Темный разум

Спир

Кроме меня и Изабель, экипаж корабля состоял лишь из Трента и Габриэля. Впрочем, считать ли самостоятельной особью ганглий прадорского вторинца, служивший корабельным разумом? Я бы посчитал — даже если он калека, который не прошел бы новейшего теста Тьюринга[5]. Так что нас было пятеро. Маловато, но не удивительно. Я знал, что организация Изабель Сатоми велика и что у криминальных авторитетов вроде нее обычно большая свита. Но Изабель угодила в ловушку, куда попадали многие, подвергшиеся масштабным модификациям: она считала, что лишние люди ей не требуются, полагаясь на собственную увеличенную силу и обостренный контроль.

— Меня зовут Трент, а фамилия, как ты уже догадался — Собель, — заговорил со мной помощник Изабель. — Как ты узнал?

Я выбрал кое–что из предложенного автоповаром меню и стоял у люка доставки, размышляя о бывшем боссе Изабель, мистере Пейсе. Он тоже удостоился внимания Пенни Рояла, прошел тем же путем и жил теперь в полном уединении, за крепостными стенами богатства и власти. Ранее я подумывал над тем, чтобы использовать его — именно он доставил бы меня к государственному истребителю и стал бы источником необходимой мне информации, которой владели единицы. Но, изучив то немногое, что было известно о произошедших с ним переменах, я не нашел способа установить над ним контроль. К тому же он казался еще более одержимым манией убийства, чем Изабель.

Забрав наконец поднос с едой, я вернулся к Тренту и Габриэлю.

— Я работал с первыми адаптогенами. У серии НС-92, задействованной в роду Собелей, имеется ряд легко распознаваемых побочных эффектов.

Трент неловко пригладил свой ирокез:

— Например?

Я сел:

— Например, белые глаза.

Конечно, общение с Трентом тоже вызывало у меня дежавю, но причина была очевидна, и скрывать ее я не собирался.

— А еще?

— Наверное, твоя острая черепушка, — встрял Габриэль.

Пару секунд Трент сверлил его взглядом, потом вновь переключился на меня.

— Однако, — продолжил я, — основная причина, по которой я определил данный адаптоген, — внешнее сходство. Ты мог бы быть братом–близнецом Фелландера Собеля. У вас даже голоса одинаковые.

Фелландер Собель прибег к генетической модификации, получив способность существовать в мире с высокой гравитацией. Это свойство унаследовали его многочисленные отпрыски, а уж сколько детей завели в свою очередь они — вообще не представляю. Даже в прошлой жизни я не слишком интересовался этим, потом познакомился с Силаком, потом началась война, потом больше века я был мертвецом…

— Ты с ним встречался?

— Я сам впрыснул ему НС девяносто два.

Трент ошеломленно уставился на меня, теребя свою серьгу с фиолетовым сапфиром. Вероятно, украшение много для него значило — он всегда тянулся к камню в трудные моменты. Поворочав мозгами и, видно, не придумав, что бы еще сказать, он ткнул пальцем в Габриэля:

— А как насчет него?

Я неторопливо поглощал макароны с креветками. Габриэль. Еще один тяжеловес, но в данном случае габариты — результат подкачки. Мышечная масса явно удвоена, и, судя по всему, увеличена и ее плотность, а следовательно, должны были проводиться наслоение костей и укрепление суставов: такая мускулатура просто переломала бы обычные человеческие кости. «Форсов» на его теле не видно, кожа — неестественного ярко–розового цвета, глаза — бледно–голубые, коротко стриженные волосы — светлые. Носит он боевой скафандр, превращенный в куртку путем отрезания низа, радужную футболку, джинсы и легкую «альпинистскую» обувь. Но о его прошлом говорят и другие, не слишком явные зацепки.

— Тарсис–сити, вероятно… или один из гидропонных городов Хриса. — Я вгляделся в его лицо. — Полагаю, татуировки ты сводил здесь, на Погосте. Ни один пластический хирург Государства не сотворил бы такого безобразия.

На Погосте, ничьем пространстве, лежащем меж Государством и Королевством, катастрофически не хватало профессионалов. Все, кто работал на научно–технический прогресс, предпочитали не покидать Государства, где тебе доступны любые ресурсы. На этом я сыграл, обратившись к Изабель. Однако догадка о сведенной татуировке была только логическим умозаключением. Марсианские татуировщики пользуются самовоспроизводящимися чернилами, порой проникающими даже в кости, так что с удалением их, тем более здесь, вполне могли возникнуть проблемы.

Габриэль с досадой поморщился и потер щеку. Пятна, скрывшие узоры традиционных мужских марсианских татуировок, были почти незаметны. Почти.

— Тарсис–сити, — буркнул он.

— Ха! В точку! — воскликнул Трент.

Мы, вроде, неплохо поладили, но я, вытаскивая из кармана фляжку и наливая ее содержимое в чашечку, размышлял, не принимают ли участие эти славные парни в потрошении людей и превращении их в рабов. А может, они оставляют грязную работенку головорезам малых станций? Разговор наш перешел на забавные случаи из моего военного опыта, и наемникам, конечно, захотелось попробовать настоящий земной виски. Будучи профессионалами в своей области, они, прежде чем пригубить, проверили напиток персональными сканерами токсинов. Бесполезно. Свою дозу прионов парни получили с поверхности кружек, которые я, наливая драгоценную жидкость одной рукой, бережно держал другой. Впрочем, они наверняка уже заразились и так: требовалось–то всего–навсего дотронуться до чего–нибудь, чего недавно касался я, поскольку прионы жили и сохраняли активность вне моего тела еще два часа. А я выпускал их из ладоней постоянно, начиная еще с осмотра Изабель.

Путешествие к первому нашему пункту назначения на Погосте растянулось на несколько недель. Для управления покинутым государственным истребителем мне нужен был специфический тип разума. Я ходил раздраженный, мне хотелось добраться до Пенни Рояла немедленно. Однако ускорить межзвездный полет невозможно, а идти против черного ИИ без должных приготовлений — немыслимо.

Эту планету бродяги–звездолетчики презрительно окрестили Литоралью, и ее обитатели–полулюди с несколько извращенной гордостью приняли сие название. По прибытии я поймал себя на размышлениях о многообразии человеческих трансформаций. Люди меняют себя сами, люди меняются, покидая Землю и населяя отдаленные районы космоса. Предки Трента Собеля старались приспособиться к новой окружающей среде, а стремление Изабель Сатоми к власти обернулось против нее — при содействии обезумевшего богоподобного разума. В иных случаях причины изменений могут быть не столь очевидны…

В процессе путешествия я кое–что узнал об обитателях этого мира. Похоже, местные жители восхищались прадорами — и довели свое преклонение до предела. Так что я не должен был удивиться, увидев «моллюска» — человека, имитирующего форму прадоров, — однако моя реакция меня поразила. Свои ощущения я тут же проанализировал. Откуда это непреодолимое, инстинктивное отвращение, если в Государстве я сталкивался со случаями, когда модификации и «улучшения» принимали куда более дикие формы? Почему я не испытал те же чувства, наблюдая за метаморфозами Изабель?

Во–первых, понял я, оттого, что, по моим меркам, я сражался с прадорами всего несколько месяцев назад. Еще я знал, что внешний вид «моллюсков» выражал их внутреннее уродство. Да, внешность Изабель тоже попадала под это определение, но ей ведь не оставили выбора.

А здесь, передо мной, стоял один из тех, кто ненавидит человечество и поклоняется — с почти религиозным пылом — расе, перенесшей законы селекции на собственных детей, поедая неудачных. Но и это еще не все. Прадоры не ведают ни совести, ни морали, ни сочувствия; прадоры — злобные монстры, жестокие хищники–беспредельщики, которых нельзя сравнить даже со зверями — те не убивают сверх необходимого. Прадоры хирургически превращают своих детей в биологические механизмы, безжалостно истребляют соперников и, дай им шанс, уничтожили бы человечество. Нет никого, кто ближе подошел бы к безысходному злу.

Я и не заметил, что скребу шею, пытаясь унять психосоматический зуд. Потом вспомнил холод железных паучьих лапок рабодела, погружающихся в мою плоть, и подумал: едва ли мое мнение о прадорах можно назвать беспристрастным.

— Ты Спир? — проскрежетал человек — «моллюск».

— Да, я Торвальд Спир. — Я снял дыхательную маску.

Он был на фут ниже меня, но куда шире в плечах и массивнее. Диск панциря выступал на несколько футов со всех сторон из–за склоненной под углом в сорок пять градусов спины, точно придавленной тяжелым железным щитом. Однако поддерживали его человеческие ребра, спаянные с краями панциря, который защищал внутренние органы. У «моллюска» имелось две пары членистых ног и человеческие руки, расположенные на фут ниже обычного. Из заглубленного правого плеча высовывалась широкая крабья клешня, а из левого — узкая, как у лангуста. Если смотреть спереди, то казалось, что получеловек вот–вот упадет — но не падает благодаря удерживающему равновесие крабьему хвосту в форме подковы. Антропоморфная голова поднималась на ребристой шее, а человеческие глаза моргали на стебельках, растущих из темени. Ряд других, ярко–красных глаз располагался полумесяцем на лице, а ротовой аппарат принадлежал, похоже, стрекозе.

Тут потрудились не хирурги Государства. А те, кто это делал, работали не слишком хорошо, судя по россыпи гнойничков на человеческих частях тела в местах их соединения с прадорскими «деталями». «Моллюск», несомненно, страдал аллергической реакцией из–за сбоя перепрограммированной иммунной системы.

— А ты кто? — спросил я в свою очередь.

— Врит, — ответил человек — «моллюск».

И я заметил человеческий рот, появляющийся всякий раз, когда Врит разводил жвала, чтобы заговорить. Пускай этот человек радикально изменил свое тело и взял прадорское имя, но до конца он не пошел. Почему? Почему местные жители, так любящие прадоров и все, что эти существа олицетворяют, не выглядят совсем как прадоры? Технология подобной модификации наверняка имеется. Я поморщился, сообразив, что мои первые мысли при виде этого существа содержат ответ. Трансформации, которым эти люди подвергли себя, есть визуальное заявление о том, чем они не желают быть, и смысл его пропадет, если они полностью примут облик своих богов. Все дело в самоненавистничестве — и отрицании человечности.

— Плату принес? — Врит сверлил взглядом зависший в воздухе за моей спиной чемоданчик–грависак.

Погост считался буферной зоной, где не действовали законы, куда не рисковали соваться ни Королевство прадоров, ни Государство. Но на деле сюда приходили и те и другие, и на многих планетах Погоста имелись представители обеих рас. Впрочем, делать им тут было нечего, разве что присматривать друг за другом и блюсти собственные интересы. Этот мир, как и любой из здешних, гости посещали на свой страх и риск. Я знал, что заключать сделки с «моллюсками»… трудновато, поскольку они предпочитали иметь дело со своими, а обычных людей презирали. Вот почему, хотя и отклонив предложение Изабель взять с собой Трента и Габриэля, я подстраховался возможностью вызвать их в любой момент.

— Я готов обсудить условия, — неопределенно ответил я «моллюску», шагнув вперед.

Пиджак мой вроде бы случайно распахнулся, выставив напоказ газовый пульсар на бедре. Я чувствовал себя мошенником, но, к сожалению, угроза насилия — частенько единственный способ насилие предотвратить.

Врит резко отпрянул, его глаза на стебельках искали что–то на плоском обсидиановом полу — таком же, как покрытие посадочной площадки. Я заметил, как он морщился, передвигаясь, определенно испытывая боль. Дрянной у них послеоперационный уход, однако. Но что же высматривает «моллюск»? Груды ящиков, суетливые автопогрузчики, толпа людей — «моллюсков» вперемешку с гражданами Государства… А вдоль стеклянной стены расхаживает прадор. Гигантский крабоподобный монстр с прикрепленным к клешне пулеметом, перепоясанный пулеметными лентами. И в незнакомой мне объемистой броне из синевато–зеленого металла, совсем не похожей на их обычную, медную. Я даже не мог сказать, первенец это или вторинец — он был поменьше первого и побольше второго. Глядя на Чужого, я удивлялся, отчего, несмотря на недавние мысли, не ощущаю первобытной ненависти ко всей их породе.

— Где товар? — спросил я, снова переключая внимание на «моллюска».

Врит, подобострастно съежившись, продолжал любоваться прадором. Мой вопрос отвлек его.

— На барже, — махнул он клешней в сторону широких овальных ворот в дальнем конце здания.

— Ну так?.. — Я неопределенно повел рукой.

Врит настороженно взглянул на меня, развернулся и быстро устремился к выходу. Таможенного контроля там не было, только несколько процедур обеспечения безопасности. Прежде чем открыть дверь для людей, расположенную в центре главных ворот для прадоров, Врит натянул респиратор и шагнул в короткий выходной туннель. Я последовал его примеру. В конце прохода горел ярко–розовый свет, и скоро я снова услышал море. И почувствовал проникающую даже под маску тлетворную вонь разложения, которой успел насладиться еще за время пути сюда, к Залу Встреч, от «Залива мурены».

У выхода я задержался, глядя на черный каменный берег, усеянный домиками на ходулях–сваях, как бы в забытьи марширующих в бордовые волны. Ближе подобраться к глубоководному прадорскому анклаву местные жители не могли. На дне обитала малочисленная группа прадоров, не пожелавших повиноваться приказу их короля о возвращении в Королевство после войны. Я почти ничего о них не знал — только то, что ими правит отец–капитан и что они наладили торговлю по всему Погосту — и с Государством, и с Королевством. А также — что для прадоров удивительно — не выказывали склонности выйти на берег и начать поголовную резню.

И еще мне было известно, что я никогда не стоял здесь прежде, — и все же в глубине души я чувствовал, что так уже было. Ощущение «знакомости» стало частью практически каждого нового события моей жизни, и я почти свыкся с ним. В сущности, лишись его, я, пожалуй, почувствовал бы себя ограбленным. Но то, что последовало дальше, я просто не мог принять — слишком реальным, слишком шокирующим это было.

Я стоял, сжимая новой клешней респиратор, гадая, принесет ли следующий порыв ветра острый запах сероводорода. На океанском дне опять проснулись вулканы, и запах часто реял над берегом. Я чувствовал себя сильным и защищенным от всего мира под растущим панцирем, а еще — тесное родство и почти религиозную любовь к прадорам в их глубинных кораблях под толщей вод. Необходимость в респираторе раздражала, хотя даже лучшие из прадоров подвержены действию газа, как и слабые люди. Я пошел, медленно — человеческие части устали и болели. Они мешали — как гангренозная конечность, как старая кожа, как что–то, что нужно удалить, сбросить, чтобы обнажить внутреннюю чистоту…

— Идешь? — спросил Врит, пригнувшись — точно собираясь бежать или нападать.

Какого черта, что это было? Я вспомнил, что ощутил, впервые коснувшись Изабель. Это было омерзительно, но это было моим — частью моего прошлого. А как принять то, что померещилось мне только что? Я никогда не бывал здесь и уж точно никогда не был «моллюском». Чьи–то чужие воспоминания отчетливо отпечатались в моем сознании.

— Да, иду. — Я выпрямился. — Веди.

Врит двинулся направо, ступая по черному камню, такому же, каким мостили посадочные площадки и пол Зала Встреч. Только тут он был неровным, выщербленным, усеянным цепкими рачками. Удостоверившись, что моему грависаку все равно, над какой поверхностью парить, я последовал за проводником к уходящему в море пирсу, у которого была пришвартована пузатая грузовая баржа. Позади нее виднелась небольшая погрузочная гусеничная платформа с краном, и я слегка расслабился. Врит не стал бы заморачиваться, притаскивая сюда столь громоздкое устройство, если бы замышлял предательство… наверное. У пристани я обернулся, чтобы бросить взгляд на виднеющийся за зданием космопорта верхний корпус «Залива мурены» с орудийными башнями. Изабель, конечно, наблюдала за мной, хотя интересно, что она видит сейчас, когда на лице ее открылся второй провал глаза капюшонника, а само лицо вытянулось, уподобившись статуе с острова Пасхи.

— Идем, идем.

Врит уже вскарабкался на палубу и махал мне с баржи тяжелой клешней.

Я шагнул на короткий трап, а Врит тем временем распахнул широкую дверь, ведущую в недра баржи. Внутри тут же загорелся свет, и я нырнул следом за «моллюском», спустившись по еще одному трапу к обшарпанным жилым помещениям. Поджидая свой грависак, я разглядывал разбросанный на единственной палубе мусор: упаковки из–под болеутоляющего, разбитые шприцы, автоаптечка…

— Знаешь, — сказал я, глядя, как мой чемодан с явным чистоплюйским отвращением вплывает в отсек, — тебе необходимо качественное лечение, иначе состояние будет неуклонно ухудшаться и ты умрешь — или же ты в какой–то момент впадешь в анафилактический шок и умрешь от него.

Врит резко повернулся:

— Тебе–то что?

Я пожал плечами:

— Неприятно видеть страдания. Твоя первая, человеческая половина плохо реагирует на вторую. Это же очевидно. — Помолчав, я добавил: — Я мог бы помочь тебе.

Врит стащил респиратор и развел стрекозиные мандибулы, демонстрируя ухмыляющийся рот:

— Она плохо реагирует, поскольку слаба, а в человеческой помощи я не нуждаюсь. — Отвернувшись, он шагнул за полиэтиленовую занавеску, пробурчав: — Скорее, это мое истинное «я» отвергает человека.

Я смотрел ему вслед, понимая, что именно те, чужие воспоминания побудили меня предложить помощь. Но, хотя я и был уверен, что принадлежали они не Вриту, я мог предвидеть, что предложение мое отвергнут. Закрыв на секунду глаза, я задумался, что мне делать с той памятью, и понял, что сам ничего не могу — это работа для государственного аналитического ИИ. Остается просто жить и продолжать двигаться к цели. Да, подобные случаи огорчительны, но в данной ситуации я, к примеру, получил потенциально полезную информацию.

Я снял дыхательную маску и, озираясь, шел за «моллюском». За занавеской громоздилось всевозможное оборудование для тестирования и ремонта компьютеров — жуткая смесь человеческих и прадорских технологий, опутанные оптическими и коммуникационными кабелями приборы, питающиеся энергией от башни многослойного конденсатора. В углу, на аэропластовой подстилке, стоял прадорский криококон: медный шар метрового диаметра, от которого тянулась паутина проводов. На его верхней поверхности светились зеленым квадратные окошки. Я поежился — не оттого, что эта штука охлаждала воздух, нет — она заключала в себе страдания. Прадорский мозг, хранящийся в этой сфере, не покинул бы свое исконное тело добровольно. Едва Врит посторонился, освобождая мне место, я подошел и вгляделся в одно из окошек.

Клубок органики, ганглий вторинца–прадора, застыл в ледяном кубе. Мозг полускрывала сложная кристаллическая решетка, которая словно бы вырастала из ганглия и тут же врастала в лед. От нее отходили многочисленные разъемы, контакты, оптоволокна, которые в свою очередь соединяли ледяной куб со множеством модулей — «черных ящиков». Объект покоился меж двух скошенных на концах столбов, и я не мог не отметить их сходства с подставками для кристаллов ИИ в звездолетах Государства. Я осторожно, будто прося за что–то прощения, опустил руку на шар. Да, я не в ответе за те события, из–за которых мозг прадора оказался в заточении, но, покупая его, я могу способствовать их повторению.

— Откуда он?

— Прадор–камикадзе — сделан за год до конца войны, никогда не использовался. — Врит раболепно поклонился в направлении моря. — Отец–капитан Свёрл, правитель нашего мира, меняет свои ограниченные запасы на технику Государства.

Прадоры–камикадзе, как и их японские тезки, пользовались во время войны большим спросом. Разве что летали они в космосе, да обладали куда большей разрушительной мощью.

— На какую технику? — Я немедленно заподозрил этого Свёрла в наихудших побуждениях.

Врит попытался пожать изуродованными плечами:

— За этого предлагали пикоскоп, наноботов для генетического секвенирования[6] и еще пару ценных штучек.

Все, что он упомянул, стоило достаточно дорого. Я сам подумывал приобрести пикоскоп — прибор, которого сто лет назад просто не существовало. Как здорово было бы разглядывать субнаноскопические структуры и — в ограниченных пределах — манипулировать ими! Остановила меня попытка разобраться, как эта проклятая штука действует — ее разрабатывали ИИ с применением У-технологий. Кроме того, я не мог найти оправдания огромным расходам — ведь пикоскоп не приблизил бы меня к основной цели.

Я шагнул к своему грависаку, который опустился в самом центре пола, ханжески стараясь отгородиться от окружающего бедлама. Стоило коснуться кончиками пальцев его верха, как половинка крышки бесшумно откинулась, явив на свет аккуратно упакованный компьютер. Выбрав нужное, я вернулся к криококону с оптическим кабелем, подключенным к процессорному блоку, и принялся искать на латунном шаре гнездо входа.

— Хочешь услышать, как он говорит? — спросил Врит, когда я наконец обнаружил требуемое и воткнул кабель.

— Ты подключил переводчик? — удивился я.

— Конечно. — Врит поскреб россыпь прыщей грязными человеческими ногтями.

— Тогда почему бы и нет?

Вреда от этого не будет, но я предпочитал собственные методы проверки жизнеспособности мозга вторинца. Бросив взгляд на данные, появившиеся на маленьком экранчике, я мазнул по нему рукой, перенося информацию на плоский голодисплей, по которому сразу побежали цифры диагностического кода. Дисплей я подвесил в воздухе рядом с собой.

— Пилот, рапорт о состоянии, — приказал Врит.

Голос — явно искаженный, чтобы меньше походил на человеческий, прозвучал из цветка–динамика, распустившегося на ближайшей рабочей поверхности корпуса:

— Полностью функционален. Системные порты с сорок третьего по семьдесят восьмой и с восьмидесятого по сто двадцать пятый отключены. Порт семьдесят девять ведет диагностику в формате Государства. Новые инструкции: разрешены. Встроенный аккумулятор: заряд сорок процентов. Внешний источник: не соответствует уровню функционирования. Статус У-расчета нулевой — характеристики двигателя недоступны. Статус…

— Рапорт принят, — прервал механическую речь Брит и повернулся ко мне. — Хочешь спросить еще что–нибудь?

— Он ответит?

— Теперь ответит. — Брит ткнул пальцем в сенсорную панель.

Я кивнул и повернулся так, чтобы обращаться напрямую к криококону, хотя и знал, что микрофоны, скорее всего, размещены на корпусе. Дело тут было, наверное, в уважении — и жалости.

— Скажи мне, вторинец прадора, как тебя зовут?

В динамике зашипело — я не сразу распознал в звуке булькающий свист прадорского языка, перемежающийся глухими щелчками. Имя его звучало примерно как «Вффлеиотшт», но он, очевидно, не знал, какие щелчки добавлять: те, что означают настоящее время — «я есть», или те, что сообщают о прошлом — «я был».

— Я буду звать тебя Флейт, — сказал я. — Отныне таково твое имя.

— Первичный приказ подтверждается? — спросил вторинец.

Я взглянул на Брита — тот неуклюже пожал плечами.

— Подтверждается.

— Конечно, — пробормотал «моллюск», — мне все равно, как ты будешь его звать… после того как заплатишь.

Все, что показал мне мой компьютер, меня удовлетворило. Внутри криококона действительно содержался хирургически извлеченный мозг вторинца–прадора, находящийся в органическом стазисе, но адаптированный под электрооптику. ИИ Государства заявляли, что в У-пространстве звездолетом способен управлять только бортовой ИИ, делающий необходимые вычисления. Но они больше не старались пресечь слухи о том, что это ложь — иначе как бы прадоры, раса без ИИ, путешествовали по космосу? А прадоры приспосабливали для этих целей собственных детей, подвергая их хирургическим операциям, обычно без наркоза — то ли в качестве наказания, то ли просто забавы ради.

Я вернулся к чемоданчику и откинул вторую половину крышки. Внутри находилась перламутровая слоистая глыба.

— Полагаю, пять фунтов прадорской алмазной слюды — достаточная цена.

Врит навис над грависаком. Его тонкая клешня огладила тонкие сверкающие пласты; жвала были широко разведены, человеческие губы прикушены в задумчивости.

— Я беру минимальный процент, — сказал он. — Для меня честь выступать агентом отца–капитана.

Я отступил, разглядывая криококон; покупка не радовала, я испытывал неловкость, тревожила и моральная сторона дела. Однако, если желаешь бороздить межзвездное пространство, не привлекая внимания ИИ Государства, иных вариантов нет. А если намерен оживить государственный истребитель, потерявший, в сущности, разум, без этой штуки точно не обойтись. А истребитель нужен, чтобы напасть на черный ИИ в его собственном логове.

Война: Дюрана

Я оглянулся на лаз, которым мы прошли сквозь заросли синешипов и лианоззов, тыквоцикасов и сорнофов. Единственным сходством местной растительности с земной было то, что она тоже тянулась вверх. Никаких фотосинтезирующих листьев — возможно, оттого, что при здешней солнечной активности этого не требовалось. Местный аналог хлорофилла, содержащийся в стеблях растений, обеспечивал их всей необходимой энергией. Лианоззы представляли собой бледно–голубые спиральки, свешивающиеся отовсюду. Синешипы, чем–то похожие на разлапистый двадцатифутовый ревень, который окунули в синие чернила, являлись на самом деле лишайниками. А тыквоцикасы никак не получалось сравнить ни с растениями, ни с грибами. Они питались возмущениями электромагнитного поля планеты, вырабатывая при этом сахар. А иногда, высосав из почвы все минеральные вещества, тыквоцикасы выдергивали из земли корни и, точно сороконожки, переползали в местечко получше. Сорнофы же были чрезвычайно агрессивной слизневой плесенью.

— Как ты там? — спросил Кронг.

Я перевел взгляд на героя Государства, размышляя, долго ли еще он продержится. Движущей силой этого человека была ненависть к прадорам и нерушимая преданность всему, за что выступало Государство. Но вот с методами у него получалась какая–то неувязочка. Лепить мины на панцири прадоров, когда можно поразить цель издалека, из ракетной установки, — не самый логичный способ борьбы с врагом. Джебель У-кэп Кронг и все его товарищи в этом отряде были искателями острых ощущений, адреналиновыми наркоманами. Подозреваю, ИИ позволяли ему продолжать в том же духе из тайного расчета на благоприятный общественный резонанс. В войне на выживание ИИ и человечеству требовались свои герои.

— Буду в порядке, — ответил я, — когда не останется никого из наших друзей–прадоров.

— Ну, мы постараемся. — Кронг ухмыльнулся и отошел.

На планете Дюрана господствовали непроходимые заросли, это был мир джунглей, если угодно. А для Джебеля У-кэпа Кронга и его отряда истребителей прадоров планета стала отличными охотничьими угодьями. Их техника плоховато работала там, где было мало укрытий, и, как говорил мне Джебель, их оружие предназначалось для такой окружающей среды, где могло причинить максимум повреждений. До Дюраны они торчали на пустынной планете и, как пауки–каменщики, прятались в едком белом песке. Там Кронг устроил засаду на прадора, собиравшего гигантский наземный рельсотон, только вот один из новых государственных дредноутов испортил все веселье. Предупредив за два часа об операции, он сбросил химическую бомбу, вызвавшую в пустыне цепную реакцию. Орудийная площадка превратилась в озеро, и пушка утонула в вязком сиропе едкого натра. Я был с ними там. а до того — еще на двух планетах. На ледяной луне, где мы. использовав бурильные установки, подобрались к прадорам снизу, как атакующие акулы. И на станции Н-3 газового гиганта, где отряд, воспользовавшись махолетами из моноволокна, спикировал на врага из густого тумана.

Четыре месяца я провел на борту корабля–госпиталя Центрального комитета безопасности Земли, оправляясь от своей «службы» у прадоров. С телесными недугами разобрались за две недели, а вот все прочее потребовало больше времени. Мыслетехник, обследовавший меня, утверждал, что выздоровление ускорится, если слегка отредактировать память, но я отказался. Мне казалось необходимым сохранить весь тот ужас как движущую силу потребности отомстить. Я лечился по старинке — учась жить с тем, что случилось со мной, и выписался в нормальном рабочем — пусть и немного нервном — состоянии. ЦКБЗ поручил мне грязную работу с биооружием — сперва производство каких–то скверных вирусов и спор грибков–людоедов, — и задача, как ни странно, не показалась мне слишком уж отвратительной. Потом меня вернули в сферу биошпионажа. Начал я с извлечения информации из трупов прадоров и ганглионов вторинцев, уцелевших при крушении прадорских кораблей или дронов. Приходилось копаться и в их головоломных компьютерных системах. Доказав, что не убегу с криком при одном виде врага, я получил доступ к пленным прадорам. Тогда–то член экипажа разбитого прадорского дредноута и снабдил меня информацией о Пенни Рояле. Навязчивая идея не покидала меня, оставаясь неведомой ЦКБЗ. Вскоре после этого меня сочли годным к более активным действиям и позволили ответить на запрос У-кэпа Кронга. Ему нужен был эксперт по биошпионажу, а я отвечал всем требованиям. Полагаю, и мой психопрофиль Кронг тоже счел подходящим.

— Все чисто, — доложил кто–то. — Идем.

Здесь мы нацелились на прадорский рудник. Глубоко–глубоко под джунглями нашлись залежи редкого металла, совсем недавно добавленного в человеческий список металлов; этот металл крабы использовали при производстве вооружения и брони. Не удивлюсь, если предложенные для него названия — Укэпиум или Кронгиум — были напрямую связаны с нашим присутствием здесь. С тех, кто ведет военную пропаганду, такое станется.

Нам полагалось сидеть в засаде, а потом захватить прадора — предпочтительно первенца, — после чего в игру вступит специалист, то есть я. А моим главным профилем сейчас было извлечение информации из мозга Чужих. Любыми средствами. Собранные данные должны были помочь нашему спутнику проникнуть в рудничный комплекс. Я оглянулся на вышеупомянутого «спутника». Дрон–убийца пока отключил маскировку, но все равно почти сливался с джунглями. Он походил на огромную толстую кобру, только с четырьмя сложенными под капюшоном конечностями и торчащим из хвоста длинным тонким яйцекладом.

Мне говорили, что внешность дрона имитирует особо гнусного паразита, который откладывает яйца в тела прадоров, а личинка, вылупляясь, начинает пожирать внутренности. Этого паразита прадоры давным–давно уничтожили. Однако аналитические ИИ каким–то образом возродили его геном, и теперь в теле дрона хранились тысячи свежих яиц, готовых внедриться во вражескую плоть. Дрон находился здесь с миссией, на которую Государство обычно посылало ему подобных: его задачей было сеять ужас среди прадоров. А мы оказались тут потому, что разведка обнаружила: добычу руды собираются прекратить. Следовательно, четырех отцов–капитанов и тысячи их детей вскоре отзовут на родину. И если расчеты верны, инъецированные дроном яйца начнут проклевываться сразу по их прибытии. Чрезвычайно мерзкое биологическое оружие, ничего не скажешь — даже некоторым из прожженных бойцов Джебеля было не по себе. А меня раздирали противоречия. Я тоже считал это оружие кошмарным. Но я побывал в плену у прадоров и не слишком сочувствовал им — хотя в то же время мне не нравилась перемена собственного отношения.

Мы шли через джунгли, осторожно, включив «хамелеонку» на полную, когда наткнулись на первые прорубленные патрулями прадоров тропы. Отряд Кронга насчитывал десять человек, но двое отправились сюда месяцем раньше на рекогносцировку — и они появились, когда мы приблизились к все еще скрытым зарослями шахтам. Я стоял рядом с Кронгом, когда он расспрашивал разведчиков.

— Вы видели следы штрафников, — сказала первая: женщина, выглядящая как школьница. — Они не ожидают нападения с земли, но посылают с обходами совершивших незначительные нарушения: тех, кого не наказали обычными способами.

Обычные наказания прадоров варьировались от раскалывания панциря до расчленения виновного и съедения его заживо Отцом. Конечно, некоторые ампутации проводились хирургически, а ганглий использовали как прадорский вариант разума корабля или дрона.

— Обходы нерегулярны? — спросил Кронг.

— Напротив, твари точны как часы.

— Так вы подготовили место?

— Да.

— А в чем тут наказание? — встрял я. — В смысле, патрули — дело обычное…

Женщина повернулась ко мне.

— Сорнофы. — Она ткнула пальцем в ближайший сгусток, который как раз сейчас изучал дрон–убийца.

Липкая синяя масса, способная, как я уже знал, передвигаться со скоростью соскальзывающей с жирной сковородки яичницы, застыла и, почуяв угрозу, ощетинилась острыми шипами.

— Споры застревают в суставах прадоров и прорастают там, — продолжила разведчица. — Их нужно удалить до возвращения в лагерь, а для этого крабы поливают себя раствором соляной кислоты. И каждый раз визжат — слыхали, наверное?

Прелестно. Нужно будет отправить образец в отдел биовооружения.

До места засады мы добирались около часа. За месяц двое разведчиков выкопали здесь несколько укрытий. Меня разместили далеко от тропы и велели не высовываться, пока отряд не разберется с патрулем. Значит, еще час. Сгрузив оборудование и опасливо косясь на угреобразных червей, высовывающих шипастые головки из потревоженной земли, я спустился в яму, задвинул крышку, выставил перископ и настроил передачу изображения на дисплей лицевого щитка.

К тому времени, как я отладил оптику и получил четкую надземную картинку, остальной отряд надежно укрылся.

— Мы их засекли, — сообщил всем Джебелъ через коммы и «форсы». — Еще сорок минут, и они здесь.

Эти сорок минут показались мне весьма неуютной вечностью — пришлось обесточить дисплей, включить подсветку и смахивать с боевого скафандра колючих угрей. Потом на ногу мне вскарабкалось существо, похожее на палочника в фут длиной. Наконец показались прадоры: три вторинца впереди, за ними два первенца, и еще четыре вторинца в арьергарде. Они были прямо напротив меня, когда все случилось. Я увидел, как шедший первым краб остановился, наклонился, стебельки с глазами изогнулись, точно пытаясь разглядеть что–то под панцирем, а потом клейкая мина взорвалась. Через секунду на куски разлетелся его напарник, потом — двое задних, и один из первенцев рухнул с оторванными ногами. В воздухе запахло порохом, бластеры полосовали заросли, валились подкошенные синешипы, и падали дымящиеся комья растительности. Я потянулся и откинул крышку, стремясь поскорее выбраться наружу.

Дрон–убийца, вероятно желая повысить градус ужаса, отключил маскировку и вцепился в раненого первенца, вонзив яйцеклад в место сочленения ног и тела. Я не совсем понимал зачем — пока прадор, булькая и шипя, точно кипящий чайник, не начал дымиться. Он побежал — но далеко не ушел. Ноги его подкосились, и он рухнул, точно летающая тарелка, совершившая вынужденную посадку. Бурлящие разжиженные потроха выплескивались из ран и из–под обода панциря. Похоже, дрон впрыснул не яйца, а плавиковую кислоту. Уцелевший чужак ринулся в чащу, отряд Джебеля — за ним. А я выпихнул из ямы свое оборудование и выбрался сам. Безногий прадор, очевидно, достался мне.

Глупость, невнимательность, недооценивание опасности — вот как это произошло. Я не осознавал, что забыл включить «хамелеонку», пока первенец не взмахнул клешней с притороченным к ней пулеметом. Выстрелов я не слышал, только увидел вспышку — и в меня будто бы врезался несущийся поезд. Я отлетел назад и рухнул на спину. Дышать я не мог, в глазах почернело. Пока сознание не покинуло меня, я успел увидеть: ниже груди у меня уже ничего нет. И рук нет тоже.

И я умер… наверное. Хронологически это мои последние воспоминания о войне. Однако тот огненный шторм, спаливший Панархию, отчего–то казался куда реальнее. Но ведь нельзя позволять эмоциям возобладать над логикой, верно?

Спир

Спустя месяцы после начала путешествия мы бороздили глубины Погоста; мир под названием Литораль остался далеко позади, а Королевство Прадоров опасно приблизилось. Здесь, на орбите планеты, чьи координаты я когда–то извлек из мозга прадора, кружился мой истребитель. Он напоминал гигантский саркофаг, но я старался не думать об этом, пока мы с Трентом совершали облет, сосредоточившись лишь на поиске повреждений.

Прежде чем надеть скафандр, я установил сепаратор памяти, чтобы полностью контролировать снаряжение через «форс». Но обратную связь встроенной камеры с «Заливом мурены» отключить не удалось. Впрочем, все равно меня сопровождал Трент. Изабель так или иначе узнает историю истребителя, и ей она не понравится. А мои дальнейшие действия зависят от ее реакции. Добравшись до истребителя, Трент вручную открыл шлюз, и мы проникли внутрь. Я глаз не спускал с наемника, вооруженного тяжелым лазерным карабином, — и готов был в любой момент подать инфразвуковой сигнал через радиопередатчик скафандра, чтобы активировать прионовый каскад в теле моего сопровождающего.

Внутри брошенного корабля все выглядело досконально знакомым, хотя до сего момента нога моя никогда туда не ступала. Я смотрел на царапины на полу возле шлюза и точно знал, что оставил их робот–ремонтник, искавший опору при сильном ускорении. Неожиданно мое отношение к подобным дежавю резко переменилось. Неужели я никогда больше не испытаю радости от новых открытий, новых мест, звуков, запахов? Быть может, подобные чувства и толкали старых граждан Государства, таких как мой брат, на самоубийственные приключения, на поиски малых крупиц новизны?

Воздух внутри корабля был, но сила тяжести оказалась очень низкой. Я нутром чувствовал, что здесь произошло что–то ужасное — выходящее за рамки того, что мне было известно. И, завернув за первый же угол, получил тому неоспоримое доказательство. Тело лежало в коридоре, ведущем к «корабельному кортексу» — сферической рубке в носу звездолета.

— Кто–то из экипажа.

— Какого дьявола с ним случилось? — Трент ткнул в сторону трупа стволом карабина. — Какой–нибудь глюк У-пространства?

«С ним» или «с ней» — это еще вопрос спорный. Трудно определить пол иссохшей мумии в сине–зеленом скафандре, особенно если она наполовину утопает в стене, каким–то образом превратившейся в нечто похожее на окаменевшее гадючье гнездо. Мурашки побежали у меня по спине, скафандр вдруг показался слишком тесным. Я резко отвернулся в приступе паники. Знакомиться с воспоминаниями погибшего определенно не хотелось.

— Похоже на трансформацию вещества нано– и микромехами, — сказал я, отлично зная, что именно так оно и есть.

— Их запустила корабельная ремонтная система? — спросила Изабель с «Залива мурены», рассчитывающая сейчас курс государственного истребителя вокруг планеты из зеленого пояса Погоста, не получившей еще человеческого имени.

Да, корабельная ремонтная система, постоянно размножающаяся и управляемая чем–то, от чего стандартный планетарный ИИ мучился бы ночными кошмарами.

— Расскажи–ка поподробнее, как ты нашел этот корабль, — попросила Изабель, определенно напуганная увиденным.

— Я же уже говорил. Воспользовался специализированным поиском по базе данных пленного прадора. Корабль был мертв, Чужие обнаружили его и хотели отправить в утиль, но клешни не дошли — война закончилась.

Что ж, настолько близко к правде, насколько это возможно в данном случае. Да, я пользовался специализированным поиском, после Панархии и во время реабилитации, до того как присоединиться к Кронгу. Но термин «база данных» я употребил в широком смысле, поскольку на самом деле это был мозг первенца, извлеченный из обломков прадорского дредноута. Я обнаружил стекловидных червей, извивающихся в ганглии, и внутренний керамический рот, посредством которого он вынужден был поглощать собственные органы. И, еще не успев вскрыть сознание первенца, уже подозревал, что обнаружу там.

Прадора переполняла радость от того, что его любимый отец–капитан нашел брошенный государственный истребитель. Они пристыковались к кораблю, чтобы посмотреть, можно ли приспособить его для прадорских нужд или лучше сразу утилизировать. Конечно, отец был доволен — такая находка добавит ему уважения и личного капитала. Но радость папаши оказалась недолгой — начались жуткие убийства. Виновником прадоры сочли государственного дрона, застрявшего на истребителе… а убийства вдруг прекратились, и капитан приказал отстыковываться и улетать поскорее.

Здесь воспоминания первенца обрывались, не давая объяснений, почему впоследствии дредноут потерпел крушение на населенной людьми планете. Зато я нашел в памяти прадора имя и серийный номер истребителя, записал их, а после добрался и до координат. Но никому об этом не доложил. После Панархии жажда мщения отбила у меня охоту обращаться к властям — я желал личного удовлетворения. Я не знал — да меня и не заботило, — к чему это приведет. Мне это было необходимо — и точка. Мозг прадорского первенца уничтожили «из гуманных соображений», и знание погибло вместе с ним. Я догадывался, что дредноут крабов наверняка забрал что–то с того, другого корабля. Но это «что–то» и рядом не лежало с дроном–убийцей.

Еще одного мертвого члена экипажа мы нашли возле узкого туннеля, ведущего к рубке. Этот явно сопротивлялся надвигающейся угрозе. Иссохший труп был пришпилен к потолку собственным вонзенным в живот пульсаром. Однако при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что пульсар и скафандр сплавились — приклад винтовки словно вырастал из жертвы. Я поспешно отвел глаза, поскольку не хотел, чтобы Изабель или Трент получили возможность внимательно исследовать тело. Ныряя в туннель, я подумал, долго ли умирала жертва, и понял, что, вероятно, никогда этого не узнаю. То, что вышло из туннеля, не устанавливало пределов страданий своих жертв.

Корабельный кортекс был набит аппаратурой. К стене у двери привалился безногий скелет голема. Железные щупальца, растущие из таза, вились по полу и ныряли в паз на противоположной стене. Кисти рук ветвились микроманипуляторами, усеянными серебристыми узелками, точно стальными ягодами: я опознал в них головки наноманипуляторов. Глаза у голема отсутствовали, вместо них было нечто, до нелепости похожее на древний бинокль. Я обогнул калеку–андроида, стараясь не терять Трента из вида.

В помещении было полным–полно роботов–ремонтников — одни сохранили первозданный вид, других переделали жутким манером. Я задержался, чтобы изучить группку жукоботов величиной с ладонь: их выстроили рядами, так что вместе они напоминали зубья граблей, насаженных на длинную суставчатую руку. Я не догадывался об «узкой специализации» роботов и голема, но какова их задача в целом — предполагал: они должны были превратить статический объект в нечто очень опасное и подвижное.

— Похоже, корабельный ИИ разбился вдребезги, — заметила Изабель.

Действительно, слоистые осколки кристалла валялись повсюду. Я шагнул к центральному фиксатору — двум колоннам, ограниченным плоскими плитами у пола и потолка, между которыми оставался зазор высотой в фут. Здесь должен был находиться корабельный ИИ. Несколько секунд я смотрел на брешь, а потом внимание мое привлек лежащий возле стены предмет. Я подошел ближе, и ледяной озноб пробрал меня до костей.

Там лежал черный шип длиной метра полтора, шириной с руку у основания, постепенно сужающийся в игольное острие. В разрезе он был бы пятиугольником — с атомарно острыми углами. Из основания выходило ребристое щупальце с кабельной коробкой. Из разъема высовывалось около метра щупальца: конец был оторван, и спутанные кабели неопрятно топорщились. Глядя на эту штуку, я наравне с привычной знакомостъю ощутил странную причастность. И многочисленные описания, которые мне доводилось выслушивать, тут ни при чем. Я отступил. Мало сказать, что мне было не по себе. Прежние дежавю — ерунда. Я столкнулся с некой правдой, которую просто не желал знать — или не мог позволить себе узнать.

— Тут нет ИИ, — глухо сказала Изабель. — По крайней мере, всего целиком.

— Нет, — откликнулся я. Ну конечно же нет.

Тебе лучше начать говорить, и побыстрее, — заявила женщина. — Это ведь часть Пенни Рояла. Какого черта она здесь делает и какой тут твой интерес?

— Имя этого истребителя — «Изгнанное дитя», — начал я, поскольку время скрытности вышло. — Тонкий намек на вещество под названием пулегон[7], которое может вызвать выкидыш. Добывается из земной травы.

— Все это весьма интересно, — едко заметила Изабель. — Только не соизволишь ли сразу перейти к драматической развязке, которую ты, очевидно, запланировал?

— А трава эта, — продолжал я, — мята сорта пенни–роял, тезка ИИ, управлявшего данным кораблем. Пенни Роял не приходил сюда — он пришел отсюда.

— Черт, — выдавила Изабель. И, не находя других слов, повторила: — Черт.