Темные отражения. Темное наследие

Глава вторая

Однажды я провела несколько месяцев в полном молчании. Фактически это длилось больше года.

Это началось случайно – вообще-то ничего случайного в этом не было. Но мне по-прежнему сложно объяснить, что же произошло. Почему я обрекла себя на молчание? Что стало тому причиной? Словно в ту ночь, когда мы сбежали, колючая проволока, окружавшая реабилитационный лагерь, поранила меня так глубоко, что все слова вытекли вместе с кровью. Я чувствовала под кожей лишь пустоту. И холод. Я была настолько слаба, что позволила потрясению проникнуть внутрь и одержать надо мной верх.

Но на самом деле есть то, что важнее слов: звуки выстрелов, раздающихся в ночи. Пятна крови на спинах тонкой лагерной униформы. Дети, лежащие лицом вниз, и снег, который падает с темного неба, медленно погребая их под собой. Чувство, будто собственная надежда душит тебя в ту секунду, когда нечто вырывается за заграждение и оставляет тебя умирать.

Потом я просто ощущала невероятную… усталость. Растерянность. Мне задавали вопросы, и я кивала. Или качала головой. На это уходило так много сил. Я боялась, что из хаоса, который творился в моей голове, возникнут неправильные слова. Боялась сказать то, что не понравится другим – мальчикам, которые спасли меня.

Когда мы ехали в фургоне, я все время думала: если я скажу им, что проголодалась, или замерзла, или у меня что-то болит, они решат, что я – проблема, как решили однажды мои родители. Эти парни бросят меня так же внезапно, как решили взять с собой в ту ночь, когда мы сбежали.

Но они не сделали этого. И довольно скоро я поняла, что они и не станут этого делать. Но к тому моменту мне было намного удобнее брать в руки тот жалкий блокнот, которым пользовались мы все, и тщательно подбирать слова. Я могла написать точно то, что хотела, без ошибок. Я могла решать, когда мне говорить. Я могла хоть что-то контролировать в своей жизни.

Проблема была в том, что я продолжала выбирать молчание. Снова и снова я позволяла себе погружаться в его безопасные глубины. То, что заставляло меня страдать, было погребено, и мне никогда не пришлось бы осмыслять то, что случилось, или говорить об этом. Если я не буду упоминать о прошлом, оно никогда не вернется, чтобы причинить мне боль. Память о снеге, крови и криках не восстанет и не накроет меня своей тьмой, под своей леденящей тяжестью. Мне не придется признаваться, что я напугана, голодна или устала, и беспокоить других. Мое молчание стало подобием щита.

Которым я могла защититься.

За которым я могла прятаться.

С тех пор прошли годы. Я стала известна всему миру благодаря тому, что я говорила, а вовсе не как молчаливая маленькая девочка с бритой головой и в огромных, не по размеру перчатках. Я появлялась на телеэкранах и выступала перед толпами людей. А она превратилась в призрак, затерянный в далеких воспоминаниях, к которым я больше не хотела возвращаться.

Хотя слова по-прежнему не слетали с моего языка так же непринужденно, как у других людей. Было слишком легко снова спрятаться в своем уютном мирке – тихом и безопасном. Особенно в такие дни, как этот, когда всплеск адреналина заставлял меня нервничать в ожидании очередного мероприятия.

Я не могла ни на чем сосредоточиться, как бы сильно ни старалась. Зрители на первых рядах смешались в одно расплывающееся разноцветное пятно. Попытка уследить за тем, что говорил седоволосый декан Пенсильванского университета, потерпела крах. Я так же мучилась во время экскурсии по кампусу, которую он для нас провeл. Теперь даже его темная кожа и синий льняной костюм превратились в смазанное пятно где-то на периферии моего зрения.

Я впечатала каблук в пол, приподняла пятку другой ноги и тоже с силой опустила ее на землю, пытаясь сбросить тянущее нервное напряжение после поездки в машине. Я зажмурилась, подставив лицо теплому солнечному свету, но тут же снова открыла глаза, как только злобное лицо той пожилой женщины выплыло из темноты.

Лето было уже на исходе, в жарком воздухе дрожала влага, и небо словно подернулось шелковистой вуалью. Мои густые волосы протестовали, выталкивая заколки-невидимки, которые удерживали их тщательно уложенными. Капли пота катились по спине, и блузка прилипала к телу.

Мэл так сильно вцепилась в мою руку, что ее ногти впились мне в кожу. Я мгновенно встрепенулась, выпрямилась и снова впустила в себя этот мир.

Силы немногочисленных аплодисментов не хватило даже на то, чтобы отразиться эхом от колонн высокого здания, которое находилось у нас за спиной – декан назвал его Старым главным корпусом. Не слишком хороший знак – похоже, все это мало кого интересовало. Но у меня еще оставался шанс завоевать их. Если ты урод -это означает, что люди будут не прочь поглазеть на тебя.

Часовая башня Старого главного корпуса отбрасывала длинную тень. Расправив плечи, я шагнула сквозь нее, облизнула губы – проверить, чтобы на них не осталось следов помады, и приветственно взмахнула рукой.

Декан отошел от трибуны – ее установили на временном возвышении прямо на ступеньках, которые спускались к расставленным на траве стульям. Приветственным жестом он пригласил меня занять его место, расплывшись в одобряющей улыбке, на которую я с трудом ответила такой же.

Меня не нужно подбадривать. Это моя работа.

Жалкие аплодисменты снова смолкли, из колонок зазвучала музыка – похоже, это был университетский гимн. Ожидая загрузки текста в телесуфлер, я окинула присутствующих быстрым взглядом, стараясь не коситься на строй камер, принадлежавших новостным каналам и расположившихся справа от лестницы.

– Добрый день, – сказала я, вцепившись в край трибуны. Голос, искаженный динамиками, звучал тоненько, как у маленькой девочки – как я ненавидела это! – Для меня честь находиться здесь, с вами, сегодня. Благодарю вас, декан Харрисон, за возможность обратиться к вашим чудесным первокурсникам и за приглашение принять участие в торжествах по случаю повторного открытия этого прославленного университета.

Я могла поклясться, что никто нас не приглашал. Все организовывала Мэл, изучая данные о составе населения и возможности получить наибольшее освещение в СМИ. Казалось, она всегда знала, кому и как именно нужно пригрозить, чтобы «нет» словно по волшебству превратилось в восторженное «да».

Вступление и завершение речи были предметом особого внимания. Каждый раз и то, и другое корректировалось в зависимости от того, где предстояло выступать. Эти небольшие изменения вносили хотя бы какое-то разнообразие в рутину. Оказавшись в привычной обстановке, я позволила пальцам разжаться. Я переводила взгляд с передних рядов на задние, стараясь понять, как настроена толпа. Первый ряд занимали репортеры, которые строчили в своих блокнотах или быстро щелкали камерами телефонов. А дальше стулья были заполнены представителями самых разных поколений.

Родственники новых студентов оккупировали самые последние ряды. Чуть ближе сидели необычного вида первокурсники – лет на десять постарше. Это были те, кто хотел бы продолжить обучение, прерванное, когда большинство университетов обанкротились в разгар паники, вызванной появлением «пси».

Еще ближе, прямо за спинами журналистов, сидели мои ровесники или совсем подростки. На их рубашках виднелись небольшого размера значки – и это смотрелось так органично. Множество зеленых, поменьше синих и еще меньше желтых, как мой. И, вперемежку с остальными, белые.

Я опустила глаза, сделав паузу, чтобы вдохнуть. Пустые. Слово проскользнуло в мое сознание, непрошеное и уродливое. Это были те, кто выбрал – или родители выбрали за них – пройти через процедуру «лечения». Те, кому вживили импланты, чтобы сдерживать и нейтрализовать доступ мозговой активности к способностям, полученным от ОЮИН.

– Мы – настоящие счастливчики, – продолжила я. – За последние десять лет наша страна прошла через многое. Мы выжили в этих испытаниях, и они объединили нас так, как предвидеть не мог никто. Конечно, всем нам приходилось идти на жертвы. Мы боролись. И мы научились многому – и в том числе мы научились снова доверять друг другу и верить в будущее этой страны.

С левого края переднего ряда донесся резкий, громкий кашель. И делая глоток воды из запотевшего стакана, который оставили для меня на трибуне, я не удержалась и посмотрела в ту сторону.

За спиной полицейского, который маячил в том углу, наблюдая за присутствующими, сидели двое. Смуглая девушка в восхитительном легком платье из желтого шелка вытянула перед собой длинные ноги в сандалиях на ремешках и скрестила лодыжки. Голова наклонена в сторону, собранные в хвост черные вьющиеся волосы рассыпались по плечу. Очки «кошачий глаз» в металлической оправе сползли к кончику переносицы, и мне удалось разглядеть черты ее лица: густые брови и высокие скошенные скулы. Наверняка у нее были прекрасные широкие глаза, но проверить свою догадку я не смогла, потому что девушка сладко спала, слегка приоткрыв рот.

«О, так я впустую трачу ваше время?» – разозлилась я, наблюдая, как мерно поднимается и опускается ее грудь.

Рядом с ней сидел парень, похоже, мой ровесник тоже. Он был совсем другим, и мой взгляд непроизвольно задержался на нем на секунду дольше. Его каштановые волосы непокорно кудрявились и отливали рыжиной под яркими лучами солнца. Он опустил голову, но я сумела рассмотреть, что черты его лица были такими четкими, такими выразительными, словно он сам сначала продумал и нарисовал собственный образ. И я легко поверила в такую возможность. Загар, позолотивший светлую кожу, подчеркивал светлые глаза парня, от чего они выглядели ярче. Он встретился со мной взглядом, непроницаемое выражение лица ничуть не изменилось, лишь чуть опустились уголки его рта.

Я выпрямилась и отвела глаза.

– К таким, как я, было предъявлено немало требований, но мы должны установить барьеры для тех, кто не признает никаких ограничений. Общество может функционировать только благодаря границам и правилам, и мы должны продолжать работать над тем, чтобы вернуться к ним снова – и не испытывать их на прочность, рискуя нарушить мир.

Если разговор о ее будущем нагонял на эту девочку такую скуку, она могла бы просто встать и уйти. Еще один взгляд в их сторону. У девочки был зеленый знак, а у парня – желтый.

Я полностью сконцентрировалась на речи – оставалось произнести ее заключительную часть, которая мне совсем не нравилась. Я призывала «пси»-детей с терпением относиться к тем, кто нас боялся. И одновременно упрашивала тех, кто нас боялся, признать, что каждый день с момента, когда впервые обнаружили ОЮИН, наша жизнь была наполнена ужасом и насилием. Мне было непонятно, как можно сравнивать эти вещи. Однако речь составляли профессионалы. Им наверняка виднее.

Я запнулась лишь чуть-чуть, когда на экране появились незнакомые слова.

– И поскольку мы начинаем всe заново, становится всe важнее признать значение прошлого. Нам нужно ценить американские традиции.

Это и была новая формулировка, о которой говорила Мэл тогда в машине. Текст на телесуфлере замедлился, чтобы мне было удобнее читать незнакомые фразы.

– А это означает в том числе ценить нашу основную Конституцию, базовые основы веры и требования к гражданам нашей демократической страны.

На экране появлялись все новые фразы, которые застревали у меня в горле.

СЕГОДНЯ ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРОГОЛОСОВАЛО «ЗА» И ОДОБРИЛО УКАЗ, КОТОРЫЙ ВРЕМЕННО УДАЛЯЕТ «ПСИ», В ТОМ ЧИСЛЕ ДОСТИГШИХ ДЕЕСПОСОБНОГО ВОЗРАСТА, ИЗ ИЗБИРАТЕЛЬНЫХ СПИСКОВ, ЧТОБЫ ПРЕДОСТАВИТЬ ИМ БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ И ДАТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ИСЦЕЛИТЬСЯ ОТ ТРАВМАТИЧЕСКОГО ОПЫТА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНИ СМОГУТ ОТДАВАТЬ СВОЙ ГОЛОС ЗА РЕШЕНИЯ, КОТОРЫЕ ПОТЕНЦИАЛЬНО СМОГУТ ИЗМЕНИТЬ ЖИЗНЬ ВСЕЙ СТРАНЫ. ЧТОБЫ ОНИ СМОГЛИ ЛУЧШЕ ПОНЯТЬ ВСЮ МЕРУ И ВЛИЯНИЕ СВЯЩЕННОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ.

ЭТО ВРЕМЕННАЯ МЕРА, И МЫ ПЕРЕСМОТРИМ ЕЕ ПОСЛЕ ВЫБОРОВ В НОЯБРЕ ЭТОГО ГОДА, ПОСЛЕ ТОГО, КАК НОВЫЙ КОНГРЕСС БУДЕТ ПРИВЕДЕН К ПРИСЯГЕ.

Мои руки затряслись, хотя я вцепилась в отполированные края деревянной трибуны. Повисла напряженная тишина, которую нарушали только мои нервные вдохи и выдохи, усиленные микрофоном. Зрители заерзали на своих местах. Женщина на втором ряду наконец-то перестала обмахиваться программкой и с любопытством наклонилась вперед.

Что-то явно было неправильно. Я хотела оглянуться на Мэл – показать, что загрузился неправильный текст. Тому, кто решил, что это весeлая шутка, надо было бы хорошенько врезать – кем бы он ни был.

Текст вернулся к началу, потом еще раз. И еще.

Нет… это было… Для «пси» были уже установлены более строгие требования. Например, нам нужно было ждать достижения двадцати одного года, чтобы получить водительские права. Я произнесла целую речь о том, для чего необходима эта задержка, и как это будет восхитительно – одновременно получить право голосовать и право водить машину. Я зарегистрировалась в избирательном списке еще несколько лет назад – тогда же, когда это сделали Толстяк и Вайда. Я не хотела отставать.

Это должно быть… Наверняка тот, кто предложил новые поправки, просто забыл об этом, как забыли и другие «пси», состоящие в Совете при временном правительстве президента Круз. Возможно, уже идет работа над тем, чтобы отменить это решение.

Но Мэл говорила, что формулировка поступит прямо от главы администрации президента Круз. Тогда зачем вываливать это на меня без объяснений и предупреждений?

«Потому что они знают, что ты все равно это скажешь, – прошептал тихий голосок в моем сознании, – как раньше говорила всe, что тебе диктовали».

Или… потому что сам Совет Пси уже отказался делать такое заявление.

На этот раз я все же оглянулась. Люди начали тихо перешептываться, явно гадая, что происходит. Мэл не встала из своего кресла, не сняла солнечных очков. Она сделала движение руками, словно подталкивая меня, призывая снова повернуться к зрителям. И продолжать.

Тот самый парень на переднем ряду нахмурился, слегка наклонив голову. Он так напрягся всем телом, словно ему невероятным образом удалось прочесть слова на телесуфлере, или он услышал, как сердце колотится у меня в груди.

«Просто скажи это», – подумала я, глядя на то, как слова снова прокручиваются к началу и замирают. Я пообещала им мой голос, для чего бы он ни понадобился. Именно на это я и согласилась, вот для чего я пришла сюда.

Просто скажи это.

Это только на время. Нам обещали. Одни выборы. Мы можем переждать одни выборы. Справедливость требует времени и жертв, но ведь соглашение о компенсациях приняли, и легче всего было добиться этого, сотрудничая друг с другом. Мы старались добиться лучшего будущего для «пси» навсегда, а не на один год.

У меня горело горло. Трибуна тряслась под моими руками, и я не понимала, почему. Почему сейчас – почему именно это заявление, а не какое-либо другое?

Просто скажи это.

Девочка, призрак из прошлого, вернулась и сжала мне горло руками в перчатках.

Не могу. Не в этот раз. Не это.

– Спасибо вам за ваше время, – выдавила я. – Для меня было честью выступить перед вами сегодня, и я желаю вам всего самого лучшего в этой новой главе вашей жизни.

Экран телесуфлера погас. В следующую секунду на нем зажглась единственная строчка.