Тёмное солнце

Часть 1

Сейчас.

— Не привязывайся. Брось любовь в огонь — иначе она принесёт тебе лишь тоску, — говорила ей мать.

— У тебя будет много жизней. Таким, как мы, суждено отмерить на земле целую вечность. Когда-нибудь ты забудешь своё первое имя, хоть его призрак всегда останется с тобой. И родной край станет тебе чужой и далёкой землёй, не пробуждающей в душе воспоминаний, сколько бы ты ни пыталась их сохранить. Ты будешь ложиться с мужчинами, кто-то из них сумеет пробудить в тебе чувства, но следующий цикл сметёт их в Бездну без остатка. Ты научишься тому, что в жизни быстрее всего проходят светлые чувства, забывается благодарность, предаются забвению искренние подвиги и победы. Но одно, увы, всегда остаётся с нами — наши смерти. Их ты будешь помнить, все до одной. Как и тех, кто тебя убивает…

Гилота, единственная дочь Гильды, умерла впервые, когда ей было шестнадцать лет. Случилось это от долгой тяжёлой болезни, в которой погибла вся деревня, и Гилота навсегда сохранила воспоминание о промокшей от горячечного пота одежде, жёстком соломенном тюфяке, вони разлагающихся на солнце тел, которые уже некому было убрать. Когда она очнулась вновь, лёжа в одном исподнем на росистой траве и глядя в наливающееся розовым светом небо, матери рядом уже не было. Тогда она чуть поплакала, понимая, что больше никогда её не увидит. Потом вытерла слезы, поднялась и пошла куда глаза глядят. Все утро на кончиках пальцев мерцали крошечные искорки, но потом она собралась и взяла силу под контроль.

«Таким как мы, — говорила мама, — уготовано вечное одиночество. Нам слишком опасно быть рядом с себе подобными, а смертные мелькают перед взглядом и исчезают в Бездне. Ты привыкнешь к этому однажды. Увы, мы, как и смертные, способны тосковать и не можем избежать разочарований».

Через семь часов после начала своего первого цикла Гилота убила человека. То был обычный путник, позарившийся на одинокую девчонку, бредущую по обочине дороги. Гилота выжгла ему глаза и забрала кошель, чтобы обзавестись личными вещами в ближайшем городе. С наступлением темноты к ослеплённому калеке пришли волки и докончили то, обо что она не захотела испачкать руки. Но она посчитала его, как первого.

У неё случались времена, когда приходилось убивать много, и находились месяцы, годы, десятилетия спокойной жизни, когда она применяла Силу лишь во благо. Но заканчивалось все одинаково — однажды её саму убивали, и цикл начинался вновь. Короткие жизни быстро стирались из памяти, долгие и плодотворные она научилась сохранять подольше.

Прошлую жизнь Гилота успела сначала полюбить всем сердцем, потом — возненавидеть и проклясть. А прошлой ночью ей приснился сон, из тех, что никогда не приходят зря. Во сне Гилоте предстала её прошлая смерть.

Во сне Вечная Императрица Оресия опустилась на колени, прижимая руки к окровавленному животу. Корсет роскошного платья, вышитого чёрным жемчугом, был безжалостно вспорот клинком, толстые косы рассыпались по плечам, как тёмный плащ. Оресия смотрела, как гаснут последние искры под ладонями и думала о том, как была слепа и самонадеянна ещё несколько мгновений назад. Смертельный удар, такой вероятный, всё равно пронзил её внезапно. Теперь время остановилось. И пошло иначе. Падали тяжёлые капли, отмеряя приближение Бездны, как последние песчинки в часах.

«Сильна, очень сильна, — сказал стоящий над ней мужчина, и она рассчитывала найти насмешку в его голосе, но там была лишь усталость. — Гордилась, что мужчинам не дано такого. Но что же, тварь из мрака, теперь я сумел тебя удивить?»

Ответить Оресия уже не могла. Она почувствовала, как враг опустил меч, и он со звоном упал на каменные плиты пола. Следом полетел измятый шлем. Оресия подняла глаза, в последний раз скользнула взглядом по пропитавшемуся кровью и потемневшему плащу, по забрызганному краю рубахи, по опалённой и разорванной кольчуге, и выше, к закопчённому лицу, на котором двумя ледяными искрами горели глаза, в которых теперь постепенно угасала вспышка силы. Враг тоже был ранен. Она успела понять это, видя, как на рубахе расплывается новое алое пятно. Она тоже смогла его достать.

А потом мужчина поднял Оресию, намотав волосы на кулак, и перерезал ей горло. Быстро, без всякого удовольствия выполнил свой священный долг. Пачкаясь в крови, он обхватил её и опустил на пол. Грязными пальцами опустил веки… и замер на несколько мгновений дольше, чем следовало бы. Зачем-то вгляделся в лицо. Лишь потом мужчина накрыл тело плащом и побрёл прочь, к выходу из зала. Ему постоянно приходилось переступать через тела. Под подошвами сапог звучно хлюпало, словно он шёл по болоту.

Гилота проснулась без вскрика, и даже не вздрогнула. Просто открыла глаза и посмотрела в потолок, завешенный пологом, сшитым из старых пёстрых платков, как когда-то смотрела в рассветное небо.

Она спустила ноги на пол, сладко потянулась. В комнате, служившей ей спальней и единственным личным прибежищем на этаже, царил мрак, а за плотными бархатными занавесями уже поднималось солнце, это она всегда чувствовала безошибочно.

Сегодня её зовут Альмасина, но некоторые предпочитают по-простому — Ведунья. Она не обижается, даже гордится где-то в глубине души. Теперь её владения малы — взятая в аренду лаборатория на втором этаже старинного дома, с окнами, выходящими на площадь. Когда-то на каменном постаменте стояла изваянная в камне Вечная Императрица Оресия, но десять лет назад обезумевшая толпа разбила скульптуру на мелкие осколки. Теперь в тени высокого постамента жаркими летними днями собираются нищие. Они сидят на загаженном тротуаре, там же лежат, там же едят, там же совокупляются и справляют нужду, не забывая назойливо выпрашивать подаяние у случайных прохожих, торопящихся пересечь дрянную площадь быстрым шагом. Совсем недавно такое нельзя было представить, теперь достаточно просто подойти к окну и отодвинуть тяжёлые занавеси. Ведунья не любит дневной свет, хоть он и не в силах причинить ей вред, поэтому занавеси всегда плотно задёрнуты. А ещё она предпочитает не думать о плохом.

Днём горожане и приехавшие издалека жители деревень приходят к ней, чтобы взять благословения и заговоры, предсказания и предостережения, сушеные травы и корешки, отвары и мази. А ещё оставить наведённую духами хворь, печаль или беду или нежеланный приплод в животе. Это её часть мира, пока единственно достойная внимания. Ведунья Альмасина отдаёт и принимает, впервые за много лет сила не выжигает бессмертную Гилоту изнутри. Она ещё помнит, как это — быть опустевшей. Но сейчас она счастлива. Чувства подсказывали ей, что наступает хороший день. Случится что-то очень важное, нужно лишь вовремя прочесть невидимые знаки силы.

Семь лет назад.

«Меня всегда поражала хрупкость человеческого тела. И несгибаемая твёрдость того, что находит в нём временное обиталище, — сказал чёрный брат. — Если бы найти кузнеца, что расплавит в горне такую душу и превратит её в клинок…»

Впрочем, свою мысль чёрный брат так и не закончил, и снова испытующе посмотрел на сидящего в кресле мужчину. Тот склонил голову, губы беззвучно шевелились. То ли молился, то ли посылал смертельные проклятия. Впрочем, последнего чёрный брат не боялся. Он и почтенная комиссия за столом были надёжно защищены. Мужчина содержался, как и подобает поганому колдуну — в ошейнике и кандалах, чей священный узор запирал проклятую силу. К тому же, когда-то он был физически силён, а потому и сейчас толстые ремни и железные крепления держали его неподвижно притянутым к пыточному креслу. Даже голову не повернуть в зажимах.

Четыре часа сегодня, восемь — вчера, как и всю прошлую неделю. И лишь бессильные проклятия, поганая хула и грязные ругательства. Чёрный брат предложил главе комиссии собственноручно выжечь сволочи язык, но тот почему-то взялся соблюдать формальности до конца. Легче стало, когда проклятый колдун сорвал голос.

Глава комиссии повторил вопрос. Чёрному брату уже скучно считать, какой это по счету раз, поэтому он привычно склонился и чуть повернул два рычажка в механизме. Опыт подсказывал — осталось всего несколько мгновений до ни с чем не сравнимого хруста.

— Не будет у тебя левой руки, — сказал он мужчине. — Когда давление станет предельным, обе кости лопнут, а осколки вонзятся в мышцы. Здесь важно то, как скоро за дело возьмётся лекарь. Но тебе его не позовут, потому что ты не содействуешь следствию. Пока не будет знака с твоей стороны, никто не пойдёт навстречу. Если будешь глуп, руку потом отрежут.

Он наклонился, чтобы убедиться — его слышат. Но мужчина не попытался сказать что-то или пошевелиться.

Глава комиссии сделал знак одному из стражников, и тот удалился. Чёрный брат наблюдал внимательно и увидел, что мужчина встревожился, насторожился. Первая за долгое время примета интереса к окружающему миру. А когда стражник вернулся с ещё одним, и мужчина увидел, что они тащат за собой…

Фалько было четырнадцать лет, и он гордился тем, что сэр Томас Вьятт принял его к себе оруженосцем. Теперь, когда голого связанного мальчишку втащили в допросную, в лице у него читался лишь ужас. Пока глава комиссии зачитывал постановление, звучавшее как законченный приговор, мальчишка уставился на хозяина, не в силах оторвать взгляд от обезображенного тела. Наверное, если бы не кляп — оруженосец Фалько закричал сразу. А так он только стискивал зубы, когда его пристёгивали к креслу напротив хозяина. Взгляд мужчины не изменился, и чёрный брат обеспокоенно подумал, что пропустил нечто важное. И тут же мужчина открыл рот и издал серию невнятных хрипов.

— Он здесь не при чем, он не виноват. Что вы делаете? — перевёл для себя чёрный брат.

— Устанавливаем истину, — сказал глава комиссии. — Если не сам преступник, так его слуга и пособник может помочь нам открыть правду.

Кресла были установлены так, чтобы исключить комиссию из поля зрения подследственных, но мужчина всё равно попытался двинуть головой, перевёл взгляд, насколько мог. Снова захрипел.

— Он ничего не знает, — распознал чёрный брат.

— Но вы — знаете.

Мужчина прикрыл глаза. По знаку главы комиссии чёрный брат натянул перчатки и взял с решётки жаровни клещи.

— Ожог металлом имеет несколько стадий, — заговорил чёрный брат. — Первая из них безопасна.

И он без всяких хитростей приложил раскалённые клещи к запястью мальчишки, чуть повыше фиксирующего ремня. Раздался вопль. Чёрный брат снова положил клещи на жаровню. Повернулся и увидел, что мужчина смотрит на корчащегося от боли мальчишку. На лице у него ни один мускул не дрогнул, но хрипящий неразборчивый голос произнёс:

— Я подпишусь. Не надо. Опустите его.

Глава комиссии кивнул. Секретарь тут же поднёс кипу исписанной убористым почерком бумаги и перо с чернильницей. Чёрный брат чуть ослабил ремень на правом запястье. Мужчина медленно пошевелил рукой с перекорёженными, лишёнными ногтей пальцами.

— Отпустите его, — повторил он. — Сейчас. А я подпишу всё.

— Вы не в праве приказывать государственной комиссии. Ваша подпись — лишь первый шаг к сотрудничеству.

Чёрный брат прочёл по лицу мужчины, что тот всё понял. Выхватил ещё достаточно цепким взглядом сухие строчки протокола и рассмотрел ожидающий впереди хитроумный следственный механизм. Но выхода у него не было никакого.

Либо подписывать, либо смотреть.

Впрочем, первый вариант вовсе не отменял второго, он это понял и опять посмотрел на мальчишку. Молодой Фалько мычал что-то сквозь кляп, наверное, пытался сказать хозяину, что рыцарская честь — очень дорогая вещь, дороже, чем любой оруженосец. На памяти чёрного брата они все сначала говорили что-то в этом духе. Но хозяин-колдун был разумен, он понимал, что потом верности хозяину не останется, а будет только боль.

Мужчина сжал перо. Недостаточно твёрдо, да и кончик сильно дрожал, как дрожали у него и руки, не оставляя сомнений в том, что он не сумеет вывести ни единой буквы. Но здесь было важно лишь то, что это именно рука сэра Томаса Вьятта коснулась чернилами бумаги в присутствии комиссии и свидетелей. Он подписал первые признательные показания.

Секретарь присыпал чернила песком. Глава комиссии ознакомился с подписанным протоколом и жестом сделал новое указание.

«Заканчивай с этим», — перевёл себе чёрный брат.

Он снова надел перчатки.

— Прежде чем мы перейдём к рассмотрению последующих вопросов…

Мужчина рванулся так, что крепления застонали. И даже попытался закричать, но из глотки вырвался искажённый звериный вой. Раздался знакомый хруст — это подследственный слишком сильно напрягся. Но орал явно не от боли, не только от неё. И чёрный брат с изумлением понял, что недооценил змеиную ведьмовскую натуру. Мужчина в кресле намеренно ввёл их в заблуждение, притворяясь полудохлым. А теперь потерял хладнокровие и тут же выдал себя с потрохами. Его зацепило крепко, теперь не сорвётся, не скроется.

Чёрный брат подумал о том, что не нужен никакой могущественный кузнец. Он сам великий умелец, теперь он вытащит из мужчины эту проклятую твёрдую душу, истолчёт в порошок, развеет по ветру.

— Ну что же, выродок мрака, теперь мы сумели тебя удивить?

Взгляд поблекших, некогда голубых глаз изменился лишь на мгновение, словно мужчина заглянул внутрь себя, но тут же вернулся к действительности. Чёрный брат не смог прочесть это чувство. У него были дела поважнее. В следующий раз он приложил раскалённые клещи к плечу мальчишки с чувством полного удовлетворения от собственной работы.

Сейчас

Имени у этого невольника не было. Определения «этот» было достаточно хозяину и его слугам, чтобы понимать, о чём идёт речь.

Перед рассветом этот открыл глаза и повернул голову, чтобы взглянуть на небо сквозь прутья клетки. Он был уверен, что ещё несколько мгновений назад ему снился сон. Переплетающиеся над головой вековые кроны деревьев, залитая водой трава под ногами. Он ступал по ней медленно и осторожно. Не хотел идти, но выхода у него почему-то не было. Этот шёл, а вода поднималась. Вот уже она захлестнула его колени, и этот помедлил, пытаясь сбросить липкое наваждение и развернуться прочь. Что-то в воде обвило его щиколотку и дёрнуло. Этот стиснул зубы и, не издав даже испуганного вскрика, рухнул в воду. Там двигались скользкие лозы, они обвивали сначала его ноги, потом схватили отчаянно мечущиеся в поисках опоры руки. Опутали тело, бедра, плечи, шею, не давая пошевелиться, и тогда этот ясно осознал, что сейчас умрёт.

«Не бойся», — прошептал ласковый голос.

«Не бойся, храбрый рыцарь. Ведь ты когда-то не боялся ничего, или мне просто так казалось. Но все равно не бойся теперь. Чего тебе опасаться, пока я перед тобой и держу пальцы на виду?»

Невидимая сила связала его по рукам и ногам, и держала под водой, не давая вырваться. Но увидел, что свет над головой медленно удаляется, вокруг смыкается первобытный мрак, а нечто все ещё тянуло его беспомощное тело на глубину, не разжимая удушающую хватку.

Этот знал, что Бездна не напрасно посылает подобные сны. Должно случиться что-то. Сегодня же, а может, только завтра. Но это будет нечто плохое, может даже, ужасное. Иного варианта этот здесь не видел. Он мог лишь сидеть в клетке и ждать, пока оно настигнет его. Чувствовать, как оно приближается.

Когда ему принесли миску с жидкой похлёбкой — уже привычный завтрак — этот узнал, что хозяин решил его продать.