешь, чтобы я за ним присмотрела?

— Ты бы мне очень помогла.

— Считай, что дело сделано.

— Спасибо большое.

— Леммер, не подумай чего. Я делаю это ради нашей клиентки.

Я сказал доктору Элинор Тальярд, что Эмму сегодня, возможно, навестит один ее родственник, чей голос она давно хотела услышать.

— Леммер, нам нужно чудо. Помните, что я вам сказала: чем дольше пациент находится в коме…

— Чудеса случаются, — ответил я, но по лицу Элинор понял, что она не слишком в них верит. Как, впрочем, и я.

Я поехал в аэропорт и прождал до тех пор, пока до вылета в Кейптаун не осталось двадцать минут. Потом я позвонил Джеку Патуди. Мне сказали, что он занят, но я возразил, что звоню по срочному делу и мне нужен номер его сотового телефона.

Что за срочное дело?

Я нашел людей, которые пытали и убили Эдвина Дибакване.

Мне дали номер сотового Патуди. Он был неприступен и агрессивен — до тех пор, пока я не сказал, где он может найти убийц Волхутера и Дибакване, а также людей, ранивших Эмму Леру. Я уточнил: почти все они мертвы, но один, а может, и двое еще живы. Они ранены, но дать показания в суде вполне смогут.

— Джек, говорить они не станут, но они — те люди, кого ты ищешь. Проведи вскрытие, сделай все необходимые анализы и получишь доказательства.

— Ты их убил?

— Самооборона, Джек!

Он сказал что-то на сепеди — из его интонации явствовало, что он мне не верит.

— Пока, Джек!

— Погоди. Где Коби Леру?

— Я все еще ищу его. Но ты можешь отозвать своих людей из больницы. Опасность ей больше не угрожает.

— Где ты?

— В Йоханнесбурге, — солгал я. — В аэропорту.

— Леммер, если ты мне врешь, я тебя достану!

— Ах, как страшно! Джек, я так испугался, что вынужден повесить трубку.

Он разозлился и отключился первым. Сорвалась еще одна попытка наладить межрасовые отношения. В списке принятых вызовов на телефоне Эммы я отыскал номер Стефа Моллера. Когда объявили посадку, я позвонил ему. Телефон звонил долго, а потом ответил сам Моллер.

— Стеф, это Леммер.

— Чего ты хочешь?

— Как Якобус?

— Коби.

— Как он?

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что с ним все в порядке? После всего, что ты натворил?!

— Как он?

— Ничего не говорит. Просто сидит.

— Стеф, пожалуйста, передай ему кое-что от меня.

— Нет.

— Ты ведь не знаешь, что я хочу ему передать. Скажи, что я их взял. Шестерых. Четверо мертвы, двоим придется полежать в больнице, но их будет охранять полиция. Передай, что я лечу в Кейптаун, чтобы отрубить голову гадине.

Стеф Моллер долго сопел в трубку, а потом произнес своим размеренным голосом:

— Ты уверен?

— Попроси Коби позвонить жене Пего — она подтвердит мои слова.

Он промолчал.

— И еще, Стеф. Врачи говорят, что спасти Эмму может только чудо. Якобус должен поехать и поговорить с ней.

— Поговорить с ней?

— Совершенно верно. Он должен поговорить с ней. Отвези его, Стеф. Свози его к Эмме.

Я услышал: «Заканчивается посадка на рейс 8801 до Кейптауна».

— Свози его, Стеф! Обещай мне!

— А как же «Hb»? — спросил он.

— Кто?

— «Hb».

— Понятия не имею, что это такое. Может, название карандашей?

В самолете я думал о Стефе Моллере. Человеке, который не хотел говорить, откуда у него деньги. Человеке, который искал отпущения грехов за запертыми воротами, пытаясь возместить вред, который сам же нанес природе.

Каждому свое.

В самолете я крепко проспал два часа и проснулся, когда наш лайнер приземлился в международном аэропорту Кейптауна. Жанетт ждала меня в зале прилета. На ней был черный костюм от Армани, белая рубашка и галстук с южноафриканским флагом. Она зашагала со мной в ногу; мы вышли плечом к плечу навстречу шквалистому зюйд-осту.

— Он в их штаб-квартире в Сенчури-Сити, — сказала она, перекрикивая завывания ветра.

— Сколько у них всего филиалов?

— Один в Йоханнесбурге, и еще завод в пригороде Стелленбоша. Я принесла тебе их досье. Почитаешь по дороге, в машине.

Машиной оказался классический «порше» с маленьким спойлером сзади. Жанетт села за руль, перегнулась влево и открыла для меня дверцу пассажирского сиденья. Я с трудом затолкал за кресло свою сумку и сел.

— Классная тачка, — сказал я.

Она улыбнулась и повернула ключ в замке зажигания. Мотор угрожающе взревел.

— Как ты ее называешь?

— «Магнит для цыпочек», — ответила она и рванула с места.

— Я имею в виду, какая это модель?

Жанетт укоризненно посмотрела на меня, как будто я обязан был знать такие вещи.

— Леммер, это «Турбо-911»!

— Ух ты!

— Господи, какой же ты невежда! Настоящий деревенщина из локстонской глуши! Модель 1984 года, девятьсот тридцатой серии. В свое время она была самой быстрой на дороге.

— «Она»?

— Конечно «она». Красивая, сексуальная…

Мы медленно перевалили через «лежачего полицейского».

— …и без подвески?

— Заткнись, Леммер, и делай уроки! Твоя домашняя работа сзади тебя.

Я обернулся и взял тонкую папочку с документами. Сверху лежал проспект компании «Южный Крест авионикс». Обложку украшали фотография истребителя «Мираж» и девиз: «Новации. Преданность. Качество». Проспект был напечатан в цвете, на толстой, дорогой глянцевой бумаге. Я начал читать.

— Скромные ребята, — заметил я.

— Пропаганда, — отозвалась Жанетт.

Я перевернул страницу. Заголовок гласил: «Наша история».

На третьей странице была помещена фотография Квинтуса Верниха под заголовком: «Отец-основатель и директор-распорядитель». Хотя Верних не улыбался, благодаря очкам без оправы и короткой стрижке его лицо казалось благодушным. Ни дать ни взять доброжелательный отец семейства.

— Я думал, он председатель совета директоров.

Жанетт покосилась на рекламный буклет, лежащий у меня на коленях.

— Он и есть председатель. Буклет старый, двухлетней давности. Ты почитай вырезки.

Я пролистал документы в папке. Статья из газеты «Бизнес дэй» называлась: «Чернокожий директор-распорядитель — первый шаг „Южного Креста“ в направлении ЭРКА».

— Ну и пробки, — заметила Жанетт.

Я поднял голову. Она хотела свернуть с шоссе номер 2 на номер 7, но, судя по всему, ждать придется долго.

— В Локстоне таких проблем не бывает, — сказал я.

— Почитай заметку о ракетной программе. Я нашла ее в Интернете, — приказала она, закуривая «Голуаз».

Я опустил окно и стал листать страницы. Распечатка была под грифом Международного центра стратегических исследований.

Я поднял голову. Теперь многое встало на свои места.

— Когда я это прочла, то поняла, откуда у них израильская винтовка, — сказала Жанетт.

Я кивнул.

— Ладно, Леммер, а теперь рассказывай!

— Что?

— Все. Что общего у «Южного Креста» с Эммой Леру?

— Нам еще долго ехать?

— При такой скорости? Полчаса.

— Что у тебя еще есть? — Я пролистал многочисленные вырезки.

— Знаешь, как заключаются крупные сделки на поставки вооружений? Например, на поставку новых истребителей «Грифон»?

— Вот ты и расскажи.

— Шведская компания «Сааб» и английская ВАЕ выиграли контракт на поставку двадцати восьми «Грифонов» в Южную Африку. Но в контракте имелся дополнительный пункт, согласно которому обе фирмы обязуются вкладывать средства в развитие местной промышленности. Частью сделки и стал «Южный Крест» — они намерены строить системы наведения для ВАЕ. И еще есть сообщения, что Верних и компания активно обхаживают концерн «Эрбас».

— Вот почему они по-прежнему хотят хранить все в тайне, — кивнул я. — И еще участвуют в программе экономического развития чернокожего населения!

— Что, Леммер? Что они хотят хранить в тайне?

— Ты привезла мне оружие?

Она щелчком выкинула из окна окурок «Голуаз» и расстегнула левый карман пиджака. Под мышкой у нее в кожаной кобуре был пистолет.

— Нет. — Она покачала головой. — Сегодня я — твой телохранитель, Леммер. А теперь расскажи мне все.

47

По-моему, новые офисные здания в Сенчури-Сити просто уродливые. Какие слова подойдут для их описания? Неороманский стиль? Тоскано-корпоративный? Огромные массивные колонны, острые треугольные крыши, стекло и бетон — настолько неафриканские, насколько возможно. «Южный Крест» находился на верхнем этаже пятиэтажного корпуса. В приемной было просторно и по-больничному чисто.

В центре за огромным столом со стеклянной столешницей сидела чернокожая администраторша. Перед ней лежал серебристый ноутбук и крошечная панель коммутатора. На ее голове были наушники, похожие на те, что носят пилоты-истребители.

— Мы бы хотели видеть мистера Верниха, — обратилась к ней Жанетт.

Женщина оглядела Жанетт сверху донизу:

— У вас назначено?

Я шагнул вперед:

— Да, назначено. Передайте, с ним хочет побеседовать Якобус Леру.

Пальцы с длинными ногтями заплясали по клавиатуре. Она заговорила едва слышно, почти шепотом:

— Луиза, к мистеру Верниху пришел некий мистер Леру.

— Якобус Леру, — уточнил я. — Пожалуйста, передайте ей все точно.

Администраторша посмотрела на меня так, словно видела меня впервые, — судя по всему, я не произвел на нее особого впечатления. Она выслушала ответ и сказала:

— Извините, но вы не записаны.

— Пошли, Леммер! — приказала Жанетт, обходя стеклянный стол. — Я уже бывала здесь прежде.

— Послушайте, леди, — возмутилась администраторша, — вы куда?!

Жанетт остановилась и обернулась.

— Одно я могу тебе точно сказать, дорогуша. Я не леди. — И она зашагала вперед, не испугавшись крика администраторши:

— Я звоню в охрану!

Видимо, в «Южном Кресте» питали слабость к стеклянным столешницам. Луиза тоже восседала за таким столом. Она была белая; ее темно-каштановые волосы заплетены в косичку. Едва заметный макияж, модные очки. Тридцать с небольшим; безупречная фигура. Видимо, ее должность называлась личный ассистент и ни в коем случае не секретарша. Ее взяли за работоспособность, умение обращаться с компьютером и эффектную внешность. Перед ней была только черная клавиатура и плоский жидкокристаллический дисплей. Системный блок был где-то спрятан. Когда мы ворвались к ней, она показалась мне какой-то взъерошенной.

— Где прячется Квинтус, солнышко? — обратилась к ней Жанетт, проходя мимо нее к дверям, ведущим в кабинет ее начальника.

Луиза ахнула и вскочила с места. Серая юбка подчеркивала потрясающие бедра. Я подмигнул ей — просто так. Потом мы вошли в кабинет Верниха.

В центре просторного зала стоял стол… правильно, тоже со стеклянной столешницей. На нем красовался ноутбук последней модели. За столом стояло кожаное кресло с высокой спинкой, похожее на королевский трон. Еще шесть кресел, выполненных в том же стиле, но поменьше, были расставлены напротив. На стенах висели идеально реалистические картины в дорогих рамах, на которых изображались истребители и крылатые ракеты. Но сам хозяин кабинета стоял у панорамного окна, выходящего на канал, и любовался видом. Руки он сцепил за спиной.

Он оглянулся только тогда, когда Луиза, вбежавшая в кабинет за нами, прошипела:

— Извините, мистер Верних, они сами ворвались!

Он долго смотрел на Жанетт, а потом на меня. Потом он слегка кивнул — очевидно, самому себе. Лицо было такое же доброе, как на рекламной фотографии, только за два года он постарел. Он был похож на церковного старосту; в конце пятидесятых такой ханжеской и вместе с тем добродушной внешностью отличались много мужчин-африканеров. Отлично сшитый костюм прекрасно сидел на нем, подчеркивая его выправку.

— Ничего страшного, Луиза, я их ждал, — добродушно сказал он. У него был глубокий, бархатный голос, как у диктора на радиостанции классической музыки. — Пожалуйста, закройте за собой дверь.

Она нехотя повернулась и вышла. Дверь бесшумно закрылась.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Верних.

Мы не ожидали такой реакции и остались стоять.

— Прошу вас, — продолжал он. — Давайте обсудим дело как взрослые люди. — Он галантно махнул в сторону кресел. — Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

Мы сели. Верних удовлетворенно кивнул и снова повернулся к нам спиной.

— Скажите, мистер Леммер, мои подчиненные… Они еще живы? — спросил он как бы между прочим.

— Каппис жив. Насчет Эрика не уверен.

— А где они?

— Сейчас, наверное, в полиции.

Он хмыкнул, снова сцепил руки за спиной и принялся крутить большими пальцами, очевидно погрузившись в раздумье.

— Вы меня удивляете!

Никакого достойного ответа я придумать не смог.

— О какой сумме вы думаете?

— О чем вы?

— Мистер Леммер, сколько вы хотите?

Наконец, я его понял.

— Квинтус, неужели именно так работает военная промышленность? Если нельзя убить, то можно купить?

— Хоть примитивно, но, в общем, верно. Зачем иначе вы сюда пришли?

— Квинтус, вам конец.

— Конец?

— Совершенно верно.

Он обернулся и раскинул руки в стороны — словно приглашал меня к общению.

— Отлично, мистер Леммер. Вот я. Делайте то, что должно. — Он говорил негромко, не повышая голоса, как будто мы обсуждали вопрос о покупке бывшей в употреблении крылатой ракеты.

Я сидел и смотрел на него.

— Что дальше, мистер Леммер? Или вы намерены просто сидеть?

Я собирался сказать, что хочу заставить его говорить перед тем, как увезу его, но он меня перебил:

— Знаете, мистер Леммер, больше всего меня в вас поразило ваше невежество. Ведь ясно же было с самого начала: Эмме Леру грозит смертельная опасность. Но ее так называемый телохранитель ничего не видел, ничего не сказал, ничего не услышал и ничего не сделал — несмотря на то что ему платят немало. Просто невероятная некомпетентность! И только когда стало слишком поздно, вы проснулись. И захотели возместить ущерб — и здесь, и там. Откровенно говоря, я не вижу смысла в ваших поступках. Разве вы не тот силач, который голыми руками забил до смерти молодого клерка-стажера? Мистер Леммер, мы навели о вас справки. Что за дурацкая, бессмысленная жизнь! Главное, на собственном опыте вы так ничему и не научились. Вас освободили досрочно, и вы не придумали ничего лучше, чем водить за нос своих клиентов. Вы прячетесь от мира в маленьком городке, где о вас никто ничего не знает, и подчиняетесь лесбиянке, которая изо всех сил старается жить, выглядеть и разговаривать как мужчина.

К тому времени я подскочил к нему и занес руку для удара, но Жанетт закричала: «Леммер!» — и Верних самодовольно улыбнулся.

— Вы прирожденный трус, мистер Леммер, — сказал он. — Как и ваш отец.

И тут я его ударил.

Он ударился о стекло и осел на пол.

Жанетт встала между нами и грубо оттолкнула меня.

— Оставь его! — приказала она.

— Я его убью!

— Нет, не убьешь! — Она схватила меня за воротник.

Верних вытер кровь с разбитых губ и медленно встал.

— Прежде чем вы продолжите, думаю, будет честно сказать, что все наши кабинеты оборудованы камерами видеонаблюдения. Возможно, вам захочется отключить камеру перед тем, как вы продолжите. Иначе все ваши действия будут напоминать хладнокровное убийство.

Не выпуская моего ворота, Жанетт обратилась к Верниху:

— Не будьте смешным. Сколько трупов на вашей совести? Четыре, пять, шесть? Давайте-ка посчитаем… Ваш партнер? Да, его гибель назвали «несчастным случаем в горах». Ему не понравилось убийство Машела, и вы от него избавились. Кроме того, супруги Леру, и Волхутер, и привратник…

— Ты пойдешь в тюрьму, — сказал я Верниху.

— До или после того, как ты забьешь меня до смерти?

— Обещаю, тебе дадут большой срок!

Его лоб прорезала глубокая складка.

— Вы и в самом деле так считаете, мистер Леммер? Вы правда так думаете?

— Да, я правда так думаю.

Он вытащил из кармана белоснежный носовой платок и вытер рот. Потом медленно подошел к своему трону и устало уселся в него.

— Мистер Леммер, существует небольшая трудность: доказательств нет.

Жанетт толкнула меня в кресло напротив Верниха.

— Доказательство сейчас сидит в камере полицейского управления в Худспрёйте, — сказал я.

Верних вздохнул:

— Сочувствую вашему скудоумию, мистер Леммер. Но тут уж ничего не поделаешь, это врожденное. Но ваша наивность меня изумляет. — Он посмотрел на Жанетт. — Садитесь, пожалуйста, мисс Лау. Мы не сможем вести переговоры, пока не успокоимся и не расслабимся.

— Вести переговоры? — спросила она.

— Совершенно верно. Но, прежде чем мы начнем, позвольте спросить — просто так, ради интереса. Как вы себе представляете дальнейший ход развития событий? Неужели вы искренне полагаете, будто Эрик добровольно расскажет полиции все?

— Квинтус, вчера ночью Каппис разливался соловьем!

— Отлично. Допустим, Каппис расскажет им все, что знает. Что дальше?

— Дальше они придут за вами.

— Мистер Леммер, меня с Капписом ничто не связывает. Ничего! Он не работает на меня; он не мой наемник. Он даже ни разу не был в этом здании. Его познания весьма ограниченны — ведь мы не дураки. Естественно, возможны и другие варианты. Например, можно передать в правоохранительные органы сведения о пестром жизненном пути Капписа. Тогда его показания будут рассмотрены в ином свете. Но, по моему мнению, есть более легкий путь. Мистер Леммер, мы живем в Африке, где у всего есть цена, в том числе и у правосудия. Особенно в некоторых провинциях. Где там у нас находится Худспрёйт? Насколько я помню, в Лимпопо… Что нам известно об основах нравственных принципов в Лимпопо?

— А прессу вы также намерены подкупить? — спросила Жанетт.

На его лице снова появилось прежнее добродушное выражение. Он улыбнулся, как будто ребенок задал остроумный, но глупый вопрос.

— Что же вы сообщите прессе, мисс Лау?

— Все.

— Ясно. Что ж, позвольте высказаться начистоту. Вы собираетесь рассказать журналистам невероятную историю, основанную на словах разнорабочего заповедника с расшатанной психикой, который к тому же находится в розыске. Его обвиняют в убийстве пятерых невинных чернокожих. Вдобавок вы надеетесь, что они воспользуются свидетельскими показаниями человека, который отсидел четыре года за убийство, совершенное в состоянии аффекта?

— За непредумышленное убийство, — поправила его Жанетт.

— Уверен, мисс Лау, журналисты учтут разницу.

— В этом году правительство намерено заново рассмотреть обстоятельства гибели Саморы Машела, — заявила Жанетт. Она не сдавалась, хотя, как и я, поняла, что в его словах есть рациональное зерно.

— А-ах! — протянул Верних. — Значит, если полиция и СМИ не помогут, вы обратитесь в правительство. А они поверят господам Леммеру и Леру? Несмотря на то, что через несколько недель пятьдесят один процент акций нашей компании перейдет в руки компании «Импукане», принадлежащей чернокожим? И в состав совета директоров войдут бывший министр АНК и три бывших губернатора провинций? Мисс Лау, я навел о вас справки. Вы — талантливая деловая женщина, несмотря на ваши отклонения. Уж от вас-то я никак не ожидал такой наивности.

— Я тебя достану, Квинтус! — сказал я.

— Мистер Леммер, у вас интересный способ мышления.

— Ты так думаешь?

— Вас нельзя упрекнуть в нелогичности. Вы инстинктивно и упорно ищете козла отпущения. И не видите третьего пути.

— Какого?

— Например, щедрых отступных.

— Ну-ка, послушаем, — сказал я.

Жанетт молча воззрилась на меня, но я ее проигнорировал.

— Мистер Леммер, я понимаю вашу тягу к восстановлению справедливости. Вам кажется, что с Якобусом Леру и его родными поступили в высшей степени несправедливо и кто-то должен за это заплатить. Я прав?

Я кивнул.

— Отлично. Полагаю, мы сумеем им помочь. По моим данным, мало кто сомневается в том, что Якобус повинен в убийстве деревенского колдуна. Но, допустим, мне удастся замять дело, и его не тронут. Будет ли это достойным возмещением?

— Да.

— А если я дам гарантии, что Леру может жить свободно, не боясь прошлого? Более того, я готов пользоваться услугами «Бронежилета» на регулярной основе и платить агентству, скажем, пятьдесят тысяч в месяц?

— Сто тысяч, — сказал я.

— Нет, — сказала Жанетт.

— Жанетт, погоди.

— Семьдесят пять тысяч, — сказал Верних.

— Через мой труп, — заявила Жанетт.

Я сделал вид, что не слышал ее слов:

— При одном условии. Вы ответите на мои вопросы.

Жанетт встала:

— Пошел ты, Леммер! Больше ты на меня не работаешь! — В ее голосе слышалось скорее разочарование, чем отвращение. Она подошла к двери, открыла ее и вышла.

— Я отвечу на ваши вопросы, — ответил Леммер, как будто Жанетт вообще не существовало.

— Извините, я сейчас, — сказал я и пошел за ней.

Луиза молча следила за мной взглядом, когда я шел через приемную. Я ей не подмигнул; слишком я спешил. В коридоре я увидел свою начальницу, которая решительно направлялась к лифтам.

— Жанетт! — позвал я, но она меня проигнорировала.

Я побежал за ней. Она яростно нажала кнопку вызова лифта. Дверцы кабины разъехались, и она вошла в кабину. Я успел вовремя и подставил ногу.

— Жанетт, послушай…

— Пошел ты, Леммер! Отпусти двери, иначе я тебя ударю!

Я никогда раньше не видел ее такой. Ее лицо искажала гримаса ярости.

Оставалось сделать только одно. Я схватил ее за рукав костюма от Армани и потащил из кабины, пока она не врезалась в меня. Она была в ярости. Я обнял ее и прижался губами к ее уху.

У меня хватило времени только на то, чтобы прошептать:

— Жанетт, у них везде микрофоны!

Она попыталась врезать мне коленом между ног, но я приготовился заранее: плотно свел ноги. Она изо всех сил ударила меня в пах. Я еще крепче прижал ее к себе. Жанетт отчаянно вырывалась. Она была сильная женщина, и она была в ярости. Опасное сочетание!

— Я не приму его поганое предложение, я его достану, только послушай меня, пожалуйста! Мы не можем себе позволить, чтобы они нас услышали! — в отчаянии прошептал я ей на ухо.

Мне показалось, она хочет вырваться, но она немного расслабилась и прошипела:

— Леммер, ради всего святого!

— Жанетт, у них каждый сантиметр утыкан микрофонами и видеокамерами. Этим надо воспользоваться!

— Как?

— Мне понадобится твоя помощь.

— А обязательно так крепко меня обнимать?

— Знаешь, мне это начинает нравиться.

Жанетт Лау не выдержала и расхохоталась.

Я вернулся в кабинет Верниха. Луиза была начеку; она сидела положив руки на колени. Она проводила меня неодобрительным взглядом.

Я сладко улыбнулся ей, но улыбка, как и подмигивание, не возымела успеха. Придется сменить тактику.

Квинтус Верних в кабинете разговаривал по телефону. Я услышал, как он говорит: «Мне надо идти», — а потом нажал отбой.

— Кажется, мистер Леммер, вы потеряли работу.

— Как думаете, Квинтус, может, мне подать на нее в суд?

Верних улыбнулся — одними губами:

— Я бы мог предложить вам работу, но, по-моему, наша взаимная неприязнь не будет идеальным основанием для тесного сотрудничества.

— Во всяком случае, я не обладаю достаточным интеллектуальным уровнем для корпоративного окружения.

— Туше! — сказал он.

Мы сидели напротив и мерили друг друга взглядами. Потом он глубоко вздохнул и спросил:

— Итак, на чем мы остановились?

Я попытался подсчитать, хватило ли Жанетт времени на то, что она должна была сделать.

— Квинтус, вы должны ответить на мои вопросы.

— За то, чего это стоит, — сказал он.

48

— Вы были в парке Крюгера в восемьдесят шестом?

— Да, был.

— Кто тот человек с усами, который пытал Пего Машего?

— Наш начальник охраны.

— Как его зовут?

— Какое это имеет значение?

— Очень большое. Это часть нашей с вами сделки.

Он чуть скосил глаза в сторону глазка видеокамеры на потолке. Потом нехотя проговорил:

— Кристо Док.

— Чем он занимается сейчас?

— Заведует нашим отделом кадров.

— Талантливый тип. На кого вы работали, когда погиб Машел?

— Не совсем вас понимаю.

— Кто вас нанял? Кто поручил вам ту работу?

— Идея принадлежала нам.

— Не верю.

— Придется поверить. Я говорю правду.

— Зачем компании, которая производит электронное оборудование, убивать президента соседней страны?

— Потому что мы могли это сделать, Леммер. Потому что могли это сделать! — Верних откинулся на спинку кресла. — Вы должны понять тогдашние обстоятельства. Когда мы с Нико в 1983 году уволились из «Армскора», нас никто не знал. Кое-кто обвинял нас в отсутствии патриотизма. Нас даже называли рвачами, которых интересуют только деньги. Нас спасли наши знания. Извините, если мои слова покажутся вам хвастовством, но мы действительно были лучшими из лучших. Государство вынуждено было пользоваться нашими услугами. Но нехотя. И редко. Только когда другого выхода не оставалось.

Он встал и подошел к окну.

— Признаю, обвинения были не совсем беспочвенными. Нам действительно хотелось больше зарабатывать.

Он выглянул в окно и сцепил руки за спиной. Наверное, подумал я, ему кажется, будто в такой позе он выглядит воплощением достоинства — жест настоящего Председателя.

— Одной из причин, почему мы покинули «Армскор», было то, что в подобных учреждениях не ценят людей выдающихся, выше среднего уровня. Нам не хотелось иметь дело с посредственностями.

— Квинтус, переходите к делу.

— Простите. Суть в том, что начинать производство без начального капитала невозможно. Научные разработки стоят денег, больших денег. Нам нужно было что-то предпринять, чтобы, так скажем, перевести наши отношения с государством на иной качественный уровень. Как? Вот в чем вопрос. Но, мистер Леммер, человек предполагает, а Бог располагает. Не знаю, верующий ли вы, но нужда любого научит молиться, а молитвы бывают услышаны. Я это понял.

Верних спохватился, что снова отклоняется от темы, и повернулся спиной к окну. Солнце освещало его, и казалось, что вокруг его головы образовался нимб. Взгляд его блуждал по комнате.

— Через три дня я услышал о проблеме нашего правительства с Саморой Машелом, а также об израильской технологии. Это не было простым совпадением. Настоящее Провидение. Предопределение! Мы и раньше тесно сотрудничали с израильтянами на нескольких уровнях. Мы знали о том, каких успехов добились они в области ВЧР, то есть высокочастотной радиосвязи. В авиации данными средствами пользуются для навигации. ВЧР-маяк посылает сигнал, благодаря которому пилот ориентируется на местности. Вы меня понимаете?

— Понимаю.

— Израильтяне создали технологии, позволяющие построить ложный ВЧР-маяк, неотличимый от настоящего. Я никогда этого не забуду, мистер Леммер. В ту ночь я поздно ехал домой на машине. Когда я остановился перед гаражом, у меня в голове вдруг сложилась цельная картина. Замечания министра по поводу Машела — как выиграет вся Африка от того, что он просто исчезнет. Плюс новые израильские технологии. Я понял, что придумал, как одновременно решить много проблем.

— И вы предложили свои услуги.

— Совершенно верно.

— Чтобы войти к ним в милость.

— Можно и так сказать.

— Несмотря на то, что собирались, по сути, совершить убийство?

— Убийство? Мистер Леммер, тогда было другое время. Самора Машел был коммунистом, атеистом, который с помощью Советов развязал в собственной стране гражданскую войну. Он убивал, пытал и казнил своих граждан без суда и следствия. Он был диктатором, который давал приют террористам, намереваясь дестабилизировать обстановку на всем континенте, чего и добивались русские!

— А теперь некоторые из этих так называемых террористов являются членами вашего совета директоров.

— Крах коммунизма многое изменил.

— Ясно. А что же Якобус Леру? Он не был ни коммунистом, ни атеистом.

— Он просто оказался не в то время не в том месте. Я сочувствую ему от всего сердца; то, что с ним произошло, явилось трагическим стечением обстоятельств. Иногда, мистер Леммер, судьба целого народа важнее судьбы одной отдельно взятой личности. Иногда приходится принимать нелегкие решения, очень трудные решения, в интересах высшего блага.

— Или высшей прибыли, — кивнул я.

Верних отошел от окна и мимо меня прошагал к столу. Развернулся ко мне, скрестил руки на груди и спросил:

— Кто вы такой, чтобы судить меня?

— Наверное, вы правы, Квинтус.

Он кивнул и сел в кресло.

— Что еще вы хотите узнать?

— Где были вы, когда самолет разбился?

— На Марипскопе. На радарной станции.

— Почему убили Йохана и Сару Леру?

— Они погибли в автокатастрофе.

— Где тогда были вы?

— Не помню.

— В самом деле?

— Совершенно верно. Еще вопросы есть, мистер Леммер?

— По-моему, остальное я понимаю. Но не понимаю, почему сейчас вы готовы оставить Якобуса Леру в покое — ведь он заговорит.

— Не заговорит.

— Почему?

— Мистер Леммер, в тот день, когда он вошел в хижину деревенского колдуна и застрелил его и охотников, он перестал представлять для нас угрозу.

— Тогда зачем было нападать на Эмму?

— Нам просто повезло.

— Что вы имеете в виду?

— На той стадии мы еще не прослушивали ее телефонные переговоры. Мы решили, что в этом больше нет необходимости. Когда мы узнали, что Коби застрелил колдуна, мы начали прослушивать телефоны полиции — главным образом для того, чтобы быть в курсе событий. Мы перехватили звонок Эммы. И поняли, что она опасна — в том случае, если ей удастся напасть на след Якобуса.

— Но сейчас вы готовы гарантировать ей безопасность?

— Все зависит от того, что именно расскажет ей брат. Или вы. В том случае, конечно, если она полностью поправится.

— Конечно.

— Ее безопасность в ваших руках.

— Если только сейчас я не сверну вам шею.

Верних поднял глаза на видеокамеру.

— По-моему, это будет очень глупо.

Я встал:

— Квинтус, я хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно. Если дело Якобуса не замнут, я вернусь. Если что-то случится с ним или с Эммой, я вернусь. И тогда я покажу вам, какой я трус.

Он кивнул. Видимо, мои угрозы не произвели на него особого впечатления. Потом он подался вперед и повернул ноутбук монитором ко мне.

— Мистер Леммер, запомните только одно. Если что-то случится со мной, следующие материалы будут переданы властям. — Он нажал на клавишу, и на мониторе появилась четкая картинка: я стоял перед ним, повернувшись к камере спиной, и бил его. Он снова ударился о стекло и осел на пол.

Между нами встала Жанетт и оттолкнула меня.

«Оставь его!» Ее голос был четким и ясным.

«Я его убью!»

Верних остановил просмотр на том кадре, где я стою над ним, а Жанетт меня держит.

— Хорошее качество звука, — похвалил я.

— У нас первоклассная аппаратура.

Я целых десять минут стоял, прислонившись к «порше», прежде чем из здания вышла Жанетт. Она рванула на себя водительскую дверцу.

— Поехали!

Только после того, как мы оба уселись, она вытащила DVD из кармана и бросила ко мне на колени.

— Вот, пожалуйста, — сказала она.

— Трудности у тебя были?

— Ничто так не способствует покладистости мужчины, как ствол, приставленный к его виску, — ответила она.

— Ты хуже бешеной собаки, — вспомнил я слова доктора Коса Тальярда.

Жанетт расхохоталась, завела мотор и тронулась с места. По пути она рассказала мне все подробно.

Она дождалась, когда я вернусь в кабинет Верниха, и спросила Луизу, где находится аппаратная. Сначала Луиза не хотела отвечать. Жанетт пригрозила переломать ей ногти.

— У нее сделались вот такие глазищи! Как будто я варвар какой-нибудь.

Луиза нехотя отвела ее в конец коридора и показала неприметную дверь без какой-либо вывески. После этого она удалилась с видом оскорбленного достоинства.

Жанетт открыла дверь. В небольшой комнате было полутемно. Мониторы располагались на стене полукругом. За панелью управления сидел человек — широкоплечий и сильный, с вислыми усами. Седеющие волосы были пострижены «под горшок» и закрывали уши. Жанетт наставила на него кольт и спросила:

— Кто вы такой?

— Лок. — Он осмотрел ее сверху вниз и сказал: — Вы Лау.

— Точно.

Он не удивился:

— Чего вы хотите?

— Увеличьте немного звук, чтобы было слышно, о чем они говорят. — Она махнула на экраны, где были мы с Вернихом в его кабинете.

Они слушали наш разговор и молча наблюдали за происходящим в полумраке комнаты — вплоть до моего ухода.

— Будьте добры, сделайте мне копию, — попросила Жанетт.

Лок возмущенно фыркнул. Жанетт прострелила первый монитор.

— Я ничего не слышал, — заметил я.

— Аппаратная звуко- и пыленепроницаемая. Возможно, и водонепроницаемая тоже… была. Чтобы убедить его записать мне диск, пришлось повредить потолок.

Она прострелила три монитора и проделала дыру в потолке. Только потом Лок не спеша, аккуратно записал ей DVD. Потом она что было сил ударила его по скуле кольтом. Голова его дернулась, по усам потекла кровь.

— Он поднял голову и посмотрел на меня, как удав на кролика.

— Спасибо, Жанетт!

— Нет, Леммер. Это я должна тебя благодарить, — сказала она и самодовольно улыбнулась.

Я позвонил Джею-Би Фиктеру. Он сказал, что Якобус Леру разговаривает с Эммой вот уже два часа. Полиция сняла охрану.

— Завтра я приеду и облегчу твой груз, — обещал я.

— Слава богу! — воскликнул Фиктер и отключился.

— Что теперь? — спросила Жанетт Лау.

— Теперь мы попросим твою очаровательную администраторшу, Йолену Фрейлинк, откопировать этот диск.

— Сколько сделать копий?

— Одну. Больше нам не понадобится.

— Леммер, я не согласна. Нам нужно разослать по штуке всем будущим членам совета директоров!

— Зачем? Чтобы они смогли его уволить?

— Это только начало.

— Я не надеюсь на счастливый конец.

— Значит, у тебя на уме что-то получше?

— Да. Тебе это обойдется в стоимость билета на самолет.

— До Нелспрёйта?

— Нет. Немного дальше, — сказал я.

— Что ты задумал?

— По-моему, лучше, если ты ничего не будешь знать.

Жанетт согласилась не сразу; как мне показалось, мой план ей не слишком понравился. Она рывком переключила передачу и утопила педаль газа в пол. Мою голову вдавило в спинку кресла.

Окна кабинета выходили на океан, но древний кондиционер слишком шумел, и мы не слышали прибоя.

Я посмотрел на своего собеседника. У него была очень смуглая кожа и белоснежные волосы. Он сильно постарел — сейчас ему было далеко за шестьдесят, — но шрам, который тянулся от угла рта к уху, был таким же четким, как во время нашей первой встречи десять лет назад. Глаза его были по-прежнему пустыми, как будто внутри умерла скрытая за ними личность. Этот человек больше не чувствовал боли; ему стоило больших трудов вызвать ее.

Я подтолкнул к нему коробку с диском.

— Вам понадобится переводчик, — сказал я.

— С какого языка? — спросил он с сильным акцентом.

— С африкаансе.

— Переведите мне сами.

— По-моему, нам обоим будет лучше, если перевод будет объективным.

— Понятно. — Он потянулся к коробке и открыл ее. Новенький диск тускло блеснул в полумраке. — Можно спросить, зачем вы мне его привезли?

— Мне бы хотелось ответить, что я поступаю так потому, что верю в справедливость, но это будет неправдой. Все потому, что я верю в месть.

Он медленно кивнул и закрыл коробку.

— Знаю, — сказал он и протянул мне руку. — Мы с вами все понимаем одинаково.

В полдень в Мапуту, столице Мозамбика, невыносимо жарко. Когда я вышел, громко зазвенел мой мобильный телефон, перекрывая рев Индийского океана. Я вынул телефон из кармана и поманил шофера арендованной машины. Потом прочитал сообщение.

Оно состояло всего из двух слов:

49

Должен признаться, я много мечтал о том миге, когда войду в палату Эммы.

Я питал не беспочвенные ожидания — вроде того, что Эмма встретит меня с распростертыми объятиями, шепча мне на ухо слова благодарности и любви. Скорее мне представлялось, что я сяду к ней на кровать, а она возьмет меня за руку и скажет: «Спасибо, Леммер». Такое начало, не исключающее продолжения отношений, было бы для меня вполне достаточным.

С неба на землю меня вернул Джек Патуди.

В пятницу, четвертого января, он прислал за мной парочку болванов — белого и черного. Тех самых, которые так неудачно пытались охранять нас с Эммой. Он велел им арестовать меня. У белого еще не до конца сошла опухоль вокруг носа и глаз. Они самым торжественным образом арестовали меня в международном аэропорту Крюгер-Мпумаланга за «убийство, покушение на убийство и сопротивление силам правопорядка». Мне позволили сделать один телефонный звонок, а потом заперли в невыносимо душную камеру в нелспрёйтской тюрьме, где я вынужден был терпеть общество враждебно настроенных цветных сокамерников.

Во второй половине дня в субботу прибыл Би-Джей Фиктер — он назвал свой приход «благотворительным посещением узников». Отпустив несколько дурацких замечаний по поводу того, что меня ждет, он сообщил, что в субботу Эмму спецрейсом переправили в Кейптаун. Кроме того, Жанетт передала, чтобы я не беспокоился, она «работает над моей проблемой».

К утру понедельника мне грозило дополнительное обвинение в нападении на сокамерника, но я понимал, что им вряд ли удастся заполучить надежных свидетелей. Потом за мной явилась парочка «белый и черный», меня сковали по рукам и ногам и отвезли в суд, где рассматривался вопрос о моем освобождении под залог. Они проявили ненужную грубость, когда заталкивали меня на заднее сиденье своей «астры». Камеры для подследственных находились под залом заседаний, в цокольном этаже. Молодой белый адвокат с толстым обручальным кольцом представился Насом дю Плесси. Он сообщил, что будет защищать меня по просьбе Жанетт Лау.

— Сделаю что смогу, но ведь у вас уже имеется судимость, — угрюмо проговорил он.

Меня вызвали последним, но двое полицейских не повели меня в зал суда. Я с трудом дошаркал скованными ногами до крошечного кабинетика, в котором меня ждал Джек Патуди. Перед тем как уйти, два болвана плотно закрыли за собой дверь.

В кабинете было два стула, стол и стальной стеллаж. Я сел. Патуди молча уставился на меня. Лицо его искажала гримаса ненависти. Потом он со всей силы грохнул кулаком по стеллажу, оставив на металле вмятину. Задребезжали стекла. Он подошел ко мне и навис надо мной, потирая ушибленные костяшки пальцев. Впервые я увидел, что он вспотел. Капли пота стекали по его черной коже, текли по толстой шее и исчезали за белоснежным воротником рубашки. Судя по его взгляду, ему очень хотелось бы повторить удар, только на сей раз по моей голове.

— Ты… — выдавил он, но продолжать не мог.

Казалось, он просто давится словами, которые готовы сорваться с его губ. Он развернулся и лягнул стеллаж ногой. Еще одна вмятина. Он вернулся, схватил меня правой рукой за подбородок и яростно уставился на меня в упор. Потом пихнул меня назад; стул, на котором я сидел, пошатнулся и упал, и я сильно ударился затылком об пол.

Патуди злобно засопел:

— Скажу тебе только одно. Только одно! — Он схватил меня за рубашку, вздернул вверх. — Меня им не удалось бы купить!

Так мы стояли, Джек Патуди и я, и я понимал, что Верних и его люди сделали Патуди предложение, от которого он отказался. Кроме того, я знал, что никакие мои слова ничего не изменят. Поэтому я просто спросил:

— Джек, что ты имеешь в виду?

Он так резко отпустил меня, что я потерял равновесие и, покачнувшись, ударился о стену. Он повернулся ко мне спиной.

— Они явились ко мне с деньгами. Сказали, что я должен отозвать все обвинения. Против того парня, которого ты подстрелил. Против Коби де Виллирса. Я отказался. Они сказали, что мои соплеменники выиграют земельный иск, а они дадут мне денег. Сколько я хочу? Я сказал: «Нет». И они решили от меня избавиться. Подкупили кого-то из начальства, не знаю кого. Но, да будет тебе известно, теперь я это так не оставлю. Я до тебя доберусь. И до де Виллирса, и до Капписа. До всех!

Он крутанулся на каблуках и, не глядя на меня, прошагал мимо. Открыл дверь и вышел, выкрикнув в коридоре приказ на сепеди. Вошли двое рядовых, сняли с меня кандалы и отпустили, сказав, что дело против меня закрыто.

Из комнаты Эммы открывался вид на Столовую гору. Когда я пришел, дверь была открыта, а в комнате было полно народу. Я узнал Якобуса Леру, Богатенького Карела и некоторых его деток, адвоката Стоффеля. Остальные были мне незнакомы. Миролюбивые, симпатичные, успешные люди. Атмосфера дышала дружбой и радостью. Я замер на месте: мне не хотелось, чтобы меня заметили. Украдкой я полюбовался профилем Эммы. Лицо ее стало тоньше, но ее черты были так же красивы, когда она улыбнулась. Я отвернулся и нацарапал записку, которую сунул в букет цветов на сестринском посту.

Надо было забрать мой пикап «исудзу» из Хермануса. И не забыть по пути купить семена лекарственных растений.

Она позвонила мне на следующий день.

— Спасибо за цветы!

— Не за что.

— Леммер, почему вы не зашли?

— У вас было много посетителей.

— Как я смогу отблагодарить вас?

— Я просто выполнял свою работу.

— Ах, Леммер, вы опять ушли в свою раковину! Где вы сейчас?

— В Локстоне.

— Как там погода?

— Жарко.

— А здесь, в Кейптауне, ветер.

— Эмма, я рад, что вам лучше.

— За это мне надо поблагодарить вас.

— Не за что.

— Я приеду к вам в гости. Когда совсем поправлюсь.

— Буду рад.

— Спасибо, Леммер. За все!

— Пожалуйста.

Мы неуклюже попрощались, и я понял: десять к одному, что я больше никогда ее не увижу.

Когда я прочитал о смерти Квинтуса Верниха и Кристо Лока, шел дождь.

Было четырнадцатое февраля, я сидел за столом и читал газету. Снаружи гремел гром, и крупные капли дождя барабанили по рифленой крыше. Первая полоса «Ди Бургер» была посвящена двойному убийству на дороге в Стелленбоше. Полиция считала, что водителя и пассажира убили бандиты, пытавшиеся угнать машину. Автор статьи выражал возмущение по поводу роста преступности в нашей стране.

Я перечел статью дважды, посмотрел в окно кухни на яркие лужицы, образовавшиеся в моем огородике, где я посадил лекарственные травы, и подумал о человеке со шрамом на щеке. Его звали Рауль Армандо де Суза. Мы с ним познакомились в 1997 году. Тогда мы сидели в конференц-зале и обсуждали подготовку к прощальному ужину. По глазам я опознал в нем соратника, брата по насилию, но за смуглым фасадом крылось и нечто большее — ноша, невидимый груз, который он взвалил себе на плечи.

Я окольными путями навел о нем справки. Мне рассказали, что он был человеком, который охранял Самору Машела. Он был на борту Ту-134А, когда самолет потерпел крушение в горах Лебомбо. Он оказался одним из десятерых, которого извлекли из потерпевшего катастрофу самолета живым. Тогда я все понял. Он много лет ждал того момента, когда сможет выполнить свой долг, и дождался, но оказалось, что он бессилен… Не лучше ли оставаться невидимкой, «духом»?

Именно о нем я сразу вспомнил, когда Якобус Леру рассказывал мне историю своей жизни под деревом в «Хёнингклипе». К тому времени я прекрасно понимал, что́ должен чувствовать Рауль Армандо де Суза. И то, что иногда выход есть.

Я был совершенно уверен в том, что накануне в Стелленбоше побывал именно де Суза. Он все устроил.

Я рассеянно листал газету до тех пор, пока не наткнулся на статейку на третьей или четвертой полосе, рядом с рекламой магазина «Пик энд Пэй». Группы экологов выразили свою озабоченность в связи с масштабами и характером застройки на исконных землях народности сибашва на территории Национального парка Крюгера.

Дочитав до конца, я вышел прогуляться в садик, насладиться божественными ароматами воздуха, напитавшегося влагой. Я думал о Джеке Патуди, сыне вождя сибашва.

В пять часов я бежал трусцой по Бокпорт-роуд; скорость я рассчитал так, чтобы успеть к очередной серии «Седьмой улицы».

На моем маршруте есть одно красивое место. После фермы Якхалсданс дорога идет в гору. На вершине холма стоят каменные глыбы, обточенные ветром за миллионы лет. Оттуда открывается великолепный вид на пустыню Кару. Я немного постоял на вершине, любуясь видом и размышляя о наших местах в масштабе Вселенной. Если отлететь подальше от Земли, Солнечной системы, Млечного Пути, мы все становимся маленькими песчинками — невидимками.

Когда я возвращался по улочкам городка, чисто отмытым и сияющим после дождя, мои соседи радостно приветствовали меня. И Конрад в авторемонтной мастерской, и де Вит, который закрывал продовольственный магазин, и Антьи Барнард со своей веранды, и дядюшка ван Вейк, который полол сорняки в своем саду.

— Добрый вечер, Леммер. Хороший дождь был, верно?

Вдалеке, на самой окраине городка, показался мой дом. Я увидел зеленый кабриолет «рено-меган», припаркованный рядом с калиткой, и побежал быстрее.