Тень на обороте

— Просто не хочешь видеть меня в своем доме, — закончил я и прямо-таки ощутил беззвучное, но колючее «да», повисшее между нами.

Дом изнутри показался вместительнее, чем снаружи, потому что оштукатуренные светлые стены заливал празднично-оранжевый свет огня в очаге. Было влажно, душно и пахло стиркой. Посреди единственной комнаты торчала тренога с тазом, полным мыльной воды, в которой копалась неуклюжая, деревянная «водовертка», перемешивая белье разбухшими гребенчатыми лапами.

— У тебя тут уютно, — заявил я, оглядываясь.

Илга дернула щекой. Она так и не отошла от дверей, прижавшись спиной к косяку и вцепившись в сверток с одеждой. Настороженная, подобравшаяся, как зверек, готовый броситься наутек, а может, и дать отпор.

— А как же дом на побережье?

— Отсюда ближе к новой работе, — Илге, похоже, удалось взять себя в руки, и лицо ее утратило всякую выразительность. Вот только интонации скрывать труднее.

— Ты получила вознаграждение?

— Да, благодарю, милорд, — с отчетливой брезгливостью произнесла она. — Вознаграждение и внеплановый медицинский осмотр в придачу.

— Что ты такое… — озадачился было я и вовремя спохватился, сообразив. Конечно! Девица провела в обществе Оборотня пару часов. А вдруг он ее уже успел обрюхатить?

Захотелось сплюнуть, но пол в Илгином жилище был старательно выскоблен.

— Вознаграждением хотя бы довольна?

— Хватило, чтобы снять этот дом и на многое другое.

— По своей лодке и стохвостам не скучаешь? — зачем-то постарался казаться дружелюбным я. И нарвался.

— Скучаю, — Илга хмуро и прямо воззрилась на меня. — Мою лодку сожгли.

— Что?

— Люди видели, как я вела чужака… И знают, что на островах поселился Оборотень. И на всякий случай сожгли мою лодку, — Илга покусала губы. — Мне пришлось снова наняться в баронский замок.

Я вспомнил нарисованную на парусе птицу. Жаль.

— Жаль, — повторил я вслух. — Но теперь ты сможешь купить новую лодку.

Нарочито непроницаемое лицо все же изменилось.

— Да, переправщик Гро тоже так сказал… Он думает, что в замок я вернулась, чтобы заработать на новую лодку. Так странно, но он не помнит, что я заходила к нему с незнакомцем. И жена его не помнит.

Да что же тут странного, учитывая, сколько магов прогулялось там?

— Значит, тебе не надо отрабатывать обещанные дни?

— Не надо… — тихо подтвердила Илга и ссутулила плечи.

Я бесцельно прикоснулся к расставленным по полкам горшка и раковинам. «Водовертка» уныло скрипела, терзая белье. На утоптанный, глиняный пол выпрыгивали радужные крепкие пузыри.

— Я уйду. Скоро, — нарушил я затянувшееся молчание.

— Как вам будет угодно, милорд.

— Илга, окажи мне одну услугу… Это займет вечер и, наверное, ночь. Разумеется, за плату.

— Услугу, ваша милость?

— Думаю, тебе это будет несложно.

Физиономия ее стала такой, что я даже растерялся. Потемневшее, опрокинутое лицо человека, который валится в пропасть. Нет, который готовится к прыжку в пропасть, понимая, что обречен. Костяшки сцепленных на свертке пальцев девушки побелели.

— Ты говорила, что знаешь город Пестрых рек, — не без опаски напомнил я.

— Да, ваша милость, — безжизненно отозвалась она.

— Мне нужен проводник…

И так же внезапно лицо ее вновь ожило и даже густо залилось краской. Облегчение было таким явственным и простодушным, что мысленно прокрутив предыдущую часть разговора и уловив двусмысленность, я, во-первых, понял, с чего она так испугалась поначалу, а, во-вторых, оскорбился. Да что она о себе воображает? И что она воображает обо мне? Гуртовщица самоуверенная…

— Я бы хотел навестить город. Без лишнего сопровождения. Перекусить где-нибудь, — с чувством добавил я, вспомнив, что последняя трапеза осталась в прошедшем дне.

— В замке господина барона плохо кормят?

— Разнообразие не помешает.

— Прошу прощения, ваша милость, — отложив-таки злополучный сверток с одеждой и с явным усилием, сухо произнесла Илга. — Рекомендую, в таком случае, обратиться в заведение «Акулья пасть». Это прямо здесь, в поселке. У них неплохо кормят. Во всяком случае, разнообразно.

Я поморщился. От влажного, парящего тепла хотелось как можно быстрее сбежать на свежий воздух. Дергало рассеченную ладонь. И разговор шел совсем не так, как я надеялся… А, собственно, на какую реакцию я рассчитывал? Наверное, Илга единственный человек на всем острове, который точно знает, с кем имеет дело.

Она стояла, сцепив опустевшие руки замком и опустив глаза долу. Смиренная поза выглядела вызывающей. Эдакая скромная с виду крепость, которую нельзя взять штурмом. Я вдруг заметил, что губы девушки пересекают крест-накрест неразличимые обычным зрением линии — чары запрета. «О девушке позаботятся…» — вспомнилось обещание Ставора. Посадят на поводок, чтоб не болтала и не сбежала.

Насыщенный сыростью воздух заставил тонкую ткань полотняной фуфайки нескромно облепить распаренную грудь девушки, подчеркивая заметные округлости. В розовеющей ложбинке выреза поблескивали бисеринки пота, невольно притягивая взгляд. Илга, конечно, перехватила его. С вызовом выпрямилась, перестав пялиться в пол. Неприязнь в ее взгляде крепла, как лед в трескучий мороз. Нарастая слоями, пряча любые иные чувства.

— Илга, я понимаю, что ты не ждешь от нашего знакомства ничего хорошего. Но, в конце концов, ты ничего и не теряешь. А можешь получить неплохую компенсацию…

И что это я все норовлю свести к деньгам, с досадой спохватился я, заметив, что неприязнь на лице девушки обратилась и вовсе в неприкрытую враждебность.

— В конце концов, вы можете принудить меня, милорд, не так ли? — заметила Илга дерзко. Подбородок выпятился, а глаза заблестели. Для простой жительницы рыбацких окраин она и впрямь была слишком самоуверенна.

— Да, — холодно буркнул я. — Могу. Не сомневайся.

Поединок начинал надоедать.

— Хорошо, ваша милость. Если вы настаиваете, — Илга устало кивнула, снова потупилась, сдаваясь как-то фальшиво и быстро. Противостояние утомило и ее? — К сожалению, я в Пестрых реках знаю лишь прибрежную часть.

— Вполне достаточно.

— Тогда скажите мне, когда вы планируете поездку, и я…

— Прямо сейчас. У тебя нет неотложных дел?

Она застыла, не донеся руку до упавшей на глаза прядки. Затравленно зыркнула на меня исподлобья. Не нужно было читать мысли, чтобы угадать ее замысел — сбежать, как только я уйду.

— Что-то не так? — как ни в чем не бывало, осведомился я.

— Нет, ваша милость… Просто… — Взгляд ее метнулся по комнате, задержался на булькающем тазу, но попытка сослаться на стирку была отметена с ходу, и Илга проговорила неохотно: — Я хотела заехать в лечебницу к Яннеку сегодня вечером. Это в городе.

Похоже, на правду. И я пожал плечами:

— Заедем по дороге.

— Благодарю вас, мило… ваша милость.

— Илга, я накину десять монет, если ты прекратишь звать меня «милордом» или «вашей милостью»… Идет?

— Как пожелаете… господин Юг, — сухо сказала Илга.

— Двадцать монет за «господина Юга». И еще по пять монет за каждый новый вариант, — предусмотрительно пообещал я. — Меня зовут Райтмир. Или Мир.

Она быстро отвернулась, скрывая все же пробившуюся улыбку. Бледную и не обещающую тепла, как отблеск солнца на льду, но все же смягчившую строгое выражение лица.

* * *

Пока мы разговаривали, снаружи стало еще темнее. Ветер улегся, и последние осенние злые комары носились в воздухе, словно крошечные драконы — неукротимо и беспощадно.

В сарайчике возле Илгиного жилища разворачивалось невидимое, но шумное действо. Там переговаривались вот уже несколько минут. Точнее, увещевающее говорила Илга, а в ответ ей раздавались вздохи, стук, треск и изредка мягкие удары, сотрясавшие сарайчик. Будто некто большой неловко поворачивался, задевая стенки.

Может, нужна помощь?

Как раз в тот момент, когда я уже потерял терпение, двери сарайчика раскрылись и из подвижной темноты появился крестокрыл, ведомый насупленной Илгой. Я так и застыл, рассматривая скакуна. И верхние крылья и подкрылки зверя безжалостно отрезали под самый корень. От нижних остались только шрамы, а от верхних — шевелящиеся, покрытые грубой кожей обрубки. Когти на ногах спилены подчистую.

— Мне продали его на ярмарке, — тихо пояснила Илга, ласково поглаживая морду крестокрыла. — Сказали, что он с Рудников.

Крестокрыл жмурил фасеточные глаза. Он выглядел сонным и равнодушным, но немедленно продемонстрировал, что характером обладает таким же мерзким, как и все его родичи, стоило только Илге попытаться впрячь скакуна в легкую двуколку.

— Давай лучше я, — отодвинув запротестовавшую девушку, я в несколько касаний успокоил растревоженного зверя. Крестокрыл смирился и, хотя все еще недовольно фырчал, позволил Илге надеть на себя сбрую.

Никогда прежде, не видел, чтобы крылатую и своенравную тварь впрягали в повозки.

— Зачем он тебе? Покалеченный?

Илга снова погладила крестокрыла. Повела резко плечом:

— Его зовут Олль. Он мне нравится. И в город ездить удобно. Раньше я на лодке плавала, а теперь…

Легко поскрипывая высокими колесами, двуколка покатилась по дороге прочь от поселка. Деревья расступились, давая место немногочисленным полям, разместившимся на пологих склонах, сбегающим к самой воде. Впереди лежал уже невидимый в сумраке, но ощутимо дышащий сыростью океан. Ритмично вспыхивал маяк.

Я проводил глазами длинный вырост северной башни. Покосился на молчаливую Илгу — девушка правила двуколкой, сосредоточенно закусив губы. Поверх знакомой фуфайки она набросила подбитую мехом безрукавку, а волосы расчесала и заново перевязала кожаным шнурком.

Разговор не клеился. Да его, собственно, никто и не пытался клеить. Мелькнули и остались позади неясные постройки, шарахнулась в сторону груженая встречная телега , одинокий путник, направлявшийся к городу, оглянулся и уступил дорогу еще издалека.

— Здесь не слишком оживленно, — заметил я небрежно.

Илга не ответила, поглощенная еще непривычной для себя работой кучера. Тем более, что дорога пошла по узкому карнизу, выточенному на боку скал. Казалось, что прибой шумит прямо под нами, а справа грузно ворочался океан.

Зато, когда опасный участок кончился, открылся удивительный вид: остров Старокоронный соединял с соседним островом Пестрых рек длинный, изящный и явно древний мост… Он тянулся над водой безо всяких опор.

— Мост построили Оборотни, — внезапно сообщила Илга. Ни одобрения, ни осуждения в ее голосе не было. Так, констатация факта.

Я нетерпеливо смотрел, как мост приближается. Амулет покачивался под рубашкой и, казалось, что он наливается тяжестью с каждым шагом крестокрыла. Внутри меня все туже скручивалась незримая пружина в ожидании вспышки боли. Если я ошибся…

— …это тоже неправда? — голос девушки дрогнул, хотя она явно попыталась говорить безразлично.

Первую часть фразы я пропустил, увлекшись созерцанием моста и собственными переживаниями, и рассеянно переспросил:

— Что неправда?

— Говорят, что живущий ныне Оборотень заключен в Черной башне. Значит, на самом деле вы можете идти, куда захотите и когда захотите?

— Не верь всему, что говорят, — уклонившись от ответа, лицемерно посоветовал я.

— «…Оборотни вольны ходить среди людей, как пожелают. И не станут им преградой ни стены, ни заклятья, ни человеческая ненависть. Они войдут в ваши дома, и вы не узнаете их. Они выдадут себя за ваших братьев и сестер, и вы примете их…» — с неясным выражением процитировала Илга.

Ого! А у девушки прекрасная память и доступ к весьма приличной библиотеке.

— Ученые мужи рекомендуют толковать это высказывание в переносном смысле, — я усмехнулся. — Мол, в мире полно людей, которые выдают себя за других. Вот, скажем, разве ты сама — не оборотень? Называешь себя простой гуртовщицей и дословно цитируешь редкую «Перевернутую книгу».

— Я не… — вскинулась она, осеклась и быстро отвела глаза. — В Ручьях большая библиотека. Ею почти никто не пользуется, и там было удобно прятаться от… — Илга выразительно скривилась.

Вблизи стало заметно, что мост очень стар — между некоторыми, изначально плотно прилегающими, блоками можно было протиснуть ребром толстую монету, хотя в былые времена туда не затекала даже вода. За неровную кладку строителям пускали кровь и наполняли ею сделанные щели. Сточенные когти крестокрыла сухо защелкали по мосту, высекая искры, и я почувствовал, как на лице начинает расползаться глупейшая улыбка.

Амулет молчал.

Нет, конечно, радоваться рано, может, еще недостаточно далеко, но…

Перехватив озадаченный взгляд Илги я, неимоверным усилием воли, перестал счастливо ухмыляться, сделав вид, что любуюсь окрестностями, хотя рот по-прежнему норовил растянуться до ушей.

Мост собирали из камней шести цветов, уложенных продольными полосами; даже в сумерках они отличались друг от друга: багровый, желтый, коричневый, голубоватый, черный и белый. Перила явно не предусматривались в проекте, но их добавили позже, соорудив деревянные заграждения. Под мостом неудержимо ярились волны, тщетно пытаясь ужалить каменное брюхо.

Город на острове частично скрывали скалы, но на берегу приветливо мерцали россыпные огни костров.

— Там живут? — удивился я вслух.

— Временно. Это актеры, музыканты, циркачи… Из тех, кто не получил разрешение остановиться в городе, — пояснила Илга, покосившись. — И бродяги. Их тоже много во время карнавала.

— А что за карнавал?

Она одарила меня крайне удивленным взглядом. Я заерзал. Можно подумать, что я единственный в мире человек не знающих обычаев каких-то северных островов.

— Равнодень, — настойчиво, словно напоминая непонятливому ребенку об очевидных вещах, сообщила Илга. — Начало праздника послезавтра. Будут пировать, дарить подарки и танцевать…

— До упаду?

— До утра.

Мост нырнул в промежуток между двумя скалами и превратился в такую же полосатую дорогу, которая вскоре разбежалась на несколько самостоятельных трактов, теряющихся в городе. Или, скорее, наоборот — все дороги города вели к мосту.

Я накрыл ладонью невидимый под одеждой амулет. Радостное возбуждение, приправленное некоторой растерянностью от раскрывающихся перспектив, наполняло меня до самой макушки. Достаточно? Можно считать, что все получилось?.. Что-то нарушилось в раз и навсегда заведенном механизме заклятия. Почему? Кто его знает… Может, Гость на Черноскале что-то сбил в настройке? Аллергия его доконала или прыгающий Аргра.

Свободен?

— Куда бы вы хотели пойти в первую очередь? — осведомилась Илга в пространство.

— Мне надо подумать, — ответил я вслух на свои мысли. — Ты, кажется, хотела навестить своего жениха? Вот оттуда и начнем.

От облегчения и признательности во взгляде девушки мне стало не по себе. Честно сказать, меньше всего меня заботили ее нужды, просто хотелось поразмыслить без спешки.

* * *

Остров Пестрых рек был, наверное, самым скалистым, непригодным для обитания и при этом самым заселенным клочком суши из всего Ожерелья. Приземистые, гранитные, стоящие почти вплотную друг к другу скалы сплошь обсыпали огни. У подножий утесов тоже огней хватало. Шевелятся, роятся, перемещаются, замирают… Смахивает, на светляков в кувшине.

Самые крупные скалы похожи на ступенчатые конусы и сплошь источены ходами и пещерами, в которых живут люди и размещаются магазины. По спирали они обвиты дорогой, от подножия до самой макушки, которая считается единой улицей.

Места не хватает, так что обживают — оплетают мостами и канатными дорогами — даже пространство между кручами. Прямо передо мной, в тесном ущелье, подвешена деревянная платформа в виде ладьи под парусом. Там, кажется, торгуют жемчугом на развес. Во всяком случае, снизу вверх снуют грузовые корзины, полные крупитчатой светлой мелочи. По краю платформы бесстрашно вышагивают големы-охранники.

А вершина скалы справа снесена наполовину, чтобы разместилось гнездо для самолетов. Три светлые, гигантские твари дремлют на посадочной полосе.

Все города в горах похожи друг на друга. Сначала пускают камнежоров, потом заселяют изъеденные до ажурной прозрачности скалы. Вот и все усилия архитектурной мысли…

Чтобы размять затекшие ноги, я поднялся и прошелся туда-сюда. Илга задерживалась.

К счастью, лечебница оказалась недалеко: скалы, с внешней стороны неприступные, оказались источенными ходами и обжитыми со стороны внутренней. Немногочисленные посетители лечебницы мелькали бесплотными призраками за оградой.

Времени, чтобы налюбоваться окрестностями и обдумать свое положение, имелось с избытком. Восторг схлынул, сменившись ощущением зыбкого умиротворения. Вот только никакого решения я так и не принял. И постепенно умиротворение перерождалось в глухое раздражение. И Илги все нет… Да где, в конце концов, ее носит?

Жидкая липовая рощица вокруг лечебницы, наполнившись тенями, обратилась непроглядной чащей. Я брел через нее почти наощупь. Замер, услышав сопение. Напротив, через дорожку на скамье что-то корчилось.

— Илга! — воскликнул я, разобравшись, наконец, кто шевелится и сопит на скамье возле зверя.

Она вздрогнула, подняла голову, отнимая от лица ладони. Плакала? В сумерках выражения толком не разобрать, но щеки блестят.

— Что-то случилось?

— Ничего… — ломким голосом ответила Илга. — Я… одну минуту…

Сейчас снова заревет, обеспокоено подумал я. Только этого еще не хватало. Я пересек дорожку и сел рядом с ней на скамейку.

— Твоему жениху стало хуже? — спросил я, чтобы что-то сказать.

— Ему и так хуже некуда… — бесцветно отозвалась Илга, вытирая запястьем щеки. В руках она сжимала маленькие похрустывающие свертки.

Похоже, придется провести на этой скамейке всю оставшуюся ночь, утешающее похлопывая по плечу и подавая дежурные реплики. Меня это совершенно не устраивало. Попробуем сократить слезливую сцену до минимума…

Амулет запульсировал, разгоняя колючие волны. Ничего, терпеть можно.

Темнота послушно сместилась, становясь сероватым студнем. Над лечебницей разгорелось желто-зеленое, гнойного оттенка зарево. А сидевшую рядом Илгу окутала бледная, переливчатая вуаль, продернутая багровой яркой нитью.

Браслеты раскалились, но привычно преодолев сопротивление, я дернул за нить. Вообще-то, того же эффекта можно добиться и долгим душевным разговором. Но, право, у меня нет на это ни времени, ни желания.

— …они сказали, что ничего уже сделать нельзя и никакой надежды нет! — захлебываясь, тараторила Илга. Слезы перетекали через ресницы, неудержимо бежали по щекам, капали с подбородка. Даже в ямочках на щеках были слезы. — И что ему не стоит оставаться в лечебнице и нам лучше забрать его домой, чтобы он там… он там… Мне дали вот это для него, чтобы он… — из раскрывшихся пальцев посыпались на землю изрядно помятые пакетики.

Я машинально подобрал один — на вощеной непромокаемой бумаге наклейка. Снотворное. Захотелось обронить пакетик туда, откуда подобрал, но вместо этого я поднял и все остальные, рассыпавшиеся по жухлой траве.

Илга опустошенно молчала, растирая мокрые, тонкие пальцы. Наверное, ее следовало бы обнять или хотя бы сказать что-нибудь ободряющее, но я не двигался. Во-первых, еще неизвестно, как она воспримет прикосновение Оборотня. Во-вторых, я не хочу, решать чужие проблемы. К тому же, что ободряющего можно сказать в подобном случае — что все обойдется? Так это ложь и девушка, наверняка, снова разрыдается.

Эк, ты все разложил по полочкам, — с отвращением заметил кто-то внутри меня. Нет, бы просто признаться, что негодяй равнодушный…

Мы молчали, глядя в разные стороны.

— Извините, — наконец, произнесла Илга.

— Ты должна забрать его прямо сейчас?

— Нет… Завтра. Можно, послезавтра.

— Если хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы его оставили в лечебнице еще… — продираясь через собственное нежелание заниматься ненужными мне делами, все же произнес я и не без облегчения увидел, как Илга отрицательно качает головой:

— Спасибо, ваша ми… Не так важно, где он будет… лежать, — голос ее дрогнул. — Они сказали, что спасет его только чудо. Вот вернется тетя Ла, я еще подзаработаю, и мы попробуем поместить его в лечебницу получше. Может, удастся отвезти на Императорские острова.

Прикосновение чужой беды холодило и царапало. Хотелось отодвинуться. Или попытаться согреть эту озябшую в своих несчастьях девчонку. Только она не позволит.

— Ты любишь его? — сам не знаю зачем, спросил я.

Мгновение она молчала. Потом кивнула, будто мысленно ответив на вопрос, и только потом озвучила ответ:

— Мы сговорены с детства. Всегда были вместе… Его мама, тетя Ла, взяла меня в свой дом, когда родителей не стало. Мы с Яннеком столько всего творили! Яннек, он… замечательный. Он добрый, умный…

— Илга, — с неожиданно пробудившимся интересом я перебил ее, — ты не ответила.

Девушка сосредоточенно свела брови. Покрасневшие и опухшие глаза блестели даже в полутьме. Растертый нос тоже блестел. И в ямочках под скулами поблескивало.

— Простите, господин Юг, — собеседница вдруг резко поднялась на ноги, спешно распихивая пакеты со снотворным по карманам безрукавки. Несколько штук все время вываливалась, и я машинально забрал и положил их к себе. Она, кажется, даже не заметила. — Сожалею, что втянула вас в свои семейные дела. Думаю, теперь пора вернуться к делам вашим… Вы хотели поужинать? Я знаю одно хорошее место.

Снова настороженная, замкнутая, спрятавшая настоящее лицо за маской непреклонной, самостоятельной девицы. Ну да ладно… Мне-то в самом деле, какая разница?

— Минус двадцать монет за «господина Юга», — объявил я.

Илга только пренебрежительно повела плечом.

* * *

Подозреваю, что эта забегаловка, рекомендованная Илгой, заслужила свое звание «хорошего места» просто потому, что располагалась близко к лечебнице.

Оставив на постоялом дворе крестокрыла, мы спустились вниз на канатном подъемнике, углубились в тоннель в скале, миновали пяток мелких лавок, торгующих сувенирами из раковин, поделками из рыбьих костей, «удивительными вещами с загадочных островов Севера» и вышли к круглому проему в стене, украшенному вывеской «Над прибоем». Отверстие прикрывала сухо шуршащая занавеска из крупной, размером с ладонь, лакированной чешуи.

Внутри воняло жареной рыбой, маринованными водорослями и было очень тесно, несмотря на отсутствие посетителей. Облокотившись о низкую стойку подремывал толстогубый и круглоглазый толстяк, смахивающий на рыбину, застрявшую в тупиковом ответвлении рифа.

— Мы снаружи, — бросила Илга мимоходом снулому хозяину, неспешно качнувшемуся навстречу гостям.

Я, замешкавшись было на пороге, все-таки проследовал за спутницей, в следующую дверь. Проход вывел на большой балкон, пристроенный на полке с внешней стороны скалы. Как и обещано, балкон размещался прямо над прибоем и от ветров его защищали лишь боковые щиты. Один стол был занят парой ужинающих моряков.

— Отличное место, — удивленно констатировал я, оглядываясь.

Впереди угрюмо сгорбилась громада Старокоронного, почти незаселенного с восточной стороны и потому неосвещенного. Мерцали только маяки. По мосту слева тихонько полз огонек. Ветер тащил обрывки музыки, перезвон колокольцев, смех и разноголосицу. Странно, но перезвон далеких колокольчиков дразнил и отчего-то тревожил…

«Рыба по-рыбацки», «рыбий сыр», «рыба в рыбе», «рыбный суп с улитами»… Меню, нацарапанное на половинках раковин не отличалось выдумкой.

Илга вдруг смутилась:

— Наверное, мне следовало предложить вам более изысканное место… Но я там не бывала ни разу и, боюсь, наверх нас в таком виде не пустят… Простите, ваша… э-э…

Могу поклясться, что это ее нарочито недоговоренное «ваша…» совершенно осознанно. Илга явно не из тех, кто, не задумываясь, привычно вставляет почтительные титулы. Ей даже произносить это неловко. И тем не менее она повторяет нехитрую уловку.

— Давно мечтал о рыбе, — проговорил я и почувствовал, что не единой буквой не лгу. Я бы съел и вяленого трепуха, которым обычно брезгуют даже кошки. — О! А вот «печень по-островному»…

— Это тоже рыба, — бледно улыбнулась Илга.

— А пить что будем?.. Минеральная вода «каменный ручей» , эль… «рыбье молоко», — озадачено прочел я.

— Самый любимый местный напиток, — улыбка Илги исчезла быстро и бесследно, и теперь девушка старательно избегала моего взгляда

Ну, раз местный, то почему бы и не попробовать?

Неторопливо выплывший из дверей хозяин, получил заказ и так же лениво удалился. Ему бы хвост — вылитая рыба-губан.

— Что в вашем городе есть занятного?

— Я не так часто здесь бываю. Только на окраине… Но, наверное, вам вряд ли будут интересны такие простые развлечения…

— А поконкретнее?

— Есть морской сад, театр теней, бешеное колесо… Цирк. Сейчас, к карнавалу приехали музыканты и актеры… — Ей явно все это было неинтересно самой. Мысли девушки занимали свалившиеся проблемы и даже общение с Оборотнем потеряло приоритет в шкале неприятностей.

Вернулся хозяин, вооруженный подносом с тарелками из вездесущих раковин и двумя кружками из толстого мутного стекла — в одной прозрачная вода для Илги, а в другой, поменьше и впрямь что-то белесое, похожее на молоко. И мы уткнулись каждый в свою порцию. То ли я слишком проголодался, то ли блюдо и впрямь оказалось отменным, но моя тарелка опустела в считанные минуты. Остался только пряный запах незнакомых приправ.

Илга скучно возила костяной вилкой белое мясо улита, разделяя на кусочки.

— А это правда… — вдруг начала она, и я насторожился, ожидая еще какого-нибудь каверзного вопроса о привычках Оборотней, но ее мысли явно занимало другое: — Это правда, что на Кипучем острове есть источник, который исцеляет любого?

— Правда, — подтвердил я. — Только он действительно кипучий. Кипящий, то есть. А когда вода остывает до приемлемой температуры, то утрачивает полезные свойства.

— Откуда же люди знают, что он целебный?

— Так легенда гласит. Проверить все равно нельзя.

Илга коротко вздохнула. Оставила в покое превращенную в невразумительное месиво еду и выпила воды. Я тоже заглянул в свою кружку, понюхал и аккуратно отставил:

— Забавно.

В кружке плескался почти непрозрачный, светлый и воняющий рыбой самогон. Вряд и подходящее пойло в данных обстоятельствах.

— Я не солгала. Его здесь очень любят, — девушка пожала плечами.

— Не сомневаюсь.

— Разве маги не чувствуют, когда им лгут, а когда говорят правду?

— Я не маг.

— Да, я помню, что именно так вы и сказали при нашей встрече.

Илга кисло усмехнулась. Я неожиданно почувствовал себя уязвленным.

— Ты ведь имела ввиду высших магов? Так что я не солгал.

— Просто не договорили.

— Хорошо, считай, мы квиты, — я с сожалением посмотрел на кружку с «рыбьим молоком». Нет, к такому эксперименту я пока не готов. Может быть, позже…

— Смотри-ка, — отчетливо произнес один из моряков, приподнимаясь за своим столом и высматривая нечто внизу, на побережье, — никак Черный цирк прибыл?

— Вчера еще, — равнодушно отозвался его приятель. — Им городской глава разрешение на стоянку в городе не дал, так они на берегу осели.

— Я думал, в этом году им вообще запретят сюда соваться. После того, что они устроили тогда, ну, с баронской дочкой…

— А то, прям. Да в эту глухомань народ только ради цирка и стекается. Неужто не пустят рыбу с золотой икрой? В городе стоять нельзя, а представление давать — это пожалуйста. Барон доволен, горожане тоже. А желающие и на берег придут… Кстати, слыхал, что… — он приглушил голос и остаток разговора стал неразборчивым.

— А что еще за Черный цирк? — немедленно заинтересовался я.

Илга мельком поморщилась.

— Так, развлечение для идио… то есть для тех, кому уже ничего неинтересно.

— Что ж, тогда это то, что надо.

Она посмотрела на меня с сомнением и досадой. Скривила губы, небрежно отвела с лица прядку светлых волос.

— Как хотите.

Словно почуяв конец разговора, из чадной пещеры выплыл хозяин. Я внезапно похолодел, осознав, что наличных денег у меня нет. Ни монеты. А ведь я пообещал Илге оплату. Впрочем, с Илгой мы разберемся позже (хотя еще придется придумать, по какой статье провести подобные расходы через канцелярию господина Ставора), но здесь и сейчас предстояла неприятная сцена…

Хозяин выжидающе замер рядом. Илга, слегка прищурившись, смотрела на меня. И даже моряки за дальним столом замолчали и глазели в нашу сторону.

— У господина слишком крупные купюры и он гадает, под силу ли мне их разменять? — ехидно осведомился толстяк. Только что простодушный и подслеповатый рыбий взгляд его сменился хищной зоркостью. — Так вы не волнуйтесь, господин, я дам вам сдачу в любых монетах! — Слово «сдача» прозвучало с многозначительным нажимом.

В коротких пальцах неожиданно мелькнула на редкость изящная вещица — тонкий, глиняный свисток, украшенный руной «зова». Такой стража издалека услышат.

— Или вот господа подсобят со сдачей, не так ли? — Хозяин обратился к морякам, с интересом наблюдавшим за развитием событий. — А мы им скидку за содействие.

Те переглянулись, веселея.

«У вас нет денег?» — беззвучно, одними губами спросила Илга.

Толстяк ухмыльнулся, уверенный в развитии событий. Он явно скучал в своей сумрачной пещере и предстоящее развлечение будоражило кровь.

— Так как? Стражу кликнуть?

Я поднялся на ноги. Сидеть и смотреть на оживившегося толстяка снизу вверх было неприятно. Нет, оскорбительно! Какой-то трактирщик смел таращиться на меня с самодовольным превосходством! Под рубашкой задергался и потеплел амулет.

— Я расплачусь, — быстро вмешалась Илга, вставая следом. На раскрытой ладони поблескивала медная россыпь — Здесь хватит за двоих.

Хозяин сгреб горстку мелких монет с нескрываемым разочарованием. Один из моряков досадливо сплюнул.

…Оказавшись снова на дороге, мы некоторое время молча шли рядом. Выдержке девушки можно было позавидовать. Она деловито высматривала нужный спуск, так больше и не обмолвившись о деньгах.

— Илга, — я осторожно прикоснулся к ее локтю, — извини, что так получилось. Я полностью компенсирую все расходы, когда вернемся на Старокоронный.

— Я не волнуюсь, — скучно заверила она.

Досада кололась, как забравшийся за пазуху еж. То же мне кавалер… И ведь ничего не придумаешь. Хотя…

Я зацепился взглядом за витую металлическую брошку, украшавшую отворот Илгиной куртки. Симпатичная поделка, только камешек в сердцевине плохой.

— Можно? — я протянул руку.

Илга недоверчиво отступила, проследила взглядом за моей рукой и сделала еще шаг назад, пугливо прикрыв брошку пальцами.

— Зачем? Это подарок!

— Я так и подумал. Не бойся, я верну.

Она поколебалась, но все же отцепила вещицу, после мгновенной заминки положив в мою раскрытую ладонь.

— Что ты… что вы делаете! — ее возмущению не было предела, когда я, подковырнув грубые скобки, выцарапал камешек из брошки.

Померещилось, что разгневанная владелица безделушки сейчас вцепится мне в глаза, но, видно, вовремя опомнившись, она лишь выхватила покалеченное украшение, стиснула в кулаке и свирепо воззрилась на меня.

— Одну минуту, — торжественно пообещал я.

Оставив негодующую Илгу на дороге, я вместе с камешком втиснулся ближайшую нишу, вырубленную в сплошной скальной стене, чтобы скрыться от глаз прохожих. Сжав камешек в ладони, я закрыл глаза и стиснул зубы, приготовившись к болевому шоку. Но все равно едва сдержал крик.

…Изменить сущность вещей, разорвать все связи и переписать заново их узор на изнанке — это то, что под силу только Оборотням и то, на что наложен самый строгий запрет. Нарушение его карается немедленно и беспощадно.

Правда, умелец я неопытный. Скажем, серебро переписать в золото вряд ли смогу. Или сделать из булыжника бриллиант. А вот из дешевого камешка — более-менее приличную драгоценность…

Придя в себя, я разжал намертво стиснутый кулак. Кожу украшали кровяные лунки от ногтей, но зато на ладони лежал радужно светящийся самоцвет. Радужные же пятна плыли и в моих глазах.

Заметил кто магическое возмущение на острове через пролив? Остается только гадать.

— Давай свою брошку, — победно скомандовал я, возвратившись.

Илга, сбитая с толку, рассталась вновь с подарком безропотно. И внимательно смотрела, как я возвращаю камень на место. Протянулась было машинально, чтобы взять безделушку и брезгливо отдернула руку, приглядевшись:

— Это не мое!

— Теперь твое.

— Нет! У Яннека не хватило бы денег, чтобы… — Она осеклась. Поджала губы, вновь отступила, заложив руки за спину, будто пересиливая искушение. И упрямо помотала головой: — Это не мое.

— Илга…

— Говорят, оборотничье золото фальшивое.

Правильно. То, что в яви золото — на изнанке запросто может оказаться дешевой медью, если создатель его поленился полностью переписать связи.

— Это же не золото.

— Оставьте себе. И брошку тоже. Теперь она… — «осквернена» дочитал я в движении беззвучных губ.

Хм… Нехорошо получилось.

— Продай тогда, — я был порядком уязвлен и сбит с толку. Не на такую реакцию я, признаться, рассчитывал. — А Яннек купит тебе новую… — «Дешевку». Теперь уже не закончил фразу я. — Вставишь взамен прежней.

— Знаете… — Илга неприязненно глядела на мерцающий в полутьме камешек. — Если вы собираетесь расплачиваться подобными самоцветами, то нас заберут как фальшивомонетчиков или как воров.

— Он настоящий, — я даже обиделся.

— Вот, возьмите, — она внезапно добыла из кармашка безрукавки мятый носовой платок. И пояснила хмуро: — У вас снова течет кровь.

Кровь закапала не только из носа, но и пропитала повязку на левой кисти. Пришлось воспользоваться Илгиным платком, чтобы не пугать людей. Рука — пустяк, заживет, а вот нос у меня и впрямь стал кровоточить при малейшем напряжении, наверное, после падения с самолета. Нехорошо.

— Это правда, что даже капля крови Оборотня способна исцелить любого? — Илга пристально наблюдала за моими действиями.

— Нет.

— Но так все говорят! — в ее голосе растерянность была густо замешана на искреннем возмущении. Будто я опровергал аксиому, известную даже детям.

— Механизм не так прост. Моя кровь может вылечить многих… Но чудеса способна совершать только смерть.

— Не понимаю, — призналась Илга, помедлив.

— Долго объяснять. Так берешь, или мне выбросить? — Я подкинул на ладони брошь, сверкнувшую камешком.

Я знал, что она, в конце концов, сдастся. И она знала, что я это знаю. И оттого ее лицо снова зачерствело и приняло отчужденное выражение. И то, что она прятала за равнодушной маской, вряд ли смахивало на благодарность. Впрочем, ее можно понять. Надо быть полным кретином, чтобы эдак небрежно предлагать выкинуть драгоценность. Все равно, что выливать воду на глазах умирающего от жажды.

Дальше мы двинулись в молчании.

Город между тем одевался ожерельями огней. Улицы заполняли люди, музыка неслась вместе со сквозняками.

— Эта улица называется Белой, — неохотно, но без моих понуканий принялась рассказывать Илга. — В городе всем улицам даны названия рек…

Фасады домов на Белой улице были выложены светлым ракушечником и облицованы белыми, глазурованными изразцами. И мостовая, казалось, тоже выложена сплошь ракушками.

— …но нам надо на Красную, она нижняя и там больше развлечений.

Здешние реки, мелкие, словно ручьи, и впрямь были разноцветными. Наверное, размывали в недрах скал породы, приобретая красочные оттенки. По подвесному мостику мы перешли через красноватую, мутную воду. Красный камень мостовой позванивал при ходьбе.

— Вверх актерский квартал, вниз — выход на площадь. Там дальше магазины для чужестранцев…

Хотя практически все жилища располагались в плоти скалы, фасады вырезались на ее поверхности, и казалось, что идешь вдоль сплошного ряда зданий. Каждый норовил изукрасить свой мнимый дом замысловатыми узорами, изысканной резьбой, колоннами или мозаикой из раковин и керамики.

— Я слышала, что в больших городах дома складывают из камня в несколько этажей.

— На островах Императора. Там скал мало, а земля дорогая.

— И они не падают? — для наследницы архитектора Илга слишком простодушно поразилась.

— Даже после того, как я там побывал, — иронически заверил я.

Илга уязвлено засопела.

Над лавкой сапожника, закрытой на ночь, покачивалась связка разноцветных пряжек. Над магазином оружейника механический воин сносил голову механическому же чудовищу. Через несколько секунд чудовище притягивало голову, повисшую на проволоке обратно, и все повторялось.

— Жаль закрыто, — я невольно притормозил у зарешеченной витрины.

Промчавшаяся мимо Илга, вернулась и пояснила:

— Перед праздниками оружейникам приказано закрывать пораньше.

Возле магазина прохаживался глиняный голем с пикой. Голова вертелась с легким шорохом, а нарисованные глаза поблескивали от света фонарей. Второй голем маячил в нише поодаль.

— Там все равно больше сувениры, чем хорошее оружие, — Илга вдруг решила меня утешить.

— Ты разбираешься?

— Мне Яннек рассказывал. Еще он говорил, что по-настоящему великий меч, знаменитый Белый Луч, хранится в Императорском дворце. Его лезвие до сих пор в черных потеках крови Оборотней, — она вдруг стушевалась, сообразив, что не слишком вежливо при мне вспоминать сей прискорбный факт. Забавная девица — боится ранить чувства монстра.

— Ему тысячи лет, — я сделал вид, что не заметил оплошности. — Какой от него теперь прок?

— Прикосновение к реликвии исцеляет душу и излечивает безнадежно больных.

— Что-то за последние тысячи лет никто не видел вереницы исцеленных. Видно, у дворца Императора подземелья слишком глубоки.

— Вам все равно не коснуться великого меча, — мстительно огрызнулась Илга. И, спохватившись, добавила: — То есть никому из рода… э-э…

Все же деликатность Илги была весьма своеобразна и несказанно умиляла.

— Я понял. Не могу сказать, что меня это огорчает, — вполне искренне усмехнулся я. У меня и с современным железом не складываются отношения, а уже с легендарными клинками и подавно.

Над лавкой женской одежды вилась, трепеща крылышками, стайка мелких фей. Они, как косяк рыбешек, слаженно двигались, демонстрируя фасоны модных платьев. Тут уже Илга сбавила шаг, косясь словно невзначай. Оживившиеся феи спорхнули вниз, на пару мгновений окутав девушку призрачным бальным платьем со шлейфом. Илга замахала руками, разгоняя летучую мелочь.

— Тебе бы очень подошло, — неуклюже произнес я. Не потому, что соврал, а потому, что почудилась мне вместо заурядной гуртовщицы — незнакомая красавица, и тут же исчезла. Морок, не иначе.

Илга небрежно повела плечом, но невольно зарделась и не успела спрятать польщенную улыбку. Наверняка заметила свое отражение в стекле витрины. Девочки ценят наряды. И светские львицы, и провинциальные рыбачки. Никка тоже любила…

— Там переход на Синюю и Черную улицы. А в конце Черной есть дом Роафа Травника, знаменитого знахаря… Только он разрушен почти. — Илга заколебалась. Она явно вспомнила про Роафа Травника неспроста.

Давай уж, спрашивай…

— А правда, — (я невольно ухмыльнулся, гордясь своей проницательностью) — что в Императорской лечебнице излечивают даже самых безнадежных?

— Случается, что излечивают, — осторожно подтвердил я. Еще бы не излечивать, учитывая, сколько крови мне это стоило. Впрочем, я несправедлив, врачи там действительно искусные.

— Только бы попасть туда… — Илга даже приостановилась, ее глаза живо заблестели. — Не врут, что она построена из хрусталя?

— Частично.

— Так вы и там бывали? Но говорят, Оборотень не может сойти на заговоренную землю острова Императора, она проваливается под ним!

Мы одновременно посмотрели на мои ноги. Сапоги так и остались нечищеными, но вполне надежно стояли на мостовой. А по традиции перед тем, как возводить город, высшие маги заплетают землю охранными чарами в любом краю. Здешние скалы, наверняка, тоже закляли.

— Ну, — Илга сомневалась, но не сдавалась, — тут же не Императорские острова…

Люди огибали нас, подталкивая, не давая задерживаться. Чем ближе к площади — тем поток становился плотнее. Уплотнилось и амбре — пахло карамелью, жареной рыбой, свежеструганной древесиной, ношеной одеждой и дымом костров.

— …А вот чудеса настоящие, неразбавленные от лучшего мастера на всем Зеленом побережье!.. — явно луженая глотка исторгла оглушительный вопль.

Длинный, переливающийся от черного к голубому плащ чародея придавал его обладателю значительности . Да и шляпа не подкачала — широкополая, украшенная загадочной серебряной вышивкой.

— Трепещите, люди! Сейчас вы увидите дивные превращения!

— Тю, фокусник, — пробормотал разочарованно искушенный зевака. — Видали таких уже… — Однако покидать зрительские ряды не спешил, бросив в рот очередную семечку и изготовившись глазеть.

Убедившись, что в центре внимания оказались он сам и чашка для сбора пожертвований, чародей скроил многозначительную мину и изобразил руками волшебные пассы. Брызнуло бирюзовое пламя, рассыпаясь каплями. Все ахнули. Я тоже. Поверив в то, что перед нами обычный фокусник, я не успел приготовиться, и поток сырой, грязноватой магии шарахнул прямо по нервам.

Капли, ударяясь о землю, превращались в мелких зверей. Учитывая изобилие детворы — успех был несомненный. Ребятня визжала от восторга. Родители умилялись. Даже Илга улыбнулась, когда нечто пушистое прыгнуло ей на плечо. От существа скверно пованивало.

Чародей махнул рукой. Зверюшки испарились, оставив в пыли следы крошечных лап. В зрительской толпе басовито заревел огорченный малец. В чашке чародея зазвенело, но скудно.

Еще пара-тройка похожих диковин не впечатлила. Надо выбираться, подумал я, высматривая поверх голов, путь к отступлению.

— Заскучали? — усмехнулся криво чародей, убедившись, что и без того редкий звон монет иссяк вовсе. — Простые честные чудеса пресытили вас и не щекочут нервы? — Он оценивающе обвел глазами зрителей. — Вам нужно что-то шокирующее?..

Похоже, чародей, неудовлетворенный сборами, решил встряхнуть публику. Он еще не договорил, а уже плел заклятие, пробудившее тупую боль в моем затылке. Дохнул промозглый, разом стерший веселье с лиц, ветер.

— Что ж… Почувствуйте взгляд с Той Стороны! — чародей скроил зловещую гримасу. — Может быть, это будет сам Оборотень! Берегите детей!

Проклятье!

Явь рванули корявым заклятием так, что она отчетливо затрещала. Как тонкий шелк очерчивает фигуру, так размякшая реальность облепила некую сущность с изнанки, позволяя не увидеть даже — угадать ее очертания. И этого хватило, чтобы ужас обуял зевак — кромешный и инстинктивный. Дружно завизжали и взрослые, и дети, бросились врассыпную, сбивая с ног и топча замешкавшихся…

Незадачливый чародей то ли до сего дня не пытался опробовать заклинание, то ли прежде оно давало иной эффект, но явно изумленный, он вытаращился на дело рук своих, остолбенев. Хорошо хоть дар речи утратил, не закончив фразу, и тварь лишь вскользь коснулась верхнего мира.

Сущность несколько мгновений еще источала чужеродные эманации, как кислоту, вселяя панику в людей, потом валко шевельнулась, опрокидываясь обратно, но рождая в нашей реальности тяжкую волну. Волна сбила с ног и поволокла за собой замешкавшегося чудодея. Бедняга истаял, будто растворенный.

Ругнувшись, я метнулся вперед и схватил за шиворот зазевавшуюся девочку лет пяти, которую потянуло следом. Отпрянул, поскользнувшись. Монеты, что уже успели накидать магу, раскатывались тускло звеня. Спохватившаяся мамаша дернула у меня из рук орущую девчонку, бормоча неслышимые за воплями ребенка благодарности. А может, и проклятия, все равно не разобрать.

Илга вцепилась в рукав и утянула меня в безлюдный проулок.

— Что это было? — ошеломленная девушка привалилась к стене, выложенной спиралями из ракушек. Ноги ее, похоже, подкашивались.

— Дурость человеческая, — в сердцах бросил я. — И на что он рассчитывал? Еще один любитель цитировать незнакомые книги!

Илга пропустила выпад мимо ушей.

— Чародей… Он мертв?

— Разумеется. И ему повезло, если это случилось быстро.

— Это было так… страшно.

— Да уж, эффект сногсшибательный, — пробормотал я на основном языке, имея ввиду сразу все. И мага, и тварь, и последствия.

Могу поклясться, что Илга поняла все оттенки сказанного. Шагу некуда ступить от знатоков основного языка!

— Вы могли помочь ему?

Я промолчал. Лгать не хотелось. Объясняться тоже. Да, наверное, мог бы попытаться… Но это долго, болезненно и скорее всего бессмысленно.

— Я видела, вы спасли девочку. Вам нравятся дети? — спросила Илга чуть позже, когда мы закончили отряхиваться и приводить в порядок растрепанную одежду.

Интонация я не опознал. Удивление? Одобрение?

— Только когда они не орут, — я массировал затылок. В голове гудело и неудержимо хотелось чесаться, словно вибрировало каждое нервное окончание. — Кстати, а как там поживает тот рыжий? Сынишка переправщика?

— Наверное, хорошо, — странным голосом ответила Илга, а когда я поднял на нее взгляд, пояснила: — Его мать считает, что таких внезапных выздоровлений быть не может. Говорила, что это, наверное, Оборотень подменил ей ребенка, когда приходил на остров… Малыша передали родственникам, куда-то в город.

— Хорошо бы выпить, — медленно выговорил я. — Хотя бы «рыбьего молока».

…Перед баром, чей фасад украшали весьма выразительные осьминоги, бьющиеся за сомнительное право обладать вывеской «Гнездо головоногих», мы с Илгой снова столкнулись лбами, когда на мое предложение все-таки продать самоцвет из броши, чтобы не потрошить скромные финансовые запасы девушки, она вдруг разозлилась и угрюмо осведомилась:

— Вы думаете, что любой, кто небогат, должен обязательно знаться с преступниками? И что у меня полно связей по всему городу, чтобы сбывать драгоценные камни? Среди ночи?

— Ничего такого я не…

— Я обычный человек. Я не знаю, куда можно отнести камень, кроме ломбарда, а ломбарды в такой час закрыты! Хотя… — Она вдруг всерьез задумалась.

В итоге, ломбард, открытый даже ночью (и сильно смахивающий на лавку скупщика краденого, если честно) мы нашли, камень продали (за более чем скромную сумму, я даже подумывал оскорбиться) и навестили логово жадных головоногих, где я, пытаясь избавиться от щекотки под кожей, кажется, выпил лишнего. Но осознал это далеко не сразу…

— Ну? Где этот ваш темный… то есть Черный цирк?

— Еще не передумали? — Илга не скрывала досаду.

— Наоборот! Горю желанием увидеть необыкновенное представление!

На нас строго посмотрели, хотя я, вроде бы, не так уж громко и говорил. Илга беспокойно хмурилась и теребила край воротника. Потом нехотя решилась:

— Идемте, если так желаете.

…Некто в черно-белую клетку отвел приветственно руку, каменные химеры со скрипом склонили рогатые головы, раздвигая занавес, прикрывающий вход. Глаза ослепили кричаще-яркие краски. В уши ударили звуки — низкие, будоражащие, оттененные неритмичными переливами уже знакомых колокольцев — они тянули, словно магнитом. А запахи здесь жили своей жизнью, принимая участие в происходящем на равных правах — дурманили, завораживали и пугали. Впрочем, зверьем и человеческим потом тоже несло… Ядовитый привкус застарелой магии горчил и отравлял сладость атмосферы, как пресловутая ложка дегтя в бочке с медом.

Мы догнали довольно большую группу посетителей, среди которых не было главного наполнителя цирковых представление — детей. И хорошо, что не было.

…Голый лохматый гигант разрывал пополам тварь, состоящую в основном из щупалец и стрекал. Черная кровь шипела и парила, проливаясь на насыпь из крошева ракушек на полу…

…Невозможные, но при этом на редкость естественные двигались в клетке сфинксы, вытанцовывая рисунок, полный кошачьей грации. По палевой бархатной шерсти скупо струился свет рамп, очерчивая выпуклые женские формы груди и изгибы звериных хребтов с длинными хвостами. В мякоти страшных лап проглядывали стальные когти.

Кто-то из зрителей плотоядно прищелкнул языком. Один сфинкс живо обернулся. Прозрачно-желтые глаза льдисто сверкнули.

— Жить тебе год и четыре месяца… — голос не мужской, ни женский потек в чадной тишине.

— Э! — лысоватый купец, только что довольно ухмылявшийся, мигом прижух. — Это чего… Это правда, что ль? — Он беспомощно обратился к стоящим рядом зевакам.

— А тебе семнадцать лет и двадцать два дня! — невозмутимо продолжил сфинкс, переведя ледяной взгляд на обомлевшую соседку купца.

— А тебе…

Зрителей, как ветром сдуло. Свистнул хлыст, обласкав палевую спину сфинкса. Служитель в черно-белом торопливо погнал смеющуюся тварь за занавес.

…Мерцающий прозрачной лазурью шар стали наполнять плавно движущиеся тени. Гибкие тела, распростертые в стороны руки, длинные хвосты… Русалки. Мужская часть аудитории немедленно встрепенулась, прилипая к стеклу пузыря. Изнутри слышалась музыка и легкий девичий смех. Время от времени то одна, то другая русалка подплывала поближе — колыхались распущенные волосы, светилась нежная, обнаженная кожа рук и груди, серебрились ноги-хвосты…

— Видала я настоящий русалок, — женщина в пестрой шали неодобрительно поджала и без того тонкие губы. — Не похожи вовсе. Те зеленые.

— Это волшебные русалки! — подсказал ей бдительный служитель в черно-белом.

— Говорят, они настоящих девушек крадут и превращают, — шепотом сообщили рядом. — Только они не живут долго. Помирают в неволе.

— Брехня, поди.

Русалки за стеклом кружились в хороводе. Одна русоволосая подплыла совсем близко. От выпитого у меня мутилось в голове и вдруг померещилось, что девушка внутри пузыря — это Никка. Тот же изгиб плеча с родинкой, та же лукавая улыбка…

Я тряхнул головой. Да нет, почудилось!

Следом за русалками шар наполнили страшноватые, но тоже по своему восхитительные гидры.

От сферы пахло водорослями и кровью. Находиться рядом слишком долго было невыносимо. Начинало тошнить. Кого-то уже волокли на руках отдышаться, хотя многие продолжали жадно глазеть. Лица у них приобрели такой же зеленовато-мертвенный оттенок, как вода в стеклянном пузыре.

— Нам пора, — озабоченная Илга коснулась моего локтя. Настойчиво и, кажется, не в первый раз.

— Уже все? — громогласно осведомился я, не скрывая разочарования. — И это весь ваш хваленый цирк? Тоска!

— Господин недоволен? — вкрадчиво осведомились над самым ухом. Почему-то никак не удавалось рассмотреть лицо подошедшего — только мельтешение черно-белых клеток. — Господину хочется чего-то увлекательного?..

— А зачем, спрашивается, мы сюда пришли?

— Тогда позвольте вас пригласить на особое представление. Только оно дороже…

— Ха, чепуха… — я, не глядя, высыпал монеты из кармана в предусмотрительно подставленную клетчатую ладонь. Кажется, это были все оставшиеся деньги. Иначе с чего Илга так свирепо уставилась? Жалко ей, что ли…

— Эй, парень, девчонку-то с собой не бери! — предупреждающе крикнули в спину. — Сгинет и не найдешь. Да и сам не ходи, не вернешься.

— Оставайся, — рассеянно велел я Илге, но через минуту, обернувшись, убедился, что она идет следом — мрачная, как нетопырь.

Разомкнулись расписные ширмы. Разом стал тише и темнее. И людей поубавилось.

— Здесь простые развлечения. Вы можете выбрать… О, нет, это не бордель, наши девушки уникальны. Они послушны и искусны, они ответят самым затаенным вашим желаниям, вы сможете воплотить в жизнь все, что никогда не решитесь даже с продажной женщиной, потому что эти существа…

Насупленная Илга угрюмо озиралась.

— Позвольте вам предложить наш фирменный напиток?

А почему бы и нет?

Мелькали силуэты, сменялись лица, что-то происходило вокруг, но тут же выскальзывало из памяти, как скользкая медуза из мокрых ладоней. Только ожоги пекло…

— Соблаговолите пройти сюда…

Прогорклая магия забивала восприятие, не хуже смрада. У меня то и дело темнело в глазах, но если выпить, то становилось легче. Только выпивка здесь плохая, колючая. Язык царапает. Я пытался это выплюнуть, но никак не получалось, а бармен таращился с невежливым изумлением…

Илга тоже глядела со все возрастающей антипатией. Это раздражало, и уже в который раз я пытался отправить ее восвояси. Она почему-то не уходила. И правильно делала, а то пришлось бы ее искать. В этом мерзком месте приличным девицам делать точно нечего. Но лучше бы она исчезла, непоследовательно думал я, натыкаясь на ее внимательный холодный взгляд.

Как она вообще смеет так на меня смотреть?

* * *

… — По-моему, действительно пора уходить.

Все-таки она — зануда, раз твердит одно и то же!

— Это мне решать! — возразил я, увлекая девушку за очередную ширму.

Здесь коптили факелы, рождая обманные тени и скрывая настоящие облики. Грязные закутки разрастались до размеров сводчатых пещер, тесные проходы обращались нескончаемыми туннелями. Периодически тревожно дергался амулет на шее, но я почти не замечал его.

— …Вы встретите настоящего мага-Оборотня!

Я с удовольствием громко засмеялся:

— Второй раз за день? А вы разве не знаете, что настоящий Оборотень в мире всего один, и он сидит взаперти в Черной башне?

— О, это сказки для непосвященных, которыми Ковен потчует простой люд, чтобы не пугались. А Оборотни — они хоть и редки, но еще живы. Хотите увидеть?

— Несомненно!

Илга смотрела на меня с ненавистью. «Идем отсюда!» — прочитал я по ее губам. И, кажется: — «Идиот!». Но разве я мог пропустить уникальный случай узреть родственника?

Впрочем, родич оказался так себе. Какой-то хмырь в черном. Со зверским оскалом демонстрировал фокусы. Обращал людей в зверей (высшая магия), менял сущность желающих (целитель-психолог и гипнотизер средней руки), поддельной кровью оживил мертвеца (я не выдержал и громко захохотал)…

Потом мы навестили некромантов — неприятные существа, холодные, шипящие, со стылыми взглядами, будто змеи. И воняет мертвечиной. На самом деле настоящий некромант был один, но фальшивые тоже убедительно старались.

После мы зашли еще куда-то… Кажется, я искал померещившуюся мне Никку-русалку. Илга вдруг вскрикнула, и мне самому стало страшно. Там копошилось нечто в этом черно-багровом дурмане, не магическое — человеческое. Безумные лица, тошнотворный запах крови, жуткий крик…

Теперь уже я бесцеремонно дернул растерявшуюся спутницу и потащил за собой прочь. Наверх, из темноты мы вынырнули держась за руки, словно малые дети. Запыхавшиеся и взъерошенные. Оставшийся за дверями звон колокольцев манил вернуться.

Илга что-то говорила, но я не слушал. Как только гнусные лабиринты остались позади, царившее во мне шалое веселье вернулось с прежней силой. Не обращая внимания на накалившиеся браслеты, я зачерпнул воздух и крепко сжал его в горсти, а, когда разомкнул пальцы, на ладони, на грязной повязке сидела крошечная, воздушная птичка. Некоторое время я тупо пялился на нее, пытаясь сообразить, что с птичкой неладно, а потом догадался, что она выпачкана моей кровью — повязка пропиталась насквозь. Беспечно ухмыльнувшись, я нашептал птице несколько восторженных фраз и подкинул вверх. Птичка упорхнула, унося Арину сумбурное послание. Не знаю, что он там разберет, но поделиться с единственным человеком, которому я доверяю, сегодняшними приключениями и главным открытием определенно стоило.

Я свободен!

Илга смотрела испытующе.

— …далеко заполночь, — смысл ею сказанного, наконец, одолел хмель.

— А мне совершенно некуда спешить! — с пьяной беспечностью заявил я.

— Зато мне утром на работу.

— Ну, так иди себе! Я, может, вообще не собираюсь назад! — признался я, дохнув ей ненароком в лицо. Она брезгливо отшатнулась. Мне показалось, что девушка вот-вот влепит мне оплеуху.

И вдруг ее злость исчезла — мгновенно и без следа, словно вода, впитавшаяся в пересушенный песок. Илга небрежно пожала плечами:

— Как скажете. Пойдемте тогда выпьем на прощание… И разойдемся.

И мы выпили рыбьего «молока» в темноватом местечке на оставшуюся после цирка мелочь. Вот забавно — Илга мне улыбалась! Немного натянуто, отводя взгляд, но улыбалась. И я внезапно вновь осознал, какая она красавица — изумительная девушка, с яркими, чистейшей морской синевы глазами, с жемчужно-розовой светящейся кожей, с приятными формами под этой мешковатой одеждой… Она отпивала из своего стакана и загадочно молчала. Она промолчала, даже когда я переместился поближе и положил руку ей на бедро, шалея от присутствия такой красоты.

— А хочешь, я перепишу твою жизнь заново? Ты станешь принцессой и знать не будешь ни о своем Яннеке, ни о стохвостах! Вот вернемся в замок, и так и сделаем. Будешь дочкой барона…

— Это возможно? — Илга непритворно заинтересовалась, распахнула глаза шире.

— Ну, — даже во хмелю я слегка смутился. — Возможно, только трудно. Но для тебя я готов напрячься.

— А сделать так, чтобы человек стал здоров?

— Опять ты за свое… Если узор гнилой, то узел на изнанке все равно распустится.

— Ты пробовал?

Когда это мы успели перейти на «ты»? Впрочем, это отличная идея! И доверительность сразу возникает.

— …много лет назад. Я должен был исправить сущность одной больной девочки. Ее отец был могучим и влиятельным магом, но даже он не мог излечить ее и решил, что это под силу только Оборотню. Он убедил Ковен… Только все равно ничего не вышло. Эмма не стала нормальной. Даже хуже — она утратила рассудок. — Я запоздало спохватился, что язык будто сам собой плетет то, что я ни с кем не обсуждал уже много лет. И не хотел обсуждать.

— Это все прошлое. Давай лучше о настоящем и будущем. Вот кем бы ты хотела стать? А хочешь, дочкой Императора?

Нет, это вовсе не гнев в ее глазах — это она так смеется. И ямочки у нее под скулами очаровательны… Это хорошо, что она смеется, потому что, когда она перестает смеяться, ее лицо становится неприятно напряженным и испуганным. Как у человека, который совершил нечто необратимое и ждет неминуемой расплаты. Но что страшного могла сотворить такая красавица?

Какая горячая у нее шея, а гладкая кожа пахнет упоительно…

— Давай сбежим вместе, а? Я даже оборву твой поводок, хочешь?

Вряд ли она поняла, о чем идет речь. Отвела глаза, вдруг тоже взяла стакан, щедро плеснув из бутылки, и решительно отхлебнула крепкого рыбьего «молока». Стерла невольно выступившие слезы.

И впрямь, что за мерзость подают в этом заведении? Тоже, как в цирке, полным-полно каких-то мелких сухих колючек, которые горчат и застревают в глотке, словно опилки, и дышать становится трудно. Сквозь накатывающую муть пронзительно и трезво смотрит Илга. Это последнее, что остается в памяти.

А потом стало темно.

* * *

Очнулся я от злого, пробирающего насквозь холода и головной боли. Мучительно медленно провел по лицу ладонью (страшно неудобной, почему-то жесткой). Приоткрыл глаза… Почему все так ярко?

Вокруг деревья. Изморозь на пожухшей траве и на рукаве моей куртки. Солнца еще нет, но вокруг уже царит предрассветная, прозрачная сумрачность.

Где это я?

Я отнял от лица левую руку и понял, отчего она показалась мне странной: из-под верхнего витка свежей и чистой повязки, торчит свернутый листок бумаги. Развернуть его стоило целой серии болезненных телодвижений. Незнакомый, угловатый почерк: «Считайте, что мы квиты и услуги проводника полностью оплачены».

Щурясь, я рассматривал записку и собственную заново перевязанную ладонь. В памяти всплывало напряженное лицо Илги и колючий привкус выпитого вина.

Оборотни способны распознавать враждебные примеси в пище. Яды, лекарства или, скажем, дурманящие вещества воспринимались мною, как колючки. Там, в цирке в напитки явно что-то подмешивали, и я игнорировал это лишь потому, что уже был пьян. И позже, выпивая в компании Илги, я тоже не отреагировал…

«…это правда, что даже капля крови Оборотня способна исцелить любого?..»

Заново перевязанная рука… Рассыпанные по траве упаковки со снотворным… Головная боль. Я сжал зубы и застонал. Казалось, стон остается на языке горькой золой.

Я огляделся, высмотрев, наконец, знакомые ориентиры. Вон замок и башня, а внизу поселок. Значит, Илга привезла меня сюда и бросила. Наверное, еще можно послать погоню, эта мерзавка наверняка сбежала, но уйти далеко не могла, ей надо заехать за женихом. Догнать ее, схватить, наказать…

Что-то шевельнулось внутри, некое смутное сожаление о несделанном. Шевельнулось и ушло.

Она могла попросить о помощи открыто, но не стала. Она могла причинить мне большие неприятности, и тоже не стала. Она могла убить меня… Нет, не думаю. Это исключено.

Я с силой тряхнул гудящей головой. Боль, конечно, лишь усилилась, но зато отвлекла от темных мыслей.

Кое-как завернувшись в напрочь выстуженную куртку, поднялся на ноги и, поначалу пошатываясь, а затем все увереннее двинулся к замковой дороге. Озябшие руки никак не отогревались. Сунул в карманы, наткнулся на нечто постороннее, выудил плоский пакетик и некоторое время тупо соображал, что же это такое… Ах да, это завалилось Илгино снотворное.

…Стены, переходы, лестницы. Смутные тени с ужасом шарахаются прочь. Некоторые нерасторопны, и я отшвыриваю их, грязно выругавшись… Огромная, показавшаяся мне просто чудовищной, тень заступает дорогу. От нее веет злой стужей.

— Господин Юг? Райтмир?

Тень съеживается, обретая очертания мага Ставора. Маг ниже меня ростом, но мне все еще чудится, что великанская тень по-прежнему высится за его плечами. Ставор чем-то недоволен. Лицо его спокойно, голос негромок, однако недовольство колышется вокруг него темным облаком, полным грозовых разрядов.

— …вы вольны распоряжаться свободным временем на острове по собственному усмотрению…

О чем это он? Я делаю попытку сосредоточиться. Суровость Ставора смешана с легким презрительным снисхождением и отдает тухлятиной. Так смотрят на элитного кобеля, вернувшегося домой в репьях после шального загула в компании окрестных дворняг. Это не раздражает, это бесит. Да как он смеет?

Однако пока я осмысливаю, что к чему, борясь с накатывающей мутью, Ставор уже продолжает:

— …но, общаясь с людьми, извольте держать себя в руках, — интонации его скучны, даже особого укора не слышно, но меня словно по щекам хлестнуло, частично выбивая дурман.

— Да какая разница? — глухо осведомился я. — Я же Оборотень! Чудовище.

— И, тем не менее, я настоятельно рекомендую вам вести себя достойно.

Подспудно тлевшее, искавшее выход, бешенство распускается слепящими протуберанцами.

— Не указывайте мне что… — сипло, но взвинчено начал было я.

И не договорил. Повторно номер, проделанный в Черноскале с насморочным Гостем, не прошел. Не тот партнер.

Земля под ногами мягко содрогнулась — где-то внизу пришли в движение могучие корни. Ставор не шевелился, но я буквально всем продрогшим телом ощущал этот скребущий, томительный звук от которого сразу бросило в дрожь. То, что двигалось там, без особого труда скрутит наглеца Оборотня.

В голове вдруг прояснилось. А что, если… Время делать выбор? Или идти до конца, испробовать свою мифическую мощь, намертво сцепившись с противником, отрезая пути назад или… Отступить и покориться.

Амулет туго завибрировал.

«Чего ты боишься?» — спрашивал мертвый дракон на острове. Вот этого самого мига. Когда нужно будет окончательно решить, человеком мне жить дальше или Оборотнем. Навсегда.

— Не стоит… — Ставор наблюдал за мной очень внимательно. Потом протянул руку (я отпрянул) и, прихватив за цепочку, вытащил из-за ворота моей рубашки амулет. Приподнял уголки губ. — Много лет назад я был одним из тех, кто надел его тебе на шею.

Да! Вот почему этот голос показался мне смутно знакомым.

Маг провел большим пальцем по узору на металле; слегка нахмурился, словно почувствовал нечто неожиданное, но продолжил все тем же ровным тоном:

— Возможно, ты сломаешь печати и окончательно обратишься. Возможно, ты сомнешь даже меня, если в твоей крови спит сила всех сгинувших Оборотней… Ты объявишь войну и тебе придется идти до конца. Но может, за тобой ничего нет или ты вмиг сгоришь, ибо могущество то слишком велико для одного человека.

— Это… это все равно лучше, чем жить… на удавке, — хрипло выдохнул я. Каждый глоток воздуха жег глотку.

— Все мы живем на поводках обязанностей, страстей и привязанностей. Но если уж рвать цепи, то не из пустого каприза, а ради чего-то значительного… — Тон Ставора внезапно смягчился. — Прости меня, мальчик, я поторопился. Мне следовало заметить, что ты сейчас не в себе… Ступай. Хотя, погоди…

Я, зачарованно шагнув было мимо, покорно застыл и даже не дернулся, когда Ставор поднес к моему лицу раскрытую, сухую ладонь и провел перед глазами. Мелькнули темные трещинки на светлой коже. Раскалывающая голову боль исчезла, а на лицо словно легла слегка тесноватая маска.

— Ты так непоседлив, что «лик» лучше носить постоянно.

Он не желал меня унизить. Просто мимоходом продемонстрировал сегодняшнюю расстановку сил и напомнил правила игры. Если я остаюсь в игре, то вынужден снова принять их.

* * *

Вернулся…

Я вернулся обратно. А если вернулся, то молчи и терпи. Потому что вернулся. И незачем обвинять Илгу, что она притащила меня назад. Я мог уйти, но не ушел. И когда я спьяну кричал ей, что не вернусь никогда, я знал, что это просто бахвальство. Пустые слова. Почему? Потому что я трус и дурак? Потому что не готов? Потому что не знаю, как жить в мире и привык быть Оборотнем?..

Потому что мне незачем уходить. Ставор прав — рвать цепи стоит ради чего-то или ради кого-то… А ради себя самого? Стою ли я этого?

Шалое чувство вчерашней свободы не ушло, но залегло куда-то в подсознание, на задворки души. Ждать своего часа или гнить, отравляя миазмами.

Ох, до чего же паршиво… И от выжирающего изнутри стыда и неясного сожаления, и от воспоминаний о вчерашнем безумии и предательстве Илги (хотя в чем она тебя предала? она и не считала тебя своим другом…) и от накатившей простуды. Скорчившись на постели, я пережидал приступы озноба и жара. Прямо напротив кровати на кресле лежало безжизненное и темное «око», найденное внизу. В нем я видел только самого себя — скрюченного, жалкого… Мерзкое зрелище, но сил нет отвернуться.

А потом в поле зрения вплыла встревоженная физиономия Эввара.

— Райтмир? — Он наклонил голову, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Вы не спите?

— Уйдите, Эввар, — тускло отозвался я, пытаясь смотреть сквозь нежданного гостя и продолжать упиваться собственным ничтожеством. Отражение в мелком шаре очень этому способствовало.

— Простите за вторжение. Я стучал, стучал внизу, но вы не отвечали и я…

— …забеспокоился. Вы слишком много беспокоитесь по пустякам. Вам нечем больше заняться? У вас нет друзей или любимой женщины? Наверняка, нет… Тогда сходите в… в цирк! — Слово оказалось таким черствым, что, похоже, ссадило язык.

На круглых щеках Эввара проступили пунцовые пятна. Губы стиснулись, потеряв цвет и превратив рот в кривой разрез, который все же разомкнулся, выталкивая звуки через силу:

— Да. У меня нет друзей и любимой. И никогда не было.

— Мне-то что за дело… — я равнодушно зажмурился.

Услышал, как непрошенный гость уходит, шумно топая. А потом возвращается. Много прошло времени или мало, не могу сказать. Для меня время обратилось в одну долгую, полную душных видений, минуту.

— Вот, выпейте! Это прекрасное целебное средство, любое недомогание как рукой снимет.

Я так удивился, что приподнялся, преодолевая слабость, и озадаченно уставился на керамическую кружку, полную мутной жидкости. От нее знакомо пахло. Тогда, на Плоскодонце Илга предложила мне нечто похожее.

— Э, нет… — я мрачно ухмыльнулся. — Больше ничего из чужих рук я не пью!

— Райтмир, вы явно нездоровы.

— Эввар, — я глядел на его щекастую простецкую физиономию снизу вверх. — Как вам еще дать понять, что меня раздражает ваше присутствие? Хотите, чтобы я вас оскорбил?

Он промолчал, сел в кресло напротив, скрыв своим обширным задом валявшееся там «око» и, кажется, даже не заметил этого. Кружку он по-прежнему держал в руках. Большие телячьи глаза смотрели печально.

— Я зашел к вам поговорить. Не знал, что вы нездоровы… Теперь, наверное, разговор неуместен.

— Если лучший способ от вас отвязаться, это выслушать, то говорите.

— Мне кажется сейчас…

— Или убирайтесь отсюда.

Эввар вздохнул, баюкая в больших ладонях кружку. Затем решился:

— Мне нужна ваша помощь. Я знаю, вы выполнили свою часть обязательств и сам Ставор сказал, что вы вольны в своем выборе. И что искать Кассия вам неинтересно. Но… Мне не справиться одному.

— Так не беритесь за то, с чем вы не в состоянии справиться.

— Есть истории, которые обязательно должны быть завершены.

— Эввар! Скажите толком, что вам нужно? Я скажу «нет» и мы, наконец, расстанемся.

Эввар не желал слышать хамства. Помаргивал грустно из-под неровной челки и заговорил лишь после новой вдумчивой паузы:

— Вас часто принуждали делать что-то по велению других. Я не могу… да и не хочу заставлять вас. Я могу только попросить — помогите мне найти отца или его тело. Одному мне не пройти на дальние острова.

В общем, примерно этого я ждал. И заинтересовался помимо воли:

— Зачем? Нет, семейные узы это, конечно, священно, но рисковать жизнью?.. Вы не похожи на человека, который способен…

К моему величайшему изумлению, Эввар меня горячо перебил:

— Вот именно! Я не похож на человека, который способен. Я предпочитаю уют библиотеки и свою скучную работу по первичным материям. Она будет не блестящей, но добротной… И я буду день за днем приходить в библиотеку, заниматься обыкновенными делами, раскланиваться с одними и теми же людьми… Мне трудно вырваться, я уже привык. Я обычный.

— Что в этом плохого? Это гораздо лучше, чем быть необычным. Поверьте тому, кто оценил это на собственной шкуре.

— Нет, — Эввар помотал тяжелой головой. — Дело не в том, кто мы по рождению… Есть императоры, имени которых без учебника истории не вспомнишь. А есть простой рыбак Вайно Удильщик, сказки которого знают детишки на любом острове, — он воодушевленно заерзал, расплескивая содержимое чашки и не замечая этого. — Понимаете? Люди совершают нечто большее, чем уготовано им обстоятельствами! Они светятся сами и озаряют других! А есть те, чья жизнь — всего лишь тень на обороте будней. Они исчезнут — и тени вместе с ними. И ничего не останется.

Как тебя, однако, несет…

— Заведите ребенка, — сквозь зубы посоветовал я. — Говорят, помогает.

— Моему отцу это не помогло, — Эввар улыбнулся без обиды. — Он тоже был обычным. Неудачником, как звали его. Может, и правда… Но так было, пока он не исчез.

— Вы хотите изменить свою жизнь за счет тайны отца?

— Нет. Я хочу разыскать отца. Сделать хоть что-то для него. Мне кажется, это неправильно оставить его где-то там лежать. Даже мертвому важно, чтобы его нашел близкий человек… Его тайны меня не заботят, боюсь мне они, наверняка, не по зубам.

— Ставор назвал вас «талантливым молодым магом», — растерянно заметил я.

— Он всех так называет. Он очень добр.

— Как сказать… — с чувством усомнился я.

Эввар смотрел на кружку в своих руках. И явно видел свое отражение — мелкое и невнятное. Я, наверное, с таким же отвращением рассматривал себя недавно в «оке». Параллель показалась мне неприятной.

— …у меня работа, которая вроде бы получается, но к которой у меня не лежит душа…

Хм, знакомо!

— …коли я пропаду, горевать обо мне никто особо не станет…

Он не ждал возражений, и я молчал. Было очень неуютно.

— Типичный портрет неудачника, — невесело засмеялся Эввар. — Делаю, что велят люди или обстоятельства, а не то, что хочу сам. Наверное, только магия может что-то изменить.

Молодой маг вскочил и валко прошелся по комнате, скрипя половицами и небрежно балансируя наполненной чашкой, которая, похоже, придавала ему уверенности.

— И чудо случилось! Я так обрадовался, когда вы появились на Пепельном ожерелье…

— По вашему виду это было незаметно, — вставил я, чтобы не молчать так упорно. Но он даже не услышал.

— …это был шанс, последний камешек на весах! То, что перевернет, наконец, обстоятельства!

Надо же… Заранее, что ли, речь заготовил?

Эввар вдохновенно взмахнул свободной рукой:

— Это как в той легенде, про Дыру в иное, которую стерегли Оборотни в Черном замке. Ведь говорят же, что туда стекается все зло, сотворенное людьми, и однажды его станет столько, что накопится критическая масса и… Мир обернется. Так и с каждым человеком.

Ну отчего все разговоры сводятся на Оборотней? Или это у меня паранойя? И без того мерзкое настроение испортилось безвозвратно. Критическая масса Оборотня. Чудо, значит… Если хочешь обернуться другим человеком — действуй сам. А не сажай себе Оборотня на шею для придания веса.

Он еще говорил, когда я отрицательно покачал головой:

— Эввар, я не пойду с вами.

— Почему? — в голосе снова не обида, а только замешательство.

— Не хочу.

Этот аргумент действует безотказно. Во всяком случае, на тех, у кого нет полномочий тянуть меня за поводок.

— Понимаю, — Он не стал спорить. И даже не попытался. Наверное, был заранее готов к отказу. — В таком случае… — Эввар осмотрелся в поисках места, куда пристроить злополучную чашку. — Простите, что напрасно вас потревожил. Мне нужно было догадаться, что мои личные дела не имеют к вам никакого отношения… — Чашку пришлось поставить на пол. В темной жидкости закачались теперь уже два наших отражения. — Извините.

Он вышел за дверь. Я разглядывал потолок, перекатившись на спину. Не понравился мне финал нашего разговора. Не потому, что Эввар покорно принял отказ. А потому, что он принял его уже имея собственное решение на этот счет. Иначе реагировал бы по другому.

А ведь этот пафосный олух полезет на острова один. Голову даю на отсечение. После всего, что он тут плел… Полезет и умрет. И кто будет виноват?

Я сорвался с места. Хорошо, что в башне такие длинные лестницы и такая отличная акустика.

— Эввар!

Он мигом вернулся, встревоженный и запыхавшийся:

— Что случилось?! Вам плохо? Врача?

— Ты ведь не пойдешь туда один? — в упор осведомился я. Ноги держали неважно, потому пришлось опереться боком о стену.

Эввар заморгал, заметно смутившись. Лицо его вытянулось, как у карапуза, пойманного с поличным. И лгать он не умел совсем. Но на это раз попробовал.

— Конечно, нет! — Он очень старался быть убедительным, жаль, практики явно не хватало.

— Хорошо, — я невольно усмехнулся. — Я помогу тебе. В разумных пределах… — Последняя добавка смазала торжество момента, но Эввар простодушно просиял, рассыпался в благодарностях, снова превращаясь в привычного уже неуклюжего увальня.

— Почему ты передумал? — от избытка чувств он даже забыл про вежливость.

Я неопределенно повел плечами. Не рассказывать же Эввару о чудесах, которые и впрямь случаются. Но не тогда, когда прибывает на остров Оборотень, а когда непутевые маги, преодолев собственную нерешительность, топают наниматься к нему в проводники.

Когда Эввар ушел я, не спеша, перекатывая на языке каждый глоток, выпил оставленное им лекарство и провалился в сон, без сновидений.

Судьба вяжет узлы на Изнанке. Слабые узлы — жизнь коротка, словно гнилые нити не держат. Крепкие — выстоять такому человеку в любых штормах.

Некоторые люди прорастают сквозь Явь, как деревья. Плетут узоры корней на Изнанке, тянутся вверх через время. Оставляют свой след на поверхности и на обороте. А есть такие, что схожи с пятном грязи на стекле. Время смахнет их — ничего не останется.

«Царапины стилом по перламутру раковины»

Рукопись барда Иорра Беглого.

Глава 7.

— Там снова… эти, — Эввар поежился, невольно пятясь.

— И пусть себе, раз далеко, — даже оборачиваться я не стал. Надоело.

Отправились мы с самого утра, не выспавшись, в компании такого же невыспавшегося сопровождения, которое хоть и не роптало в силу наведенных чар, но выглядело вялым и еще более заторможенным, чем обычно. Зато отсутствовал Малич. По словам Эввара, блондин еще восстанавливался в лечебнице.

Сам Эввар щеголял в «щите», смахивающем на радужную пленку. Зато на мне защита не держалась, соскальзывая, как намыленная, так что всю прелесть близости мертвой зоны я вкусил в полной мере. Поэтому старался не отвлекаться.

«Эти» постоянно водили хороводы вокруг нас, но пока не трогали — и то ладно…

— Дорога.

— Вижу.

— Неужели здесь жили люди?

Риторические вопросы я тоже оставлял без ответа. Спотыкаясь, перебрался через косой каменистый гребешок, которые иссекали почву вдоль и поперек, будто из земли проклевывалась гранитная чешуя.

— Я читал, что это был один из самых населенных островов до… э-э…

— Договаривай, — подбодрил я со вздохом. — До прихода Оборотней.

— Здесь даже били живые источники… — слегка смешавшись, все же закончил Эввар. — Тебе не кажется, что здешняя земля все еще тоскует по жизни?

— Оголодала? Тогда я не советую задерживаться. Кто знает, вдруг мы как раз годимся для ее обеда.

Остров оказался большим, относительно пустынным и неприятным. Как, впрочем, и все остальные острова северного края Пепельного ожерелья. И что только Эввар здесь надеется отыскать?

— Идут к нам! — голос Эввара дрогнул.

Я с неохотой оглянулся. Эввар отстал от меня и водил перед собой растопыренными пальцами. С пальцев текло прозрачное мерцание, пронизывая клубящийся воздух.

«Эти» действительно приближались, отделяясь от клочковатой дымки. Ковыляли, припадая сразу на все конечности, горбились, качали головами… А потом вдруг боязливо замерли, рассыпавшись полукругом. Уставились на нас.

— Похожи на людей, — Эввар близоруко щурился. — Хотелось бы рассмотреть поближе.

— Кто ж тебе мешает? Можешь, подойти познакомиться, а можешь рассмотреть вот этого… — я пнул носком сапога то, что лежало, скрючившись, между каменными гребешками. Взвилась пыль. — С виду такой же… м-м… безобразный.

— Где?!

Ну, этот человек не устанет меня удивлять. Казалось бы, еле ноги волочит, и вдруг такая прыть… чудо, что не угодил в очередную «дыру». Поверхность острова лопалась, как ветхая ткань. Здесь выгнивала сама плоть реальности, а образующиеся каверны быстро заплетали изнаночные клещи. И что только они здесь жрали?

— Зачем ты его… ногой? — искренне огорчился Эввар, опускаясь на колени перед гниющими останками. Кажется, он даже не заметил, как я оттащил его от ловушки.

Разочарованный клещ шевелил щупами. Разочарованный я пожал плечами:

— Все равно дохлый.

То, что поначалу смахивало на скопище загадочных заготовок из камня, песка и гнилой древесины постепенно обретало явственную форму. Эввар аккуратно сметал труху, освобождая очертания бугристого черепа, скошенных плеч, рук разной длины…

— Его будто складывали из того, что нашлось на острове.

Эввар потянулся снять колючку со лба лежащего существа, когда оно шевельнулось и повернуло сплюснутую голову. И с утробным выдохом попыталось схватить незадачливого мага за шею. Хорошо еще, что «щит» сработал и кривые цапалки соскользнули.

На этот раз я пнул тварь от души, так что брызнули черные дряхлые щепки и дробно посыпались камешки. Эввар, отряхиваясь, воздержался от высказывания о морально-этической окраске нового пинка.

Стоявшие поодаль собратья жертвы, однако, выразили бурный протест. Неритмично закачались, всплескивая конечностями. Воздух задрожал, подернулся зеленоватыми стрелками и волной потек к нам, гоня перед собой смрадный жар.

— Ух ты! — удивился Эввар, тоже поднимая руки.

Пш-ш-ш!.. С раскатистым треском ушла навстречу аборигенам белая молния.

Пара тварей обмякла, но остальные упорно брели, перебираясь через каменные гребешки. За первой выстрелила следующая молния. Потом еще… Аборигены перли, не замечая потерь. Растянулись широкой цепью готовясь окружать.

— Да что же они никак не остановятся!.. — Эввар, багровый от натуги, хрипло дышал и пошатывался, снаряжая следующий разряд. Опыта ему явно не доставало. Хороший маг устает не так быстро. — Райтмир! Вы отступайте, я их задержу.

Ага. Конечно.

Зашебуршала настырная тварь, загребая землю. Я встал на нее обеими ногами, почувствовав, как что-то хрупнуло. А потом чуть сдвинулся… Далекая мертвая зона словно прыгнула навстречу. Пахнула не жаром, но чем-то столь же томительно-смертоносным. Захотелось съежиться и зажмуриться. Пространство слева парило, растекаясь разводами. Земля виделась ненадежным кружевом, усеянным сытыми клещами.

Шипя от боли, как Эвварова молния, я размашистым жестом резанул плоть острова как раз перед ковыляющими аборигенами…

И обернулся назад.

Натужно сипел Эввар, изготовившись к новой атаке. Земля впереди оставалась такой же ровной, взъерошенной разве что воронками от молний, но чуткие аборигены замешкались, копошась возле незримой на этой стороне границы.

— Вгоняй их в землю, — также, едва переводя дыхание, посоветовал я. — Как можешь.

Он понял мгновенно. Почва закипела, мешая обломки каменных гребешков, костлявых здешних растений и песка. Твари копошились, проваливаясь в каверны. Те, что пытались выползти были увешаны гроздьями клещей… И все равно упрямо перли.

Вторая попытка заглянуть на изнанку кончилась тем, что я, корчась, повалился наземь, пытаясь унять адскую боль в груди. Взбешенный амулет жрал меня живьем. Да и бесполезно это было все — твари, что тащились к нам, не существовали на оборотной стороне.

— Держись! Я сейчас…

Я не видел, что делает Эввар, но через пару секунд воздух вдруг затвердел, расслоился на прозрачные пластинки, рассыпался стеклянным крошевом, которое маг с явной натугой толкнул в сторону наступающих монстров. Ускорившись, стекло со свистом ринулось навстречу тварям. Вонзилось. Брызнула древесная ветошь; сыпанули искрами, дробясь, камни; гнилая плоть разлетелась клочьями…

Уцелевшие аборигены проворно заковыляли прочь.

— А Ставор прав! Ты хороший маг.

Бледный до сывороточной прозрачности Эввар устало повалился рядом. Некоторое время мы молча отдыхали. Унималась боль в руках и над сердцем. Оседала пыль. Появившийся ветерок уносил вонь разлагавшейся земли.

— Наверное, они порождение самого острова, — все еще сипло дыша, но уже азартно вертя головой, предположил Эввар. — Он пытается вернуть жизнь в любом виде. Знаешь, я думаю, это интересно узнать, как именно…

— Неинтересно, — я угрюмо созерцал, как мясистый, покрытый толстыми ворсинками плющ ползет между каменными гребешками, заплетая взрытую почву.

— Что? — Эввар опешил.

— Плевать мне на остров и его порождения. Мы закончили, или останемся собирать гербарий из здешних монстров?

— О… — он виновато потер испачканную пылью переносицу. — Я не подумал… Если ты устал, то давай на сегодня закончим.

Я изумленно воззрился на него.

Лицо у Эввара было отекшее, глаза посекли красные прожилки, а на виске пульсировала вена. Кончики пальцев на руках почернели, потрескались и заметно кровоточили, словно все свои молнии Эввар швырял прямо щепотью. В последние час-другой он и ноги-то едва волочил. Но взгляд мага оставался живым и ясным, как у щенка, выскочившего на долгожданную прогулку. Вот неугомонный!

— К тому же здесь становится слишком опасно, — Эввар потер ладони друг о друга, рассеянно поморщился от боли.

— Можно подумать, раньше мы просто прогуливались.

— Мы были на островах, которыми владели твои предки. Там у тебя было преимущество. А здесь слишком близко к мертвой зоне. И я отвечаю за твою жизнь, — добавил Эввар так торжественно, что мне отчего-то расхотелось смеяться и вдруг вспомнилось, что мой спутник старше меня.

Может, он и не великий маг, но я невольно проникся к нему уважением. Отвечает за мою жизнь… Надо же. Забыл, что как раз это самое неразумное?

* * *

— …Этот остров последний на сегодня и вообще! — решительно заявил я, и Эввар безропотно кивнул.

Тут даже он признавал, что мы дошли до предела.

Дальше смысла забираться нет. Мне, Оборотню, тут не по себе, а магу-одиночке Кассию не пройти тем более.

На Эввара я старался не смотреть. Неприятно. Чудится, что он покрыт грязноватой пеной. Наведенная защита то и дело вскипает, пузырясь, и ее приходится подновлять, неуклюже «штопая» через край. Хватает едва на полчаса-час. К тому же Эввар не видит «дыр» и все время норовит наступить на них. Эдак мне скоро придется штопать собственные нервы через край. Поэтому я бросаю его, велев ждать, и ухожу дальше один.

Мертвая зона рядом. Я знаю, что граница еще достаточно далеко, но ощущение, что идти приходится по самому краешку бездны, сильно и ужасающе. Бездна дышит черным безвременьем. И все время зовет к себе.

— Как… здесь… плохо, — охрипший голос Эввара дергает меня назад, я даже на спину едва не опрокинулся.

— Я же велел тебе ждать! — с досадой огрызнулся я, пытаясь скрыть облегчение. Привкус бездны, как гарь на языке, отравлял восприятие. Мир вокруг теперь виделся подкопченым.

— Какой смысл… все затевать, — с усилием выталкивая слова сквозь потрескавшиеся губы, возразил Эввар, — если я… останусь… в стороне? — он, обмякнув, опустился наземь.

Мне вдруг померещилось, что я вижу след его голоса. В воздухе расплывались прозрачные разноцветные струйки. Впрочем, чему удивляться, если даже линия горизонта здесь плавала и казалась лохматой, как растрепанная нитка?

— Кажется, это селение…

Именно, что кажется. Здесь все — кажется.

— Это город! — воодушевленный Эввар вскочил, как будто и не он только что еле дышал. — Наверняка, это легендарный Белый Клин!

А я отшатнулся, потому что стена ближайшей постройки внезапно пошла глубокой рябью от хлестнувших ее звуков. И земля под ногами дернулась мелко и судорожно. Эввар побежал к строениям. То есть он заковылял, неловко перебирая ногами. Воздух за ним колыхался, словно за плечами мага стелился почти прозрачный плащ.

— Ты только посмотри! — От возгласа мага камни снова содрогнулись, взявшись морщинками.

Над просекой, в коконе волосатого плюща, торчала башня. Когда-то высокая, она сселась и накренилась. И даже острые зубцы на вершине размякли, скрючились, полусомкнувшись, как ножки дохлого паука.

— Даже странно, что здесь уцелело хоть что-то, — Эввар бормочет себе под нос, огибая оплывшую трещину возле башни. — Мы прошли такие пустоши, а тут… — Он повернул ко мне бледное лицо. Тусклые от усталости глаза будто заново протерли до блеска. — Белый Клин был последним городом, который держал оборону на границе, когда мир «обернулся»!

Даже если это и так, то легендарный город сейчас растаял, как сахар. И мы можем тоже расплыться. Вон, за Эвваром так и тянется разноцветный акварельный след. Все камни мягкие, как глина. То ли местная аномалия, то ли влияние мертвой зоны. Но из-за этого все здешние постройки обтекли и утратили четкость очертаний.

Вот это, вроде, дом… А это? Похоже на храм. Вход зарос странным плющом, который нависает над проемом. И внимательный взгляд темного отверстия под неровной челкой далек от дружелюбного.

— Взгляни! — позвал Эввар.

Я его не услышал, но в воздухе, струйками дыма потекли слова, окрашенные в интенсивно-оранжевый. Занятно, речь Эввара выходит плавной, извилистой линией с завитушками, а моя — угловата, раздергана, вытянута зубцами…

«Мыльная пленка» частично смазывает выражение лица мага, но, кажется, тот сияет от восторга, потрясая найденной палкой. Ах, это посох… Только с чего он взял, что это посох Кассия? Да мало ли тут проживало колченогих?

Однако в храм (или что это еще такое?) заглянуть придется.

Я сделал знак Эввару оставаться снаружи — но разве он послушается? Так что внутрь мы ступили вдвоем.

Пусто, просторно, свет, сочащийся через завесу плюща и щели между колоннами, придает всему зеленоватый оттенок. В центре круглого зала на грубом постаменте высится изваяние сидящего нагого человека. На полу у постамента — груда тряпья.

Керамические плитки пола неприятно прогибаются, под подошвами. Отзвуки наших шагов плывут по пыльному воздуху храма, как деревянная стружка по воде — лениво кружась, отталкиваясь друг от друга.

Статуя вблизи оказалась еще отвратительнее, чем виделось издали. Зеленоватая она не из-за внешнего света, а потому что высечена из камня болотного цвета. Да и камня ли? Не хочется прикасаться и проверять… Глаза, рот, нос и уши сидящего грубо зашиты через край. Нет, одно ухо не зашито — длинная нитка зажата в пальцах изваяния. Обычная суровая нитка. Странно, что она не истлела до сих пор. Странно, что они все не истлели…

Отчего-то кажется, что зашитые веки не мешают сидящему смотреть. Не наблюдать — пристально смотреть. И взгляд этот жуток.

Надо уходить, — внезапно, со страшной отчетливостью осеняет меня.

В этот момент Эввар вдруг со вскриком повалился ниц. Не успев удивиться его внезапной набожности, я разглядел, что валяющееся возле постамента тряпье — это давно иссохшее тело человека. Пергаментная кожа мертвеца, облепившая череп, почти прозрачна.

— Отец! — возглас прыгает, будто мяч, оставляя выемки в крыше и полу.

Мерзкий, тихий шорох пронизывает пространство.

Сидящий на постаменте истукан пошевелился и зацепил пальцами кончик нитки, стягивающей его рот. Потянул. Несколько мгновений, я заворожено созерцал, как нитка выскальзывает из отверстий в темных губах — медленно, с долгим, отвратительным шелестом. Через зашитые веки на меня смотрели чужие глаза, дожидаясь своей очереди раскрыться.

Я не хочу знать, что он скажет.

Я не посмею встретиться с ним взглядом.

Я заорал, хватая замешкавшегося Эввара за плечо, поволок, затем толкнул упирающегося мага к выходу: «Беги! Беги! Беги!!!»

Вопль запрыгал меж стен сгустками огня, оставляя черные подпалины и оплывающие вмятины. Эввар метнулся было обратно, пытаясь вернуться к мертвецу, потянул его за расползающиеся лохмотья, но потом что-то почувствовал и побежал к выходу. Невыносимо медленно.

И я едва шевелил ногами, хотя думал, что несусь во всю прыть. Прорывался сквозь пыльный воздух и клочья замерших звуков, как через студень — продавливая, проталкивая тугую плоть. И каждой жилкой, каждым нервом чувствовал-знал-слышал, как из дырочек в губах истукана поочередно выскальзывает суровая нитка. Как последний стежок распускается, и мне вслед текут слова. Они обгоняют меня — пылающие ярко-алым и черным, извилистые, пронзительные до слепящей нестерпимой боли. Они врезаются в память, словно скальпель чертит линии по живому…

* * *

…Эввар влил в меня очередную чашку воды. Руки у него тряслись так, что я всерьез стал опасаться за сохранность своих зубов.

— Все, — я отвел ладонью новую порцию. — Уже все. Спасибо.

Эввар резко кивнул. Кажется, говорить вслух он боялся, хотя от жуткого острова нас отделяло теперь порядочное расстояние. И сказанное больше не висело в воздухе, словно цветной ядовитый дым.

Мне тоже не хотелось говорить. Прискорбно, но кажется, я прикусил себе язык. С перепугу. Хорошо, что наши экскурсии, похоже, завершены. Может, домой отпустят? — попробовал я запустить в сознание приятную надежду.

— Мы не вернемся? — Эввар сел напротив, ссутулился, вытянул ноги в истоптанных башмаках. Подошвы их, из прочной драконьей чешуи, оказались изъедены почти до дыр.

— Искренне надеюсь, что нет, — с сердцем ответил я. — Во всяком случае, без меня.

— Он так и останется там лежать…

— Эввар, — опасливо ворочая прикушенным языком и оттого не очень внятно, проговорил я, — тебе не показалось, что лежащее там тело не совсем… тело?

— Я не… — Маг вдруг притих, задумавшись.

Я и сам только сейчас стал способен адекватно оценивать произошедшее и выделить те странности (из шквала обрушившихся на нас там), которые касались непосредственно находок. Я видел лежавшее на плитках храма тело. Но оно словно было частью иллюзии. В нем не хватало важной составляющей, которая делает даже мертвого чем-то реально существующим. Из него словно изъяли некий элемент… И потому даже некроманты не смогли обнаружить погибшего.

Маг Кассий закончил свой путь там, под расплывшейся крышей чужого святилища, это вне всякого сомнения. Но что с ним стало на самом деле?

— Это тот… та тварь убила его? — Эввар стискивал кружку, не замечая, как выплескивается вода от все еще сотрясающей его дрожи.

— Не знаю.

— Оно ведь что-то сказало…

— Нет, тебе показалось, — солгал я, избегая его взгляда. Безопаснее таращиться за борт.

— Показалось? — удивился Эввар, поразмыслил и огорченно вздохнул: — Да, наверное. У него ведь был зашит рот. Да и что он мог сказать?

— Я не знаю. — Это правда, хотя пылающая вязь слов так и горит в моей памяти.

Я не знаю. Но догадываюсь, что получил ответ на вопрос, который Кассий задал истукану много лет назад.

Бурлит и пенится вода за кормой, такая привычная, прохладная, пахнущая йодной свежестью. Эввар подсаживается рядом, неловко улыбается, поглаживая растрескавшийся черный посох Кассия. Тот выглядит древним, но прочности не утратил.

— Я хочу поблагодарить тебя, Райтмир.

— Да не за что.

— Нет, есть за что… За… В общем за все, и за… за мужество.

Я его не понял. Посмотрел озадаченно. А Эввар подтянул к себе полотняный мешок, что небрежно лежал под скамьей, распустил кожаные ремешки и вытащил на свет…

Сверкающая сфера в прозрачном кубе ларца слепила и жалила. Я резко отшатнулся. С сухим стуком брякнулся о палубу сбитый посох.

— Ох, прости! — сильно смущенный и испуганный Эввар торопливо запихивал куб в мешок. — Я подумал, что она совсем утратила… Как же тогда?..

— Эввар, а можно пояснее?

— Я оставил его на корабле, — после паузы тихо признался Эввар. — Думал, что это будет страховка… — Маг мельком криво усмехнулся. — Оправдание моей трусости, если вдруг станет слишком невыносимо, и я не решусь идти дальше. Всегда будет возможность сказать себе, что я заботился о тебе… Если поводок затянется, ты ведь погибнешь… Но ты все шел и шел. Наверное, это было больно…

Я молчал, не шевелясь, уставившись на него. Почему-то казалось, что стоит отвести взгляд, как нечто важное разрушится. Эввар тоже смотрел прямо и ясно.

— А потом мы зашли слишком далеко и… Не знаю, как это случилось, но, похоже… Похоже, ты свободен.

Мы все еще не сводили друг с друга глаз. Я похолодев, а он… Пусть он считал, что поводок лопнул на островах — это не имело значения. Главное — ему все известно. И что это значит?

— И я подумал, что тебе нужно знать об этом, — серьезно закончил Эввар.

Потом поднялся и ушел на нос корабля, к «замороженным», постукивая подобранным посохом. Полотняный мешок остался лежать у моих ног.

* * *

Корочка на поджаренном куске рыбы казалась янтарной — светилась изнутри и пластинчато ломалась с легким хрустом. По белому мясу текли золотистые дорожки лимонного масла с пряностями. Пахло одуряющее…

— А вот кому еще рыбки только что с огня? Из моря да прямо в масло! Опомниться не успела! — щекастая торговка в чистом переднике ловко выхватывала длинной вилкой шкворчащие и плюющиеся золотыми искрами ломти.

Я отползал от соблазнительного прилавка задом, как застенчивый краб. Отяжелев от сытости, но не в силах отвести жадного взгляда от все новых порций благоухающего яства.

— Яблоки пьяные в карамели! — немедленно принялись искушать с другой стороны.

Закончить свое земное существование в пьяной карамели, видно, пришлось яблокам, которые не удостоились почетной участи плавать в стеклянных чашах, навязчиво расставленных повсюду. Впрочем, и те и другие плоды пользовались успехом.

Мимо пронеслась очередная стайка гуляк в двуцветных масках: с одной стороны белое лицо с другой — черное. Маски сбились набекрень и казалось, что шеи у людей неестественно вывернуты.

— Эй, горожанин! Айда прыгать!

Ну да. Только и осталось. Хотя…

На берегу пруда, куда вытекала одним краем деревенская площадь, разожгли костры и выкопали ямы, одни щедро набив хворостом, другие выложив, словно мозаикой, ракушками, чтобы залитая вода не уходила. Над хворостяными ямами клубился сизый дым.

По одиночке, и взявшись за руки, над кострами и ямами азартно взлетала молодежь, полоща в дыму цветные подолы, широкие штанины и кушаки. Костры разложили на славу, а ямы выкопали на совесть, поэтому почти половина прыгунов продолжала скакать и после полосы препятствий, с визгом сбивая искры или воду с одежды и, пытаясь откашляться.

— Надо перепрыгнуть огонь, дым и воду, — авторитетно разъяснил чумазый паренек, вгрызавшийся в увесистую клешню печеного лобстера. Бело-черная маска повисла у владельца на тесемках за спиной, словно запасная голова. — Только задерживаться нельзя, а то ожжетесь… — он скосил темный глаз над краем клешни и невнятно посоветовал: — Вам непременно надо прыгнуть.

— Зачем?

— Чтоб понятно все стало.

— Что понятно?

— Коли над огнем, дымом, водой прыгнете и не перекинетесь, сразу станет ясно, что вы человек безопасный. А коли вы нежить — водяной какой, ухмарь или сам… м-м… — паренек сбился и кашлянул, оросив клешню крошевом жеваной мякоти. Уточнил, переведя дыхание: — В общем, ЭТОТ!.. Так тут вас и вывернет!

— Да ну? — обрадовался я.

Впрочем, меня и впрямь чуть не вывернуло. Вся съеденная только что рыбка возмутилась тряской и немедленно запросилась обратно на волю.

— Неплохо прыгаешь! — сообщили мне приятным голоском. И тут же поставили на место, присовокупив: — Для нездешнего. Откуда приезжий?

Обладательница приятного голоска и на вид оказалась очень даже милой — светловолосой, круглолицей, с задорным изгибом пухлых губ. Наводящей на мысль о яблоках. Только не о здешних — крепких, зеленых и твердых, а южных — розовато-золотых, душистых.

— С чего это ты взяла, что я приезжий?

— Чужака сразу видно!

— Где? — возмутился я, демонстративно оглядывая себя со всех сторон.

— Так у нас тут все сплошь рыбари, а ты на рыбака не похож вовсе.

— Ни капли?

— Да у меня все родичи рыбаки, что я не знаю, что ли? И руки у тебя не такие, и пахнешь ты… — крылья маленького носа дрогнули.

— Не рыбой? — любезно подсказал я.

— У настоящего рыбака дух особый, вам горожанам не понять.

— Где уж нам. Ну, разве что местных попросить просветить.

А почему бы и нет, в самом деле? Может, и впрямь пора прекратить киснуть в башне и развлечься, как нормальный человек? Ну, почти как нормальный…

Девушка лукаво усмехнулась, откинув льняные косы за плечи. Вырез в блузке, вроде бы скромный, скорее подчеркивал, чем скрывал заветные ложбинки.

— Поймаешь мне яблоко?

Я покосился на ближайшую чашу с плавающими фруктами, вокруг которой, честно заложив руки за спину и отставив окорока разной степени упитанности, сопело и фыркало, отплевывая воду, уже четверо. Утихшая было рыба опять запросилась наружу.

— Давай я лучше тебе брошку выиграю. Вон там, где стреляют.

Девушка оказалась покладистой и смешливой. Звали ее Елета. Она любила сладости, особенно яблоки в пьяной карамели. И последними она явно увлеклась, быстро хмелея. То ли из-за этого, то ли наведенный «лик» действовал, но Елета каждый раз промахивалась, пытаясь меня поцеловать. И охотно смеялась.

Музыканты поодаль перешли с медленного мотива на плясовую. Вразнобой завертелись бело-черные маски. Белая половина означала уходящее лето и свет, темная — зиму и тьму. Но в таком стремительном мельтешении черного и белого и у самой вселенной голова закружится.

— Это у тебя что? — горячий палец заскользил по моему запястью, некстати вылезшему из рукава. — Ой, я уже видала такое… — Елета забавно нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. — Тот парень тоже был приезжим, из Водоплетов, кажется… И кто ж по доброй воле такую страсть себе нарисует? Вы там на юге все сумасшедшие?

— Некоторые.

— А браслет какой… Подаришь?

— Посмотрим.

Жаркие, упругие губы на вкус отдавали яблочной наливкой. Слишком сладко. Но когда дыхание перехватывает, на это перестаешь обращать внимания.

…А потом некстати громыхнул фейерверк над прудом, выплюнув в дымной струе растрепанную огненную птицу. Зеваки восторженно завопили. И почти сразу же эхом отдался новый вопль — неприятный, резкий, обрастающий тревожным гулом: «держи!.. хватай!.. вон она, бей!..» Музыка сбилась и умолкла.

— Стреляй же! — гаркнули вдруг и следом послышался короткий свист и вскрик.

Елета завозилась, высвобождаясь. Глаза ее, только что блестевшие рядом, мигом отдалились и взгляд ускользнул.

— Там что-то случилось!

От души чертыхнувшись, я последовал за вскочившей девушкой.

Вторая огненная птица по инерции сверкнула над гладью пруда, но на нее не обратили внимания даже дети. Люди сгрудились вокруг каменистого пятачка на берегу, отсекая от воды и лишая возможности убежать вглубь острова невысокую женщину.

Простоволосая молодуха в вышитой блузке и длинной юбке стояла в центре утоптанной площадки, напряженно выпрямившись и озираясь, с заминкой встречая каждый встречный взгляд. Словно цепляясь за них. Со стиснутого в руке крупного яблока все еще стекали капли воды. У ног женщины блестели осколки разбитой чаши вперемешку с раскатившимися плодами.

— Ох, ужас-то какой! — слева только что протолкались, оценили ситуацию и охотно ужаснулись.

— Чего там? — негодовали те, кто поотстал.

— Да ведьму споймали…

Женщина выглядела обычной. Если не считать того, что вышитую блузку, чуть выше сердца, пробивала тонкая черная стрелка гарпуна. С такими местные рыбаки на морского хоря ходят.

— Я сразу заметил, что она в воде-то не отражается… — торопливо, сглатывая слова, рассказывал щуплый мужичок, обращаясь ко всем вместе и ни к кому отдельно. — Когда яблоки ловили! Другие есть, а этой — нет!

Его не очень слушали.

— Ни один праздник без этой пакости не случается, — раздраженно бросили в толпе. — Чего ждешь? Кончай ее!

Угрюмый плечистый парень из добровольных охранников, обстоятельно перезаряжавший гарпун, с досадой дернул плечом.

— Каждый год одно и то же… Лезут и лезут, будто патокой им тут намазано…

— А это правда ведьма?

— Водяная.

Женщина в вышитой блузке стиснула кулак. Зеленое яблоко брызнуло белыми хлопьями, сок запенился между пальцами. Ведьма небрежно вытерла руку о пеструю юбку. Хвост гарпуна над ее сердцем покачивался, вокруг древка по ткани расползалось мокрое серое пятно.

На лице женщины стыла ироничная полуулыбка.

— Что ж вы злые такие, люди? — хрипло произнесла она, снова шаря взглядом по кругу. Теперь уже настала очередь зевак вздрагивать. — Я ж вам ничего не сделала. Просто пришла повеселиться…

— Пошла прочь, оборотниха! — нервно крикнули в ответ.

— Да убейте же гадину!

— Я танцевала с тобой только что! И с ним! — ведьма ткнула ладонью в пене яблочной мякоти перед собой, словно камешки бросила: толпа всколыхнулась, перемешиваясь.

Ведьма усмехнулась снисходительно.

— Чего возишься? — негодовали те, кто стоял ближе всего в парню с гарпуном.

— Заело, — злобно бросил он в ответ.

— Уйдет же!

— Ну и пусть себе… — робко предложил кто-то.

На него зашикали.

— …они глупые, — говорили вполголоса за моей спиной. — Чужое отражение из воды крадут, чтобы облик принять, и к людям идут. Их на человечье веселье как на свет тянет, ничего с собой поделать не могут.

— …в позапрошлом году одна такая Улему голову заморочила. Он потом полгода ее в море искал, да так и сгинул, только лодку разбитую нашли.

— Так, вроде, то не ведьма, а приезжая была? С Виноградной лозы, кажется…

— Ведьма, тебе говорю! Точно!

— Прощайте, — ведьма развернулась, плеснув юбкой, и шагнула к пруду, заставив тех, кто цепочкой отгораживал ее от воды боязливо дрогнуть, расступаясь. Двое или трое трусливо отбежали.

Вскрикнула женщина, заплакал ребенок. Остро пахло раздавленными яблоками и проточной водой.

— А ну дай! — бородач выхватил из рук незадачливого охранника гарпун, одним движением зарядил его и, не целясь, выстрелил. Темная металлическая стрелка с хлюпающим звуком вошла ведьме в голову.

Ведьма пошатнулась, зло оскалилась, оборачиваясь. Металлическое острие жутковато торчало над левым глазом, располовинив бровь. Люди отпрянули и громко зароптали.

— Добивай!

За мгновение до того, как полетел первый камень, мне вдруг померещилось, что каменистый пятачок земли окружают не люда, а только маски, обернувшиеся черной половиной.

Потом над моим плечом коротко свистнуло. Брошенный камень ударил ведьму в бедро, она качнулась и резко оглянулась. Хотела увидеть обидчика, но задела взглядом меня… Всего лишь мгновение мы смотрели друг на друга. Она знала кто я.

Ждала помощи?

Губы ведьмы скривились в усталой, понимающей усмешке.

…Камни еще летели, когда женщина в вышитой блузке рассыпалась сонмом водяных брызг. Там, где она только что стояла, темнело пестрое мокрое тряпье и с тусклым звяканьем упали наземь пара гарпунов.

Полыхнул фейерверк. Сначала робко, но затем увереннее заиграла музыка. Только мне лично веселиться расхотелось. И Елета, к счастью, куда-то подевалась… Сам не знаю зачем, я двинулся прочь по улице, забирая все правее. Людей здесь почти не осталось, дома сонно жмурили ставни и жались друг к другу. Даже улица казалась теснее, чем была днем. И Илгин дом, стоявший чуть на отшибе, сейчас будто переполз поближе к соседям — такой же тихий, темный, пустой.

Вот и хорошо. А что я, собственно, намеревался делать? Напроситься в гости?

Прочь отсюда…

Бурьян запротестовал, когда я бесцеремонно вломился прямо в заросли, решив сократить дорогу. А потом запротестовал невнятный кустарник, негодующе осыпавший меня мелкими орехами и моросью. Потом упавшее дерево стукнуло под коленки… Хм, похоже, дело не в желании сократить путь, а в том, что я снова слишком много выпил. Этак недолго и мимо замка промахнуться. Хотя, вон, кажется, просвет… И там кто-то разговаривает.

— … по слухам в новом году родившихся на островах детей станут у матерей отбирать.

— Почему?!

— Ну, вроде как Оборотень тут побывал, мог и… ну, вы поняли.

— Так если при законном муже дитя…

— Глупая! Да если Оборотень кого захочет, так ему и муж не помеха. Он сам твоим мужем оборотится. Да и тебе же лучше от ублюдка избавиться. Кто его знает, колдуненка-то…

— Эй! Там что-то в кустах шуршит!

Ну, только еще оглушающего визга мне не хватало.

Зато дорога расчистилась.

…Мир на край пропасти привели люди, возомнившими себя всемогущими. Мир заглянул за грань, на Изнанку, и ужаснулся. Земля раскололась и ушла под воду, а та, что осталась, поделилась на острова, которые боялись сближаться вновь.

Но мертвая зона все равно ширится. Мир истончился, разъеденный творимым людьми злом, балансирует на грани срыва. Равновесия — нет. И скоро все вновь опрокинется…

Из манифеста последователей ложного Оборота.

Глава 8.

Окраина города Пестрых рек кажется пустой.

Украшения еще не сняли, ветер гонят по мостовой цветные и блестящие ленточки, тускло светящиеся шарики, просто мусор.

— …летом, в самую жару нашли девочку девяти лет, поруганную и убитую, — сидящий напротив Эввар взъерошен и мят, хотя, по его словам, на карнавале он не был, а провел время, разбирая записи отца. — Ее обнаружили только, когда падальщики набежали, почуяв запах, а так никто из местных жителей даже не интересовался, что за тряпки в кустах…

— А родители? Далеко жили? — я рассматривал проносящиеся мимо фальшивые фасады домов — чем дальше от центра города, тем они становились проще и невзрачнее. Так, наскоро размеченные очертания.

— Нет, мать живет рядом, — отчего-то виноватым голосом отозвался Эввар. — Она даже не заметила, что дочь пропала, — Он пошуршал бумагами. — Наверное, и впрямь окраина надышалась мертвой зоной, люди здесь… странные.

— Ты из-за этого поехал?

— Ну, я подумал, что раз ты не бросил меня в последний момент, то и мне следует… — маг смешался, неловко заерзав.

Я с любопытством посмотрел на него. Неужто этот увалень всерьез? Забавно.

Эввар сделал вид, что изучает растрепанную подборку бумаг, которую вручил представитель городских властей. Представитель отчаянно робел, пытаясь высмотреть среди мрачных, утомленных физиономий самую страшную, принадлежащую Оборотню. Сдается мне, что на эту роль он назначил свирепого Малича.

— Еще там плодятся секты то старокнижников, то жертвецов Последних дней, то адептов большого Оборота. Не так давно адепты устроили торжество на окраине и принесли в жертву… э-э… ну, в общем, неважно.

— Ты боишься меня шокировать? — восхитился я.

— Просто не хочу об этом рассказывать.

Надо же, а он и впрямь не притворяется.

Улица постепенно снижалась, так что вскоре карета покатилась по наземной дороге, а город приник к подножию скал, размещаясь в скромных двух-трех ярусах.

— В центре считают, что окраина проклята. Там вроде бы давным-давно, еще при Оборотнях, были то ли жилища рабов, то ли какое-то капище… Ну, и вроде как сохранилось заклятие.

«…посодействовать местным властям. Полагаю, на этом мы сможем считать вашу миссию исполненной. Бедняга Гергор, наверняка, уже заскучал в одиночестве в Черноскале… — Ставор мельком усмехнулся. — Не думаю, что просьба городского главы станет для вас обременительной. Мэр всерьез полагает, что мертвая зона неведомым образом распространилась на некоторые части вверенного ему города… С людьми, мол, там что-то неладно…»

— Этим летом, — вдруг подал голос Малич, хмуро пялившийся в окно, — отец запер семейство в доме и поджег. Твердил, что устал. Днем и ночью работает, а жена все плодит и плодит… — Малич повернул голову к озадаченному Эввару и добавил таким тоном, будто это что-то объясняло: — Случилось это возле Императорских островов, в самом сердце мира… А вы болтаете про «мертвую зону»!

И как на это реагировать? Мы промолчали: Эввар прочувствованно, я безучастно. А то мне неизвестно, что творится на Имперских землях!

— Приехали.

— Здесь что, никто не живет?