Тень

Глава 38

Сорок восьмой год в университете начался со склок, которые, впрочем, мало коснулись физфака и физмата и совсем уже не коснулись химфака. Но вообще-то большинству сотрудников университета (как и вообще большинству граждан страны) было не до склок: в конце сорок седьмого была проведена денежная реформа и благосостояние граждан заметно ухудшилось. Что, впрочем, в какой-то степени компенсировалось отменой карточной системы.

В Таниной комнате в общежитии настроение стало совсем уж грустным. Марина, которая уже получила диплом и поступила в аспирантуру, начала думать об уходе из университета, сказав, что на стипендию ей точно прожить не получится. Антонина, которой учиться осталось полгода, сказала, что тоже в аспирантуру не пойдет и будет подыскивать место… где-нибудь: математики почему-то на заводах и фабриках не особенно требовались. Нина — та вообще подумывала, а не бросить ли ей учебу…

Относительно спокойно себя чувствовала только Евдокия, которая на своем четвертом курсе подключилась к какой-то работе по заказу военных авиаторов и получала за эту работу и небольшую зарплату. А Любаша прикидывала, останется ли у нее время на учебу если она примет предложение поработать в вечерней школе учителем и тоже особенно не переживала.

— Школьница, а у тебя какие планы? — спросила у нее Антонина, когда Таня после окончания зимних каникул снова появилась в комнате.

— Планы у меня простые, — с очень хмурым лицом ответила она. — Надо срочно вырасти на голову и потолстеть, а то на меня парни даже в общежитии не смотрят влюбленными глазами.

— А что мешает?

— Чтобы расти, нужно чтобы окружающие были веселыми. А чтобы толстеть, они должны быть еще и нарядными. Поясняю: если все вокруг ходят с хмурыми рожами, то хочется пригнуться и вообще стать незаметной, а когда вокруг все в красивых платьях, от восхищения аппетит зверский пробуждается. Ну, понимает организм, что если не жрать и не толстеть, то даже смысл у соседки платье красивое спереть пропадает. Поэтому поступаем так: раз сегодня еще каникулы, мы все вот прям щяз одеваемся и едем по магазинам платья вам красивые покупать.

— Не трави душу…

— А я и не травлю. Я вас всех записала в студенческий кружок научный…

— Вот уж спасибо!

— Да пожалуйста. Там математики позарез нужны, и за работу платят приличную денежку. Причем работа вся — по учебным планам проведена, идет в зачет курсовых работ и диплома. А тебе, Марин, пойдет как тема для диссертации. Но в кружок только красивых берут, поэтому я вашу зарплату за январь уже забрала и мы пойдем ее тратить.

— И много там этой зарплаты?

— Много. Повременная — тысяча четыреста в месяц, а за закрытие этапов работ премии от тысячи до пяти. Учтите, этапы там помесячно расписываются… ну что сидите как клуши? Быстренько оделись, быстренько встали и быстренько пошли. Очень быстренько, на улице машина ждет!

— Какая машина?

— Какая-какая, обыкновенная. Товарищ Сталин лимузин свой покататься дал. Дурацкие вопросы вечером задавать будете, а сейчас времени нет. Товарищи офицеры, вы давно пинков не получали?

Деньги, причем очень немаленькие, университету выделил Лаврентий Павлович, сразу после того, как Андрей Николаевич посвятил его в сияющие перспективы несимметричного кодирования сообщений. А так как примерно за неделю до этого профессор Конобеевский докладывал ему о прогрессе в деле создания определенных полупроводниковых приборов, то он выделил не только более чем приличный фонд зарплаты, но и отдельный особняк неподалеку от университета, из которого в срочном порядке выгнали какую-то заготконтору Мосторга. А теперь как раз в здании ремонт закончили и «процесс пошел».

Лаврентий Павлович по этому проекту все подробно докладывал начальству:

— Капица за кислород не зря Героя соцтруда получил. Оказывается, что его установки эти кислород, можно сказать, вообще в качестве отхода вырабатывают, но… в Липецке одну установку запустили, теперь у них производительность домны на треть выросла за счет кислорода, а эта паршивка и тут не упустила случая еще выгоду для народного хозяйства извлечь. Мне в медведковской лаборатории университета показали новую лампу, так она светит ярче прожектора дугового, и, что изобретатели особо подчеркивают, спектр у нее практически солнечный. В Коврове, кстати, этими лампами стали теплицы освещать, в магазинах огурцы свежие не переводятся и помидоры уже появляются.

— А почему в Коврове?

— А потому что там, на тепле от электростанций, этих теплиц уже гектаров пять выстроено. И лампы там же делаются… просто в университете по ее схеме студенты с аспирантами именно прожекторной мощности лампу изготовили. Между прочим, специально для того, чтобы в звезды кремлевские их поставить, они пообещали к весне таких двадцать штук уже сделать.

— А при чем здесь Липецк?

— В Липецке установка кислородная как раз ковровского производства поставлена, и при производстве этого кислорода ковровские ребята выделяют благородные газы, причем в приличных количествах. Неон — он на Конобеевский проект идет, а ксенон как раз на эти лампы.

— А что за границей с кислородным дутьем?

— Пока вроде не слышно, но липецкий опыт показывает, что дело это стоящее. Кроме сокращения времени плавок там еще и кокса на столько же меньше тратится.

— Госплан вроде ничего не говорил о том, что в Липецке новые технологии обкатывать будут.

— Не говорил, в Госплане об этом вообще ничего не знают. В Вязниках артель, которая автомобили делает, трудности с металлом испытывала, и как раз они в Липецк с идеей и приехали. Договорились, что они за свой счет эту установку поставят и наладят, а Липецкий завод им за это десять процентов сверхпланового проката отдавать будет.

— Это же…

— Это уже дает стране тридцать тысяч тонн стали в год сверх плана. А когда они все шесть установок запустят, страна получит уже тысяч двести, по сути ни копейки в это не вкладывая. Но уже есть проекты в Липецк руду из Губкина возить…

— Сколько? Вагон в день? Там шахту-то еще до конца не восстановили. А с чего это ты вдруг металлургией заинтересовался?

— Работа у меня такая… в том числе интересоваться, чем занимается она неугомонная девочка. А она предложила товарищу Пальцеву существенно нарушить советское законодательство…

— Любишь ты тайны из всего делать.

— Прям спасть не могу, пока тайн не наделаю. Товарищ Пальцев в преступном сговоре с товарищем Ребровым, тайно сконструировавшим новый экскаватор, договорился с парторганизацией Курской области о том, что ковровцы наделают сверхплановых экскаваторов новой конструкции для того, чтобы в Губкине куряне отрыли с помощью этих экскаваторов карьер для добычи железной руды…

— А преступный сговор о чем?

— Рабочим за изготовление этих сверхплановых экскаваторов платить никто не собирается, им просто новые квартиры в городе выстроят. А рабочие на заводе тоже преступно будут работать по четыре часа сверх плана… добровольно… потому что одна неугомонная особа им сказала «надо!»

— А в чем новизна экскаватора? В Коврове ведь не карьерные делают…

— Новизна в двигателе, на него вместо нашего восьмидесятисильного КДМ-46 будет ставиться германский мотор на сто двадцать сил.

— Хороший мотор?

— Наши рыбаки не жалуются. Это судовой, его немцы на малые траулеры ставят, которые у нас на Балтике рыбу ловят. И которые с этого года будут ее ловить и на Севере, и на Дальнем Востоке. Тяжелый, но надежный, для экскаватора в самый раз. А проект менять пришлось потому что он и по размерам великоват немного оказался…

— Есть мнение, что этого преступника — я товарища Пальцева имею в виду — надо снять с Владимирской области… и поставить первым секретарем… наверное, Курскую область тоже, по примеру Ивановской, поделить стоит. А Георгий Николаевич с этой девочкой сработался, и на новом месте сумеет из нее пользу извлечь.

— Неизвестно, кто из кого что извлекает. Впрочем, тут главное, что для страны польза выходит…

Работы в экспериментальной лаборатории велись буквально бешеными темпами. Все — и студенты, и преподаватели — понимали, что они создают что-то принципиально новое и исключительно интересное, а приличная доплата всем участникам проекта и солидные премии за достижение даже промежуточных результатов этот энтузиазм лишь подхлестывали. Прототипы электронных блоков собирались на электронных лампах, а затем Таня лично, ручками, рисовала схемы. Не электронные, а топологические…

Сама рисовала просто потому, что точно знала: никто другой эти схемы с нужной точностью просто нарисовать не сможет. Ведь даже в масштабе один к тысяче требовалось проводить линии с точностью до десятых долей миллиметра, а взять масштаб покрупнее пока было технически невозможно: лучшая оптика, специально заказанная на заводе Цейсса, без существенных искажений и этот едва обеспечивала. Можно было, конечно, и подождать, пока немцы — или отечественные специалисты — придумают что-то получше… но ждать-то было нельзя! И Таня рисовала…

Под руководством Николая Николаевича специальная группа (в которую студентов и даже аспирантов не взяли, ибо опыта и знаний маловато) разрабатывала специальные фотоэмульсии, обеспечивающие зернистость на уровне нескольких микрон, другая — и уже совсем засекреченная группа — изобретала мощные ультрафиолетовые лампы под эту эмульсию. А в Коврове Миша Шувалов героически трудился над очередным механизмом совершенно непонятного назначения: в большую герметичную коробку вели с трех сторон каскады герметичных же шлюзов…

Отдельно юный химик Илья Березин разрабатывал технологии получения чистой воды. То есть совсем чистой, не содержащей ни ионов посторонних, ни даже газов растворенных. Но этот парень был единственным Таниным сокурсником, допущенным к работе над проектом, да и то Таня его скорее из «профессиональной солидарности» на работу взяла: у него отец был когда-то ректором медакадемии, а мать — тоже доктором медицинских наук. Впрочем, сказать, что парню повезло, было бы в корне неверно: задачка была исключительно сложной — ведь даже самая чистая вода, будучи налитой в стакан или даже в химическую колбу, через считанные секунды из стекла какие-то ионы вытаскивала. И такие трудности попадались буквально на каждом шагу, причем не только в работе Илюши…

Второго марта на полигоне в Семипалатинске что-то громко взорвалось. Настолько громко, что Лаврентий Павлович, нарушив им же изданный приказ, в Москву прилетел на самолете.

— Юлий Борисович опять остался в полной растерянности, — рассказывал он самому заинтересованному лицу. — По его прикидкам должно было получиться порядка полутора миллионов тонн, даже чуть меньше. А предложенная в той тетрадке методика расчетов давала два миллиона восемьсот тысяч, то есть разница в два раза. И оказалось, что в тетрадке-то формула верная, но у Харитона вообще никто не понимает, откуда эта формула была выведена.

— Это они сделали сто американских «Толстяков» в одном корпусе?

— Да, и уложились в две с половиной тонны веса. Это со свинцовым корпусом!

— Но свинец же мягкий…

— Да там такое давление образуется, что любую сталь как бумагу порвет… туалетную. Поэтому важна только масса оболочки, урановая будет лучше свинцовой, но, согласно тетрадке, она радиацией полпланеты загадит. А прочность — ее алюминиевой оболочкой корпуса обеспечили.

— Из её алюминия?

— Да. Хотя можно было из любого делать…

— Но сделали из этого. Я насчитал три ее работы, за которые можно Героя труда давать, а ты сколько?

— Если полупроводниковый проект оправдается, что тоже три. Но это — пока три.

— Значит, уже четыре… ладно, пока мы просто это запишем. Что с производством новых изделий?

— Юлий Борисович говорит, что в этом году гарантированно сделает еще три, а возможно и четыре: там вроде получается меньше металла тратить на систему зажигания. Есть, конечно, риск, что в этой формуле все же ошибка, но летнее испытание покажет. А Ермакова обещает выдавать металла на два десятка изделий уже с середины следующего года. Думаю, что пока можно несколько сократить финансирование новых строек, по нашим данным мы уже по производству изделий американцев обгоняем. Правда, товарищ Курчатов предложил что-то уже совсем новое, но…

— Семенов сможет задать нужные вопросы?

— Он попробует…

Георгий Николаевич так, с глазу на глаз, с товарищем Сталиным встречался уже два раза: когда назначался на пост секретаря Ивановского промышленного района и при назначении на Владимирскую область. Но все равно он испытывал сильное волнение. Однако, узнав причину вызова, успокоился:

— Георгий Николаевич, вы очень неплохие результаты продемонстрировали во Владимирской области…

— Но, должен сказать…

— Мы знаем, что вы хотите сказать. Принято решение о создании новой области, отделив от Курской южную часть, и в области Белгородской первым секретарем обкома решено назначить вас. Кого бы вы порекомендовали на ваше прежнее место? Если в области есть подходящие кандидатуры…

— Безусловно товарища Егорова. Он, кроме всего прочего, прекрасно разбирается в том, что связано с закрытыми, скажем так, работами, умеет налаживать взаимодействие с руководством предприятий, хорошо знает нужды трудящихся и имеет большой опыт по связи города и деревни.

— Что вы имеете в виду под последним пунктом?

— Буквально то, что сказал. Савелий Федорович глубоко понимает, что нужно деревне чтобы обеспечить город продовольствием и что предприятия города… городов могут деревне дать из этого необходимого. За последние три года в область переселилось более двухсот тысяч человек… главным образом, конечно, нуждающиеся в реабилитации инвалиды войны с семьями, и больше половины из них в том числе и стараниями товарища Егорова получили работу, нужную и области, и стране именно в Ковровском районе. А большая часть из остальных переселенцев стали работать в других районах на предприятиях, создаваемых, опять же, в качестве филиалов ковровских заводов и фабрик или, если говорить о деревне, как подсобные хозяйства этих предприятий.

— То есть товарищ Егоров может, по вашему мнению, взять на себя и управление областью?

— Да, я в том не сомневаюсь. А если у него и возникнут проблемы, ему Белоснежка поможет. Она умеет поднимать энтузиазм народа.

— А как она это делает? Ведь, если мне не изменяет память, это очень молодая девушка, к тому же сейчас она в Москве на учебе…

— Я даже не говорю про Ковровский район, где ее каждая собака знает, но большая часть новых жителей области обязана ей жизнью и здоровьем, или своим, или жизнью и здоровьем члена семьи. Им этот энтузиазм даже поднимать не требуется, Белоснежка скажет «надо» — и им этого достаточно. А другие… просто не хотят выглядеть белыми воронами: трудовой энтузиазм, как говорит Белоснежка, заразен — и это хорошо.

— Действительно хорошо. Мы учтем вашу рекомендацию, а вы готовьтесь к переезду в Белгород. Мы даем вам на передачу всех дел и переезд неделю… а по новому секретарю обкома мы решение примем, скорее всего, завтра. И ждем успехов Белгородской области…

Шестнадцатого июля Иосиф Виссарионович пригласил к себе Семенова «для просветительской беседы»:

— Николай Николаевич, мне очень нужно вас кое о чем спросить. Мне сегодня прислали вот такой замечательный доклад, подготовленный товарищем Лысенко к сессии ВАСХНИЛ, которая состоится в ближайшее время. Но я не очень хорошо разбираюсь во всех этих ламаркизмах-вейсманизмах…

— Я тоже, Иосиф Виссарионович, только слова эти где-то слышал.

— Нам это известно. Но у вас учится одна удивительная девочка… которая, между прочим, по мнению Николая Ниловича, является лучшим врачом даже не Советского Союза, а всего мира. Я не буду оспаривать его мнение, но думаю, что хороший врач обязательно и биолог не из худших. И мне очень хотелось бы, чтобы вы, от своего имени, узнали ее мнение о разгорающейся сваре, я другого слова просто не подберу, среди наших советских биологов. И затем мне бы ее мнение сообщили. Я думаю, что широкой общественности не обязательно знать, что товарищ Сталин интересуется мнением какой-то студентки…

— Полностью я сами в этом вопросе согласен. Вы мне копию доклада передадите?

— Нет. Мне интересно ее мнение не по докладу, нам вполне понятно, какие слова в нем нужно поправить. Меня интересует, что она думает обо всех этих ламаркизмах и вейсманизмах-морганизмах и ее отношение к мичуринскому подходу в выведении новых сортов растений. И, особенно, животных: мне докладывали, что какие-то ее препараты существенно увеличивают привесы и удои, так что уж в этом-то она точно что-то понимает. Да и ее химикаты для увеличения урожаев тоже это доказывают. Нам известно, что воскресенья она проводит в Коврове, но если вы ее мнение узнаете хотя бы на следующей неделе, то я готов вас принять в любое время.

От Сталина Николай Николаевич вышел в некоторой растерянности: о роли Тани в росте укосов и удоев он раньше и не подозревал. Но ведь, наверное, Сталина не просто так интересует мнение этой девушки. И чем раньше товарищ Сталин получит ответ, тем будет лучше — поэтому он поспешил в университет, где еще не закончилась третья пара.

Таня на прямой вопрос академика ответила так же прямо:

— Я как раз проголодаться успела, так что давайте-ка зайдем пообедать в «Москву». Там и готовят неплохо, и я не буду грязно ругаться в общественном месте. Договорились?

— Что ты ругаться не будешь? Считай, что договорились.

— Ну что, теперь поговорим о биологии, — сказала она, закончив с супом. — Хотя тут и говорить-то особо не о чем. Большинство этих вейсманистов-морганистов — обычные шарлатаны от науки, гнать их поганой метлой нужно куда подальше. Некоторых и расстрелять было бы неплохо, но пусть специально обученные люди этим занимаются. Процентов пять из них — это люди, добросовестно заблуждающиеся, но пока с ними ничего сделать нельзя: экспериментальная база не наработана, а объяснять им истину без такой базы просто бесполезно. Что же до ламаркистов… — она отломила вилкой кусок котлеты, оглядела ее со всех сторон, сунула в рот, прожевала и запила компотом. Немножко поразмышляла, то ли над вкусом съеденного, то ли над поставленным вопросом и продолжила:

— Американцы — народ в целом прагматичный, и они Мичурину миллионы сулили не из благотворительных намерений. Однако мичуринские выводы, в силу отсутствия у него образования, антинаучны. Он набрал огромную статистику, но вот осмыслить ее не смог. С Лысенко — та же ситуация: он великий труженик, эмпирически выстроил какие-то свои теории — но его теории тоже антинаучны, хотя и дают заметный практический результат. Но не в силу верности его теорий, а из-за того, что при таком количестве опытов чисто статистически некоторое количество позитивных результатов должно было появиться. В этом лишь и заключается разница между ламаркистами-мичуринцами и вейсманистами-морганистами: и те, и другие несут в массы околонаучную ахинею, но у Лысенко, который работает в поле, результаты есть, а у чистых генетиков результатов нет и не ожидается.

— Ты так уверенно это говоришь…

— Я говорю как врач: если больного лечить, то есть шанс, что он вылечится. А если думать о том, как его лечить более изощренным способом и проверять эти способы на червяках, то больной, скорее всего, помрет, лечения так и не дождавшись.

— Как врач, а ты знаешь, какая теория верна, а какая нет?

— Знаю. И вы, кстати, тоже знаете. Если есть факт, теории противоречащий, то он теорию эту опровергает, и получается не теория, а устаревшая ошибочная гипотеза. И фактов, противоречащих что ламаркизму, что морганизму-вейсманизму, море целое.

— А почему бы тебе на этой сессии на выступить?

— Потому что эта сессия — вообще к науке ни малейшего отношения не имеет. Люди дерутся за сладкие места руководителей с большими зарплатами и без малейших обязанностей, и я в это драке участвовать не собираюсь. Но, стоя где-нибудь сбоку, буду болеть за команду Лысенко. И не потому что он прав, а потому что его команда дает результат. Криво, косо — но дает, причем даже более заметный, чем все эти иностранцы, на которых так любят ссылаться морганисты. Я могу поспорить на что-нибудь… на бутылку французского коньяка против моего самолета: сразу после этой сессии за рубежом в научных якобы журналах поднимется вой, что Лысенко гнобит советскую науку. Причем независимо от того, кто на сессии возьмет верх.

— А зачем тебе коньяк, да еще французский? Ты же не пьешь… или я ошибаюсь?

— Не пью. Ну так вы и спорить не будете.

— Знаешь… с тобой — точно не буду. Ладно, я на семинар сегодня опоздаю, меня тут внезапно по проекту вызвали знаешь какому. Проведи его без меня, хорошо?