Тёмное солнце

Часть 2

В первый ярмарочный день, когда народу на улице стало слишком много, торговец Гослин проводил досуг за рассматриванием принаряженных прохожих, спешащих мимо его крошечной пыльной витринки, когда в дверь лавки неожиданно постучала девица. Гослин глянул на неё сквозь стекло, ухмыльнулся. Он думал, она больше не придёт. Ну раз явилась… Гослин выбрался из-за прилавка и отодвинул засов.

— Чего это вы, мистер? — удивилась девица.

— Да так, ходят…

Посетители его раздражали, они нарушали уютную тишину его маленькой пыльной обители, задавали дурацкие вопросы, корчили из себя мудрецов и знатоков. А эта девица вроде даже ничего. Ростом она Гослину по плечо, а может, и ниже, кто этих женщин разберёт с их звонкими каблуками. Одета в простое чёрное платье, прикрытое плащом. На плече лежала тяжёлая тёмная коса с тонкой изумрудной лентой. Лицо бледное, взгляд — чересчур пристальный. Этим взглядом она поприветствовала гордость лавки — череп дьявольского кабана, по легенде для посетителей, добытый лично в южных лесах. Череп скалил клыки, каждый с палец длиной, а толщиной — с два пальца.

— Вы достали?

— Гослин достанет всё, чего не достанет никто другой!

— Философский камень, рог единорога? — тут же уточнила девица.

— А вот дюже умным я цену в три раза заламываю, — ухмыльнулся Гослин.

Он достал из-под прилавка маленький свёрток из чёрной ткани и красных ниток, девица протянула, было, руку, но он придержал товар ладонью.

— Я спрашивал у знающих людей, — подчёркнуто заявил он. — Оказалось, что не во всём их знания полны. Мне ответил только один. Ему за сотню лет, и лишь однажды, в юности, он вроде слышал от своего учителя, что такое бывает. Он и подсказал, где найти. Зачем вам могло понадобиться то, с чем вы не сумеете управиться?

Девица вроде как занервничала. Сложила руки и стала вертеть на пальце тяжёлое кольцо с красным камнем.

— А с чего вы взяли, что не управлюсь? Чтобы воду в котелке мешать, не надо ни вековой мудрости, ни большой силы. У меня тоже были хорошие учителя. Но если вопрос не праздный — знание стоит денег. Так сколько с меня?

Гослин не знал что и думать по этому поводу. Знание, вот как. Если девица и впрямь раздобыла пару-тройку рецептов, давно канувших во времени, на этом теперь можно было поднять целое состояние. Развелось ведь всяких любителей, практиков, салонных «колдунов», и все они готовы платить большие деньги даже за бесполезную дрянь и пустые слова. Но есть другие, люди серьёзные, и за настоящее сокровище они вознаградят достойно. Лишь бы не упустить нить, что выведет его на правильную дорожку.

— Двадцать динаров, — сказал он.

Девица лишь удивлённо подняла брови и принялась расшнуровывать поясную сумку.

— Небольшая скидка, в счёт будущего сотрудничества, — сказал Гослин, и сразу понял — зря. Она и сама все поняла, потому что достала не только кошель, а ещё и крошечный жетончик, сунула ему в ладонь вместе с серебрянными монетами.

Гилота выскользнула из лавки, придерживая край плаща, чтобы не прищемить дверью, и сразу услышала, как за спиной снова лязгнул засов. Лишние люди никогда не переступали старый выщербленный порог лавки. Но её хозяин с трудом терпел даже необходимых. Если дело не касалось больших денег. Вот здесь хмурая донная рыба заглотила наживку сразу, ещё даже не подумав, голодна ли она на самом деле.

В том, что Гослин придёт на встречу, она не сомневалась. А через мгновение выбросила это из головы и растворилась в праздношатающейся толпе.

Город Реккнитц стоял когда-то на высоком холме, обнесённый двумя неприступными стенами. Он был крепостью, жилищем феодала Акерлеа и его приближённых. Ближний круг — в центре, под надёжной защитой, а в кольце между крепостных стен — жильё простолюдинов, ремесленников, чернорабочих. Один и тот же род владел крепостью и окрестными землями, пока досточтимый Император не покинул сей безрадостный мир, оставив на престоле свою жену — некогда безродную, явившуюся словно из ниоткуда ведьму Оресию.

Супруга Императора, принявшая брачный венец ещё юной девой, не изменилась за десяток лет брака, и Акерлеа с тщательно скрываемой усмешкой смотрел, как бледная девчонка в траурном облачении явилась в зал заседаний, чтобы исполнить обязанность своего почившего мужа и возглавить военный совет. Она была так мала ростом, терялась за плечами сопровождавших её воинов личной гвардии. И когда вдова Императора расположилась во главе стола, Акерлеа позволил себе встать и во всеуслышание заявить, что он — бывалый воин и уронит свою честь, если позволит себе принимать указания от женщины. Императрица Оресия не ответила ему, лишь посмотрела как-то слишком пристально. И те, кто сидел ближе, успели заметить, что время всё же изменило её лицо, это не было теперь лицо юной девы, вовсе нет. Позже придворные спорили о том, что же первым вспыхнуло и занялось ярким алым пламенем — одежда феодала Акерлеа или само его тело.

Позже Гилота с усмешкой вспоминала, что эффектный жест стоил ей слишком дорого. Следующие три месяца она была бессильней простого человека. Но именно это событие стало началом. Всё, что было потом — эпоха, которую граждане империи называют теперь «время Тёмного солнца». Эпоха тирании Вечной Императрицы Оресии.

За сотню лет город Реккнитц изменился. В мирные годы люди стали селиться за крепостными стенами, на равнине, уже не опасаясь набегов из соседних земель. Так появились первые слободки, постепенно обрастающие всё новыми домами переселенцев, лавками, трактирами, притонами. Крепость старого города так и виднелась на холме, чёрной каменной громадой возвышаясь над ветвящимися улицами и убегающими за горизонт домами нового города. И где-то в его гуще, перед одной из многочисленных площадей, где не было теперь ничего примечательного, стоял дом Ведуньи Альмасины.

На улицах и площадях царило небывалое оживление. Слышался гул голосов, крики, топот копыт. Тротуары наводнились разномастным людом ещё на рассвете. Пешие, конные, в богато украшенных экипажах, на ветхих повозках, безногие в тележках… В толпе то и дело шмыгали ловкие побирушки — того и гляди внимательнее, да за вещи держись, чтоб не вырвали из рук. Мелькала богатая одежда, лохмотья, костюмы ремесленников и рабочих, чистые лица, грязные лица и невообразимое уродство.

Через город толпы тянулись к десятку площадей, где были теперь раскинуты ярмарочные шатры и установлены наскоро сколоченные балаганы. Праздник середины осени, громкий и долгожданный, шёл первый день и лишь набирал обороты.

Казалось, можно даже не искать ориентиров в переплетении улиц — толпа несла Гилоту сама, как полноводная река, плещущаяся в глубоком ущелье меж запылённых фасадов. Дома тянулись ввысь, увенчанные дощатыми надстройками, и она посматривала вверх, где высовывались из окон любопытные лица, сушилось бельё, доносились запахи готовящейся еды, а на головы прохожим в любой момент могли выплеснуться помои или содержимое чьего-то ночного горшка.

Над ярмаркой неслась музыка оркестров и механических органов, сливаясь в единую какофонию, тысячи голосов галдели без умолку, зычно орали зазывалы. Товары разложены вразнобой и следом за козьим молоком и сыром продают яркие глиняные игрушки, плетёные корзины, тыквы, стоптанные башмаки и медные тазы. Стоило больших усилий всякий раз найти нужные палатки и прилавки.

Гилота нырнула под тёмный полог, в густой аромат разнотравья, а выбралась обратно, уже пряча в поясную сумку свёрток, перевязанный бечёвкой. Мимо крестьянин тащил на верёвке холёную рыжую корову, лениво чавкающую копытами по растоптанной грязи. В плетёной из лозняка клетке оглушительно заливались тонкомордые собаки. Когда Гилота прошла мимо, животные на несколько мгновений затихли, проводили её взглядами, но этого никто толком не заметил.

Бродить в толпе ей даже нравилось. Мельком заглядывать в лица, рассматривать прилавки, увешанные лоскутными коврами или стеклянными бусами, вдыхать запах готовящихся на костре походных кухонь каш и мясных похлёбок, слышать пение деревенских музыкантов. В такие моменты Гилота словно растворялась, теряла личность, сливалась с пёстрым и многоголосым людским сборищем. Она плыла по течению, улыбаясь и наслаждаясь мгновениями полной беззаботности. В толпе не существует личной ответственности, в праздничный день можно отбросить мысли о прошлом, не рассчитывать будущее. Перед скромным прилавком травника, добравшегося до города от далёких южных гор, она постояла подольше, потом посмотрела на музыканта-скрипача с ручной обезьянкой в юбочке, танцующей под народный плясовой мотив.

Громкий хохот где-то впереди привлёк её внимание, но она тут же отвлеклась вновь, рассматривая кованные флюгеры. Зазевавшись, едва разминулась с шарманщиком, прущим напролом. Выругавшись, Гилота отпрянула и новый людской поток подхватил её, понёс куда-то.

— Дитя моё, подай медяк на пропитание! — запричитала старуха-попрошайка, стараясь ухватить её за локоть.

Лишь чудом Гилота увильнула от её крепких рук, попятилась и тут же попала в жидкую толпу, посмеивающуюся и что-то оживлённо обсуждающую. От толчка пара зевак без сопротивления расступились.

— Смотрите, глядите, пяльтесь! Все, как на подбор! — выкрикивал торговец.

— Отборные уроды! — с хохотом откликнулся кто-то из зевак.

Вокруг грянул нестройный смех.

Гилота с любопытством обернулась. На свободном пятачке ярмарочной земли стояла повозка с большой железной клеткой. На облучке скучала пара охранников, без всякого интереса поглядывающих за выстроившимся перед повозкой «товаром», и это были рабы. Десяток, не больше, зато какие. Гилота тут же поняла, почему именно они собрали вокруг себя любопытствующую публику. «Отборные уроды». Все на коленях, с опущенными взглядами. Одеты в грязную мешковину. Синекожий и черноглазый северный варвар, калека с удлинёнными костями, калека с коростой на коже, делающей его похожим на живое дерево, большеголовый карлик, косматый ведьмак с клеймом на щеке… Переведя на него взгляд, Гилота замерла. Моргнула удивлённо.

— Настоящий громила с каменной башкой! Колотите его хоть оглоблей по морде — всё выдержит! — не унимался торгаш.

Он дёрнул за ошейник и потащил вперёд крупного лысого детину, широкоплечего, с бугрящимися под кожей мышцами и узколобым обезьяньим лицом, и Гилота, взглянув мельком, поняла, что не так с этим «товаром». Детина был слабоумным. Улыбался, как ребёнок, доверчиво заглядывал в лица хихикающим зевакам.

Гилота снова взглянула на раба с клеймом на лице.

«Нет, быть такого не может…»

— Ох, леди! — воскликнул торговец. — Редко же почтенные дамы удостаивают вниманием подобные выставки!

От него не укрылось её странное внимание именно к одному «товару», потому что следом торговец потащил за ошейник именно его.

— Вот, к примеру, послушная зверушка для любителей экзотики! Видали когда-нибудь такое, а?! Колдун из самой столицы! Отдам за три медяка, если кто укажет, где на торжище найдётся второй такой! А если не найдёте — с вас всего три либры или восемь динаров!

На каждую выкрикнутую фразу он дёргал раба за ошейник, и тот неловко полз за ним на коленях.

— Дорого! — насмешливо заявил кто-то из зрителей.

— Возможность похвастаться перед друзьями цепным колдуном стоит не один золотой, в самом-то деле! — в тон ему откликнулся торгаш. — Вы же глядите повнимательнее, ну! — И пинком под зад пихнул раба под ноги «почтенной даме».

Гилота отметила взглядом путь к отступлению. А торгаш схватил мужчину за длинные, сбитые колтунами волосы, задрал голову и полез пальцами в рот.

— Зубы все целые! Кости крепкие! Глядите, леди, глядите!

Захотелось развернуться и уйти. Гилота смотрела, как заворожённая. Шум ярмарки отдалился.

Невольник был грязный, страшный и смиренный, как живой труп. Равнодушно перенёс и демонстрацию зубов, и ощупывание мышц. Когда отпустили — уронил голову, глядя в землю и спрятав лицо за свалявшимися волосами. И даже когда торговец рванул на нём лохмотья, не шелохнулся, чтобы прикрыться. Гилота увидела гораздо больше, чем стоило.

«Это не может быть он».

Она попыталась убедить себя, что ошибается, приписывая чумазому и изуродованному человеку знакомые черты. Сколько лет прошло с тех пор, как тот, сохранённый в памяти мужчина стоял перед ней с оружием в руках, пылающий праведной яростью и готовый пролить кровь? Или… когда она увидела его впервые, и он был совсем иным?

Гилота склонилась, позвала беззвучно, одними губами:

— Сэр Томас?

Иногда люди чудесным образом узнают собственное имя, сказанное даже в мыслях.

Он услышал. Не поднял головы, только плечи напряглись. Гилота выпрямилась, подавив острое желание коснуться его склонённой головы, чтобы убедиться, что это — существо из плоти и крови, а не чудовищное видение. Но она не шелохнулась, только прикрыла глаза, ощущая сгущающийся где-то внутри ледяной холод.

«Вот как. Сэр Томас, где же ваш верный меч?..»

Когда-то она одним прикосновением изменила его судьбу, а он стал её смертельным врагом. Но они расстались навсегда, их разделил целый всепоглощающий цикл, сколько лет прошло с тех пор?

Что делает время с созданием её рода? Оно умножает их силы. Что может сделать время с человеком? Лишь стереть в пыль и развеять без следа.

Гилота отступила, выбралась из толпы и медленно побрела прочь. Она пыталась сказать себе, что всё бесполезно. Каждый выбирает себе дорогу, и этот мужчина однажды стоял на перепутье и принял главное решение в своей жизни. Он шёл путём, который сам называл "праведным" и "священным". Теперь он стоит на коленях там, где закончилось его долгое путешествие.

Никто не вправе лишать человека этого высшего счастья — собрать плоды собственных многолетних трудов.

Сама она не имеет к этому ни малейшего касательства. То была другая женщина, её звали Оресия, она давно умерла. Хватит думать об этом, выбрось из головы и иди своей дорогой, она ещё длинна.

Гилота остановилась среди толпы, будто натолкнулась на невидимую стену. Ярмарка гудела и грохотала, а ей казалось, что она всё ещё слышит этот заливистый хохот, которым толпа встречала ползающего на коленях человека в рабском ошейнике.

Она попыталась сказать себе, что это всего лишь дела людские, никоим образом не задевающие её жизнь.

Гилота сама не заметила за тяжёлыми размышлениями, как это случилось, но она уже развернулась и пихалась локтями, прокладывая себе путь в бесконечной сутолоке обратно, к проклятой повозке.