Тень мечей

Глава 23 НАСЛЕДНИК ИЕРУСАЛИМА

Конрад де Монферрат, наследник престола павшего Иерусалимского королевства, со смешанным чувством смотрел на огромную армаду, растянувшуюся на западе до самого горизонта. Слухи о том, что его братья в Европе собирают свои лучшие силы, чтобы организовать новый крестовый поход, многие месяцы вселяли в его осажденные войска столь необходимую им надежду. Но сейчас, когда помощь прибыла, когда он увидел собственными глазами армию намного большую, чем можно было представить, когда смотрел на сотни судов под флагами всех великих христианских держав, — у него по спине пробежал холодок. Вторжением такого масштаба явно руководили люди великой доблести, искусные дипломаты. Такие правители, Конрад знал по опыту, слишком амбициозны, чтобы уважать права тех, на чью защиту, по их словам, они становились.

Конрад, разумеется, не мог рассказать о своих опасениях солдатам, которые радовались чуду, ниспосланному им Господом в трудный час. Около двух лет эти преданные воины — последние остатки армии франков, которую Саладин разбил при Хаттине, — обороняли эту землю от превышающих во сто крат сил противника. Безбожники вытеснили их из сердца Палестины к самому морскому побережью. Его армия, насчитывавшая первоначально пятнадцать тысяч солдат, уменьшилась на треть из-за голода, болезней и постоянных стычек с сарацинскими ордами. Те, кто выжил, являлись самыми преданными и храбрыми воинами Христа, но Конрад понимал: объединенные силы Египта и Сирии нападут на их лагерь на окраине Акры и сотрут с лица земли последнее напоминание о христианском правлении в Палестине. Это только вопрос времени.

Поэтому его солдаты считали прибытие сил с запада манной небесной. Двадцать тысяч солдат, облаченных в блестящие латы, с новейшим оружием из Франции и Италии воспринимались ими как армия ангелов, пришедших с моря, чтобы вернуть Святую землю ее законному христианскому королю Конраду де Монферрату. Дворянин знал, что большинству его горячо преданных солдат даже в голову не пришло, что военачальники этой дивной армии спасителей могут иметь собственные виды на Иерусалимский престол.

Конрад потер шрам на левой щеке — он часто так делал, когда глубоко задумывался. Неровная красная полоска шла от глаза почти до самой губы, как будто он однажды так сильно рыдал, что слезы промыли глубокую борозду на лице. Его солдаты разнесли по свету много историй о его отваге в сражениях с безбожниками, и все считали, что свой шрам он заработал во время смелой вылазки против могущественного противника. Правда была не слишком приятной, поэтому он даже не пытался разубеждать свой народ.

Король Иерусалима вышел из своего когда-то алого, а теперь выцветшего под разрушительными действиями соленого ветра и солнца шатра. Его командный пункт больше ничем не напоминал величественный королевский павильон, который разворачивали лишь во время сражения. А само сражение уже перестало быть историческим событием, определяющим короткую, но славную минуту в жизни любого молодого человека. Сражение стало тоскливой, рутинной, каждодневной работой.

Он обнаружил, что лезет в карман за зеленым нефритовым ожерельем, которое частенько перебирал в руках, когда погружался в размышления. В конце ряда сверкающих бусинок свисал восьмиугольный амулет. Если бы кто-то захотел рассмотреть его поближе, то был бы поражен, увидев, что на нефрите выгравированы еврейские буквы. Это было воспоминание о давно минувших годах; он сорвал его с шеи женщины-язычницы, которой выпала честь первой пасть от руки самого Конрада по прибытии им на Святую землю. Темноволосой красавице не посчастливилось: она оказалась в караване, который шел по окраинам Синая, когда на него напали крестоносцы. Тот набег явился значимым событием, и Конрад многие годы носил с собою амулет как напоминание о его священной цели — очистить Святую землю от языческих полукровок и христопродавцев. А шрам на его лице будил еще более неприятные мысли о памятном дне, но также служил напоминанием о том, какую цену должен заплатить правоверный за торжество победы.

Конрад шагал по задымленному лагерю, по земле, покрытой кучами мусора и человеческими экскрементами, гладил рукой свои преждевременно поседевшие кудри и вспоминал. Маркграф Монферрат вырос в красивейших дворцах Франции, где исполнялись любые его прихоти, где каждая девица в замке его отца была готова с радостью утолить зуд в его чреслах. Но жизнь, исполненная изобилия, неизбежно пресыщает и наскучивает, уступая место юношескому стремлению к свободе и приключениям.

Вопреки предупреждениям разгневанного отца или, скорее всего, из-за них Конрад покинул тенистые рощи дворца и, потакая своей прихоти, отправился на корабле к родственникам в Палестину. Молодой маркграф Монферратский, подгоняемый мечтами о завоеваниях и славных сражениях с безбожниками, прибыл в Иерусалим. По пути он успел набить шишки в междоусобных стычках между братьями-христианами в Византии и в сражениях против турецких орд, посягавших на земли христиан. Он с ужасом констатировал внутреннюю опустошенность и пораженчество провального правления Ги де Лузиньяна. Вместо жизни, полной подвигов против орд варваров, Конрад увидел, что единственные войны, которые интересовали знать, — междоусобные.

Маркграф побывал по приглашению в нескольких благородных семействах и быстро понял, насколько ухудшилась политическая ситуация. Конрад осознал, что большую часть феодальной знати Иерусалима не заботило выживание государства. Лишь Рено де Шатильону хватило мужества и решимости противостоять нависшей мусульманской угрозе. Конрад тут же сошелся с самодовольным рыцарем, несмотря на предупреждения короля Ги и недоверие мелких аристократов, и даже принял участие в нескольких дерзких набегах на караваны язычников. Именно во время своего первого набега с Рено он заработал шрам на щеке, хотя и получил его от руки недостойного, по его мнению, противника.

Отогнав неприятные воспоминания, Конрад стал размышлять о своем союзе с Рено де Шатильоном. Он знал, что у Рено мало сторонников, особенно после его дерзкого нападения на Мекку и Медину, но Конрада почти не заботило мнение придворных скептиков. Благородные семьи Иерусалима не ценили пыл и самоотдачу Рено, они не понимали, что только постоянная демонстрация силы и храбрости может сдержать безбожников. Конрад, разочарованный бесконечной междоусобицей среди знати, заметил приближающуюся беду намного раньше своих противников при дворе и подготовился ко дню, который, как он надеялся, никогда не настанет. Но этот день оказался неотвратим.

Конрад переступил через дохлую крысу, которую атаковали муравьи, и гордо направился к вновь прибывшим, чтобы поприветствовать их. При этом он продолжал размышлять над тем, насколько сильно за такое короткое время изменилась его жизнь. Дворяне больше пяти лет наблюдали, как он из избалованного аристократа, прожигающего жизнь в поместьях Иерусалима, превратился в отчаянного отшельника, возглавившего банду всякого отребья, выучившегося выживать в почти первобытных условиях. Как ему не хватало теплой пуховой перины на кровати и тишины толстых каменных стен! Как не хватало аромата сирени, который разносил теплый летний ветерок! Сейчас он чувствовал только запах смерти и разложения. В лагере лишь недавно утихла эпидемия сыпного тифа, забравшего еще семьдесят человек, но запах изъеденных болезнью трупов, словно зловонное облако, продолжал витать над лагерем.

После падения Иерусалимского королевства и захвата короля Ги выжившие дворяне сдались на милость Саладина в обмен за возможность покинуть Палестину. Султан с радостью согласился, понимая, что казнь сделает из родовитых пленников мучеников, за смерть которых незамедлительно последует возмездие от их семей в Европе. Изгнание главных семей, чьи интриги подорвали правление христиан, намного действеннее для подавления любого сопротивления со стороны оставшегося христианского населения Иерусалима. Когда вся верхушка знати сбежит в свои наследственные замки на запад, у христианских масс не останется необходимого центра, возле которого можно сплотиться и организовать сопротивление мусульманскому захвату.

Конраду повезло. Его не было в Палестине, когда пал Иерусалим, — он уехал в Византию с дипломатической миссией. Весть о поражении короля Ги при Хаттине не успела достичь Константинополя, и Конрад ступил на корабль паломников, направляющийся в Акру, в полном неведении относительно того, что произошло на Святой земле. Конрад никогда не забудет жуткую тишину, встретившую небольшое судно, переполненное испуганными греками, потратившими все свои сбережения, чтобы посетить Священный город, когда они пришвартовались в покинутом порту. Ни звона колоколов, ни каких-либо признаков жизни вообще. Конрад сошел на берег с дурным предчувствием, внутренний голос нашептывал ему, что его жизнь никогда больше не будет прежней. В конце концов, заметив нейтральный киприотский флаг на мачте, к ним медленно подошел сарацин, чтобы поприветствовать вновь прибывших, которые, по его разумению, являлись дружественными купцами. Ошеломленный Конрад увидел, как по берегу как ни в чем не бывало идет безбожник в тюрбане, и сразу все понял. Маркграф не стал разуверять глупого араба в том, что он принял его за другого, и выяснил правду: Палестина пала, король Ги заключен под стражу в Дамаске. Иерусалим тогда еще подвергался осаде, но не пройдет и двух недель, как падет и он. Власти Саладина не поддалась лишь ливанская цитадель христианства в Тире.

Возможно, что-то в поведении Конрада, а именно выражение ужаса на его лице, который не удалось скрыть при этих новостях, заставили бородатого солдата насторожиться и в конце концов поднять тревогу по поводу прибытия «торгового» судна. К счастью, Конраду удалось вернуться на борт живым, и он тут же приказал испуганному капитану плыть в Тир, пока их не поймали и не поработили безбожники, захватившие Святую землю.

Прибытие Конрада в Тир знаменовало начало долгой болезненной кампании по восполнению разрушительных потерь, которые познал его народ от рук язычников. Маркграф отказался признавать поражение и изгнание. Возмущенный жестоким убийством своего друга Рено, маркграф поклялся отомстить Саладину. Но обессиленные военачальники в Тире пали духом и начали готовиться к сдаче города на милость мусульман. Конрад понял, что его народу необходим новый вдохновитель, новый монарх, который бы вселил в них веру, поэтому он насильно женил на себе Изабеллу, сестру Сибиллы — жены свергнутого короля Ги. Конрад, обеспечив кровными узами трон, объявил себя новым королем Иерусалима и стал для своего народа отчаянно необходимым символом, знаменующим перелом в противостоянии.

И на какое-то время это сработало. Конрад вселил надежду в оставшихся в живых крестоносцев, и они довольно успешно выдерживали длительную осаду Тира, которую организовал Саладин. Когда пришла суровая зима и Саладин был вынужден снять осаду, Конрад предпринял дерзкую попытку отвоевать Акру. И там он оказался в ловушке между безжалостной армией племянника султана Таки-ад-дина и бескрайним морем.

Сражение за сражением, поражение за поражением — и силы его армии истощились. Конрад понял, что в рядах солдат возникло недовольство и что он просто обязан восстановить утраченный войском боевой дух, пока его номинальное царствование не закончилось кровавым переворотом.

Поэтому прибытие армады крестоносцев должно было стать именно тем бальзамом, который излечил бы израненные души обессилевшего войска. Но когда сегодня утром маркграфа разбудил встревоженный, что-то бормочущий паж, его вдруг охватил страх. Он вышел на пляж, чтобы самолично лицезреть огромное количество военных кораблей, которые набились в гавань, и почувствовал, как по телу побежали мурашки. Как ни старался Конрад, он не мог отделаться от ощущения, что эта новая армия крестоносцев никакие не спасители и не союзники. Они — настоящие завоеватели, для которых законные притязания какого-то дворянина не значат ничего в сравнении с амбициями их собственного полководца.

Тогда, покинув лагерь и шагнув на серый прибрежный песок, король Иерусалима наконец увидел полководца этой армады. Шлюпка Ричарда только-только пришвартовалась, в ней сидели король Анжуйский, его полководец Уильям Тюдор, с которым Конрад уже встречался сегодня утром, ибо тот был членом разведывательного отряда. Высокий юноша с медными кудрями уверенно ступил на Святую землю. Конрад лет десять не видел Ричарда, со времен своего последнего визита в Лондонский дворец, куда отправился по поручению отца. Тогда Ричард был импульсивным юношей, едва ли подходившим для того, чтобы унаследовать трон неторопливого короля Генриха. По правде сказать, насколько Конрад помнил, старик нередко весьма открыто жаловался, что устал от юношеских выходок своего сына. Маркграфу было интересно, изменился ли за эти годы — если такое вообще могло произойти — молодой король, на чьи плечи теперь легла и судьба маркграфа.

Что ж, тяга юноши к драматическим эффектам очевидна. Ричард быстро преклонил колени, зачерпнул горсть песка, театрально его поцеловал. Придворные последовали его примеру. «Ах, какая помпезность и церемонность!» — мрачно подумал Конрад. Такое почитание Святой земли, обетованного дома всех христиан, выглядело нарочитым, ибо сыны Европы знали о ней лишь по легендам. Интересно, как быстро этот юнец поймет суровую правду о том, что эта земля не святая и не обетованная — уж во всяком случае для христиан.

Конрад гордо вскинул голову и, пытаясь держаться с достоинством, зашагал навстречу вновь прибывшим. Он мучительно осознавал: на нем грязный, порванный плащ — разительный контраст с безупречной шелковой мантией, украшавшей плечи Ричарда. Маркграф увидел, что Ричард тоже заметил этот контраст, и усмехнулся. Ублюдок.

Паж Конрада, тощий Жан Кудэр, сделал шаг вперед, как того требовал протокол, и низко поклонился английскому королю. Конрад понимал, что в аристократической иерархии Ричард ему ровня, но всем присутствующим на деле было ясно, кто из этих двоих значительнее. Ричард. Пока.

— Сир, позвольте представить Конрада, короля Иерусалима, маркграфа Монферрата, наместника Христа на Святой земле. — Кудэр, как обычно, изъяснялся на витиеватом французском, и в его дрожащем голосе слышалось привычное смирение. Но Ричард не удостоил ни пажа, ни его господина даже взглядом. Он повернул голову налево, потом направо, следя за взволнованной беготней солдат Конрада, которые выбежали из палаток, чтобы хоть мельком увидеть своего золотоволосого спасителя.

Пристальный взгляд Ричарда ощупал неряшливых солдат в грязных кольчугах, ряд военных палаток, расположенных на берегу и протянувшихся на полтысячи шагов вглубь побережья, скалистые холмы, которые фактически служили границей между территориями франков и язычников. Вдалеке в лучах полуденного солнца виднелись каменные башни Акры. На орудийных башенках трепетали зеленые флаги с ненавистным золотым полумесяцем — знамена мусульманской армии. Эти развевающиеся стяги для Конрада и его воинов являлись постоянным напоминанием об их неудачной попытке отвоевать крепость у сарацин и унизительном положении беженцев на собственной земле.

Этот символ тоже не ускользнул от внимания недавно прибывшего короля. Ричард покачал головой и вздохнул, словно отец, выражающий свое разочарование неумелым сыном. Завуалированное презрение разозлило Конрада. Маркграф почувствовал, как его ладонь непроизвольно накрывает рукоять меча, но он сумел сохранить хладнокровие и ослабил хватку. Встретившись взглядом с Ричардом, он понял, что молодой человек смотрит на него с особенным выражением, в котором угадывалась этакая смесь веселья и презрения. После небольшой паузы король Англии протянул руку королю Иерусалима.

— Я поражен твоим лагерем, маркграф, но еще больше я поражен тем, что павшее Иерусалимское королевство не оставляет свои притязания на трон, — сказал Ричард, крепко хватая Конрада за запястье, когда тот неохотно протянул руку. — Как долго вы сдерживаете осаду сарацин?

По его насмешливому тону было ясно, что он удивлен, что этому сброду вообще удалось устоять против армии Саладина, особенно под предводительством Конрада.

Прежде чем отвечать этому высокомерному юнцу, Конрад глубоко вдохнул, заставив себя успокоиться. Маркграф понимал, что его солдаты наблюдают на ним в надежде, что он официально подтвердит их союз с вновь прибывшими. Конрад также понимал, что ему придется попридержать свой пыл, иначе он, разозлив Ричарда, скорее всего умрет. Слухи о жестокости молодого монарха пересекли океан намного раньше, чем прибыл он сам.

— Восемнадцать месяцев, — ответил Конрад, гордо выпячивая грудь. Да, это было настоящим чудом, что они продержались так долго на клочке земли в окружении орд сарацин с одной стороны и морем с другой. И все благодаря мужеству и упорству его воинов, поэтому Конраду хотелось, чтобы этот заезжий король понял, что перед ним стоят самые храбрые в христианском мире солдаты. — Язычники правят городом, но мы контролируем побережье. Моя армия насчитывает всего десять тысяч солдат, однако мы оттеснили армию сарацин, несмотря на их значительное численное превосходство.

Ричард не мигая взглянул прямо в глаза Конраду, словно орел, издалека следящий за добычей. Потом громко произнес, явно стараясь, чтобы его слова достигли ушей собравшихся неподалеку солдат Конрада:

— Впечатляет. Эти солдаты — настоящие львы! Они станут гордостью моей армии.

Конрад услышал, как за спиной раздался довольный ропот возбужденных солдат, и с возрастающим раздражением понял, что Ричард заигрывает с толпой, сладкими речами стремится обеспечить себе поддержку в рядах его армии. Старый трюк.

— Они на самом деле отважные воины, и я горд тем, что такие люди служат под моим началом подобно героям, которые защищали Карла Мартелла в битве при Пуатье[58], — ответил Конрад так же громко, как говорил Ричард. Он понимал, что мало походил на Божий Молот, который остановил мусульманское вторжение во Францию четыреста лет назад. Но будь он проклят, если позволит этому мальчишке хитрыми речами перетянуть на себя командование его войском.

Ричард улыбнулся, и в этой улыбке не было и намека на благодушие и дружелюбие.

— Мартеллу удалось отогнать безбожников от сердца христианского мира, а не загнать в ловушку собственную армию, — заметил Ричард.

Конрад вспыхнул, с трудом сдерживая ярость.

— Временное отступление, — ответил Конрад не так уверенно, как хотелось бы. — Но с вашей помощью, несомненно, я загоню язычников в море.

Ричард почесал щеку и мимоходом огляделся, как будто устав от разговора.

— Если бы вы со своим королем Ги не сдали Иерусалим, вам моя помощь вряд ли понадобилась.

Конрад почувствовал, как от волнения у него стала подергиваться щека.

— Ги — распустивший сопли идиот, — произнес Конрад. — Я стану настоящим королем в соответствии с божественным правом, дарованным моей семье.

Ричард шагнул вперед и, приблизив свое лицо к лицу Конрада, с беспощадной проницательностью посмотрел ему в глаза.

— Королями становятся благодаря деяниям, а не словам, даже если это слово Божье.

Казалось, Конрад вот-вот готов был взорваться, как вдруг вспомнил: холодные голубые глаза, в которые он смотрел, принадлежат тому самому сбившемуся с пути мальчишке, которого постоянно стыдил король Генрих.

— Очень мудро, Ричард, — ответил он, и его губы растянулись в кривой улыбке. — Если не ошибаюсь, твой отец говорил что-то подобное и тебе. Причем не единожды, насколько я помню. И без снисходительности.

В одну секунду маска спала, и Конрад увидел истинное лицо Ричарда: на точеном лице проступили черты безжалостного убийцы. Конрад понял, что его слова ударили дракона в самое уязвимое место. Неужели его правлению в роли номинального короля Иерусалима придет быстрый конец от меча мстительного, оскорбленного монарха?

А потом избалованный, обидчивый ребенок вновь исчез, уступив место спокойному, уравновешенному политику. Ричард отвернулся от Конрада, как будто и так потерял много времени за разговорами с этим самопровозглашенным королем. Он обратил взгляд на дрожащего пажа Конрада, который с плохо скрываемым ужасом наблюдал за ними, став невольным свидетелем напряженного противостояния между двумя тронами.

— Приведи вашего лучшего глашатая, владеющего языком безбожников, — приказал Ричард. — Я хочу передать послание язычнику Саладину. — Потом, повернувшись к Уильяму, безучастно стоявшему рядом во время пылкого обмена «любезностями», и понизив голос, но так, чтобы услышал Конрад, произнес: — Поедешь с глашатаем. И возьми с собой пленного матроса, дабы он на деле подтвердил свои обещания. Я должен знать каждое слово, которое будет произнесено в кругу безбожников.

Конрад сделал было шаг вперед, чтобы возмутиться. Неслыханное оскорбление! Заподозрить, что глашатай неверно истолкует или утаит информацию от своих братьев во Христе! Но что-то в холодных глазах Ричарда заставило маркграфа прикусить язык. Этот высокомерный нахал, как ни крути, был последней и единственной надеждой Конрада. Во всяком случае пока без помощи Ричарда ему не обойтись. Ричард вновь взглянул на Конрада, как будто в раздумье.

— Мои люди устали после длинного и трудного пути, — произнес он. — Может, окажете милость и устроите пир в честь прибытия на Святую землю ваших братьев?

Затем, не дожидаясь ответа, направился к толпе любопытных зевак, которые в волнении тянули к нему руки.

— Вы окажете мне честь, — прошипел Конрад, наблюдая, как Ричард обнимается с его солдатами, словно со своими собственными. Конрад заметил восторженный блеск в глазах воинов, будто Ричард Львиное Сердце был самим Христом, спустившимся с небес, чтобы привести их к победе и раю. Все его солдаты сосредоточили свое внимание на этом отважном приезжем в роскошной алой мантии. В одно мгновение Конрад, их единственный предводитель в самые суровые военные времена, был забыт.

Конрад медленно побрел назад, к лагерю. Своему лагерю. Глядя на выцветшие, рваные палатки, трепещущие на морском ветру, маркграф заставил себя обуздать эмоции. Да, сейчас Ричард Львиное Сердце ему необходим. Но когда они одержат победу над Саладином, у него будет более чем достаточно времени, чтобы организовать этому королю-мальчишке несчастный случай с печальным исходом.