Темный полдень

20

Май

Гроза пришла ближе к вечеру — тучи налетели за несколько минут, затянув небо плотным серым покровом. Ветер гулял по улицам села, поднимая клубы пыли, сбивая с веток листья и цветы, которые ещё утром радовали глаз, с силой хлопал ставнями, гнал по дороге старую газету, словно злой дух. Деревья скрипели, грозясь переломиться пополам под порывами, и воздух наполнился густым запахом дождя, который, казалось, вот-вот обрушится на землю.

Я закрыла окна, крепче задвинув задвижки, и прислушалась к завыванию ветра, который проникал даже через стены дома. Небо вспыхнуло первым разрядом молнии, и на мгновение лес вокруг окутался резким белым светом, вырываясь из сумрака. Грохот раската катился по земле, дрожь пробежала по полу под ногами. Гроза здесь была иной — дикой, неконтролируемой, точно сама природа решила заявить о своей силе.

Заварив принесённый Надеждой чай, я с удовольствием вдохнула его тонкий, нежный, но очень сильный аромат трав и сушеных ягод. Пар от кружки окутал меня теплом, обволакивая, словно мягкое одеяло, и казалось, что с каждым глотком кровь бежит по жилам быстрее, разгоняя усталость и тревогу. Вкус был насыщенным и многослойным: сначала сладость ягод, потом мягкая горчинка трав, и какой-то едва уловимый привкус хвои.

— Некодлы эн сет. Никому не давай, — голос Надежды был твёрдым, почти властным, когда она протягивала мне небольшой тканевый мешочек, туго набитый сушёными травами, шишками и ягодами. Я заметила, как сверкнули её глаза в тусклом свете — почти жёсткие, и что-то в них говорило, что это больше чем просто травы… — Только для тебя это. Никому пить нельзя, только тебе. Поняла?

Уже привычная к ее хмурой заботе и непонятным словам, я просто взяла подарок и улыбнулась, тряхнув распущенными волосами.

— Будете ужинать со мной, Надежда? Я приготовила рагу с курицей….

Она отрицательно покачала головой, однако от чая с пирожными, которые я приготовила, не отказалась, за одним и показала, как правильно заваривать свой чай.

— Хорошие волосы, — неожиданно сказала она, коснувшись моих локонов. Её пальцы скользили по прядям, сильные, тёплые, привычные к грубой работе, но сейчас действующие с какой-то необычной мягкостью. — Сильные. И глаз хороший.

— Спасибо, — я немного смутилась тому, как легко она переступила черту личного пространства. Пальцы её аккуратно скользили по моим волосам, словно расчёсывая их невидимой щёткой, и в этом было что-то древнее, как будто она вела ритуал, о котором я не знала. — Говорят, я на мать похожа….

— Луншӧрика… — произнесла она тихо, и в её голосе прозвучала какая-то отрешённая нота, как будто она вспоминала что-то далёкое. — Волосы что золото, глаза как небо. В яркий полдень по полю идет, за порядком смотрит. Узьышт, Луншӧрика, восьт синъястӧ (Проснись, Луншорика, открой глаза.).

Её слова текли, как мелодия, и я слушала, завороженная, не понимая смысла, но чувствуя, что за ними скрывается что-то большее, чем просто комплименты. А она продолжала гладить мои волосы, её пальцы двигались уверенно и мягко, как будто она сама была частью этого странного ритма, будто читала меня, как книгу, которую я не могла прочесть сама.

Ее голос, движения, аромат чая в котором распустился невероятной красоты синий цветок василька, гипнотизировали меня, заставляя слушать.

— Хорошая ты пара ему, — внезапно сказала она, и эти слова словно вывели меня из транса.

— Что? — переспросила я, тряхнув головой, чувствуя, как волосы мягко бьют по щекам, и удивлённо огляделась, пытаясь понять, о ком или о чем именно она говорила. Мои волосы оказались идеально расчёсанными и сверкали на солнечном свету, как будто их только что тщательно уложили перед зеркалом.

— Сила к силе идет, сила силу дополняет, — женщина поднялась. — Многие хотят силу подчинить, но сила идет к тем, кто ее уважает.

Я только сейчас заметила, как сильно ее глаза напоминали глаза Дмитрия — яркие, зеленые, словно вышедшие из лесной чащи. Глаза леса. Видимо они с Хворостовым действительно были в родстве, причем весьма близком.

— Он не меня любит, — грустно покачала я головой. — Он другую….

Надежда вскочила и зашипела кошкой. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнула.

— Ёма! Ёма она! Обычаев не чтит, старших не уважает! Нет ей хода в нашу семью!

— Надежда… — я постаралась говорить как можно мягче, подняв руки в примирительном жесте, чтобы немного успокоить разгневанную женщину. Её резкая реакция застала меня врасплох, и в тот момент, когда она вскочила, я невольно отступила на шаг, ощущая, как вспыхивает напряжение между нами, словно натянутая до предела струна.

Её глаза, зелёные и холодные, сверкали, как у лесного хищника, а всё её тело будто излучало гнев, который был для неё естественен, как для волка — вой. В этот момент она казалась не той заботливой женщиной, что только что заваривала мне чай, а чем-то древним, полным ярости, словно воплощённым лесным духом.

Вот блин!

— Чай пей, — успокоилась Надежда так же внезапно, как и разозлилась. Видимо быстрые перепады настроения были характерной чертой этой семьи. — Воду слушай.

Она ушла, не сказав больше ни слова, словно все еще злясь на меня за упоминание Натальи. Вот уж воистину сериал сельского масштаба.

Но за всей этой кутерьмой я совершенно забыла осторожно узнать, что Надежда думает о волках и том, что происходит в селе. За что и материла себя на разный лад, снова и снова рассматривая фотографии на стареньком ноутбуке, под свист ветра за окном и мощные раскаты грома.

Внезапно погасший свет, заставил меня поднять голову от экрана.

— Да твою ж то мать… — я снова отпила еще горячий чай и потерла виски, всматриваясь в изображение куколки, обмазанной странной жидкостью. Я до сих пор помнила запах этой субстанции — сладковатый, тлетворный, липкий, как кровь. Да, кровь точно присутствовала в составе, но было и что-то еще.

Меня передёрнуло от омерзения, и я вновь попыталась сосредоточиться, увеличивая изображение до максимально возможного. На экране проступали мелкие детали: изломанные конечности куклы, глубокие царапины на её поверхности, словно кто-то долго и яростно вонзал в неё острые предметы. Нечёткие пятна субстанции покрывали её неровным слоем, как раны, сверкавшие в тусклом свете монитора.

Удар грома прямо над крышей дома заставил меня вздрогнуть. По коже прошелся холодок, словно кто-то или что-то чуть приоткрыло окна, однако в тусклом свете монитора, я видела, что все окна и двери оставались плотно закрытыми.

Сейчас символ на камне был как на ладони — четкие, гармоничные линии, выбитые с такой точностью, что казалось, будто их создатель в совершенстве владел древним искусством резьбы по камню. Но эти добавочные линии, кривые и ломанные, словно чужеродные сущности, что расползлись по его поверхности, делали всё изображение жутким и уродливым. Черно-красное вещество, нанесённое поверх старого рисунка, как будто пыталось поглотить его, искажая первоначальный смысл.

И в этих новых, отталкивающих чертах была своя холодная точность — каждый штрих, каждый изгиб был нарисован намеренно. Не просто бессмысленные каракули, а тщательно продуманные, искривляющие исходную гармонию, превращающие её в что-то зловещее. Казалось, что тот, кто добавлял эти штрихи, точно знал, какой эффект они вызовут у того, кто на это посмотрит.

Я вглядывалась в символ, и в голове роились смутные образы, которые не желали складываться в единую картину. Пальцы, сжимавшие кружку с чаем, дрожали, и я инстинктивно старалась согреться, прижимаясь к теплу напитка, но жуть, исходящая от изображения, казалось, пронизывала меня до костей, вытягивая тепло из тела. В какой-то момент мне показалось, что темные черты, нанесённые поверх символа, начали едва заметно мерцать на экране, словно что-то, что смотрит на меня с обратной стороны монитора.

Я моргнула, разрывая контакт с изображением, и на мгновение комната вновь погрузилась в темноту, заполненную завываниями ветра и глухим рокотом грозы.

Закрыла ноутбук, понимая, что меня начинает трясти от жути. Что за люди делали подобные вещи? И зачем? Или я сама себя накручиваю?

Но если бы моя нога вчера попала в ловушку…. От нее осталось бы одно воспоминание. Знал ли об этом Дима? Может именно из-за этого он запретил мне ходить в лес?

Я положила голову на подушку, закрывая глаза и вслушиваясь в шум грозы — шум неистовства дикой стихии. Мое сознание медленно проваливалось в сон, мысли ускользали, точно вода сквозь песок.

Кто-то нежно коснулся моего лица, едва заметно, почти не ощутимо. Но мне было все равно. Гроза убаюкивала, ветер казался далекой колыбельной, странной музыкой, зовущей к себе. Аромат чая Надежды дарил спокойствие, уверенность в том, что все будет хорошо.

— Айна…. — кто-то прошептал имя, с такой скрытой нежностью и страстью, что внутри разлилось тепло. Руки, сильные, мощные, обняли за плечи, прижали к себе. Губы коснулись моих губ, бережно, затем более уверенно сильно, словно пробовали на вкус.

Гроза продолжала бушевать за окном, молнии разрывали темноту, но внутри меня всё было наполнено странным покоем, почти забвением. Ветер завывал, но он казался шёпотом, шёпотом его голоса, шепчущего моё имя снова и снова. В каждом звуке была скрытая нежность, страсть, которую я давно не чувствовала, не позволяла себе ощущать.

Губы скользнули по моей щеке, коснулись мочки уха, горячее дыхание обжигало кожу, и в этом моменте всё казалось настоящим — его запах, его прикосновения, ощущение того, что я не одна. Я хотела повернуться к нему, взглянуть в глаза, но тело было тяжёлым, словно парализованным от усталости и тепла. В какой-то момент мне даже показалось, что я чувствую, как его пальцы вплетаются в мои волосы, аккуратно, как это делала Надежда, но более властно, требовательно.

Он коснулся груди, вызывая жар, ответный отклик. Мое тело само следовало за этими руками — такими опытными, такими знающими.

— Айна… — горячий шепот около уха.

Мой стон, пойманный его губами. Наши тела сплетались друг с другом, но мне было этого мало. Я хотела почувствовать его целиком. Рубашка, служившая мне ночной, стала неудобством, досадным препятствием, я скинула ее одним движением, подставляя под горячие губы шею, грудь, всю себя.

Я чувствовала, как в груди разгорается пламя, заполняя меня до краёв, и мне хотелось ещё больше, ещё ближе. Его дыхание сливалось с моим, горячее и прерывистое, и каждый поцелуй, каждый шёпот, отдавало в моей душе эхом того, что я боялась назвать по имени.

Но в самой глубине сознания, под этими волнами желания, таилось нечто тревожное, неясное, как слабый сигнал тревоги. Что-то в этом мгновении казалось неправильным, слишком искусственным, слишком… чуждым. Это не было реальностью, а нечто иное, глубинное, как старый сон, который навязывается в самый неподходящий момент.

Я попыталась сосредоточиться, поймать этот беспокойный отблеск разума, но в этот момент его губы снова нашли мои, удерживая меня в этом горячем плену. Руки обвились вокруг его шеи, я снова потеряла связь с реальностью, отдаваясь этому безумному ощущению близости.

Внезапное шипение и громкий, похожий на крик звук заставил меня вздрогнуть, сознание вернулось рывком, словно меня вырвало из сладострастного сна. На грудь прыгнуло что-то тяжёлое, но при этом мягкое. Прыгнуло, и тотчас спрыгнуло на пол, а потом снова раздалось жуткое шипение и крик.

Я резко села, задыхаясь и ощущая, как сердце колотится в груди. Всё вокруг было окутано полумраком, но теперь это уже не был тёплый, обволакивающий сумрак сна, а холодная реальность, в которую я вернулась слишком резко. Шум за окном ещё больше усилился, гроза обрушилась на дом, как дикий зверь, молнии вспыхивали одна за другой, озаряя комнату мимолётными вспышками белого света. По полу растекались остатки чая, который я пила, а осколки кружки белели в неясном свете молний.

Я замерла, пытаясь понять, что только что произошло, и снова услышала этот жуткий звук — шипение, перемешанное с хриплым, надрывным криком. В темноте комнаты мелькнула чёрная тень, что-то проскользнуло у стены, и я услышала быстрые, едва слышные шаги. Кошка. Это была кошка.

Мне стало холодно, настолько холодно, что зубы невольно стали выбивать дрожь. Понимая, что моя рубашка валяется на полу, мокрая от разлитого чая, я завернулась в одеяло, пытаясь успокоится, но тело до сих пор ощущало то самое возбуждение, что окутывало меня несколько мгновений назад.

Кошка, шерсть на которой до сих пор стояла дыбом, покосилась на меня. Я посмотрела на нее. Она — на меня.

— Кыс-кыс…. — позвала я ночную гостью дрожащим голосом.

Она недоверчиво посмотрела, а потом сделала шаг ближе. Еще один и еще. Одним движением прыгнула на кровать, потерлась знакомым движением о руку. Замурлыкала громко, протяжно, по-хозяйски. Длинная черная шерсть была еще мокрой от дождя.

Я приподняла одеяло, пуская свою гостью рядом с собой, приглашая согреться и обсохнуть. Она приняла приглашение, вытягиваясь вдоль моего тела, позволяя обнять ее и прижать к себе. Ее мягкость, ее запах и ее спокойствие успокоили и меня, хоть ноги мои до сих пор были холодными от страха.

Я гладила мягкую голову, чесала за ухом, прикрыв глаза. Кошка Андрея охраняла меня всю ночь, не отходя ни на шаг.