Лора

Берлин, начало 1945-го

Лора, задремывая, лежит в темной комнате. Недавно ее разбудил шум, немного погодя она уснула, потом проснулась опять. Лежит, окутанная тихой ночью, на окне цветут морозные цветы. Руки и ноги у Лоры теплые, тяжелые. Наверное, думает она, ей просто почудилось: стены, окно, потолок раздвинулись, а за ними открылось пространство грез.


Хлопает дверь, стены снова на месте, выстроились вдоль кровати. Не открывая глаз, Лора прислушивается. Слышит, как сопит младшая сестренка. Шепотом зовет.


– Лизель. Анна-Лиза!


В ответ лишь глубокое дыхание спящей. Лора погружается в сон. Одна минута, две, десять. Она не знает, сколько времени прошло, но шум вдруг доносится снова.


Хлопанье дверей, голоса. Теперь Лора без колебаний распахивает глаза и ждет, когда под дверью вспыхнет полоска света. В доме по-прежнему темно; внизу кто-то шепчется; чтобы лучше слышать, Лора соскальзывает с постели.


– Что происходит?

– Все будет хорошо. Очень скоро. Вот увидишь.


Фати[8] приехал. Он в форме, стоит внизу лестницы. Его обнимает мутти, а в дверном проеме стоит навытяжку солдат, за спиной которого, на дороге, Лора различает грузовик. Холодная ночь льется через порог, скользит по перилам, устраивается у босых Лориных ног. Отец заполняет собой всю прихожую. Он гладит по голове вцепившуюся в его рукава маму и зовет: Аста, meine Astalie – а она плачет без слез. Рот раскрыт, губы силятся сдержать негромкий, сдавленный звук.


– Фати!

– Лора. Моя Ханна-Лора. Еще вытянулась.


Лора утыкается лбом ему в плечо, и он смеется, а мутти проводит по ее лицу нервной рукой.


Работают быстро: фати вытряхивает ящики, мутти укладывает сумки, солдат носит их в грузовик. Лора с Лизель стоят у входной двери. Сонные и неповоротливые: поверх ночных рубашек на них надели платья, а сверху еще пальто. Темень, видно плохо, но родители света не зажигают. Просыпается малыш. Фати берет его на руки, баюкает; мутти, немного постояв и посмотрев на них, уходит наверх будить близнецов.


Держась за Лорину руку, сестра глядит на отца с братишкой.


– Мы назвали его Петером, в честь тебя, фати.

– Я знаю, Лизхен.


Улыбается. Лора тоже глядит на него. Фати как фати, но не такой, как всегда. Не как на фотографиях. Не как в прошлый раз. На Рождество – не на это, на предыдущее. Фати переводит взгляд на Лору.


– Пойдем. Я принесу одеяла. Устроим вас в машине поудобней.


Кажется, едут они много часов. Из деревни выбрались в долину. Мутти с Петером на коленях молча сидит впереди рядом с фати. Ни огонька. Тьма и шум мотора.


Лора с сестрой и братьями сидят в кузове на вещах. Лизель спит, открыв рот, близнецы рассматривают отцовский затылок. Сидят тихо, плечо к плечу, нога к ноге. Покачивают головами в такт движению, таращат сонные, удивленные глаза. Лора шепчет.


– Это фати.


Кивают в ответ.


Останавливаются они посреди сверкающего инеем двора. Какие-то люди, фонари, незнакомая комната с двумя кроватями, пахнущая сыростью и соломой. Когда мутти задувает фонари, на улице уже сереет. В дальней стене комнаты – широкое окно, и Лора видит отца, его плечи; различает на фоне сереющего неба сгорбленный черный силуэт. Лоре холодно в их с Лизель кровати. Отец приносит новое одеяло, укутывает Лору и целует. От него пахнет потом, и колется щетина на подбородке.


– Где мы?

– На ферме. Здесь безопасно.


Его шепот убаюкивает Лору.


– Самое место переждать эти последние недели.


Когда она снова просыпается, в незнакомой комнате светло, а отца уже нет.

* * *

Мертвая пора между войной и миром. Все равно что плыть стоя. Или задерживать дыхание, пока птичка не улетит. Текут недели, настает весна, ветреная и синяя, и дни кажутся Лоре длинными и бесформенными.


Ферма стоит у подножия холма на берегу тихой речушки, затерявшись в зелени долины. Лора знает, что приближается армия. Русские – с одной стороны, американцы – с другой. В Гамбурге у них был особняк с большим садом и служанка. Даже после эвакуации, в деревне, у них был отдельный дом. А здесь они живут вшестером в одной комнате. Утром прислоняют кровати к стене, а на ночь опускают снова.


Глядя на тени от туч, плывущие по холмам, Лора обрывками, как сон, вспоминает полночный приезд отца. Очень скоро. Вот увидишь. Проходят месяцы, а ничего не меняется. Занимаясь домашними делами, она уговаривает себя подождать: наша победа не за горами. Осталось недолго.


Погода замечательная. Лизель с братьями дни напролет проводят на улице; сначала они играют во дворе, но вскоре, от скуки, забираются все дальше в поля. Мутти беспокоится, если их не видно, мечется по комнате, а когда они наконец приходят, срывается на крик.


Почти каждый день жена фермера приносит еду. Хлеб, яблоки в тесте, кислую капусту, яйца и молоко. Иногда бывает бекон или маленькие, сморщенные осенние яблочки. Стоя в дверном проеме, гостья одаривает улыбками малыша и близнецов.


После обеда Петер спит, мутти и Лизель штопают чулки, а близнецы играют под столом. Тихо играть они не умеют, шепчутся на всю комнату.


В ясные дни Лора различает в далеких складках холмов небольшой городок: грифельные столбики дыма из труб, столбик потемнее – шпиль. С того конца долины доносится грохот орудий. Иногда, если шум сражения слаб и звуки его не проникают в дом, Лора приоткрывает окно и ищет в безоблачном небе самолеты Luftwaffe, представляя, как падают в долину бомбы, принося с собой пожары и смерть. Но слышит одни только птичьи трели.


Когда вечером мутти задувает лампы, Лора отгибает край шторы. А утром видит в щелку полоску синего неба над головой. Каждый день она встает и ложится с мыслью о фати, сильном и гладко выбритом, и о том, когда кончится война. В мирной полутьме зашторенного утра Лора представляет, как преображается долина с наступлением победы. С горы ей открывается парад, шествующий из деревни в деревню, усеянные цветами поля, заполненные людьми склоны; она видит искрящееся солнце в собственных глазах и протянутые к ней руки, слышит слитые в песне голоса.

* * *

Вечереет, и Лора помогает мутти укладывать детей. Замечает в окне фермера, следом за которым идет его сын. Мутти натягивает пальто; Лора тоже направляется к двери, но мутти качает головой.


– Останься здесь. Я через минуту вернусь.


Она выходит, и, закрывая за ней дверь, Лора оставляет щелку, достаточную, чтобы видеть во дворе всех троих. Фермер принес бекон и мешочек овсянки, но хочет еще о чем-то поговорить. Слов его Лора не слышит, видит только рот, такой же, как у его жены, грубо вылепленный. Он указывает в сторону долины, и мамина рука вспархивает к лицу. Сын фермера отрывает от мутти свой тяжелый, тупой взгляд и сплевывает на землю. Подняв голову, он натыкается взглядом на Лору, и та отскакивает от двери.


– Куда мутти ушла?


Лизель проснулась и стоит у двери. Теплая ото сна, прижимается всем телом к Лоре. Тянется к двери, но Лора перехватывает руку.


– Она сказала, чтобы мы не выходили.

– Почему?


Лизель норовит вырваться, поэтому Лора впивается ей в руку ногтями.


– Ой!

– Не будешь дергаться, ничего тебе не сделаю, глупышка.


Лизель начинает реветь. Близнецы приподнимаются на кровати и смотрят, как сестры возятся возле двери.


– Ну, теперь ты получишь, Лора.

– Не получу. Успокойся, Лизель, я не сильно тебя ущипнула.

– Мутти будет на тебя ругаться.

– Замолчи, Йохан. Спи давай.

– Не хотим мы спать!


Лора пытается утихомирить Лизель, но та, не глядя на нее, плачет и вырывает руку. Близнецы правы: мутти будет ругаться, и после этого ночь в крошечной комнате будет невыносимой.


– Лизель, ну, пожалуйста. Анна-Лиза! Если ты перестанешь плакать, я тебе кое-что дам.


Взобравшись на кресло, Лора достает сахарницу с верхней полки, куда ее спрятала мутти. Лизель мгновенно перестает плакать и, облизнув палец, запускает его внутрь. Сосет, макает, снова сосет. А Лора тем временем отирает ей щеки, уничтожая следы потасовки. Близнецы молча за всем этим наблюдают, потом Иохан вдруг встает и направляется к сестрам. Следом, волоча по полу одеяла, идет Юри. Они тоже облизывают пальцы и собираются уже обмакнуть их в сахар.


– Нет. Вы двое – нет.

– Почему, Лора?

– Иди ложись, Йохан. И ты, Юри. Пожалуйста.

– А мы расскажем мутти, что ты ущипнула Лизель.

– Мы расскажем, что ты дала ей сахар.


Вздохнув, Лора подвигает к ним сахарницу, но Лизель выхватывает ее прямо из-под рук близнецов.


– Нет, Лора. Это только мне.


Йохан сердито ее отпихивает, а Юри, отбросив одеяла, становится рядом с братом.


– Не вякай, Лизель.

– Юри, вам нельзя.

– Кто ты такая, чтоб командовать?

– Я вас старше.

– Нам Лора разрешила, а она старше тебя.


За спиной в дверях стоит мутти.


У Лоры начинает тянуть в животе.


Мутти выкладывает на стол принесенные фермером продукты и, взяв кружку, швыряет ее об пол.


Теперь молчат все, кроме расплакавшегося Петера. Мутти берет его на руки и уносит в кресло у дальней стены. Садится к ним спиной.


– Все в кровать. И ты, Лора. Спите.


Мутти долго сидит в кресле, не гася лампу, даже когда Петер затихает. Лора лежит рядом с Лизель и притворяется, что спит. Наблюдает сквозь ресницы; вот мать улыбается малышу, вот нервно блуждает взглядом по комнате.


Лора вспоминает, как мутти, стоя с фати в прихожей, плакала без слез. Думает. Уже скоро. Ожиданию конец.

* * *

Утро, и солнце льется через подоконник в комнату. Мутти сидит в тени у окна за столом и разбирает вещи, какие оставить, какие сжечь.


– Мам, а зачем? Фати приедет? Мы опять переезжаем?


Ответа не последовало. Лора ставит ведро около окна, к свету, и, повернувшись к матери спиной, моет посуду после завтрака. Во дворе возле насоса играют близнецы, но через стекло их голосов не слышно. Лизель сидит на улице под окном, вяжет носки и качает Петера в коляске. Стекло старинное, утолщающееся книзу. От мелькающих сестриных рук рябит в глазах. Позади в карманах и ранцах роется мутти. Выкладывает на стол книжки, значки, школьную форму. В печке трещат сырые дрова. На улице ветрено, а дети гуляют без пальто. В доме жара.


Лора берет вещи со стола и бросает в печь, а мутти тем временем перебирает фотографии в альбоме.


Особо ценные, дорогие осторожно вынимает из белых наугольничков и раскладывает подле себя на стеганом одеяле. После чего заворачивает их в чистую тряпочку и убирает в ящик, а альбом оставляет на столе. Все утро Лора хлопочет, следит за тем, как горят вещи и бумаги, раскладывает вокруг трубы дрова для просушки.


Поначалу альбом горит плохо, слишком уж он толстый – пламя его не сразу берет. Синяя льняная обложка коричневеет и съеживается, жар, идущий из открытой дверцы, высушивает Лорины глаза. Лизель расплачется, когда не найдет своей школьной формы, близнецы станут спрашивать про книжки. Мутти глядит на опустевший стол, рот ее раскис, в пальцах тлеет сигарета. Затворив заслонку, Лора открывает трубу; страницы занялись, дело сделано.

* * *

Некоторое время спустя мутти вылавливает чайной ложкой из пепла значки и заворачивает в носовой платок. Зовет детей в дом, а Лору просит взять Петера и идти вдоль реки не меньше километра, отыскать место, где сильное течение.


– Не уходи от воды. Держись подальше от дороги и давай быстрее. Я буду ждать тебя.


С Петером на закорках Лора бредет вдоль реки, приговаривая:


– Мы их здесь пересидим. Последние эти денечки.


Скоро придут враги, но Лоре не страшно. Она будет храброй и терпеливой, ведь она верит в Endsieg[9]. Так сказал фати. Все скоро закончится. Все будет по-новому, и она дождется этого момента. Из-за гор выступят армии; долина наполнится гулом и смертью, а потом настанет победа.


Ссадив Петера на землю, Лора разжимает кулак и бросает значки в реку. Значки тонут, но совсем рядом с берегом, далеко от стремнины; Петер тянется к ближайшему из них своей влажной, пухлой ручкой. От печного жара значки покорежились, эмаль на них потускнела, но свастика по-прежнему различима. Лора, разувшись и сняв чулки, заходит в воду и вылавливает значки.


Вновь они одиноко бредут по мокрым полям, за спиной в такт шагам покряхтывает Петер. На границе с соседней фермой Лора вытряхивает платочек в заросли куманики. Один или два значка, зацепившись за ветки, отскакивают, и Лора втаптывает их в землю, присыпая комьями и травою. Ополоснув руки, она легонько окунает Петера ножками в воду, и малыш хохочет. Пригревает солнце, холмы баюкают голоса.


Лора вспоминает, что мутти ждет их и, наверное, уже волнуется. И с уснувшим Петером на руках она возвращается к ферме раздольными, безмятежными полями. Шепчет братику:


– Пока победа не настанет, будет тяжело.


Она готовится встретить кровь и пламя.

* * *

Когда приходят американцы, Лора стоит у окна и чистит картошку.


Близнецы, а за ними и Лизель в который раз улизнули со двора, и мутти пошла к воротам звать всех домой. Мать наверняка заметила джип, но все же Лора стучит ей в окно, оставляя на стекле грязные картофельные потеки. Мутти не оборачивается. В немом оцепенении она наблюдает, как джип медленно катит по пастбищу к их двору.


Американцы останавливаются, чтобы открыть верхние ворота, а мутти заходит в дом. Говорит Лоре:


– Работай, работай.


Вытерев руки, поправляет волосы, достает из кармана помаду, надевает шляпу и пальто.


Лора присматривается к матери, но та не выдает своего испуга. Мутти выходит, и Лора возвращается к работе. Из бурой воды вылавливает грязные картофелины, а почищенные опускает в чистую воду. Руки порозовели, кровь шумит в ушах. Сейчас она знает только запах сырой земли и свои холодные пальцы. В горле ком.


Мать встречает солдат во дворе. Они выходят из джипа, заводят разговор, но мотор не глушат. Мутти напряжена. Один солдат листает бумаги и внимательно слушает. Второй, прислонившись к автомобилю, задает вопросы. Написав что-то, первый солдат протягивает мутти бумагу. Та, чтобы лучше разглядеть, подносит листок к лицу. Лора замирает с ножом в руке. Люди за окном молчат, мотор по-прежнему работает. Мутти переворачивает листок и читает на оборотной стороне, а американец в нетерпении постукивает о землю носком ботинка. Мутти начинает что-то говорить. Проводит рукой по лбу, потом указывает на дом. Тот американец, что стоит у джипа, оглядевшись по сторонам, замечает в окне Лору. Другой поднимает вверх четыре пальца, но мутти, покачав головой, поднимает пять. Эта цифра тоже заносится в папку. Оба американца, а за ними мутти, подписывают бумаги. Один экземпляр достается мутти. Она крепко сжимает конверт с бумагами и стоит не шелохнувшись до тех пор, пока джип не скрывается из вида.


Дети приходят домой поздно, но сегодня мутти их не ругает. Они, как обычно, ужинают за одним столом. От радости, что удалось избежать заслуженного наказания, Лизель хихикает, а близнецы толкаются под столом. Мутти ни словом не обмолвилась об американцах. Это их с Лорой секрет.


Лежа с закрытыми глазами в одной с Лизель кровати, Лора слышит, как мутти забирается на большую кровать, к Петеру и близнецам, и гасит лампу. Американцы лучше, чем русские. Русские бессовестные. Они грабят, поджигают дома и обижают женщин. А американцы приезжают с бумагами и даже не заглядывают в дом.


Лора открывает глаза, думает. Бои могут начаться прямо этой ночью. Бомбят же всегда по ночам.


В памяти всплывают значки в куманике. Надо было забросить их подальше в воду, схоронить под камнями на дне реки.


Лора лежит, вслушиваясь в тишину, но орудий не слышно. Слышно только, как мама дышит. И только лишь когда ее дыхание становится ровным и глубоким, Лора тоже разрешает себе уснуть.

* * *

Мутти сказывается больной и спит, повернувшись к стене. Притихшие голодные дети молча наблюдают, как Лора ищет деньги в маминых карманах. Братья остаются дома, а Лора с Лизель и Петером выходят со двора и короткой тропинкой идут к фермеру за едой.


Жена фермера, забрав у Лоры деньги, оставляет их ждать у дверей. Пока ее нет, Лизель суется внутрь и шепотом рассказывает сестре про громадную печь и железную ванну, висящую на стене. Лора смотрит на возвращающуюся из сарая фермершу. Перед глазами встает их деревенский дом; потом семейный особняк в Гамбурге, где они жили, пока город не стали бомбить. Обои в спальнях, горячая вода из крана. У фермера на кухне уютно, говорит Лизель, лук висит и копченые окорока, а перед духовкой сидят пять свежеиспеченных буханок.


– Ваша мать еще здесь?

– Да, конечно.

– Тогда будьте добры, передайте, что мой муж хочет с ней поговорить.

– Конечно.


– Лора, о чем она говорила?


Лора отдает уставшей Лизель корзину с яйцами, а Петера забирает себе.


– Ни о чем. Не урони их, Лизхен.


– Она думала, что мутти уехала.


– Да нет же. Аккуратней с яйцами, держи корзинку повыше, не то грохнешь об землю.


Мутти в халате стоит у дверей. Глаза прищурены, волосы слиплись и потускнели. Она забирает у Лоры корзину с яйцами, а дети тем временем прошмыгивают во двор.


– Мальчики были голодные.

– Они утром ели хлеб.

– Но это все, что оставалось.


Мутти снова ложится в постель и закуривает последнюю сэкономленную сигарету. На одеяле лежат уцелевшие фотографии фати. Петер спит, Лора сидит за столом и плачет.


– Долго мы тут еще пробудем?


Ей вспоминаются деревенские женщины: под зимним дождем стоят они у магазинов в очередях, похожих на похоронную процессию, а с юбок черными струйками стекает краска. В комнате жарко, воздух сухой, тяжелый от болезни и сигаретного дыма. В Гамбурге фати, бывало, усаживался с Лорой на крыльце и шевелил пальцами ног в толстых шерстяных носках. Он всегда носил подтяжки. Близнецы ползали за ним по саду и, глядя на свое отражение в черных высоких сапогах, заливались смехом. Скоро война закончится. Лора закрывает глаза и мысленно проносится над долиной, зовет войска, зовет сражение. Видит траву по обочинам landstrasse[10], колышущиеся на ветру метелки злаков. Где-то рядом поет птица. Лора слышит за окном ее высокий, чистый голос.


У мутти жар, виски взмокли. Приподняв одеяло, мать пускает Лору к себе в теплую постель. Фотографии сыплются на пол.


Устроившись поудобнее, Лора понемногу успокаивается. Мамины слезы щекочут ей кожу, мокрая щека прижимается к уху. Мутти шевелит губами, шепчет что-то, чего Лора не может разобрать. Лора натягивает одеяло повыше, накрывает обнимающие ее руки. Мама худая, почти как на свадебных фотографиях, разметавшихся по полу возле кровати. Пока мать спит, Лора рассматривает снимки. Мутти, фати и ома[11] в Гамбурге на фоне озера. Стоят у перил на Юнгфернштиг. Я тогда еще не родилась. Лица знакомые и незнакомые одновременно. Все трое улыбаются, придерживая шляпы, а ветер раздувает их пальто.

* * *

На рассвете мутти, пообещав принести к завтраку свежего хлеба, уходит в город, но возвращается только после полудня. Лора с Лизель и Петером выходят встречать ее за ворота. В сумке у мамы ничего нет, пальто нараспашку, развевается по ветру. На руках у Лоры кричит Петер, просится к мутти, но она его не берет. Волосы упали маме на лицо, и Лора не видит ее глаз. Солнце слепит глаза. Мутти сообщает дочерям новость. Война окончена. Наш Führer умер.


Мать утешает плачущую Лизель:


– Лизхен, вспомни, как он сражался за нас. Какой он был храбрый.


Лизель кивает, обеими руками утирая лицо. Лора стыдится своих пылающих щек. Значит, сражения в долине не будет. Жертв и страданий тоже. Ей стыдно за свое неожиданно вспыхнувшее внутри чувство облегчения. Она вдыхает полной грудью, чтобы побороть свою трусость, чтобы запомнить навеки. Запомнить это поле, и как они стоят друг против друга, как Петер протягивает ручки к мутти, а она поднимает его вверх, к небу, и он смеется.

* * *

Наутро мутти снова идет в город и снова возвращается без еды. Ложится и не встает с постели. Дети от голода не находят себе места. Лора отсылает их на улицу, но они играют неохотно и быстро возвращаются в дом. Ближе к вечеру Лора опять ищет в маминых карманах деньги и, прихватив Петера и Юри, отправляется за едой, теперь уже на соседнюю ферму. Они покупают там хлеба, квашеной капусты и по яйцу на каждого; яйца Лора рассовывает по карманам. Петер сидит у нее на плечах и, чтобы не упасть, держится за ее уши. Юри, напевая, идет впереди в сумерках, рядом течет река. Лора смотрит на брата. Затылок у него, как у фати, – точная копия, только в миниатюре, даже вихор на макушке такой же. Он оборачивается и, дождавшись сестру, пристраивается рядом.


– Когда американцы уйдут?

– Не знаю, Юри. Скоро.


Она запевает новую песню, и Юри, глядя прямо перед собой, шагает по высокой прибрежной траве в такт мелодии. Лора смотрится в темную воду. Она похожа на великана с головой-глыбой. Заснувший Петер сполз вниз, теперь его щека касается ее уха.


У нижних ворот их поджидает сын фермера. В полутьме его лицо едва различимо. Лора отсылает Юри с Петером к верхним воротам. И пока они не отходят на почтительное расстояние, фермерский сын с угрюмым видом стучит ногой по забору. Затем подступает к Лоре.


– Американцы хотят посадить вашу мать в тюрьму.

– Вовсе нет. Они уже приезжали. Даже в дом не зашли.

– Она весь город обегала, просила хоть кого-нибудь взять вас к себе, да только никто не согласился.

– Врешь! Деревенщина! Ты ничего не знаешь.

– Вы здесь никому не нужны. И мы вас прогоним, увидишь. Как только вашу несчастную мать-нацистку упекут в тюрьму.


Лора что есть силы толкает его, но тот не шелохнется. Тоже толкает Лору, и она падает на бок. В кармане разбиваются два яйца. На какое-то мгновение оба замирают на месте, но потом он делает шаг вперед и протягивает руку, чтобы помочь Лоре подняться. Вдруг раздается громкий шлепок, и парень, чертыхаясь, отскакивает в сторону. Что-то плюхается на траву возле Лоры. Тут еще раз что-то проносится над ее головой и шмякается парню об ногу, вызвав новый поток ругательств. В полутьме на выгоне Лора различает две фигуры – Йохана и Юри. Йохан целится в третий раз.


– Не трогай нашу сестру!


Фермерский сын утирает рукавом окровавленное ухо. Вскочив, Лора бежит через ворота к близнецам. Йохан кидает еще камень и бежит вслед за ней по выгону к Петеру, который сидит у верхних ворот и, похныкивая, сосет краюшку хлеба, которую дал ему Юри. Одной рукой Лора подхватывает Петера, другой – буханку. Остальной хлеб забирает Юри, а Йохан несет капусту.


– За что он толкнул тебя, Лора?

– Откуда я знаю, Юри, он просто глупый мальчишка.


Спотыкаясь на колдобинах, они бредут в темноте. Ноге холодно от просочившихся через платье яиц.


– Я разбила яйца, несколько штук, когда падала. Мы скажем мутти, что я оступилась в темноте, ясно?

– А почему мы не расскажем ей про фермерского мальчишку?

– Потому что так надо, Йохан.


Они уже почти дошли, поэтому пререкаются вполголоса. Юри тянет брата за рукав, и они бегут вперед Лоры во двор. Усадив Петера у насоса, Лора, прежде чем идти в дом, пытается смыть с платья грязь.

* * *

– Мне нужно идти, Лора.


Отослав детей на улицу, мутти натягивает пальто. Достает из-под кровати заранее уложенную небольшую сумку.


– Ты отвезешь детей в Гамбург. Вот адрес бабушки. Розенштрассе. Когда увидишь, ты обязательно вспомнишь.


Она нарисовала карту.


– Дом 28 по Миттельвег в сторону моста. Знаешь, где остановка? Как сойдешь налево, потом первый поворот направо. Там увидишь большой белый дом и крыльцо, выложенное плиткой. Ведь всего два года прошло. Если что забудешь – спросишь у проводника.


Крестиком помечает на листе место, где живет ома.


– Вот деньги и драгоценности. Купишь на них билет на поезд. При первой же возможности. Понятно?


Снимает обручальное кольцо.


– Трать сначала деньги. Писать мне нельзя, по крайней мере, сейчас. Но я напишу тебе в Гамбург. При первой же возможности.


Лора кивает, хотя ей непонятно, о чем мама говорит.


– Мы должны крепиться.


Они стоят друг перед другом, а между ними, на широком столе, белеет клочок бумаги.


– Тебя забирают в тюрьму?

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

– Это лагерь.

– Ага.

– Это не тюрьма. Тюрьмы – для преступников.

– Ага.

– Все теперь по-другому.


Мутти целует спящего на большой кровати Петера; от нее приятно пахнет мылом; целует Лору; и выходит, а в открытую дверь врывается с улицы солнечное тепло.


Около часа, пока Петер спит, Лора сидит одна. Считает деньги, разглядывает бумажный обрывок на столе. Все теперь по-другому, думает она, и приходится считать, на сколько яиц хватит денег, на сколько буханок хлеба. Прикидывает, долго ли добираться до Гамбурга. От деревни до школы – двадцать минут, а это примерно четыре километра. А от рынка до соседнего города – сорок минут. Девять километров. Но на больших поездах быстрее. Лора пытается вспомнить, как они ехали из Гамбурга на юг. Тогда она была младше и теперь уже не помнит. День, два дня. Может, и три. Девочка дает проснувшемуся Петеру воды и краюшку хлеба. Пора готовить детям ужин: скоро стемнеет, они прибегут голодные. Петер снова плачет, и она дает ему облизать со своих пальцев сахар.

* * *

Близнецы бабушку не помнят. При свете свечей Лора показывает им фотографии, которые не сожгла мутти: вот ома с чашкой кофе на веранде; а вот, совсем еще молодая, с дедушкой, который погиб на предыдущей войне. Рассказывает о доме, в котором все комнаты выходят в длинные, прохладные коридоры, о полах из темного дерева. Долго так она шепчет в ночи.


О лагере они не спрашивают, кажется, им все равно, один только Петер плачет. Лора укачивает его в темноте и думает, что, возможно, так и должно быть. Мы проиграли. Это не тюрьмы, а американские лагеря. Для таких, как мутти, не совершивших преступления.


Интересно, что теперь делает отец, когда войны больше нет. На груди у Лоры посапывает Петер, а она заново перебирает фотографии, хочет, пока не заснула, посмотреть на фати. Но попадающиеся снимки скорее сбивают с толку, чем успокаивают. Все эти снимки давнишние, снятые задолго до войны. Человек на фотографиях совсем не похож на папу; скорее, на старшего брата; неизвестный молодой мужчина в гражданском платье. Лора устала, глаза слипаются, и снова дает о себе знать голод.


Младшие спят. Лоре снится, что приехали американцы и ищут их в кустах у речки и в печной золе. Они отбирают у нее Петера, запихивают в багажник своего джипа и уносятся прочь по холмам.

* * *

К дому быстрым шагом приближается фермер, на этот раз с женой. Дети высыпают на порог. Фермерша начинает первая.


– Вам есть куда идти?

– Пусть убираются.

– Мы поедем в Гамбург.

– В Гамбург?

– К нашей бабушке. Мутти предупредила ее, что мы едем.

– Пусть убираются.

– Так она в курсе?

– Мутти ей написала.

– Почта сейчас не ходит, детка.

– Она нас ждет.

– Как вы туда доберетесь?

– На поезде.

– Хотят ехать в Гамбург, вот пускай и едут.

– Но поезда тоже не ходят, Зепп. Ни почты, ни поездов нету, детка.

– Ты что, хочешь, чтоб они тут остались?

– Мы уже начали собирать вещи.


Дети остаются присматривать за Петером. А Лора, выйдя на шоссе, добирается с проезжим фермером до города. Он высаживает ее у вокзала, но предупреждает: поезда не ходят.


– Как доехать до Гамбурга?


Мужчина в окошке отвечает, что требуется разрешение американских властей; да и последний официальный транспорт был более двух недель назад. Лора проходит через турникет на платформу. Там ни души. Она присаживается на корточки и, обратившись к северу, смотрит вдоль путей, на длинный изгиб станции, на убегающие прочь из города рельсы. Что там вдали? Может быть, другая долина, может быть, большой город. Между шпал уже успела прорасти трава.


В вокзальное окно виден танк. Возле него, закинув автоматы за спину, стоят солдаты, курят на солнышке, смеются. У Лоры болит голова. Не хочется ей просить разрешения. Мутти сказала, чтобы они ехали в Гамбург. Про американцев она ничего не говорила.


На стене висит карта Германии, и Лора ведет по ней пальцем от Ингольштадта к Нюрнбергу, через Кассель и Геттинген до Ганновера, а там и Гамбург. Старается запомнить названия этих городов и еще некоторых, что лежат на пути. Отходит от карты и, глядя в потолок, твердит их про себя. Ингольштадт, Нюрнберг, из Франкфурта в Кассель и Геттинген, потом в Ганновер. И наконец Гамбург.


Лора идет за продуктами, но магазины закрыты: дневной запас уже иссяк. Выбравшись на landstrasse, она пускается в долгий обратный путь.

* * *

На следующее утро Лора снова в городе. Она выходит рано, чтобы поспеть в булочную, пока не разобрали хлеб; молча отстояв с другими женщинами в очереди, покупает все, что только можно. Потом идет на соседние фермы; чтобы не встретиться с солдатами, выходит из деревни по тропинке за мельницей; перед тем как постучать в дверь, прячет сумки с едой под живой изгородью. Мяса с салом раздобыть не удается, зато у нее в руках две половинки, даже больше, хлеба, четыре яйца и кувшин молока, мешочек муки и еще по кошелке моркови и яблок.


Дома она собирает каждому сумку, а вещи Петера складывает в коляску. Каждому по одеялу, плюс носки с чулками, обувь, белье, смена одежды и по три носовых платка. Идти они будут в ботинках и летних пальто, а на случай дождя есть непромокаемые плащи. Шахматы Лора рассыпает в две сумки, выбирает куклу для Лизель и книжку для себя. Связку фотографий из ящика прячет к себе. Деньги, карту и драгоценности, которые дала мутти, заворачивает в носовые платки и зашивает в подол передника.


К полудню прибегают проголодавшиеся дети, и Лора раздает им сумки. Те в восторге, скачут с рюкзаками и чемоданами по двору, прыгают по кроватям, рвутся в поход. Сумки получились тяжелые. Лора вынимает из них обувь и привязывает по бокам коляски. За обедом ее осеняет, что нужно взять ножи, тарелки и кружки. Уложив в чистую наволочку фаянсовую посуду и столовые приборы, Лора привязывает узел к ручке коляски.


– Что мы скажем американцам, если они нас остановят?

– Что мы идем в Гамбург.

– А кто у нас в Гамбурге?

– Мутти и ома!


Дети сидят на большой кровати, а Лора их экзаменует. Радостно в один голос они выкрикивают ответы, хрустя приготовленными в дорогу яблоками.


– А про лагеря мы им скажем?

– Нет.

– Почему?

– Потому что американцы посадят нас в тюрьму.


Лизель хмурится, завязывает косички под подбородком.


– А мы разве не с мутти будем, Лора?

– Мутти в лагере, глупышка.


Йохан пихает ее в бок, а Юри смеется.


– У них есть специальные тюрьмы для детей, жуткое место.

– Лора, я не хочу в тюрьму.

– Будешь умницей – никакой тюрьмы не будет.

* * *

Пальто слишком жаркие, сумки слишком тяжелые. По бокам коляски пляшут туфли, на каждом камне подскакивает посуда в наволочке. С непривычки Лоре плохо, к лицу липнут волосы. Она идет с детьми через поля. Путь лежит через долину. Время позднее, и до ночи много не пройти, но Лоре хочется оставить ферму как можно дальше. Убежать от американцев, речки и значков в кустах.


Петеру не нравятся шум и тряска. Цепляясь ручонками за борта коляски, он сердито смотрит на Лору. Личико его морщится. Лора делает остановку. Вынимает зареванного Петера из коляски, перепаковывает сумки. Тронулись.


Теперь Лора и Лизель по очереди несут Петера, а тот что-то без умолку лепечет. Мальчики везут доверху нагруженную сумками коляску. Лора запевает песню, Лизель подхватывает. Сквозь марево приплывают голоса шагающих впереди братьев. Миновав другую ферму с целым шлейфом пристроек, они садятся отдохнуть в тени стоящего невдалеке амбара. Лора успокаивает детей, пообещав, что кто-нибудь их обязательно подвезет, и путь продолжается.


Лора наблюдает за братьями, которые, хихикая и отдуваясь, карабкаются вверх по холму. Наверху они устраивают привал. Задний склон, Лора знает, еще круче и длиннее. Они с Лизель едва добрались до середины подъема, а близнецы уже спускаются вниз. Подтолкнув коляску, припускают с холма бегом. Коляска прыгает на камнях, посуда гремит. Лора кричит: «Тише вы!» Но куда там. Передав Петера Лизель, она устремляется к вершине холма. Слышно, как бьются друг об дружку тарелки. Лора снова кричит. Юри на ходу, не отставая от брата, оборачивается и машет рукой. Одна из висящих по бокам коляски туфля попадает в колесо, и коляску заносит вправо. Юри теряет равновесие. У него подгибаются ноги, и, чтобы не упасть, он хватается за Йохана. А Йохан не выпускает коляску из рук. И под тяжестью ребят коляска падает и все ее содержимое рассыпается по склону.


Лизель, которая к тому времени добралась до вершины, увидев, как братья растянулись на дороге, заливается смехом. Петер хихикает и хлопает ее по щекам. Лора бросается к близнецам. Коляска лежит на боку, колеса крутятся. Юри растянул ногу и плачет. Йохан подбирает вещи. Сумка с продуктами порвана, еда валяется на камнях, в пыли.


Лора поднимает коляску, вытаскивает туфлю из спиц: кожа лопнула, колесо погнулось. От досады она швыряет этой туфлей в близнецов, но туфля падает не долетев. Поднимает ее снова и бьет мальчишек по рукам. От жары она вся взмокла. Юри опять расплакался, и Йохан, которого Лора колотит уже по ногам, тоже начинает вопить. «Замолчите!» – кричит она на них, и Юри, бросившись в дорожную пыль, рыдает и зовет мутти. Лора снимает пальто. Только бы не расплакаться самой.


Лизель баюкает Петера, щеки ее покраснели, глаза увлажнились. Лора передником вытирает лицо и отыскивает сумку Юри. Разрывает одну майку на полоски и, аккуратно развязав шнурок, стаскивает с его ноги ботинок. Лодыжка распухла, но не слишком сильно. После того как Лора туго ее перевязывает, Юри встает и, хромая, пробует пройтись. Говорит, что вроде бы может идти дальше, на что Лора отвечает: «Не надо». Они вернутся к амбару и заночуют там. Юри присаживается рядом. Она притягивает его к себе, и он утыкается лицом ей в ладони.

* * *

Лора шагает по landstrasse и несет Юри на спине. В рассветной прохладе они доедают яблоки, Юри громко чавкает над Лориным ухом. Щеки у нее холодные и влажные от ночного холода. Под пальто и плащами спалось плохо, к тому же они никак не могли привыкнуть к звукам ночи. Лора понимает, что пешком они сегодня много не пройдут. Завидев впереди повозку, она оставляет детей ждать, а сама бежит за ней, попросить, чтобы их подвезли.


Старик отказывается от платы, сердито указывает жене на Лору.


– Она предлагает нам свои деньги!


Его молодая жена, которая восседает на сундуках и корзинах, смеется над Лорой.


– Вы с севера, так ведь?


Лора вежливо улыбается. Женщина тоже улыбается, но глаза у нее колючие.


– Я по говору слышу. Где ваши родители? Твой фати воюет?


Лора кивает и, пока подходят дети, старательно избегает ее изучающего взгляда. Поравнявшись с повозкой, Иохан салютует старику, и его жена снова заливается смехом. Смех теперь стал грубее и резче. Лора вздрагивает, а молодая женщина оборачивается к мужу.


– Это дети нацистов с севера.


Муж пожимает плечами. Сконфуженный этой насмешкой, Иохан нахмурился. Он вопрошающе смотрит на Лору, но та не замечает его взгляда. Укладывая сумки в повозку, она чувствует, что женщина не сводит с нее глаз.


– И где тогда ваша мать?


Лора начинает рассказ про Гамбург, но переключает внимание на плачущего Петера в коляске, потому что знает – женщина все равно не поверит.


– Да, но все вы не поместитесь. Придется вам подсаживаться по очереди, как это делаем мы.


Пристальные взгляды этой молодой женщины смущают Лору, к щекам подбирается жар. Отодвинув большой узел с одеждой, она освобождает место для Юри и осторожно помогает ему забраться в повозку, не задев лодыжку.


Старик, глядя вдаль, шагает рядом с быком, а его молодая жена восседает к ним спиной на куче скарба.


Вместе с Юри в повозке едут Лизель и Петер. Лора с Иоханом идут пешком, толкая перед собой коляску. Из-за покореженного колеса она вихляет из стороны в сторону в такт копытам. Через час-другой Йохан устает и начинает подавать Лоре знаки, но ей не хочется останавливать повозку и пересаживать детей. Разговоров лучше избегать.


Долина делается шире и ровнее, начинаются поля, усеянные фермерскими домиками. У придорожного колодца Лора зачерпывает уцелевшей кружкой воду. Дети жадно выпивают все до дна, и Йохан бежит обратно, чтобы запасти воды впрок. Обратно он идет быстро и прикрывает кружку ладонью. Догнав повозку, передает воду брату.


После полудня старик отпускает быка пастись у дороги. Женщина достает из карманов хлеб и вареные яйца и наблюдает, как Лора кормит детей.


– Вы еду украли?


Лора, у которой вспыхнули уши, качает головой. Она размягчает в остатках воды хлеб для Петера. Дети, съев на троих целую буханку, пучками травы оттирают грязь с моркови. Половина запасов уже уничтожена.


Ближе к вечеру им начинают встречаться на пути люди. Лора смотрит на них с тележки, проезжая мимо.


У некоторых есть ручные тележки, доверху нагруженные пожитками, но большинство тащут свои тюки на себе. Многие выходят на дорогу с полей. Люди эти не заговаривают друг с другом; они идут, уставившись под ноги, молча уступают дорогу, когда проходит бык с повозкой. На коленях у Лоры спит Йохан, на груди – Петер. Лизель несет на спине Юри с его больной лодыжкой. По обочинам дороги все чаще встречаются дома.


За городом женщина останавливает быка, чтобы напоить его у ручья. Уступив место Лизель и Юри, Лора с еще сонным Йоханом снова идут пешком. На перекрестке женщина тормозит повозку.


– Слезайте. Здесь есть пункт раздачи еды и место, где можно переночевать. Нам еще сегодня ехать, так что пойдете в город пешком.


Она наблюдает, как Лора снимает с повозки чемоданы и передает их братьям.


– Одеяла у вас есть?


Лора кивает. Женщина открывает их чемоданы и выбрасывает оттуда на землю два одеяла. Затем вытряхивает на одеяла содержимое чемоданов и приказывает Лизель сесть на корточки. Она хочет показать Лоре, как завязать на плечах одеяло, чтобы получился тюк.


– Так намного легче нести. А пойдет дождь – накроетесь плащами.


Говоря это, женщина улыбается, но Лоре кажется, что она все время над ними смеется. Пустые чемоданы старик закидывает в повозку, а его жена взбирается следом с сумкой Лизель в руках. Дети наблюдают за ними, а Лора тем временем сооружает второй тюк на своих плечах.


– Думаю, нам лучше никому не рассказывать о мутти и фати.

– Никому-никому?

– Даже тем, кто не американцы?

– Да.

– Почему?

– Так будет надежнее, Йохан.


В город тянутся люди с узлами и тележками. Позади них в лучах заката волочатся по дороге длинные тени. Лора рада, что уехала эта женщина с колючими глазами. Она ищет новые доводы, почему не надо говорить о мутти и фати, но дети ее больше не расспрашивают. Юри хромает, Петер зевает на руках у Лизель, Йохан бежит впереди. Доверившись их молчанию, Лора наконец успокаивается.

* * *

Лора сбилась с пути. Спрашивать у прохожих она не хочет, боится расспросов, но еще больше боится заблудиться. За три дня пути еда кончилась. На четвертый день они идут без завтрака. Еще задолго до полудня их голодное молчание побуждает Лору пойти и стучаться в двери.


Она спрашивает у женщины, у которой покупает хлеб и молоко, какая дорога ведет на север. Продавщица, увидев крупные деньги, на сдачу дает кусок бекона размером с кулачок. Лора не спорит.


– Далеко вам на север?

– Не очень.

– Куда? В Нюрнберг? Франкфурт? В Берлин?

– Это рядом с Нюрнбергом. Не очень далеко.

– Ну, вообще-то, далековато. Вы на повозке едете?

– Нет.

– Пешком идете?

Лора кивает.

– Тогда вам не в ту сторону. Эта дорога приведет вас к Штутгарту. А там и к французам, если еще дальше отправитесь.

Лора снова кивает.

– Вон видите то поле, за ним – другое, пойдете вдоль ручья и выйдете к железной дороге. Там, далеко, она пересекается с другой дорогой, которая идет на север. Тогда вы снова будете на пути к Нюрнбергу, только не забывайте давать малышу молоко.


Лора делит еду на всех, и запасы вмиг исчезают. Долго бредут они по полям с коляской. К вечеру добираются до железной дороги, и опять хочется есть. Но домов поблизости не видно.

* * *

Лора не может уснуть. Рядом сопят дети, свернулись калачиком под плащами. Холодная, бесконечная ночь. Так плохо спать на жесткой земле. Петер расплакался. Дети ворочаются, просыпаются. Закутанный в пальто и одеяла, поднимается Йохан, у него зуб на зуб не попадает. Он тоже плачет.


Не дожидаясь рассвета, они пускаются в путь.

* * *

Пока добрели до города, дети выдохлись. Они едва передвигают ноги, и Лора оставляет их на пустынном вокзале, пообещав в скором времени принести еды. От коляски ноют плечи, болит живот. Петер плачет вот уже несколько часов, и она рада отдохнуть в тишине. Утро выдалось жаркое и, когда она добралась до центра города, в горле совсем пересохло.


Попив из фонтана на главной площади, Лора становится в тени дерева и высматривает, где бы купить еду. Ни один магазин не работает, но метрах в двадцати от нее, под другим деревом, собралась группка людей. Блики на брусчатке слепят глаза, мешают Лоре смотреть. Люди на время замирают, а потом отходят в сторону, уступая место другим. Тяжелая угнетающая тишина, как горячий воздух, неотвратимо влечет Лору через сияющую площадь. Слева, у самого дерева, стоят две пожилые дамы, и Лора проскальзывает между ними.


К дереву прибита длинная доска, а на ней наклеены большие, расплывчатые фотографии. Люди молча выстроились в шаге от них, прямо перед собой Лора видит какую-то кучу мусора, а может, пепла. Что-то похожее на туфли, она наклоняется ближе. Под каждой фотографией – название места. Одно из них, кажется, немецкое, два других – нет. Все незнакомые. Клей на фотографиях еще не просох, бумага сморщилась, изображение нечеткое. Лора украдкой смотрит вокруг, ошеломленная, задыхающаяся среди безмолвной толпы. Делает шаг вперед, разглаживает ладонями влажные складки. В толпе проносится шепоток.


На фотографиях – скелеты. Теперь Лора хорошо это видит, отнимает руки, прячет в рукава измазанные клеем ладони. Сотни скелетов; мешанина ног, рук и черепов. Часть лежит в открытом вагоне, часть – на голой земле. Затаив дыхание, Лора отводит глаза, смотрит на соседнюю фотографию; волосы, голая кожа, грудь. Она отступает назад и вливается в толпу.


Рядами лежат голые люди. Кожа – как тонкая бумага, натянутая на кости. Мертвые люди, без одежды, сваленные в кучи.


Старик рядом с Лорой откашливается. Толпа оживает, и Лора, зажатая со всех сторон, под натиском толпы двигается дальше. Ее окружают горячие спины, руки, плечи, запах пропахшей дымом шерстяной одежды.


Позади Лоры идут те пожилые дамы. Они легонько подталкивают ее вперед, ведут вдоль фотографий к выходу из толпы. Последний снимок более четкий: мужчина лежит на заборе из проволоки. На нем пижама, рубаха распахнута, и Лора видит ребра. Брюки, все в складках, завязаны узлом на тощем животе, а выпирающие лодыжки на иссохших ногах похожи на огромные кулаки. Глаза у мужчины – два черных круга. Рот открыт, зубов нет, щеки ввалились.


Женщины идут не останавливаясь, мягко оттесняя Лору от фотографий, от дерева. Держат ее за локти, каждая со своей стороны, и толкают вперед, к дороге, подальше от главной площади. За спиной воцаряется тишина, затягивается проделанная ими брешь. Лора оглядывается. Никто на них не смотрит. Люди вновь сосредоточили свое безмолвное внимание на доске с фотографиями.


Та женщина, что идет справа, прижимает ко рту платок и не говорит ни слова. Другая упрямо ведет Лору по дороге. Она тоже исхудалая. Наконец отпустив Лору, ласково треплет ее по плечу рукой.


– Ступай домой, детка. Да поживее. Здесь тебе нечего смотреть.


Лора идет не оглядываясь. Ей жарко, дурно, она не ела со вчерашнего дня, а сейчас уже обед. Она сидит на обочине, а в голове пульсирует мысль: надо купить хлеба, вернуться к детям и идти дальше. Еда, нужна еда. Утыкается лбом в колени, зажмуривается. Перед глазами встают те фотографии на дереве. Наверное, у тех людей не было еды, и они умерли от голода. Она не помнит названий, которые были написаны под снимками, она не знает даже названия городка, где сейчас находится. Не открывая глаз и запрокинув голову, снова вспоминает маршрут на север. Солнце обжигает лицо, а она пытается вспомнить, открыты или закрыты были глаза у того мужчины на последней фотографии. И все повторяет про себя: из Ингольштадта в Нюрнберг, затем Франкфурт, Кассель и Гегтинген, за ними Ганновер, а там и Гамбург. Это фото было сделано где-то в Германии.


– Попей вот этого.


Склонившись над Лорой, молодая женщина протягивает ей кружку молока.


– Когда ты в последний раз ела? Попей, детка.


Лора тянется к кружке и пьет. Женщина вкладывает ей в руку горбушку хлеба и, забрав пустую чашку, уходит в дом. Лора ест, глотая большие куски, не открывая глаз сидит, пока не стихает боль в животе. Думает, как там дети, неизвестно ведь, сколько прошло времени с тех пор, как она ушла, и стучится к женщине.


– Мне нужно еще еды. Для моих братьев и сестер. Один из них еще младенец.

– У меня больше нет.

– Пожалуйста, нам нечего есть и негде ночевать.


Женщина выглядит испуганной. Лоре кажется, что она хочет закрыть дверь.


– Мы можем заплатить.


Лора достает монету, женщина колеблется и, залившись горячим румянцем, наконец произносит:


У тебя есть что-нибудь другое? Не деньги.


Лора проковыривает в носовом платке под фартуком дырку и протягивает в горсти мамины украшения. Осмотрев драгоценности, женщина начинает ковырять их своими обкусанными пальцами. Ощупывает мамину брошь, жемчужные сережки, наконец выбирает кольцо.


– Я могу купить на него еды.


У Лоры внутри все сжимается.


– Может, лучше сережки?


Женщина качает головой. Прищурившись, смотрит на Лору.


– Если вы со мною поделитесь едой, я пущу вас на ночь.

* * *

Лора возвращается с детьми, а женщина их уже ждет. Стоит на пороге, улыбается, за юбками прячется маленький сын.


Она вынимает из печки чан с водой и дает им чистые тряпки, чтобы вытереться, просит прощения, что нет ни кусочка мыла. Лора трет близнецам шеи и расчесывает волосы Лизель. Женщина берет Петера на руки и купает со своим сыном. Когда на улице темнеет, она, отпросившись, берет коляску и говорит, что вернется примерно через час.


– У нас здесь комендантский час, знаете? Из дома никуда не ходите.


Близнецы все еще сердятся на Лору за то, что она так надолго оставила их одних. Смотрят злыми глазами, а Лизель, подойдя ближе и дергая себя за косички, шепчет:


– Почему мы не можем пойти к мутти и жить с нею в лагере?


Хозяйский сынишка глядит на них безмятежно и застенчиво. Лора, испугавшись, что он их услышал, набрасывается на Лизель. Оттаскивает сестру к окну и шипит:


– Не заикайся об этом. Сама знаешь почему. Еще раз такое повторится, получишь от меня, ясно?


Лизель морщит личико, и Петер, когда Лора берет его на руки, начинает кричать.


Возвращается женщина, еда спрятана в коляске. Лоре кажется, что ее слишком уж мало, под матрацем вся умещается. У нее сводит живот.


– Мамино кольцо было золотое.


Женщина пожимает плечами. И, помедлив, говорит, что ей жаль, но так получилось. Она готовит ужин и ест вместе с детьми, ее сын, пережевывая пищу, молча смотрит на Лизель с близнецами. Когда он доедает, женщина переливает ему оставшийся суп из своей миски, а когда сын съедает и это, сажает его на колени. Тихонько напевает себе под нос, глядя на прильнувшую к руке головку.


Лора устала. Она закрывает глаза и ест медленнее, держит пищу на языке, перед тем как проглотить. Ей хочется спросить о фотографиях на дереве. Если эта женщина знает, где взять еды, то, наверное, она знает и о том, что случилось с теми людьми. Но едва Лора раскрывает рот, женщина, улыбнувшись, прикладывает палец к губам и показывает на спящего сына.


Пока Лора убирает со стола, женщина расстилает на кухонном полу одеяла и, забрав сына, уходит. Ее долго нет, и Лора решает, что уже поздно, и предлагает детям лечь спать.


Лора складывает на кухонном столе жалкую кучку еды. Оставляет полбуханки хлеба на утро, оставляет мешочек с мукой для хозяйки. Подумав, она решает еще отдать ей немного мяса. Женщина ведь была так добра к ним, не задавала вопросов, поделилась с ней молоком, которое, наверное, берегла для сына. Оставшиеся продукты Лора раскладывает по трем узлам и, пока дети спят, делит их за столом на порции. Если рассчитать все строго, продуктов хватит на три дня.


Она задувает свечу и засыпает прямо за столом. Ей снова снятся американцы. Она видит, как солдаты съедают весь хлеб, остальное бросают в джип. На этот раз Петера они не трогают, но ей нечем его кормить. Он худенький, аж светится у нее на руках. Она осторожно кладет его на землю, рядом с другими детьми. Все они почему-то голые. Кости хрупкие, как птичьи крылья.

* * *

Дети бредут устало и покорно. Лоре приходится решать, в какую сторону им идти с утра, куда сворачивать на развилке, где ночевать, когда есть. Пока Лора думает, дети стоят и молча ждут. Идут вперед, когда Лора им скажет, останавливаются тоже, когда она скажет. Один только Петер плачет и смеется, когда ему вздумается.


Где только им не приходится спать. И в амбарах, и в пристройках, и на сеновалах. Когда с разрешения хозяев, а когда и так. Лора пытается следить за чистотой: оттирает травой грязь с ботинок, стирает без мыла одежду в холодной воде, лечит мозоли, подкладывает листья в ботинки, заглушает боль бодрыми песнями. Всякий раз, когда они останавливаются, Лора перебирает вещи: по-новому распределяет вес, одежду и все остальное. В пути то и дело щупает карман на фартуке, проверяет, целы ли деньги, на месте ли мамины драгоценности.

* * *

Уже вечер. Весь день близнецы расспрашивали Лору о войне. Правда, что она кончилась? Нас правда победили? Почему? Лора пробует объяснить, но ее недомолвки лишь порождают новые вопросы, и вконец измученной Лоре приходится угомонить детей. Лизель плачет, братья тоже устали, Йохан хмурится, а Юри зевает.


– Лора, у нас есть еще еда? Мы голодные.

– Есть хлеб, но это на утро.

– Ну пожалуйста!

– Нет.


Лизель спрашивает, где сейчас фати, и Лора ей говорит, что фати едет в Гамбург. Когда они туда доберутся, он будет уже у ома. Лора лжет, не задумываясь, и сама себе поражается. Мальчики ложатся, сворачиваются под одеялами, но Лизель теперь не до сна. Слезы у нее уже высохли, и она повеселела. Теперь осаждает Лору вопросами о фати.


– Ложись, Лизель.

– Лора!

– Лизель, я устала. Я не шучу.


Сестра снова плачет, но Лора не обращает на нее внимания. Лизель скоро засыпает, накрывшись с головой одеялом; мальчики, прижавшись друг к другу, закутались в пальто; Петер затих в коляске.


Лора просыпается, потому что ей снится мутти. Обручальное кольцо лежит на дне речки, и мать не желает на нее смотреть. Она плачет, надевает пальто и уходит, хлопая дверью. Лора зарывается в жесткие складки плаща, но глаза не слушаются ее, и сон не идет, в животе все оцепенело. Она не может дать ответ на все вопросы, но и молчать тоже больше не может.

* * *

Днем Лизель тошнит три или четыре раза. Всякий раз они останавливаются передохнуть и напоить ее водой. Вперед они двигаются медленно. Минуют какую-то деревню. Церковный шпиль еще виднеется за Лориным плечом. А Лизель становится совсем плохо. Она дрожит и, несмотря на припекающее солнце, жалуется, что холодно. Впереди лес. Лора решает сделать привал.


У опушки близнецы находят полянку. Дети расстилают свои плащи и выбирают место для костра, Лора укутывает Лизель в одеяла, и та забывается сном. Близнецы приносят дрова на растопку, но никак не могут развести огонь. Лора раздает всем оставшиеся с завтрака яблоки. Сегодня их ужин – сырая картошка. Лизель просыпается в сумерках и начинает плакать, что не хочет оставаться на ночь в лесу. Петер тоже плачет и выплевывает куски картошки, разжеванные для него Лорой. Йохан наблюдает за ней в полутьме.


– Мы можем вернуться в ту деревню.

– И остановиться в гостинице?

– А мы попросим. Постучимся с дверь и попросим ночлега.

– У тебя в фартуке есть деньги, Лора.

– Они нам нужны на еду.

– Но ведь ты говорила, что мутти оставила нам деньги на билеты на поезд. А раз мы идем пешком, то должны же остаться деньги.

– Это же час пути! Идти назад – глупо.

– Пожалуйста, Лора.


В синих вечерних сумерках шуршит их шепот. Вековые деревья безмолвно высятся над их головами. Йохан и Юри помогают Лоре сворачивать плащи и складывать вещи в коляску.


Деревенские улочки пусты. Каждая из них ведет к своему дому. В этой компании слишком много ртов. Какой-то старик угощает их кислым молоком и выменивает у них картошку на яйца. На главной площади, возле церкви, Лизель снова разревелась. Юри приносит ей воды из колодца, а Йохан обнаруживает, что церковь открыта.


Внутри просторно и сумрачно, пахнет сыростью и пылью. Пока Лора выкладывает сумки, ребята ищут место, где можно получше устроиться.


– Тут везде только жесткие скамейки.

– К тому же они совсем узкие.


Лора катит коляску вдоль скамей, останавливается перед алтарем. На полке в темных потеках воска догорают две или три свечи. Над ними возвышается облаченная в одеяния статуя. Разостлав с Лизель на полу плащи, близнецы приносят под голову подушечки со скамей. Лизель, зевая, садится с Петером у подножия статуи. Они не разговаривают, но от любого движения под высоким каменным куполом разносится гулкое эхо. Лора переливает половину молока в кружку для Петера и протягивает бутылку Лизель. Ей самой и близнецам достается по сырому яйцу. Мальчики хихикают, на их мокрых подбородках блестит яичный белок.


В коляске Петер не засыпает, и Лоре приходится уложить его с собой на подушечку. Лизель спит, близнецы шушукаются, а Лора заново перекладывает сумки. Сворачивает и аккуратно связывает вещи, раскладывает их рядом с собой, на утро. Задувает свечи и ложится спать.


Ночью Лизель снова тошнит, и Лоре приходится чистить ее перепачканную блузку. Лизель говорит, что ей уже намного лучше, Лора гладит сестренку по голове, говорит: «Ты у нас храбрая». Лизель еще ни разу не просилась к мутти, и Лора благодарна за это сестре. Уж Лора-то знает, как это нелегко. Все пятеро спят до позднего утра. А проснувшись, обнаруживают пропажу – нет Петеровой коляски, а вместе с ней и сменной обуви.

* * *

Следующие несколько дней проходят в дороге. Время от времени они кого-нибудь встречают, но Лора предпочитает держаться от людей подальше. Они больше не останавливают повозок, часто отдыхают, обходят города стороной. Лора покупает масло, чтобы смазывать всем потрескавшиеся губы. Они копают на полях репу и по пути покупают у местных жителей хлеб. Лорин мешочек с монетами становится все легче.


Без коляски они уже не могут столько нести. Лора выменивает сестрину куклу на пустую бутылку с крышкой. Шахматы и ее книгу никто не покупает, поэтому приходится их просто выбросить. И хотя на улице попрежнему жарко, они надевают на себя много одежды. За Лорино пальто они однажды ночуют в настоящей постели, за вторую юбку Лизель моется наутро в горячей воде. Оставшиеся вещи помещаются в сумку и узел, которые они несут по очереди.


Через неделю они уже в Нюрнберге.

* * *

Когда они приходят на школьный двор, там уже полным-полно людей. Старик на входе в спортзал выдает Лоре два соломенных матраса, и они устраиваются посредине. Лора предпочла бы лечь у стены, а еще лучше – в углу, но все эти места заняты. Здесь полно разного люда: матери с детьми, пожилые дамы. Правда, мужчин сюда не пускают, хоть некоторые и просились. На улице уже стемнело, и на большом окне горят две лампы. Поверх матрасов Лора стелет одеяла, на них – пальто. Отрезает каждому ломтик хлеба, близнецы приносят с улицы из бочки воды. Лора советует им жевать медленно и пить маленькими глотками. Дети притихли.


Пока они едят, приходят новые люди, и зал постепенно заполняется. Матрасов не хватает, так что люди устраиваются прямо на своих пальто и сумках. Лора кладет Петера в серединочку, близнецы ложатся рядом, а сама она с Лизель пристраивается с краешка. Лора разувает близнецов, но носки снять не разрешает. Она надежно прячет их ботинки. Мальчишки никак не успокоятся, все ворочаются и ерзают под одеялами. Хотя спать Лоре не хочется, она тоже ложится и кладет под голову сумку, чтобы ее сторожить.


Люди продолжают прибывать даже тогда, когда уже погасили лампы. Черными тенями они пробираются в темноте. Почти все время Лора просто лежит с закрытыми глазами и надеется, что хотя бы дети уснули. Матрас пахнет кошками, но зато спасает от холода.


Среди ночи разревелся Петер и разбудил Лору. Юри передает его Лоре и придвигается поближе к Йохану, в теплую серединку. Петер хочет есть, Лора тоже. Она слышит, как зашевелились вокруг люди и, нашарив в кармане Лизель остаток буханки, разжевывает кусок для Петера. Он сразу же перестает плакать, и Лора сидит с ним, пока он уплетает за обе щеки. Актовый зал полон спящими. Лоре хочется пить, но в темноте почти ничего не видно, и она решает ждать до утра.


Петер съел хлеб и снова хнычет. Теребит себя кулачонками по воспаленным щекам и губам. Лора кладет его на матрас и, чтобы успокоить, трет ему пятки и животик. У женщины, что лежит рядом, открыты глаза. Лора видит, как они влажно блестят в темноте. Она снова ложится и теснее прижимает к себе Петера под одеялом. Мальчик наконец засыпает. А женщина все смотрит на Лору и шепчет ей в темноте.


– У меня больше нет дома. Только камни по земле. Каждую ночь я ночую с незнакомыми людьми.


Лора кивает и закрывает глаза.


– Он нас предал. Трус. Он послал наших мужчин на смерть, а потом бросил нас.


Кругом поднимается возмущенный шепот. Лора зажмуривается и не отвечает. Она надеется, что женщина не сочтет ее невежливой и скоро уснет, перестанет на нее глядеть. Какое-то время все лежат тихо. Слышно только, как женщина вздыхает. Лора зарывается в теплые пальто и одеяла. Она устала и не хочет сейчас ни о чем думать. Своим бормотанием женщина снова будит ее, но спросонья Лора не может ничего разобрать. Какой-то другой голос, с другой стороны, просит несчастную замолчать.

* * *

Они стоят в очереди, время от времени сменяя друг друга. Время течет невыносимо медленно в этой гудящей толпе. Они сидят на стене, что через дорогу от магазина, и караулят сумки. Когда церковный колокол отзванивает новую четверть часа, меняются местами. Близнецы, когда не стоят в очереди, бросают в реку камни и подбивают друг дружку пробежаться по стене. Стоящая за Лорой женщина дает Петеру пару изюминок из своего пайка, а он протягивает руку – еще. Лора, смутившись, хватает его за руку и благодарит женщину, та улыбается в ответ.


Только к полудню они оказываются внутри магазина.


– Ваш нюрнбергский талон?


Лора достает из-под фартука монету.


– Деньги мы не берем. Только талоны.

– Но мы простояли все утро.


Лизель не в состоянии сдержаться, и Лора толкает ее в спину. Женщина с изюмом выступает вперед.


– Дайте детям еды. Их целых пять. Малыш вообще грудной.

– У них нет талонов, фрау Гольц.

– Взгляните, какие они худенькие.


Близнецы протискиваются в магазин и становятся рядом с Лорой перед прилавком. Старик у двери ворчит себе под нос:


– Так чего вы не поделитесь с ними своим пайком?

– У меня, знаете ли, свои дети есть.


Лавочник повышает голос.


– У меня здесь не черный рынок. Только по нюрнбергским талонам.

– Хотя бы разрешите им подождать. Может, у вас что останется и вы сможете им это отдать.

– И что скажут на это американцы, как вы думаете, а, фрау Гольц?

– Я думаю, что не надо им об этом рассказывать, герр Ройдинк.


Перед тем как уйти, фрау Гольц дает им ломтик хлеба из своего пайка. Ворчливый старик протягивает Лоре яйцо. Лора не знает, достанется им что-нибудь от лавочника или нет. Они молча стоят у прилавка, и люди, получая свои пайки, стараются не встречаться с ними взглядом. Лора делит хлеб на всех: каждому на один зуб. По мере того, как солнце уходит за дома, улица погружается в тень. Петер плачет, и Лора ходит с ним взад и вперед по тротуару, пока он не засыпает. Близнецы устали, ходят как неприкаянные и молчат: то постоят у окна, то садятся на узлы.


Очередь кончается. Пока лавочник вытирает прилавок и подметает пол, Лора не сводит с него глаз. Интересно, нужно ли позвать сюда Лизель с Петером. Осталась по крайней мере одна буханка и немного масла. И еще чуть-чуть сахара. Она подходит к прилавку.


– Я уложу вам все, что осталось, но никому ни слова. Понятно?


Лора кивает. Она отправляет близнецов к Лизель на улицу, а сама готовит узел для еды. Стоя за прилавком спиной к двери, лавочник заворачивает две буханки, масло, одно яйцо. Вдруг дверь распахивается. Лавочник оборачивается, а сам загораживает собой сверток.


– Чем могу служить?


Прежде чем ответить, молодой мужчина подходит сначала вплотную к прилавку и кончиками пальцев опирается на деревянную столешницу.


– Если у вас что-нибудь осталось, я буду вам очень признателен.

– Ваш талон?

– Я не из Нюрнберга. Я просто подумал, вдруг у вас что-нибудь осталось.


Лавочник возвращается к своему делу, показав на Лору.


– Вот эта юная леди на сегодня моя последняя покупательница.


Мужчина смотрит на Лору. От него исходит кислый запах. Из черных рукавов торчат длинные и тонкие запястья.


– Там мои братья и сестра.


Лора указывает в окно. Дети выстроились вдоль стены и жадно смотрят. Улыбнувшись, мужчина кивает и выходит из магазина.

* * *

Лора просит воды, а старуха, сжалившись, пускает их переночевать. Раскладушку и стеганое одеяло Лора отдает Лизель и Петеру. Себе и близнецам устраивает постель на полу – из сумок и одеял. Делится со старухой запасами съестного и помогает приготовить жидкую кашу. Ужинают все на крохотной кухне, за покосившимся столом. Есть приходится стоя, потому что стульев нет. В доме холодно и сыро, поэтому спят не раздеваясь.


Посреди ночи старуха будит Лору. В руке у нее горит свеча, которую она держит через рукав, чтобы не обжечься воском.


– Я не могу это просто так. Заплатите сейчас, пожалуйста.


Лора глядит в выцветшие глаза, на желтые набрякшие веки.


– У вас есть чем заплатить? Русские убили моих сыновей. У меня ничего не осталось.


Старуха тянет Лору за воротник, воск капает на половицы. Губы растянуты и плотно сжаты. На редких ресницах закипают злые слезы. Лора ощупью, под одеялом, достает из фартука две монеты. Разглядев деньги, старуха фыркает.


– А еще? Чайная ложка, например? Серебро?


Ждет. Но Лора смотрит сквозь нее в черноту комнаты. В кулаке зажат край фартука, в нем мамины драгоценности. Больше она ничего не даст. Старуха задувает свечу и уходит.


С утра Петер надрывается от крика, рвет на себе одежду. Не идет на руки и вообще не дает прикасаться. Лизель сидит рядом с ним на раскладушке и почесывает бока и ноги. Лодыжки отекли. Задрав рубашонку, она показывает Лоре красную, зудящую кожу на груди. В доме все так же холодно. Лора выносит Петера на солнце, стаскивает с него одежду. Он кричит, захлебываясь слезами. Старуха уже в саду.


– Вши. Придется сжечь одежду. И натереть его керосином. Так их убьет. Наверное. Надо их убить.


Она тычет Петера в шею, дергает себя за подбородок, не в силах успокоить руки.


– У меня есть чуток керосина. Натрешь им малыша и девочку. А вещи я сожгу.


Приносит керосин и лохань, ищет костлявыми пальцами у них в головах. Лору бросает в дрожь, когда она обломанными ногтями карябает макушку Петера.


– У тебя и мальчиков ничего нет. Но одежду вам все равно надо пропитать. И всем вам помыться, всем.

– Да. Спасибо.

– Керосин у меня не дармовой.


И прижимает бутыль к себе. Лора готова заплакать. Петер кричит и извивается у Лизель на руках.


– Извини, но я не могу отдать тебе его просто так. У тебя что-нибудь есть?


Лора отворачивается и поднимает фартук. Проковыряв дырку в носовом платке, достает мамину серебряную цепочку.


– Но она стоит дороже, чем керосин.


Старуха отвечает, что дать ничего не может, может только предложить остаться у нее еще на одну ночь.


Они раздеваются перед домом, там, где с улицы их загораживают деревья. Старуха поддевает палкой одежду Лизель и Петера и, отнеся в дом, бросает ее в печь. Оставшиеся вещи Лора замачивает в лохани с керосином. Чтобы не разреветься, кусает губы. Лизель, присев на корточки, держит Петера. Мальчики притихли. Лора натирает всем руки, ноги, грудь и волосы керосином. Петер визжит, кожа красная. От керосина у Лоры щиплет потрескавшиеся пальцы, трещинки вокруг рта и носа.


Близнецы старательно полощут одежду, но без мыла керосин не смывается. Старуха носит из кухни ведра с горячей водой. Потом приносит ножницы. Кидает их Лоре под ноги в траву и говорит, отводя взгляд:


– Состриги девочке волосы, и малышу тоже. Под корень.

– Но ведь вы сказали, что они умрут. От керосина.


Старуха – на ее шее уже висит мамина цепочка – пожимает плечами. Тогда Лора тоже отводит глаза, и та уходит в дом. Лизель подбирает ножницы и режет себе косы. Садится перед Лорой, пообещав, что плакать не будет. У стены стоят близнецы, смотрят, как тупые ножницы подбираются все ближе и ближе к сестриной голове.


У Петера локоны длинные, мягонькие. Лезвия ножниц кажутся слишком огромными для него, к тому же он все время вертит головой. Как Лора хотела бы сохранить эти локоны! Послать их мутти. Только не знает Лора, где сейчас их мама. Плача, она сгребает в кучу волосы брата и сестры и сжигает их в печи. Дом старухи наполняется горьким запахом. Она во дворе втирает остатки керосина в «ежик» на сестриной голове.


Близнецы сушат на солнце свои штанишки и рубашки с майками. Лора натягивает непросушенные вещи и идет в деревню, чтобы раздобыть еду и одежду для Лизель и Петера. Неизвестно, надолго ли теперь хватит драгоценностей мутти, если никто не захочет брать деньги. Лору терзают злость и страх.


Навстречу по дороге катится повозка, фермер приподнимает шляпу. Позади него, на баулах, едут седоки. А на краю повозки, свесив ноги за борт, сидит тот молодой человек из лавки, в черном костюме. Среди тряпья и узлов с одеждой подпрыгивают огромные на тощих ногах сапоги. Встретившись глазами с Лорой, узнав ее, он подается назад, загораживает лицо руками. Лора, скованная ужасом, тоже отводит взгляд.


Лора оборачивается вслед повозке. Молодой человек сидит и смотрит на нее. Приподнимает руку и едва заметно ей машет. Помахав в ответ, Лора прибавляет шаг. И краснеет за свое мокрое, воняющее керосином платье.

* * *

На следующий вечер молодого человека замечает Юри: тот стоит позади них в очереди за бесплатным супом.


– Он был тогда в том магазине, да?

– Да. Не кричи.

– А почему хозяин лавки отдал еду нам?

– Потому что мы пришли первыми.


Мужчина их тоже узнал. Лора просит добавки для Петера и чувствует, что тот человек на нее смотрит. Они отходят к краю площади и садятся есть. Суп – одна вода, но на дне все же плавают кусочки мяса. Выловив из дымящейся жидкости два-три кусочка, она остужает их, чтобы разжевать для Петера. От горячего сводит желудок. Они зачерпывают жир руками и поливают хлеб. Мужчина сидит посреди площади, прислонившись спиной к одному из мешков с песком, которые окружают статую, и посматривает на них, отхлебывая суп прямо из миски. Он ест быстро, жадно. Лора чувствует его взгляд. Она пытается смазать Петеру жиром воспаленные уголки рта, но тот постоянно слизывает капли.


Юри отрезает себе еще кусок хлеба, но Лора его не одергивает. Она отрезает кусок и себе. Юри поднимается и, держа перед собой ломоть хлеба с накапанным на него жиром, идет через площадь. Протягивает хлеб тому мужчине. Лора видит, как тот берет хлеб и тут же запихивает его в рот. Мгновение Юри наблюдает, потом бегом бежит к Лоре. Быстро приседает, будто прячется, и шепчет:


– Он его взял.


Юри смотрит на Лору, протягивая ей пустую, сальную ладонь. В удивленных глазах блестят слезы.


– Он мне ничего не сказал.


А сам утирает глаза рукавом.


– Ну и пусть.


Оставшийся хлеб Лора делит поровну. Юри свою порцию отдает Йохану. Она смотрит в сторону фонтана, но молодой человек уже на другом конце площади. Вскоре он вовсе скрывается из виду.

* * *

Долгая прямая дорога. Липкая желто-коричневая глина. По обе стороны дороги простираются набухшие от воды поля. Дорога проходит вдоль невысокого хребта, и вид открывается на много километров: впереди – бесконечный путь, позади – тот мужчина. Он идет за ними с рассвета – не отставая и не поднимая головы. Лора несет Петера и узел, детей пустила вперед: первыми идут близнецы, а посередине – Лизель с сумкой. Почти все утро мальчики о чем-то шушукались, но сейчас молчат. Уже час моросит дождь, капли падают на лицо, на руки, просачиваются в чулки. Лора заворачивает Петера в плащ, чтобы он не замерз. И каждый раз, когда она вытирает платком ему лицо, он улыбается. По Лориным подсчетам, они идут уже часа три. Через час-другой пора будет сделать привал. Она отмечает дерево на горизонте, загадав дойти до него еще до обеда. Еды нет.


Лора улавливает невнятный шум. Он идет то ли слева, то ли справа. Толком не разобрать. У Лоры в сапогах тепло и сыро, и Петер снова улыбается, когда она обтирает ему лицо. И давно возник этот звук? Она оглядывается, но кроме мужчины, на дороге никого нет. Перед глазами только дерево, их цель, и тяжеленная сумка, привязанная к худенькой Лизель. Пока все идет по плану. Так они без труда могут идти еще час или два: дерево, близнецы, Лизель, улыбающийся Петер и Лора и мужчина позади них. И шум.


Теперь Лора начинает кое-что различать. Плоскую черную тень слева, которая движется параллельно горизонту, примерно посередине поля. Наверное, это джип. Колес за склоном не видно. Автомобиль пока еще далеко. Метров пятьсот. А может, и меньше. Лора вытирает Петеру лицо, но тот спит и на этот раз ей не улыбается. Она оглядывается на мужчину, но он держится на прежнем расстоянии – ни ближе, ни дальше. Она переводит взгляд на дерево, веху их голодного обеда, но оно, кажется, все так же далеко. Джип, поднимая пыль, стремительно мчится по сонным окрестностям. Петер спит.


Наверное, надо бежать. Лора не знает, где они сейчас находятся. Чьи эти поля. Может, они вообще уже не в Германии. Надо бежать.


– Сворачиваем на поле.


Она дергает узел и пытается его снять, берет Петера в другую руку, чтобы не трясти ребенка. Тот не просыпается. Размотавшиеся на ногах одеяла мокнут под дождем. Лора хватает свесившиеся концы и заталкивает под плащ.


– На поле. Вон на то.


Петер все спит. Дети смотрят, как сестра возится с одеялами, и не могут поверить, что после долгих часов пути они наконец остановились.


Лора смотрит назад, на мужчину. Тот, заметив джип, тоже прибавил шаг, поднял голову. Лицо под черной шляпой словно белое пятно. Поднял руку, будто указывая на что-то в небе, но смотрит вперед, на них, и то идет шагом, то переходит на бег.


Спящий Петер повис у Лоры на шее. Она больше не ощущает сквозь плащ его тепла. Как будто она держит на руках мешок.


– Йохан, возьми узел, мы должны бежать.

– Сейчас?


Краем глаза Лора видит джип и понимает, что бежать поздно. Лоре уже все равно, что с тем человеком. Она промешкала, и опасность теперь слишком близко.


– Да, давайте.


Она подталкивает Лизель к кювету. Йохан хватается за узел, но с места не трогается. Юри на попе съезжает с поросшего травой склона. Лизель протягивает руки за Петером, но тут возле нее тормозит джип. Двигатель тарахтит в холодном сыром воздухе.


Лора оборачивается на человека в черном. Он всего в ста метрах от них. Он пытается их нагнать, то и дело переходя с шага на бег.


Солдат всего двое. Тот, что сидит у окна, обращается к ней. Кажется по-немецки. Но она все равно его не понимает. Лора не сводит с мужчины глаз. Он почти их нагнал, а руку так и не опускает. Он что-то говорит, но слов она не различает. Ему нужно кричать, если он хочет, чтобы мы его услышали.


Солдат снова к ней обращается. Он американец, но говорит по-немецки, с сильным акцентом.


– Куда вы идете?


Другой солдат шепчет ему что-то на ухо. Мужчина уже совсем близко. Лора видит грязь на отворотах брюк.


Желтое на черном. Лицо его мокрое, такое же, как у Лоры, как у Петера.


– Где ваши родители?

– Я его не знаю.


Показывает Лора на подходящего к джипу мужчину.


– Что?

– Она говорит об этом другом.

– Я не знаю его.


Лора знает, что они ее не понимают, но теперь, по крайней мере, они оба повернулись и смотрят на мужчину.


У него длинная и тонкая шея, костлявое лицо. Щербатый рот. Челюсть беспрерывно двигается. Он говорит спокойно, уверенно, и кадык на шее ходит ходуном. Подойдя к ним поближе, он замедляет шаг и осторожно опускает руку.


– У вас есть документы?


Спрашивает уже второй солдат. У этого произношение получше. Мужчина теперь почти у самого джипа. Он замедляет шаг, но не останавливается. Он что-то говорит, с трудом переводя дыхание.


– Мы их потеряли.

– Мы идем к бабушке.


Сказав это, Йохан опускает узел на землю. Лора наблюдает за реакцией солдата.


– Тут недалеко. Мы почти пришли. Она ждет нас.


Мужчина подходит и становится рядом с Лорой слишком близко. Лора отшатывается. У нее на руках Петер егозит. Мужчина дотрагивается до дверцы автомобиля. Ногти белые, широкие, пальцы мокрые.


– У меня есть документы, вот они, документы, взгляните. Подвезите нас, пожалуйста, если у вас найдется свободное место. Мы почти пришли. Нас там ждут.


Он переминается с ноги на ногу, месит желтую глину, не прекращая свой неторопливый настойчивый монолог, шарит по карманам темного костюма. Лора не может сейчас смотреть на солдата, потому что следит, не отрываясь, за мужчиной. Прижимая Петера к груди, она прикрывает собой остальных детей, заслоняя их от человека в черном.


– У меня есть документы. В какую сторону вы едете? Если бы вы вдруг подвезли нас до Фульды, вы бы нас очень выручили. Сейчас я их найду. Другие бумаги мы потеряли, вы ведь знаете, как оно бывает, но мои документы при мне. Вот они.


Мужчина протягивает свернутый квадратик набухшей от сырости серой бумаги – удостоверение личности.


Засучив рукава, протягивает его солдатам; кладет на капот бледные голые руки; бубнит и бубнит, пока те совещаются.


– Чем дальше, тем лучше. Знаете, мы идем уже очень долго. Так что если у вас найдется свободное место, дети устали, вы же видите, конечно, совсем ослабли.


Он улыбается и кивает Лоре. Смотрит дружелюбно. Глаза у него неяркие. За ее спиной дети сбились теснее.


– Откуда вы все идете?


На этот раз солдат спрашивает у мужчины, и тот тычет длинной тощей рукой в сырые бумаги.


– Из Бухенвальда. Понимаете? Нас отправили в Бухенвальд, и мы пробыли там до самого освобождения, понимаете?


– Да, но откуда вы шли сегодня, вчера, позавчера?

– Всю эту неделю мы шли из Нюрнберга.

– Любые передвижения строго запрещены. Разве вы этого не знали?

– Нет, мы не знали. Простите нас.

– Бабушка у вас где?

– В Гамбурге.


Йохан опять тут как тут.


– И в Гамбурге есть, и есть в Хеммене. Мы идем в Фульду, а оттуда до Хеммена рукой подать, как говорит моя сестра.

– Вы все братья и сестры?

– Да.

– А где ваши родители?

– Умерли.


Мужчина тычет в удостоверение, которое держит солдат.


– Вы ведь понимаете? Да? Вот почему мы идем к ома.


Ложь льется с губ потоком. У Лоры бешено колотится сердце; дети молча на нее смотрят. Солдаты держат совет. Мужчина теперь не смотрит на Лору. Он наконец замолчал, но никак не может успокоиться, ему, кажется, не хватает воздуха. Дождь припустил сильнее, грохочет по брезентовому верху джипа. Йохан греет руки о горячий мокрый капот.


Солдаты возвращают серый клочок бумаги. Один выходит и складывает брезентовый верх. Жестом приглашает их в машину, мужчина снова начинает бубнить.


– Спасибо, вы так любезны. Мы, знаете ли, так устали. Ну, давайте же, дети, вперед!


Солдат помогает Лоре выбраться из канавы, кивком подзывает Юри с поля. Лора знает, как хочется детям поехать на джипе. Мужчина из Нюрнберга стал на цыпочки и, замерев, ждет, пока дети усядутся в машину. Он пытается поймать Лорин взгляд. Он знает, куда идти. Ведь Фульда находится на пути в Кассель и Геттинген, за ними уже Ганновер, а там и Гамбург. Она ему не доверяет. Ей не хочется притворяться, будто этот мужчина ее брат. Ложь умножает ложь. Трудно не сбиться с пути. Дождь припустил сильнее. Дети очень устали. При американцах он ничего не сможет нам сделать.


Усадив Лизель в машину, Лора передает ей Петера. После Юри и Йохана залезает под брезент сама. Мужчина кладет в машину их сумку и узел и устраивается на полу. Солдат поднимает брезент, и вот они уже сидят в темноте, укрытые от дождя, и снова движутся вперед.

* * *

В темноте первым шагает мужчина, дети идут за ним. Лора несет в онемевших руках Петера. Шаги звонко стучат по шоссе. Они идут час с небольшим; сворачивают с широкого шоссе на дорогу поуже, поухабистей. Лорины ботинки высохли и жмут ноги. На обед они ели американский шоколад, и теперь у нее болит живот и подгибаются колени. Если мы остановимся, он, наверное, уйдет без нас. При мысли о том, что сейчас он растворится в темноте, она не чувствует облегчения, напротив, ей становится тревожно. Он смотрел у американцев карту. Он знает, куда идти. Лоре хочется лечь.


– Нам нужно отдохнуть.


Мужчина резко оборачивается. Кажется, он совсем о них забыл. Останавливается, коротко смотрит на Лору, затем сворачивает в поле. Дети послушно идут за ним. Столпившись вокруг, они какое-то время молча наблюдают, как мужчина закутывается в пиджак и укладывается спать в кустах. Лора баюкает спящего Петера. Лизель садится на землю и плачет. Она хочет есть. Лора на нее прикрикивает. Близнецы спрашивают, долго ли еще до Гамбурга; последний ли раз они ночуют на улице? Лора и их уговаривает лечь, чувствуя, как над губой и на голове выступил пот, как болят лопатки. Нужно спать.


Пока близнецы расстилают плащи, она шепотом в который раз рассказывает им о бабушкином доме. О том, как в саду растет грецкий орех, как красуется на входе ажурная кованая решетка черного цвета. Кровь приливает к голове, застилая глаза черной горячей пеленой. Она не помнит, как звали бабушкиных служанок, помнит только пироги, которые они пекли. Лора просит Лизель тоже что-нибудь рассказать, но та молчит, только гладит рукой свои остриженные волосы. Мужчина тихо лежит в кустах, но Лора чувствует, что он не спит и прислушивается к их разговору.


Петер, оказавшись на земле, заходится плачем и никак не может успокоиться. Руки у Лоры будто налиты свинцом, запястья и пальцы горят; пусть плачет. Проснувшись среди ночи, она видит, что Лизель сидит рядом и качает Петера. И она снова проваливается в сон, всем телом ощущая холодную и бугристую землю, безжалостно впивающуюся под ребра.

* * *

Светает. Лора жмурится от показавшегося белого солнца и видит над собой склонившегося мужчину; под ободом черной шляпы лица почти не видно. Говорит, что уходит за едой. Болит голова. Не поднимая век, Лора отвечает, что у них нет денег. Лизель стрельнула в нее глазами, но промолчала. Мужчина говорит, что тогда ему потребуется Петер. Лора, путаясь в одеялах, встает, забирает Петера у Лизель и снова ложится. Обиженный и голодный Петер плачет и брыкается. Лора смотрит, как мужчина отходит, и ложится спать; сердце стучит тяжело и бьется о грудную клетку.


Когда она просыпается, ни Петера, ни близнецов нет. Чуть поодаль сидит Лизель и глядит на дорогу.


– Это Йохан придумал. Они взяли Петера и побежали догонять этого мужчину.


Лора, пошатываясь, встает. Дорога пуста, высоко в небе сияет солнце. Ветер холодит мокрую от пота спину; резко пульсирует в висках кровь. Лора замахивается было на Лизель, но та ее отталкивает и упавшую начинает больно колотить каблуками по голени.


– Для Петера всегда дают еды.

– Он его украдет.

– Почему ты не дала ему маминых украшений?

– А вдруг бы он не вернулся? Украл их? А теперь он унесет Петера.

– С ним Йохан и Юри, они не дадут.

– Что они смогут сделать?


Лора сквозь слезы кричит на сестру. Лизель тоже плачет. Лора смотрит на дорогу, но от слабости скоро снова ложится. В ушах шумит, перед глазами все плывет.


Просыпается. Их по-прежнему нет. Лизель смотрит на дорогу; Лора дрожит и потеет под одеялами.

* * *

Ближе к вечеру Йохан протягивает ей завернутую в чистую тряпочку кашу, и она ест. Они раздобыли американские мясные консервы, хлеб и жирное молоко в кувшинах. Наевшийся Петер сидит возле Лоры и улыбается. Щечки красные и сухие, никак не проходят. Мужчина колотит по банке с консервами камнем, пытается открыть. Близнецы зовут его Томасом. Томас говорит, что недалеко отсюда есть хорошее место для ночевки.

* * *

Если закрыть на сеновале ставни, то станет достаточно темно, чтобы спать. Петер хнычет в соломе, и Лизель дает ему вместо соски скатанный из хлеба шарик. В щели дощатой крыши пробиваются острые лучи света, тускнеющие с наступлением сумерек.


Под одним одеялом спят близнецы, под другим – Лизель, Петер и Лора; Лоре плохо, у нее болят глаза. Томас сидит поодаль у стены. Прислонился головой к балке, но не спит. Лора изо всех сил старается не уснуть, следит за ним. Но сарай плывет и меркнет в наступающей темноте, и Лора засыпает.


Ночью в своем углу Томас жжет спички. От резанувшей глаза вспышки Лора просыпается. Балка, а рядом черная тень. Дрожащее в ладонях пламя, напряженная линия шеи и плеч. Смотрит в одну точку. После третьей вспышки поднимается Юри и начинает звать мутти. Томас тушит спичку и укладывается. Воцаряется тишина. Лора опять засыпает, но тут Томас зажигает новую спичку. Эта история продолжается, пока в прорехах крыши не начинает светлеть небо. Лора поднимается, а Томас ложится спать.

* * *

Солнце припекает голову и руки. Боль не прошла, но притупилась, и Лора выходит наружу, заняться делами.


Лизель боится снимать чулки. Оказывается, это очень больно. Волдыри на ногах воспалились, а кровь запеклась. Лизель кричит, и Лора советует ей опустить ноги в ручей, чтобы чулки было легче снимать. Лора бережно омывает холодной водой воспаленные ступни и распухшие сестрины пальцы. Лизель ложится на спину и греет свои пятки на солнышке. Говорит, так быстрее заживет. Лору это смешит.


Петер спит в траве у ручья, а Лора медленно входит в воду. Вода приятно холодит сухую кожу; Лора снимает одежду, тщательно полоскает ее, стараясь прогнать оттуда болезнь. Еще немного кружится голова, ощущается легкая слабость. Все время хочется есть. Лора оглядывается на сарай, на растущие возле него деревья. Видит, как вокруг сарая носятся братья. Томас собирает дрова на костер. Он стоит среди деревьев к ней спиной. Лора, обнаженная, выходит из воды, надевает платье и быстро застегивается. Потом развешивает на кустах нижнее белье и возвращается к ручью, чтобы постирать все остальное. Подходит Лизель, присаживается к воде рядом с ней.


– Томас говорит, что о Гамбурге говорить опасно.

– Когда он такое сказал?

– Вчера, когда ты спала.

– Что он знает о Гамбурге?

– Я сказала ему, что в Гамбурге наши мутти и фати, а он сказал, что лучше никому о Гамбурге не говорить, потому что у нас нет разрешения на переход границы.

– Какой границы?

– На британскую территорию. Гамбург там. Мы сейчас находимся на территории американцев. А еще есть русская зона и французская.

– Да знаю я, дурочка. Ты ведь не рассказала ему о лагере?

– Нет! Я сказала, что мутти в Гамбурге. Я не дурочка, Лора.

– Три тщательней. Смотри, Лизель. Глянь, сколько еще грязи.

– И все равно это враньё. Мутти всегда учила, что врать плохо.

– Все теперь по-другому, Лизель, вот так вот. Все изменилось.


Боль снова жжет глаза.


– Но Томас немец. Мы даже немцам должны врать?

– Мы его не знаем. Просто мы не должны разговаривать с теми, кого мы не знаем.

– Я его знаю. По-моему, он хороший. Он все время нам помогает. Принес нам еды, когда ты болела, и нашел этот сарай. А еще он говорит, что поможет нам перейти границу. Сказал, что одним нам идти опасно.


– Да что он знает? Разве мутти послала бы нас в Гамбург, если бы это было опасно? Глупости! Неси сюда свои чулки. Мы их тоже постираем.


Лизель неуклюже ковыляет на берег, выворачивая ступни так, чтобы не тревожить ранки.


– Томас говорит, что русские нас ненавидят. Нас все наши враги ненавидят, и никто нам теперь не верит, поэтому Германии больше не будет, а будут только чужие территории. Лора, это правда?

– Лизель, я тебя все равно больше не слушаю, так что можешь успокоиться.


От бликов на воде режет глаза.


– А еще он сказал, что всех накажут. Особенно мужчин. И фати накажут?

– Что ты ему рассказала о фати?

– Ничего.

– Анна-Лиза!

– Я сказала, что он в Гамбурге, с ома. Как ты велела.

– А еще что?


Лора щиплет Лизель так, что у нее на руке синеет кожа.


– Ой! Лора! Я ничего такого ему не сказала. Он спросил меня, где мутти и фати, и я ему сказала про Гамбург. Сказала, что мы идем туда к бабушке, как ты и велела. И все.


Лора отпускает ее руку, вытирает заливающий глаза пот.


– Они ничего плохого фати не сделают, ведь правда?


– Нет. Конечно, нет. Фати в безопасности. Все, хватит. Не будем больше об этом говорить.


Каждая берет по чулку, отмывает от крови и кладет сушиться.

* * *

Томасу удается уговорить их не идти дальше, пока Лора не выздоровеет. Ребятня радуется двухдневному отдыху и вовсю купается в ручье, но Лоре неспокойно, она все время следит за Томасом. Гадает, что ему известно о наказании. Ждет расспросов о мутти, ома, Гамбурге, о фати, но он ни о чем ее не спрашивает. Когда Томас встречается с ней взглядом, он кивает, слегка улыбается, но Лора никак не может понять выражения его глаз.


На третье утро, едва рассвело, Лора, убедившись, что Томас спит, достает из сумки фотографии фати и уходит из сарая к деревьям. Там выкапывает руками ямку поглубже и, похоронив снимки, хорошенько утрамбовывает глину, как следует присыпая сверху веточками и листьями. Потом, чтобы запутать следы, пробегается среди деревьев, а перед тем как вернуться в сарай, тщательно моет в ручье руки.


Томас как спал, так и спит в углу, спиной к стене. Лора ложится рядом с сестрой и братьями и укутывается в одеяло. Фотографий теперь уж точно никто не отыщет, и все-таки она не может сомкнуть глаз.

* * *

Полчаса назад, как только показалась река, дети и Томас свернули с дороги. Шли они по-прежнему к реке, но не напрямик, как раньше. Они подходили к ней наискосок. Двигаясь вдоль реки, они все не решаются переправиться на тот берег. Трава стоит высокая, а земля под ногами сплошь изрыта; бредешь, как будто уже в воде.


Впереди, где-то через полкилометра, должен быть мост. Но из воды торчат только ничем не перекрытые каменные опоры: мост был взорван, а обломки унесло течением. На дальнем берегу поблескивает наполненная водой воронка, дорога вся разбита. От танков в раскисших берегах остались глубокие борозды, теперь засохшие на солнце.


Молча идут они вдоль реки, держась в стороне от заграждений, затопленных вровень с рекой. Речные заграждения разрушены, земля здесь превратилась в болото. Вода просачивается в дырки на ботинках. Томас несет сумку, Лизель – Петера, у Лоры на спине привязан узел. За ней идут Йохан и Юри. Лора слышит, как хлюпают их ботинки, ступая на землю в такт друг другу и в такт ее шагам.


Дорога, по которой они идут, перед мостом резко поднимается вверх. Братья бегом взбираются на вершину и останавливаются там, где дорога обрывается. Из раскуроченных взрывом плит торчат покореженные металлические пруты. Плюхнувшись на живот и свесив головы, мальчишки аукаются с речной гладью. Смех эхом разлетается среди каменных опор. Томас останавливается. Делает шаг назад и берет Петера у проходящей мимо Лизель. Лизель семенит рядом, пытаясь не отставать.


– Взорвали этот мост – значит, взорвали и другие. На день-два пути мостов нет, я думаю.


Лора забирает у Томаса Петера, а близнецы скатываются обратно.


– Может, переплывем ее, а, Томас? Там дно видно.

– Она не глубокая.

– Дно видно?


Томас спускается к воде посмотреть. Чтобы дать отдохнуть спине, Лора садится на корточки, а Петера сажает перед собой. Река широкая. Метров сорок.


– Я не хочу ее переплывать, Лора.

– Да, Лизель, я знаю.

– Она не глубокая. Ну скажи ей, Лора. Мы сверху видели дно.

– А я все равно не хочу.


Томас кричит, чтоб они спускались. Дно и вправду видно, но глубина не меньше полутора метров. Вброд не перейти. Возле опор, из-за широких насыпей, мельче. Томас жестом зовет Лору к воде.


– Плыть придется только между опорами, а возле них уже мелко.

– Слишком глубоко.

– Но мы будем плыть с передышками.

– Лора, я не хочу.

– От отмели до отмели – всего четыре метра.

– Всего четыре, чепуха.

– Помолчи, Йохан.


Томас подступает к Лоре. Та выпрямляется.


– Мы намочим вещи.

– Сейчас жарко. Высушим их на том берегу, разведем костер, переночуем.

Сумки слишком тяжелые.


Снова Лора садится на корточки, перекладывает тяжелый узел на плечах. Томас идет вдоль берега в поисках выброшенных водой досок. Мальчики – за ним.


– Бери только большие, Юри, в два раза больше этой. Сколько мы еще отмахаем, пока найдем новый мост. И тот может оказаться не лучше нашего. Потеряем день, два дня; а то и больше.

– А если подождать лодку?

– Какую лодку? Лодку мы будем ждать еще дольше.


Лизель огорченно топает ногой.


– Ну хорошо, а как мы перенесем Петера?

– Его понесу я. Привяжем его ко мне, и я с ним поплыву. Все очень просто.

– Нет.


Томас связывает дощечки так, чтобы получилась рама. Один край скрепляет носовым платком, другой – рубашкой, третий – Йохановой майкой. Вытаскивает из сумки чулок Лизель и закрепляет последний угол. На раму он кладет сумку и несет к реке. Сумка на воде отлично держится. Правда, провисает посередине, перевешивает на один бок, но не тонет. Томас привязывает к раме второй чулок.


– Вот так я буду ее за собой тянуть, видишь? Сначала переправим сумку, а потом я вернусь за узлом.


Лора не поворачивает головы. Смотрит на другой берег, на убегающую вдаль дорогу.


– На это уйдет полчаса. Мы высушим вещи и вечером можем еще немного пройти.


Лора вцепляется в концы одеяла, которым привязана к ней ее ноша.


– Или останемся там на ночлег.

– Петера понесу я, а не вы.

– Отлично.


Сняв ботинки, Томас связывает шнурки. Перебрасывает ботинки через шею, застегивает пиджак и входит в воду, ведя за собой свой плот. На глубине по пояс он, зажав чулок зубами, начинает плыть, вместе с сумкой направляясь к первой опоре. Там он выходит из воды и вытаскивает на насыпь сумку. Обернувшись, машет рукой. Струя воды дугой выливается из рукава, и близнецы смеются и машут в ответ. Они устремляются к воде, но Лора их одергивает.


– Да подождите! Я доплыву до того берега, а потом вернусь и помогу вам.


Томас спускается по насыпи к воде и плывет дальше, к следующей опоре. Присев у кромки воды, мальчики наблюдают за Томасом и связывают свои шнурки так, как это делал он. Взяв Лизель за руку, Лора просит ее тоже разуться.


Томас уже на середине реки. Плывет не останавливаясь. Он больше не оборачивается, и Лора рассеянно гадает, вернется ли он за ними. Она вспоминает, что в сумке еда и одежда. Последняя банка мясных консервов! Денег нет, ценностей тоже. Ну и пусть. Невелика потеря. Томас выходит на берег, таща за собой сумку. Но он не оборачивается и рукой больше не машет. Поднимается по дороге и исчезает из виду. Мальчики вскакивают на ноги и смотрят на Лору. Та пожимает плечами, продолжая подсчитывать в уме. Банка консервов, полбуханки хлеба, три одеяла и пальто Лизель. У них остаются плащи, два одеяла, пальто близнецов, куртка Петера, мамина брошка, деньги. А еды не остается.


Тут на дороге опять показывается Томас. Он спускается к реке. У него в руках рама, но уже без сумки. Пиджак он тоже оставил там. Его грудь ярким пятном белеет на фоне бурого речного берега. Помахав им, он снова пускается вплавь, делает передышку только у средней опоры. Перед собой он толкает раму, и еще в воде, хотя они не сразу могут его расслышать, начинает что-то говорить. В мутной воде сверкает его тело, лопатки похожи на острые крылья.


– Там недалеко есть подходящее место для костра. В общем, я развесил вещи и одеяла по кустам. Они быстро высохнут. Не очень-то сильно они и промокли. К тому же там много дров.


Он позеленел, ему стало трудно дышать. Переводя дух, он садится на берегу, а Лора и Лизель тем временем туго завязывают плащ и узел. Близнецы, уже навесив на шею связанные ботинки, быстренько стаскивают с себя рубашки и прячут под майки. Выбрав одеяло потоньше, Лора разрывает его надвое. Прижимает Петера спиной к своей груди, и Лизель обвязывает их обоих одеялом. Встает и Томас.


– Нужно привязать его к спине, тогда он будет над водой, когда ты поплывешь.

– Я буду плыть на спине.


Лора обвязывается вторым куском одеяла и затягивает узел у Петера на животе. Пока они спускаются к воде, Петер, у которого связаны руки, брыкается в одеяле и недовольно хнычет. Близнецы укладывают узел на раму. Томас проверяет крепления и показывает им, как надо плыть с рамой посередине. Он предлагает помощь Лоре с Петером, но Лора считает, что он должен помочь Лизель.


Первыми идут близнецы: с узлом в руках они заходят по пояс в воду, потом – старательно и серьезно – плывут к первой опоре. Юри выбирается на отмель и машет им рукой. Йохан смеется в воде. Лора тоже им машет, Томас аплодирует. Мальчики отправляются к следующей опоре.


Лизель разрешает Томасу взять себя за руку, и они заходят в воду. Лизель то и дело оглядывается на Лору, но все-таки идет, идет, пока вода не доходит ей до пояса.


– Лора, она холодная!

– Ничего страшного.


Визжа и брызгаясь, Лизель окунается в воду и плывет. Рядом с ней плывет Томас. Вскоре она плывет уже спокойно и, добравшись до опоры, машет Лоре; Лора видит на ее лице улыбку.


А близнецы все плывут, останавливаясь у каждой опоры. Вот уже больше половины пути позади. От холода мальчишки нахохлились, но несмотря на это они толкают плот дальше, продвигаются вперед, снова и снова бросаясь в воду. Наконец Лора, привязав к поясу ботинки, входит в воду. Томас, не выходя из воды, помогает Лизель выбраться на отмель у второй опоры.


– Стой! Подожди. Я вернусь за тобой, когда всех переправлю.


Не обращая на Томаса внимания, Лора заходит все глубже. На животе возится Петер, недовольный своим заточением в одеяле. Упершись мягкой макушкой ей в подбородок, он пытается на нее посмотреть. Часто дышит. Лора придерживает его руками, опасаясь, что он, хоть и туго привязан, выскользнет из одеяла. Острые камешки на дне реки сменяются мягким, шелковистым и теплым илом. Ноги погружаются в него по щиколотки. Вода тяжело волнуется вокруг ног, а Лора заходит в воду все дальше и все решительнее.


На глубине вода намного холоднее. От нее ноют щиколотки и судорогой сводит живот. Под напором течения подгибаются колени. Вот ножки Петера касаются воды, и он плачет и рвется из одеяла. На солнце искрятся ледяные брызги. К ним уже плывет Томас. Он оставил Лизель у второй опоры и кричит, чтобы Лора шла на берег. Она поворачивается к нему спиной и ложится на воду, не отпуская Петера и работая только ногами.


Холод не дает глубоко вдохнуть. Ботинки на поясе уже полны воды и тянут вниз. Чтобы удержаться на поверхности, Лора начинает грести руками, но поздно – вместе с Петером они уходят под воду.


Когда они вновь оказываются на поверхности, он кричит как резаный у нее на груди и изо всех сил пытается высвободить руки. Лора чувствует на языке вкус речного песка. До дна далеко. Шловка Петера снова скрывается под водой. Она работает ногами, кашляет, тщетно пытается удержать равновесие и снова погружается под воду. Сквозь толщу воды, ледяным обручем стянувшей горло, доносится плач Петера. В отчаянно барахтающиеся ноги тяжело толкаются ботинки. Вот голова Петера снова показалась над водой, но сам он вместе в Лорой по-прежнему в холодной реке. В рот хлещет вода. Они опять тонут.


И тут под них подныривает Томас; его руки хватают Лору за плечи выталкивают ее и Петера по пояс из воды. Лору тошнит, хочется плакать. Томас вытаскивает ее на насыпь. Бедняжка совсем продрогла. Поставив ее на ноги, Томас развязывает одеяла. Он совсем не сердится, как думала Лора. Петер немного успокоился, с рева перешел на плач. Как только ему освобождают руки, он тянется к Лоре и утыкается лицом в ее шею. Лизель стоит у соседней опоры и, обхватив ее каменный ствол руками, смотрит на них; с дальнего берега смотрят близнецы. Томас кричит им, чтобы разводили костер, а Лизели – чтобы дождалась их. Та дрожит, молча кивает.


Томас отрывает Петера от Лориной груди, и он, снова завизжав, яростно молотит кулачками и ножками в воздухе. Тогда Томас водружает его Лоре на плечи, повыше, чтобы малыш мог держаться руками за сестрину шею. Отжав мокрые одеяла, Томас стягивает их у детей на плечах так туго, что Петер кричит. Но Лора не протестует. Проверив надежность узлов, Томас вешает себе на шею Лорины ботинки, входит в воду и протягивает Лоре руку.


– Готова?


Лора поначалу колеблется; смотрит на руку; на бледную, почти прозрачную кожу; между запястьем и локтем видит татуировку. Какие-то цифры. Едва заметные. Кажется, будто под кожу просочилась вода и смазала краску. Томас берет ее за руку, и Лора послушно опускается в воду. Петер хватается за шею, но на этот раз сидит тихо. Томас сопровождает их до следующей опоры, слышит, как в ухо ему сопит Петер. Это ободряет Томаса. Лизель помогает сестре взобраться на насыпь, и пока они несколько минут молча отдыхают, Томас остается в воде. Дальше плывут все вместе. Добравшись до последней опоры, машут ожидающему на берегу Юри.


– Мы разожгли костер!


Юри указывает за холм. Перед самым берегом Петер опять принимается плакать, но теперь уже просто от холода. Они выходят из воды. У Лизель на губах синяя каемка, а Лора уже не чувствует камней под ногами. Никто не может развязать Петера, даже у Юри руки еще не отошли от холода. Они поднимаются по дороге. На откосе по ту сторону холма развешаны на кустах их вещи и одеяла, а посередине, у костра, сидит Йохан. Он открыл острым камнем единственную банку с консервами и нарезал хлеб, бережно разложив куски на плоских камнях вокруг огня.


– Хлеб намок в сумке.

* * *

Лора просыпается от голосов. Мальчики шепчутся по другую сторону костра. Возле нее спит Лизель с Петером, от догорающего костра исходит жар. Она лежит неподвижно и прислушивается к разговору, отлично различая братьев по голосам. У Юри шепоток писклявый, тихий; у Йохана погромче; а третий голос, низкий и ровный, принадлежит Томасу.


– До этого я был на востоке. Пока они еще воевали.

– Кто? Амики или русские?

– Русские. Я был в лесу к востоку отсюда, а лес кишел русскими солдатами.


Томас указывает куда-то за горизонт, на фоне синего ночного неба виднеется зубчатый силуэт его рукава.


– И ты в них стрелял?

– Нет, у меня не было оружия.

– Когда я стану солдатом, у меня будет оружие.

– А ты с ними дрался?

– У них было оружие, поэтому мне приходилось прятаться.

– Они тебя нашли?

– Нет. Они столько всего воровали, эти русские. Грабили деревни. А потом большинство вещей опять выбрасывали. Костюм, что на мне, я подобрал в том лесу.

– А после?

– Ночью, когда они перестали стрелять, я убежал обратно на американскую территорию.

– Чего ж ты убежал? Надо было стащить у русских оружие, пока они спали.

– От русских лучше держаться подальше. Как бы то ни было, когда я вернулся к американцам, мне сказали, что война закончилась. Я давно уже этого ожидал. Несколько недель. Как только пришли русские, все сразу стало понятно.


«Ложитесь спать», – говорит Лора близнецам. И братья затихают, а Томас ворочается, устраиваясь под одеялом. Лора с закрытыми глазами лежит и прислушивается к его возне. Спустя несколько минут Томас садится, подкидывает в костер дрова, раздувает потухающее пламя. Потом перебирается к стволу дерева в метре-другом от Лоры.


Лора пробуждается от пения птиц. Небо пока еще темное, и костер давно потух. Возле дерева проснулся Томас.


Лора снова открывает глаза, ее волосы влажны от росы, а Петер весь дрожит. Над самым горизонтом показалась полоска света. Посмотрев под дерево, Лора видит, что Томас спит. Распластался на земле, из рукава торчит бледная и тонкая рука. На ней видна татуировка, от локтя к запястью тянутся рельефно проступающие вены. Лора бесшумно выкатывается из плаща на холодную землю, поближе к простертой руке. Ближе нельзя, иначе она его разбудит. С этого расстояния можно разглядеть темные, процарапанные на бледной коже цифры. Зеленовато-синие линии, кое-где нежно-розовые. Недавно зажившие раны покрыты крохотными чешуйками сухой кожи. Лора разглядывает Томаса, затаив дыхание, боясь, что, если она пошевелится, он проснется. Но он спит, только от разгорающейся зари движутся под веками глаза.


Снова закутавшись в плащ, Лора ложится на спину и прижимает Петера к себе. Небо у самого горизонта золотое, а выше – синее. Над полями стелется молочная дымка.

* * *

В деревнях им говорили: через границу без документов никого не пускают. Вдоль границ снуют джипы, английские и американские. У кого нет документов, отсылают обратно. А если документы не те, отправляют прямиком в тюрьму. Томас спрашивает, что значит «не те» документы, но никто не знает; говорят только, что видели все своими глазами.


Томас разводит на обочине дороги костер и закапывает раздобытую Лорой картошку в угли. Все молча в ожидании смотрят на пламя. Еще рано, небо едва сереет; впереди долгий день пути. Лора, обжигаясь, чистит для Петера горячую картофелину. Томас, а следом за ним и близнецы, едят свои порции вместе с черной кожурой, пачкая лица сажей. У Лизель опять кровоточат десны, и она отказывается есть. Трет их, показывает Лоре пальцы, все в красном, и плачет. Лора бросает в нее запеченной картофелиной, ешь, а не то в ближайшей деревне попрошу соли и насыплю тебе на десны. У самой Лоры на нижней губе вскочила язвочка, и теперь, сердито слушая сестрино нытье, она то и дело трогает ее языком.

* * *

Внутри баржи темно. Шум мотора заглушается сухим хрустом угля под ногами. На случай проверки лодочник выдает им старые мешки, чтобы было под чем спрятаться. Он нервничает, боится, что Петер станет плакать. Похоже, он вот-вот передумает. Томас спокойно, но настойчиво его уговаривает, сует в руку мамину брошку. Отводя глаза, лодочник не без колебания наконец соглашается. Он заталкивает всех в трюм. А на плечах остается черная угольная пыль – следы от его рук.


В трюме тесно. По бокам и у передней стены громоздятся кучи угля. Дети и Томас пробираются вдоль бортов туда, где их будет не видно из люка. Первой ползет Лора, уголь больно впивается ей в коленки. Испуганная грохотом и темнотой Лизель вцепляется Лоре в рукав.


Близнецы пристраиваются у нагроможденного груза, рядом садится Лизель. Лора лежит рядом с Томасом, положив Петера себе на живот. При закрытом люке темень наступает, как в колодце. Хоть глаз коли. Лора вглядывается в темноту, открывает глаза шире, но все равно ничего не видно. Тогда она переключается на звук, пытается расслышать его сквозь грохот. Вот шуршат по углю братья, хрипло кашляет Лизель. Петер поплакал и теперь лежит тихо – успокаивающий груз на Лориной груди. Рядом с ее рукой лежит рука Томаса, и при вдохе жесткий шерстяной рукав его пиджака касается ее кожи. Она поворачивает к нему лицо, но видит черноту. Щекой чувствует его теплое дыхание. Влажное и чуть кисловатое. Лора слегка придвигает голову, и дыхание прерывается. Она тоже замирает. Томас снова начинает дышать.


Лодочник упрямо твердит, что не может рисковать, и просит их сойти. Снова и снова просит прощения, разворачивает носовой платок с маминой брошью. Говорит, что, по крайней мере, до границы им сейчас ближе, всего полчаса ходу. Он суетится, говорит без остановки; отрезает им испеченного женой домашнего хлеба, отсыпает угля на костер.


Дети, сонные из-за долгого сидения в темноте, щурятся на вечернем солнце и отряхают с коленей и рук черную пыль. Петер плачет и кашляет, и они прощаются с лодочником. Лора несет Петера впереди, яростно чеканя шаг. День ушел, надвигается тьма. А вместе с ней опять тревога. Томас, ссутулившийся и грязный, бредет в сумерках, понурив голову: она старается на него не смотреть, не хочет вспоминать, как лежала рядом с ним близко-близко. Скоро пора искать ночлег, но до тех пор Лоре хочется еще хоть немного приблизиться к родному дому. Она держится реки, как наказывал лодочник, строго на север.

* * *

– Наша мать у американцев.


Томас кивает. Дети плетутся, сзади. Через ботинки Лора чувствует камни на дороге.


– В лагере. Американском.

– Понятно.

– Это не тюрьма, где преступники.

– Да.

– Пожалуйста, не говори никому, на всякий случай.


Томас еще раз кивает. Они проходят две деревни. Там им дают молоко для Петера и теплой воды, чтобы вымыться. Лора находит для Лизель яркую тряпку на голову, а Томас бреется. Они идут дальше. Томас с Лорой идут впереди.


– Я был в тюрьме.

– Сколько?

– Очень долго.

– А мутти тоже будут держать долго?

– Не знаю. Я не знаю, как в американских тюрьмах.

– Она в лагере.


В третьей деревне они делают передышку, пьют у колодца. У Йохана рвется башмак: подошва шлепает при ходьбе. Лора перевязывает башмак тряпицей. И они идут дальше.


– Ты был в тюрьме у русских?

– Нет, я был в немецкой тюрьме. Меня возили по разным тюрьмам. И заставляли нас там работать.

– В нашей тюрьме?

– Да, пока не пришли американцы.


Снова печет солнце. Какое-то время они шагают молча, задумавшись о сказанном. По спине под тюком струится пот. Томас идет в пиджаке и в шляпе. Лицо его взмокло.


– Ты преступник?


Томас сдвигает набок шляпу, не отвечает.


– Что ты сделал?


Его челюсти раздвигаются в неком подобии улыбки.


– Перед тем как угодил в тюрьму?


Лора пожимает плечами. Ей больше не хочется этого знать. Она оборачивается на бредущих позади детей; она знает, что сказала слишком много.


– Я воровал. Деньги. И имена.


Лора шагает с Томасом бок о бок, молчит и надеется, что он больше ничего не скажет.


– А где ваш отец?


Лора резко отстает. Томас продолжает идти, не оборачиваясь, но тоже замедляет шаг. Детские шаги все ближе, все слышнее, Лора уже различает лепет малыша. Она пристраивается за Томасом и, глядя ему вслед, идет, соблюдая дистанцию между ним и своей семьей.

* * *

– Когда я тебя позову, ты должна молчать, я сам все скажу. Я ваш брат. Ваши папа с мамой умерли. Наши папа с мамой. Просто соглашайся. На этот раз можно сказать, что мы направляемся в Гамбург, но говорить лучше буду я. Притворись, что не понимаешь, если тебя о чем-нибудь спросят. Я сам им отвечу. Запомни, я ваш брат.


Томас отправляется к пограничному пункту. Они стоят и наблюдают, как он говорит, жестикулирует, переминается с ноги на ногу. Закатав рукава, он протягивает документы. Солдаты их разглядывают, а он все говорит, жестикулирует и пожимает плечами. Получив обратно документы, он возвращается ни с чем. Не глядя на Лору, виновато качает головой. Тогда он уводит их обратно по той дороге, по которой они пришли. И как только контрольная будка скрывается из виду, они сразу берут в сторону и держатся вдоль границы.


Идут по опушке леса весь вечер без остановки. А с восходом луны сворачивают в лес. Похоже, привал делать Томас не собирается. Его черный пиджак растворяется в густой темноте, и Лора его почти не видит. Она бросается за ним, зовет, но дети слишком устали и не могут бежать вместе с ней. Она изо всех сил напрягает зрение, чтобы во тьме на что-нибудь не налететь, останавливается, снова зовет Томаса. Прислушивается, но под ногами только хруст веток да шорох листьев.


Томас наконец откликается, и они находят друг друга.


Вернувшись к детям, они ищут место для ночлега. Засыпая, Петер тихо плачет, и Лора убаюкивает его.

* * *

Утром они выходят к железной дороге и решают идти по ней. За весь день ни души. Только к вечеру они набредают на маленькую железнодорожную станцию. Станция разрушена. В воронках живут кролики; кругом руины; однако пути восстановлены.


На платформе толпятся мужчины. Такие же тощие, как Томас. Лора наблюдает, как он с ними разговаривает. У них щербатые рты и впалые щеки; руки и ноги с опухшими запястьями и щиколотками кажутся неестественно длинными. Некоторые предлагают ждать поезда. Другие говорят, что надо попробовать перейти границу. Кое-кто из них уже пытался. В большинстве случаев заворачивают обратно, но бывает, что кому-то везет. Говорят, если идти по дорогам, то стрелять не будут. Тут Петер просыпается и начинает плакать, и Лора идет обратно к детям, помогает Йохану заново подвязать ботинки.


Томас, взволнованный, поспешно возвращается.


– Мы зашли на русскую территорию, пересекли границу. Скорее всего, в лесу. Ночью, наверное.


Он крепко сжимает Лорину руку.


– Нужно идти обратно в тот лес. Идти прямо сейчас, не делая привала. Отоспимся, когда рассветет, а ночью снова пойдем.

– Но как же нам идти, мы шли целый день. Давай переночуем здесь, Томас. Прошу тебя. Я не хочу снова спать под открытым небом.


Томас отводит ее от детей, уговаривает шепотом. Его лицо так близко, что поля шляпы упираются ей в макушку, но глаза смотрят в сторону. На стоящих на платформе мужчин, на деревья.


– Ночью безопаснее, гораздо безопаснее.

– Может быть, подождем поезда?

– Нам необходимо пробраться через лес на британскую территорию. Подальше от солдат.

– Но эти люди сказали, что они стреляют, только если сойти с дороги.

– Они имели в виду, если ты побежишь с дороги прямо на границе. А нам лучше держаться подальше от солдат, вообще от русских.

– А что, если русские везде?

– Не везде. Просто нужно быть осторожными.

– Я думаю, нам лучше подождать поезда, Томас.

– У вас нет документов. Документы есть только у меня, и тех недостаточно. А в лесу можно спрятаться. На дороге спрятаться негде.


Томас оборачивается к людям на платформе. Лора смотрит на его ресницы, на пульсирующую под кожей жилку.


– Это русские?

– Нет, в основном немцы.

– А почему они такие?

– Они были в тюрьме.


Кожа вокруг глаз у него тонкая, почти прозрачная.


– В той же, что и ты?

– Нет, они были в тюрьме для солдат.


Скользнув взглядом по ее лицу, он снова смотрит на лес.


– Ни слова об этом, понимаешь?


Лора кивает.


– Скоро совсем стемнеет.


Отпускает руку. Лора сзывает детей, перевязывает узел на спине повыше. Возвращаясь по рельсам в лес, они проходят мимо станции. Мужчины, улегшись рядком на платформе под остатками крыши, спят. Только посвистывают да постанывают во сне. Лора глядит на них поверх темного силуэта Томаса. Особенно привлек ее внимание мужчина, лежащий ближе всего с краю, – с большим бугристым черепом и дряблой кожей. Станционная крыша загораживает его от лунного света, поэтому не видно, закрыты или открыты у него глаза.


Они уже далеко зашли в лес, когда Томас наконец разрешил лечь. В полусне Лоре чудится, что деревья – это людские скелеты. Корни – ноги, наполовину засыпанные землей, ветви – пальцы, которые, того и гляди, вцепятся в волосы. Сквозь черную листву Лора видит луну, чувствует, как в уши сбегают слезы. Кладет Петера на грудь, греет о его теплую спинку замерзшие ладони. Он шевелится, но продолжает спать, и Лора тоже засыпает.


Подъезжает поезд, чтобы перевезти их через границу. Билеты лежат в ранцах, столько раз сложенные, что все разлохматились. Лора протягивает их кондуктору, а тот заводит их в вагон и заставляет лечь. Люди, которые заходят после них, ложатся на верхние полки. Лоре жутко от этого зрелища.

* * *

Томас поднимает их еще до рассвета и ведет дальше, пока совсем не светает, Где-то там, впереди, за деревьями, британская территория. Томас в этом не сомневается и, расстилая для них плащи, ободряюще говорит, что осталось немного. Он нашел лощинку, заросшую кустарником: в ней можно переждать до ночи. Томас рассаживает каждого по отдельности, укрывает ветками. Потом выбирается наверх, чтобы проверить, хорошо ли они спрятаны; снимает с головы Лизель красную тряпку, которая маячит сквозь листву.


Томас просит сидеть очень тихо, целый день. А еще нужно набраться сил перед ночным переходом. Лора прислушивается к шепоту Томаса, угадывая в кустах его едва заметные движения. Ей не видны Лизель и близнецы, отделенные от нее густой растительностью. Березы покрыты светло-зелеными листочками, дрожащими на ветру. Земля в лесу укрыта мшистым ковром, мягким и сыроватым. Петер крепко спит на Лорином плече. У него припухшие, желто-серые веки, на висках просвечивают голубые жилки. Лора проводит пальцем по его высокой скуле, гладит по голове, ощущая ладонью туго натянутую и сухую кожу. Закрыв глаза, пытается вспомнить, когда она его кормила в последний раз. В кронах деревьев поют птицы. Тишина и прохлада. От влажной земли промокла юбка. Сквозь деревья сочится запах горячей еды.


Лизель с близнецами шепотом обсуждают, что бы это могло быть. Сходятся на мясе. Лора велит им угомониться и спать, а у самой подводит живот и от обильной слюны ломит челюсть. Йохан переползает к ней по кустам, вцепляется в платье голодными пальцами.


Томас тоже уловил запах. Он подается вперед, просовывает сквозь листья голову и пытается уловить, откуда доносится запах: когда налетевший порыв ветра уносит дух пищи, он немного пятится назад и опять его поджидает. Встает и выбирается из лощины. Пробираясь мимо Лоры, шепчет, чтобы они оставались на месте, сидели смирно. И ждали. Она с надеждой думает: еда сейчас куда важнее, чем граница. Слушает его шаги, треск веток под ногами. Перекладывает Петера на другое плечо и вслед за Томасом идет к еде.


За ней по пятам идут Лизель и близнецы. Томаса нигде нет. Она останавливается и озирается по сторонам.


Перед ними открытое пространство, а вдали дом, окруженный деревьями. Людей не видно, но из трубы поднимается дым. До дома метров, наверное, сто. Длинными рядами высится трава, а садовые кусты усеяны маленькими зелеными ягодками. Черной тенью Томас осторожно подбирается через лес к дому.


– Вон он!


Йохан указывает туда рукой, в утренней тишине далеко разносится его голос. Лора сердито шипит, пытается поймать его за руку. Но тот уже мчится через лес. На солнце грязно-белым пятном вспыхивает сквозь листву его рубашка.


Лизель с Юри и Лора садятся на мох, кровь пульсирует в голове. Томас рассердится. В холодных листьях застыли минуты. Над головой распевают птицы. Петер спит на коленях. Рядом с ней ложится Лизель. Лора погружается в дрему.


Над открытым пространством раздается крик Йохана, потом Томаса. Юри вскакивает на ноги. Лора слышит лязганье металла и топот ботинок; кто-то бежит, ломая ветки. Лизель поднимает голову, сонно поводит глазами. Сквозь кусты Лора видит бегущего к ним через поле Йохана. Слышит, как толчками, будто икота, вырывается из его груди дыхание. Выстрел, третий, четвертый.


Лора видит, как взмывают в воздух птицы, но звука не слышит. Ныряет вниз, ударяется подбородком о корень, хрустнув зубами. На глаза наворачиваются слезы, земля, сырые листья пронзают все тело холодом, и к ней возвращается звук. Юри зовет брата. Свистят пули. Лора дергает его на себя, на землю.


– Он упал, Лора.


Юри хотел подняться. Она не пускает, держит его за волосы, взглядом ищет Лизель. В глаза лезут ветки, Юри рвется из рук.


– Где он?


В высокой траве Лора видит рубашку Йохана, трепещущий серый клочок. За спиной прижалась к земле Лизель. Слышно, как она дышит, глубоко и часто. Снова выстрел. Из-за деревьев показываются два русских солдата. По-пластунски быстро ползут в траве к Йохановой рубашке.


– Йохан!


Истошно вопит Юри прямо возле уха Лоры. Солдаты припадают к земле; два быстрых щелчка, в листве проносится пуля. Листья дрожат, Лизель рядом с Лорой хватает ртом землю. Коротко вскрикивает Петер. Все стихает.


Русские солдаты опять ползут вперед. Первый, добравшись до Йохановой рубашки, что-то кричит. Второй ползет следом. Первый подталкивает к нему рубашку. Серый трепещущий клочок исчезает в высокой траве. Кричат уже оба солдата, резкими прерывающимися голосами. Обняв Юри с Петером, Лора ждет выстрелов.


Среди криков раздаются шаги и хруст веток, вновь появляется запах пищи. Томас тянет их за собой.


– Живо. Нужно уносить ноги. Живо.


Тянет Лору за руку, больно натягивая кожу. Она повисает на нем всей своей тяжестью. Он хватает Юри, поднимает его на ноги и толкает обратно в чащу, подальше от открытого пространства.


– Давай. Уносим ноги. Живо.


Глаза налились, лицо злое. Шея набухла и стала похожа на веревку. Они бегут в лес.

Еда еще не остыла. Первым ест Томас, набивая рот хлебом, заталкивая пригоршнями тушенку. Когда он открывает рот, сказать, чтобы они смотрели в оба, куски пищи вываливаются на подбородок. Он пихает их обратно, громко чавкая, глотая поспешно, через силу. Передает котелок Лоре, а сам становится на страже. Лора зачерпывает тушенку прямо из котелка, Лизель ест и плачет. Юри ломает буханку и запихивает в рот огромными кусками. Лора разминает горячую тушенку с хлебным мякишем и сует в рот Петеру. Тот просыпается и начинает тщательно жевать. Чтобы он наконец это проглотил, Лора подносит к его губам новую порцию. Остатками хлеба Лизель с Юри вычищают стенки котелка. Томас забрасывает его в кусты, и они снова бегут.

* * *

Звериные следы ведут их через заросли высокого папоротника. Они бегут, низко пригибаясь к земле, иногда ползут. Петера вырвало, но он не плачет. Лора крепко прижимает его к своему боку, старается не поранить, продираясь сквозь подлесок.


Лора бежит вслед за Томасом, то и дело оглядываясь, где там Юри и Лизель. И Йохан. Папоротник смахивает с лица и шеи слезы, размазывает по волосам.


Песчаная канава, колючая проволока, чуть вдалеке металлический столб. По предположению Томаса, они уже на британской территории. Он тяжело дышит открытым ртом, шея над воротом блестит от пота. Лора плачет не переставая. У нее сдавило горло, легкие съежились и воспалились. Ей все не удается как следует вдохнуть.


Томас говорит, что надо идти дальше, что они пока не в безопасности. Может, подождем, когда Иохан нас нагонит, спрашивает Юри. Томас взглядывает на него. Юри подступает к Лоре, но она хочет, чтобы это сказал Томас. С подбородка капают слезы, но на руках Петер, и никак их не утереть. Голова его тяжело свешивается с ее локтя, рот во сне открыт. Сев, Лора перекладывает брата на грудь и ждет, пока Томас это скажет. Лизель, скорчившись, трет десны. Томас, не отводя от Юри взгляда, говорит ему правду.


– Его убили.


Лора опрокидывается вместе с Петером на камни и плачет. Юри стоит неподвижно, будто вдруг уменьшившись.


Томас разражается криком.


– Он не туда побежал. Он должен был оставаться в лесу. Сидеть в овраге. Все должны были сидеть, как я вам сказал.


Лизель прячет подбородок в колени. Лора чувствует, что Юри на нее смотрит, но не может остановить слезы. В зарослях поют птицы, летают высоко над головой. Она плачет под бледным небом, а на груди безмятежно спит Петер.


Томас говорит, что, если они сейчас не поднимутся, он уйдет один. Он пускается в путь по пыльной дороге. Юри поднимается за ним первым.

* * *

Сладко пахнет сеном. Лоре жарко, она проснулась и лежит, вслушиваясь в темноте в каждый звук, и всех пересчитывает в уме. Одного не хватает. Она уже не плачет, но и заснуть не может. Кровать мягкая, горло сухое, а брат мертвый, лежит далеко-далёко.


Томас медленно, бесшумно поворачивается, осторожно ползет к приставной лестнице. Лора спрашивает, куда он собрался. Лизель с Юри поднимают головы. Томас снова зарывается в сено.

* * *

Томас и Лора идут в деревню просить еды. Лизель с Юри остались в гараже, им строго-настрого наказано сидеть в сене и не выходить. Томас отказывается идти в Гамбург. Лора семенит рядом и уговаривает его.


– Ты должен пойти с нами. Я не знаю, что мне делать.

– Границ больше не будет. Теперь вы сами сможете дойти до Гамбурга.

– Пожалуйста, не бросай нас.


Томас качает головой, с губ со свистом, сквозь стиснутые зубы, вырывается дыхание. Он шагает слишком быстро. Чтобы поспеть за ним, Лора бежит в припрыжку, и потревоженный Петер у нее за спиной начинает реветь. Перекрывая его плач, Лора кричит в безучастное лицо Томаса.


– Но там нет ни мутти, ни фати.

– Я знаю, ты говорила. Ваша мать в лагере.

– Я не знаю, что мне делать.

– Иди в Гамбург. Разыщи ома.

– Но, Томас, я сказала детям, что там будет фати.

– Знаю.

– Томас!


Наверху, на landstrasse, стоит Юри, машет им рукой и кричит. Томас и Лора переходят на шепот.


– Что я скажу, когда мы найдем ома, а фати с ней не окажется?

– Здесь я тебе не помощник.


Томас останавливается и, взяв свою часть еды, распихивает ее по карманам. Лора в панике.


– Ты можешь жить с нами. С нашей ома. У нее большой дом.


Томас смеется, но Лора понимает, что ему совсем не весело.


– Ома поможет тебе найти жилье и работу.


Он качает головой. Схватившись ручонками за живот, Петер заходится плачем. Томас вынимает из кармана хлеб и отламывает для него кусочек.


– Сейчас главное донести еду. Я тебе помогу.


Томас замирает на месте. На них со всех ног летит Юри. С разбегу врезается головой в живот Томасу, хватается за рубашку. От неожиданности Томас вскидывает руки, напрягает мускулы. Отстранившись, идет дальше. Юри вцепляется Томасу в руку и идет сбоку, не выпуская руки. Лора смотрит, как братнина ладонь обхватывает длинные белые пальцы Томаса. Постепенно, на ходу, Томас высвобождает руку.

* * *

На станции толпится народ. Старики сидят на узлах, дети плачут. Воздух спертый и жаркий. Женщины носят сумки и грудных младенцев, пристают к солдатам с расспросами. Томас встает в длинную очередь перед билетным окошечком. Лора боится упустить его из вида. Она садится с детьми на площади и смотрит на него. Лизель спит, Петер кашляет во сне, на небе собираются тучи. Томас сидит на корточках, вытирая пот с лица. Когда очередь наконец сдвигается, Юри подбегает постоять вместе с Томасом и тоже присаживается на корточки, водит пальцем по трещинам на мостовой. Лора смотрит на них издали. Может, они шепчутся? Но разглядеть невозможно. Далеко.


Билетное окошечко захлопывается прежде, чем наступает очередь Томаса с Юри. Солдаты пробуют разогнать толпу, снова и снова гнусаво повторяя одни и те же фразы: передвижение без специального разрешения запрещено, о следующем транспорте будет объявлено дополнительно. Томас отводит детей в сторону, тащит вдоль станционной стены, гонит вниз по дороге. Лизель спрашивает, удастся ли купить билеты на следующий поезд, Томас не отвечает.


Позади них к станции подходит поезд. Томас их торопит, гонит по дороге, вдоль стены. За углом стена идет под уклон и становится ниже. Томас подсаживает их одного за другим. Чуть поодаль через стену лезут люди, а еще больше народу бежит с площади. Томас перебрасывает узлы и карабкается вслед за ними, неуклюже перепрыгивая на ту сторону. Юри уже пробрался через забор к рельсам.


Они бегут по шпалам обратно на станцию. Платформа переполнена людьми, рвущимися вперед. Люди истошно кричат, зовут друг друга, проталкиваются поближе к поезду. Дети прыгают с платформы, забираются под колеса, матери вытаскивают их обратно. В маячащих над головами стиснутых кулаках зажаты билеты с документами. Солдаты приказывают выстроиться в колонны перед дверями, но толпа не слушается.


Томас обходит поезд с обратной стороны и идет вдоль него, пробуя окна, пока одно из них не поддается.


– Все как раньше. Братья и сестры, все как раньше.


Подхватывает Юри под мышки и вталкивает в вагон. Нога Юри угодила Томасу в челюсть. Люди в вагоне ругаются, выпихивают Юри и появившуюся вслед за ним Лизель из поезда. На той стороне дороги из кустов появляются еще люди и тоже устремляются к вагонам. Один мужчина держит в руке кирпич, рука обмотана тряпкой. Он разбивает окно и, пробравшись внутрь, распахивает дверь. На него кидаются пассажиры, завязывается драка.


Лизель протягивает руки за Петером. Люди в вагоне прижали их к стеклу, орут, чтоб вылезали обратно. Через окно Лора видит Юри. Сморщившись, он орет в ответ, закрывает уши ладонями. К ним приближается тот человек с кирпичом, уже под конвоем вооруженного солдата.


Томас берет у Лоры Петера.


– Спокойно, все как раньше.


Передав Петера Лизель, поворачивается к солдату; идет к нему с открытыми руками; и говорит, говорит. Стаскивает шляпу, прижимает к груди. Над ушами мокрые, слипшиеся завитки волос. Солдат слушает, напряженно щурится, а Томас все твердит одно и то же. Сквозь сырой воздух Лора различает ритм его слов, но не сами слова. Человек с кирпичом смотрит на Томаса, потом переводит взгляд на Лору. Из руки течет кровь: повыше намотанной на кулаке тряпки виден порез. Лора отводит глаза.


Томас открывает бумажник и вынимает документы – ветхие и потертые. Отдает их солдату, тот читает. Размякшие бумажки свешиваются с его ладони. Человек с кирпичом что-то произносит, топнув сапогом возле Томасовых ног. Не обращая на него внимания, Томас подступает на шаг к солдату. И непрерывно говорит, и тычет в документы, которые держит солдат; подтянув рукава, показывает белые запястья. Солдат о чем-то спрашивает. Томас кивает. Человек с кирпичом плюет в него. Плевок белым пятном ложится на Томасов темный воротник.


Солдат начинает ругаться, грозит автоматом. Человек с кирпичом, подняв руки, отходит в сторону. Солдат снова кричит. Отдает Томасу документы и, достав из кармана платок, сует ему в руку.


Томас быстро возвращается к Лоре, на ходу стирая плевок, пряча бумажник обратно в карман. Улыбается и поднимает Лору к окну. Но люди в вагоне никак не могут угомониться, кричат сердито. Томас шепчет:


– Все хорошо, все хорошо. Все замечательно, вы можете ехать.


Лора хочет вырваться, но Томас подталкивает ее еще выше.


– Нет, Томас, пожалуйста, нет. И ты с нами, и ты с нами.


Она умоляет его, брыкается. Он проталкивает ее в вагон. Юри визжит, через Лору тянется руками к Томасу.


– Ты должен ехать! Братья и сестры! Ты тоже должен ехать!


Он вцепляется в жакет Томаса; но Томас загораживается руками. Щурит глаза, хмурится от яростного мальчишеского натиска. Юри визжит до тех пор, пока Томас не залезает в вагон.

* * *

Час за часом они сидят на полу вагона в проходе, у двери. Прямо под ними, поскрипывая, медленно катятся по рельсам колеса. На остановках никто не сходит. С крыш спрыгивают солдаты и выстраиваются вдоль путей. Они ведут себя спокойнее, чем американцы. У них форма темнее и движения сдержаннее, но все-таки они не спускают рук с автоматов и готовы пристрелить каждого, кто вздумает бежать. Лора рада, что они едут. Напротив сидит Томас и избегает ее взгляда.


С наступлением темноты Юри забирается Томасу на колени и кладет голову на грудь. Томас сидит с закрытыми глазами, но Лора знает, что он не спит. Ее начинает клонить в сон. К плечу притулилась Лизель, на узле в ногах спит Петер.


Лора просыпается оттого, что занемели ноги и бедра пронизывает резкая боль. Томас во сне поменял позу, но Юри по-прежнему спит у него на коленях. Лора стаскивает ботинки и щиплет себя за ступни, стараясь не задевать волдыри и ранки. Поезд качается и дребезжит. Ноги начинает покалывать, но боль не стихает. Дождавшись, когда покалывание почти проходит, Лора отправляется прогуляться по поезду. Перешагивая через спящих, цепляясь за стены и пошатываясь, она пробирается по ускользающему из-под ног коридору и через тамбур попадает в соседний вагон. Она останавливается у открытого окна и подставляет лицо ветру, слушает, как внизу в темноте визжат колеса. В тело больно впивается оконная рама. За окном проносятся поля, леса, все благоухает.


Из соседнего купе доносятся голоса. Лора стоит у окна и прислушивается, не поворачивая головы.


– На первый взгляд можно подумать, будто все эти снимки сделаны в одном месте.

– Но в газетах пишут, что лагерей было много, наверное, сотни.

– Я не говорю, что таких лагерей не существовало. В конце концов, в каждой стране есть своя система тюрем. Я просто хочу сказать, что людей там не убивали.

– А трупы на снимках?

– Постановочная съемка. Снимки всегда нечеткие, так ведь? Либо темные, либо зернистые. Лишь бы ничего не было видно. А люди на этих фотографиях – актеры. Это американцы сварганили, может, и русские им помогали, кто знает.

– С чего ты взял?

– Ну, во-первых, Фанинк, а потом еще Мон. Торштен и его брат тоже слышали.

– Это было написано в газетах?

– Послушай, я видел фотографии. Повсюду одни и те же люди. Одна и та же сцена снята с разных ракурсов. Любой дурак заметит.


Краешком глаза Лора видит в углу двух парней. Немногим старше ее. Лица гладкие и худые, глаза блестят. Сидят на узлах у двери купе и курят. Свечной огарок на полу между ними трепещет на сквозняке. У одного нет руки. Рукав приколот к плечу и подергивается. Заметив Лорин взгляд, он машет пустой складкой одежды.


– Граната.


Улыбается ей. У Лоры вспыхивают щеки, хорошо, что кругом темень.


– Я тоже видела эти снимки.

– Подумаешь, кто их не видел. И люди все сплошь были худые и лежали на земле, да?

– Мне показалось, что они мертвые.

– Это актеры, американцы. А в некоторых случаях – куклы, манекены. Те, которые больше всего похожи на мертвых.


Его приятель задувает свечу.


– Я ложусь спать.


На Лору он не обращает внимания. Парень с одной рукой подмигивает ей в темноте. У него в зубах тлеет сигарета, ее огонек освещает Лорину щеку. Она закрывает окно и идет обратно по коридору. Открывает дверь тамбура, и от скрежета колес закладывает уши.

* * *

Они просыпаются оттого, что поезд стоит. Солдаты открывают двери, барабанят в окна, приказывают всем выйти и ждать на платформе. Томас подхватывает узлы, снимает Юри с подножки. На станции темно, все огромное здание освещается лишь несколькими тусклыми лампами. Внутри шумно. Детский плач, крики, хлопанье вагонных дверей. У стен толкутся сердитые мужчины. От них неприятно пахнет.


Следующий поезд будет только на рассвете. Юри не выпускает из рук край Томасова пиджака. Лизель лежит на узлах, одной рукой прикрывая глаза, другой – волосы. На руках плачет Петер. Лора спрашивает у людей вокруг, нет ли у кого еды, но все молчат, отворачиваются.


Кулачки у Петера стали иссиня-красные. Лора трет их, дует на пальцы. Взглянув вверх, она видит, что крыши над ними нет, только рваная дыра да темное небо.

* * *

Они едут поездом или идут пешком. Бредут от одного города до другого. Наконец им улыбается удача, и на очередной станции они находят поезд и бесплатную кухню. Пока дети едят жидкую похлебку, Томас долго беседует с каким-то солдатом. Перед самым отправлением солдат стучит им в окно и протягивает яйцо. Томас благодарит его и через открытое окно жмет руку. Отдает яйцо Лоре.


– Это Петеру. Совсем он худой.

* * *

Встретившийся на дороге фермер подвозит до Эльбы. Они стоят и смотрят на воду, до дома остается один день пути. Вдоль берегов тянутся фруктовые сады, но плоды еще не поспели. Томас говорит, что берется переправить их в Гамбург. Сажает Юри на плечи и, пообещав мигом обернуться, уходит искать транспорт. Лора с Лизель и Петером стоят в очереди за едой возле Красного Креста. Ждут Томаса и Юри под городскими часами. В дверях ребятишки торгуют кислыми яблоками и маленькими жесткими грушами. К их животам привязаны мешки с товаром. Завидев военную форму, они тут же смываются.


Покормив сухим хлебом Петера, Лора отдает его на руки сестре. Лора нервничает, но не двигается с места до тех пор, пока не появляется Томас с голодным Юри. У них добрые вести – будет лодка.

* * *

На горизонте виден Гамбург. Его черный силуэт проступает на вечернем небе. Сумерки стоят прохладные и сырые: дневная жара сменяется туманом. Вода плещется о борт лодки. Пассажиры молчат. Они смотрят на надвигающийся город. Лора связывает узлы вместе. Ей не по себе от большой гавани и острозубого города, вздымающегося на том берегу. В его домах темно, на реке нет других лодок. Кругом тишина. Только мерный плеск воды. Лора закрывает глаза и мысленно рисует план действий.


Она представляет, как поедет на трамвае к ома. Видит усыпанные листвой воскресные улицы и белые дома; себя, в хороших туфлях сидящую в залитом солнцем, но прохладном доме. Эти картины плохо сочетаются с темным городом, приютившимся на берегу. Рядом присаживается Томас. Он смотрит на Лору, и в полутьме она чувствует его улыбку и видит складки на щеке.


– Готова?


Солнце ныряет за горизонт, а они стоят под ратушей со своими узлами. Никто и не думает подавать им трамвай.


Скорее всего, здесь комендантский час. Нам нельзя так поздно ходить по улицам.


Шаги Томаса гулко разносятся по пустой торговой площади.


– Далеко туда идти?


Но Лора никак не может вспомнить. Она просит потерпеть еще несколько минут. Томас хмурится, и Юри берет его за руку.


– Мне не нравятся эти дома.


Улицы ведут от реки к главной площади, к темным разрушенным зданиям. Чтобы не видеть обугленных стен, Лора смотрит на Петера.


– А сколько туда ехать на трамвае?

– Где-то полчаса.

– Идти слишком далеко, Лора. Сегодня уже поздно.

– А куда мы пойдем?

– Найдем что-нибудь. Пустое здание, например.

– Только не здесь, Томас.

– Нет-нет, сначала мы выберемся из центра. Я что-нибудь для нас найду.


Они идут по берегу озера на север. В воде плавает бревно, от него пахнет плесенью.


Они лежат в пустом доме. То, что некогда было полом, теперь служит им крышей, отделяющей их от ночи. В балках устраиваются на ночлег птицы, с кирпичей сочится вода. Они устраиваются в углу, подальше от разрушенных стен. Когда дети уснули, Томас спрашивает Лору шепотом:


– А что, если в дом вашей ома попала бомба?

– Вряд ли. Может быть. Не знаю.


Лора лежит совсем близко от него, не касаясь, но чувствуя малейшее движение. Закрывает глаза и видит на месте дома развалины. Ни ома, ни фати.


Юри плачет во сне, и Лора берет его руку, прижимает к щеке. Вокруг на холодном полу громоздятся молчаливые развалины. Рубашка Йохана теряется среди бесчисленных рук и ног.

* * *

Утром солнце снова светит вовсю и высушивает грязь, а они собирают вещи и прячут их среди камней. Томас приносит суп, в котором плавают куски колбасного фарша. Этот вкус напоминает мясо, напоминает о слезах тогда, в лесу. Юри опять начинает плакать, а Лора прячет лицо на груди малыша. Если умер Йохан, значит, и бабушка могла умереть. Петер заходится ревом и молотит ее по щекам. Томас что-то шепчет Юри, Лизель сидит молча и ест, и Лора рада, что никто на нее не смотрит.


– Лора найдет вашу ома.

– И фати.

– Возможно, на это уйдет какое-то время, Лизель, поэтому мы все должны набраться терпения.

– И долго ждать?

– Ну, несколько дней. Может быть. Не знаю. Дороги ведь перекрыты, а они могли перебраться в другой дом, так что посмотрим.


У Томаса багровеет тонкая шея, он на вид такой нескладный. Лора улыбается, но он этого не видит. Они условились встретиться на закате под черным церковным шпилем, и вот он с Лизель и Юри выбирается из развалин на улицу.


Как и прежде, шумный город полон людьми. Люди гуляют, разговаривают и будто не обращают внимания на разруху, на обугленные здания вокруг. Прохожие по-прежнему носят шляпы и галантно приподнимают их, когда здороваются. По разрушенным улицам снуют машины, замедляя ход перед завалами. Из труб разгромленных многоэтажек поднимается дым. Из развалин доносится запах горячей пищи, хоть и трудно представить, где там могут разместиться кухни.


Лора идет, замирая при виде руин и внезапно открывающихся пустырей. Петер плачет все утро – низким и ужасным голосом. Люди смотрят мимо, будто боятся взглянуть ей в глаза. Лора всматривается в лица в очередях, видит все тот же голод и отводит взгляд.


Она добирается до Ольштера и, пока это возможно, идет вдоль озера, но из-за перекрытых дорог уходит все дальше от воды. Когда вода совсем пропадает из виду, Лора теряется; не может понять, где тут улица. Спрашивает дорогу, и женщина указывает ей направление, откуда она только что пришла, впрочем, и сама женщина ничего толком не знает. Лора спрашивает у других прохожих, и вскоре здания вокруг становятся все более знакомыми. Улицы широкие, деревья стройные и высокие, на старых ветвях молодая поросль. Ома обязательно жива. Лора несколько раз проходит вверх и вниз по улице, и ей кажется, что она нашла то самое место.


Фотографии все сожжены или закопаны, поэтому приходится вспоминать по памяти. Ореховый сад; гостиная с вазами и тяжелыми, набитыми волосом креслами. Лора замерла посреди дороги и пристально вглядывается. Одни деревья искорежены, другие стоят нетронутые, но ни одно не похоже на то, что рисует ее мысленный взор. Она снова пускается в путь, стараясь выйти к воде.


На улице ссыпан картофель. Мужчина кладет Лоре в фартук немного картофелин и шикает – уходи! Она выпрашивает еще сухого молока и прямо в пригоршне смешивает его с водой из колонки. Пока она вот так поит Петера, он смотрит ей в лицо. Белая масса стекает по его щекам и подбородку, но кое-что попадает на язык. Петер успокаивается и засыпает, и Лора сидит с ним в лучах предзакатного солнца. Смотрит на широкую озерную гладь и шепчет:


– Летом мы плыли домой на пароме, а фати всегда ждал нас на той стороне.


Она хорошо помнит лодку, пристань и автомобиль, но отцовское лицо припоминается смутно. Лора говорит Петеру, что дома стоят на своих местах, уверяет его, что ома должна быть где-то рядом. Глядя на спящего на коленях брата, маленького и бледного, она ощущает уверенность, легкость в голове – и все-таки тревогу. Скоро солнце сядет, нужно идти, искать своих, но в голове вертятся мысли о бабушке. Если ома жива, она спросит о Йохане. А дети будут ныть, где фати. А еще ома спросит, кто такой Томас.


Все стало по-другому. Ей снова придется лгать. Слишком много всего случилось, не объяснишь.


От воды начинает тянуть холодом, и Петер просыпается. Лора встает, крепко прижимая его к себе. Находит взглядом чернеющий в небе церковный шпиль и идет прочь от озера. Петер молчит, смотрит на сестру своими темными глазами, ставшими такими большими на исхудалом лице.

* * *

Лора просыпается из-за шума в темноте. Мужской голос что-то шепчет по-английски. По-немецки воркует женщина. Потом шорох гравия, голоса стихают, слышно только дыхание.


Томас тоже проснулся. Лора ерзает под одеялами, прижимается спиной к холодным щербатым кирпичам. Она не желает слышать, что творится там, под обломками стен. Чтобы отвлечься, считает балки на потолке, но перед глазами настойчиво встают разные картины. Рядом ворочается Лизель. Лора едва сдерживается, чтобы не закрыть ей уши.


Снова шепот, и, наконец, шаги удаляются.


Чуть позже Лору будит другой шум: сдавленное дыхание и всхлипы. Она пытается отвлечься, не слышать, уснуть. На этот раз звуки более отчетливые. Теперь они доносятся из-под одеял, а не снаружи. Лора вслушивается. Это плачет Томас, натянув на голову пиджак и закрывшись руками, чтоб не вырвалось ни звука. В перерывах между всхлипами он судорожно хватает ртом воздух. Его тень мечется на дальней стене. Лора не хочет ни видеть, ни слышать этого. Она бы заплакала, да его слезы сильнее. Злая и разбуженная, она лежит без сна, пока сквозь трещины не просачиваются лучи солнца.


Утром Томас укрепляет их убежище: сооружает ограду из поломанных стульев и ворованной проволоки. Берет с пепелища уголь и пишет табличку, которую Юри вешает на их баррикаду: ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. Томас шепчет Лоре:


– Если они снова придут, я их прогоню.


Лора решает простить ему его слезы.

* * *

– Ханна-Лора! Ханна-Лора Дрезлер!


Ее зовет молодая женщина на той стороне дороги. Лора затаила дыхание, неотрывно смотрит на трамвайные пути под ногами. Женщина машет снова. На ней мешковатое черное пальто и тяжелые ботинки.


– Ты меня не помнишь? Я Вибке. Вибке Надель. Служанка твоей бабушки. Это было не так давно, ты должна помнить!


Вибке Надель переходит улицу и берет Лору за руку.


– Какая ты худенькая! Вы с мамой приехали обратно с юга? Где твоя очаровательная мамуля?


Женщина держит Лорину руку, а сама говорит, плачет и смеется. Лора вспоминает кухню в бабушкином доме и Вибке. Как они с ней лущили горох на черной лестнице. Давно, близнецы были совсем крохи, а Петера и вовсе не было. Значит, вот она какая. Лора всматривается в улыбающееся веснушчатое лицо. В доме пыль, зато сердце у Вибке преданное. Это бабушка так говорила.


– Она будет счастлива вас увидеть.

– Ома?

– Да-да. Мы были в укрытии, по соседству.


Вибке почти бегом тянет ее через дорогу.


– На дом упала бомба, но он не сгорел. Идем. Бабушка твоя дома. Она будет счастлива.


Все те же черные железные ворота, та же вечнозеленая, сочная живая изгородь, только дом не узнать.


Недостает верхних этажей и части первого. Над ним высится одна-единственная дымовая труба, у основания которой все еще сохранились каминные изразцы. Оставшиеся стекла все в трещинах, и стены закоптились, но Лора узнает переднюю. Солнце освещает то, что раньше было от него скрыто: узоры на потрескавшихся изразцах, широкие, темные половицы.


Вибке оставляет Лору за дверью. Дверь эта когда-то была внутренней и теперь порядком пострадала от непогоды. Вибке входит, напевая, и зовет бабушку. Ей отвечает старческий голос, сначала спокойный, а потом перешедший в крик. Лора подтягивает чулки и видит на пороге бабушку, которая протягивает к ней руку. Ома дотрагивается до ее волос.


– Ханна-Лора, детка. Откуда ты здесь?

– Из Баварии, ома.

– Где моя Аста? Ханна-Лора, где твоя мутти?


В комнате только один стул, но женщины просят Лору на него сесть. По стенам на гвоздях развешана одежда. Есть плита, кровать и пустой шкаф. Голосам тесно в таком маленьком помещении. Лора никак не поймет, что за комната это была до бомбежки. Вибке закрывает дверь и отодвигает занавески, чтобы шел воздух. Говорит, протягивая Лоре хлеб с ломтиком яблока:


– Сегодня у нас есть фрукты. Поешь.


На протяжении ее трапезы они сидят на крохотном пятачке на полу. Молча ждут, пока Лора ест. Яблоко сладкое и сочное, оно режет желудок, обжигает воспаленный язык. Ома говорит, что Лора превратилась в молоденькую женщину. Взяв со шкафа расческу, Вибке распускает Лорины косы. Волосы электризуются, трещат и венцом становятся вокруг головы. Лора чувствует их на щеках; оттого, что кто-то о ней заботится, по телу разливаются истома и тепло. Вибке гладит ее по голове, разделяя волосы на две части. Ома стоит у открытого окна.


– Мутти у американцев, да, детка?


Лора кивает.


– Я так и поняла. Едва только тебя увидела, и я это поняла.


Вибке уверенно распутывает Лорины волосы.


– А фати? Его тоже схватили?

– Не знаю.

– Ты знаешь адрес мутти?

– Нет, ома.

– Значит, она не знает, где вы?

– Нет, это она велела нам сюда идти.


Некоторое время они молчат. Вибке плетет косы, то и дело касаясь пальцами Лориной шеи. Лора слышит бабушкино дыхание, тихое и хриплое, вдыхает запах нагретых за день стен снаружи и затхлую сырость холодных стен внутри помещения. Горло перехватывает, и невозможно ничего сказать. Слишком много всего рассказывать.


Ома подходит к Лоре и, подняв со стула, прижимает к себе. Чтобы не упасть, Лора переступает с ноги на ногу, задевает коленями сиденье, и стул с громким скрипом ползет по полу. Она тоже обнимает бабушку, ощущая под блузкой ее исхудалое тело.


– Тебе не должно быть стыдно. Ты не должна их стыдиться.


Крепкие объятия – Лора с трудом может дышать. Наконец ома ее отпускает, теперь они стоят на расстоянии вытянутой руки. Волосы у старой женщины седые, тусклые, кожа землистого цвета. Серые и водянистые глаза изучают Лору. Лорина шея зудит и наливается жаром. Вибке со своими расческами сидит рядом на стуле.


– Мы их найдем. В Красном Кресте должны быть адреса. Они вернутся, мутти и фати. Просто придется какое-то время их подождать.


Лора не в силах взглянуть бабушке в лицо. Смотрит на щеки, на шею в мягких складках. Старческий голос, срываясь, продолжает:


– Все теперь позади. Все кончено.


От пота колет под мышками. Ома быстро протягивает руку и стискивает Лорино плечо.


– Кое-кто из них зашел слишком далеко, детка, но не верь, что все было плохо.

* * *

Лора трет Юри лицо и руки, аккуратно повязывает красную тряпку на голове Лизель.


– Вот-вот за нами придет ома, нужно подготовиться.

– А фати придет?

– Фати сейчас находится в другом месте.


Лора пытается произнести это непринужденно, как будто именно этого они так долго ждали. Оглядывается на Томаса, но тот сидит к ним спиной, укладывает вещи. Юри смотрит растерянно. Лизель плачет, потом переходит на рев. Колотит кулачками по Лориным рукам.


– Ты все наврала!


Под ударами рука немеет, но Лора и не думает защищаться. Пусть поплачет. Она молчит, ей нечего сказать. Лора подвязывает косы аккуратными тряпочками. Чистит ботинки и отрывает новое кружево от Петеровой пеленки. Оглядывает молчащего Юри и ревущую Лизель: надо бы рубашки постирать или, по крайней мере, хоть немного отмыть с них грязь до прихода ома.


Томас приносит ей воды и сидит рядом, пока она стирает.


– Я не сказала о тебе.

– Да. Да, это правильно.

– Не только о тюрьме. Я имею в виду, я вообще ничего не сказала. Она не знает о тебе.

– Да, понимаю.

– Я не знала, что она скажет. Я просто не могла. Не теперь.

– Да, это правильно. Я объяснил детям, что я им брат, но что это тайна. Теперь тайна.

– Ага.

– Ты расскажешь ей о Йохане, и этого будет достаточно.


Руки Томаса лежат на краю ведра. Лора ждет, но он так до нее и не дотрагивается.

* * *

Вибке пробирается к ним по развалинам, чтобы проводить к бабушке. Лора видит, что она пересчитывает детей.


– Йохана нет.


Юри стоит в проломе стены. Вибке он не помнит.


– Где Йохан?

– Он умер, в России.


Вибке смотрит на Лору.


– На русской территории. Его убили на границе.


Больше никто ничего не сказал.


Вибке идет первой. Шепотом докладывает новость бабушке, а Лора тем временем приводит детей в порядок, ставит в ряд, одергивает непросохшую одежду. Ома их рассматривает, по очереди кладет на головы руку. Лора готова к расспросам. Интересно, где Томас. Вероятно, где-то рядом. Она смотрит на руины, а в голове роятся мысли. Что сказать, чего не сказать – как же трудно все объяснить. Интересно, удивился ли Томас, что ома не спрашивает про Йохана. Скорее всего, Томасу из его укрытия видно, что ома ей кивает. Но вряд ли с такого расстояния видно, как омрачился бабушкин взгляд. На подставленной для поцелуя Лориной щеке остался яркий след.

* * *

Дома Лизель снова принимается реветь: Лора обещала фати, а его нет. Ома удивлена, даже сердится поначалу: хмурясь, разбирает их немудрящие пожитки. Сложив наконец одеяла в шкаф и закрыв дверцу, ома мягко объясняет Лизель и Юри, что фати, наверное, на американской территории. Лизель смолкает и, утерев бледные щеки, спрашивает шепотом:


– Его наказали?


Ома, прищурившись, смотрит на внучку, и в наступившей тишине Вибке отрезает каждому по куску хлеба.

* * *

В первую ночь они спят в одной комнате с ома и Вибке. С крюков в потолке свисают занавески, разделяющие маленькую комнату на еще меньшие части. У ома с Вибке по кровати, между ними полог. Вибке заставляет Лору и Лизель лечь на ее кровати, а для Юри стелет на полу матрас. Сама Вибке ложится на их одеяла, предварительно соорудив для Петера колыбель из старого ящика. Пожелав всем спокойной ночи, ома задергивает на кровати тяжелый полог.


Глядя на темные складки, Лора гадает, плачет ли сейчас ее ома. О Йохане, о мутти, о фати. За бабушкиным пологом тишина. Вот мы и дома. Лора шепотом зовет Лизель, но сестра лежит, повернувшись спиной, и не отвечает. Мы у бабушки. Лора повторяет это про себя. Кровать мягкая и теплая, в комнате тишина. Мутти держат американцы, фати, может быть, тоже. Томас прячется в развалинах, а Йохан умер. Не в силах сдержаться, Лора плачет, закусив простыню. В темноте к ней подползает Юри. Неумело гладит по волосам и отирает рукавом глаза.


– Я знал, что фати здесь не будет, Лора.

– Откуда?

– Томас сказал.

– Боже. Почему ж ты мне ничего не говорил?


Юри пожимает плечами.


– Он сказал, что после любой войны мужчин сажают в тюрьму. Что сейчас много у кого отцы сидят, Лора. Мне кажется, не так уж это и плохо.


Лора обнимает братишку, и тот забирается к ней под бочок.


– Томас сейчас один?

– Думаю, да, Юри. Наверное.

– Ему грустно без нас?

– Не знаю. Может быть. А когда он сказал тебе про мужчин?

– Сто лет назад. Даже не помню. Томас сказал, что мы всегда его найдем под тем церковным шпилем. Мы сходим к нему?

– Конечно.

– Завтра?


Лора не может вспомнить, что именно рассказывала Томасу о фати, если вообще что-либо рассказывала. Она размышляет о том, что у всех отцы сейчас в тюрьме, повторяет про себя, что не так уж это и плохо, и не может себя в этом убедить.


И все же она рада, что Юри лежит с ней вместе в теплой кровати. Рада и тому, что ни он, ни Лизель не проболтались бабушке о Томасе. Одна ложь осталась нераскрытой, одну тайну удалось сохранить. Она целует Юри в голову.


Вы сегодня были умницы.

* * *

Вибке и Лора сидят в больничном коридоре, ждут, пока Петера взвесят и измерят.


– Ваша ома гордая женщина. Ее жизнь круто изменилась. Не осталось ничего. Одна я.


Смеется. У Вибке веснушки и морщинки-лучики вокруг глаз. А рука холодная и мягкая.


– Она получит на вас продуктовую и вещевую карточки. Теперь у вас каждый день будет еда, особенно у Петера, и еще вам будут выдавать одежду. Уж она позаботится.


Лора притулилась к плечу Вибке. Она кожей впитывает в себя ее журчащий голос.


– Она потом привыкнет к вам. Ваша мутти давно перестала писать, еще до того, как все закончилось. Ома очень переживала. Я-то знаю.


Лора впитывает ласку ее рук, и до самого вечера в душе воцаряется покой.

* * *

Юри бежит впереди. Он вне себя от радости. Дети пробираются среди каменных глыб. Лора осторожно лавирует между обломками стен, некогда оклеенных обоями, а Петер сидит за спиной и крепко держится за шею. Они доходят до небольшого дворика. Асфальт местами потрескался и провалился, но дворик, залитый солнцем, выглядит вполне привлекательно. В разломах плит и на стенах поверху растут фиолетовые и желтые сорняки.


В дальнем углу дворика висит на петлях покосившаяся дверь. Юри подбегает к ней и, распахнув, устремляется в прохладную темень. К Томасу. Томас зажигает свечу и улыбается. Худое лицо покрывается складками, меж зубов показывается розовый язык. Юри летит обратно по ступенькам.


– Он говорит, что останется здесь. Так ведь? Ты ведь так сказал?


Томас улыбается и смотрит на Лору. У нее начинает колоть пальцы.


– Я тут убрался. Можно сделать печку, и тогда станет тепло и можно будет готовить.


– Он останется здесь, а мы будем ходить к нему в гости.


Томас ищет в развалинах половицы и оконные рамы, а Юри носится по двору и кричит. Томас разводит во дворике костер, Лора печет картошку и нагревает на углях кирпичи. Будет чем прогнать подвальную сырость, когда они с Юри и Петером уйдут обратно к Лизель, Вибке и ома.

* * *

То, что уцелело от бабушкиного дома, меньше той комнаты, которая была у них на ферме. Другие дома на улице пострадали не так сильно, и ома удается найти внукам на ночь комнату у соседей, Мейеров, которые помнят Лору и Лизель совсем маленькими. У них большой – почти до самого озера – яблоневый сад.


Ома заводит распорядок. Каждый вечер дети ужинают вместе с ней и Вибке, а потом отправляются к себе через дорогу спать. Утром она снова забирает их, чтобы покормить завтраком, и, пока Лора с ребятишками спешат по лестнице и обмениваются на ходу шутками с Мейерами, Вибке расстилает скатерть и раскладывает столовые приборы, для каждого блюда свой. Под руководством бабушки тщательно делятся порции. Едят они все вместе три раза в день. Ома ест хлеб с помощью ножа и вилки, следит, чтобы дети жевали медленно, но еда все равно заканчивается слишком быстро, и они выходят из-за стола голодные.


Лето уже на исходе, но погода стоит чудесная. Лизель все еще дуется на Лору. И целыми днями помогает Вибке: развешивает белье в заросшем саду, убирается, часами стоит с ней в очередях. Ома или сидит за столом у окна и пишет письма, или уходит на целое утро в Красный Крест, а после обеда отдыхает у себя за занавесками.


Лора ухаживает за Петером, а Юри то и дело вертится вокруг. Шепчет что-то себе под нос, пинает камешки на дороге. Лора старается не слушать, что он там говорит. Наверное, он разговаривает с Йоханом, и ей не хочется подслушивать. При первой же возможности они отправляются в подвал. Навещают своего тайного брата, пока все тихо, ома спит, а Вибке и Лизель вяжут или штопают одежду.


Томас всегда радуется своим гостям, встречает их тихой улыбкой. Лора представляет, как он сидит и ждет их. Ловит осторожные шаги, приближающиеся к его подземному дому, грустит в одиночестве, если они в какой-то день не приходят. Всякий раз Лора поражается его худобе. Рот щербатый, на ногах лохмотья.


Когда она не видит Томаса, то представляет себе его совсем другим, и при встрече не сразу привыкает к его исхудалому телу. Она подолгу разглядывает одежду, кожу и даже ресницы, припорошенные осыпающейся со стен известкой.

* * *

Герр Мейер возится с камерой. Старческие пальцы с трудом справляются с настройками, старческие глаза не доверяют свету. То так, то эдак выстраивает детей у ворот, там, где живая изгородь и не виден разрушенный дом.


– Нужно было раньше начинать. До обеда. Теперь ни за что не ручаюсь. Только пленку израсходуем, а герр Польсен все равно сдерет за печать. Отложим до завтра.


Снимок для мутти. Ома узнала, в каком лагере она содержится, и пошлет ей фотографию. Она говорит, ей это поможет. Для съемки ома даже нашла им одежду. Петер то и дело срывает с себя матросскую шапочку, а вот Лизель рада голубому шелковому шарфу, покрывающему ее клочковатые волосы. Ома написала письмо мутти, от них от всех. Они подписались в конце письма, не читая. Лоре не хочется знать, что в нем написано. Хорошо, что ома не заставила писать ее. Лора помогает Вибке наряжать детей.


Холодно. Юри растирает ладони и коленки, Лизель вся дрожит.


К вечеру герр Мейер приносит отпечаток. На разбитой мостовой стоит группка серьезных большеглазых детей. Самая высокая Лора, рядом Лизель, за ней Юри; впереди всех, уцепившись за ногу брата, стоит Петер. Лизель явно велики туфли, а у Юри на его вытянутой голове смешно торчат уши. У Лоры, несмотря на старания Вибке, неровный пробор, глаза полузакрыты. Все они худы. Выпирающие скулы и запястья, большие колени и чужая мешковатая одежда. При виде этой фотографии у Лоры возникает чувство, будто перед ней незнакомцы или люди, которых она знала когда-то очень давно.


Снимок и письмо помещаются в конверт. Когда ома надписывает адрес, у Лоры сжимается в животе. Мутти увидит, что нет Йохана.

* * *

Они ждут новостей, а дни становятся холоднее. Петер реже плачет, снова стал улыбаться, понемногу поправляется. Лора больше не носит его, только держит за пальчики, а он радостно лепечет и решительно делает шаги. Но ей начинает не хватать уже привычного ощущения тяжести в руках. Она согласна с Томасом: еще не время; Юри и Лизель, как было условлено, молчат, тайный брат остается тайной. И все же Лора боится чаще ходить в подвал.


Играя с Петером на августовском припеке, она наблюдает за Юри с Томасом. Юри ходит за ним по двору, помогает собирать сушняк, который Томас вытащил из озера и разложил на солнце. Томас молчит, а Юри что-то беспрерывно шепчет, и в тихом августовском воздухе раздается его громкий и продолжительный смех. Томас берет Юри за руку, и мальчишеская ладонь крепко сжимает его указательный палец.


Ухажер Вибке тайком приносит ей из казармы радиоприемник. Та вечером приходит к Лоре, и они слушают джаз. Вибке учит ее танцевать, как в американских фильмах, на какие водил ее ухажер-шотландец. Случись Лоре заплакать, Вибке обнимает ее и легонько раскачивается в такт музыке. Говорит, что мутти вернется, и все переменится. Лоре хорошо от ее нежных объятий, легких прикосновений. Лора не рассказывает Вибке, что скучает она по Томасу.

* * *

Приходит письмо, адресованное Лоре. Имя на конверте написано маминым почерком. Лора подходит к окну и читает скупые строки.


Мутти пишет, что с фати все в порядке, что при первой возможности сообщит его адрес. Она послала ему весточку через американцев, и он знает, что они уже дома, в Гамбурге. А Лора с детьми должны писать ему письма, потому что может получиться, что вернется он нескоро. В ближаишее время снова откроются школы. Они должны усердно работать, думать о будущем и о том, что оно принесет. Мутти просит Лору поцеловать за нее Юри и Лизель, и заботиться, чтобы Петер питался как следует. Лора зачитывает письмо для ома, вглядываясь в чернильные петли, образующие ее имя. В письме ничего не сказано о лагере, о постели, на которой мутти спит, еде, которую она ест, и о том, что видно из ее окна. И ни слова о Иохане.


Она читает письмо детям. Они просят прочесть еще раз, и Юри со смехом требует поцелуй, а Лизель интересует только фати. Раз за разом спрашивает она у ома, когда будет адрес. Они ложатся вместе и болтают перед сном в своей съемной комнатушке. Ни Лора, ни Лизель с Юри не заговаривают о Йохане; и о Томасе тоже.

* * *

Яркое утро, неровные тени пересекают мостовую и тянутся к деревьям. Ома с Лизель стоят в очереди за обувью, Вибке с Юри ушли за углем. У Лоры впереди целое утро, можно пойти к Томасу. Она приберегла для него несколько ложек сахару и по дороге по щепотке дает сладкое Петеру. Что тот теряет, слизывает сама – на языке фонтанчиком вспыхивает сладкий вкус. Петер не хочет сидеть на руках. Важно покачиваясь, он шагает рядом с Лориной ногой, зажав в кулачке подол юбки. Они идут под лучами солнца вдоль трамвайных путей. Держатся середины улицы, подальше от покосившихся стен разбомбленных зданий.


Позади раздается резкий звук, металлический скрежет. Обернувшись, Лора видит взбирающийся по склону трамвай. Трамвай битком набит людьми, они весело машут им, чтоб уходили с путей. Лора подхватывает Петера и направляется к обочине, ускоряя шаг. Пассажиры смеются, машут руками, Петер машет в ответ. Кто-то из пассажиров подхватывает Лору с Петером на руках. Они проплывают над мостовой, Петер крепко притиснут к груди – и вот Лора, улыбаясь и переводя дыхание, уже стоит на площадке в гуще радостных людей, их спин, лиц, рук, мерно покачивающихся в такт движению трамвая.


Какой-то молодой человек уступает Лоре место на задней площадке, и они с Петером усаживаются возле двух молодых женщин. Одна из них блондинка, другая шатенка. Одеты в залатанные пальто и старые потрескавшиеся туфли, но на губах помада, и сидят боком, аккуратно скрестив ноги. Лора, заложив волосы за уши, обрывает с юбки распустившиеся нити.


Женщины читают газету. Что-то бормочут, показывают друг другу, качают головами. Та, что с темными волосами, замечает Лорин взгляд и, ободряюще улыбаясь, поворачивает газету, чтобы ей тоже было видно. Трамвай трясется и качается, Петер стоит у нее на коленях, тараторя что-то ей прямо в ухо. Лора пробегает глазами по свежеотпечатанным колонкам, постоянно натыкаясь на одни и те же слова: тюремные лагеря и трудовые лагеря, преступления и судебные разбирательства. Женщина переворачивает страницу, и открываются фотографии. Темные, зернистые, на плохой бумаге, но до боли знакомые. Те же человеческие трупы. Проволочные заграждения и изможденные лица, груды костей, ботинок, очков.


– Это американские актеры, да?


Лора указывает на фотографии. Шатенка разражается смехом. Светловолосая замечает, что это не смешно.


– Нет. Это евреи.


Лора краснеет. Шатенка выходит из себя.


– Посмотри на них. Они не притворяются, они мертвые.


Перелистывает страницу. Лора узнает черные воротники с яркими нашивками. На снимках – люди в форме. На портретах – ясноглазые мужчины: SS, SA, гестапо. Шатенка тычет в них пальцем.


– Это они их убивали. Душили газом и расстреливали.

– Хайде! Она еще ребенок.

– Ну, тогда пусть прочтет про себя.


Лора смотрит на безупречную красную линию губ. Сердце скачет, трамвай трясется и катится. Наконец тормозит на остановке. Шатенка, поднявшись, протягивает газету Лоре. Ее спутница-блондинка тоже встает.


– Пожалуйста, не надо ей больше ничего показывать. Хватит с нее.

– Американцы говорят, что убудут рассказывать об этом детям в школах. А англичане хотят ввести уроки демократии.

– Прошу тебя, довольно политики.


Блондинка обращается к Лоре.


– Знаешь, это были плохие люди, и они сейчас сидят в тюрьме, где и полагается быть плохим людям. Вот так.


Женщины выходят. Лора оглядывается на других пассажиров, в трамвае много людей, и все о чем-то разговаривают. На нее никто не обращает внимания и трамвай катится дальше. Она сдвигается с газетой на край сидения, Петера сажает к окну. Пролистнув страницу со скелетами, раскрывает сразу портреты. Внимательно рассматривает форму, глаза, линии носа и подбородка. На некоторых военных такая же форма, какую носил фати, но его лица не видно.

* * *

– Ты видел фотографии, Томас?

– Какие фотографии?


Томас стоит в дверях и щурится от солнца.


– Со скелетами. С мертвыми людьми!

– Боже!


У Лоры сводит живот. Она стоит на пороге подвала с Петером, который рвется из рук, пытаясь дотянуться до кармана ее фартука, где лежит узелочек с сахаром. Томас молчит, прикрываясь от солнца худой рукой.


– Их теперь наказывают. Тех, кто убивал.


Сердцу Лоры становится тесно в груди. Томас кивает и трет лоб.


– Ты сама говорила Лизель, что так и будет.

– Знаю. И уже начали?

– Да, я видел в газетах.


Его лицо бледнее обычного. Он отворачивается. Возвращается в подвальный сумрак. Идет, вытянув вперед руку, как будто для того, чтобы не упасть, пальцы чертят по осыпающейся штукатурке. Известка со стуком падает на пол.


– Томас!


Лора осторожно спускается вслед за ним в прохладную темноту, ничего не видя перед собой после ослепительного дневного света.


– Женщина в трамвае сказала, что это настоящие люди.

– Да.

– Это евреи. Она так сказала.


Глаза постепенно привыкают, и она уже может различить Томаса. Он стоит к ней спиной, подняв плечи, как будто отгородившись стеной, но она должна это спросить.


– Томас! Помнишь, ты говорил Юри, что у многих отцы сейчас сидят в тюрьме?

– Что?


Томас медленно поворачивается, и Лора видит, как растягивается его рот, обнажая уцелевшие зубы.


– Что тебе от меня надо?


У Лоры отпускает живот. В подвале раздается тяжелое дыхание Томаса.

* * *

Лора не ходит в подвал всю неделю. Только провожает Юри после полудня. Он укоризненно смотрит на нее за столом, шепотом выговаривает вечером в темной спальне. Говорит, что Томас про нее спрашивает, интересуется, почему она не приходит.


Лора долго потом не спит, жжет лампу у изголовья. Борется со сном, лишь бы не видеть вновь тех картин, что прячутся в глазах, тех нитей, что переплетаются в темноте.


А днем у нее слипаются глаза. Она дремлет, покачиваясь с Петером в трамвае, стоя с Лизель и Вибке в очередях, сидя за столом у окна с ома.


Мысли вертятся вокруг мутти, фати и Томаса, она гонит их, но они возвращаются.

* * *

Дело к вечеру, а Юри все нет. Ома уже дважды просыпалась и спрашивала, где он, беспокоясь, как бы он не убежал играть на развалины.


– Это опасно, Ханна-Лора. Говорила я ему, чтоб держался от них подальше.


Лора выходит ждать брата на дорогу. Ждет двадцать минут, полчаса, но никого не видно. Обернувшись, видит одетую в пальто ома, которая стоит в конце аллеи, возле железных ворот. Лора неловко машет ей рукой. Кричит ома, чтобы та не беспокоилась; она пойдет его отыщет и скоро вернется.


Лора быстро шагает по улицам, посматривая, не идет ли трамвай. Ей не хочется видеть Томаса, она только заберет Юри и уйдет. Зовет брата, но никто не отвечает, и она все ближе подходит к подвалу. Медлит на последнем повороте, но отступать слишком поздно. Лора пробирается среди руин, сердце сжимается от дурного предчувствия, а в голове стоит искаженное ненавистью лицо Томаса. Но когда она спускается во дворик, на пороге, скрючившись, сидит один Юри.


Печь опрокинута, несколько кирпичей выбиты, дверь сброшена с петель. Юри сидит бедный и задыхающийся, вокруг глаз синяками пролегла чернота. Лора опускается рядом, и он вцепляется ей в руку.


– Что случилось?

– Томас ушел.

– Куда ушел?

– Не знаю.

– Что случилось?

– Мы пошли собирать дрова. Он сказал, чтобы я подождал его на углу у вокзала, сказал, что пойдет сходит за супом, и я ждал, а он не вернулся.

– Долго ты ждал?

– Два часа.

– Может, ему пришлось стоять в очереди?

– Но он выломал дверь, Лора. Он ее выломал. Я знаю, что это сделал он.

– Вы подрались, Юри? Он тебя ударил?

– Нет. Он ушел. Он искал свои вещи. Но я их спрятал.

– Что за вещи?

– Он сказал, что ты знаешь. Он говорил мне, что ты обо всем знаешь. Я сказал, что ты никому никогда не расскажешь, но он не поверил, потому что ты не приходила, и ушел.


Юри причитает, стискивая Лорину руку. Его лицо блестит от пота и слез. Он говорит, а она его не понимает.


– Ты не должна никому говорить. Даже Лизель. Даже Петеру. Никогда.

– Юри.

– Обещаешь? Пожалуйста, пообещай, что никому не скажешь.

– Что ты спрятал?


Лора помогает поднять плиту на полу. Мокрицы бросаются врассыпную и забиваются в щели, а в ямке у основания стены уютно лежит Томасов бумажник. Маленький коричневый бумажник из потрескавшейся старой кожи.


– Я спрятал его только для того, чтобы Томас не ушел. Я не хотел его сердить. Он теперь будет сердиться на меня, Лора?


Юри плачет, все никак не остановится. Лора вытаскивает бумажник из тайника и, раскрыв его одеревеневшими пальцами, высыпает содержимое на пол. К ногам ложится клочок ткани с нашитой с одной стороны желтой звездой. Под ним оказывается еще один такой же клочок, тоже оторванный, тоже разлохмаченный, со знакомыми цифрами на засаленных нашивках. Еще в бумажнике лежит тонкая серая карточка, согнутая вдвое, а внутри нее – бумажка с фотографией и большим черным штампом. Юри наблюдает, как Лора рассматривает снимок на свету.


– Ты знала?

– Что?

– Это не его.


На снимке изображен темноволосый мужчина с ввалившимися глазами. Снимок смазанный, потертый, мятый. На первый взгляд кажется, что это Томас. Даже приглядевшись, Лора видит его резкие скулы, линию подбородка. Аккуратно расправляет на неровном полу документы и тряпицу. Слабость в запястьях; бумага совсем ветхая. У человека на фотографии мягкий рот. Возможно, это не Томас, возможно, Юри прав.


– Он их взял себе. Ему пришлось взять. Когда американцы пришли и всех освобождали.

– Томас все это украл?

– Не надо, Лора. Он сказал, что в этом нет ничего страшного. Понимаешь, тот человек был еврей. Он был уже мертвый.

Лора безотрывно вглядывается в лицо на снимке. Изможденные черты, приоткрытый изящный рот, глаза опущены, почти закрыты. Уже мертвый. Лора смотрит в документы, но имя засалилось, стерлось в бесконечных нервных сворачиваниях.

– Томас сказал, что американцы любят евреев, поэтому ему пришлось воспользоваться этими вещами и притвориться.

– Это он тебе рассказал?

– Он говорил, что ты обо всем знаешь.


Юри сидит на земле, подтянув колени в груди, и наблюдает за Лориной реакцией. Что тебе от меня надо? Живот снова начинает сводить судорогой, слюна на языке становится кислой. Она сплевывает, свесив голову между колен, рядом дрожит, как в лихорадке, Юри.


– Томас сказал, что люди сейчас озлобленные и что безопаснее выдавать себя за другого человека. Я сказал, что он мог бы жить с нами и тогда никто бы о нем ничего не узнал.


У Юри красные глаза и челюсть выдвинута вперед. Лоре больше невмоготу его слушать.


– Мы все это сожжем.

– Он сказал, что он мне брат, Лора.

– Я это знаю. Я знаю. Мы все сожжем, а потом пойдем домой.


Из остатков дров Лора разводит на камнях костер. Складывает туда вещи мертвого человека: бумажник, фотографию, засаленную полоску бумаги, где раньше стояло имя, и уцелевшие обрывки одежды. Пламя лижет края ткани, и полосатая материя сначала чернеет, а потом вспыхивает. Лежащие на самом верху документы долго остаются нетронутыми, но наконец тоже начинают гореть. Обугленные края загибаются на худое лицо на фотографии, а когда они отпадают, мертвого мужчины больше нет.


Во дворике вокруг костерка сгущается темнота. Юри по-прежнему дрожит, а Лора, вся мокрая, сидит, отодвинувшись от жара, в стенном провале. Что тебе от меня надо? Она пытается понять, что к чему: Томас и тюрьмы с трупами; ложь и фотографии; евреи и могилы; газеты с военными парадами и то, что на самом деле не так плохо, как об этом говорят. И все это вертится вокруг мутти и фати – и значки в кустах, и пепел в печке, и мучительное чувство, что Томас прав и неправ, что он и хороший, и плохой одновременно.

* * *

Солнце едва показывается из-за деревьев мейеровского сада, а Лора уже натягивает ботинки. Юри заснул всего час или два назад, глаза распухли от слез. Лизель садится на постели, но Лора говорит ей, что завтракать еще рано. Когда будет пора, она вернется и их разбудит. В прихожей Мейеров слышно Лорино дыхание, и на покрытой инеем аллее, ведущей к бабушкиному дому, остаются ее следы. Вибке с заспанными глазами отпирает дверь и варит горький желудевый кофе, который Лора пьет, пока ома одевается. Ни свет ни заря бабушка и внучка спускаются к озеру.


Они стоят на молу, под ногами поскрипывает подмерзший песок.


– Почему мутти и фати сидят в тюрьме, ома?

– Они не сделали ничего плохого.


Ответ следует не сразу. Лора смотрит ома в глаза, серые и спокойные. Ни ругани, ни вопросов о том, что случилось вчера. Вернулись затемно, все в известке, пропахшие дымом. Тайна вот-вот сорвется у Лоры с языка, но ома выдерживает паузу.


– Я тебе уже говорила. Разве нет, Ханна-Лора? Я тебе это сказала, и ты должна была помнить.


Ома берет Лору за руку, перчатка, мягкая на ощупь, скользит по коже. Тайна принадлежит не только ей, но и Юри тоже. И Томасу.


– Все теперь по-другому, Лора. Но все равно, твой отец хороший человек.

* * *

С каждым днем холодает.


От солдат Лора набирается английских слов: butterscotch[12], chocolate[13], но больше всего ее веселит слово humbug[14], так похожее на «Гамбург».


Юри вскоре находит себе приятелей. Мальчишек такого же возраста, с которыми, хотя ома и ругается, он играет на развалинах «в войнушку». Лора наблюдает, как он выбегает из своего укрытия и несется через руины. Падает и снова затихает. Отсчитывает секунды на пальцах.

Один раз Лора возвращается в подвал, чтобы проверить, не осталось ли чего в золе или в перевернутых коробках. Ничего. Только в углу, где Томас спал, валяются одеяла. Лора берет ведро, идет за водой на колонку и стирает во дворике постель. Она плачет, из головы не выходят значки и фотографии, Лоре тошно и одиноко.


Проезжает трамвай. Звук удаляется, и на руины снова опускается тишина. Лора прижимается лбом к холодному металлическому ободу, закрыв глаза и погрузив руки в ведро. Выплескивает ледяную воду на плиты и погребает мокрые одеяла под камнями из ближайшей груды.


Мутти присылает адрес фати и свою фотографию, где она сидит на скамейке возле какого-то здания. Отекшие руки сложены на коленях. У нее круглое лицо, коротко стриженные волосы и непривычная одежда. Лора вешает снимок на стену в их комнатушке. Юри с Лизель, стоя у фотографии, молча рассматривают маму.


– Она вернется из английского лагеря на будущий год.

– Мы можем поехать к ней в гости?

– Может быть. Думаю, да.

– А она будет такая, как на фотографии?

– Конечно, такая.

– А как выглядит фати, Лора?

– Ты разве не помнишь?


Зевнув, Юри мотает головой. Лора старается долго не раздумывать.


– Он вот такого роста, и волосы у него такого же цвета, как у тебя.

– Но у меня волосы разные. Летом они светлые.

– И у фати тоже. А зимой темные, как твои.


Юри начинает задавать много вопросов, но скоро засыпает. Лизель слушает Лору и впервые за много недель улыбается. Лора старается дышать ровно, но сердце стучит все сильнее. Раздеваясь, она описывает мужчину под стать новой, покруглевшей, счастливой мутти, который заменит того – сожженного, закопанного, взорванного.


Из огня глядит на нее лицо Томаса. Прячется за черную завесу пепла и исчезает.

* * *

Теперь зима. Вот уже полгода, как окончилась война. Настает Лорин день рождения: пять недель, как ушел Томас; два месяца, как пришло первое письмо от мутти; больше четырех месяцев, как умер Йохан.


Юри с Петером дарят ей по ленте для волос – Лора знает, фрау Мейер отрезала их от занавесок. Лизель много недель экономила свою порцию сахара и собирается с помощью Вибке испечь пирог. Ома обещала туфли, как только появятся, а пока купила билеты на паром.


– Один для тебя, один для Юри, schatz[15]. Петера пустят бесплатно.


Ома провожает их до трамвайной остановки и машет вслед. Они едут мимо того места, где находился подвал Томаса, и Лора глядит на Юри, но тот даже не смотрит по сторонам. Доезжают на трамвае до Хауптбанхоф, а потом, петляя, пешком бредут по городу. Пепельно-серое небо кажется плоским, осунувшимся. Холод пробирается под одежду. Лора ведет братьев вдоль тихих каналов к центру города, потом они поворачивают и идут к озеру. Обходят разрушенные мосты, срезают напрямик там, где от взрывов пролегли насыпи.


– Раньше здесь были дома, Юри. Между тем каналом и озером всюду стояли дома. Видишь? Даже сейчас видно, что все развалины лежат квадратами.

– Когда это было?

– До бомбежек.

– А сколько тебе тогда было лет?

– Сколько тебе сейчас.

– А мне сколько было?

– Столько, сколько сейчас Петеру.


Над озером дует резкий ветер, и Лора укутывает Петера в пальто. Они стоят, повернувшись спиной к темной воде, возле Юнгфернштиг и ждут, когда придет пароход и отвезет их домой. Перед ними расстилается центр города. Почернелый, разрушенный, но жизнь кипит. Все меняется, и старое погребено под новым. Лора садится с Петером на скамью и показывает Юри на груды развалин.


– Там построят дома. Наверху, где сейчас мусор.

– Зачем?

– Чтобы в них жили люди, глупышка. Не могут же люди жить в руинах до конца своих дней.

– А мы будем жить в новом доме?

– Будем.

– С мутти.

– И с фати.

– Фати в тюрьме.

– Да, но когда он вернется, мы опять будем жить все вместе.


Они поднимаются на паром и садятся на корме, подальше от ветра.


– Где сейчас Томас, Лора?

– Не знаю.


Лора смотрит на брезент и на веревки, впившиеся в туго натянутую ткань.


– Он вспоминает о нас?

– Не знаю.

– Сколько мне будет лет, когда мы переедем в новый дом?


Раздраженная его вопросами, Лора пожимает плечами. Впереди видны другие пассажиры, тоже попрятавшиеся от ветра. Поэтому позади палуба пустынна.


– Столько, сколько тебе сегодня?

– Я не знаю, Юри, когда это произойдет.


Лора наклоняется, и лицо обжигает ветер. Ледяной воздух студит зубы, когда разговариваешь, и путается в волосах.


– А тебе будет столько, сколько тогда Томасу?

– Нет, потому что он всегда будет старше меня, глупышка.


Юри заливается смехом, а Лора встает. Юри тоже поднимается, но Лора оставляет его с Петером, а сама выходит. Ветер носится по палубе, норовит сбить с ног, все тело напряжено. Чтобы устоять, Лора хватается за поручень. Далеко внизу медленно вспенивается темная вода. Лора высоко поднимает голову, подставляя свое хрупкое тело порывам ледяного ветра, чувствуя, как воздушные потоки будто тянут ее за руки, кружась в сумасшедшем вихре.


Не отпуская поручня, Лора пробирается за каюту, где нет ни Петера, ни Юри с его вопросами, нет никого. Она оказывается одна на носу парома, скрытая от чужих глаз.


Оставшись наконец наедине с собой, она целиком отдается во власть ветра. Отпустив сначала одну, потом вторую руку, стоит твердо, обратив лицо к берегу.


Лора смотрит вперед и видит, как будет тихо в доме у бабушки, как улыбнется Вибке, а Лизель принесет пирог. Видит время, когда не будет больше руин, а будут только новые дома, и она больше не сможет вспомнить, как тут все было раньше.


Она стоит, а ветер обжигает лицо, забирается под одежду. Лора не смотрит на воду, видит только далекий берег впереди. Расстегивает пальто – пусть его развевает ветер, пусть закладывает уши. Широко открывает рот – пусть зима проникает в легкие, наполняя острым холодком.


Лора слушает воздух, ощущает, пробует на язык. Ничего не видно, из зажмуренных глаз текут горячие слезы.

Загрузка...