Тень мечей

Глава 11 НИЩИЙ

Несмотря на первоначальную неприязнь к Иерусалиму, Священный город начал привлекать Мириам. Неожиданный поворот, учитывая, что одно ее появление при дворе вызвало скандал и кучу сплетен. Демонстрация характера в зале правосудия стоила Мириам многих дней нравоучений из уст тети и дяди. Тетушка была просто-таки возмущена ее совершенно неподобающим поведением в присутствии султана. В обмене остротами с султаном так и сквозил сексуальный подтекст; Ревекке даже почудилось, что она лицезрит одну из уличных постановок в Каире — там каждую весну ставили вульгарные сказки о Шахерезаде. Подобное поведение допустимо и нормально для обычной уличной девки, продающей себя на рынке за несколько динаров, и не пристало для девушки из приличной и, более того, почитаемой еврейской семьи. Совершенно не пристало.

Маймонид был менее едким в своих сравнениях, говорил по сути. Она в городе недавно, а жизнь при дворе может быть очень опасна для тех, кто не знает границ дозволенного. Особенно это касается красивой женщины, которая явно вызвала у султана интерес. Интриги в гареме намного изощреннее — и опаснее, — чем открытая вражда между мужчинами. На поле боя, предупреждал раввин, ты, по крайней мере, знаешь собственного врага в лицо. В гареме враги прячутся за масками, и враги эти обычно более жестоки.

Мириам приняла предупреждения дяди близко к сердцу. Большую часть жизни она провела одна, именно по этой причине изо всех сил избегая женской компании. Лишенные видимой власти, женщины были вынуждены затевать безжалостные игры разума, чтобы установить собственное незримое господство. Необычная красота Мириам тут же сделала ее центром внимания, равно как и вызвала жгучую зависть среди ее родственниц. Мириам быстро поняла, что мало кому из женщин можно доверять, и, насколько это возможно, предпочитала компанию мужчин. Подобное общение было редкостью, поскольку и в иудейском, и в мусульманском обществе царило неравенство женщин и мужчин. Несмотря на то что Мириам удалось совершить несколько прогулок под луной с поклонниками и испытать чудесное блаженство в объятиях ненасытных любовников, жизнь казалась ей пресной. Ни один из мужчин не тронул ее ум, а это она ценила намного больше плотских утех. Поэтому Мириам находила утешение в компании дядиных книг и в одиночестве черпала знания.

Именно тяга к познанию привела ее сегодня, в пятницу, на старые улочки иерусалимского базара, куда она пришла в сопровождении молодого дворцового стража. Маймонид настоял на том, чтобы ее сопровождал один из стражников султана, если ей вдруг взбредет в голову покинуть вновь отстроенный еврейский квартал, в котором они жили. Мириам нехотя согласилась на провожатого, но отказалась исполнить дядюшкину просьбу и надеть, выходя на улицу, паранджу. Она наденет строгий египетский хиджаб[39] — на большее не согласна.

Осматриваясь по сторонам, Мириам поняла, насколько глупа была ее гордыня. Девушка никогда еще не ловила на себе стольких докучливых взглядов, как сейчас, пока она шла по базару. Зеленоглазая еврейка в модном египетском одеянии была для Иерусалима в диковинку, и вскоре пристальное внимание надоело. Мириам видела неприятных мужчин, желавших с ней заговорить, но присутствие ее телохранителя Захира останавливало их. Курдский воин со светло-каштановыми волосами и стальными мышцами, казалось, так и горел желанием подраться, и Мириам заметила, что он редко убирает руку с рукояти ятагана. Только этого ей и не хватало — нервного героя, из-за которого убьют их обоих.

Однако когда она перестала обращать внимание на пялящихся людей, прогулка по Иерусалиму стала приносить удовольствие. Ярко светило солнце, да и экскременты не так воняли. Главный базар оказался значительно меньше, чем в Каире, но чего здесь только не было! Шаткие прилавки (некоторые выглядели так, как будто стояли тут с незапамятных времен, еще до завоевания крестоносцев) изобиловали всевозможными фруктами и сластями. Женщины в парандже запальчиво торговались со скучающими продавцами, выбирая айву и изюм необычного цвета, золотистого и свекольного, равно как и привезенные из Индии бананы, апельсины, яблоки, сыр и кедровые орехи, поражающие своим бесконечным разнообразием. Мириам отведала меда местных пчел и была удивлена необычайно насыщенным и дурманящим вкусом.

Франки поддерживали торговые отношения со своей родной Европой, и Мириам обнаружила, что некоторые из европейских товаров до сих пор в продаже. Особенно ее заинтересовали французская керамика и итальянские украшения. И не потому, что изделия неверных были утонченнее тех, что изготавливались в халифате. Но даже по их бесхитростному рисунку она заметила, что среди варваров начинают появляться зачатки культуры. Возможно, столетие соприкосновения с восточной цивилизацией наконец послужило катализатором развития закостеневшей Европы. Так размышляла Мириам, хотя не надеялась, что сама доживет до рассвета европейской культуры.

Мириам больше интересовали прилавки с книгами, чем с безделушками. Захир покорно ждал, пока она заходила в разные магазинчики и перелистывала пыльные манускрипты, разворачивала свитки на арабском, греческом и французском. Мириам было немного жаль этого молодого стража — сама она владела несколькими языками, но сильно сомневалась, что Захир может читать хотя бы на родном. Она видела, как он взял какой-то тяжелый том и задумчиво кивал, перелистывая страницы, понятия не имея, что держит книгу вверх тормашками.

Владелец лавки, христианин с заметной хромотой и вызывающим замешательство лицевым тиком, также заметил ошибку стража, но промолчал. Невиданное дело, чтобы в его лавку заглядывала женщина, а чтобы ее порог переступил солдат — просто невообразимое. Мириам видела, что хозяин ждет не дождется, когда эта странная парочка уйдет отсюда. Ей стало жаль нервного владельца, и, заплатив несколько динаров за «Государство» Платона на арабском, она покинула лавку. За ней последовал и провожатый, оставив непонятный фолиант, который он держал в руках, делая вид, будто изучает.

Мириам подняла голову при криках муэдзина, эхом разнесшимся по городским улицам. Настало время для предвечернего намаза, и девушка заметила, как мусульмане в чалмах поспешили по направлению к аль-Харам аш-Шариф — Храмовой горе. С тех пор как Иерусалим освободили от франков, мусульмане и евреи стали регулярно посещать службы в соответствующих святых местах. Возвращение к утраченным «Куполу скалы» и Стене Плача — святыням, которые их предки воспринимали как должное, — через целых девяносто лет стало настоящим благословением для верующих. Мириам поняла, что через несколько часов стемнеет, и ей захотелось вернуться вовремя, чтобы зажечь с тетей субботние свечи. Не будучи крепка в собственной вере в ветхозаветного Бога, она по-прежнему придерживалась добрых обычаев своего народа, ибо они до сих пор волновали ее.

— Нужно возвращаться, — сказала она своему стражу. Захир кивнул и повел ее через лабиринт прилавков, где продавались гранаты и финики. Покинув базар, они оказались на каменной площади, как раз в том месте, где их ожидала повозка. Подходя к повозке, Мириам заметила нищего, лицо которого скрывал капюшон. Его изодранная одежда походила на одеяние прокаженного, и Мириам невольно почувствовала отвращение.

— Не пожалей динар для старика, моя госпожа! — прохрипел он, продолжая скрывать лицо под капюшоном. Мириам обрадовалась, подумав, что ей не видно, как болезнь обезобразила лицо нищего, и тут же устыдилась собственной мысли.

Захир сделал шаг вперед, положив руку на саблю и приготовившись отпихнуть уродливого попрошайку. При виде того, как отреагировал неграмотный страж на отвращение, написанное на ее лице, Мириам устыдилась еще больше.

— Не надо, все в порядке, — поспешно произнесла она, доставая из кошелька несколько монет.

Захир предостерегающе схватил ее за руку. Мириам поморщилась, когда грубые мозоли на его ладонях оцарапали ей кожу.

— Пусть сдохнет с собаками. Он грязен.

Мириам вырвала руку, чувствуя раздражение от его прикосновения и злость на себя за то, что сама хотела прогнать изуродованного болезнью нищего.

— Он пахнет лучше, чем ты, — сказала она и тут же пожалела. Юноша был добр к ней, а она отплатила ему черной неблагодарностью. К ее изумлению, прокаженный рассмеялся.

— Моя госпожа остра на язык, — заметил нищий и добавил: — И красива, как гурия из рая.

Мириам замерла. Голос был уже не хриплым, а до боли знакомым. Захир, которого Мириам не успела остановить, шагнул вперед и, вытащив ятаган, направил на прокаженного.

— Попридержи язык, пока не лишился его. Она гостья султана, — пригрозил он. Его суровый голос свидетельствовал о том, что дальнейших предупреждений не будет.

— Я знаю, — ответил прокаженный.

Не успела Мириам и глазом моргнуть, как нищий подпрыгнул и схватил стража за руку, в которой был ятаган. Молниеносным движением он выкрутил Захиру руку. Изумленный страж вскрикнул от боли, выпустил оружие, а потом, когда нищий придавил сильнее, упал на колени.

После этого капюшон был отброшен и в горле Мириам застрял крик — перед ней стоял Саладин.

Захир был потрясен еще сильнее, но тут же сказалась военная выправка: он остался стоять на коленях, склонив голову. Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи.

— Сеид, я не узнал тебя, — промолвил солдат. Саладин отпустил его руку, но Захир даже не думал подниматься с колен.

— В том-то вся соль. Оставь меня на минуту наедине с моей гостьей, — велел султан.

Страж низко поклонился, встал и отошел в сторону. Саладин повернулся к испуганной Мириам, которая запоздало склонилась в неловком реверансе.

— Не нужно раскланиваться. Вы меня выдадите. Госпожа не кланяется прокаженному, — сказал он.

— Не понимаю.

Саладин взглянул на ведущие в сад бронзовые ворота, которые находились неподалеку от того места, где стояла ее повозка.

— Прогуляемся, и я все объясню.