Тень на обороте

— Живут…

Словно в ответ негодующе завопил ребенок, которого мать спешно волокла в дом, награждая тумаками. Мать визгливо заорала в ответ, перекрикивая малыша. Где-то хлопнули ставни…

Мерзостно здесь: разбитые фонари во все еще изысканных кованых чашах; белесые наслоения и грязь на стенах, когда-то внушительных и красивых, а теперь мертвых и разрушающихся построек; тусклые, слепые окна, закрытые не стеклами, а чем попало; самоуверенная серость, властвующая здесь в полную силу.

Наверное, убрать мусор и обновить крыши им также мешает дыхание мертвой зоны. Или проклятие Оборотней.

Длинная улица распухла, как змея проглотившая крысу — дома отшатнулись от мощеной площади. В центре плиты широкие и гладкие, а по обочинам — мелкие. Будто рыбья чешуя.

— Нам сюда…

Эввар в компании шестерки магов двинулся по улице, вышагивая нарочито важно и делая вид, что осматривает окрестности. Изображал из себя то ли инспектора с проверкой, то ли обеспеченного туриста. Ни на того, ни на другого похож он не был, и местные жители наблюдали за ним со все возрастающим напряжением.

Редкие встречные быстро отворачивались, успев полоснуть короткими, недобрыми взглядами. Страх царил в воздухе, сухой и разъедающий, как пыль в каменоломне. И еще фальшивое безразличие.

Я шел по другой стороне, заметно отставая от Эввара. За мной неслышно ступал Малич. Не знаю, кто решил, что так будет безопаснее. Но Эввар действительно оттягивал все внимание на себя, волоча его за собой, как цепи. Целый моток тяжелых, гремящих цепей…

Стена ближайшего дома облупилась. Из окошка на втором этаже смотрела женщина, лениво дожевывая какой-то фрукт. Доела, бросила огрызок вниз. Желтоватая мякоть брызнула по мостовой, рассыпая мелкие косточки прямо перед Маличем.

— Что-то здесь не так, — Малич пинком отбросил огрызок с дороги.

Редкий случай — я готов был с ним согласиться. Улица не представляла собой ничего необычного. Ни малейшего признака проклятия. Но «не так» буквально ощущалось кожей.

Скопившееся, выжидательное напряжение.

Тухлые взгляды встречных.

Здесь все выгнило. Здесь не чинить надо, а жечь и плести заново саму основу. Даже на островах мы ощущали себя лучше…

Но было что-то еще. Опасное.

— Возвращаемся, — решил я и — снова исключительный случай! — Малич резко кивнул, соглашаясь.

Группка впереди, запоздало заметив наш маневр, засуетилась и тоже меняя строй. Эввар, засмотревшийся на почти уничтоженный барельеф и, похоже, опять забывший, где находится, вынул из кармана блокнот. Рассеянно щелкнул пальцами, зажигая перо-самописку. И тут…

— Люди! — истошно заорал женский голос. — Люди, вот же он! Проклятый Оборотень! Смотрите! Ворожит!!!

На один миг все застыло.

Затем вспыхнуло — коротко и беззвучно. Стрела сорвалась с крыши дома слева, блеснув хищным тельцем и, как в вату, легко вошла в центр замешкавшейся компании магов.

Звуки чуть запоздали — звон, топот, возгласы…

Оцепенев в первое мгновение, я увидел, как, пошатнувшись, оседает наземь Эввар, зажимая плечо из которого торчит металлический штырь. А вокруг жала стремительно распускается на одежде алая клякса… И как мучительно медленно разворачиваются окружавшие его маги, высматривая что-то вокруг и наверху…

— Убили! — заверещал надрывно новый голос. — Оборотня убили!

— Кровь! — подхватили тут же. — Люди!.. Его кровь!!!

Вымершая улица забурлила, словно только и ждала сигнала. Страшно зашевелилась, выбрасывая из дверей, окон, подворотен, проулков щупальца людских верениц, которые мигом опутали и смяли ошалевших магов и погребли в воющем клубке упавшего Эввара.

Бешено взревел Малич. Я слышал его краем уха, бросаясь к кишащей человеческой своре. Амулет бьется, как второе сердце, толчками разгоняя по телу боль. В глазах стемнело от ярости. От того, что уже поздно, что эти ощеренные твари уже расправились с жертвами…

— Прочь! Все прочь!

Прямо передо мной мостовая взорвалась, расплескав шрапнель осколков. Белая вспышка почти незаметна при свете дня, только озоном пахнуло. Брусчатка брызнула каменным крошевом еще и еще… Это маги, наконец, спохватываются.

Человеческое месиво распадается, мечутся хлесткие, юркие молнии между бегущими, выклевывая каверны в мостовой. Но люди все равно волокут, выдирая друг у друга какие-то окровавленные клочки. Один из магов, чье лицо залито багровым лаком, вскидывает кулаки — и к крышам вздымаются бешеные вихри, легко раскидывая замешкавшихся… Земля трещит, покрываясь коркой льда, в который на ходу вмерзают люди в нелепых позах. В их красных глазах ужас и помешательство. Распяленные рты выпачканы кровью.

Мне кажется, что вытянутые ввысь дома начинают загибаться внутрь, как черные пальцы мертвеца, зажимая все, что мельтешит в каменной горсти. И что в центре этой ладони кровавая рана… Как у меня.

Амулет бьется в агонии, цепь захлестывается вокруг шеи металлической змеей…

Меня хватают за плечо и швыряют назад.

* * *

— …никому, кроме самых доверенных лиц не были известны ваши планы, — голос Ставора сух и шелестящ, словно ветки колышут мертвой листвой. — Стрелка нашли сразу же — голем рассыпался на одной из крыш. Вместе с заданием в его голову вложили заклятье «испепелень», так что память глины выжгло, даже магам не восстановить ее… Похороны завтра. От Альвена почти ничего не осталось, но мы думаем заложить камень с его именем возле библиотеки. Вы перед отъездом успеете заглянуть, если захотите…

Альвен. Кто это?.. Ах да. Эввара звали Альвен, а я и забыл.

…Я бездумно перекатывал в ладонях темное «око», которое так и не передал Эввару. Поднял голову — оказывается Ставор давно ушел, а шелестящий голос мне просто чудится.

«…Он источник любых несчастий. Все, кто находится рядом с ним — рискуют своей головой. Не забывайте об этом, Эввар. Он — и есть беда. Понимаете?..»

— Шгрбррр… жрннврсс… — пробормотал согревшийся в ладонях шар.

— Да, — отозвался я. — Именно так.

Пока Эввар был жив, я мог относиться к нему снисходительно и уехать, без сожаления распрощавшись. Он никому не сообщил, что Оборотень сорвался с привязи. И теперь уже не скажет. Почему же я не чувствую облегчения? Смерть Эввара словно, наоборот, связала меня.

— Фрргшш… — в глубине «ока» проворачиваются тени, медленно, как в патоке. Мое отражение блекло наслаивается на них.

Слова Малича растревожили нечто в памяти. Ту самую, глубоко засевшую занозу, чье острие я так и не достал. Что-то, связанное с островом и тенями… Которые тяжелее, чем кажутся… Нет! Не с островом!

Прихватив бормочущий шарик, я спустился к нижним этажам башни. Там все еще стояла принесенная Эвваром лестница и фонарь, а внизу пылились остатки развалившегося стола… И в покоях мага все осталось неизменным.

Эввар уверял, что высшие маги провели «зачистку», значит верхний слой реальности выжжен. А изнаночный?

Я поставил фонарь на полку и прошелся по почти пустому помещению, расставив руки, словно боясь наткнуться на невидимые вещи. Да… Ощущение никуда не делось. Вот они тени — жирные, тяжелые… многослойные. Света бы побольше… Я зацепил и скомкал ближайшую тень, а затем вывернул ее. Эффект был сногсшибательный. Стал свет. Всюду. И амулет взорвался, словно начиненный горючей смесью.

Повалившись на выщербленный пол, я ошарашено озирался. Глаза слезились, непривычные к иной яви, жрущей их, как кислота. Воздух обратился грязным войлоком, забивал легкие, скреб кожу. И что-то немертвое таилось вблизи.

Еще нигде изнанка не была столь негостеприимна, как здесь, но я не спешил обратно.

…Вот оно в чем дело. Все предметы в комнате, это все равно что тени на острове, лишь видимость спрятанного на изнанке. И стол, и полка, и книги… Раскрыв прежде пустые страницы книги, я прочел торопливую последнюю запись: «…поиски ведут в направлении мертвой зоны, но без проводника я, скорее всего, не уйду далеко…»

— …ключ… ключ внутри… — вдруг заговорил мой карман неожиданно внятно, хотя и сипло.

Я вынул «око». Теперь оно вовсе не походило на гладкий шар — я едва не выронил его, настолько оно походило на клубок рваных, окровавленных, спутанных жил. Будто некто снял с полотна реальности узор человеческой сути и грубо скомкал.

— …ключ… от твердыни Оборотней… Вскрыть, где все началось…

Пространство зазвенело, завибрировало, предупреждая о приближении чего-то крупного, почуявшего добычу. Страж, дремавший на изнанке, встрепенулся. Я рванул прочь, вывалившись в явь, словно из топки — обожженный, ослепленный и потрясенный.

— Гбржжш… — вздохнул шар в моей руке, стиснутый так, что пальцы побелели.

Ничего не понимаю. Ключ от твердыни? Ключ от тайны Оборотней?

Ключ в смысле — вещь, или в смысле — подсказка?

…Ненавижу основной язык.

* * *

Над озером стелился зыбкий, ворсистый туман, заволакивая неподвижную черную воду. Солнце давно село, но света еще хватало. Или, может быть, светился сам туман. Из распахнутого настежь окна ощутимо несло промозглым холодом.

А я валялся на кровати, пытаясь напиться, но приличное вино с первого же глотка показалось омерзительным. Мысль о скором отъезде согревала, но не слишком. Попробовать еще выпить?.. Потянувшись к стакану на полу, я вдруг уголком глаза зацепил копошение возле окна, раскрытого на озеро. Помешкав секунду, продолжил начатое движение. Ладонь сомкнулась вокруг рукояти легкого меча, лежавшего под кроватью, где я оставил его после памятной тренировки с Маличем.

Еще один разворот, и я оказался на ногах, наставив острие клинка под подбородок опешившего незнакомца.

— Не слышал, как ты стучал! — произнес я ровно, щелкнув пальцами свободной руки по ближайшему светильнику.

Стало светлее.

Незнакомец — (облачен в темное, на голове капюшон, лицо закрыто мятой маской с карнавала, телосложение легкое) — скосил, щурясь, глаза на полированное лезвие, судорожно сглотнул и поднял вверх пустые ладони с растопыренными пальцами. Не вооружен или оружия не видно?

— Я не… не… — голос высокий и срывающийся.

— Назови мне хоть одну причину, почему я не могу убить тебя прямо на месте?

Руки пришельца мелко дрожали, а по лбу, несмотря на холод, ползли бисеринки пота. Не похож на фанатика-убийцу… На вора тем более. Это ж надо совсем свихнуться, чтобы влезть сюда!

— Ты кто такой?

Он снова сглотнул, то ли силясь ответить, то ли, наоборот, безвозвратно закусывая язык и готовясь даже в смертных муках не выдать тайны собственного происхождения.

Все они так. Даже те, кто по глупости прихватывает с собой документы.

— Как ты сюда попал? — спросил я, мельком подивившись, что испуга не чувствую. Только скуку и досаду из-за потревоженного безделья.

Правая рука, удерживавшая меч у горла визитера, стала затекать. Перехватив клинок в левую, я обогнул незнакомца по дуге, приблизившись к распахнутому окну. Окно обрывалось в пропасть. Внизу беззвучно покачивалась вода, блестящая в разрывах тумана и гладкая, как атлас. Здесь даже решеток не имело смысла ставить, потому что скала внизу и сама башня слыли совершенно неприступными.

И тем не менее…

Я пару секунд боролся с желанием перегнуться через край и повнимательнее изучить изрытую неровностями поверхность башни, чтобы узнать, как это там внизу, ниже кромки окна, умудряется висеть потрепанный рюкзак, мирно покачиваяющийся на ремнях.

— А ты храбрец, — медленно произнес я, глядя, как над озером лениво пухнут туманные волокна, затягивая безмятежную черную гладь. — Или дурак.

Пришелец облизнулся пересохшие губы. Дрожь распространялась по его телу, как зараза. На груди мелко трясся оберег, сплетенный из кожи. От оберега тянуло гарью и чем-то цветочным.

— Никак решил совершить подвиг, убив злобного Оборотня?

Он дернул подбородком и перестал трястись. Даже напротив, я словно напомнил пришельцу о важной миссии, и тот взял себя в руки, резко выпрямившись и расправив плечи.

— Да! — хрипло, но срываясь на фальцет, ответил гость.

— Похвальная честность, — пробормотал я. — А еще неплохо бы показать лицо будущего героя. Нехорошо как-то в маске, словно вор…

Он качнулся назад, но я успел поддеть кончиком меча черно-белую маску. Гость отчаянно ринулся к окну, я прыгнул следом. Повалил, прижимая своим весом и, сцапав за капюшон, попытался развернуть голову противника. Сползла шершавая ткань, рассыпались длинные волосы, повернутое в профиль оскалившееся лицо было мне хорошо знакомо…

— Илга!

Пленница разом обмякла, перестала лягаться, вывернулась из захвата и отползла в сторону. Я не удерживал, все еще не веря в происходящее.

— Снова пришла за моей кровью?

Она враждебно зыркнула исподлобья, притихшая, но не сломленная.

— Твоя кровь не помогла.

— Я предупреждал. Не все так просто.

— Ты сказал, что смерть творит чудеса.

— Да… — медленно согласился я. — Творит. Так ты и вправду явилась убить меня?

— Я пришла убить Оборотня! — сквозь зубы процедила Илга.

Еще до того, как она договорила, я подался вперед, перехватывая и выламывая ей руку. Она вскрикнула. В рукаве, в неловко приспособленных ножнах, поджидал своего часа кинжал. Точно не орудие убийцы — чтобы его вытащить пришлось бы повозиться. Впрочем, если жертва спит…

— Раньше у тебя были более честные и гуманные планы по спасению своего мужа.

— Жениха.

— Неважно. Что случилось с твоим желанием заработать на хорошую лечебницу?

— Раньше у меня была надежда. Теперь ее нет.

— Яннек умер?

— Не смей произносить его имя, ты… Оборотень! — выплюнула она с неприкрытой ненавистью. — Он жив! Но он умрет, а перед этим будет долго страдать, потому что ты… ты во всем виноват!

Я поморщился. Она сникла, разом сгорбившись.

— Даже если я буду работать день и ночь, мне и за много лет не собрать столько денег, — обветренные губы девушки едва шевелились. — Мы с тетей Ла надеялись, что вместе сможем… Но теперь и она… — Илга резко подняла голову, отбрасывая растрепанные пряди волос с лица. В глазах снова зажглась ярость: — Ты уничтожил ее! Ты уничтожил все, что она умела в этой жизни!

— Погоди, — опешил я, — при чем тут какая-то тетя Ла?

— Она согласилась на работу садовницей у Оборотня! Ради Яннека и меня. Она самая лучшая садовница во всей Империи и пошла работать к Оборотню!..

— Аланда Гвай, — я с трудом подцепил и извлек из памяти полузабытое имя, — твоя тетя Ла?

— Ты уничтожил ее.

— Я уволил ее, — огрызнулся я с раздражением. — Всего-навсего. Если она такой хороший специалист, то найдет себе другой сад для работы.

— Она уже ничего не найдет, — Илгин рот судорожно искривился. — Она изменилась после возвращения. Деревья и травы больше не слышат ее, а она не понимает их. Ты что-то сделал с ней!

Я отшатнулся. Вспомнил, как смотрел на руки, по которым тек дождь вперемешку с призрачной кровью. Я всего лишь изменил память этой женщине, но…Сущность человеческая хрупка. Копаясь в ней, можно ненароком или по небрежности разрушить что-нибудь важное.

— Илга…

— Заткнись! — Она была на грани истерики и, кажется, плохо понимала, кто у кого в плену. — Теперь они оба беспомощны! А я… Я ничем не могу помочь им! Только убить Оборотня! Тогда все, наконец, будут счастливы.

— А если нет? Никто не знает, что случится, если убить последнего Оборотня. Не верь слухам.

— Я могу помочь им только так, — возразила Илга. Повела незвначай головой, нащупывая взглядом кинжал. Лицо ее на мгновение подернулось омерзением.

— Илга… Я могу помочь.

— Умри, — перебила она. — Сделай всем одолжение, покончи с собой!

— Твоя тетя… Аланда, тоже это предлагала. И не она одна.

— Может, стоит прислушаться? — зло ощерилась Илга. Упруго сжавшаяся и свирепая, она сейчас походила на ядовитого паука. Отвлечешься — укусит вмиг. — Ты же знаешь, что пока ты жив, многие будут несчастливы.

А если я покончу с собой, а они все равно останутся несчастливы, — устало подумал я, — на кого тогда они будут списывать свои несчастья?..

— Столько людей скажут тебе спасибо! — проникновенно пообещала Илга.

— Что мне их спасибо? — ухмыльнулся я невольно. — Ты думаешь это так просто, покончить с собой?

— Ты боишься?

Я поддел пальцем и вытащил на свет амулет.

— Видишь? Даже если бы я захотел покончить с собой, вот эта штука не позволит.

Она несколько мгновений равнодушно смотрела на амулет, потом опустила голову. Волосы беспорядочно упали на потускневшее лицо, сделав и вовсе неразличимым его выражение, но слова беспрепятственно проходили через тонкую завесу:

— Если бы я знала… Если бы я знала, кого спасаю тогда, в море… Я так жалею, что вытащила тебя из воды. Может быть, Яннек был бы уже здоров.

— Врешь ты все, — хмуро оборвал я причитания. — Если бы все повторилось, ты бы не оставила тонуть человека, даже будь он трижды Оборотнем. Иначе чем ты сама отличаешься от… меня? Ты ведь могла убить меня той ночью, но не сделала этого.

— Тогда я еще не знала, что все так плохо. Надеялась, твоей крови хватит.

— Дура ты, Илга.

Она вскинулась. Подбородок дрожит, но в глазах зажглись свирепые огоньки:

— А ты… Оборотень!.. Хочешь казаться хорошим, а сам… Ты только смотришь, как вокруг страдают другие! Ты думаешь, мне трудно будет убить тебя? А это нетрудно! Потому что нет никого, кто пожалеет о твоей смерти! Хоть один человек станет горевать о тебе? Ведь нет никого, кто любит тебя на всем белом свете, верно? Ну, возрази! Скажи, что хоть кому-то ты дорог! Солги хотя бы! Ну?!..

Я молчал, каменея. Молчал, глядя в это искаженное болью и гневом лицо. Видел только его…

Не знаю, где она сумела сберечь эту длинную, тонкую иглу, да я и не обыскивал нежданную гостью, удовлетворившись кинжалом, но в запале Илга стремительно выхватила и, не целясь, швырнула иглу мне в глаза.

Промахнулась, конечно.

Очнувшись, я снова бросился на перехват, не дав Илге добраться до окна, опрокинул ее на пол, подмял. Затем наскоро вытягивая сгустки комнатного мрака, сплел веревку и, держа дистанцию, виток за витком затянул ее вокруг оцепеневшей жертвы. Та не сопротивлялась.

Я встряхнул девицу, отбрасывая с лица спутанные волосы. Под скулами темнели ямки, будто порезы. И стиснутый рот ее был, как косой разрез.

— Заботишься о других, — угрюмо произнес я, осторожно вынимая и рассматривая темную иглу, вонзившуюся между камнями в стене. Похоже, изготовлена из рыбьего плавника и обмазана ядом. — А ты подумала, что станет с твоими драгоценными близкими, если твой план провалится и тебя поймают? Кто теперь позаботится о них?

Я не ждал, что она отреагирует, но Илга еле слышно пробормотала в сторону:

— Они хотя бы будут знать, что я пыталась сделать для них все возможное.

— Да, это будет согревать их холодными вечерами в одиночестве… — ни одного разумного довода, чтобы ударить лежачего у меня не было. Я просто хотел ее уязвить. И это удалось — Илга побелела, как полотно и жалко скорчилась в своих путах.

Впрочем, особого удовлетворения я не почувствовал.

И колебался всего лишь мгновение, прежде, чем щелчком пальцев подозвал домовуху и, наскоро зачаровав, оправил его в полет. Мелкая тварь пронзила стену с комариным писком, устремившись к цели.

Да, Илга спасла мне жизнь. Но ни к чему так увлекаться работой над ошибками.

— Скоро за тобой придут… Скажи, что ты всего лишь хотела ограбить башню. Может, они решат, что ты сумасшедшая и поверят. Ну, чего уставилась? Или ты считаешь, что тебя все-таки надо отпустить восвояси? Так назови причину, возможно, мне она понравится.

Она вызывающе повела плечом. Знакомые ямочки под скулами казались сейчас не забавными, а жесткими, неприятно заострившими черты лица. Череп, да и только. В глазах стыло ледяное бешенство:

— Я не играю в твои игры! Кто может уйти от Оборотня? Чтобы потом ты настиг и со мной проделал то же самое, что и со всеми? Вывернул, словно рыбью кожу?.. Ты лжец, Оборотень! Не надо мне от тебя ничего, кроме твоей смерти!

— Ну как знаешь! — Есть предел и моему терпению.

Я отвернулся и мирно предложил, снова не рассчитывая на ответ:

— Может, пока ждем, расскажешь, как тебе удалось взобраться на неприступную стену? Все равно секрет тебе больше не понадобиться. Через несколько часов я уезжаю, а ты… сама понимаешь.

Илга молчала, опустошенно глядя в пол.

Затем на башенной лестнице послышались быстрые уверенные шаги. Я отвлекся от пленницы буквально на секунду, но она ей хватило. Вскочила на ноги, которые я поленился связать, и метнулась к раскрытому окну. Я успел ухватить кончик призрачной веревки из теней уже после того, как безумная гостья перевалилась через край оконной ниши и камнем ринулась вниз.

Я, а следом за мной и вбежавшая в двери охрана, тоже бросились к окну. Внизу клубилось белесое марево. Даже если и был всплеск, сопровождавший падение девушки в озеро, туман погасил его.

— Утоп, — констатировал мрачно один из охранников.

Слишком холодная вода не позволит связанному пловцу продержаться там и нескольких минут. Да к тому же при прыжке с такой высоты удар о поверхность озера почти равнозначен удару о землю. Наверняка, девчонка сломала шею.

Вряд ли тут разводили воздушных змеев, умеющих вовремя подставить крыло.

— Надо проверить…

Один за другим ушли вниз и бесследно канули поисковые импульсы. Плотный туман отражал и смешивал звуки.

Я отступил вглубь комнаты, цепенея и проваливаясь в тупую прострацию. По краешкам черной дыры перемещались и переговаривались люди, обмениваясь впечатлениями. Это были живые люди. Они твердили про «безумцев» и «магию озера, которая жрет все следы и делает бесполезным поиски тела». А еще про «самолет», «вечерний вылет» и «сборы». Эти люди старались держаться подальше от меня, смотрели искоса, обращались вкрадчиво.

Другие люди — отсутствующие — тоже водили свой хоровод по краям сознания. Они безмолвствовали, но в глазах их стоял неумолчный крик: «…все, кто находится рядом с ним — рискуют своей головой…», «…есть те, чья жизнь — всего лишь тень на обороте будней. Они исчезнут — и тень вместе с ними…», «…хоть один человек станет горевать о тебе?..»

Эти люди, наоборот, тянулись ко мне, стараясь оказаться поближе, но их уносило все дальше и дальше.

Те, кто остается возле меня, и те, кто пытается уйти, все равно обречены. Все, кому я пытался помочь, тоже обречены, потому что помощь Оборотня оборачивается бедой.

Но у меня есть друг Арин. У меня есть… была Никка. Она любила меня, я знаю. Мне вдруг вспомнилось лицо в прозрачном, полном бирюзовой воды аквариуме. Русалка, так сильно похожая на Никку… Я решил, что почудилось. А если нет? Если, как обычно, слишком занятый собой, я прошел мимо той, кому нужна моя помощь прямо сейчас?

У меня есть время, чтобы исправить хоть что-то.

Часть III.

Легенда. Версия 3.

Герой одолел всех врагов и для счастья человечества должен покончить с последним наследником проклятого рода. Убить младенца в Черном замке.

Предположение: Воин не смог убить ребенка. Разъяренные люди сами убили дитя, а воина-труса изгнали и обрекли на скитания, в итоге назвав его предателем и Оборотнем. Оборотни — потомки воина. Из крови ребенка вышли кровники, которые стерегут Оборотней.

Решение: Пока люди не искупят свою вину перед младенцем и воином — равновесие не будет восстановлено и всеобщего счастья не случится.

Глава 9.

Рюкзак Илги я достал, воспользовавшись импровизированным крюком из гнутой медной вешалки и веревки. Вместе с рюкзаком крюк выволок наверх тонкие, почти прозрачные веревки, поднапрягшись и дернув за которые, я разжился еще и костылями. Самодельные костыли были вбиты в тело башни снаружи. Из кармана рюкзака торчала сложенная бумага… Нет, не бумага — пергамент из рыбьей кожи, на котором чернели значки, выведенные на редкость отвратительным почерком. Что-то вроде: «…седьмой камень от двух локтей через ось…» или «…половина локтя вниз от ромбовидного среза до мягкой прослойки…»

Не знаю, что я ждал увидеть в этом рюкзаке, но стало муторно. Глупая девчонка залезла в башню не вооружившись ничем, кроме плохого ножа и отравленного дротика. На что она надеялась?

…Никто меня не задерживал и не пытался составить компанию. До отъезда еще достаточно времени, и я волен использовать его по своему усмотрению. Хоть спозаранку прогуляться по окрестностям.

* * *

В сарайчике зашуршало. Воодушевившись, я потянул хлипкую дверь на себя — ну так и есть, в полутьме поблескивают глаза крестокрыла. Мое появление он встретил злобным фырканьем, а доски, которые покрывали пол сарайчика, брызнули мелкой щепой. И это, несмотря на сточенные когти зверя.

— Тихо, Олль, — покопавшись в памяти, произнес я и осторожно вытянул руку. — Не желаешь прогуляться?

Крестокрыл угрожающе щелкнул зубами, вскинул голову, но после пары минут уговоров, позволил приблизиться и даже облачить в самопальную сбрую.

Что ж, Илга… Крестокрыл тебе больше не понадобится, а оставить его здесь — это скорее всего облечь на мучительную смерть от жажды и голода.

Покалеченный скакун с места взял в галоп. Время от времени я ощущал, как под гладкой шкурой перекатываются мышцы и напрягается обрубок, оставшийся от когда-то широченных крыльев — крестокрыл еще помнил, что значит летать. Бедняга… Я и раньше слышал, что в Рудниках уродуют крестокрылов. Пользы от летучих тварей в штольнях никакой, но надсмотрщики покупают дорогих зверей ради престижа и режут крылья, чтобы те не могли взлететь и разбить тупые головы своих всадников о каменные своды.

На мост я вынесся опрометью, но потом придержал разгоряченного скакуна и свернул на городскую дорогу уже степенным шагом. Привлекать внимание совершенно ни к чему, а замеченные с моста пестрые россыпи палаток и шатров на побережье немного успокаивали — значит, циркачи еще не уехали.

Впрочем, я все равно безнадежно опоздал.

Ни следа здоровенного цветного купола из ткани не осталось на площади. Истертая брусчатка чуть поблескивала. Ранний торговец, зевая, натягивал тент над своим лотком. Половина домов, выходивших фасадами на площадь, еще щурила прикрытые ставнями окна. Редкие прохожие спешили по делам.

Может, я все-таки ошибся? В конце концов, выпил тогда порядком…

— Цирк? — переспросил недовольный конопатый паренек, вооруженный потрепанной метлой. — Не-е, цирк — это на соседней улице! Только там не цирк, а балаганщик с дрессированными омарами… — Он оживился и с удовольствием прекратил изображать, что занят уборкой. — А если вам настоящий цирк нужен, так легче пойти на Красную, где показывают фокусы с деньгами и огненный шторм… Только, кажись, они тоже съехали, потому что у них саламандра сбежала и подожгла магазин сластей, а господин Куроед, даром, что кондитер, а сам горче хины и…

— Мне нужен тот цирк, что стоял на этой площади, — нетерпеливо оборвал я.

— А… О! — глаза парня округлились. — Ну, это… Я не знаю…

— Чего ты не знаешь? — я едва сдерживал раздражение

— Ну… — Паренек почему-то покосился на середину пустой площади, где сиротливо сбилась кучкой облетевшая за ночь с ближайших кленов листва, и пробормотал фальшиво: — Не знаю, о чем вы, добрый господин!

— Во время праздника здесь стоял цирк. Он уехал? Давно?

— Слушайте… — Даже веснушки у парня посветлели. — Нельзя про них… Хоть они и съехали, но тут сторожей оставили, чтобы, значит, не болтали люди чего лишнего… И не любят они, когда вынюхивают…

Желание встряхнуть собеседника стало нестерпимым.

— Я не вынюхиваю, а спрашиваю. Всего лишь хочу знать когда и куда они уехали. Мне понравилось представление, хочу еще разок сходить… И нет здесь никаких сторожей! — сквозь зубы процедил я.

— А! — парень мялся в трусливом сомнении. — Вчера… Вчера отбыли. Вы на побережье лучше спросите! — он с облегчением спешно зашаркал метлой, подняв тучу пыли.

Пришлось возвращаться к берегу.

Усеянное лагерями побережье зияло лакунами там, откуда уже снялись некоторые труппы, и казалось безлюдным. Похоже, все эти бродяги, актеры и музыканты предпочитали ночной образ жизни и сейчас дружно отсыпались. Перекрывая шум прибоя, одиноко и навязчиво напевала невидимая флейта.

— Цирк? — однообразно переспросили меня уже в четвертый раз, когда я устав слоняться между палатками, кострами и телами спящих, прикорнувших прямо под открытым небом, принялся задавать вопросы. Немногим самоотверженным, кто, позевывая, занимался хозяйством. — Так тут цирков много… Выбирай!

Я скрипнул зубами, поскольку только что внятно произнес «Черный цирк». Но меня в четвертый раз деланно не поняли. Пришлось объяснить снова.

— Ах, это… — встрепанная женщина в полосатом платье внезапно увлеклась помешиванием сытно пахнущего варева в котле над огнем.

Что ж, хоть какое-то отличие от скучных и неприязненных «не знаю», которыми меня потчевали у предыдущих стоянок. Я воодушевился. И зря.

— Они уже отбыли. Позавчера.

Повариха зачерпнула из котла, подула, попробовала варево. И проделала она эти нехитрые операции слишком усердно, с преувеличенным вниманием, явно избегая смотреть в мою сторону. Ложка у нее была с длинной ручкой, покрытой неровно снятой корой и казалось тоже полосатой, в тон платью хозяйки.

— В городе сказали, что только вчера.

— Ну, может и вчера, — нехотя признала женщина, брезгливо дернув плечом. — Все равно давно. Если желаете угнаться, то уже не поспеете… — Она уронила ложку в котел и, наконец, взглянула прямо на меня. Над переносицей собрались морщинки. — И хорошо. Не надо за ними гоняться. Пусть себе едут.

— Мне — надо, — возразил я хмуро.

— Если кто поманил вас, то не верьте, все там ложь.

— Глупости, Верина, — вдруг послышался хриплый, прокуренный голос из стоявшего чуть поодаль грязноватого, но добротного шатра.

Оттуда выбрался коренастый человек в полосатых же штанах. Длинные усы свисали на обнаженную, покрытую черной порослью мускулистую грудь, словно побеги, давшие богатый урожай. — Те кого они поманят, вопросов не задают… У парня, видать, увели кого-то. Невесту, небось?.. — он прищурился оценивающе и сам себе возразил: — Не, если б невесту, огня бы в глазах было побольше. Сестру, что ли?

Что значит огня побольше? — мимолетно возмутился я, а вслух сказал:

— Неважно. Мне нужно их найти.

— Не ходите за ними! — встревожено повторила женщина. — Они свою добычу никогда не отдают.

Усатый мягко взял ее за локоть и обратился ко мне:

— Они нынче утром снялись, затемно. Я слышал, что собирались еще по соседним островам пройтись, прежде чем на юг податься, так что, может, перехватите, если поторопитесь. Только в одиночку вам туда соваться не стоит.

Поблагодарив, я повернулся и услышал, как парочка за спиной обменивается репликами вполголоса: «…зачем ты, Ронр!..» — «Кто-нибудь все равно скажет…» — «…сам сгинет и никого не спасет…»

— …а если бы взяли тебя, Верина? Ты бы хотела, чтобы я остался дома и ничего не делал? — неожиданно повысил голос усатый Ронр.

— Эй, господин! — окликнула меня Верина после паузы. — Если колдун есть знакомый, непременно с собой прихватите!

Я кивнул издалека. Знакомый колдун у меня всегда с собой. Правда, вместе с бесплатным набором кандалов.

До переправы ехать пришлось порядком… Хорошо, хоть дорога была отличной, ухоженной и широкой, набранной из камней шести цветов, но не полосами, а вперемешку. Но сколько я ни понукал искалеченного крестокрыла, он огрызался, сбавлял шаг и вскоре и вовсе поплелся. Пришлось спешиться и вести понурую тварь на поводу, то и дело обеспокоено посматривая на солнце. Вечер накатывал неотвратимо, выращивая тени. Становилось холоднее.

На берегу скопились повозки и толпились люди. К осклизлыми и позеленевшим бревнам старого причала швартовался паром, курсировавший между северной и южной полосами архипелага. Небольшой, неторопливый и небесплатный. Крутились, разбрызгивая сверкающие капли, большие водяные колеса по обоим бортам. Люди на пристани оживились, словно паломники, узревшие явление долгожданного божества. Ну, или как минимум, его представителя.

Жаль, что мне не удается разделить всеобщее воодушевление. Угрюмый, словно еретик, невесть как затесавшийся среди уверовавших, я размышлял о насущном. О том, что меня уже ищут. А еще о том, что времени на обстоятельные путешествия не осталось совсем, как и денег. И о том, что пора возвращаться.

Потратив несколько минут на эти со всех сторон разумные размышления, я решительно двинулся к владельцу парома и предложил крестокрыла в оплату проезда. Вопреки здравому смыслу.

И в самом деле, зачем паромщику сдался крестокрыл?

Паромщик, однако, задумался, рассматривая утомленного зверя. Потом перебросил взгляд, полный сомнения, на меня:

— Ты его не украл? Уж больно загнанный он у тебя…

— Издалека еду, на корабль опаздываю! — Подбавить бы искренности в голосе, а в целом убедительно.

Паромщик еще поразмыслил и поделился новостями:

— Поспешал напрасно. Порт-то заперт.

— Заперт? С чего?

— Толком не говорят, да и мне делов нема, — паромщик протянул раскрытую ладонь к морде Олля и ласково погладил. Вымотанный крестокрыл отнесся к фамильярности индифферентно, чем, кажется, тронул сердце будущего владельца.

— Ну, раз заперт, так я точно на корабль успею! — с воодушевлением произнес я, действительно обрадованный. Шанс перехватить циркачей превратился из призрачного в реальный.

Паромщик еще пожевал губами и, наконец, по-хозяйски сомкнул кулак на поводу скакуна. Я проводил взглядом уныло плетущегося вслед за новым владельцем крестокрыла, запоздало спохватившись, что забыл назвать кличку скакуна. А впрочем, вряд ли Олль успел привыкнуть к своему имени.

Все. Путь выбран и решение принято. Мне нечем заплатить за проезд обратно. И не успеть на самолет. Тревога уже наверняка поднялась…

Над проливом мерно кружил, распластав прозрачные крылья, дракон-невидимка.

* * *

…Вечер давно превратился в мокрую, воняющую рыбой, смолой и зверями ночь. Вдоль причала и домов, выходивших фасадами на пристань, зажгли фонари-кувшинки. Цветы, доверху наполненные дешевой огненной водой, мерцали во влажном сумраке призрачно-голубым. Местами навстречу голубым цветам тянулись снизу ярко-оранжевые — костры, что жгли на земле.

В порту было оживленно из-за скопившихся раздраженных людей и как попало натыканных повозок.

— …что значит запрет? — надрывался слева худощавый, длинный, как шест торговец в шляпе с вислыми полями. — Какое право они имели закрывать, порт? У меня товар протухнет, каждый час на счету, кто мне оплатит неустойку?

Ему что-то невнятно ответили.

— …да что мне их преступник! — громогласно продолжал возмущаться торговец, всплескивая шляпными полями, как ушами. — Да пусть хоть сам Хьорр Бейголов сюда нагрянет, я должен отплыть сейчас же! У меня товар!..

Нечто похожее я слышал постоянно, пока бродил среди путанного лабиринта, составленного из всевозможного, но в основном «крайне важного» и «скоропортящегося» груза и рассерженных людей, не дождавшихся отправки своих судов. Припортовый, тощий городок бурлил, как переполнившийся талой водой ручей по весне.

И в этом столпотворении, тем более, ночью разыскать труппу циркачей оказалось весьма непросто. Скорее всего, они уже отплыли, еще до того, как порт закрыли. Настал самый удачный момент счесть препятствие непреодолимым и с чистой совестью повернуть назад. Сказать, мол, временное помешательство накатило на почве пережитых событий.

Но просто так сдаться?

Проверим-ка еще вон те костры, обставленные возами, там, кажется, кто-то жонглирует…

Амулет на груди жил своей жизнью, обособленной и неприятной, словно за пазухой у меня поселилось насекомое. Время от времени он шевелился, а иногда казалось, что тварь под рубахой выпускает сотни игл, впивающихся в кости.

Я едва не вскрикнул, когда к лапкам присоединились жвала, разом впрыснувшие под кожу ледяной, жгучий яд. Машинально прижал амулет ладонью, оглядываясь в поисках укромного местечка, чтобы переждать приступ, и заметил людей, вышагивающих вдоль причала. Голубоватый свет очерчивал их грубыми угольными штрихами, но не узнать выпрямленную спину и надменно вскинутую голову с шапкой белых волос было невозможно.

Малич! С ним вместе пять или шесть человек, словно размытых сумраком. Над всей компанией вьется целый рой мелких крылатых существ, смахивающих на стаю блеклой моли. Время от времени стайка рассыпается широким фронтом, а потом снова собирается, посверкивая тускло-серебристой изнанкой крылышек.

Все еще прижимая ладонью беснующийся под одеждой амулет, я отступил, нащупывая спиной щель между ближайшими домами. Здравый смысл бился не хуже амулета, вгрызаясь в сознание изнутри — что ты делаешь?! Иди к ним! Больше тебе некого и незачем искать!..

Но ноги уносили все дальше.

— …вали отсюда! — распахнулась от толчка кривоватая дверь трактира, выплевывая вместе со светом шаткую фигуру пьяницы. Тот рухнул на землю, нечленораздельно выругался, завозился и, кое-как поднявшись, побрел прочь.

Трактир назывался «Рыбий зонт». Все окна золотились огнями и одуряющее пахло мясом со специями. Несколько секунд я, раздумывая, смотрел на вывеску с костистой рыбой, волочащей целый букет разноцветных зонтов, а потом шагнул внутрь. Может, удастся за пару магических фокусов сторговать ужин.

— Нет… — торопливо бросил запыхавшийся хозяин, вооруженный количеством кружек, которые ни один нормальный человек не способен удержать двумя руками. — Нет, нет, сегодня нам никаких фокусов не надо! Видите, что творится? Им не до развлечений. Приходите завтра… — Он унесся в дальний угол зала, увлекаемый весом пенящихся емкостей.

И верно, темноватая зала была набита посетителями. Замороченные служанки носились между гостями, как сомнамбулы. А хмурые гости явно не были расположены к зрелищам, предпочитая им тарелки, кубки или собственные невеселые думы.

По-прежнему голодный и раздосадованный, я потеснился, пропуская компанию из четырех человек. Двое вели под руки третьего, еле волочащего ноги, а четвертый шел позади, слегка сутулясь и не глядя по сторонам. В дверях тот, что едва шевелил ногами, замешкался, пытаясь перебраться через порог, будто неопытный скалолаз через кручу, запнулся, едва не повалив своих помощников и ненароком обернул к свету небритую физиономию.

Ввалившиеся под надбровные дуги мутные глаза блестели пусто, как стеклянные пуговицы. А лицо было смутно знакомым.

Я застыл от неожиданности.

— Эк ты набрался, скотина… — добродушно, но с металлом в голосе пробурчал один из помощников. — А ну держись… Таскать тебя неохота.

Последний из четверки быстрым, почти неразличимым движением вскинул упрятанную в широкий рукав руку, обнажив белые пальцы с заостренными черными ногтями и словно подцепил в воздухе незримые нити, потянув их на себя. Пьяница выпрямился и уверено шагнул через порог.

Я замешкался. Это быстрое, паучье движение четвертого внушало инстинктивный ужас, вперемешку с омерзением. Вот потому-то все и шарахаются от некромантов. А то, что из компании только что вышедших за дверь людей, один — некромант, а один — труп, можно было не сомневаться. Сегодняшний покойник был таким же ложным «пьяницей», как еще недавно он же был ложным «магом-Оборотнем» из черного цирка.

Выскочив наружу, я запоздало спохватился, что избыток прыти только повредит. После освещенного трактирного зала уличная темнота залепила глаза смолой. Кажется, туда… Нет, туда! Проклятье!

Вот они… От облегчения, я едва успел вовремя сбавить шаг и не наскочить на странную компанию с разбега. Некромант, впрочем, обернулся — его взгляд из-под капюшона полоснул холодно и рвано, словно кромкой льда, но кроме меня на улице толклось полно прохожих, и лед раздробился, усеивая осколками оказавшихся рядом. На мгновение воздух словно прихватило морозом. Раздался женский вскрик, мужчина выругался, залилась лаем собака.

Некромант сгорбился и отвернулся.

С улицы компания повернула к порту; огибая препятствия, вышла к самой окраине, где разместился караван из нескольких крупных и десятка мелких фургонов. Между ними горели костры и деловито сновали люди. Я только теперь сообразил, что несколько раз прошел мимо тех, кого искал, так и не распознав. Да и откуда мне было узнать в этих серых и невзрачных повозках упакованные цветные и черно-белые шатры цирка?

Пахнуло дегтем и пряностями, перебивая даже волглую рыбную вонь. Человеческие голоса слоились, распадаясь на фрагменты: «…Диш, неси сундук, мы здесь…», «…ой, а я ему говорю, что, мол, давно замужем, но муж мой тот еще…», «…черное зеркало хранят во льду, а не…». Крайняя повозка тяжело кренилась влево, неловко поставленная краем на чурбачок. Колеса давно сняты, а недействующий воздушный пояс придавал ей вид кособокого свертка из грязной бумаги, украшенного сверху пестрым лоскутом — там сушились цветные тряпки.

Четверка двинулась вправо. Я сунулся было следом, и тут же поспешно отступил за полотняный край повозки, увидев, что все четверо остановились.

— Наконец-то! — раздраженно бросил выступивший из теней невысокий человек. — Сколько можно ждать? Неужто так сложно было отыскать…

— …пряталс-ся, — голос некроманта был сух и шершав, как наждак. Хотелось уши зажать. — «С-скрытого» не так просто обнаружить, Ес-сли…

— Если бы вы так не мешкали, мы могли бы отплыть еще днем! А теперь порт закрыли!

— Ес-сли бы ты научился ладить с-с людьми, нам не пришлос-сь бы выуживать их из щелей, — недобро прошелестел некромант.

— Ну да, ты еще поучи меня быть обаятельным!

Я даже проникся некоторым уважением к этому коротышке. Не всякий так рискнет разговаривать с некромантом, пусть даже тот и настроен сотрудничать.

— …позаботились? — между тем озабоченно осведомился низкорослый.

— О, да! — с явственной презрительной усмешкой подтвердил некромант. — Теперь он никуда не побежит.

Они пропали за фургоном, и я, опасаясь упустить компанию из виду, торопливо выскользнул из укрытия. И столкнулся нос к носу с невысоким, остроносым человеком, который стоял прислонившись к боку повозку, устремив на меня свинцовый взгляд.

— Мне так и показалось, что там кто-то есть, — негромко, почти добродушно произнес приземистый. От этого добродушия продрало морозом. Так, наверное, бормочет ни к кому конкретно не обращаясь охотник, разглядывая попавшего в капкан зверя.

Сразу за фургоном на земле горел костер, возле которого, умостившись на подушке из множества длинных, подобранных юбок, сидела толстая смуглая женщина. Вторая женщина, помоложе, шила рядом. Она тоже выглядела полной, но лишь из-за бесформенной одежды, которая висела на тонких плечах и почти не скрывала большой живот.

Мертвый маг и сопровождавшие его здоровяки уже исчезли, а некромант остановился поодаль, за пределами освещенного костром круга, облитый тенями, как длинным плащом, и смотрел в нашу сторону. Взгляд его тоже царапал. Все время мерещилось, что он пытается вскрыть тебя, как устрицу, подцепив створки заточенным острием.

Впрочем, взгляд стоящего напротив коротышки тоже не радовал.

— Я… — наспех силясь придумать что-нибудь вразумительное, пробормотал я, не столько изображая, сколько и впрямь испытывая смятение. — Я хотел поступить… Мне нужна работа, и я…

Неожиданно лицо востроносого если не смягчилось, то дрогнуло, выражая досаду.

— Еще один! — непонятно проворчал он. — Прям помешались все сегодня! Чтобы отплыть, готовы наниматься к кому угодно… На кой ты нам нужен? Ты хоть знаешь, куда прешься?

— Это же цирк? — туповато предположил я. — Я видел вас в Пестрых реках. Надеялся догнать.

— Вот оно что, — пробудившийся интерес собеседник выразил понимающей ухмылкой. — От постылой женитьбы, что ли бежишь? Куда угодно, лишь бы не под венец?

Градус тревоги заметно упал. Некромант испарился. Зато сидевшая возле костра пожилая женщина резко повела головой, явно прислушиваясь. Выражение ее лица скрадывалось подвижными тенями, но в позе прочитывалось беспокойство. Ее соседка ничего не замечала, равномерно двигая иглой.

— Мне нужна работа.

— Хо! А что ж ты делать умеешь, такой ценный? Или ты ждешь, что цирк господина Гуса возьмет первого попавшегося встречного за ради шальных глаз? Ты акробат? Или, скажем, зверей водить умеешь? Катился бы ты, парень, своей дорогой.

Надо же… А говорили, что они людей заманивают. Мгновение я колебался, а потом решился на чувствительный удар.

— Вам понадобится маг на замену того, что ушел в компании… хм, кукловода.

Смуглая женщина у костра пошевелилась, будто собираясь встать, но осталась на месте, только теперь наблюдала, не скрываясь. Физиономия востроносого застыла, зато глаза вновь зажглись недобро.

— Что ты такое городишь?

— Я маг, — мой голос стал низким и вкрадчивым. — Я могу пойти на замену.

— С чего ты взял, что нам понадобится новый маг?

— Во-первых, ни один покойник не способен творить чудеса, а у вас теперь вместо мага — труп. Во-вторых, я видел то, что он делал в Пестрых реках, когда еще был жив. Так вот — я могу лучше.

— Торопишься, юноша, — сухо заметил востроносый. — Ты тоже вряд ли сможешь лучше, став покойником. Раз уж ты такой глазастый, то запомнил господина Айбья, который не любит любопытных…

— Мне безразлично, отчего ваш маг так внезапно лишился жизни, — с нажимом сообщил я. — Просто хочу уплыть с Пепельного ожерелья как можно скорее в любую сторону.

— Это не из-за тебя закрыли порт? Беглый маг спешит прочь тайком…

— Маги все странные. И бегают они по тысяче причин. Ваш собственный тоже сбежал.

— Неудачно, — широко осклабился собеседник. Поскреб задумчиво сизый от давней щетины подбородок. — Возможно, ты говоришь правду. Я даже готов признать, что новый маг нам понадобится, но я найду чародея в любом порту, когда пожелаю. Зачем мне твои трудности?

— Затем, что я очень хороший маг. Ваш прежний был посредственным… А я… Я учился по Книгам. Я могу так изобразить Оборотня, что люди вздрогнут по-настоящему. У меня даже есть знаки… — Я отвернул рукав, показывая браслет, и коротышка подался назад, увидев ставшие угольно-четкими узоры на моей коже.

— Татуировка стоила мне больших денег, — простодушно похвалился я.

Это подействовало. Востроносый ухмыльнулся понимающе:

— Так вот с чего ты бежишь. Заигрался?

Почти все время разговора я поверх плеча собеседника наблюдал за толстухой возле костра. Поза ее выражала мучительное напряжение, словно женщина порывалась уйти, но сдерживалась из последних сил. Смотреть на нее было безумно неприятно. Как и гадать о причинах такого поведения. Мало ли, может, у нее живот схватило?

— Неважно, бегу я или нет. Вам нужен маг?

— А если я, скажем, пойду к властям и… — Собеседник выразительно потер пальцами в щепоти. — Небось, вознаграждение положено?

— Идите, — скучно разрешил я, глядя мимо него на костер, и надеясь, что пляска отразившегося огня скроет все лишнее в моем взгляде. Например, ворочавшееся в глубине души опасение, что недомерок действительно так и сделает. А почему нет?

— Гус, — вдруг хрипловато вмешалась пожилая толстуха, — возьми его! — Она наконец грузно поднялась на ноги и заковыляла к нам, вперевалку, как утка.

Обретший имя востроносый с досадой поморщился.

— Зачем, Ханна? Кто знает, какие неприятности от него можно ждать?

— Он пригодится. Если не как маг, то поможет мне с вещами. Ты знаешь, девка на сносях, толку от нее чуть, а кто станет мои сундуки ворочать?

— А то мало у нас народу…

— Возьми! — тем потусторонним голосом, какой вещуньи приберегают для своих откровений, внезапно велела женщина, затряслась, запрокидывая голову и колыхая объемными телесами. Затем выплюнула с расстановкой, в брызгах слюны несколько слов на мертвом языке: — Он… Он важен для нас… Он… — толстуха забормотала невнятно. Под полузакрытыми веками слепо блеснули белки.

Весьма убедительное зрелище. Жаль, что полностью фальшивое. Впрочем, на Гуса подействовало. Он с опаской подался назад и поспешно махнул рукой:

— Хорошо. Пусть остается. Посмотрим, на что годен… Не забудь про правила! — затем круто повернулся на каблуках и исчез за нагромождениями хлама.

Пожилая женщина (определение старуха ей не шло так же, как какое-нибудь иное одеяние, кроме надетых разноцветных и бахромчатых полотнищ) мгновенно прекратила сотрясаться, обстоятельно вытерла рот уголком шали и только тогда подняла на меня глаза. Темные, больные, томящиеся все той же нестерпимой надобностью.

— Хорошее представление. «Важен» для вас, — повторил я, перекатывая слово, как угловатый камешек, нащупывая двусмысленность. — Это можно понять и как опасен, верно?

— Идем, — пряча свой странный взгляд, предложила Ханна обычным голосом. — Идем… те, господин. Вы желали поступить в труппу, вы теперь с нами. Идемте, вы голодны.

Подобрав свои бесчисленные юбки, она двинулась к фургону за костром, увлекая меня за собой.

Молодуха не подняла голову ни разу за все это время, старательно и безмятежно орудуя иголкой… Нет, не безмятежно — безразлично. Когда мы приблизились, стало заметно, что в лице швеи нет обращенного в себя умиротворения, как это свойственно беременным.

…В фургоне царила пыльная духота, горели фигурные светильники, залитые и дешевой огненной водой, и дорогим маслом, а все пространство занимало множество плетеных ковриков и вязаных шалей, которые скрадывали детали и без того скудного интерьера, обращая недра повозки в коробку, набитую конфетти. Смертоносными конфетти, потому что узоры на коврах и шалях складывались в недвусмысленные угрозы. Если вглядываться — начинал ныть затылок.

Вдобавок ко всему, хозяйка разожгла медную курильницу, сыпанув туда горсть душистых трав.

— Я знаю, кто вы! — угрюмая Ханна устроилась напротив меня.

— Какое совпадение! Я тоже знаю, кто я, — я пожал плечами. — А вот кто вы? И с чего взялись помочь?

— Я знаю, вы — Оборотень.

— Ну… — тут я едва сумел скрыть замешательство. — Для такого откровения не надо быть провидицей. Я говорил, что могу стать Оборотнем этому вашему…э-э… хозяину.

— Гус водит караван, но мне — не хозяин, — возразила Ханна, мельком небрежно отмахнувшись. — А я знаю не то, что вы ему сказали, а то, кто вы на самом деле. Я узнаю своего повелителя в любом облике.

Сумасшедшая, — растерянно решил я.

Изобилие расцветок вызывало головокружение. От погасшей курильницы тянуло горелой пряностью, распознать которую мне не удавалось, но которая с каждым вздохом все сильнее рвала и жгла легкие, словно наполняя их металлической стружкой. Сознание плыло… Цепляясь за обрывающиеся коврики и шали, я метнулся прочь из фургона. И краем глаза увидел вместо оставшейся в его глубине толстухи — страшное, дымное существо, утратившее пышность форм и смахивающее на грубо скрученный из колючих цепей силуэт человека.

— Теперь вы понимаете? — чужой спокойный голос пробил мутную пелену, застилающую сознание.

— Просто сказать словами не было никакой возможности? — я опустился на землю, не в силах надышаться свежим воздухом.

— Нет, — в голосе Ханны мне послышалось злорадство.

Теперь уже нельзя было не замечать тускло мерцающие кольца цепей, пропущенные через ее руки, ноги, цеплявшиеся крюками за глаза и рот, свитые в плотный клубок в районе сердца. Укутанная в пестрые тряпки женщина походила на ватную куклу на каркасе из жесткой проволоки. Вот только кукла была живая, а каркас проложен по изнанке. А в центре клубка, над сердцем, мерцала печать с клеймом Югов.

А еще нельзя было не замечать ненависти в глазах Ханны. Той самой ненависти раба, принужденного служить владельцу. Вот, что я принял за смутное томление не так давно.

— Вы смотрели на меня, мой господин, — едва шевеля губами, словно пытаясь не дать словам выбраться на свободу, проговорила Ханна. — Я поняла, что должна помочь своему господину.

— Вопреки своей воле.

— У рабов не может быть своей воли. Мое предназначение — служить вам, мой господин.

Мне, Оборотню, никогда не стать настолько двойственным, как эта женщина, которая всем своим видом выражает покорность, но при этом мечется внутри, как плененный зверь, готовый рвать глотку охотнику, стоит неосторожно ослабить узы.

— Ханна, — медленно, глядя в ее полные мятущейся мглы глаза, произнес я, — повелеваю тебе вести себя со мной на равных.

Она кивнула, чуть расслабившись. «Слушаю, мой господин…» К счастью, этот «господин» был последним. Рабские узы никуда не делись, как и лютая неприязнь во взгляде, но теперь хотя бы можно было поговорить.

…Мимо пронеслись фигуры в прозрачных плащах, которые при обстоятельном рассмотрении оказались крыльями. Крылатые ловко лавировали между вещами, прыгая через препятствия. Людей в караване было немало. Как ни странно, но ни одного ребенка в поле зрения не попадалось. Обычно такие крупные труппы волей-неволей обрастают довеском в виде всевозможной малышни и подростков, а здесь снуют только взрослые. Или дети где-то попрятаны, скажем, от сглаза? Мало ли, что у них за суеверия…

Ханна говорила монотонно, перебирая фразы, как кисти на своей шали:

— …основатель нашего рода заслужил внимание могущественных Оборотней своим даром предвидеть события. Но однажды он ошибся в предсказании, и Оборотни лишили его всех прав. Они поставили рабское клеймо на весь наш род до скончания веков. Каждый новорожденный уже имеет его… — полные губы Ханны крепко сомкнулись на мгновение, но слова не желали оставаться несказанными: — Я не думала, что встречу на своем пути живого Юга. Теперь, когда Оборотни почти исчезли, мы можем делать вид, что свободны, но клеймо все еще живет в каждом из нас.

— Мне жаль.

— Лжете.

— Лгу, — легко согласился я. — Больно?

Она не хотела, чтобы я заметил мимолетную болезненную гримасу. Но кому, как не мне знакомо это? Я отменил формальности, но цепной страж внутри женщины подчинялся своим правилам.

— Я терпеливая.

— Для носителя клейма в тебе маловато трепета перед своим хозяином.

Ханна угрюмо усмехнулась в ответ:

— Юги клеймили наши сердца и разум. Но не души.

— Странное милосердие с их стороны.

— Изощренная пытка. Ненавидеть свое рабство и утратить желание быть свободным.

Шевельнулись занавеси повозки, и мы замолчали. По земле и стенам фургона поплыла тень с гротескно большим округлым животом, опережая свою хозяйку:

— Вы, наверное, голодны…

Каша с прожилками мяса в деревянной миске, переданной мне беременной женщиной, слегка горчила от дыма и избытка перца, но от горячих, жирных, слипшихся комьев было не оторваться. Я едва не урчал от удовольствия и даже позабыл зачем вообще прибился к этому безумному лагерю.

И раздавшийся внезапно надтреснутый звон колокола не вызвал ничего, кроме досады.

— Отправляемся, — пояснила Ханна, быстро поднимаясь с места. Для толстухи она двигалась очень проворно. — Наверное, получили разрешение.

Среди фургонов наметилось оживление, вскоре превратившееся в упорядоченное движение, которое только казалось хаотичным. Не прошло и нескольких минут, как все повозки были выстроены, хлам разобран, а люди разбежались по местам. Поднятый активированными воздушными поясами ветер гонял по земле мусор. Далеко впереди лениво взревела четверка грузовозов, единственных животных, которые были запряжены в головной фургон. Их согнутые горбом крупы и тяжелые головы освещали фонари и казалось, что гиганты вот-вот начнут скусывать мерцающие цветы со столбов.

На загривке первого грузовоза восседал щуплый человечек, почти карлик, однако исполин слушался его указаний беспрекословно.

Вопреки моим опасениям, погрузка на плот прошла без особых приключений. Шестиногие грузовозы медленно втащили самую большую повозку, а следом закатились все остальные. На причале маячили зеваки и неестественно настороженные стражи, но циркачей досматривали вскользь, так что даже наброшенная поверх моей куртки накидка из запасов Ханны, расписанная зигзагами, не понадобилась.

— Куда вы плывете? — спросил я, наблюдая, как вслед за нашим фургоном тянутся задержавшиеся.

— На острова Волчьего Удела. Гус хотел прибыть к утру, а теперь едва ли доползем до вечера, — Ханна отводила взгляд, но отозвалась без замедления.

Большой, даже по морским меркам плот заполнялся пассажирами. Кроме циркачей здесь разместились еще торговцы и множество разношерстного народу.

Наладившиеся подремать парусники с явной неохотой покидали насесты, вопили и выписывали в темном небе круги, смахивая на сорвавшиеся с веревки простыни. Лишь повинуясь свисткам плотогонов твари устраивались на положенных местах, цепляясь когтями за мачты. Вот один развел крылья, перехватывая ветер, потом второй… Плот шевельнулся, взъерошив веер верхних плавников. Через несколько минут распахнутые во всю ширь здоровенные крылья парусников потянули махину в открытое море. Качнулись в черной, глянцевой воде отражения фонарей. Притихшие было пассажиры, загомонили, перекрывая возгласы плотогонов.

Я впервые за все это долгое время расслабился.

* * *

То и дело поверхность воды вспарывали белые буруны, когда появлялись большеголовые, зубастые стохвосты, охранявшие плот. Ветер метлой прошелся от кормы к носу, перегоняя запахи. Пахнуло навозом и муравьиной кислотой от загонов грузовозов. Часть пассажиров дружно зажала носы.

Пассажиры поделились на два лагеря, и между ними пролегла невидимая, но весьма ощутимая граница, пересекать которую осмеливались только бесцеремонные плотогоны. Циркачи со всем своим скарбом заняли большую часть плота, разместившись на корме и вдоль всего правого борта. Торговцы ютились вдоль борта левого, среди них затесались и немногие одиночки, пустившиеся в путешествие. Все остальное пространство занимал безымянный груз, упакованный в просмоленное полотно.

— Привет!

Я только было намеревался отодрать краешек полотна, любопытствуя, что под ним шуршит, как приятный женский голосок заставил вздрогнуть.

— Знакомишься с окрестностями? — рыжая, светлокожая девица глядела на меня насмешливо и испытующе, покачивая на пальце связанные ремешками и только что вымытые танцевальные туфли.

— Делать все равно нечего.

— Говорят, ты наш новый маг?

— Мне тоже такое говорили.

Она улыбнулась шире. Золотая прядка, выбившаяся из небрежно подобранных наверх волос, покачивалась, пряча янтарно-карий, цвета темного меда глаз. И даже кожа у нее была золотистого оттенка, тронутая на скулах россыпью медных веснушек.

Под полотном зашуршало активнее. Нечто невидимое шумно встряхнулось и злобно заскрежетало, будто когтями по металлу. На палубу выскользнуло мятое пестрое перо.

— Гарпии, — безразлично пояснила рыжая, заложив прядку за ухо.

— Я видел их на представлении в Пестрых реках. Понравилось.

— Зверье, — скучно отреагировала собеседница, шевельнув босой ногой заскорузлый краешек полотна. Из-под него в ответ негодующе зашипели.

А я вдруг заметил, что на нас смотрят все, кто находился поблизости. Пряча открытые взгляды, но внимательно таращась исподтишка.

— И им тоже скучно, — рыжая словно мысли прочла. — А если вам наскучит бродить между пыльными ящиками, то заглядывайте вон в тот белый фургон. — Она небрежно указала рукой. — Не заскучаете.

И легко зашагала прочь, покачивая связанными туфлями и посверкивая белыми пятками.

— С ней точно не заскучаете, — проворчал некто снизу. Из-под ближайшего фургона высунулась лохматая макушка. — Только до полуночи успейте смыться, а то такую каргу вместо красотки узрите, до конца дней помнить будете, — лохматый жизнерадостно хихикнул.

— Нет, это только в полнолуние с ней случается, — белокурая циркачка, пробегавшая мимо охапкой цветных флажков, сбавила шаг. — Раз в месяц. Вроде женского недомогания… — Она недобро усмехнулась. — Так что не беспокойтесь!

— Что случается?

— Говорят, ей наш господин Айбья подсобил, одолжил чье-то личико, чтобы Пенка красоткой стала. Да вот беда, когда луна полная, чары тают, и она истинное лицо показывает. А лицу тому уже лет шестьдесят! — блондинка выразительно округлила голубые глаза.

— Зато искусна она в любовных делах так, что тебе малолетней ссыкухе фору даст. Иногда преимущество опыта лишь растет с годами, — облизнулся лохматый.

— Сам дурак! То-то ты на меня пялишься, а не на старуху-повариху! — цветные флажки взъерошились, как шерсть у негодующей кошки.

— Я смотрю тут у вас полное взаимопонимание, — хмыкнул я.

— О, да! — лохматый с готовностью осклабился. — И вы напрасно иронизируете, господин маг. У нас свои порядки.

— Будьте осторожны, господин маг, — кивнула неожиданно серьезно блондинка. — У нас тут все иначе, чем выглядит.

Я криво улыбнулся, а они уже исчезли. Лохматый под фургон, девица — за фургон. И чужие взгляды рассеивались, словно не было. Только ветер хозяйничал между ящиками.

Что ж, заинтриговали…

Часть палубы на корме была отгорожена даже от циркачей, и поставленные рядом повозки постоянно охранялись. Серая принадлежала некроманту. Стоило только приблизиться к ней, как вперед выступил верзила, перепоясанный кожаным ремнем. Кажется, его звали Жерон.

— Куда, тьма-край, не видишь — нельзя? Ты тут новичок, — процедил здоровяк, — хотя и, говорят, полезный. Так вот чтобы и дальше быть полезным, не ходи, куда тебя не звали. А то вон тем красавцам вечно кормежки мало… — Жерон кивнул левее и оскалился нарочито снисходительно, хотя боязливая неприязнь позванивала в голосе, как металлическая стружка.

На палубе, возле колес воза, притулились двое. Один из них поднял голову на звук разговора. Глаза у него были белесые и абсолютно мертвые. А кожа на скулах уже взялась сухими струпьями.

Я невзначай коснулся их.

Никакого отклика. Мертвые куклы насажены на чужую волю, словно на железные штыри. Согнуть можно, да усилий потребуется слишком много.

* * *

Из-за прикрытого пологом входа в фургон выбивался свет. Похоже, Ханна спать не собиралась. Я без особой охоты нырнул внутрь. После свежего, морского бриза духота цветной коробки валила с ног.

Ханна перебирала мелкие фигурки в раскрытом ларце на полу. Ее беременная спутница лежала на укрытой цветными одеялами скамье с закрытыми глазами, но, судя по напряжению на лице, не спала.

— Не стоит вам ходить в одиночку, — негромко заметила Ханна, не поднимая головы от крошечных безделушек. — Здесь не любят любопытных.

— Это я уже понял.

— Зачем вы попросились в труппу? Разве не слышали, что рассказывают про Черный цирк?

— Если честно, почти ничего не слышал. И пока ничего ужасающего не видел.

— Вы плохо смотрели… Это страшные люди.

— Ты, значит, тоже чудовище?

— Я пришла сюда не по своей воле, — фигурная мелочь с сухим шорохом пересыпалась из пухлой ладони в ларец. Запахло нафталином. — Я думала, что смогу обрести свободу, если не стану сидеть на месте… Я встретила Дио, он был магом и обещал избавить меня от клейма. Он лгал, но я все равно любила его и пришла за ним в цирк… Потом Дио убили, а я стала предсказательницей, — крышка ларца сухо щелкнула, закрываясь.

— Получила свою свободу?

— Какая здесь может быть свобода? — ладонь с коротко обрезанными ногтями порывисто погладила ларец по крышке, как нервное животное.

— Уйти отсюда тебе тоже помешало клеймо Югов?

— Отсюда не уходят.

Ханна повела полным плечом, заталкивая коробку под кипу полотна. Лежавшая на кровати молодая женщина заметно содрогнулась под одеялом.

— Я выжгу клеймо и дам тебе и твоим потомкам свободу в обмен на услугу.

— Вы можете просто приказать мне…

— …или могу сделать доброе дело, уничтожив клеймо безо всяких условий, — закончил я. — И то, и другое имеет свои недостатки. В первом случае, под принуждением ты сделаешь меньше, чем могла бы, а во втором, я не смогу гарантировать себе безопасность. Как только ты лишишься клейма, ты сможешь причинить мне массу бед. А так у нас будет соглашение. Взаимовыгодное.

— Я слушаю, — Ханна поднялась с пола, устроившись рядом с беременной. Та неловко подтянула ноги.

— Я ищу девушку. Скорее всего, она в этом цирке. Мне кажется, я видел ее мельком во время представления. Она была русалкой. Я хочу увезти ее отсюда.

Ханна покачала головой, разом поскучнев.

— Это невозможно. Никто не уходит из цирка, если его не изгоняют. А изгоняют отсюда только в могилу.

— Я должен ее разыскать. И ты мне поможешь.

Она помолчала. Долго, с выражением. Наконец, нехотя кивнула:

— Хорошо, я попробую.

Воодушевившись, я попытался описать Никку, через пару минут в замешательстве признав, что ничего кроме общих примет рассказать не могу. Светлые волосы, светлые глаза, возраст, рост…

— Не знаю… — пожала плечами Ханна. — Может, и была такая… Эти девушки, из измененных, приходят и уходят так быстро, что лица не запоминаются.

— Ты же сказала, что отсюда уйти нельзя.

— Ну, один-то путь никто не перекроет. Они умирают. Измененные не живут долго, поэтому все время нужны новые… — Ханна смолкла, будто спохватившись. Смуглое лицо ее помрачнело.

— Я видела ее, — вдруг вмешалась беременная. — Похожа на ту, что вы описали. Ее нес на руках Жерон…

Женщина уже сидела, широко раскрыв глаза и зябко кутаясь в шаль. Бледное, неживое лицо обрело краски, губы дрожали.

— Куда нес?

— Туда… — она неопределенно повела вялой рукой. — К остальным.

— Русалок держат в воде от представления до представления, — пояснила Ханна, недовольно покосившись на товарку. — Всех измененных помещают в магические сферы, чтобы они меняли облик, но русалкам нужна еще и вода. Сейчас они наверняка за боротом, привязаны к плоту… Ты не путаешь, Эллая?

Что-то знакомое царапнулось в памяти. Цирк… Эллая… Дождь… И парочка спорящая в лесу, возле Черноскала.

— Эллая? — машинально переспросил я вслух. — А у вас нет знакомого по имени Львен?

Она, побелев, дернулась так, что большой живот колыхнулся. Скомкала пальцами край одеял, резко подалась ко мне.

— Муж! Моего мужа звали Львен!

— Его и сейчас так зовут, — я невольно отклонился. Показалось, что женщина сейчас в меня вцепится. — Он жив. И ищет вас.

— Зато я мертва… — беременная обмякла и закрыла лицо руками.

Я еле сдержал вздох облегчения.

Ханна утешающее похлопала соседку по плечу — привычно и небрежно, как недавно приласкала ларец. Эллая не отреагировала, ссутулившись под шалью.

В дверь постучались и сразу же, не дожидаясь ответа, вошли. Слегка нагнув голову, чтобы не задеть притолоку, низкую даже для коротышки, в фургон протиснулся востроносый господин Гус.

— Заглянул посмотреть, как обживаетесь. Не тесновато? Как тебе, Ханна?

— Не жалуемся.

— Господин новый маг вполне может разместиться в фургоне мага прежнего. Только пока его придется делить с бывшим хозяином, — Гус неприятно осклабился. — Возражать тот не станет, лежит тихо, места занимает немного и пока не воняет.

— Ничего, — сухо отозвался я, — мне здесь вполне удобно. Спать можно под фургоном.

— Ну-ну, — ухмылка Гуса стала шире. — Понимаю. Женское общество, безусловно, предпочтительнее. Впрочем, у нас есть девушки и посвежее. Они будут рады потесниться на время.

Он обстоятельно огляделся, по-хозяйски задержав взгляд на животе сжавшейся Эллаи. Ухмылка, приклеенная к тонким губам, казалась не фальшивой даже, а чужеродной. Так могла бы улыбаться крыса.

— Завтра, после обеда, мы прибываем к Волчьему Уделу. Остановка будет недолгая, разгружаться не станем, зверье оставим на борту, а представление дадим сокращенное, так что готовься Ханна. И господин маг пусть готовится. Опробуем на деле на что он способен… Как, кстати, звать вас станем?

— Римттар, — переиначил я собственное имя.

Гусу не понравилось.

— Надо бы что-нибудь попышнее, — он в задумчивости пощелкал пальцами. — Скажем, Властитель Переворотной магии и Чудовищных Извращений маг Рим-о-Тарр.

— Извращений? — я приподнял бровь.

— И нарисовать вам побольше татуировок. Руки — это хорошо придумано, но надо бы еще что-то. Скажем, на лице… Погодите! Пойдемте, я вам такой шикарный костюм дам…

Надеюсь, не с покойного мага снимет, обеспокоено подумал я, спотыкаясь во тьме и пытаясь не отстать от ловко лавирующего коротышки.

Впрочем, разжиться шикарным костюмом мне не удалось. Возле фургона начальства послышалась возня и длинное, отвратительное шипение. Гус, забыв обо мне, с досадой крякнул и побежал. И все равно не успел.

Качался над входом фонарь на цепи. Внутри пузыря плескалась огненная вода, а снаружи расплескивался жидкий свет, выхватывая то остолбеневших здоровяков, с перекошенными физиономиями, то оскалившихся покойников, сверкающих серебром злобных глаз, то…

Я застыл.

Некромант держал за руку плотогона. От белых длинных пальцев, лежащих на загорелом бицепсе парня, бежали вверх по руке черные, вздувшиеся жилы. Вспухли на шее, под челюстями. Глазницы бедолаги заволокло тьмой.

— Ты с ума сошел! — сдавленно заорал Гус, бросаясь к некроманту. — Договорились же, чтобы на плоту ничего такого…

— Он пыталс-ся забраться в фургон.

— А эти олухи на что? — взорвался Гус, пиная стоявшего поблизости ошеломленного здоровяка. — Это их работа!

Здоровяк болезненно вякнул, отступая в тень. Стушевался, не пытаясь возражать.

— Он пыталс-ся забратьс-ся в мой фургон… — веско повторил некромант. Мертвяки неуклюже, но неожиданно проворно переместились поближе к хозяину, подобравшись, словно псы.

Коротышка в сердцах всплеснул руками.

— Да если его приятели узнают, что случилось…

— Мы и с-с ними пообщаемс-ся, — хоть капюшон и скрывал некроманта, мерзкая, ледяная улыбка, словно сама собой, соткалась в воздухе.

— Это же плотогоны! — раздраженно огрызнулся Гус. — Они ни беса не боятся, и к Оборотню в гости хаживали. Что им твоя дохлятина? К тому же мы уже далеко от островов… — коротыш смачно выругался, да так, что даже покойники, отпрянув, неуверенно затоптались.

Участники действа, наконец, вспомнили о моем присутствии. Обернулись все до единого. Даже невезучий плотогон смотрел в мою сторону, только вряд ли видел.

— Что скажете, господин маг? — Гус был мрачнее тучи.

Скажу, что надо было уносить отсюда ноги, пока не поздно. Но теперь выбора нет.

— Если сейчас этот человек вернется к своим и как ни в чем не бывало ляжет спать, а утром на глазах у всех случайно вывалится за борт и утонет, то никто не сможет предъявить никаких претензий к цирку.

Коротышка поморгал недоуменно и вдруг посветлел лицом:

— Разумно! До утра никто не заметит, живой среди них ходит, или покойник… Если только тот не расписан по самую макушку черными жилами! — Гус негодующе воззрился на некроманта, как ни в чем не бывало стоящего поодаль.

Тот и ухом не повел. Жестом отпустил своих неживых слуг, не торопясь, скрылся в злополучном фургоне. Вламываться следом Гус не рискнул, сплюнул, поразмыслил и живо перевел взгляд на меня.

Что ж, раз подал идею, придется отвечать. Сглаживая разбухшие вены безучастного плотогона и разгоняя уже ненужную владельцу кровь, чтобы он хотя бы выглядел живым до рассвета…

Провозился я до глубокой ночи, когда даже неугомонный табор циркачей затих. Забравшись вместе с одеялами под фургон Ханны, я впервые за этот день задумался над тем, что натворил. А еще над тем, что надо выбираться отсюда, но сделать это можно только на суше.

Нечто округлое и твердое мешало устроиться поудобнее и, покопавшись в кармане подстеленной вместе с одеялами куртки, я вытащил «око», тускло засветившееся во мраке.

«Око» молчало, но даже свет его казался зловещим.

* * *

Если и случился утром переполох с падением уже мертвого плотогона, то прошел он без особого размаха. Зевакам было не до того, а плотогоны народ не слишком эмоциональный.

Накрапывал мелкий дождик. Ветер ощутимо крепчал, и качка усиливалась. Мутные, темно-зеленые, как бутылочное стекло волны бились о борта. Даже неповоротливый, тяжелый плот не гасил колебания и мерно клонился от одного бока к другому, вытанцовывая ленивый вальс и сам себе подпевал утробным гудением. Закрепленный груз относился к танцами равнодушно. Незакрепленные пассажиры — очень трепетно. Большинство из них немедленно приникли к бортам, расставаясь с завтраками.

Половина циркачей перемещалась по палубе с постными, зеленоватыми лицами и обращенными внутрь себя взорами. Самое удачное время произвести небольшую рекогносцировку.

— Отвлеки их, — попросил я Ханну, кивнув на унылых охранников возле фургонов. — Некромант, я видел, ушел на нос.

— Здесь некуда бежать!

— Я не собираюсь бежать. Я хочу поплавать.

— Самоубийство. Утонете, а я так и останусь… — с заметным огорчением сказала женщина.

— Я очень хорошо плаваю.

— Там полно сторожевых тварей.

— Они далеко. Вода холодная, но можно продержаться несколько минут. А вот когда я вынырну, мне понадобится помощь, чтобы забраться обратно.

— Незаметно не выйдет.

— Сделай вид, что видела, как я падал за борт из-за качки. Подними переполох…

— Они не станут вас спасать, — усмехнулась она.

— Допустим, маг им все-таки нужен.

Ханна недовольно поджала губы.

Прямо над нами на перекладине мачты устроился малый парусник, сложивший крылья и искоса наблюдавший за нами блестящим, черным глазом. Здоровенные, чешуйчатые желтые лапы с когтями захватывали дерево в устрашающее кольцо. Остальные парусники тоже дремали, так что темп поддерживал только сам плот, а скорость его хода сопоставима со скоростью плывущего человека. Главное, не попасть под верхние плавники.

И еще не надо твердить себе, что это безумие. Пусть даже оно и впрямь безумие…

Самые стойкие пассажиры уныло слонялись поодаль. Охранники укрылись под полотняным тентом, так что часть борта выпадала из их поля зрения. Хмурая Ханна, вооружившись бутылкой, подошла к ним.

Я с самым безмятежным видом, старательно таращась на парусника, приосанившегося от столь явного интереса, стал отступать спиной к борту. Выглядел, надо думать, полным идиотом. И так же по-идиотски, нелепо взмахнув руками, кувыркнулся через канаты… И лишь в последний момент изо всех сил оттолкнулся, чтобы, падая, перескочить через кайму верхних плавников плота.

Вода ударила, разом накрыв с головой. И резанула холодом так, словно океан был полон крошевом из разбитых бутылок. Задохнувшись, я судорожно забарахтался, пытаясь сориентироваться.

Все в порядке… Плот медленно уходил вперед, сидящий на мачте парусник озадачено вытянул шею, но больше никто, кажется, ничего не заметил. Загребая руками ледяное жидкое стекло, которое притворялось водой, я стал огибать плывущую громадину. Волны то и дело сносили меня и норовили со всего маху приложить о борт, усеянный замысловатыми узорами из ракушек.

Вот оно! От кормы вниз тянулся плетеный из нитяных водорослей канат, тугой, как струна и, похоже, тащивший нечто массивное, скрытое под поверхностью. Поднапрягшись, я в несколько гребков добрался до каната, вцепился в ворсистое волокно и, вдохнув побольше воздуха, нырнул.

Стало темно и оттого еще холоднее.

Плотную тишину разбавляло только мерное пение плота, пробиравшее низким гулом до костей, и сумбурное бурление воды за кормой. Пуская уголком сжатого рта пузыри, я принялся перебирать руками по канату, спускаясь ниже. И почти сразу же наткнулся на что-то упругое… Открыл глаза и едва не захлебнулся, пораженный.

Из непроглядной, серо-зеленой мути смотрело бледное лицо в облаке колыхающихся волос. Глаза открыты, но незрячи. Вместо ног — тусклая чешуя и грубая вуаль перепончатого хвоста. Вокруг одурманенной русалки прозрачный кокон, смахивающий на изрядно разбухшую икринку, поверху опутанную, как слизью, расплывчатыми узорами чар. Рядом еще один кокон… Три… Пять… Десять… Целая кладка…

Прикосновение к чужой магии отдалось горечью и вспышкой боли в висках. Икринки движутся, то уходя вглубь грозди, то выкатываясь наверх. Бледные пятна лиц сменялись — неузнаваемые, чужие. Вон, кажется, мелькнули светлые пряди…

В глазах поплыли багровые кляксы, а легкие горели, требуя воздуха. Не в силах больше сдерживаться, я вынырнул и, изо всех сил работая руками, стал обгонять плот. Когда стало казаться, что сейчас руки просто вывернутся из плеч, а жилы разорвутся напрочь, я рискнул задержаться, запрокидывая голову и вглядываясь вверх. Да, кажется, кто-то стоит, прислонившись к провисшему заграждению… Ханна. Ветер треплет черные космы, и оттого она неприятно похожа на оставшихся под водой русалок.

Я махнул рукой.

Долгое, невыносимо долгое мгновение женщина просто смотрела на меня. По губам змеилась улыбка. Но потом толстуха шевельнулась, размашисто всплеснула руками, будто наседка крыльями, и заголосила надсадно: «Человек упал!.. Спасайте!.. Тонет!..»

Громко, но, честно сказать, опять не слишком убедительно. Надо было прорепетировать заранее.

* * *

Уши у меня горели.

От блаженного, пахнущего мятой тепла в фургоне и от пляшущих в памяти, словно дерганные марионетки, хлестких реплик: «растяпа!», «безмозглый дурак!», «…грыза неловкая!».

Но хуже всего, что все это мельтешение словно ледяным гарпуном пронзал испытующий взгляд из-под черного капюшона. Некромант не принимал участие в суете по спасению «олуха», но и не уходил, наблюдая. Даже сейчас, за стенами фургона я чувствовал его текучее и ядовитое, как ртуть, внимание, способное проникнуть в любую щель.

— Ну как? — взволнованная Эллая передала мне новую, полную до краев густым варевом, кружку.

— Прекрасно, — рассеянно и на этот раз вполне членораздельно отозвался я. Еще пару минут назад у меня все больше выходила костяная дробь зубов.

— Нашли, что искали? — Ханна отстраненно нахохлилась в глубине фургона и прервала молчание далеко не сразу.

— Да… кажется.

— Не повезло вам, что они ее в русалку обратили. Вот, скажем, сфинксов или гарпий держат на палубе, в клетках. Только эти твари норовят пожрать и разодрать все, что к ним через прутья суют. Они уж и не соображают ничего, настолько переродились.

— Угу… — машинально согласился я, раздумывая.

Доблестный план пробраться в стан врага и освободить прекрасную принцессу осложнился тем, что принцесса заколдована в компании других принцесс. Там, в воде не разберешь, где кто, а спасти всех оптом не так просто. Во всяком случае, в открытом море этого точно делать не стоит.

— Говорят, тот кто слишком много времени провел под чарами, уже человеком не станет, — вставила тихонько Эллая.

— Не сможете вы ее вытащить, — угрюмая Ханна словно не заметила реплики Эллаи. — И сами погибнете и никого не спасете.

— С таким жизнерадостным взглядом на жизнь неудивительно, что ты все еще в цирке.

— Не ваше дело! — огрызнулась Ханна и мучительно скривилась, ощутив, как внутри нее провернулись незримые колючие цепи. Хозяину дерзить запрещено.

— Переживаешь, что умру и не успею снять клеймо?

Ханна промолчала, запахнулась в шаль с кистями, как в крылья, снова насупилась неприязненно, только блестели глаза на смуглом лице. Там, где она сидела, тени казались гуще.

— Вы когда-нибудь видели летучий огонь? — невпопад осведомился я.

Отозвалась только Эллая, чуткая к возникшему в тесном фургоне напряжению и с готовностью подхватившая перемену темы.

— Это который фокусники делают?

— Фокусники, устроители празднеств. Не маги. Они, чтобы запустить летучий огонь, поджигают фитиль и отбегают на безопасное расстояние. Считай, что к твоему клейму, Ханна, подведен такой фитиль. Я могу поджечь его в любой момент, даже находясь далеко… Я сделаю это. Когда будет нужно.

В ответ — лишь испытующий взгляд исподлобья. Если Ханна и намеревалась что-то сказать, то не успела.

Дверь поскребли. Похоже, здесь не в традициях ждать приглашения, потому что сразу же в приоткрытую щель протиснулась белокурая, приветливая девушка. Стрельнула глазками, улыбнулась, блеснув зубками. Вся ладная и гладкая, как фарфоровая статуэтка. И такая же простодушная.

Кажется, это ее я видел вчера, у фургонов с гарпиями. Только на этот раз вместо флажков в охапке — кувшин.

— Ах, мы так беспокоились о нашем новом маге… Ух, ну и день сегодня! Из-за этой качки, говорят, с утра уже один человек из команды потоп. Ужас! — Она состроила выразительную гримаску, а затем торжественно протянула кувшин: — Вот! Мы с девочками приготовили попить господину магу.

Она наклонилась и из глубокого выреза вышитой блузки едва не вывалилась упругая, пышная грудь. В волнительной ложбинке шевельнулся золотистый цветок незатейливого украшения.

— Иди, иди уже Лайна, — сварливо велела Ханна. — У нас тут своего питья хватает.

— Да уж ты, Ханна, наваришь! — Лайна выпрямилась, вздернув подбородок. — И Оборотня вывернет! — и добавила, с вызовом глядя на предсказательницу: — А еще лучше идемте к нам, господин маг. У нас весело, не то что в этой… душегубке, — быстрый взгляд Лайны скользнул в угол, где затаилась Эллая.

Ханна потемнела лицом, вскинулась гневно. Прекратить нарождающуюся свару можно было только одним способом.

— Почему бы и нет, — я поднялся, увлекая замешкавшуюся Лайну за дверь.

…Меня они точно не ждали. И не столько обрадовались, сколько взбудоражились, торопливо теснясь, чтобы уступить место. От дождя циркачи прятались под навесом, и костер развели на жестяном поддоне, вопреки запрету плотогонов.

Некоторых я уже видел — золотистую Пенку, лохматого любителя спать под фургоном, крошечного водилу грузовоза (он и вблизи был ростом с подростка), тощего костлявого парня, кутавшегося в прозрачные крылья… Крылатый играл в перевертыши с насупленным бородачом. Игра явно складывалась не в пользу последнего.

— Выпьете с нами, господин маг?

Над костром висел закопченный котел, полный до краев. Судя по запаху — вино с пряностями. Впрочем, опять же судя по запаху витавшему под импровизированным навесом, пили здесь не только горячее вино.

— Холодно, — перехватив мой взгляд, вдруг стал оправдываться бородач, игравший с крылатым. — А вообще у нас с этим строгие правила! — белесые ресницы, обрамлявшие выпуклые глаза часто помаргивали.

— Эт-т точно, — невесело хихикнула немолодая женщина в полосатой накидке. Накидка почти не скрывала обмазанную жирным бальзамом руку, которую, похоже, кто-то недавно жевал. — Строгое правило! Не станешь пить — повесишься… — она страдальчески поморщилась, баюкая поврежденную конечность.

Пенка, сидевшая поодаль, как-то незаметно оказалась рядом, жмуря золотистый глаз. В зрачках плясали отраженные огоньки. Лайна устроилась с другого бока. Так что трястись от озноба я окончательно перестал.

Поначалу они явно чувствовали себя неловко. Но потом тепло, вино, а также то, что я помалкивал, сделали свое дело. Кто-то засмеялся, кто-то ругнулся, притащили хлеб, мясо, козий сыр, морские груши и бутыль рыбьего «молока»…

— …на последнем представлении у меня канат возьми и оборвись, а ведь я предупреждал…

— …сдавайся, Филь, полно пыхтеть, не выиграешь! Все камни уже белые…

— …не желаете ли подливки к мясу, господин маг? Тарита особую варит, нигде такой не попробуете!

Подливка оказалась переперченной и только что не самовозгоралась. Самое оно в промозглый вечер. Да и груши, вареные с ромом, не подкачали. Еще сегодня утром эти чужаки казались мне недобрыми «циркачами», а сейчас вдруг превратились в измотанных, но дружелюбных людей. Вино, что ли, действует?

— Я бы не советовала вам доверять Ханне, — пригревшаяся слева Лайна поделилась со мной поджаренным куском хлеба, политым маслом с пряностями. — Злая она.

— А ты добрая? — ревниво вмешалась Пенка, зорко наблюдавшая за действиями блондинки. И в довесок к хлебу я обзавелся новым ломтем прогретой говядины.

— Может, я и не добрая, — неожиданно мирно отреагировала Лайна, — но я честная. И все знают, что изгрызу, если что не так. А Ханна в глаза улыбается, когда отраву сыплет. Про таких говорят: на лицо гладка, да на изнанке колюча.

— Да ладно тебе, — крылатый, закончивший игру с бородачом по имени Филь, подобрался к огню так близко, что казалось его прозрачные крылья вот-вот вспыхнут. Бедняга все равно заметно мерз. — Она мне спину заговаривала, когда я от боли выл.

— Ага. А пока ты без памяти, под заговором валялся, ей все про планы Мьена и выболтал. То-то Мьен через день в протухшие сторожа к Айбье попал.

— Ну, может Мьен сам сглупил. Маги все сумасшедшие… — тихо пробормотал сникший крылатый. Смутился, перехватив мой взгляд и неловко закончил: — Зато она об этой, беременной, заботится.

— Если б и впрямь заботилась, то не таскала бы за собой, а потеряла бы ее где-нибудь. Хоть в тех же Пестрых реках, — сквозь зубы буркнула Лайна.

— С меткой господина Айбьи не больно-то потеряешься, — вставил сутулый тип, сидевший напротив. — Эй, хорош тосковать, у нас еще полкотла не выпито. И я песню отличную вспомнил…

— Погоди с песней! — сильно захмелевший бородач вдруг вскочил. — Тут поважнее дело есть! Наше скромное общество почтил своим присутствием сам господин новый маг! Так и нам следует уважить его и почтить старым цирковым обычаем! Познакомиться по традиции…

Ох, чует мое сердце — это не к добру!

Почти все уже были порядком навеселе, некоторые осоловело клевали носом, кто-то и вовсе задремал, забившись в складки навеса, но стоило прозвучать реплике Филя, как большинство встрепенулось и сползлось поближе к огню, с болезненным вниманием уставившись на бородача и меня.

— Это настоящий древний дорожный обычай. Говорят, ему тысяча лет! Он живет еще с тех времен, когда Оборотни ходили по дорогам и могли подсесть к любому огню. И благословить путников…

— Благословить? — машинально переспросил я. — Вы про которых Оборотней?

— У которых кровь волшебная, — Лайна возбужденно заерзала.

— Согласны вы на обряд, господин маг? Раз нам теперь с вами по пути…

Они все смотрели на меня. Жадно, нетерпеливо, настороженно. Так, что я понял — отказаться, значит, совершить роковую ошибку. Потому что люди, сидевшие вокруг костра, обернулись уже третьим ликом. Теперь они смахивали на единую стаю, готовую уличить чужака в обмане.

Я, помедлив, кивнул.

В котелок долили вина, не глядя сыпанули горсть трав (над сосудом заклубился дурманящий пар и под навесом сразу стало так же душно, как в фургоне Ханны). Потом кто-то, кажется, малыш-водила добыл устрашающего вида нож и прокалил лезвие над огнем.

— По традиции каждый из собравшихся вокруг дорожного костра должен был добавить в вино каплю своей крови. И каждый должен был глотнуть из чаши. Никто не узнает, чья кровь волшебная, если даже Оборотень сидел рядом с вами той ночью…

Каждый?! Я мельком пересчитал обсевших огонь: даже если исключить спящих, то человек двенадцать точно есть. От каждого по капле?

Наверное, у меня сильно изменилось лицо, потому что Пенка вдруг прошептала, наклонившись:

— Да не пугайтесь вы так, господин маг, у нас обычай попроще. Достаточно будет всего лишь троих. Новичок и пара добровольцев. Чтоб не догадаться кто, если вдруг подействует! — она засмеялась, блестя зубами. От огня даже они стали золотистыми.

— А что-нибудь про болезни, передающиеся с кровью, вы слышали? — ошарашено осведомился я.

— Так кипит же, — простодушно возразил крылатый.

— Есть желающие? — вооруженный ножом бородач Филь обвел глазами собравшихся.

Не люблю энтузиастов, — уныло подумал я.

— Я! — вызвалась Лайна.

— И я! — тут же подхватила Пенка.

И что делать?.. Я молча смотрел, как сначала Лайна прокалывает палец, улыбаясь мне совершенно шало, и роняет каплю в бурлящий котел. Пенка тянет драматический момент, поигрывает лезвием, усмехается, косится через плечо. Огонь золотит ее и без того яркие волосы. Лохматый циркач звучно облизывается.

Вторая капля падает в котел.

— Ваша очередь…

Еще теплый от чужих рук нож лег мне в ладонь. Я мгновение раздумываю, а потом накалываю палец. В конце концов, это всего лишь одна капля. Да еще кипяченая.

— Теперь до дна!

Вино из снятого с огня котла зачерпывают кружками. Быстро, словно боясь остаться обделенными. И пьют торопливо, обжигаясь, косясь друг на друга. Глаза над кружками лихорадочно поблескивают.

Я вдохнул аромат жидкости, плескавшейся в моей посудине. Кровью, конечно, не пахло. От такого количества приправ не почувствуешь даже вонь огненного масла, добавленного в вино. Но все равно… Мутит.

Экий ты сноб! Не нравится пара капель чужой крови? — ухмыльнулся злорадно внутренний голос. — Сам Император потребляет твою кровь и, небось, не морщится. Пьет и причмокивает… И не он один. Забавно, мне никогда прежде не приходилось представлять себя на месте тех, кто по доброй или недоброй воле использует мою кровь.

На меня нетерпеливо смотрели. Пришлось глотнуть, давясь от отвращения.

— Добро пожаловать, господин маг!

И все окончательно расслабились, захмелели и повеселели. От вина, от травяной духоты, от возникшего и крепнущего ощущения единства. Я удостоился определения «великий маг и наш человек!». Лайна дышала в ухо горячо и пряно, а пальчики ее были хоть и шустрыми, но пока еще деликатными. Зато в другое ухо шелестела Пенка и ее руки и впрямь, оказались опытнее, чем у соседки.

Крылатый перестал мерзнуть, отодвинулся от огня и робко улыбался. Наладившиеся было подремать дружно взбодрились. Утомленная женщина в полосатой накидке, позабыв про больную руку, оживилась и вытащила припасенную гитару.

Конечно, выпили все немало. Но… Надеюсь, к утру все спишут на хмель.

— Эй! Ты куда? — обиженно воскликнула Лайна вслед.

К ближайшему борту. Уж мне чужая кровь точно не пошла на пользу. Хотя, конечно, я чересчур мнителен и брезглив.

* * *

Издалека острова Волчьего удела действительно походили на несущуюся по серо-синему волнистому полю стаю волков — приземистых, гривастых, стелящихся друг за другом в длинном шаге.

Плот неторопливо приближался к причалу, позволяя подробно рассмотреть городок, расположившийся на склонах ближайшего острова. Совсем крошечный, частично скрытый пепельного оттенка елями. Трехоконные домики, льнущие к земле, были сложены из темных бревен и крыты все той же серовато-черной хвоей.

Стоило плотогонам спустить сходни, как палуба стремительно обезлюдела. Часть пассажиров поспешила покинуть гостеприимный борт, волоча за собой поклажу. Они прекрасно понимали, что Волчий Удел лежит в стороне от самых судоходных линий и дожидаться следующего попутного корабля или плота придется немало, но все равно плыть дальше бок о бок с циркачами большинство путешественников не пожелало.

Зато местные жители, явно не избалованные развлекательными мероприятиями, с любопытством глазели на фургоны.

— …все, кто не занят в малом представлении может искать себе удовольствия по вкусу, но чтобы к рассвету были на борту. Никого ждать не станем. Понятно? — это вполне невинное предупреждение прозвучало из уст Гуса угрожающе.

Ни единой ответной ухмылки их толпы слушателей. Так, наверное, солдаты на поле боя понимают, что предупреждение расстреливать дезертиров — это не просто красные слова.

Сумерки затопили землю, бесповоротно превращаясь в ночь. Здесь и днем преобладали темные цвета, так что ночной мрак сошел на остров, как к себе домой. Зато над мгновенно расставленными шатрами циркачей мрак боязливо поджимал брюхо, стараясь избежать ядовитых желтых, красных и зеленых светящихся ожерелий.

Ушла Ханна, вооружившись самым маленьким из своих сундучков и облачившись в еще более пестрые юбки, чем обычно. Исчезла куда-то Эллая. Почти все обитатели ближайших фургонов тоже устремились на берег. Среди прочих у трапа я заметил вчерашнюю знакомую в полосатой накидке. В раненой руке она уверенно держала корзину. Женщина замедлила шаг, когда мы случайно встретились взглядами, споткнулась, остановилась.

Я развернулся и вошел в фургон Ханны.

Спустя минуту, в дверь постучали. И на этот раз не вломились бесцеремонно, а подождали пока я открою.

— Вас приглашает к себе господин Гус, — не поднимая головы, сообщил моим сапогам некто в шляпе с обвисшими полями.

Исполнившись дурных предчувствий, я проследовал за провожатым. Женщина в накидке исчезла, зато перед сходнями маячил некромант. Возле него останавливались все циркачи, которые высаживались с плота. Словно обменивались прощальными рукопожатиями. Я, честно сказать, не горел желанием прикасаться к этому неприятному типу, так что шагнул было мимо, но сиплый голос из-под капюшона неприязненно произнес:

— Ес-сли вы желаете сойти, позвольте вашу ладонь, гос-сподин маг.

— Зачем?

— Затем, чтобы вы не могли покинуть нашу с-скромную компанию не попрощавшис-сь…

За моей спиной обозначилось движение. Лениво поплевывавшие в воду здоровяки у борта, заинтересованно переместились поближе, видимо, привычные к подобным сценам. Жерон и Орм, вспомнил я их имена мельком. Вот только кто из них кто — я забыл.

— Ну, если вы нас-стаиваете… — Честное слово, случайно вышло. Уж больно пробирающее некромант произносил это свое «с-с».

Из-под капюшона дохнуло могильным холодом. Длинный рукав приподнялся, выпуская костлявую, шелушащуюся кисть с неестественно худыми пальцами. Каждый заканчивался заостренным серым ногтем. На указательном пальце ноготь был неровно сломан. Вот как раз этим ногтем некромант повел поперек моей ладони, мерзко царапая зазубренным краем. От невесомого прикосновения сразу же заломило руку, будто на кожу тонкой струйкой пролили кислоту. Но боль быстро исчезла.

— С-ступайте! — проскрежетал некромант.

— Это метка, — пояснил моей обуви обладатель шляпы, когда мы спускались по сходням. — Чтобы некромант мог найти любого, кто вздумает удрать. У такого рука сразу отнимается, а если упорствовать, то она гнить начинает и будет гнить, пока до сердца не дойдет… — он боязливо потер собственную ладонь.

— Иногда зверь, попадая в капкан, отгрызает себе лапу, — задумчиво сказал я.

— Не… — ничуть не удивившись, отозвался провожатый и, кажется, впервые из-под шляпы блеснули его глаза. — Пробовали уже. Был такой Смехач… Он однажды руку себе отрубил и сбежал. Так Айбья кисть-то отрубленную взял, пошептал, рука и указала, куда хозяин побег. Вроде компаса. Так они его и нашли… Правда, он уже к тому времени от горячки умер, видно рана загнила. Повезло.

Я покосился на провожатого. Тот спрятался под свою шляпу, как боязливый улит в панцирь. И остаток пути до поставленного под елями шатра из неокрашенного полотна мы шли молча.

Перед шатром развели большой костер, но сухого хвороста не нашли и дым, пахнущий хвойной смолой, полз по земле седыми космами. Вокруг огня разместились люди, из которых я узнал только Гуса и тех здоровых парней, что вели при первой нашей встрече мертвого мага.

— Ну, господин Властитель Переворотной Магии, или как вас там, пора бы продемонстрировать свое искусство, — Гус отрывался от пачки разрозненных листков, которые он изучал, покусывая кончик пера, и сильно при этом смахивая архивариуса, поглощенного любимым занятием. — Здешней темной публике хватит и ворожей со скоморохами, так что у нас есть время оценить ваш талант и подумать о величине гонорара.

— Что вы хотите увидеть?

— Что-нибудь на ваш вкус.

Заранее приготовившись к болезненной реакции амулета, я все же ухитрился сохранить непроницаемое лицо, когда скопировал несколько случайно виденных чудес из арсенала высшей магии, не столько сложных, сколько эффектных. Скажем, «танец колючей птицы» или «ползучие тени»…

Амулет огрызался на малейший жест. Ощущение было такое, словно я пытаюсь кусать орехи больным зубом. Не смертельно, но невыносимо.

Публика, в основном, сдержанно помалкивала, но пару раз один из здоровяков азартно присвистнул и обронил нечто вроде «во, тьма-край, шикарно…»

В какой-то момент ощущение опасности за спиной возросло настолько, что последний из своего арсенала «шквал огня» я позорно запорол, ограничившись жалкой пламенной струйкой и резко обернулся. В тени, за пределами освещенного круга, маячил некромант и внимательно наблюдал за происходящим.

— Ну… — бросил в вязкую тишину долго молчавший Гус. — Оно, конечно, занятно… Но пока ничего особенно свежего, я не вижу. Вы, кажется, говорили что-то о читанных Книгах? Может, вам их повнимательнее прочесть?

Вполне безмятежные слова Гуса напоминали трясину — спокойная гладь, под которой таилась жадная топь. Это был даже не намек. Просто если сейчас я не продемонстрирую что-нибудь действительно интересное — мне конец.

— Говорят, что Оборотни способны извлекать из людей их истинную суть, прописанную на изнанке, — занервничав, я охрип, но так даже вышло драматичнее. — Если почтенные зрители желают, я могу показать нечто подобное…

— Подводка хорошая, — одобрительно кивнул Гус. — С эдакой трагической ноткой. Только «нечто подобное» лишнее. Скажи лучше просто: «покажу вам, как они это делают…» Что ж, зрители полны нетерпения.

— Мне нужен доброволец.

Последовала беззвучная, но эмоциональная сцена, в которой присутствующие продемонстрировали достойную великих актеров способность без единого слова, исключительно мимикой и осторожными телодвижениями изобразить, что они думают о добровольном участии в неведомом мероприятии. Затем Гус взглянул на сидевшего рядом с ним лысоватого толстяка. Тот, побелев, мигом вскочил.

— Иди, иди, Бекк, — одобрил востроносый. — Поглядим, что у тебя с изнанки.

— Небось, потроха, как у всех… — зрители перевели дух и явно повеселели.

Невезучий толстяк боязливо встал напротив меня. Опухшие глазки слезились. Пальцы с траурной каймой под ногтями, которые он попытался заложить за пояс, заметно тряслись.

Я, сосредоточившись и глубоко вздохнув, отшагнул от толстяка…

Мир поблек и выцвел. Дымчатый силуэт толстяка пронизывало множество мерцающих волокон: зыбких и плотных, вялых и пульсирующих. Нужно лишь выбрать сущностные, распустить узлы и перетянуть с изнанки самые крепкие нити, сведя их заново на внешней стороне реальности. Проявить скрытое.

Я почти ничего не видел и не слышал. Минута-другая, пока шло превращение, растянулись до бесконечности, наполненной только рвущей нервы болью и грохотом стучащей в висках крови.

Лишь потом звуки вернулись.

— А-а-а!.. — заорал кто-то с диким надрывом, словно помешавшись. Раздался треск ветвей и звуки рвоты.

С трудом приходя в себя, я сначала увидел, что кольцо зрителей заметно прорежено. Что на своих местах остались лишь сильно напряженные и бледные, как мучная каша, здоровяки и несколько натянуто усмехающийся Гус. Чуть в стороне, пружинисто наклонившись, замер некромант.

А затем я разглядел то, что извивалось прямо передо мной.

Больше всего это походило на исполинскую, высотой с исчезнувшего, толстяка многоножку. Изогнувшееся двойным крюком длинное тело с перетяжками. Жвала, ворсинки, хитиновые пластины по бокам, на которых играют отблески костра, студенистая, объемная плоть под панцирем. Существо мелко и сложно перебирало бесчисленным множеством когтистых, полупрозрачных лапок. В глазах твари кипело безумие.

— Сейчас бросится, — констатировал Гус, по-прежнему сохраняющий нарочитое спокойствие. Только кулак его на рукояти короткого, вынутого из ножен, меча заметно окостенел.

— Эт-то… — с запинкой пробасил один из здоровяков. — Эт-то не к-кусается…

— Правильно. Ес-сли кто от них и с-страдает, так только крес-стьяне. Две-три такие ос-соби в с-считанные дни уничтожат целый с-сад, — ледяным тоном вмешался некромант. — Это обжорка травяная, только размером покрупнее… Хотя, ес-сли не заметишь и раздавишь, может плюнуть ядом. Но не с-смертельно.

— А что? — расхохотался Гус. — Вылитый Бекк! Жрет в три горла и пользы никакой. А уж если прижать, так того и гляди плюнет ядом! Экая пакость.

Многоножка сгорбилась, уныло поводя вокруг блестящими, круглыми глазками. Шарахнувшиеся было от огня зрители пристыжено возвращались, занимая прежние места. Физиономии у всех были перекошенными. На тварь возле костра они смотрели с угрюмым испугом.

— Ага, — довольный Гус по-хозяйски обходил присмиревшее существо. — Как ты его, однако… И быстро. На кой нам эти сферы, если можно вот так, за раз… К тому же надоели уже гарпии да русалки, те же люди, только с хвостами. А вот чудовищ плодить — это свежо. Он теперь навсегда такой?

— На несколько часов, — едва совладав с голосом, ответил я. — Взрослый человек плохо поддается обращению, ткань реальности уже привыкла к его узору. Он станет прежним.

Честно признаться, полной уверенности у меня не было.

— А дети? — жадно повернулся Гус.

Я обмер и попытался обойти расставленную ловушку.

— Дети… Дети еще не имеют постоянного узора…

Но Гус был не глуп.

— Если его нету, значит, можно нарисовать все, что угодно? И форма сохранится?

Я молчал. Да Гусу и не нужен был ответ. Он уже воодушевленно озирал собравшихся:

— Тащите младенца! Любого. У местных возьмите, они возражать не станут, если тихо, — востроносый коротышка хохотнул. — Или заберите у этой, брюхатой.

— Так она же еще не родила? — простодушно напомнил один из здоровяков. Второй зачарованно глазел на «обжорку», выглядывая из-за плеча товарища.

— Ей все равно вот-вот рожать. Днем позже, днем раньше. Помогите, коли нужно, — Гус прищелкнул пальцами, пнув «обжорку» в тугой бок и ловко отскочив, когда бывший толстяк харкнул темным плевком.

Некромант просипел что-то невнятное, но возмущенное на незнакомом языке. Гус небрежно отмахнулся:

— Да ладно тебе со своими сферами. Найдем, чем подпитать их, попозже. Все равно там половина тварей подохла…

— Ты обещал, Гус-с! — проскрежетал негодующе некромант. — Этот младенец мой!

— Подождешь, — равнодушно отрезал Гус.

— Нет! — помертвевшими губами выдохнул я. И, увидев выражение лица обернувшегося коротышки, поспешно поправился: — Я не могу сразу провести два превращения… Мне нужен отдых, хотя бы на пару часов…

Долгое мгновение казалось, что ничего не выйдет. Но я, не притворяясь, едва держался на ногах, поэтому после длинной паузы, полной недоверчивого колебания, Гус соизволил неохотно кивнуть:

— Ладно, иди, переведи дух. Но на будущее имей ввиду, что одного превращения за вечер маловато. Публика захочет еще!

Это верно. Публика захочет еще. И у меня есть меньше двух часов, чтобы сделать так, чтобы публика не захотела ничего, кроме как поймать меня самого. И чтобы эти уроды надолго отвлеклись от необходимости красть младенцев. Или вытаскивать их из животов матерей.

В компании сторонящегося, но настороженного и решительного здоровяка, я вернулся в фургон Ханны. Там, к счастью, никого не было. Отыскав клочок бумаги, я написал: «Ты свободна», а потом свернул записку и оставил ее на видном месте. В любой момент, когда Ханна прочтет написанное, сработает спусковой механизм наложенного на бумагу заклятия, клеймо будет выжжено, а узы распадутся. К сожалению, для Эллаи я ничего не мог сделать, только сбежать быстрее, чтобы страждущие не вырвали ребенка прямо из ее чрева.

Потом я собрался, распихав по карманам все необходимое, в том числе и небольшой стеклянный пузырек, в который отлил немного огненного масла из светильника. Прихватил один из сундучков Ханны и, отойдя подальше от входа придушенно, но достаточно внятно закричал: «Помогите!..» А потом беззвучно перебежал к двери и вспрыгнул на скамью.

В распахнувшуюся дверь сунулась голова здоровяка. Увесистый сундучок опустился прямо на редеющую макушку. Со всхлипом здоровяк повалился. Прекрасно! Осталось его обыскать, завладеть неплохим охотничьим ножом и связать. А теперь можно уйти. Во всяком случае, попытаться. На палубе сейчас людей намного меньше, чем на берегу и все заняты своими делами.

— Пожалуйста! — голос раздался настолько внезапно, что у меня сердце заледенело и пропустило удар. — Пожалуйста, господин маг, возьмите меня с собой… — соткавшаяся словно из темноты Эллая вцепилась в мое запястье горячими пальцами. Обожгло не хуже браслета.

— Я… Я не… Никуда не ухожу, — сделав усилие, солгал я. — У меня есть небольшое дело. Ты жди!

Она отступила. В полутьме призрачно светлело ее лицо, а тени в глазницах казались провалами.

Я вернусь. Если вырвусь, то найду этот поганый цирк и вытащу тебя — мысленно твердил я и сам себе не верил. И злился все больше. Герои из сказок обязаны сберечь всех, кто просит о помощи. А я пожертвовал живой женщиной ради призрачной надежды спасти, быть может, ту, которой и нет здесь вовсе.

Над головой шумно захлопал крыльями парусник, дремлющий на нижней перекладине мачты. От неожиданности я вздрогнул и прянул в сторону. Проклятая птица лишь переступила ногами и вновь сунула голову под складчатое крыло.

Хватит метаться! — оборвал я сам себя и, не раздеваясь, спрыгнул в воду, перевалившись прямо через правый борт. На корме мог быть кто-то из охраны. Или некромант оставил своих мертвяков, которые затаились до поры, а потом только поспевай увертываться.

Вода охотно приняла в холодные объятия одинокого пловца. На подвижной поверхности расплывались желтые отблески фонарей. Плот отдыхал, изредка бурча, а прилипшие к бокам ракушки слабо фосфоресцировали.

Ориентируясь по зыбкому мерцанию, я оплыл спящего гиганта, прислушиваясь к возне и смеху наверху, и нащупал находившийся на прежнем месте канат. Вытащив из кармана пузырек с маслом, набрал воздуха в легкие и нырнул. Теперь, когда плот не двигался, это оказалось легче, да и вода возле побережья была заметно теплее. Вот только, несмотря на огонек, темно очень… Хорошо еще, что сами сферы едва-едва, но светятся.

Что ж, придется спасти всех принцесс оптом, уничтожив опутывающее всю «икру» охранное заклинание. Да и не разобрать во мгле где — кто…

Всплывая и вновь ныряя, я ощупывал одну за другой упругие гладкие сферы, снимая с них витки чужой воли. Руки давно онемели от холода и ледяного яда. Лица девушек под прозрачным слоем были одинаковыми и мертвыми. Колыхающиеся в воде волосы вызывали дрожь омерзения... Мне показалось, что давно должно было наступить утро, но, всплывая, я слышал далекие голоса, музыку и смех. На берегу веселились.

Вот и пригодился охотничий нож оставшегося на плоту здоровяка.

Амулет огрызнулся, когда я наскоро, пальцем по лезвию, нарисовал «разрушающие» руны и всадил нож в податливый бок покачнувшегося шара. Прореха на боку стала расползаться кривым черным ртом, и равнодушная русалка вдруг зашевелилась, подгребая руками. Отвела от лица волосы… Темные. Я вонзил нож в следующий пузырь. Потом еще… От прикосновений чешуйчатых хвостов бросало в дрожь.

Вот светлые пряди! Я повернул покорную девушку за плечи к себе и разочарованно отпустил — лицо ее уже не было человеческим. Оскалились острые рыбьи зубки в вытянутой челюсти.

Выныривая, чтобы жадно вдохнуть, и возвращаясь, я вскрывал стенки «икринок», выпуская пленниц. Следующая девушка, не шевелясь, сразу же пошла камнем на дно. Вода перебирала копну распущенных волос. Безвольно покачивались руки и ноги… Ноги! Эта еще не обратилась в русалку. Видно, недавно угодила в лапы мерзавцев.

Проклятье!

Я метнулся за тонущей, поволок, надрываясь, наверх. Может, она уже мертва? Но я не могу ее бросить, девушка сразу же начинает погружаться… А внизу еще пара нетронутых «икринок»! Надо плыть к берегу, вытащить девчонку и вернуться.

Прихватив тело неудавшейся русалки, я стал грести к огням побережья, благо, что недалеко. Плохой план, сил у меня почти не осталось, но выбора нет. Только бы времени хватило…

Не хватило ни времени, ни везения.

Обессиленный, я вытянул свою добычу на сушу и повалился рядом, чтобы отдышаться. Девушка лежала на спине неподвижно, словно кукла. Голая и белая, как рыбье брюхо, гладкая кожа оставалась холодной. Живая хоть? Надо посмотреть… Отвести с лица прилипшие мокрые пряди, различить едва теплившееся меж губ дыхание. И остолбенеть, не веря тому, что вижу. Я так вслух и сказал:

— Это невозможно!

Из воды я достал не Никку. Это была Илга. Которая умерла, упав с башни в озеро. Или я все-таки сошел с ума от переутомления.

— Илга?

Некогда разбираться. Отволоку ее в безопасное место и вернусь за оставшимися.

— Это и есть ваша пропавшая девчонка? — вдруг осведомился знакомый голос и, подняв голову, я заметил Ханну, подбоченившуюся на причале.

— Помоги мне, — попросил я сипло. — Ее нужно устроить где-нибудь пока…

— Никак утечь собрались?

— Ханна, там, в фургоне я приготовил…

Она меня не слушала. Она вдруг закричала оглушительно, надсаживая глотку, совсем не так фальшиво, как в прошлый раз:

— Господин Гус! А ваш маг сбежать хочет! Скорее сюда! — и захохотала визгливо и истерично.

Подхватив девушку, я кинулся обратно в воду. Успел отплыть совсем недалеко, как темная поверхность забурлила пенными разводами, обозначая появление сторожевых стохвостов. Пришлось возвращаться на берег. А там уже ждали.

Проскальзывая, словно камешки в песке, между недоумевающими и любопытствующими гуляками на побережье, некие угрожающие фигуры плотнее сжимали кольцо, отрезая все пути, кроме ведущего обратно на плот.

Кто-то улюлюкнул. Кто-то громогласно засмеялся.

«Эй, а чего происходит-то?» — поинтересовался один.

«Девку украл, снасильничать хотел… Вишь, голая!..» — охотно ответили ему.

Нужно бросить Илгу. Девушка хоть и хрупкая, и ростом едва мне до плеча, но весит порядочно. Обнаженная, мокрая кожа скользкая, и безвольное тело норовит выползти из захвата. Да и для любых чар мне понадобятся руки…

Но я вцепился в нее мертвой хваткой. Пятился, перебирая взглядом лица — неподвижные циркачей и улыбающиеся местных. Первые все понимали, последние — ничего. Помощи от тех и других ждать нечего. Ханна застыла совсем рядом, прижав ладони ко рту. Глаза у нее были сумасшедшие.

— Эй, господин, маг, что же вы пренебрегаете нашим гостеприимством? — Гус размашисто шагал от шатра под елями. — Нехорошо! Попросили бы девушку себе в качестве аванса, если так не терпится…

Затрещали доски сходней. Расступались озадаченные плотогоны, пропуская меня. Переглядывались растерянно.

Все, идти некуда. С палубы не сбежишь. Разве что обратно в воду. Из сумрака между фургонами появились неуклюжие, но проворные мертвяки. В полосе света блеснули пустым, холодным серебром глазницы мага, чье место я так ненадолго занял.