Тень на обороте

Аннотация:

Баланс сил в этом мире — Высшей и Оборотной магии — давно нарушен в пользу Высших магов. Единственный уцелевший Оборотень — заложник создавшегося порядка. Говорят, если убить последнего Оборотня — мир перевернется. Но будет ли это благом или окончательной катастрофой?

Юлия Сергачева

ТЕНЬ НА ОБОРОТЕ

Пролог.

Они явились на закате. Пронеслись над косматой кромкой старого леса, обогнули рассевшуюся на пригорке деревеньку, устремились к дальней рощице. Сначала мелькнул один, а следом — целая вереница всадников. Метнулись тени — не разобрать, где чьи. Тяжелые крылья крестокрылов замесили разбавленный закатным багрянцем воздух. Запах беды и дыма тек за чужаками шлейфом.

И без того приземистые деревенские домишки, словно еще больше припали к земле, зажмурились, затаили во чревах привычный послевоенный ужас: «…опять Оборотня гонят!.. только бы мимо!.. »

Нет, не мимо.

Рощица за деревенской околицей содрогнулась, принимая в себя множество незваных гостей. Те, кто помешкал затворить ставни в избах, успели заметить, как трескучие золотые молнии оплели древесные стволы, и почти вся листва разом сорвалась с ветвей, закружив в сутолоке теней хлопьями.

Раздувшееся закатное солнце скатилось за лес, сделав воздух сумрачно зыбким. Один за другим ушли в зенит зеленые огни — охотники звали подмогу. Рощица вновь озарилась колдовским светом, став прозрачной и колючей, словно рыбий скелет. Отозвался натужным скрипом лес…

Теперь уже и самые бесстрашные из поселян укрылись за бревенчатой скорлупой своих домишек. Всю ночь, боязливо забившись в укромные уголки, люди ждали исхода противостояния, страшась высунуть нос. Звуки близкого сражения просачивались и на полати, и в подполы.

Тишина воцарилась глубоко за полночь.

Настало утро.

…Пыльная дорога, пронизав деревеньку, убегала прямиком в рощу, а оттуда дальше через речку и лес, к горам. В мягкой пыли вскользь отпечатались когтистые следы и глубоко — звездчатые язвы, изнутри спекшиеся в корку.

— …сойти бы с дороги, — канючил пугливо Яск, озираясь и пригибая вихрастую голову, будто ждал не подзатыльника даже — полновесного удара.

— Не трусь, кончилось все уже, — заверил его второй паренек, ковылявший неловко, однако проворно, подпираясь сучковатой палкой. — Чуешь, мертво как?

То-то и оно! Птицы — и те спрятались. Яск ссутулился еще больше.

— А наши увидят?

— Да они до завтрашнего вечера нос не высунут.

И впрямь… Хоть последние звуки боя смолкли еще ночью, солнце напрасно пыталось проникнуть сквозь плотно зажмуренные ставни и двери. Деревенька будто вымерла. Даже псы-пустобрехи предпочли таиться в конурах. И уж точно никто не решился сходить проверить, чем закончилось противостояние.

Кроме Яска и Летяги.

Собственно, и Яск бы не полез, да Летяга за собой поволок. Он вообще отчаянный, даром, что калека.

Мягкая пыль, взбитая босыми ногами, клубилась рваным облачком. Яск старался обходить звездчатые пробоины и росчерки крестокрыловых когтей, а увечный Летяга скакал напролом.

— Несподручно мне по колдобинам брести, — пояснил Летяга, убедившись, что Яск все еще косит глазом в спасительный бурьян. — Сам понимаешь…

Яск вздохнул. Он бы мог припомнить приятелю, что не далее, как вчера, увечье вовсе не помешало Летяге быстрее всех нестись с разграбленного огорода прямиком через изрытое поле. Но за излишнюю памятливость он мог и палкой по голове схлопотать.

— Тихо слишком, — вместо этого заметил Яск.

— Вот и не бойся ничего. Значит, наши победили.

Что еще за «наши» — это вопрос. Охотники на Оборотней зачастую пугали честных простецов почище самих легендарных чудовищ. Но деревенские, обмирая от страха, все же ставку делали на первых.

А на заре…

«Идем, поглядим, чего там! — глаза Летяги блестели ярко и горячечно. Он все ночь шуршал сеном, где схоронились мальчики, прислушиваясь к звукам сражения и пытаясь в щелочку разглядеть хоть что-то. А уже когда рассвело с ним и вовсе сладу не стало: — Вдруг помощь кому нужна? Они же за нас бились… Или ценные вещи возьмем, — прибавил он простодушно».

Поперек дороги, в косой обожженной выбоине скорчился мертвец. Черный, страшный, выставивший сгоревшие руки с растопыренными пальцами. На одном болтается совершенно чистый золотой перстень с печатью.

Яск лишь глянул мельком, шарахнулся прочь на обочину. Икнул от испуга, когда из сохлых сорняков посыпалось стеклянное мелкое крошево. Присмотрелся — жучки всякие, паучки: прозрачные, дохлые, твердые.

— Ишь как… — Летяга остался на кромке выбоины, опираясь на свой батожок и вытянув шею, чтобы рассмотреть покойника. Ощерившаяся физиономия выражала одновременно испуг и жадное любопытство.

И сейчас Летяга как никогда походил на летучую мышь, оправдывая злоязыкое прозвище. Нелепый, но цепкий и ловкий. Стоит на самом краешке и не шелохнется.

— Не трожь! — вскрикнул, задохнувшись от ужаса, Яск, когда Летяга потянулся к золотому перстню. Померещилось, что сейчас мертвец сомкнет черную хватку на запястье приятеля.

Летяга вздрогнул, нехотя подался назад. Вниз стекла сухая земляная струйка из-под его пятки.

— Ему ж без надобности.

— Вдруг на нем проклятье какое, — Яск еле сдерживался, чтобы не задать стрекача. — Блестит-то как! И копоти нет вовсе.

— Ну, так колдовское пламя золото не трогает, — Летяга хмурился, озирая недоступный перстень. — Или, может, не огнем этого бедолагу вовсе жгли. Я слыхал, что Оборотни и…

— Тс-с! — обомлев, Яск даже присел. — Услышат же!

Руку, погрузившуюся в дорожную пыль, ужалило. Мертвый стеклянный паучок впился острой лапкой в мякоть большого пальца. Лапка сразу же обломилась, но от прозрачной крошечной занозы растекалась неожиданно сильная боль.

А вдруг, заклятье, что превратило насекомых в стекло, по-прежнему в силе?

— Идем отсюда, а? — Яск затравленно всхлипнул.

Летягина физиономия изменилась еще сильнее, сделавшись хищной и злой. Яск решил, было, что причиной тому проявленная приятелем слабость, но Летяга уставился за его спину, за стену придорожного бурьяна.

— Там еще… Еще люди!

Яск покорно встал на ослабевших ногах и увидел в проплешинах паленой травы… Нет, не люди это вовсе. Всего лишь фигуры из пепла. Плоские, растертые по взъерошенной земле. Тени на изнанке реальности.

Разве может человек сотворить такое?!

Летяга сорвался с места, обогнул выбоину с мертвяком, проворно заковылял к рощице. Яск застонал от досады.

…Сорванная, все еще зеленая, но неожиданно жесткая листва усеивала подножия деревьев и дорогу. В царящей вокруг выморочной тишине листья скрипели и тускло звякали, будто жестяные. Ни одна птица не решалась подать голос, но где-то за испятнанными копотью стволами мирно журчала речка Петлянка.

«Нельзя нам сюда», — Яск пугливо вертел головой, не решаясь отстать от сумасшедшего приятеля. Повернуть и пуститься наутек он не смел. Мало того, что дружбе с Летягой тогда конец, а беспощадным насмешкам самое начало, так и вновь пройти сквозь выжженные прямо в воздухе и парящие ядовитым дымком руны, зависшие поперек дороги, Яск бы не рискнул.

И одного раза предостаточно, до сил пор поджилки трясутся… Обратно надо иным путем идти. Если доведется.

Яск поежился, втягивая голову в плечи.

Взгляд выхватывал то смятый металлический шлем, зарывшийся в чешую листвы, то завязанный узлом, ощетинившийся белой щепой, клен, то мертвого крестокрыла, распластавшего изодранные крылья в терновнике… А то и багровое, уже подсыхающее месиво из костей и мяса, густо фаршированное фрагментами охотничьих доспехов.

Даже Летягу проняло.

— Вот сволочь-то, — судорожно сглотнув и отведя глаза, пробурчал он. — Нельзя ж так…

Следы побоища встречались на каждом шагу. Странного побоища, где ранения наносились не мечами и стрелами, а неведомой силой, выворачивающей наизнанку живую плоть, вязавшей узлами само пространство… Исковерканные тела людей и крестокрылов висели меж древесными стволами, забыв упасть, будто в сгустках прозрачной смолы.

Богатые были охотники… Горели самоцветы в кольцах на неподвижных пальцах, светилась позолота насечек на ножнах, призывно сверкали камни на рукоятях оброненных кинжалов. Попробуй-ка дотянись, схвати!..

Ох, и зря они сюда сунулись. И помощь тут уже никому не нужна, и ценностей не добыть, и повезет, если уйдут они отсюда целыми и невредимыми.

— Слышишь? — чуткий, как настоящая летучая мышь, Летяга вдруг замер, удержав приятеля выставленным поперек дороги батожком.

Яск замер. Ему давно мерещились стенания и надрывный шепот в царящем вокруг жестяном шорохе. Но, кажется, теперь к воображению и впрямь добавилось что-то еще…

Слабый стон.

— Там! — решил Летяга, свернув в заросли чудом уцелевшего у дороги малинника. Яск замешкался, было, но оставаться в одиночестве на просеке было еще страшнее.

Колючки нехотя расступались, мстительно рассадив кожу когтями даже сквозь плотную ткань одежды. Боль на мгновение отвлекла, а затем Яск налетел прямо на спину застывшего приятеля.

— Что ты…

Левая, увеченная рука Летяги неожиданно сильно стиснула плечо приятеля, вынудив замолкнуть. Из глаз Яска брызнули невольные слезы, но язык он мигом прикусил. Тем более что стонать от боли тут было кому, кроме него.

На полянке, с трех сторон заросшей все тем же малинником, привалившись спиной к кряжистому вязу, полулежала молодая женщина… Нет, скорее девушка. Едва ли старше незамужней сестры Яска. И даже дешевые бусы на бледной шее такие же. Только взгляд другой — гаснущий, больной.

Девушка встрепенулась, заметив ребят.

— Помогите мне… — бескровный рот едва разомкнулся. — Пожалуйста… Я умираю.

Яск гулко сглотнул. Голос девушки был слаб, и страдания в нем хватало, но вызвало оно не сочувствие, а неприязнь. И облегчение. Сразу понятно, что тот, кто едва дышит, вряд ли способен на колдовство.

— Это Оборотень?

— Да кто его знает, — Летяга нервно облизнул губы, — даже ребенок может оказаться Оборотнем.

— Я думал, они должны выглядеть… другими, —Яск запнулся, не умея выразить беспокоившее его ощущение. Оборотню положено быть более солидным, что ли. А тут какая-то тощая девка.

— На охотника она не похожа. К тому же она жива, и даже не заметно, что ранена, —Летяга тяжело обвис на своей сучковатой подпорке, будто разом истратив весь прежний задор и запал. — А все остальные мертвы… Значит, она и есть.

Будто стужей повеяло в кольце из малинника. Хлипкая девчонка у вяза сделалась зловещей и обманчивой. Умирающая ведьма — нарочито слабая, нарочито страдающая. Только приблизься!

— Пошли! — Яск, обмирая, дернул приятеля за рукав. — Идем отсюда!

—Она не опасна. Она умирает.

— Вот и хорошо.

— Ей больно. Может, поможем ей?

Яск аж задохнулся от изумления и испуга.

— Спятил?!

Девушка у вяза шевельнулась. Едва-едва, повела плечами, пытаясь переменить позу. Белое лицо сделалось и вовсе прозрачным. Ран на ней и впрямь не видно, но то, что жить ей осталось недолго стало ясно и так.

—Воды!.. — шелестящий голос был исчезающе тих. — Дайте мне хотя бы воды… Пожалуйста…

— Не вздумай ей помогать! Это же Оборотень!

— Предлагаешь просто уйти?

— Пока не поздно… Или ты, — Яск вытаращился на приятеля, осененный запоздалой догадкой. — Или ты надеешься, что она… излечит тебя? Ты за этим сюда шел?!

Напряженная физиономия Летяги закаменела. Обветренные, в мелких струпьях губы стиснуты опрокинутой скобкой. Покалеченная рука подрагивает, ерзая то к поясу, где фляга, то за спину, будто отзываясь на сумятицу в голове хозяина.

— Они же лжецы! —Яск даже осип от негодования. — Им нельзя верить!

— Куда уж ей лгать, — и голос Летяги стал хрипл до неузнаваемости.

— Это ж Оборотень! Чудовище! Забыл, что мы дорогой видели?

Летяга, поколебавшись, все же принялся снимать с пояса фляжку.

— Ты чего? — ужаснулся Яск. — Пусть сдохнет!

— Пожалуйста… воды! — взмолилась девушка, щуря темные от боли глаза. На синеватом виске бьется крошечная жилка.

Она не кажется страшной. Просто девчонка, худая, плохо стриженная. Таких полно в послевоенные времена, прибившихся к тем, кто сможет их прокормить и обеспечить, в обмен на нехитрые услуги. Неужто и она зарабатывала тем же? Или таилась по лесам, пока ее не спугнули охотники?

Низко ж пали прежде могучие Оборотни.

— Да, — бормочет Летяга, путаясь в ремнях, закрепляющих флягу на поясе. — Вот, сейчас… Не бойся. Вот вода… — он делает к лежащей девушке осторожный шаг, наклоняется, подает посудину покалеченной рукой… Фляжка трясется, вода выплескивается из отверстия.

Девушка оживает, со всхлипом шевелится, пытается благодарно улыбнуться. Приподняв голову, тянется к прыгающей фляге.

И вдруг…

Нож Летяги, — самодельный, но острый, — будто сам собой впрыгивает в свободную здоровую руку парня и размашисто перерезает доверчиво открывшееся, хрупкое горло девушки.

— Что ты… — Яск вскидывается в ужасе, когда лаковая, темная жижа заливает тусклое лезвие, белую девичью кожу, дрянные бусы. — Делаешь?!

Летяга, выронив нож, валится на колени перед содрогающейся жертвой, припадает к ране, пытаясь слизать кровь. Вцепляется в обмякшие плечи девушки, глотает, сопя от напряжения, выплескивающуюся тугими толчками жидкость.

Яск пятится, пока не натыкается на шершавый ствол. Обхватив дерево руками, переламывается в пояснице. Яска рвет мучительно и быстро. Уже через пару секунд, он снова поднимает голову, и видит, как Летяга отшатывается от неподвижной девушки и встает, машинально обтирая окровавленные руки о рубаху. Опрокинутая фляга, забытая, лежит в траве.

«…на пролитую кровь Оборотня являются чудовища…» — вспомнил вдруг в панике Яск деревенское предание. Обессилев, сполз вниз. Все одно не убежать…

— Ну?! — Летяга таращится на свои руки (одна — увечная, другая — здоровая, но сейчас обе сведены будто судорогой), жадно оглядывает себя, словно надеясь увидеть нечто новое. — Ну, где же? Как же…

— Ты с ума сошел? — слабо спросил Яск.

— Должно же… Она же Оборотень! Я убил Оборотня! Должно подействовать! — Летяга пытается распрямить свою покалеченную руку, припадает на больную ногу, едва не опрокидывается навзничь.

Залитый кровью подбородок упрямо выпячивается.

— Ну?! — Летяга переводит требовательный взгляд на свою жертву, скорчившуюся у вяза. И вопит со злым разочарованием: — Я должен исцелиться!

«Как же так…» — ошарашено бьется в сознании Яска. Суеверный страх испарился. Неподвижная девушка выглядит худенькой и жалкой. Зловещий Оборотень даже в смерти не должен вызвать жалость, а она… Драное выцветшее платьице, стоптанные башмаки, дешевые бусы на шее…

— Она не Оборотень, — вдруг раздался негромкий, хрипловатый голос.

Яск и Летяга разом оборачиваются. Яск почувствовал, как замирает сердце и слабеют ноги. Не только от ужаса. Чужая воля сминает его душу в кулаке, будто бумажный обрывок.

Мужчина, средних лет — когда он появился?! откуда?! — небрежно держит в руках помятый шлем одного из мертвых охотников. В шлеме плещется вода. Одежда незнакомца потрепана, с подпалинами и пятнами крови, но заметных повреждений на чужаке нет.

Он выглядит обычным. Спокойное лицо, трехдневная щетина на щеках. Только взгляд тяжелый, цепкий, впился зазубренным крюком прямо в души оцепеневших ребят.

— Оборотень — это я, — буднично говорит незнакомец. Искоса взглянув на девушку, он выплескивает ненужную уже воду. — Зато вы, кажется, люди…

Летяга внезапно начинает кричать, задыхаясь от ужаса и предчувствий.

Яск молчит, оцепенев.

Часть I.

Легенда. Версия 1.

Герой одолел всех врагов. Для счастья человечества он должен лишь покончить с последним из проклятого рода. Убить отпрыска главного злодея, младенца в Черном замке.

Предположение: Воин пощадил младенца. Тот обратился чудовищем и убил героя. Из крови воина выросли кровники, которые отныне стерегут Оборотня. Мир не был спасен, воцарилось царство зла.

Решение: Если герой убьет оборотня в колыбели, выполнит данную людям клятву — мир восстановится…

Глава 1.

Размахнувшись, будто кисть с узловатыми пальцами, ветка увесисто шлепнула меня по лицу и вдруг впилась растопыренными сучьями в щеки и лоб, чудом не задев глаза. От боли и неожиданности я взвыл, шарахнулся и угодил прямиком в объятия другого растения. Оно живо стиснуло мои ребра и дернуло вверх с такой силой, что, ободрав спину о кору ствола, я только и смог, что отчаянно затрепыхаться, болтая ногами.

Проклятье!

Жесткие древесные пальцы тщетно попытались раздавить череп, затрещали от натуги, затем соскользнули вниз, сомкнув хватку на шее. Я вцепился в сучья, пытаясь разжать тиски.

— А-а! — хриплый вопль сам собой сорвался с губ.

Лес вокруг отозвался угрюмым и угрожающим шелестом. Что-то обвилось вокруг колен, дернуло. Растянутый хребет пронизало болью.

— Эй… кто-нибудь!

Сдурел? — мелькнуло в мутнеющем сознании. — Какой еще «кто-нибудь» на Черноскале?..

Отчаянно извернувшись, я высвободил руки и, напрягшись изо всех сил, слегка разжал шершавое кольцо вокруг шеи. Жадно вдохнул, успев заметить, как бурно колышутся ветви вокруг, выпуская из сочной листвяной зелени крючковатые черные когти.

Ох, не зря живые леса славятся своей свирепостью. Каждое дерево в таком лесу подбито на обороте реальности душой настоящего хищника.

Ну, все… Не вырваться.

— …сейчас! — донеслось слева. — Я сейчас… Держитесь!

В шлейфе треска и шороха на лужайку выбралась немолодая женщина в полотняном комбинезоне, с корзиной рассады наперевес. Бросилась ко мне, отшвырнув корзинку, и бесстрашно вцепилась в листву хищного дерева. Принялась отдирать одну за другой древесные лапы.

— Да как же это случи… — и вдруг она замерла, переменившись в лице и приоткрыв рот в изумлении.

Ага, узнала. А кого еще она ждала вот так запросто встретить в здешних зарослях?

— Вы?! — женщина отступила.

Самое время для формальностей…

Кровь ползла по лбу, веки сделались липкими. Жесткие древесные персты впились под подбородок, стиснув глотку. Каждый вдох давался неимоверным усилием.

В воздухе по окоему лужайки обозначились вытянутые риски-стяжки. К глухому пульсирующему стуку в моих ушах примешалось низкое гудение. Кровники встрепенулись, почуяв кровь.

Садовница тоже вздрогнула, тревожно оглянулась.

— Помо… помогите же, — просить о помощи было унизительно. Еще унизительнее было то, что помощь мешкала.

Женщина медлила, прекратив боязливо озираться и уставившись на меня снизу вверх. Ветви она не выпускала, скомкав в ладони истрепанные листья, и агрессивное дерево притихло, но хватку не ослабило, будто злобный сторожевой пес, почуявший на холке хозяйскую руку.

Что ж… Приглашенная садовница явно не зря ела свой хлеб. А вот я даже имени ее не помню.

— Я… — она переступила с ноги на ногу.

Чего эта идиотка ждет?! Удушье подкатывало, отдавая горечью и медным привкусом.

— Мне так жаль…

— Мне тоже, — сипло согласился я. — А теперь не могли бы вы… Эй! Куда?!

От изумления я и вовсе задохнулся. А может от того, что злобный клен (или это был платан?) вновь сдавив мое горло клещами, едва садовница разжала руки и сделала еще шаг назад. Будто сворку спустила…

В глазах стемнело. Через дымку я еще видел, как женщина пятится, спотыкаясь и прижимая руки к груди. Застывшее лицо ее белее мела. А потом садовница резко оборачивается, когда на полянку выскакивает еще кто-то…

…— Как же это вышло? — угрюмо сопящий маг Гергор обирает с меня налипшую листву, избегая касаться испачканной кровью.

Прежде живописная полянка истоптана, густо усеяна рваными листьями, наспех наломанными ветками и косо изрубленными сучьями. Потрепанные деревья скучно шелестят вокруг, выставив свежие культи нижних веток. Разве можно нанести такой внушительный урон древесным хищникам простым кинжалом? Оказывается, можно… Взявшийся, было, морщинами воздух разгладился. Кровники вернулись в логово. Крови для них пролилось слишком мало.

— Хотелось бы и мне это понять, — я обогнул мага, присматриваясь к стволу того дерева (все же клен), которое затеяло нападение. Растрескавшуюся кору наискось покрывала штриховка глубоких и явно свежих царапин. Будто зверь драл здесь когти. Да и соседние стволы пострадали.

— Их разбудили? — Гергор встал за спиной, тоже пристально разглядывая учиненное безобразие. — Совсем недавно… Вон, еще сок не застыл.

—Угу, — я провел пальцем по светлой царапине. Палец увлажнился. Дерево покалечили всерьез, еще до того, как я стал барахтаться здесь в плену его объятий.

— Кто-то шел прямо перед тобой.

— Кто? — я испытующе глянул на Гергора.

Маг-смотритель замка Черноскал ссутулился, но взгляда не отвел. Узкое лицо, обезображенное шрамом, было скупо на мимику, так что попробуй угадай, о чем он думает.

— Как вы оказались здесь так быстро, Гергор?

— Услышал шум, — последовал лаконичный ответ.

— А что вы делали в лесу?

— Гулял, — хладнокровно сообщил он.

Я поморщился, прижимая ладонь к намятому ветвями боку. Садовница сидела поодаль, подобрав под себя ноги, положив сцепленные пальцы на колени и выпрямив спину. Улыбалась смиренно и отстраненно, ожидая своей участи. Хорошо хоть бежать не пытается, или растения науськивать…

— Это не она, — проследив направление моего взгляда, понять, о чем думаю я, Гергору легко.

Конечно, не она. Хотя, возможно, теперь уже жалеет, что не ей пришла в голову столь удачная мысль покончить с Оборотнем раз и навсегда. А почему, собственно, не пришла? Я вдруг вспомнил смятение на лице женщины, когда она поняла, кто именно угодил в ловушку. Сколько мгновений она потратила на колебания, прежде чем принять решение? Да речь даже о минуте не шла! Меньше, чем мне понадобится, чтобы пересечь поляну и встать перед ней.

Садовница подняла напряженное лицо, едва моя тень упала на ее руки.

— На вашем месте я бы покончила с собой, — она кротко моргала. — Господин, вы неплохой человек и должны понять все благородство подобного поступка.

Ну, знаете…

— На вашем месте я бы немедленно уволился, — сухо отозвался я, щурясь на солнце. — Думаю, не мне вам объяснять разумность подобного поступка.

Лицо садовницы обмякло, губы заметно дрожали. Она, помедлив, поднялась.

— Господин, я не желала вашей смерти. Просто…

Все у них «просто».

— Вы просто пожелали воспользоваться моментом. Убирайтесь!

Женщина поклонилась, машинально вытерла ладони о комбинезон, подхватила корзину с рассадой и зашагала в сторону замка. Вялые ростки растерянно кивали в такт ее походке. Я скрючил пальцы, выбросил руку вслед уходящей, будто намереваясь сцапать ее за лямку комбинезона, и так же резко дернул сомкнутый кулак назад. Садовница оступилась, но обернуться не осмелилась.

В моей ладони копошилась, истаивая, мятая тень метки.

— Это мог быть и зверь, — Гергор, пучком травы очищавший лезвие кинжала от древесного сока, полюбовался на солнечных зайчиков на клинке и вернул нож за пояс.

Криво усмехнувшись, я тоже обмахнул ладонь о штанину, избавляясь от следов метки. Не дождавшись ответа, Гергор кивнул и двинулся прочь. Высокая, сутулая фигура мага последовала за садовницей, то ли оберегая, то ли конвоируя.

…Колючки продолжали мстительно цепляться за одежду, пока я огибал замок по периметру, но чем дальше от места сражения — тем с меньшим вдохновением. Кто растревожил лес вокруг замка? Тот, кто знал, что к старым конюшням я хожу напрямик, по лесной тропе… И это точно был не зверь.

...За крепкими стенами конюшни гортанно перекликались взволнованные крестокрылы. Невольно подобравшись, я шагнул через порог, окунувшись в смесь запахов — зверья, насекомых, дубленой кожи. Крестокрылы дружно уставились на меня мерцающими глазами.

В обширном помещении пустовали все стойла, кроме трех.

— Ко мне! — я жестом привлек рыжеватого зверя. Тот степенно вышел из загородки, скрежеща когтями о каменную кладку на полу.

Плеснулись огни в светильниках, заправленных огненным маслом. Под гулким сводом обозначилось размеренное копошение. Будто сама собой соскользнула с крючка сбруя, легло на спину крестокрыла седло, зашуршали ремни подпруги.

Я разглядывал мыски своих сапог. Чары, сплетенные моими предками, исправно действовали, но порядком нервировали. Если верить слухам, то к каждой здешней вещи на изнанке пришита душа живого слуги. Но лично мне никогда не хватало духу проверить, так ли это на самом деле…

Опять же на штате приходится экономить.

С облегчением, я вывел крестокрыла наружу. Нагнувшись, зачерпнул воду из поилки и плеснул в лицо, смывая кровь. Рассыпавшиеся по камням розовые капли впитались, будто в чернозем, без следа. Дверь конюшни отчетливо скрипнула.

Раздраженный крестокрыл нетерпеливо разводил верхние кожистые крылья, скреб ороговевшими кончиками, поднимая сор с земли, а стоило сесть в седло, как скакун сорвался вверх, с треском раскрывая перепончатые подкрылки и сразу же переходя в затяжной прыжок-полуполет.

…Первая из вереницы повозок тяжело покачивалась на рессорах, несмотря на воздушный пояс вокруг ее корпуса, от которого непрерывно трепетали покрывавшие груз полотнища. Сидевший на облучке возница пристально глядел вперед, словно ожидая от далеких пока построек коварного рывка навстречу.

Бедняга аж подпрыгнул, когда я вылетел ему наперерез. Но, рассмотрев, слегка успокоился. Парень верхом на крестокрыле его явно не так впечатлил, как какое-нибудь порожденное воображением мглодышащее чудовище.

— Погодь! — позвал повелитель воздушных телег, приглаживая шевелюру, стоящую дыбом от сквозняка. — Ты от замка что ли? Я правильно еду? Мне в Черный Оскал надо.

— Неправильно, — отозвался я.

— Как это неправильно? — обиделся возница. — Дорога ж одна. И вон замок виден.

Чего тогда спрашивать? Чтобы взбодриться звучанием человеческой речи?

— Этот замок называется Черноскал.

— Ну, а я про што? — простодушно удивился собеседник.

Замок Черноскал располагался, как водится, на вершине черной скалы. Отсюда и название. Одним словом. А не двумя, как норовят разделить местные — «Черн оскал». Впрочем, может, в их трактовке наименования замка и есть изрядная доза здравого смысла?

— На территорию замка без разрешения не пропустят, — предупредил я, не вдаваясь в филологическую дискуссию.

— А у меня есть, — хлопотливо полез по карманам возница, вытянул бумагу со светящейся печатью, бережно разгладил, избегая прикасаться к сверкающей блямбе. — Только что-то не видно никого. Где предъявлять-то…

— Скоро уже, — многозначительно пообещал я.

И что-то в интонации показалось ему зловещим. Возница прозорливо насторожился. Наспех замытые царапины на моей физиономии, видно, добавили ему беспокойства.

— А ты сам чего тут… Разве можно?

— Мне можно.

— А ты не… — запоздало спохватился возница, разом осипнув.

— Ни в коем случая я «не», — сообщил я со всей возможной искренностью. И доверительно пояснил: — Их можно сразу отличить. У них оскалы, как и сказано, черные. А у меня — нет! — И я продемонстрировал безукоризненно белоснежный собственный оскал.

Затем, тронув пятками, погнал крестокрыла прочь. С дороги я сразу же свернул: если появился один чужак, значит, прибыл плот, и к замку вскоре потянутся остальные возы с припасами. Или с гостями.

Зверюга покорно взметнулась ввысь, ненадолго выходя в полуполет и поднимаясь над ершистым одеялом нарочито дремучего леса, продернутого ленточкой единственной дороги.

Ну, так и есть — внизу, на причале копошение и шевеление. На волнах грузно покачивался громадный плот, вокруг которого суетились люди. Над плотом планировали освобожденные от сбруи парусники — здоровенные, снежно-белые, крикливые. Ветер разносил их пронзительные трели.

Я прикрыл глаза ладонью от солнца, рассматривая беготню внизу. Ох, не нравится мне это…

* * *

Скалистый обрыв с восточной стороны острова только казался неприступным.

Крестокрыл недовольно фыркнул, выгибая шею и выцеливая себе место приземления. Брякнулся оземь словно куль с мясом и костями, даром, что весил для своих габаритов не так уж много.

Я с размаху щелкнул челюстями, услышал слабый треск и машинально проверил сохранность зубов, опасаясь, что и впрямь придется оправдывать название собственного родового поместья. Зубы остались целы, а хрустнула фляга из теоретически небьющегося стекла, произведенная аж на Глянцевой связке.

— Что б тебя! Стрекоза четырехногая!..

Крестокрыл лишь скосил круглый глаз. Припасенная на дорожку вода неудержимо потекла сквозь трещину в сосуде. Между прочим, мастера дают пожизненную гарантию…

— Жди!

Не слишком довольный крестокрыл отступил в тень редколистого, ветвистого деревца, прочно вцепившегося вздутыми, словно жилы, корнями в камни.

Я двинулся вниз, следуя извивам тропы, по едва заметным уступам на туше скалы. Тропа сбегала к подножию и исчезла, смытая взъерошенными волнами. Разувшись и уложив одежду в припасенный рыбий пузырь, я вошел в воду. Морская вода щипала царапины. Зайдя поглубже, я несколькими гребками миновал захламленную суету прибоя и… Красота! Волны покорно подхватили и понесли прочь.

Прямиком к крошечному соседнему островку. Я почти не шевелился, пока меня не накрыло его тенью.

…Малые островки вокруг Черноскала когда-то были его частью. Маги подняли со дна венец скал вокруг своего обиталища, населив их сторожевыми драконами. В сражениях драконы погибли, скальная цепь разрушилась, но пара-тройка островов торчала вокруг Черноскала, как редкие зубы в стариковской челюсти.

В пещере острова, незамысловато прозванного Драконьим логовом, обитал, как и положено, дракон.

— Явился, — брюзгливо проворчал вышеозначенный дракон.

— И тебе добрый день, — сказал я, оскальзываясь на коварно осыпающейся каменной крошке и с трудом восстанавливая равновесие.

Гранитная плоть здесь была обманчивой, как болото. Местами, опаленная драконьим дыханием, она спеклась до звонкой стеклистой твердости, а рядом поддавалась легко, словно рыхлая плесень. Оттого всю поверхность острова покрывали причудливые каменные изваяния, бесчисленные рытвины и расселины.

Может, поэтому дракона так никто и не обнаружил.

— Отбываешь? — лениво осведомился дракон.

— Я только прибыл, — возмутился я, вынимая одежду из упаковки и прикапывая сдувшийся рыбий пузырь в щели между гранитными обломками. — Отработал очередную порцию… м-м… общественно полезной каторги.

— Повеселился?

— Да как всегда. Недели четыре разнообразного принуждения… Теперь на какое-то время отвяжутся. — Тут я вспомнил о прибывших гостях. Сердце царапнуло нехорошее предчувствие.

Да нет! Не может быть! Рано еще. Я же только-только…

— Когда тебе надоест? — бесцеремонно прервал ход моих нарастающих опасений дракон.

— Давно, — машинально отозвался я. — То есть… Что надоест? Принудительное благодеяния неблагодарному человечеству?

— Когда тебе надоест возвращаться к ним? Ты еще ребенком прибыл на мой остров. Ты нашел способ сладить с заговоренными течениями. Если бы ты захотел, то…

— При чем тут течения… Мой сторож всегда при мне.

— Отговорка.

— Хороша отговорка, способная выжечь из меня душу. Ну, или то, что у меня там вместо души.

— Не бери на себя больше, чем следует, — проворчал дракон. — Душа у тебя есть, коли ты человек.

— Ну, а всякая душа обременена телом. Которое очень не любит, когда ему причиняют боль. А вот тут счетчик дозволенной свободы! — жестом ювелира, демонстрирующего фальшивку, я небрежно подцепил большим пальцем цепочку, висевшую на шее, и оттянул ее в сторону, выдергивая из ворота рубашки черный амулет. Достаточно длинная цепочка позволяла амулету свободно скользить вокруг шеи, но снять ее было невозможно. Все звенья представляли собой единое целое.

— Экая безделушка, — неопределенно процедил дракон.

Я невольно содрогнулся. С могуществом этой «безделушки» я свыкся, но не помнить о ее силе не мог.

— Тогда вот это… — Я вытянул руки, высвобождая запястья из рукавов. На каждом из них болталось по свободному металлическому браслету из неяркого металла. Браслеты покрывали неброские узоры, родственные тем, что были на амулете. А также тем, что уродовали мою собственную кожу. На сгибах запястий, на внешней и внутренней стороне каждого темнело замысловатое клеймо. — На мне железа больше, чем на иных галерных рабах… — пробормотал я.

— Лукавишь, — твердо возразил дракон. — И это для тебя не препятствие.

Я пожал плечами, наблюдая, как вдали закипает молочная дымка, все активнее заполняя небесную лазурь, распухая и переваливаясь через кромку горизонта. Кое-где безмятежная синь уже подернулась белесыми стрелками облаков.

— Не препятствие, — подтвердил я после паузы неохотно. — Предупреждение. Символ.

— Символ покорности, хочешь ты сказать?

— Символ соблюдения правил игры. Мирный договор.

— Метка, дозволяющая тебе жить в клетке? Ошейник для хищника?

— Я могу его уничтожить, — я сомкнул ладонь вокруг амулета. Тот немедленно нагрелся, почуяв гипотетическую угрозу. — Но это будет равносильно объявлению открытой войны всему миру. Я против всех.

— Ты боишься?

Я почувствовал, как дернулся уголок рта. Но отозвался безразлично:

— Я не хочу.

— Не понимаю. Ты можешь уйти, но не уходишь. Привык? Не желаешь перемен?

— Бежать… — обозначил я все вышесказанное одним словом. Двусмысленным, надо заметить. — Куда и зачем? Во-первых, на меня объявят охоту, что не слишком приятно. Всю жизнь скрываться по темным углам? А во-вторых… Здесь я знаю, кто я такой. А там? На что гожусь я там, за периметром? Что если нет во мне никакой скрытой силы? Я даже плохо представляю себе, чем мог бы там зарабатывать на жизнь.

— Не узнаешь, пока не попробуешь.

— Цена великовата за, возможно, бесплодную попытку. И второго шанса не будет.

— Что-то ты не договариваешь. Если бы я слышал в твоих словах страх перед неопределенностью, нашим беседам давно пришел бы конец. Но я не чую его.

— Я не боюсь.

— Ложь, — бесцеремонно констатировал дракон. — Ты не страшишься неопределенности. Но какой-то страх живет в тебе. Чего ты боишься?

Мгновение я молчал, колеблясь. Потом повторил с упорством:

— Не знаю.

— Ждешь, когда обстоятельства сыграют свою роль и заставят тебя сделать хоть что-то? Но это не смелость, это отчаяние слабого существа, загнанного в угол. Позорно уподобиться крысе в щели.

Я снова неопределенно пожал плечами.

— Ты никак хочешь меня спровоцировать? Ради чего? Ради исполнения мифического «предназначения Оборотней»? По всеобщему мнению единственное предназначение Оборотней — истязать и изощренно убивать простых смертных.

— Возможно, у них было иное предназначение, которое оправдывало их существование. Даже в той ипостаси, в которой они заслужили репутацию чудовищ.

— Возможно, — вынужден был признать я. — Но все, что написано самими Оборотнями, уничтожено. А очевидцы врут… Хотя ты должен помнить.

— Я? — искренне удивился дракон.

— В фамильных хрониках мне попадалась странная фраза — «в драконе путь». Или нет, не так… Что-то вроде «ответ в памяти дракона»… или «в мыслях»? — Я задумался.

— Ответ на что?

— Может, не ответ, а «знание». Или «разгадка». Текст был написан основными рунами, а они коварны и многозначны.

— Хочешь сказать, что они имели в виду именно меня? С чего бы?

— Допустим с того, что ты жил по соседству. Кроме того, кого мне спрашивать, если не тебя? Ты самый древний дракон нашего мира.

— С самой короткой памятью.

— У всех свои недостатки. У тебя — короткая память. У меня — короткая цепь.

— Не понимаю я вас… людей. Возможно, я ошибся в тебе именно поэтому. Возможно то, что я принимаю за силу Оборотней, в тебе переродилось в рабское терпение? Способность переносить унижения свойственна не только силе, но и слабости.

Я невольно засмеялся.

— Драконы вообще всегда плохо понимали людей. Стремились в первую очередь действовать. Вот потому-то теперь драконов не осталось, а люди владеют миром.

Теперь настала очередь дракона беззвучно ухмыляться. Возражать он не стал, но молвил с затаенной тоской:

— По мне так лучше было бы пройтись один раз над сушей и волнами, расправив крылья, обгоняя ветер… Крича огнем, чтобы все эти земли вскипели, словно вода, а вода изошла паром. Пусть ждет меня гибель. Один раз встать на крыло и свершить предназначение! Выжечь все до основ и, возможно, начать заново.

— Это безумие, — я прижал ладонь к кровоточащей на щеке царапине. Бурые мазки на пальцах сразу же запеклись от палящего солнца.

— Кто из нас больший безумец — это еще вопрос. Сидишь тут и разговариваешь с пыльными древними костями! — проворчал сварливо дракон.

Я снова хмыкнул и покосился влево, в сторону черного зева пещеры, где покоился костяк исполинской рептилии. Заостренный гребень вдоль хребта занесло песком. Возле окаменевшего черепа светлеют фрагменты позвоночника, лап, крыльев. Хвост дракона и часть тела уходили в пещеру.

Тот, с кем я разговаривал, был всего лишь тенью дракона. А у теней память избирательная.

А может, он прав? И нет никакого дракона вовсе. Есть только окаменелые от древности кости и сумасшедший человек, который беседует с ними время от времени?

* * *

…Если взглянуть сверху, с самой высокой в здешних краях точки, то есть с донжона Черноскала, то можно увидеть, что за ожерельем бывших драконьих гнезд начинается нейтральная полоса. Там даже вода меняет свой цвет. Крошечный, как соринка островок, случайно затесался в запретную зону.

Сам Барьер вокруг Черноскала незрим и бесплотен, но при этом прославлен на всю Империю. Еще бы! Он отделяет праведный мир от единственного, всеми признанного монстра — от Оборотня. От меня, то есть.

Однако со времен древних войн количество героев, желающих прикончить чудовище и тем самым оказать услугу себе или человечеству, значительно превысило число поползновений самого чудовища причинить вред окружающим. Так что знаменитый магический Барьер служит защитой как раз Черноскалу.

Еще дальше в хорошую погоду можно рассмотреть вытянутую с запада на восток стайку Рыбацких островов. Все, что осталось от когда-то могущественного королевства, безвозвратно ушедшего под воду. Зато теперь на островах строили неплохие лодки. Как раз такую и прибило однажды к берегу Драконьего логова.

…Вытащив лодку из-под каменного карниза, я с огорчением обнаружил, что непогода успела изрядно потрепать ее, несмотря на чары, которые стоили мне, между прочим, целой прорвы обезболивающего. Любую волшбу здесь разъедает охранный Барьер.

Поморщившись, я столкнул суденышко на воду. Лодка, склеенная из крупных чешуй царской рыбы, закачалась, задирая нос. А что? Вполне даже можно плыть. Лодка, словно старая кляча, крякнула и осела, принимая мой вес, но, поколебавшись, заняла устойчивое положение и, повинуясь движению весел, смиренно отправилась в путь.

— Негоже… представителю… великого… магического… рода… — бормотал я, налегая на рассохшиеся весла, — пользоваться… таким… хламом! — с чувством выдохнул я, когда лопасть правого весла с треском разломилась.

Обернуться, что ли, драконом? И вскипятить волны, как предлагала драконья Тень.

Вполголоса (в силу издержек хорошего воспитания), зато с воодушевлением ругаясь, я сложил обломки весла и стянул их, краем глаза наблюдая, как все активнее мутнеет вода вокруг лодки, закручиваясь белыми бурунами. И ощущая, как разогреваются амулет и оба браслета на запястьях.

— Не суетитесь, — процедил я сквозь зубы. — Всего лишь пара стежков! Никакой угрозы мировому порядку… — и зашипел, роняя наспех починенное весло в лодку, а руки по локоть окуная в волны в тщетной надежде остудить раскалившиеся побрякушки. Я бы и голову туда сунул по плечи, но уж очень мерзко.

Бурление вокруг лодки усилилось. Казалось, я опустил руки не воду, а в корзину с плотным клубком живых змей. Только, что зубы не вонзают… Обычно неощутимые, заговоренные живые течения, обитающие в нейтральной зоне вокруг Барьера, приходили в неистовство, стоило им почуять чужеродную магию.

Лодка опасно колыхалась — ее хлипкое дно то и дело бесцеремонно поддевали. В одной из поднявшихся над поверхностью водяных плетей ошалело билась плененная рыбка.

— Спокойно! — призвал я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Уже все!

Отремонтированное весло скрипнуло, отгребая вялое копошение оживших течений, быстро распадавшихся на безвольно пузырящиеся токи. В иные времена ожившие течения, подчиняясь воле магов, сминали целые флотилии, словно бумажные игрушки. А сейчас вряд ли кому-то под силу пробудить и поднять со дна темных, могучих, свитых из тысяч струй гигантов.

К счастью, наверное.

…Но на сушу я выбрался с явным облегчением.

* * *

Крошечный островок зеленел с безумным неестественным расточительством. Однако стоило сделать несколько шагов по темной земле, утопая в податливой траве, вдохнуть тяжелый от благоухания воздух… Как немедленно становилось не по себе. Не зря остров прозвали Поганым. Здешняя земля была щедро намешана с кровью и золой. Даже солнце на этом острове казалось неприятно ярким, жирным, и поливало словно раскаленным маслом, оставляя на листьях сальные блики.

Стоп! Дальше ни шагу. Иначе амулет прожжет новое клеймо в моей и без того неоднократно подпаленной шкуре. По мнению амулета мы уже забрались достаточно далеко, а его чутью я доверял значительно больше, чем собственным ощущениям.

Кажется, сюда… Кустарник, усеянный шипами длиной с палец, плотоядно раскрыл объятия. Ну, кто б сомневался — если мне туда, то непременно будут колючки! Вздохнув, я побрел через заросли, отмахивась от насекомых.

Говорят, где-то в этих дебрях обитал даже свырт.

— …да не-е, сказки это! — эхом отозвался незнакомый, по-мальчишечьи ломкий голос. — Свыртам живое мучение нужно, а тут только кости. Какая ему с этого жратва?

Опешив от неожиданности, я застыл, удерживая одной рукой только что отведенную со своего пути ветку (чтобы не зашелестела). Мимо, переговариваясь, топали два подростка.

Обычные такие, лет по шестнадцать, облаченные в куртки из крашеной рыбьей кожи и вооруженные рыбацкими же гарпунами. Гарпуны они наготове несли в руках, явно целясь наколоть что-нибудь. С перепугу.

— Да тут и без свырта жутко. Вот ни в жизнь бы сюда не полез, если бы ты, олух, баркас не угробил.

— Но я…

— Молчи уж! Гляди по сторонам, а то наскочишь! Старик говорил, что опасаться надо ловчих ям. Ну и за черту не переступать, а то… сам понимаешь, что будет.

Паренек помельче шумно втянул воздух, и истово кивнул, крепко стискивая свой гарпун.

— А верно говорят, что Оборотень там у себя в замке уже тыщу лет заговоренными цепями прикручен?

— Говорят, — неопределенно подтвердил высокий, опасливо обернувшись.

— Так чего ж другие говорят, что вроде является он на Поганом острове? Как ж это?

— Ну, колдун же! Мало ли чего они могут…

Например, выжидающе помалкивать, затаившись в десяти шагах. Тут не поспоришь — поведение типичное для колдунов и чудовищ.

Они прошли мимо, путаясь в разросшихся сорняках, и углубились в чащобу. За спинами болтались почти пустые, сдутые, как воздушные шары, рюкзаки. Объемистые, надо заметить.

Я перевел дыхание, когда они канули в зеленых зарослях. Никак охотники за сокровищами мертвых? Ты смотри до чего народ осмелел… Чтобы не сказать — обнаглел!

…В душном от благоухания эпифитов и влажном сумраке расселся остов разрушенной башни, звавшейся Перевернутой. Изъязвленная поверхность опор, державших почти рассыпавшийся остроконечный купол, стала неотличимой от древесной коры. Мох — изумрудный, светящийся в сумраке, свисал с уступов пышными фестонами.

За каменный козырек над входом уцепилась здоровенная тварь, напоминающая уродливую летучую мышь. Для Поганого острова ничего не бывает слишком крупным, но мышь — днем?

— Кыш! — велел я небрежно.

И удостоился недоброго, пристального взгляда круглых темных глазок. Тварь даже не пошевелилась. Похоже, не только люди обнаглели. А если вспомнить постыдный эпизод борьбы с растительностью на Черноскале…

Да что же это такое?

«Мышь» мерзко зашипела, с треском распахнула крылья и снялась с места, канув в листве. Лишь проводив ее взглядом, я шагнул в зев входного отверстия.

Как ни странно, сыростью под сводом не пахло. Пахло окалиной и горькой полынью. Стены сплошь покрывали отпечатки лиц и ладоней. Будто сотни пленников пытались выбраться наружу, протискиваясь сквозь камень, да не преуспели.

Теперь они слепо взирали на тьму, не вызывая страха. Слишком древние, чтобы интересоваться сегодняшним днем.

«… — Они кто? — спрашивала Никка замирающим шепотом.

— Жертвы.

— Оборотней?

— Людей.

— Как это?

— Их сюда приводили люди.

— Для Оборотней?

— Для того, чтобы Оборотни исполнили желания людей.

— Они так странно таращатся! — Никкино учащенное дыхание щекотало мне ухо. Глаза ее в сумраке блестели, как зеркальные игрушки — ярко, прозрачно. — Мы для них скучные?

— Скучные, — с готовностью подтверждал я. — Они тут такого навидались… Зачем им два влюбленных щенка?

— Ах, щенки? — азартно возмущалась Никка, приподнимаясь. И волосы ее, распушенные и освещенные солнцем, пробивающимся через щели в своде, сияли, словно огненная грива. — А если вот так…»

Сомневаюсь, что каменные глаза увидели нечто небывалое. Но для нас небывалым и новым было тогда все.

…Зеленоватый солнечный свет выстреливал из прорех, вымывая из сумрака обломки каменных чаш-светильников, мозаику на полу, отпечаток босой ноги в засохшей глине… Я мог бы накрыть его ладонью. У потомственной рыбачки Никки ступни маленькие, как у императорской дочери Ялирэли.

В дыры свода над головой запустил ветки подранник. Длинные пальцы растения, словно капли крови, усеяли мелкие алые ягоды, опутанные канителью прозрачной паутины.

Давно я здесь не был. С прошедшей весны? Нет, скорее с прошлой осени… А воздухе растворен запах прели и потревоженного дерна, словно люди только что ушли. Вот если закрыть глаза (я закрыл), то можно представить, что к невнятному шелесту листвы примешается легкий, тщетно сдерживаемый смех. И что тонкопалые ладошки накроют сверху веки…

«…— Привет!

— Почему так долго?

— Мы же только вчера…

— Все равно долго!..»

Ветер благодушно теребил листву. Перекликались птицы. По обнажившемуся запястью щекотно полз паук.

И все.

Зло и назойливо заворочалась боль над сердцем. Может, амулет не дает покоя, а может… Не глядя, я потянул руку вверх и содрал с подранника горсть ягод. Прожевал, морщась от горечи и чувствуя, как немеет язык. Через минуту боль растаяла, сменившись ватным оцепенением.

Как болеутоляющее плоды подранника, безусловно, годны, но вызывают паралич на несколько минут, а если слегка переборщить с дозой, так останешься окаменевшим навсегда. Да и от душевных ран ягоды не помогают.

* * *

…Стоило покинуть защиту каменного свода, как солнце, едва разбавленное зеленью крон, брызнуло в глаза, заставив снова жмуриться. Уже прошло пять лет, как мы встретились с Никкой и больше года, как расстались… Она уехала куда-то на север.

«Понимаешь, я не могу здесь больше…» — Что-то недоговоренное стояло в блестящих Никкиных глазах, как ледок на воде, не давая нырнуть в глубину души.

«Понимаю», — обронил тогда я как можно безучастнее, и во взгляде ее лед застыл, утрачивая хрупкую прозрачность.

«Если что-то пойдет не так, я вернусь весной домой, — в сторону сказала она. — В крайнем случае к исходу лета…»

— Что ж, — произнес я вслух, озадачиваясь новой интонацией в собственном голосе. — Ни весной, ни на исходе лета. Удачи тебе там, Никка.

Царапнуло странное чувство. Зависть к чужой свободе? Прикосновение к несбывшемуся? А все-таки она могла бы послать хотя бы весточку, что жива и невредима. Или она посылала, а я не… Я встрепенулся, хлопнув себя по лбу. Ну, конечно! Даже если Никка и возвращалась на остров, то не обязательно в развалины. Мне бы стоило спуститься к берегу. Туда, где она обычно причаливала на старой отцовской лодке!

…Так. Все-таки этот остров безобразно мал, — размышлял я через несколько минут, с отвращением наблюдая за уже знакомой парочкой, что-то увлеченно копающей на склоне. Обойти их было невозможно — справа и слева разросся угрожающе пышный терновник.

— …да нету здесь ничего! — недовольно ворчал долговязый, долбя почву попеременно гарпуном и лопаткой. — Зря мы сюда… Полдня потеряли, ничего не накопали.

— Ну как же! Шлем нашли, — второй пришелец продемонстрировал нечто смахивающее на мятый жестяной таз.

На человеческую голову вряд ли напялишь. Латы боевой черепахи?

— Толку с него — дырявый весь, — долговязый тоже не оценил находку. — Да и не стоит его брать. Все равно что мертвеца за собой тащить. Сказано же — или золото, или ничего. Проклято тут все.

— Так уж и ничего… На шлеме каменья хорошие. Может, Бун скостит часть долга, — мелкий старательно ковырял ножом краешек «таза».

— Ну да. За гнилую сеть с потопленного баркаса… Да нам таких каменьев знаешь сколько надо?

— А Збор говорил, что сам видел у Булдыги золотые монеты. И что тот хвастал, что дочка его, знает, где еще взять.

— Ну, мало ли чего он наплетет. Збор тоже, как Булдыга, глаза не продирает.

— Так ведь было у них золото! — меньший даже руками всплеснул, сыпанув земляное крошево с лезвия лопаты. — Не зря ж воры в Булдыгин дом залезли! Люди говорили, целый кошель забрали, полный до краев. Хотя, врут поди, — все же прибавил он с сожалением.

Отступив было назад, я остановился. В распахнутом зеве рюкзака, обмякшего чуть в стороне от занятых раскопками пришельцев, торчала оплетенная кожей фляга из рыбьего пузыря. Я машинально облизнул пересохшие губы.

— Сам-то Булдыга отродясь никуда из поселка не ходил, значит, верно говорил — дочка носила их с Поганого острова.

— Да кто ж спорит, на то и Никка. Она ж отчаянная. Да к тому же… — парень растянул рот в кривоватой улыбке. — Всем известно, как она золото здесь добывала! Нам такой цены чудовищу вовек не заплатить.

Хм-м… Между прочим засевшее в кустах общечеловеческое пугало вполне созрело для того, чтобы сдать оптом все сокровища острова за флягу несвежей воды.

— А правда, что она душу Ему продала? — спросил мелкий, даже не подозревая об открывающихся перспективах.

— Может, и душу… — нехотя буркнул собеседник. — А, может, еще чего. Но, уж будь уверен, Он теперь ее накрепко держит. До конца дней держать будет.

— А чего ж Он тогда позволил ей сбежать?

— Так, говорят, Он вроде как наигрался. А деваться ей теперь некуда.

Я встрепенулся, перестав сверлить взглядом флягу, в смутной надежде на самопроизвольную телепортацию сосуда поближе к моим зарослям. Что это они такое болтают?

— Так это… — между тем недоумевающее пробормотал меньшой. — С таким приданным, как у нее, хорошо бы жила. Замуж бы за кого вышла.

— Вот дурень! От нее ж шарахались, как от прокаженной. Кто ее возьмет, порченую? После… Вот ты сам бы взял?

— Красивая, — с мечтательной боязливостью отозвался младший. — Если скажет, где золото брала — взял бы. Не женой, но…

— А она тебе вместо золота ублюдка-кодуненка родит, — заржал старший, а потом вдруг разинул рот, пораженно вытаращившись мимо своего товарища.

На меня.

Я и сам не заметил, как оказался почти рядом с ними. Осознал, что стою возле отставленного поодаль рюкзака с той самой вожделенной флягой, но смотрю не на нее, а на ухмыляющийся рот мерзавца.

И при виде меня ухмылка с физиономии наглеца сползает, хотя и, на мой вкус, недостаточно быстро.

— Ты… ты кто? Здесь не…

Слишком неожиданно, верно? И слишком невероятно и при этом чересчур обыденно. И потому даже не ужасает поначалу. А напрасно! Второй еще только оборачивается с недоумением, но он ничего не успеет увидеть. Я позабочусь.

Солнце снова бьет наотмашь. Ослепительная вспышка распускается перед глазами.

…И мир переворачивается.

Выцветает, мрачнеет, обращаясь негативом самого себя. Небо опалесцирует. Океан стеклянисто колышется, исходя безмерной мощью. Белесые деревья светятся, подрагивая маревом почти прозрачных листьев. Запахи и звуки здесь размытые, разложенные на составные части и почти неузнаваемые. Словно пытаешься угадать знакомую мелодию, слыша ее задом наперед. Воздух мят, как хрустящая пленка. Дымчатая почва начинена очерками людей и нелюдей в истлевших доспехах…

Но я смотрю не на тех, кто покоится в земле, а на стоящих напротив.

Старший вскочил, угрожающе подняв гарпун. Хорошая реакция.

— Стоп!

Он покорно замирает. Смутная, будто выведенная алмазом на грязном стекле, фигура окутывается облаком бурых искр. Страх иглами рассеивается вокруг, и второй пришелец вздрагивает.

— Спокойно, — я не могу допустить, чтобы меньшой заразился паникой. Не хочется потом копаться в лохмотьях чужих чувств, как в ветоши.

Мелкий застывает, полуобернувшись.

Люди… Сгустки, клубки и узлы пульсирующих линий и пятен, тускло тлеющих в сумрачном мире оборотной стороны. Скопище коротких мыслей, примитивных инстинктов, блеклых, быстро гаснущих стремлений. Достаточно протянуть за пока еще трепыхающиеся кончики узора, чтобы два чужака никогда не вспомнили нашу встречу. Им спокойнее, и мне меньше хлопот…

Я поднял руку и тут же зашипел от боли. На шею и каждое запястье словно повесили по раскаленному мельничному жернову. Амулет и браслеты багрово засветились, ощетинившись лохматыми протуберанцами. Металлические кольца оттягивали руки, стараясь свести запястья друг с другом, и пламенные языки переплелись между собой, прочно как цепи.

Накатила волна холодного бешенства. Так просто сдаться? Не в этот раз… Цедя через зубы проклятия вперемешку с болезненным стенанием, я все-таки разогнулся, вошел в облако чужого страха, с усилием вытянул руки, схватив паутинистое, беззвучно лопающиеся волоконце, и смял его в кулаке.

Но тут… Парень, которого я вроде бы обездвижил, вдруг ринулся на меня с глухим, утробным ревом. Занес гарпун. Едва соображая от боли, я все же успел увернуться, шлепнувшись навзничь

— Стоять! — заорал я от неожиданности вслух.

«Волоконца» завибрировали, живо меняя узор. Нельзя противостоять приказу Оборотня. Марионетка не в силах пойти против воли кукловода!

Теперь уже я открыл в удивлении рот.

Нападавший покачнулся, ощеряясь. И словно расслоился. Одна часть замедлилась, но другая строптиво задергалась, силясь продолжить перфорацию Оборотня рыбацким гарпуном.

Проклятье! Да им управляет кто-то еще! Всего лишь мгновение было в моем распоряжение, чтобы задыхаясь от боли, вцепиться в податливое плетение доступных нитей и изо всех сил дернуть… По ощущениям было похоже, что в тряпичной кукле зашит стальной каркас. Чужая воля оказалась тверда и холодна, как железо. Наяву парень забился в конвульсиях. Если сознание и можно разделить незаметно, то тело на части делит только меч палача. Отнюдь не безболезненно.

От неистовой ярости амулета я едва мог дышать. Каждый глоток воздуха нес привкус крови и сопровождался огненной вспышкой в глазах. Но все же я попытался закогтить «стальной каркас» в невезучем парне.

Напрасно… Он растекся, будто ртуть — опасный, но уже не схватишь. И испарился. Чужая воля покинула «куклу». Уцелевшие нити подрагивали, бесцельно пульсируя в плоти реальности. По хорошему, их следовало свести и связать, выплетая новый узор. По плохому — выдрать с корнем.

Да повались ты… Я баюкал взбешенный амулет, уговаривая разрешить мне вдохнуть полной грудью. Несостоявшийся благодетель человечества, валялся на земле, суча ногами и запрокинув голову. Под челюстью, на шее расплывались черными кляксами мелкие точки-укусы. Вампир покусал? Или давешняя летучая мышь?

Я нехотя переключился на второго пришельца, сгорбившегося поодаль, так и не успевшего понять, что происходит. С этим проще… В плетении чужой сущности остались каверны там, где я коснулся их. Мелкие, легко загладятся, как след на воде.

А затем, не в силах больше выдерживать чудовищную боль, я опрокинулся назад, падая в свет и тепло обычного дня. И все-таки потерял сознание.

…Солнце старательно, с тщанием опрокидывало на меня щедрые ушаты сухого зноя; казалось, что еще немного — и я запекусь заживо.

Приоткрыв один глаз, я увидел прямо перед собой вожделенную флягу, торчащую из горловины чужого рюкзака, сцапал ее и, торопливо вывернув пробку, принялся глотать нагревшуюся, слегка пованивающую рыбой воду. Жаль, что мало.

Теперь можно и оглядеться.

Коротышка стоял на коленях, низко нагнув голову и, похоже, собирался блевать. Его напарник вяло копошился, загребая взрыхленную землю растопыренными пальцами, даже не замечая, как между ними вместе с комьями грязи проскальзывают заветные желтые кругляши.

— Вон! — негромко скомандовал я.

На это раз никаких неожиданностей.

Они оба дернулись, вскинулись — в ошалелых, светлых от страха глазах ни проблеска мысли — и метнулись прочь, оставив после себя острый запах мочи, растекшийся в горячем воздухе. И гарпун в траве.

Вряд ли они оба вообще поняли, что произошло. Провал в памяти успешно заполнит их воображение, густо замешанное на страхе перед Поганым островом.

Грубовато, — с неудовольствием подумал я, оценивая результат своих усилий, успешно улепетывавшие прямиком через терновник, — но попробуй добиться ювелирной точности, когда весь увешан раскаленным металлом.

Что такое произошло только что, а? Случайность? Может, парня и впрямь покусала какая-нибудь тварь, и он спятил? Но покусанные люди заражаются бешенством, а не обретают дополнительную волю, способную противостоять Оборотню.

Во втором брошенном рюкзаке фляги не оказалось. Надо думать, что владелец носил ее на поясе и уволок с собой. Увы.

Итак, на чем мы остановились до момента незапланированной обеими сторонами встречи?

* * *

Океанский прибой вылизывал скальные обломки, словно леденцы. Затесавшиеся в складках берега стволы деревьев поседели от морской соли и обросли лохмами спутанных бурых водорослей. Если здесь и бывал кто, то следов не оставил.

Я вернулся наверх, к месту недавней встречи с искателями сокровищ, собрал раскатившиеся по земле монеты с профилем давно сгинувшего правителя, ссыпал их в свою треснувшую флягу и вернулся к берегу, попытавшись пристроить увесистый сосуд на плавник. Нет, не удержит. Лучше по-другому…

Через полчаса я по-прежнему стоял на берегу, наблюдая, как течение целенаправленно уносит в сторону Рыбацких островов мою лодку, нагруженную флягой. Течение приручил я сам, выманив его из пограничной зоны, еще в тот год, когда мы встретились с Никкой.

Если Никка все же вернется, она обнаружит лодку в укромном месте.

Это, конечно, очень трогательно, — сварливо заметил внутренний голос. — Только как ты сам теперь доберешься до Черноскала? Вплавь?

Придется… Сейчас, конечно, вода не слишком теплая, но вполне терпимая. А плаваю я прекрасно.

Эх, жаль, что я так легкомысленно отправил прочь ту парочку пришельцев. У них можно было конфисковать лодку. Но теперь бедолаги, воодушевленные моим повелением, будут грести без остановки до самого дома, не мысля даже перевести дыхание.

Я прищурился, прикидывая расстояние, разулся и вошел в воду — Ух ты… Она холоднее, чем выглядит! — и уверенно поплыл в сторону темной туши Драконьего логова, сожалея разве что о том, что так и не удалось утолить жажду. Но до дома недалеко, потерплю… И еще потреплю. И еще.

Когда понял, что происходит что-то неладное, то поначалу даже не встревожился, греша на рассеянность. Приложил побольше усилий и стал грести быстрее. Не помогло. Драконье логово оставалось все таким же недосягаемым, как и раньше, словно я плыл, привязанный за веревку. Да что же это, а? Похоже на…

Осененный догадкой, я забарахтался. А что если обычно равнодушный к моей персоне Барьер внезапно обнаружил мое существование и гнал за границы нейтральной зоны?! Как постороннего!

Проклятый амулет разогревался. Не спасали даже холодные объятия волн… Заболели плечи. Пить хотелось неимоверно. Пару раз я уже успел хлебнуть горько-соленой морской воды.

Надо что-то предпринять, пока не поздно. Если меня выкинет за пределы разрешенной области — это смерть.

Стиснув зубы и приготовившись к двойному болезненному удару, я толкнул упругую плетенку течений перед собой, попытавшись пробить дыру. Металл оков тут же накалился. Зачарованная вода отреагировала, как разъяренный змеиный клубок — захлестнула, стиснула. Серая муть в глазах стала багровой.

Не утонул я только потому, что амулет на шее снова взорвался огнем, мигом вернувшей меня к реальности. Забарахтавшись, в несколько гребков я вернул утраченные позиции к точке относительного равновесия, пытаясь не поддаться панике. Соль разъедала ссадины. Цепенящий холод расползался по телу. И страх.

Поганый остров давно скрылся из виду. Вдалеке слева недосягаемо маячит острый клык Драконьего логова. Зато теперь отчетливо различим Черноскал. До него можно добраться, если хватит сил и…

«И» как раз и пугает. Что происходит? Что творится с Барьером? Что вообще сегодня за день такой?!

Стоп! Плескаясь в океане, я вряд ли найду решение этой загадки. Сейчас важнее просто выжить. Первая попытка не удалась. Попробуем еще. На этот раз по другому… Ох, доиграюсь я.

Реальность дрогнула и сместилась. Воздух и вода сделались зыбкими, как пласты мутного студня. Бесполезно пытаться проломить дорогу. Лучше разобрать отдельные волокна, если хватит выдержки. Вот здесь, вроде, полотно истончилось…

В извивающихся токах воды становятся заметны пронизывающие их темные, красноватые нити. Пахнет кровью — привкус тяжкий, густой… Сердце, бившееся учащенно, сдается и с каждым разом толкается все медленнее… Я тону. Все?

Нет!

Поверхность прямо надо мной мерцает. Задыхаясь, отплевывая горькую жидкость, я из последних сил тянусь к ней, раздирая плотные витки еще не развоплотившихся зачарованных течений. И прорываюсь в свет.

Слишком утомленный, чтобы даже радоваться, я опрокинулся на спину, на качающуюся воду и несколько минут таращился в небо, приходя в себя. Саднит глотка, ноют плечи и позвоночник, а до ближайшей земли еще плыть и плыть… Но сейчас это все безразлично.

Гораздо важнее, что прямо надо мной лениво кружат в небе острокрылые кривоклювы, сторожевые птицеящеры Черноскала. И я их вижу. А они — меня.

Высшей магии под силу успешно скрещивать любые, даже очень далекие друг от друга, виды живых существ. Яркий пример подобного гибрида — хорошо всем известные крестокрылы (сочетание лошади и стрекозы). Существуют способы соединять живую и неживую природу. К сожалению, у подобных помесей есть недостатки (плоды магической селекции, как правило, нестабильны психически) и пределы возможных модификаций. Скажем, создать корабль, способный летать к звездам, на матрице земных животных невозможно.

Исторические источники гласят, что Оборотням удавалось формировать абсолютно новые виды живых существ, переписывая их суть на изнанке мира, однако подобные эксперименты были признаны неэтичными и жестокими, поскольку требовали нескончаемых источников энергии, которую Оборотни могли лишь отнимать у других живых созданий…

«Популярно о магической генетике. Издание Императорской Академии. Второе, исправленное».

Глава 2.

Может, стоило прочитать гороскоп на сегодня?..

До родного острова я добрался совершенно измотанным. За время сражения с Барьером меня снесло почти к причалу. К тому же погода заметно испортилась и волны стали сильнее.

Здоровенная туша недавно прибывшего плота перекрывала обзор всем случайным зевакам на берегу. Там шумели, стучали и зычно перекликались. От плота терпко пахло мокрым зверем и дегтем. Я оплыл дремлющего гиганта, придерживаясь руками за шершавый бок, облепленный колючими ракушками. Верхние плавники волновались прямо над головой, потрескивая от электричества, так что волосы у меня на макушке встали дыбом.

Не замеченным, я выбрался на берег, дотащился до первого же укрытия и повалился на камни, разом обессилев. Некоторое время любовался на отвес скальной стены, прикидывая свои шансы взлететь.

— Нет, — огорченно констатировал я, обращаясь к выползшему из щели крапчатому крабу. — Тут только один выход.

Он же вход. К замку подобраться можно единственным путем. Издержки фортификационного строительства. А значит, придется сооружать «лик», перемежая заклятья с болезненными стенаниями.

На сушку одежды ускоренным методом терпения уже не хватило. Хватит с меня на сегодня сильных ощущений. Проще в кабачок по пути завернуть.

…Самая крупная постройка селения принадлежала кабатчику Клапу.

Храм местные жители не сподобились завести, несмотря на близкое соседство со зловещими силами, а питейное заведение — пожалуйста. Вот и оцени человеческие приоритеты.

Скрипнула старая дверь, спугнув замешкавшегося улита, что грел бирюзовую раковину на солнце. Нервный звон колокольчика потонул в общем гуле; пахнуло выпечкой, табаком, кислым пивом, сухими пряностями и фирменным варевом, которое здесь выдавали за чай.

Ого, сколько гостей!

— Эй, да закрывай уже дверь! Пену сдует!..

Колокольчик еще не успел умолкнуть, а присутствующие уже потеряли ко мне интерес. Я мельком покосился на свое отражение в одном из тусклых зеркал — высокий шатен лет двадцати, облаченный в обычную куртку и потертые штаны, щурит глаза, привыкая к полумраку. Ничего особенного.

Да и темновато здесь. Светильники на столах заправлены дешевой, еще и разбавленной огненной водой.

— Желаете что-нибудь? — только служанка, разносившая заказы, уделила мне внимание.

— Ч-чай, — попросил я, тщетно стараясь не стучать зубами, — б-большую круж-ку.

Чай тут варили особый. Дикая смесь из трав, эля, меда. Аж до Серебряных ручьев оно славилось под не слишком аппетитным названием «оборотнева юшка».

На меня снова посмотрели, когда я устроился за дальним столом в самом углу. Обменялись впечатлениями: «…это из плотовых», «…вроде лицо знакомое, кажись подручный Вакса», «…да не, видать, местный!»

Шум перекатывался из одного угла залы в другой, рассеиваясь охвостьями фраз:

— …цены после желтой лихорадки на рыбу ниже, чем в прошлом году…

— …набрали в команду кого попало, лишь бы скорее. Уж не знаю, куда так спешили!

Плотогоны — громогласные и плечистые — обсуждали свои дела и плевать хотели, где им подают выпивку: на побережье столицы или на острове чудовищ. А вот бедолаги из сопровождения явно чувствовали себя неуютно, жались под стенами и тревожно оглядывали каждого вошедшего. Откуда это они такие пугливые? Точно не с Серебряных ручьев, тамошний народ привычный.

Сам Клап, краснолицый толстяк монументально размещавшийся за стойкой, в беседы не вступал, благосклонно и зорко наблюдал за происходящим в обеденной зале, делая пометки в растрепанной расходной книге.

Я расплатился мокрой мелочью и жадно хлебнул принесенного чая. Пряное варево скользнуло в глотку, источая тепло. От кандалов шел колючий жар, сопровождающий фальшивый «лик», но пока терпеть можно.

Качались светильники, подвешенные на цепях к потолку. Сушеное рыбье мясо под сдернутой серебристой шкуркой, отливало жирным янтарем. Бутылки и глиняные чайники с фирменным клаповским напитком пустели. Все уже успели слегка расслабиться и освоиться. Страх притупился и вот-вот прозвучит сакраментальное…

— А правда…

Ну? Что я говорил? О чем еще поболтать местным с приезжими у комелька, как не о злонравном Оборотне?

— Вы его видели? — тощий чужак возбужденно подался вперед.

— Да как тебя! — рыжий плотник Брайто, из местных, увесисто припечатал дном кружки столешницу. — Клянусь!

Я поперхнулся. Слушатели зашевелились, перемещаясь поближе в источнику завлекательной байки.

— Понадобилось мне сушняка для печи набрать, — пройдоха Брайто подгреб к себе и вторую кружку, предусмотрительно подсунутую кем-то из любителей чешуи, обсыпающей уши. — Иду, по тропе, что вдоль границы, и вдруг слышу, шуршит чего-то. Думал, зверь. Оглядываюсь… О!

Дальше последовал драматический набор звучных междометий, зловеще округленных глаз и размашистых жестов. Может, и не слишком красноречиво, зато образно.

— …одно слово — Оборотень! — торжественно заключил Брайто. — Еле ноги унес! — и шумно отхлебнул из обеих кружек поочередно, закусив полоской красной от перца, сушеной трески.

Приезжие дружно закивали, прицыкивая языками. Местные ухмылялись, пряча взгляды. Даже новобранцы с Серебряных ручьев не верили в такие сказки, но сегодняшние чужаки, видно, прибыли издалека.

— Хорошо, коли до ночи уйдем отсюда, а то… — подал кто-то боязливо голос.

— Вот дурень! Это ж не обычный оборотень, которым луна командует. Этому Оборотню, что полночь, что полдень… Выйдешь наружу, а он тебе навстречь прям под ясным солнышком!

— Не брешут, что ему каждую неделю по девственнице доставляют? — осведомился подрагивающим голосом курносый юноша, в свитере с нашивками из рыбьей кожи на плечах и локтях.

Я вздохнул. Сакраментальный вопрос всегда с придыханием задает очередной нервничающий обладатель коллекции отроческих прыщей. Наверное, здесь есть какая-то строгая закономерность — между наличием прыщей и интересом к насильно плененным девам.

— Это где ж столько девственниц достанешь? — резонно усомнились в ответ юнцу. — Девственницу — это по праздникам. Как лакомство. А на каждый день — кого попроще, с островов…

— Что, прям так и везут?

— Ну, а как ты думал? Напоят, значит, особым зельем, чтобы не верещала и от страха не окочурилась. Разоденут понаряднее. И везут.

— А потом? — с некой мечтательной дрожью в голосе продолжает допытываться юнец, заметно ерзая.

— Назад не вертаются. Может, и по своей воле… Чудовище оно же во всех смыслах — чудовище, — многозначительно добавляет рассказчик, уже откровенно похохатывая.

Юнец, наконец, сообразил, что над ним смеются и обиженно умолк. Однако в глазах его все еще прочитывается определенная сладостная отрешенность, а по скулам и шее расплываются багровые пятна.

— А правда, что он слушает ветер и знает, о чем говорят и на острове и в округе?

— Чистая правда!

Все разом притихли, словно мыши, вспомнившие о близости кота. Помолчали, проникаясь. И, выдержав торжественную паузу, снова неутомимо зашебуршали:

— Значит, он может следить за всеми?

(Делать мне больше нечего…)

— Не, есть способы даже чародейский глаз обмануть!

(Ну, ну, мечтай…)

— А правда, что в замке наверху проверчена Черная Дыра прямо в царство демонов? И вроде как если хозяин замка помрет, так все они вырвутся наружу?

— Может и проверчена, да только в гости не напросишься проверить.

Я откинулся на скамье, расслабляясь. Ничего нового, все та же болтовня… А вот за моей спиной выплетался разговор посерьезнее.

— …никаких шансов пройти? Мне и нужно-то всего ничего.

— Безнадежно. Ты кто? Плотогон? Лордам наверх путь заказан, а уж тебе… Отступись. Да к тому же верно говорят, коли свяжешься с обратной стороной — вся жизнь станет навыворот!

— У меня и так навыворот.

— Спятил! Да и не поспеешь, к ночи мы уйдем. На колдовском острове ночью знаешь, что творится?

— У меня оберег есть. Настоящий маг продал.

— Ты что, заранее все запланировал?!

— Тише! Чего орешь!..

— Пойдем отсюда… Снаружи поговорим.

Двое поднялись и двинулись к выходу — широкоплечие, слегка сутулые, как все плотогоны. Один светлее, кажется, почти седой, хотя по голосу не старый. Я проводил их взглядом, запоминая. Неужто и впрямь полезут наверх?

— …На Рыбацких-то говорят, что мор у них. Вроде, ветер отсюда был, вот и надуло.

— У них там вечно что-то надувает.

— Еще бы, раз рядом с такой… поганью живут.

— Эй, ты чего! Язык-то подбери, пока не наступили. Сам ты погань. Нашел чего трещать!

— Да чего я такого сказал?! Кому слушать-то?.. Или у хозяина ухо под прилавком?

— Ты там говори, да волну не гони! — прикрикнул Клап, отрываясь от своей пухлой книги. Посмотрел грозно, поджаривая взглядом прижухших болтунов, затем смилостивился и добавил: — Что некому слушать, так это как посмотреть. Его настоящий облик мало кто опишет. А те кто могут, те помалкивают.

Рыжий Брайто досадливо засопел, лишившись до прибытия следующего плота халявной выпивки.

— … потому, что увидевшему истинный лик Оборотня, грозит смерть неминучая. Под маской же его не признать.

— Слухи ходили, что старый Оборотень из семьи Югов помер. А новый Юг молод, ему около двадцати.

— И? — победно ухмыльнулся Клап. — На этом все. А под такое описание подойдет кто угодно. Вот хоть бы вон тот парень, что в углу сидит!

И я снова оказался под перекрестным прицелом взглядов, на этот раз более пристальных. Не самое уютное положение — словно иголками утыкан. Эх, надо было «лик» посолиднее делать.

— Да не-е. Тот, вроде, постарше должен быть.

— Такую куртку и я могу прикупить. Неужто Он стал бы так одеваться?

— Да какой из сопляка колдун?

Заключение охотно признали авторитетным. Никто особо не жаждал узнать во мне — меня.

— Говорят, что он нетопырем может оборачиваться. — Один из возчиков не поленился переместиться поближе к завсегдатаям. — Мы с Вларом сегодня под утром одного здорового видели. Он к возу прицепился, шипел и таращился так… Нехорошо.

— Откуда в океане нетопырь?

— Вот и я про то же!

— Осторожней надо быть! Это как в перевертыши играть, никогда не знаешь, какой камень в «капкан» угодит и цвет сменит. Любой может перекинуться.

— Я знаю! — воодушевился некто плосконосый, скорее из торговых, чем плотовых. — Верный признак, чтобы Оборотня распознать. У них ногти с правой руки — на левой, а с левой — на правой!

Все дружно растопырили собственные пальцы, ревниво косясь на руки соседей. Через минуту-другую неуверенно засмеялись, смущенно пряча кулаки в карманы.

— Оборотня только по клейму опознать можно.

— Ты видишь у кого-нибудь клеймо?

— Ну, может, оно сразу-то и не заметно, — уверенности в тоне знатока оборотничьих меток поубавилась. — Или не клеймо это вовсе.

— Так не он, что ли? — разочаровались слушатели.

— А ты пойди, да и спроси. Или попроси его, скажем, руки показать. Лучше, к самому носу поднести, чтоб не ошибиться. Опять же ногти проверишь…

— Да я у тебя проверю! Чего руки-то под стол прячешь?

— Я прячу?!

— Ты!

Бац!!!

— На, смотри! — заподозренный в сокрытии не слишком чистых рук выдвинул аргумент в пользу своей невиновности, увесистый во всех отношениях. Кулак с размаху впечатался в глаз настырного проверялы.

Ну, во всяком случае, теперь спорный предмет оказался более, чем доступен для близкого осмотра.

— Убедился? — торжествующе осведомился здоровяк.

Зрители, повскакивавшие с мест, загалдели.

— Ах, ты… — ушибленный проморгался и ринулся на обидчика.

— А ну, цыц! — разнимать драчунов ринулось несколько доброхотов из местных и приезжих, мигом смекнувших, что в тесном зальчике массовая свалка изрядная помеха полноценной выпивке.

Однако нос одному невезучему все же разбили… Темные капли оросили столешницу, распустив звездчатые отростки.

— Э… — испугано вскрикнул кто-то. — Кровь!

Даже тот, из чьего распухшего носа брызнули злополучные капли, замер, в ужасе уставившись на лаково блестящие звездочки и явно планируя изо всех сил отрекаться от произведенного на свет.

В разом воцарившейся тишине зудели только мухи.

— Да ладно вам! Чего застолбенели-то? — нерешительно подал голос некий смельчак. — Ну пролили чуток юшки, вдобавок к той, что здесь подают… Я Лиино знаю с дитячьих лет. Я ему сам нос разбивал, и ничего.

На физиономии пострадавшего Лиино, шмыгнувшего распухающим носом, уверенности читалось и того меньше, чем у его заступника.

— А верно сказывают, что кровь Оборотня волшебная? — второй пострадавший заплывшим глазом уже присматривался к густеющим каплям.

— Рискнешь попробовать?

— Я… — обладатель фингала заколебался. — А вдруг враки все? И яд это?

— В прежние времена обычай был. Ежели незнакомцев собралось много, то каждый по капле крови в общий котел обронит. Чтобы, значит, удостоверится, что Оборотня среди них нет… Или есть.

— Милая, — привычный ко всему Клап сокрушенно вздохнул, перехватил за локоть служанку и кивнул на заляпанный стол, — прибери там, чтобы господ не смущать. А то размечтались.

Девушка тряпкой небрежно смахнула кровяные капли. Разочарованные «господа» еще больше смутились, сожалея то ли об упущенных возможностях, то ли о проявленной доверчивости.

Я отпил из чаши остывшего варева, как-то незаметно утратившего свой редкостный вкус. Поднялся на ноги. Пробегавшая мимо служанка, торопливо подхватила отставленную кружку, мельком лукаво улыбнулась, и вдруг замерла, озадачено глядя на деревянный табурет, который я только что покинул. Я тоже посмотрел — на деревянном сидении осталось отчетливое, влажное пятно. Натекло даже вниз, на пол.

— Жарко тут у вас, — улыбаясь как можно лучезарнее, сообщил я. И ненароком двинул табурет, чтобы ножкой смазать отпечаток босой ноги.

Служанка часто заморгала.

* * *

А погода, между тем, окончательно испортилась. Небо целиком заволокла клочковатая муть. Горизонт набух клубами низких, свинцовых туч. Ветер, травленный озоном, дул резкими порывами. Волны выплескивались на камни, оставляя длинные темные, вспененные по кромке, следы.

Плот чуял непогоду и негодовал, тяжко копошась у причала. Его низкое, утробное ворчание мешалось с рокотом океана. На самом причале капитан плота ругался с человеком в двубортном плаще торговца. На берегу скопились разгруженные повозки, вернувшиеся сверху. Их повелители кучковались чуть в стороне, с явным интересом наблюдая за спором капитана и своего начальника.

— Чего там они лаются? — проходя мимо, я услышал, как рыбак Марн приостановил крепыша, волокущего свернутую сбрую парусников к сараю.

— Да ночевать велено тута, — хмуро бросил погонщик. — А купчина против.

— Чего ж соглашался плыть? А то не знает, как тут с погодой бывает.

— Да кто ж его спрашивал, — верзила с досадой плюнул в песок. — Мы ведь на Тугоеды плыть подряжались, а тут примчались эти жлобы … э-э… господа из столицы. Окрутили только так, даже перегрузиться толком не дали.

— Эти… — Марн боязливо втянул голову в плечи и подбородком повел в сторону гостевого дома. — Которые там, что ли?

— Они. Усом им под брюхо!

Хмурые дежурные плотогоны, оставленные снаряжать плот в обратный путь, заново закрепляли растревоженного полузверя у причала. Приунывшие парусники уже гнездились в стороне, под навесом, готовясь пережидать долгую ночь.

Сегодня островитяне отведут душу, вдоволь потешаясь над задержавшимися гостями. И не только они… На острове чужакам ночью делать нечего. Кровники иногда ходят за пределы периметра.

— Поберегись!

Длиннющий упругий ус разгневанного плота звонко щелкнул, метнувшись издали и взбил песок почти у моих ног. Плотогоны повисли на крючьях и кольцах, продетых в шкуре полузверя. Заглубленные в толстую глянцевитую кожу глазки твари зло мерцали.

Набирающий силу ветер качал деревья, наполняя лес стонами и скрипами. Воздух рябил чешуей содранной с ветвей листвы. От запасенного в «клаповнике» тепла не осталось и следа.

Голодный, злой, исхлестанный и облепленный холодными листьями, я брел, путаясь в мокром подлеске и ругаясь, когда вдруг услышал эхо… То есть мне в первый момент показалось, что это эхо, потому что кто-то в чаще леса вторил моим ругательствам слово в слово. Причем с теми же интонациями.

— Да тише ты! — нервно одернули знатока крепких выражений.

— …в таком шуме все равно никто ничего не услышит.

— …не знаешь, что живет среди этих деревьев, — резонно заметили в ответ.

Погодите-ка… А ведь эти голоса мне знакомы. Еще в «клаповнике» они спорили. И похоже, так и не пришли к консенсусу.

— Идем отсюда, а? Не подняться тебе наверх, слышал, что возчики говорили? Мозги всмятку взобьет, если без грамоты сунешься.

Некоторое время двое перепирались невнятно, потом первый закричал в полный голос:

— …я должен! Ты что не понимаешь?! Плевать на погоду!

— …чем тут погода? Если б дело в ней, я бы сам тебе зонт вручил и пинками послал куда тебе надобно. Но ты понимаешь, чего творишь? Ты свихнулся после того, как…

— Ну, договаривай! После того, как позволил проклятым циркачам украсть Эллаю, точно?

— Я не…

— Может, я и сумасшедший. Какая разница? Мне жизни без нее нет, понимаешь? Каждый вздох в тягость. Я все сделаю, чтобы ее найти и этим тварям отомстить. И мне, наконец, повезло! Если мы остались здесь на ночь, значит, сама судьба шанс дает.

— Кабы б я знал, то ни за что не стал бы хлопотать за тебя и просить взять в команду. Накличешь ты беду на свою голову и на наши… Ну куда ты лезешь, а?

— Наверх, — смутно отозвался первый. — Наверх, а дальше посмотрю. Мне только встретиться с ним надо. Говорят, Юги всесильны были. А он один из них.

— За какую цену, Львен? Ты не знаешь что ли, что он захочет в обмен? Говорят, он душу твою до последнего узелка может распустить и новый узор вывязать. Ты и не вспомнишь тогда про свою Эллаю!

— И пусть. Думаешь, мне с такой душой сейчас сладко живется? Зато, говорят, он по этим самым узелкам может найти любого человека во всем мире! Мне маг городской рассказывал. Он сказал, что высшая магия поверху идет, а там, как на линсском гобелене, сплошь путаница. Зато на обороной стороне все узелки и стежки видать. Вот он их и читает…

— А если он не твою душу захочет, а душу твоей дочери?

— Ты это… — первый явно опешил. — Ты сам не знаешь, чего еще придумать? Я тебя с собой не звал! Чего трясешься? Никто из вас не пострадает. Ни ты, ни твой капитан. Скажешь, что не знал, зачем я в команду напросился.

— …чистая правда.

— Ну и вали обратно! Я с собой никого не тащил.

— Тебя жаль, дурень. Все ж родственник… И не дойдешь ты до верха. О дочке подумай! Сгинешь, почем зазря.

Спорщики удалялись, голоса затихали.

Я поморщился и зябко повел плечами. Подсушиться или пробежаться?.. Когда у тебя на шее обжигающий жернов становишься на редкость экономным в альтернативах. И я побежал, оскальзываясь. Миновал гранитные клыки каменного венца, насаженного на макушку острова и обозначавшего охранный периметр. Мельком вспомнил давешнего простодушного возницу: «где предьявлять-то?».

Если бы разрешения на въезд-выезд у чужака, пересекающего границу, не имелось, пришлось бы разыскивать в лесу пускающее слюни, ползающее существо с младенчески чистым разумом. В лучшем случае.

Может, и придется, если этот дурень с оберегом сунется наверх…

Уй-ей! Я в полный голос ругаясь, запрыгал на одной ноге, выдергивая из другой вонзившуюся щепку. Ну что сегодня за день такой, а?.. Прихрамывая, затрусил прежним курсом.

* * *

«…Тревога! …Чужие! …Враги!» — деактивированное не до конца (а вот не вышло, как ни старались!), но обезвреженное древнее заклятие-сторож перед воротами Черноскала билось и корчилось, надрываясь в бессмысленных предупреждениях и не в силах предпринять ничего существенного, как злющий пес, посаженный на цепь. Уже много лет напролет. Бедняга.

В доме чужие. Я знаю. Они теперь все время там. С тех пор, как Черноскал и его властители потерпели поражение. И ничего с этим не поделаешь.

(Так ли уж ничего? — не преминул встрепенуться несуществующий дракон).

В сумерках почти незаметно, что исполинский замок на треть разрушен, а на треть безвозвратно изменен. Уцелевшая часть корнями подземелий уходит глубоко, ниже уровня моря, так что по сути весь остров — это и есть замок. Но что происходит за пределами обжитых этажей, не знаю даже я.

А это что?.. Ах да, сегодня у нас свежие гости!

Угрюмые крестокрылы, все белой масти (в сумерках — сизо-серые) топтались у стены во внутреннем дворе замка, а экипаж на осевших воздушных полозьях горбился покатой крышей, словно здоровенное яйцо.

Хромая, хлюпая носом, я ввалился в родовое гнездо и остановился, привыкая к свету и чужакам, заполонившим холл.

Девятеро ждали внутри, двое возникли за моей спиной, стоило переступить порог. Вглядываться в их лица неприятно: начинает казаться, что в глаз попала соринка и хочется сморгнуть.

Экие они все… Выстуженные. Будто замороженные рыбины. Ни тени эмоций, лед во взглядах. Не один я умею «промывать» мозги. Господа из имперского Ковена высших магов тоже этим пользуются. Наверняка, из благих побуждений. А как же иначе? Чтобы, значит, эти «замороженные» гости по возвращению не рассказали ничего лишнего. Ну, и вообще, чтобы не переживали.

Любопытно… Все одиннадцать замкнуты в цепь, будто рыбины, нанизанные в связку, чтобы противнику (мне, то есть) не удалось воздействовать на каждого по отдельности. А кто же в центре этого роскошного ожерелья?

— А вот, собственно, и любезный хозяин Райтмир Юг! — послышался бодрый голос Гергора. — Я же обещал, что он вот-вот вернется. Сами понимаете, поместье большое, требует неусыпного пригляда…

Что он несет? — мельком поразился я. В интонациях Гергора смешалась насмешка, досада и облегчение. Еще бы ему не нервничать. По правилам ему положено сопровождать Оборотня денно и нощно. А Гергор (да и не только он) обязанностями своими явно пренебрег, чему свидетели незваные гости.

В сопровождении нервно ухмыляющегося Гергора и летучего роя зеленоватых светляков показался незнакомец. Лысоватый человек среднего возраста. На плечах — мятый костюм по последней столичной моде. На залысинах — начесанные пряди уцелевших волос. На тщательно выбритом лице — мрачная решимость, подпорченная покрасневшим от насморка носом.

Зачарованный белесой каплей, повисшей на этом самом носу, я не сразу осознал, что гость уже успел произнести несколько вступительных фраз, суть которых успешно миновала мое сознание. Кажется, он представился.

— Рад приветствовать, — нейтрально солгал я. С чего бы мне радоваться?

Гергор за спиной Гостя скроил нечто весьма загадочное на физиономии, но мне вдруг стало не до его гримас, не до явного неудовольствия Гостя и не до слаженного перемещения «мороженых рыб» вокруг себя. Свет бил по глазам, вызывая головокружение. Усталость накатила, будто камнепад, погребая под собой. Захотелось немедленно лечь. Хотя бы на пол.

Сражаясь с этим несвоевременным порывом, я снова упустил изрядную часть речи новоприбывшего.

— …предписание Верховного Ковена, — донеслось откуда-то с обратной стороны реальности.

И мне в руки сунули плотный конверт со знакомыми мерцающими печатями, вид которых заставил меня на время справиться с мутью в голове и раздраженно встрепенуться.

— Подождите! Какое еще предписание? Я же только что вернулся. Они не имеют права… — это прозвучало жалко, поэтому я осекся, вскрыл конверт и пробежал глазами по расплывающимся строчкам, пытаясь сосредоточиться:

«…в связи с нарушением Договора, часть восемь, пункт тринадцать… Угроза безопасности… возможно, расценено, как умышленное причинение вреда Императорской семье… вовлечение третьих лиц…»

Мне показалось, что пол замка ощутимо покачнулся.

— Райтмир? — встревожился Гергор. — Вам плохо?

— Придавила тяжесть собственных злодеяний, — сквозь зубы процедил я. — Что за чепуха? Какое еще умышленное причинение вреда Императорской семье?

Гергоровы брови поднялись домиком — содержание письма и для него явно было новостью. Гость, напротив, нахмурился. Несмотря на распухший нос и отекшие веки, он старался сохранить внушительный вид и максимум достоинства.

— Нарушение Договора, часть восемь…

Признаю, что досконально ознакомиться с содержимым Договора я не удосужился. Инстинкт самосохранения и без того всегда исправно подсказывает, где проходит барьер в отношениях Оборотня и Ковена.

— Бред, — угрюмо огрызнулся я, перебив помрачневшего Гостя. — Ничего не знаю ни об Императорской семье, ни о нарушении Договора. А вот господа столичные маги нарушают договор, согласно которому я выполняю все требования Ковена в обмен на твердую уверенность, что никто и ни при каких обстоятельствах не может прервать мой отпуск!

Рой зеленых огоньков зажегся ярче. «Замороженные», как только почуяли повисшее в зале напряжение, двинулись по кругу, замыкая цепь. Казалось, что воздух внутри кольца стал неестественно прозрачным, кристаллизовался и затвердел.

— Ваш долг перед Империей и Ковеном… — начал было неприятным тоном Гость.

— Оп, неверная тактика! — вполголоса прокомментировал Гергор, ни к кому не обращаясь.

— Я ничего не должен Империи и Ковену, — огрызнулся я.

— Вы обязаны… — наливаясь кровью, выдохнул Гость.

— Заставьте меня, — с отвращением бросил я.

Словно тысячи иголочек впились в руки, обвили запястья раскаленными спиралями, стекли к кистям, накапливая в кончиках пальцев жидкий огонь. На камни пола посыпались крошечные молнии. Амулет вздрагивал, пульсируя и выедая в моем теле явственную дыру.

Гнев и досада… Кипучая смесь, способная сдетонировать в любое мгновение.

Я успею ударить до того, как умру.

Часть зеленых светляков, затрепетала, впитывая рассекшуюся в пространстве магию, и погасла, но оставшиеся рассредоточились и холодно светились, словно болотные огоньки. Хорошая работа, мельком подумал я, почувствовав привкус чужой силы. Опаснее, чем выглядит.

«Замороженные» вели медленный, жутковатый хоровод вокруг меня и лысоватого коротышки. Стеклянный воздух подернулся инистыми стрелочками…

Гость помрачнел, собирая лоб в складки, на его скулах цвели лихорадочные пятна. Коротыш дышал беспокойством, как печь сухим теплом. И бьющее со всех сторон освещение также нервировало его.

Тем не менее, Гость взял себя в руки. Гораздо быстрее, чем я, надо заметить.

— На этот слу… — он поперхнулся, откашлялся, сделав извиняющийся жест и, промокнув заслезившиеся глаза. — На этот случай мне разрешено предоставить вам сведения конфиденциального характера. Так что, если вы не надумали нарушить Договор прямо сию минуту, то поберегите себя и… мои нервы, — Гость скорбно поджал тонкие губы. — И позвольте мне представить объяснения.

Я снова поразился. Это что, ирония? Этот немолодой человек с нелепым зачесом на лысине действительно был разбит, подавлен и страшился чего-то, но явно не меня. Казалось, едва не случившееся столкновение волновало его гораздо меньше, чем насморк.

Взмыли ввысь зеленые светлячки, затерявшись где-то под сводом. Беззвучно отступили «замороженные». Шумно выдохнул Гергор. Атмосфера разрядилась во мгновение ока.

Гость, щуря воспаленные глаза и стараясь сдержать новый приступ кашля, прохрипел несколько невнятных слов. Нас двоих накрыла мерцающая магическая полусфера. Звуки исчезли.

— Убрать свет! — велел я, и две трети ламп погасли. На мерцающем куполе проступили расплывчатые руны.

Гость, хлюпнув носом, явно благодарно вздохнул и раскрыл перед собой пустую ладонь. Я досадливо поморщился, увидев возникшую на ладони цветную тень: изящный женский гребень из серебра с инкрустацией млечным жемчугом.

— Вам знакома эта вещь, господин Юг?

Увы, знакома. Сохранить каменное выражение мне лица не удалось, поэтому Гость удовлетворенно продолжил:

— Эту безделушку обнаружили в шкатулке принцессы Ялирэли, благодаря бдительности императорской службы безопасности.

Не может быть! — хотел сказать я вслух, сомневаясь и в произошедшем, и в компетентности службы безопасности, но промолчал, наблюдая за искрящимися огоньками, пробегающими по зубцам гребня. Очаровательная вещица — провались она пропадом!

— На ваше счастье, нашлись свидетели, а именно Арин Белоголов, подтвердивший, что сей предмет случайно попал во владение императорской дочери и посему…

Прибью Арина, — скучно подумал я.

На гребень я наложил всего лишь легкую эйфорию. Чтобы владелец провел им по волосам и взглянул на мир безмятежно и весело, с симпатией к тому, кто рядом. Арин сказал, что хочет порадовать сестру. А Эмме нужно совсем немного для радости.

М-да… Зато попав в руки принцессы безделушка мигом превратилась в орудие воздействия на императорскую семью. Еще бы! От симпатии принцессы недалеко до влияния на Императора.

— …ссылка.

— Что? — последнее слово снова вернуло меня к реальности.

— Вы не дочитали письмо до конца? — проницательно предположил Гость.

«…ссылка на… неоговоренный срок, зависящий от дальнейшего… во владения барона Бороуса, острова Пепельного ожерелья…»

— Вашим сопровождающим будет Бриго Малич, — пообещал Гость сухо.

— Бриго Малич? — машинально повторил я вслух, решив, что наконец узнал, как зовут Гостя и недоумевая — с чего это он о себе в третьем лице?

Но Гость повел рукой в сторону.

Надо же, а среди «замороженных» есть оказывается и живые. Через распавшуюся рунную сферу шагнул широкоплечий вооруженный блондин и резко поклонился, не опуская жесткого взгляда. То, что я принял за наведенное магами безразличие, было на самом деле сознательной вышколенной бесстрастностью.

— Завтра утром прибудет самолет, — пообещал Гость с загадочным омерзением в голосе.

— Хорошо, — я, придавленный навалившимися со всех сторон новостями, и двинулся прочь, мимо мирно расступившихся чужаков.

Спохватился лишь возле самого выхода, обернулся и обронил ритуальное:

— Да, чуть не забыл… Юги принимают вас и ваших людей гостями на острове. На одну ночь.

Гергор облегченно перевел дыхание.

* * *

Когда-то давно замок Черноскал поражал своим мрачным великолепием. Ныне он поражает руинами былого величия.

Черноскал старше даже Императорского дома. Они и похожи друг на друга, как схожи бывают старцы. И пусть тот, кто считает сахарно-белое свечение стен Императорского дворца жизнерадостным, спустится в его подземелья. Оптимизма у туриста заметно поубавится.

После своего падения Черноскал был частично разрушен, частично разграблен. Ни первое, ни второе не удалось сделать полностью, потому что первозданная магия этого места оказалась не по зубам современным варварам.

— Райтмир! — голос Гергора нагнал меня уже на ступенях.

— Позже, — я не оглянулся.

Замешкался, пережидая, пока Длинную галерею пересечет дама в красном. Тени дама не отбрасывала, но это не помешало ей повернуть голову и с достоинством осесть в реверансе:

— Добрый вечер, милорд!

Я чуть было не ответил на приветствие, мимолетно подосадовав, что грязен и потрепан. Потом возмутился. Гергоровы фантомки разгуливают по замку как ни в чем ни бывало… Впрочем, кажется эту я несколько раз встречал раньше. Прижилась, что ли? Между прочим, красивая.

Дама безучастно прошла сквозь стену.

Хороший у меня дом. Слишком большой, гулкий, полный леденящих сквозняков. Безразличный к течению времени, изобилующий тенями, мрачными тайнами и неутоленными стремлениями. Во всяком случае, здесь не скучно. Возьмем, скажем, Василисков квадрат… Или Трясучий виадук… Ну, а про широко известное Око Бездны, оно же Глаз Подземелий, оно же Ход на Изнанку, оно же Колодец душ, оно же Черная Дыра или просто Дыра и говорить излишне.

Призраков опять же развелось…

Я отмахнулся от летучих домовух норовящих почистить мою грязную куртку и услышал низкое подвывание, перемежающееся скрежетом когтей за одной из дверей. Выпустил наружу расстроенного Аргру. Его, наверное, заперли при появлении чужих. Бедный зверь воодушевленно заметался вокруг, изрядно поддавая костяными наростами на спине и лапах. Я мимоходом потрепал колючую шерсть: «Тихо чудовище! Не время для игр…»

Когда-то Оборотни охотились с этими тварями… На людей. Аргра тоже был последним из некогда многочисленной стаи. Я нарек щенка по сходству с наиболее часто издаваемым им звуком «ар-р-гр-ррр».

Аргра затрусил следом, постукивая когтями. Тень его то удлиняясь, то укорачиваясь скользила по шпалерам и выщербленному камню, по кованым решеткам и книжным полкам, пропадала в нишах и набирала густоты под кованными светильниками…

Наконец-то!

Стек со щеколды многорукий сторож, лишь на невнимательный взгляд способный сойти за заурядную тень. На двери выписана руна на основном языке — «страж». Ну надо же… Страж. То ли сторожит границу, то ли стережет темницу. Дверь в мои апартаменты распахнулась с леденящим душу скрипом. Специально настраивал, чтобы до пяток пробирало.

Стоило мне стащить с себя влажную одежду, как Аргра глухо зарычал, вздыбив шерсть вперемешку с костяными иглами на загривке. Амулет на моей шее он не одобрял.

— Как я тебя понимаю, — хрипло пробормотал я, с блаженным стенанием забираясь под душ.

Кровь, грязь усталость, озноб, завихряясь в прозрачных, горячих струях, потекли вниз, исчезая в сливном отверстии. Даже проклятые кандалы, наконец, утихомирились, остыв и обратившись в безобидные побрякушки.

И чего я так разошелся? — утомленно размышлял я, наслаждаясь теплом. Ну, прервали мой отпуск… Что ж, бывает. У иных простых смертных это сплошь и рядом, а мне уж тем более не с руки возмущаться. Я не деньги, я свое существование отрабатываю…

Я мельком представил, что могло случиться, если бы я все-таки потерял контроль. Ой, нехорошо… Из-за такого пустяка?

Помахивая махровыми крыльями, из стенной панели выскользнуло полотенце. Задремавший, было, Аргра щелкнул клыками, тщетно попытавшись схватить ткань за угол, и лениво зевнул, продемонстрировав алую глотку, тройной ряд зубов и раздвоенный язык.

Отполированные до блеска, черные панели ванной комнаты отразили ненадолго молодого человека девятнадцати лет от роду, с сухощавым телосложением пловца, который несколько секунд с брезгливой гримасой растирал кожу под ключицами, словно пытаясь смазать замысловатое клеймо.

Форма осталась без изменений после сегодняшних приключений. Даже свежих ожогов не прибавилось. Боль — она не столько снаружи, сколько внутри.

«Амулет станет его караулить, — говорил кто-то невидимый целую жизнь назад. — Каждая следующая попытка использовать запретную магию будет мучительнее предыдущей. Если он не остановится — амулет его убьет…»

Мне было года четыре, когда на мою шею повесили эту милую штуковину. Сразу после того, как я вывернул женщину, считавшуюся моей няней.

Штуковина мне не мешала, и я ее не замечал до поры до времени, полагая, что так и должно быть. Это была неплохая идея, позволить Оборотню считать себя обычным человеком и растить его среди нормальных детей. Позднее гораздо труднее внезапно возненавидеть тех, с кем дружил…

Повзрослев, в четырнадцать я предпринял сознательную попытку соскочить с крючка. Просто из любопытства. И так хорошо подготовился, что ухитрился заблокировать часть функций амулета и уйти дальше того предела, который предусматривал просто боль. Когда обманутый амулет взбесился, оказалось поздно возвращаться… К счастью, — или к несчастью, — меня нашли и спасли. На память остались выжженные знаки на коже под амулетом и под браслетами. И еще Никка с рыбацких островов.

«Ты истощил терпение амулета, — бесстрастно сообщил тогда маг Мартан. — Теперь он жаждет уничтожить тебя…»

Заметьте «уничтожить», а не «убить».

Что ж, может быть. Но не сегодня.

Волоча за собой край слишком длинного полотенца, я прошел в комнату, совмещавшую собой функции гостиной, кабинета и библиотеки. Там царил холод. В сгустившейся грозовой тьме вспыхивали пока еще беззвучные зарницы.

— Вы мрачны и ничто вас не радует?

Я вздрогнул, уставившись на ожившее некстати «око». Сфера мельтешила красками, сменяя суету ненужных событий, но в центре ее назойливо маячило существо неопределенного пола, оскалившееся в дружелюбной улыбке.

— Пора, пора взять будущее в свои руки!

(Ох, пора…)

— Посмотрите, сколько вокруг жизнерадостных лиц!

(Ну, я бы не стал преувеличивать жизнерадостность, скажем, физиономии Гергора…)

— Теперь настала ваша очередь стать счастливым!

(А вот угрожать не надо…)

Я щелкнул пальцами, погасив сияние «ока». Разошедшийся не на шутку ветер ворвался в открытые окна, стукнув тяжелыми створками, раскидал бумаги по столу. На самый край скользнул невскрытый конверт. Что-то я его раньше не видел… Ветром принесло? С Арина станется вызвать бурю, чтобы доставить срочную почту.

Я разорвал конверт и, с все возрастающим негодованием, прочитал:

«Мир, прости! Вышла нелепая история с гребнем, который ты для меня подправил. Я не успел сделать подарок Эмме. Безделицу случайно увидела Яли. Сам понимаешь, я не мог отказать принцессе! Когда все всплыло, мне пришлось рассказать, что взял безделку у тебя для сестры и не знал, что она зачарована. Понимаю, выгляжу глупо и тебя подставил, но в ином случае мне грозили бы серьезные проблемы. А так обошлось малой кровью. Тебя-то они точно не рискнут трогать из-за такой чепухи. Честное слово, я сожалею, что так вышло. Удачи! Арин».

— Идиот! — с чувством констатировал я. — И я кретин, что поддался на твои уговоры.

Скомкав несчастный листок, я швырнул его в стену, вложив в бросок столько злости замешанной на магии, что, ударившись, бумага рассыпалась в белесую пыль. Амулет с готовностью огрызнулся.

— Увидимся — дам в глаз! — пообещал я, обращаясь в никуда. — Это ж надо — «обошлось малой кровью»!..

Все еще взбешенный, я сбежал по лестнице башни и едва не налетел на мага-смотрителя, явно намеревавшегося навестить меня наверху.

— Гости отбыли?

— Отправил их несколько минут назад, — рот Гергора растянулся в кривую усмешку. — Они принесли искренние сожаления, что пришлось отклонить приглашение на ужин.

Прекрасно. До чего же приятно, когда отбывают гости. Особенно непрошенные и не приглашенные ни на ужин, ни на завтрак. Кивнув, я двинулся прочь, но остановился, услышав негромкое и настойчивое:

— Райтмир, в Синей зале вот уже несколько часов ожидает Аланда Гвай…

— Аланда Гвай? — с недоумением переспросил я.

— Садовница, — любезно подсказал маг.

— А, верно… Она подготовлена к отъезду?

— Да… То есть…

Гергор редко избегал прямого взгляда, но и понять что таится в его глазах было немыслимо. Левую щеку стягивал шрам, что делало всю его мимику фальшивой и неудобочитаемой.

— Выплатите ей жалование и премиальные. Она хорошо справлялась… Вы не забыли, что любой посторонний человек должен покинуть территорию замка до полуночи?

— Разумеется. Она покинет замок сразу же после ритуала.

— Это все?

— Она сожалеет о случившемся и умоляет принять ее.

— О, да… — пробормотал я. — Встреча наша определенно состоится. Подождет еще полчаса.

— Осмелюсь предположить, что она имеет ввиду не совсем такую встречу, — осторожно заметил Гергор, сделав легкий акцент на «такую».

— Нет, — угрюмо отрезал я.

— Я предполагал, что ты откажешь и пытался донести это до госпожи Гвай. На этот случай она умоляла меня передать просьбу. Э-э… «Во имя всевышних сил и человеколюбия» — явно процитировал маг, дернув уголком рта в попытке изобразить печальную (или насмешливую?) улыбку и немедленно стал похож на голодного упыря, демонстрирующего рабочий клык.

— Что она хочет?

— Спрашивает, не могла бы она получить флакон вместо положенного жалования?

Я не выдержал и все-таки засмеялся.

— Это не ко мне. Не думаю, что кто-то из очередников потеснится для этой женщины. Даже во имя человеколюбия.

И зашагал прочь.

* * *

Сопровождаемый чередой надрывных жалоб каждой встречной дверной петли и одолев вечно меняющееся количество переходов и ступеней, я, наконец, достиг тепла и света. Кухонь, то бишь. А кухня в любом замке это помещение знатное и знающее себе цену. Здесь витают ароматы сытной пищи, пряностей и чуть-чуть колдовства. Как и на любой нормальной кухне.

Сбитый с ног атмосферой, — горячей, пряной, как густая похлебка, — я опустился на скамью возле стола, переводя дыхание.

«Милорд желает ужинать здесь? Милорду уже накрыт ужин в трапезной…» — голос занозистый, как дощатый слом, проник прямиком в сознание, минуя уши.

В шлейфе неритмичных постукиваний, аккуратно расставив все свои двенадцать длинных, многоколенчатых рук, выкатилась из темного угла громоздкая Кухарка.

— Просто выпить что-нибудь погорячее, — машинально отозвался я вслух, хотя знал, что это необязательно.

«Как прикажете, милорд…»

Долговязое, наскоро сколоченное из грубых деревянных блоков, перехваченных металлическими обручами, чудовище покатилось прочь.

Зато готовит она отменно. И в одиночку замещает целый кухонный штат.

Насыщенный ароматами воздух едва не расплескался, когда Кухарка закружилась, одновременно раздувая огонь, снимая с полки сосуд, доставая бутылки вина и рома, размалывая пряности… Я и моргнуть не успел, как льняную салфетку прижала полная до краев, дымящаяся кружка. Закачалась благоухающая корицей, имбирем и гвоздикой жидкость, баюкая на поверхности ломтик лимона.

Удобно иметь Кухарку, способную читать невнятные пожелания. Просишь что-нибудь горячее — и тебе, к счастью, не предлагают суп.

Пряная, шелковистая смесь, не задерживаясь, скользнула в желудок. Остались на языке и мимолетно хрустнули на зубах крошки специй. Тепло разошлось по венам, разгоняя по телу ленивую истому.

— Еще, — разморено велел я.

— Не самая благоразумная идея, — послышался от дверей голос Гергора. — Тебе потребуется ясная голова.

— Предостережение запоздало, — пробормотал я, искоса наблюдая, как хмурый маг приближается, огибая вросшую в пол мебель.

— Ритуал! — напомнил Гергор, угрюмо заглядывая в мою опустевшую кружку и перехватывая следующую, приготовленную Кухаркой.

— А ведь верно… — с досадой спохватился я. Проклятье!

Вставать следовало помедленнее. Чтобы не придать сумрачным кухонным недрам столь несвойственной им вращательной прыти. Я крепко зажмурился, пережидая феномен.

Какое, однако, везение, что мебель здесь сращена с полом!..

— Тебе нельзя в таком состоянии проводить ритуал! — встревожено произнес Гергор откуда-то, как мне показалось, с потолка.

— Придется рискнуть. Или есть другие предложения? — отозвался я сквозь зубы. Содержимое желудка явственно просилось обратно в кружку. Внутри ему было одиноко.

— Райтмир, это опасно для жизни!

— Опасно для ее жизни остаться здесь после полуночи без метки. Она не гость и отныне не служит замку. Кровники убьют ее, как только обнаружат, — с отвращением процедил я, наконец, обретая почву под ногами. Теперь темные стены вокруг лишь слегка покачивались, поблескивая медной и серебряной чешуей посуды. — Идемте, вам писать протокол. Не забыли?

Я уверенно двинулся к выходу. Ну, почти уверенно и почти к выходу… Отчего-то вело меня в сторону изрядно. А ведь вроде не так много выпил.

— …не поздно снова принять ее на работу, — негромко предложил Гергор, деликатно придавая мне верное направление. Вряд ли моя самостоятельная попытка выйти через стену мимо двери увенчалась бы успехом.

— И не подумаю, — я оскалился во все зубы. — Она оскорбила меня. Как она посмела назвать меня неплохим человеком?

— В Ковене будут в восторге, — Гергор ворчал позади. — Они уговаривали эту женщину целый сезон! Садовники народ балованный, даже Императору смеют отказывать. Кажется, не обошлось без человеческих жертв… Райтмир, задержись на минуту!

Я механически остановился, оглядываясь, и понял, что опоздал, когда увидел воздетую руку Гергора, устремленную прямо мне в лицо.

— Не сметь!.. — только и успел яростно прошипеть я, но жгучая, отрезвляющая волна уже пошла по телу, вызывая тысячи непроизвольных, но весьма болезненных мышечных сокращений.

— Извини, — произнес виновато Гергор, — но так будет лучше для вас обоих…

— А пошел ты, со своим извинениями! — с бешенством выдохнул я, почти физически ощущая, как сквозняки ходят хороводом в моей, внезапно ставшей гулкой, голове.

* * *

Очередная дверь пронзительно заверещала.

В Синей зале царила непроглядная тьма, разбавленная лишь зыбким светом ламп, расставленных по окружности. Голубоватое пламя тянулось к верху острыми язычками, подрагивая. В центре круга, опустив голову на руки, напряженно сгорбилась в кресле женщина.

От дверного скрипа она порывисто обернулась, близоруко щурясь в темноту. Женщина не спала, хотя должна была находиться в оцепенении! И видеть она меня не могла, но догадалась верно.

— Господин Юг! — с усилием, явно утомленная долгой неподвижной позой, женщина попыталась встать. — Я так признательна, что вы пришли! Я…

Проклятье! Она должна была спать!

Огненные острые язычки одновременно шевельнулись, еще сильнее вытягиваясь и загибаясь внутрь круга, словно шипы.

— …так сожалею! Умоляю о снисхождении! — восклицала между тем Аланда Гвай, переступая вдоль границы освещенного круга и слепо взирая во мрак за его пределами. Лицо ее, освещенное колдовским огнем, казалось неестественно белым. Кости черепа отчетливо очерчены, а глазницы провалены. Ни дать, ни взять — ходячая покойница. — Мой сын сильно болен. Я согласилась на эту работу только ради надежды на его выздоровление. Пожалуйста, не лишайте его шанса! Я молю о прощении и…

Ценю вашу изобретательность, уважаемый Гергор… Маловероятно, что сонное зелье не подействовало случайно.

— Чего вы ждете? — осведомился я, обернувшись к Гергору, напряженно замершему у дверей. Тот длинно вздохнул и зачастил:

— …с согласия Верховного Ковена магов разрешается разовое нарушение Договора…

Мельком вслушиваясь в угрюмое бормотание Гергора, читавшего формальный протокол, я шагнул внутрь освещенной зоны и лепестки пламени снова пришли в движение, изгибаясь влево, замыкая витое горящее кольцо.

Женщина вскрикнула, бросаясь навстречу.

— …подтверждаю своим именем и знаком. Высший маг Гергор Броневед.

Амулет на моей груди толкнулся и расслабленно затих.

…И все застыло. Тьма разошлась серебряными разводами. Огонь источал холод. Женщина оцепенела и лицо ее, смятое рыданиями, расправлялось, будто листок бумаги. Она безвольно осела на пол.