Тень на обороте

— Торопиться некуда, — вкрадчивый голос Гуса звучал над ухом, казалось, намного опередив хозяина. — Мы еще побеседуем. Не волнуйтесь, наша договоренность в силе и вы вполне сможете загладить совершенную ошибку… Если хотите, даже оставите себе эту девку!

За спиной Гуса беззвучно ступал некромант. Капюшон упал с головы, покрытой белесыми тонкими волосами. Глаза некроманта светились. В прямом смысле.

— Иди с-сюда, дурак…

Все… Подтянув равнодушную к происходящему, Илгу я оперся спиной о мачту и стал ждать. Браслеты на руках накалились до предела, а амулет дрожал, пульсируя огнем. Но все это шло по краешку сознания…

Сейчас мне не хватит сил и времени даже обернуться. Кандалы убьют меня раньше. Или некромант.

А потом над головой встрепенулся разбуженный парусник. Я глядел на него снизу вверх, тратя драгоценные мгновения, пока идея протискивалась через спекшееся от ужаса сознание. Чешуйчатая лапа гигантской птицы совсем близко! Можно дотянуться…

Кое-как я прыгнул, таща за собой безразличную девушку. Одновременно кто-то выскочил из щели между фургонами, успев шарахнуться от жадной хватки мертвяка, и со сдавленным — «я с вами!» — на второй лапе птицы повисла встрепанная Эллая. Парусник изумленно заорал, дернувшись. С причала и сходней донеслись встревоженные возгласы. Мертвяки ускорились, монотонно ворча.

Перепуганная птица рванула вверх, с надрывом волоча непрошеных пассажиров. Несколько мгновений казалось, что сейчас она рухнет в воду, но мы с Эллаей завопили так отчаянно, что всполошенный парусник понесся прочь от плота, игнорируя свист очнувшихся плотогонов.

— Отчего дом твой разрушен, Герой?

— Некогда мне его чинить, я охочусь за Оборотнем!

— Отчего жена твоя в тоске ушла с другим, а он погубил ее?

— Некогда мне любить, я охочусь за Оборотнем!

— Отчего сына твоего увели пираты?

— Некогда мне за ним смотреть, я охочусь за Оборотнем!

— Ты стар уже, Герой. Победил ты своего Оборотня? Лучше бы так оно и было, потому что сын твой возвращается из-за моря. И он тоже хочет убить оборотня, который разрушил его дом, позволил его матери умереть, а его самого вынудил стать изгоем…

«Сказки из невода рыбака Вайно Удильщика»

Глава 10.

Парусник не летел, а проваливался под нашим весом, изредка пытаясь вернуть утраченную высоту, но с каждым взмахом крыльев все больше снижаясь. Коготь птицы, к счастью, впился в рукав куртки, и оттого я не сорвался сразу. Удерживаться на одной руке, да еще и стараясь не выпустить безвольное тело Илги, оказалось занятием немыслимой сложности. Рядом болталась Эллая. Изредка ее разворачивало лицом ко мне и тогда становилось заметно, что женщина в ужасе. Кажется, она пыталась кричать, но из перекошенного рта не доносилось ни звука.

Хорошо хоть парусник не полетел в открытый океан, предпочитая держаться побережья.

Трещал, разрываясь рукав. Выскальзывала Илга, вялая, гладкая, как медуза. Студеный ветер уносил последние крохи тепла из-под вымокшей насквозь одежды. Руки коченели. Казалось, еще мгновение — и все…

Парусник сбросил высоту до предела, тяжело, с надрывом взмахивал широкими крыльями, уже не в силах даже планировать. Еще немного! — взмолился я, но птица неумолимо падала. Впереди чернела земля, отмеченная светлой полосой прибоя. Можно дотянуть…

И как раз в это секунду рукав разорвался, я разом принял на руку свой вес и вес беспамятной девушки, запястье надрывно взвыло и пальцы разомкнулись… Парусник облегченно метнулся ввысь, а мы с Илгой понеслись вниз, в плеск и шевелящуюся тьму.

Когда же это кончится! — свирепо подумал я, прежде чем шлепнулся о поверхность. Вода забурлила, накрывая с головой, заливая, нос и уши. Девушку я не выпустил лишь потому, что рука занемела и не разгибалась. Забарахтался, поплыл, вдохнул воздух, показавшийся практически горячим, после леденящего ветра, огляделся… Берег!

Второй раз за сегодняшний день я волок на сушу несостоявшуюся русалку, проклиная все на свете и в первую очередь самого себя. Безмятежно шуршал прибой, перекатывая гальку. Слегка светились рассевшиеся по камням улиты. Впереди стеной высился лес. Вдаль, неуклюже взмахивая крыльями и неровно вихляясь, летел измученный парусник.

Эллая осталась где-то впереди. Даже если ей повезло и высота падения была небольшой, для беременной женщины это очень и очень плохо.

Ну что мне стоило похитить парусника покрупнее? Авось бы до района поприличнее дотянул…

Я вздохнул и, сыпля хриплыми, нечленораздельными ругательствами, выкарабкался-таки на сухую землю, вытащив Илгу. Может, она уже умерла? Там, наверху закоченеть и в одежде недолго, а уж нагишом… Наклонился ухом к ледяным губам девушки. Кажется, дышит… Упорная девица.

С усилием поднявшись на ноги, я огляделся. Чуть дальше стеной стоят деревья, сливаясь в сплошную черную зубчатую массу. За спиной безмятежно колышется океан. Ветер несет только сырость и запах гниющих водорослей. Ни единого огня в пределах видимости. Правда, никак не отпускает чувство, что кто-то неотрывно таращится на нас. Смотрит без интереса, но пристально.

Обреченно взвалив на плечо бесчувственную Илгу, я потащился к деревьям, надеясь отыскать защиту от ветра и попытаться развести костер. Озаботиться вторым не пришлось, поскольку едва лес протянул над нами крючковатые, обросшие листьями лапы, мне почудился отчаянный крик…

Показалось, — ожесточенно решил я. Никого больше не хочу спасать. Провалитесь все пропадом… И тут же скривился, когда ветер принес новый вопль. Нет, увы, не чудится. Кричала женщина — тонко, надрываясь. Эллая!

Хочешь опять опоздать? — скучно осведомился некто неугомонный внутри меня.

Я заметался. Быстро бежать с такой ношей, как Илга не удастся. Да что там бежать! Я ноги-то едва волок. Но и бросить ее здесь было невозможно, мало ли какая неожиданность таилась в высокой траве?

Впереди снова заголосили. Проклятье!

Высмотрев среди кряжистых деревьев одно с развилкой, распадающейся на четыре самостоятельных ствола, я перенес Илгу в это незамысловатое гнездо и, наскоро засыпав листьями, поспешил — поковылял! — на затихающий зов.

На прогалину вылетел, едва успев затормозить от неожиданности. В первый момент мне показалось, что женщина угодила в трясину и тонет, бултыхаясь в комковатом месиве. Почти наполовину погрузилась, бессильно шлепает руками, обвешанными косматыми волокнами. Потом в нос ударил резкий, сладкий запах свежескошенного луга и бесформенная топь обратилось шевелящейся травой, которая запутала стонущую Эллаю.

— Помо…помоги…те… — жалобно захрипела она, заметив меня.

— Держись!

Стебли живо сплетались в неподдающиеся на разрыв жгуты, набрасывая на руки колючие витки, захватывая лодыжки, норовя подсечь и уронить… К пряному запаху трав примешивался смрад гниющей плоти.

Совершенно осатанев от всех этих злоключений, я краденым ножом принялся подсекать, резать и скашивать все, до чего мог дотянуться. Мельком оглянулся — позади тянулся протоптанный и изодранный пробор в шелестящей гуще. Будто взбесившийся кабан пронесся…

Всхлипывала, поднимаясь Эллая. Утирала измазанными в травяном соке руками лицо.

— …думала в траву упасть… Мягко… А тут такое…

Да уж. Значит, пристальный взгляд мне не померещился. И хорошо еще, если здешний живой лес стар и давно дремлет, а Эллая просто ненароком разбудила пятно беспокойной травы, иначе нам придется плохо.

А ведь Илга как раз… Я рванул обратно, хотя, казалось, сил уже ни на что нет.

…К счастью, ничего не произошло. Илга лежала там же, где я ее и оставил. Обнаженная, присыпанная листвой, с разметанными подсохшими волосами — настоящая древесная дева.

— Надо бы костер… — не сразу нагнавшая меня Эллая робко коснулась рукава.

Какое же это блаженство — огонь! Я едва не подвывал от наслаждения. Исходила паром развешанная одежда. У запасливой Эллаи, к счастью, нашлась в кармашке, пришитом к юбке, кремниевая зажигалка.

Эллая возилась с Илгой. Растирала, что-то шептала, заворачивала в свои юбки. Я поначалу наблюдал безучастно, а потом вдруг почувствовал неловкость. Только теперь неприкрытая нагота девушки бросилась в глаза. Поначалу мне надо было тащить ее из воды, потом удерживать от падения, потом снова тащить… И все это время было недосуг воспринимать ее как живого человека. Так, тело и тело. Голое, а потому неудобно скользкое, но сейчас…

Я не без усилия отвел глаза.

— Живая? — спросил, глядя на колеблющиеся ветки, усеянные казавшимися черными глянцевыми листьями. Совсем не осенними — сытыми, плотными.

— Да, — тихо подтвердила Эллая. — Но никак не просыпается.

— Ты сама как?

— Хо… хорошо! — женщина выпрямилась и засмеялась счастливо.

— А ребенок?

Она помрачнела, прислушиваясь к себе. Потом сказала категорично:

— Хорошо! Теперь все будет хорошо… Только рука болит, — и машинально обтерла чистую с виду ладонь о подол.

— Придумаем что-нибудь, — равнодушно пообещал я, просто чтобы не молчать.

У меня тоже ныла меченая некромантом кисть, но сейчас об этом думать не хотелось. До утра время есть. Парусник, конечно, вряд ли утащил нас далеко, но уж, наверняка, преследователи не вынырнут из-под ближайшего куста.

— Зачем ты увязалась за мной?

— Ты солгал, — ни малейшего упрека в голосе собеседницы, — когда сказал, что никуда не уходишь.

— Я часто лгу.

— Так я и подумала, — отозвалась Эллая просто. — Я ждала тебя, следила, и видела, как Ханна… Почему она так поступила?

— Не знаю. Может, тоже подумала, что я лгу.

А может, ей и не хотелось освобождаться от уз, что бы она ни говорила. Может, она опасалась, что без клейма ей станет не на что сваливать свою привычную покорность обстоятельствам. И что она, не решившись сбежать сама, не желала видеть, как это удается другим.

— Мне нельзя было там оставаться. Они хотели забрать моего ребенка, — шепотом поведала Эллая. — Они всех детей забирают… И молодых людей. Вот как эту девочку. Я видела, как они вытаскивали ее из воды…

— Подожди, — я насторожился. — Когда?

— Как раз перед отъездом с Пепельного ожерелья. Я была на берегу, когда Жерон и Орм выудили кого-то из моря. Вроде, утопленницу. Жерон нес ее на руках, а она была как неживая. Потом исчезла и больше ее никто не видел.

— Так ты про эту светловолосую девушку говорила? — в смятении переспросил я.

— Да. Ты ее искал?

Вместо ответа, я перебрался поближе к утомленно сгорбившейся Эллае, которая держала на коленях голову несостоявшейся русалки. Отвел спутанные, пахнущие йодом пряди волос, вглядываясь в слегка порозовевшее лицо. Затеплившаяся было безумная надежда на ошибку растворилась бесследно. Нет, на обман зрения не спишешь — это действительно Илга.

— А сколько было светловолосых среди русалок?

— Не знаю.

Две «икринки» так и остались невскрытыми. А из тех, кого я освободил, некоторые, скорее всего погибнут, особенно, если не вернутся к своим хозяевам. Измененные не живут долго. Тем более те, чье изменение необратимо.

Отодвинувшись, я принялся инвентаризировать имущество. Надо сказать, верная куртка сослужила добрую службу, из глубоких карманов ничего не выпало. Ни мутный шар «ока» (или неведомый Ключ?), ни пакет со снотворным (заговоренная бумага не пропустила воду, но похоже порошок сбился комом), ни украденный нож (острый, добротный).

— Что это? — внезапно встревожилась Эллая, вглядываясь в ночь.

Я тоже обернулся, пытаясь рассмотреть источник ее беспокойства. В темноте затаилось ожидание. Что-то двигалось там, медленно, осторожно, водило бесшумные хороводы за пределами пятна света. Ветер принес звериный запах.

— Волки… — шепотом констатировал я, похолодев. — На дерево… быстро!

Хорошо еще, что дубы и вязы тут росли древние, разлапистые, со скомканной глубокими складками корой. Правда, втаскивать наверх безвольное тело — задачка не из легких. И вещи пришлось бросить возле костра. Но мы успели… Приземистые твари появились внизу с запозданием, завертелись вокруг ствола, задирая длинноносые морды. Свет огня отражался в зрачках и играл тусклыми блесками на чешуйчатых панцирях спин.

— Костяные волки, — авторитетно заметила, как мне показалось, не особенно испуганная Эллая. — Ты отгонишь их?

— Чем? — возмутился я, едва сдерживая дрожь. Из всей одежды удалось прихватить только куртку, но она до конца не просохла.

— Ты же маг! — напомнила простодушно Эллая.

Я закатил глаза.

Волки лениво ходили внизу, все больше смелея, безбоязненно подступая к костру и вороша оставленные вещи. Пахло псиной и дымом. Ветер шевелил ветви, изредка осыпая нас сором и отжившими листьями. Шумно вздыхал неразличимый океан. А до утра было еще очень далеко.

Самое время для отвлеченных разговоров.

— Скажи, Эллая, а как ты попала в это проклятый цирк? — я устроился на насесте поудобнее.

— По дурости… Которую еще «бабьей» кличут. Захотелось приключений.

…Молодой бондарь привел в свой дом жену, смешливую красавицу. И все-то у них поначалу было ладно, споро, ясно. Муж работяга, жена-хлопотунья, дом полная чаша, дочка появилась… Только дочка родилась непоседой, да и домашнее хозяйство требовало все больше времени. Слишком юной выскочила Эллая замуж, не наигралась с подружками и оттого заскучала, истомилась по былому веселью. А тут, как назло, пестрый цирк через деревню проходил.

— Сама не знаю, как я пошла за ними… — тихо призналась Эллая, глядя, как кружат вокруг ствола зевающие волки. — Люди говорят, в колокольцах у них манящая сила наколдована. А может, после серых-то дней мне цирк показался нарядным, будто птица волшебная залетела… Ох, и песни они пели, про звезды в глазах врали… — Даже в сумраке было заметно, как зарделись мокрые от слез скулы женщины. — Муж мой, Львен, он все больше «хозяюшка моя» называл, а про звезды не поминал… Поверила им и ушла, как была в одном платье. Я ж тогда и знать еще не знала, что ребенка уже ношу, и что им мой ребенок понадобился. А Ханна… Она детей чует.

Эллая поспешно вытерла ладонью щеки, отворачиваясь, а потом спросила жадно:

— А Львен-то как?

— Ищет. К Оборотню хотел обратиться за помощью.

— О! — глаза женщины испуганно округлились. — Надо домой… Домой быстрее! Натворит же он глупостей!

Быстрее домой… Качнулся, потеплев, амулет. Внизу ворчали, сражаясь за место у корней, костяные волки. Ночь текла мимо нас, тая неведомое.

…— Эй! Эй там, наверху! Вы люди?

Бодрый незнакомый голос разнес мутный сон в клочья. Я едва не сверзился в ветки, удержавшись занемевшими руками и спешно перехватывая поползшую вниз спеленатую Илгу. Рядом охнула, зашевелившись, Эллая.

— Или вы птицы? — не унимался низкий голос.

Ночь сменилась холодным, прозрачным утром. Небо на востоке просторно подернулось розовым. Океан рокотавший во тьме, присмирел и едва шептал. Волки исчезли. Им на смену явился обросший бородой коренастый человек, что подбоченившись, таращился на нас снизу вверх.

* * *

…Дом Ивуша Хлебоеда напоминал своего хозяина низкой посадкой, крепким сложением и длинными космами седого мха, свисающими с покатой крыши. По обычаю в стене, обращенной к океану, было прорезано три окна, но два крайних подслеповато щурились прикрытыми ставнями. «Это чтобы гуголь не заглядывал», — непонятно пояснил Хлебоед. — «А то он в гости напросится…»

Не знаю, чем вызвано нежелание Хлебоеда видеть в своем доме неведомого «гуголя», но к гостям он относился душевно. Без разговоров выставил на приземистый стол деревянные посудины: с мясным гуляшом; с запеченной до хрустящей корочки рыбой; с ломтями ноздреватого, ярко-желтого на срезе хлеба; с тягучим, одуряюще пахнущим медом; с круглыми комками белого козьего сыра и россыпями разноцветных моченых и свежих ягод.

— Это откуда ж вас таких вынесло? — осведомился Хлебоед лишь после того, как непрошеные гости отвалились от очередной порции без видимого усилия воли.

— Разбилась лодка… Еле добрались до берега, — сочинил на скорую руку я.

— А тут волки, — тоненько присовокупила Эллая, трогательно сцепив руки на животе.

Поверил Хлебоед этой новорожденной басенке или нет, по лицу не определишь. И борода, крепко пробитая сединой, мешает и спокойная, все принимающая улыбка.

— Волки-то сейчас больше балуют, сытые после лета. Как и прочее зверье. А то в другое время на дереве не отсиделись бы… Да и лес пока смирный. Повезло.

— Настоящий живой лес? — восхищенно выдохнула Эллая. Хотя после близкого знакомства с хищной травой восторга в ее голосе должно было поубавиться.

— Так тут раньше заповедник был. Когда еще хозяева жили.

— Какие хозяева?

— Знамо какие, — усмехнулся чуть шире Хлебоед. — Которых ныне нету. У них все волчьи земли под лесом стояли, да только, как сгинули они, так чащи и порубили. Вот разве что здесь чуть осталось. Моего деда сюда прислали с лесом ладить. А после так и прижились… Я вот теперь один век коротаю, да не жалуюсь.

— Поладили с лесом?

— А как же.

Значит, мы все еще в Волчьем Уделе. Впрочем, я так и подозревал. Парусник не мог утащить нас далеко.

— Есть здесь поблизости селения? Нам лекарь нужен… Да и домой вернуться.

— Большой поселок у нас на Носу, там и корабли пристают, но туда… — хозяин в задумчивости собрал морщинами лоб. — Враз не обернешься. Дорога, правда, хорошая, еще с давних времен уцелела. А под боком село есть… Со знахаркой. Только не знаю советовать ли вам туда идти.

— Почему?

— Так… — неопределенно отозвался Хлебоед. Выпятил из бороды нижнюю губу, подумал и веско добавил: — Звери у них.

— Что за звери?

— Вызвери.

— Мы звери? — от неожиданности обидевшись, переспросил я.

— Называются так — вызвери, — терпеливо, как несмышленышу, пояснил Хлебоед. — Для города растят.

— Злые и кусачие? Чужих не любят?

— Не в этом дело…

— Владельцы неприветливые?

— Напротив! Примут с радостью, — с той же неясной интонацией пообещал Хлебоед.

— И не отпустят? — перебирал я варианты.

Хлебоед на это повел широкими плечами:

— Куда они денутся… — и хмыкнул, почесав бровь.

— Тогда в чем дело?

— Не надо бы вам туда… — Хлебоед покосился на осоловевшую от сытости и тепла Эллаю. Большая деревянная ложка в его заскорузлых пальцах бестолково вращалась, словно флюгер, реагируя на мысленные колебания лесника.

Ложка остановилась. Черенок ее указывал на меня. Решение было принято. И судя по затянувшейся паузе — о странностях соседей Хлебоед решил отчего-то умолчать.

Поэтому я поинтересовался:

— До поселка на Носу сколько добираться?

Оказалось, что пешком, да еще в компании беременной и бесчувственной, добираться придется долго. К зиме бы успеть… Я затосковал. Эллая смотрела на меня умоляюще, не отрываясь, боясь моргнуть. Видно опасалась, что стоит ей отвести взгляд, как я исчезну. И оттого, что она практически читала мои мысли, становилось не по себе.

Хлебоед откинулся к стене со вздохом. Над ним, на кованых крюках, выбитых в древесину, лежала тяжелая военная секира. Лезвие выщерблено, но наточено и вычищено. По светлому металлу вьется надпись: «Благословение Императора Ивушу Хлебоеду».

— …но позади дома у меня есть телега, на воздушном поясе. Только она старая, может, руны давно выдохлись. Раньше жена моя, бывало, все за обновками ездила…

Я живо встрепенулся:

— А глянуть можно?

Телега и впрямь оказалась стара, руны на боках почти стерлись, но достаточно было потереть их несколько раз, как повозка пошевелилась, грузно выворачиваясь из заваливающего ее отсыревшего лапника. Поднялась криво над землей… Хлебоед согласился отдать ее и еще кое-что из одежды своей жены для Илги в обмен на услугу. «Тяжело мне уже одному дрова-то колоть. А ты парень молодой…»

Лес за домом Хлебоеда угрюмо ворчал и неприязненно шевелил ветвями, пока мы выбирали и пилили высохшие деревья. И помощник крепкому Хлебоеду был нужен так же, как паруснику — колеса.

Случайно или нет, но передохнуть мы остановились возле большого камня, изъязвленного временем и непогодой. Сбив полоску ярко-зеленого мха с его макушки, я разобрал очертания значков, почти затерявшихся среди трещин. На самом верху темнело знакомое клеймо — руна обозначающая двуликое солнце. Знак Югов. Мои предки везде поспели.

Я перехватил испытующий взгляд Хлебоеда.

— Это об этих хозяевах вы говорили?

— О них.

— Чем они здесь занимались?

— Животноводством, — Хлебоед неожиданно широко ухмыльнулся. — Особым, конечно. Если вы понимаете, — сказал он это с легким нажимом, но смотрел в сторону, наблюдая как гривастая белка ловко взбирается по сосновому стволу.

— Я в животноводстве, тем более особом, не силен, — честно признался я. — Коров, что ли, разводили?

— Зачем им коровы… Слышите? — Хлебоед выставил узловатый палец и чуть склонил голову.

Звонко перекликались птицы. Перебирали шелестящие аккорды ветви. Дышал невидимый океан. Его присутствие насыщало каждый треск и шорох, заставляло звучать по-новому.

— Что слышать?

— Не ушами!

Я приподнял бровь. И вдруг задумался. Как присутствие океана оттеняло лесной фон, так и нечто могучее, незримое, но мощное существовало вокруг. Придавая даже простой белке избыточную бойкость. Чувствовалось, что лес кишит жизнью, которую нельзя увидеть.

— Почувствовали, — с удовлетворением констатировал Хлебоед, глядя на меня. — Странно здесь все… Я уж не говорю про деревья. Столько веков минуло, а они не спят до сих пор. Но здешнего волка надо убить несколько раз, чтобы он больше не встал.

— Панцирные волки живучие.

— Не настолько.

— Хотите сказать, что прежние хозяева особых волков выводили?

— Волки тут сами развелись, когда острова опустели. Падали много было, — Хлебоед недовольно поморщился. — Дело в другом. Поговаривают, что… что зверье здешнее не только поверху ходит, но и по… другой стороне. Верх-то пришлые маги почистили, а тех, кто остался Там, — он интонацией выделил последнее слово, — не тронули. Вот с тех пор они и плодятся на…

…изнанке, — подсказал я мысленно.

— …загон переполнен, а выхода нет, как ушли хозяева. Оттого тут все отравлено. Живет чужой силой, что заперта, но просачивается с обратной стороны.

— Тогда им никто уже не поможет, — я выдернул из рассохшегося ствола топор. — Хозяева ушли навсегда.

— Нехорошо это, — вдруг твердо заявил Хлебоед, но прежде, чем я успел удивиться, пояснил: — Бросать скотину взаперти. Она ж не виновата.

Это ты Ковену высших магов скажи! И не надо на меня так смотреть… Мне после взглядов Малича все нипочем.

Хлебоед снова усмехнулся, развязал шнурок котомки, прихваченной из дома, и добыл краюху уже порезанного хлеба, переложенную ломтями щедро наперченного мяса. Протянул один кусок мне. Я машинально протянул руку. Солнечные блики нахально прыгнули по выскользнувшему из рукава браслету.

За всей этой кутерьмой я порядком утратил бдительность, благо, что Эллая верила в фальшь моего оборотничества. А ведь Хлебоед не мог не заметить амулет и браслеты. И наверняка имел представление об их предназначении. Человек, на стене которого покоится секира с имперской благодарностью, знал не понаслышке, что такое знак Оборотня.

Но он молчал, отвернувшись и любуясь переливом листвы в кронах. Я молчал тоже, жуя хлеб и мясо, незаметно утратившие свой вкус.

* * *

А когда мы вернулись к дому, нас уже поджидали. На завалинке перед домом в компании Эллаи восседала старушенция, нагруженная охапкой хвороста, который она нянчила бдительно, как младенца.

— Ага, — неприязненно пробормотал Ивуш. — Вот и знахарка подоспела, не иначе, как почуяла. Зовут Елка.

Если в бабке что-то и было от елки, так это слегка колючий взгляд, а так она больше походила на подсевшую сдобу — кривоватая, но пухлая, округлая, облитая плотно повязанным белым платком, как глазурью.

— А я смотрю гости у тебя, Ивуш, — знахарка заулыбалась приветливо.

— Уезжают уже, — Ивуш всадил топор в колоду с такой силой, что та, крякнув, раскололась. Оглянулся на меня: — Повозка, как договаривались, ваша.

— Куда ж ты гонишь их? — бабка покачала головой с укоризной. — Мне вот Эллая сказывала, что беда с ними приключилась. Помощь нужна.

Ага, уже познакомились. Кто б сомневался. Эллая на меня смотрела виновато, и живот трогательно обняла руками.

— Торопятся они, — буркнул Ивуш.

— Неужто и до вечера не задержатся? Девоньке-то беспамятной исцеление нужно… Немедля.

Я заколебался. В глубине души зародилась малодушная надежда — вот сбросить бы сейчас обеих спутниц на добрых селян. Сдать живой груз кому-то помилосерднее, чем загулявший Оборотень. Наверняка не обидят, исцелят, и до причала потом добраться помогут. Мне-то эта обуза зачем?

— Так, значит, — рот будто сам собой с готовностью открылся, — село рядом?

Эллая явно обрадовалась. Ивуш угрюмо пожал плечами и отвернулся. Бабка Елка засуетилась, живо ссыпала свой хворост на корму свежеприобретенной повозки, устраиваясь рядом с беспамятной Илгой.

— Ничего… — шептала Елка, склонившись над девушкой. — Отойдет девочка, дайте время. Сильная, молодая. Гложет ее что-то, вот и не рвется возвращаться обратно. А чары уже рваные, едва держатся чары, развести их проще простого… Не в них дело.

Ивуш звучно сплюнул и скрылся в доме.

…Зашуршали высохшие метелки о днище просевшей повозки. Повозка двигалась рывками, то припадая к самой земле, а то норовя взбрыкнуть, как крестокрыл. Руны тихо, мелодично напевали, но стоило ветру стихнуть, как повозка смолкала, старалась повернуться боком и скрежетала днищем о камни тракта.

Впрочем, село и впрямь оказалось рядом. Только свернуть за рощицу из осин. Совсем немаленькое, хоть и угнездилось в глуши.

Добротные трехоконные дома выстроены в два ряда. Пахнет дымом и навозом. Местные с интересом провожали нас взглядами, не спеша возвращаться к своим делам. Кивали приветливо. Даже собаки не лаяли, а хвостами виляли.

Мы с Эллаей тоже усердно вертели головами. То ли времени у аборигенов было в избытке, то ли все они обладали исключительной тягой к творчеству, но по скамьям, ставням, калиткам в устрашающем количестве полз резной деревянный плющ, летали бесчисленные бабочки и птицы, скакали полчища, белок, оленей и волков. Наверное, во всем окрестном лесу столько не водится…

Возле дома, вопреки здешней традиции, в одно окно, зато украшенного флюгером с совой, старушка нетерпеливо заерзала, вознамерившись соскочит с повозки.

— Вот и прибыли! — бабка Елка проворно выскочила из повозки, не забыв про хворост. — Вы молодой господин, тут побудьте, нам посекретничать надо, по-женски…

Я не возражал. Только занес Илгу в горницу, мельком поразившись изобилию звериных шкур, которыми было выложено знахаркино гнездо. Причем, — я мог дать на отсечение любую руку, — в здешних краях такого зверья сроду не водилось.

Потом хозяйка выставила меня за дверь.

Солнце прочно уселось на вершины высоченных кедров, не желая скатываться вниз. Но если не поторопиться, то в путь придется отправиться в ночь… Я воровато глянул на затворенную дверь. А если уйти? Ну что или кто меня держит? Неудавшаяся убийца Илга? Или Эллая, которую я едва знаю?

Может, вот прямо сейчас и…

— А вы из города? — веснушчатый пацан плюхнулся рядом на скамью, посидел пару минут тихо, полируя ладонью загривок вырезанного на спинке медведя и, наконец, не выдержал.

— Можно сказать и так.

— А железные города под водой видели?

— Приходилось.

— Они точно железные?

— Не совсем…

Я вспомнил, как подводная лодка с силой оттолкнулась щупальцами и плавно погрузилась в чернильную тьму, освещая путь мощным фонарем на носу. И как снизу, вымытые из мрака холодным светом, поднялись изгрызенные остовы древних башен. Каменная плоть сходила с металлической арматуры, как гнилое мясо с костей.

— Правда, что их построили еще до начала мира?

— Ученые так думают.

— До Оборота?

— До того, как почти всю сушу затопило.

Грязный палец с заусенцами потянулся к приоткрытому рту. Отдернулся тут же, и пацан смущенно сделал вид, что намеревался почесать нос. Солидно пожевал губами и, тщательно сдерживая интерес, снова спросил:

— А верно, что…

Я попытался перехватить инициативу:

— Да что я тебе могу еще рассказать? Тут к вам, небось купцы забредают, да и сами ваши, наверное, ездят на другие острова.

— Что купцы! — веснушчатый пренебрежительно скривился. — Они слова лишнего не скажут. Приедут, шкуры или зверье заберут, и поминай, как звали.

— А кто же… — начал было я, но осекся, увидев, как улицу пересекает светленькая девочка, за которой бредет, потряхивая серебристой гривой, настоящий белый конь. Зверь заметно прихрамывал на заднюю ногу, но в целом выглядел отлично. И неуместно.

— Это Журка, — проследив за моим взглядом, обыденно представил веснушчатый то ли девочку, то ли лошадь.

Смотритель императорского заповедника, господин Яво Грифень, за каждую из десяти доверенных его опеке исконных лошадей без размышлений пожертвует головой. Потому что если с ними что-то случится, головы ему все равно не сносить. Ибо считается, что десять ныне здравствующих императорских лошадей — последние в мире.

А вот эту кто-нибудь учел в статистике?

У меня даже дыхание перехватило:

— Откуда он взялся?

— Живет с прошлого года, — пацан скучно сморщился, — оставили играть, сказали, что негодный.

— Кому «негодный»?

Ответа я не получил, потому что веснушчатый резво скатился со скамейки и сгинул в бурьяне, только метелки закачались. А ко мне подступила, заискивающе улыбаясь, дебелая тетка в платье, отороченном мехом.

— Вы надолго к нам? — и, не дожидаясь ответа, зачастила, помаргивая белесыми, как у коровы, ресницами. — Ежели вы ночевать надумаете, то во-он в тот дом загляните, под желтой крышей. У меня и горница чистая, и белье с лавандовым духом…

Слегка сбитый с толку этим внезапным и настойчивым гостеприимством, я машинально покивал. И, пожалуй, только теперь обратил внимание, что за время, которое я провел на лавке, мимо приветливо и старательно улыбаясь, продефилировало едва ли не все село. Туда — сюда…

Должно радовать — такие милые люди, а почему-то настораживает… Было в их взглядах что-то покупательское, предвкушающее. А вдруг они людоеды?

— Да вы не волнуйтесь! — вдруг засмеялась женщина, наверное, приметившая мои сомнения. — Просто гости к нам редко заглядывают, а новостей с большой земли страсть, как не хватает! Я б послушала… Да и вас на праздник ждем.

— А что за праздник?

— Звери шкуры стали менять.

— Это которые вызвери?

Она снова засмеялась, может быть, излишне громко, и проницательно предположила:

— Вы у Хлебоеда были! Он их по-старинному зовет и считает, что их еще Оборотни вывели. А для нас — звери есть звери… — тетка небрежно повела округлыми плечами. — Ну как, остаетесь?

— Можно на этих ваших вызверей посмотреть? — сам не знаю зачем, осведомился я.

Собеседница дернулась. Едва заметно, но все же напряжение прошило ее, как игла, от макушки до пяток. И отпустило. Только в улыбке затаилась едва заметная фальшь.

— Конечно, увидите, коли сами хотите. Завтра.

Она поспешила уйти, заметая следы обшитым мехом подолом. Но с другой стороны тут же подсел плешивый рыжий мужичок, оглаживающий клочковатую бороду. Завел малопонятную историю о том, как у него в прошлом году купец торговал шкуру зимороста. Все бы ничего, но на севере зиморосты не водились вовсе.

Навязчивое внимание аборигенов порядком сбивало с толку, опутывало, как сетью, удерживая на месте. Я все никак не мог принять решение — оставаться или бежать. А потом возвратилась Эллая — притихшая, встревоженная, ступающая по земле, словно по стеклу.

— Что-то не так?

— Что? — поглощенная своими мыслями, она встрепенулась с запозданием. — Нет, нет, все хорошо… — и Эллая машинально погладила свой живот. Кажется, отвечала она не мне, а тому, кто внутри.

— Тебе показалось, — устало и безразлично предположила Эллая, когда я поделился беспокойством. — Очень славные люди. Знахарка даже отказалась от денег.

— Правильно отказалась. Откуда нам их взять?

— …и место здесь хорошее. Я чувствую.

Измученное лицо женщины само по себе было красноречиво. Беременной шастать в трясучей телеге по проселочным дорогам противопоказано. Я уж не говорю про полеты и холодные ночевки… Но на душе все равно кошки скребут. Может, оттого, что руку дергает болью все сильнее?

Я заметил, что Эллая тоже старается прятать распухшую ладонь. На Илге метки не было. Ведь русалок и так держали взаперти.

— Эллая… Я думаю немного поколдовать. Это может показаться тебе… неприятным. Я могу потерять сознание. Возможно, я стану стонать или кричать…

— Кричать? — перепугалась женщина.

— Не обращай внимания.

Она послушно, хотя и боязливо, кивнула. Я прислонился спиной к теплому боку дома, уставившись в высокое, занесенное легкой метелью облаков, небо. Похоже, скоро опять будет дождь…

…небо моргнуло и стало тяжелым, свинцовым, изрытым буграми и впадинами.

Я поднял руку. Браслет лохматился алыми протуберанцами.

Ладонь была словно прошита грубыми, кривыми стежками. От толстых черных нитей уже расползались гнилостные пятна. Но хуже всего было другое: крепясь к стежкам, тянулись бесконечные, пропадающие за горизонтом волокна, отвратительно похожие на грязные волосы… Вот оно что. Некроманту всего и надо, что намотать нить на клубок, подтягивая жертву к себе. Или, если жертва упряма и склонна к мазохизму, прийти к ней самому. Высший маг может выжечь внешние стежки… Прежний цирковой маг так, наверное, и сделал. Да только нижние петли все равно остались, вот некромант и отыскал его.

Давясь от омерзения, я тянул из ладоней колючие нитки, как вышивальщица, недовольная узором. Только вышивальщице не полить свою работу таким количеством крови…

— …что с тобой? Очнись, пожалуйста!

— Теперь ты, — порадовал я залитую слезами Эллаю, вытаращившуюся на меня с явным испугом. Впрочем, свою распухшую ладонь она протянула сразу же и без малейшего трепета.

Видишь, Илга, — вдруг подумал я мельком, — теперь есть человек, которому я нужен… Не считая тебя.

* * *

Почти совсем стемнело, когда появилась знахарка Елка. Выглянула из-за двери, поджав губы. От прежней приветливости и следа не осталось.

— Что могла — сделала, — буркнула она с неожиданной неприязнью. — Забирайте вашу девку и ступайте прочь.

Эллая, задремавшая на моем плече, встрепенулась и растерянно заморгала. А я поднялся с места с даже с некоторым облегчением. Едва сумерки затопили солнечную деревеньку, как нарочитое радушие аборигенов незаметно перетекло в хмурую настороженность. Они не спускали с нас глаз, но держались поодаль и перестали затевать бестолковые разговоры.

— Как же… — Эллая тяжело поднялась вслед за мной, придерживая живот. — Что случилось? Мы вас чем-то обидели?

— Идите, идите! — бабка недовольно отвернулась.

— Куда же мы пойдем? Ночь же?.. Погодите! — Эллая принялась суетливо копошиться в складках своих юбок. — Я же хотела вам заплатить… Я же…

— Идем, — я не стал дожидаться ответа старухи. Вынес из душной тьмы ведьминого логова спящую Илгу (лицо ее, кстати, порозовело и дышала она хоть и тихо, но отчетливо) и уложил на повозку.

Померещилось вдруг, что в тенях под забором таится кто-то, внимательно наблюдая. Обернулся — лишь бурьян шевелится. А куда люди подевались? Вот и знахарка сгинула, едва я дверь за собой закрыл. В крошечном окне — тьма. В других окошках свет едва брезжит. Я пересек притихшую улицу и забарабанил в дверь дома под желтой крышей. Отклика не дождался. Похоже, любительница новостей с большой земли отменила свое приглашение. Не иначе, как лаванда для простыней иссякла…

Захрустел гравий за спиной. Я резко развернулся, приметив широкоплечую, высокую фигуру, которая остановилась поодаль. В одной руке пришедший держал топор на длинной ручке.

— Уезжайте, — голос был знакомым и принадлежал Ивушу Хлебоеду. — Быстрее, может, еще успеете.

— Что происходит?

— Вас для зверей придержали… Скоро они придут.

— Да что за звери такие?

— О-о… Это звери особые… Они и впрямь колдовские. Они могут стать тем, кем захотят их пастухи. Даже редким царь-зверем, которого уже давно нет нигде в мире. Поэтому звери так ценны… А в обмен им всего-то и нужно — жертва, когда они меняют шкуры, раз в сезон.

Эллая прерывисто вздохнула, вновь обнимая живот.

— Человеческая жертва? — Я мог бы и не уточнять.

Ивуш коротко кивнул.

— Почему вы сразу не рассказали?

— Я пытался вас отговорить сюда идти.

— Не слишком настойчиво.

— В селе у меня внучка живет… И детей у нее двое.

И как это понимать? Как то, что расскажи нам Ивуш правду — их принесут в жертву вместо нас? Или для него в этот раз лучше пожертвовать чужаками, чем родней?

Я зло скрипнул зубами:

— Так вот от чего тут так приветливы к гостям? Вы же видели, что моя спутница беременна.

— Каждый получает шанс, — глаз собеседник не опустил. — Исключений нет. За детей горькую чашу пьют родители… Коли чужих нет, жертву из своих выбирают. Нынче черед Дьяна был.

— А случайных путников вы не имеете привычки предупреждать?

— На то и случайность. Мир полон опасностей.

Он говорил все это совершенно миролюбиво, словно рассказывал надоевшую сказку. Вроде и страшно, и надо добавить эмоций в ударных местах, да не выходит уже.

— И что, все просто покоряются вашим правилам?

— Да. Из поколения в поколение. Иначе звери… могут уйти. А чем тут кормиться? В здешних лесах даже охотиться нельзя, а земля для пашен не годна после магии Оборотней. А редкостные чудища всегда в цене.

— Почему же никто не бежит?

— Вам не понять… — с сожалением заметил Хлебоед. — Люди… Они врастают там, где живут. Пускают корни глубже, чем иные деревья. Если выдрать корни — они погибнут.

Эллая всхлипнула тихонько за спиной. Ивуш отступил в тень. Топор, который Хлебоед держал в руках, отгонял всякое желание догонять, донимать упреками и надоедать с расспросами.

Нас никто не задерживал. Во всяком случае, ни один человек не высунулся из дому. Вот только отчего мне все время казалось, что мы облеплены прикосновениями чужих взглядов, словно паутиной?

…Лес вокруг стоял темный, настороженный, мрачный, совсем не похожий на приветливый дневной. Он плотно обступал дорогу, наваливаясь на нее, пытаясь сдавить. И оттуда доносился странный, переливчатый, потусторонний смех. Лай, повизгивание… А иногда неразборчивые голоса, которые ничем не напоминали человеческие, но роняли смутно узнаваемые слова.

— Мне кажется, там кто-то есть в темноте, — Эллая тревожно жалась к моей спине.

— В лесу полно… — договорить я не успел. Различил впереди нечто бесформенное, завалившее путь, ужаснулся, пытаясь остановить повозку.

И хорошо еще, что старая телега ползла медленно и низко. Так что вломились мы в завал из наспех набросанного поперек дороги кустарника и увязли в нем хоть и прочно, но без членовредительства. Качнулась и накренилась телега; затрещали, пружиня, еще гибкие сучья, вскрикнула Эллая, но проворно придержала едва не выпавшую Илгу. Кто-то с сопением ссыпался с деревьев справа и слева, метнулись тени.

Сцапали нас быстро и ловко. Не иначе практиковались часто.

— Ну и ну, — я тщетно пытался высвободиться из захвата, или хотя бы избавиться от навязчивого запаха. Луком разило от стоящего за моей спиной верзилы. — Похоже, тактика отработана.

— Люди предсказуемы, — послышался из-за завала хриплый голос. Свежие срубы ветвей белели даже в темноте.

— Что вы хотите? — голос Эллаи подрагивал. Ее тоже держали, но, похоже, осторожно, потому что боли в ее интонациях не было, только гнев и страх.

— Ваш спутник знает. Вас трое, один останется, остальные пусть идут своей дорогой.

— За детей горькую чашу пьют родители, — пробормотал я. — За местных — чужаки. Такая вот справедливость.

— Вы неправы! — некто невидимый подал голос, не скрывая, что уязвлен. — Ваш шанс достался бы Дьяну! Так несправедливо. Он единственный сын своих родителей. Они вымаливали его у богов много лет… Смерть Дьяна убьет стариков!

— К тому же девчонку наша знахарка исцелила, — добавил, кащлянув, второй. — Заплатить надо бы за добро! Жизнь за жизнь.

Здоровяк, державший меня, то ли случайно, то ли намеренно так крепко стискивал хватку, что даже пошевелить пальцем я не мог. Попытка внести в ситуацию элемент магии раз за разом завершалась безрезультатно. Ну, если не считать результатом то, что у меня в глазах побагровело от боли.

— Хватит болтовни! — теперь тьма заговорила низким уверенным голосом. — Звери ждут. Один остается, остальные проваливают. Мы даем вам возможность выбрать.

— Потрясен ваши великодушием… А во внимание принимается, что я тоже единственный сын своих родителей?

— Если тебе не хватит мужества принять благородное решение, то останется беременная. Ну, или беспамятная… Ей, вроде, все равно.

Хм, соблазнительно… Избавиться от Илги или Эллаи. В конце концов, кто они мне?

— Что они хотят? — сбитая с толку Эллая колыхалась во мраке, словно запутавшийся в ветвях воздушный шар. Я не различал ее захватчиков. И вообще не мог сосчитать, сколько их вокруг. Живой лес мешал сосредоточиться. Да еще луковая вонища.

— А где гарантия, что вы отпустите свидетелей?

Тьма вдруг совершенно искреннее оскорбилась:

— За кого ты принимаешь нас, щенок?!

— За весьма предусмотрительных людей. Судя по сноровке, с которой вы соорудили ловушку на дороге. Небось, в перевертышей играть любите? И умеете превращать гостей в жертвы.

Обладатель низкого голоса отозвался спокойно, даже с легким пренебрежением:

— Нас свидетели не волнуют. У нас места глухие, имперские следователи сюда не лезут. И лишние жертвы нам ни к чему, звери от этого шалеют. Ну что? Решился, что ли? Или женщин забирать?

— Уговорили… — я хмыкнул.

Вот только на пару минут отпустите меня! И ваши вызвери точно останутся без жертвы. Во всяком случае, себя в этой роли я определенно не вижу.

К сожалению, то ли все здесь отличались врожденной проницательностью, то ли и впрямь удача бережет наглых, но пешком, как я надеялся, мы никуда не пошли. Я только вздохнуть успел, когда луковый верзила разомкнул тиски своих рук… А потом получил такой удар по затылку, что лесной мрак расцвел ярче полудня.

* * *

Ну, а чего еще можно было ждать?

Тьма разредилась, когда глаза к ней привыкли. Боль утекла, смешиваясь с прохладой. Я перевернулся на спину, озираясь. Надо же, даже связать не удосужились. Хотя зачем? Тут весь лес — одна большая ловушка.

Исполинские дубы росли между каменными руинами, затянутыми травяными шкурами. Камни были густо изрезаны основными рунами, мох затек в углубления. Листва шелестела, выпевая ночную песню. В мелодию вплетались другая — неровная, порывистая, чужая. Тихо засмеялся кто-то невидимый. Отчетливо треснула ветка, и порыв ветра принес резкий звериный запах. А затем, словно россыпь парных светляков, задвигались тускло-зеленые точки. Волки!

Я резко, не обращая внимания на боль и слабость, вскочил на ноги, растирая кисти.

Ой-ей! Десять, пятнадцать… Твари кружили пока еще за камнями, поблескивая панцирями, не решаясь ступить на пустое пространство. Я нервно косился вокруг — до ближайшего ствола или каменного валуна несколько шагов. Побежать — значит, спровоцировать. Отпугнуть?

Стиснув зубы, чтобы не орать, я сомкнул ладони в замок и, пригнувшись, с силой шарахнул о землю. Брызнул тугой голубой огонь, высвечивая угольно-черные силуэты деревьев, обводы каменных глыб, внезапно засиявших вязью рун, ошеломленно замерших волков…

На этом мои упражнения в боевой магии закончились. Браслеты с глухим звяканьем сомкнулись, багровые протуберанцы сплелись, видимые даже обычным зрением. От боли в глазах снова стемнело, так что ничего я не выиграл этой своей шоковой терапией. Волки если и шарахнулись прочь, то на пару минут. Как раз настолько, сколько мне понадобилось времени, чтобы прийти в себя.

Вот, разве что палку теперь подобрать.

— Ну… — просипел я угрюмо. — Начинайте уже… — Голос мой вяз в шорохе леса.

Однако ответ пришел, откуда не ждал. Руна на камнях засияли ярче, рождая сгущающееся марево заклятий. Давних, почти мертвых, но все еще активных. Знакомый морок вплетался в сознание… Спрашивал, молил, радовался.

Заскулили, отбегая в ужасе волки. В подвижной тьме заскользили еще более плотные проворные тени. Обступили, замерли и стали смотреть. Недобро, но и не зло. Так могла бы смотреть бездна — сосущим, безразличным, бесконечным взглядом.

Только эта бездна меня узнала…

… — Ты долго, — голос Эллаи дрогнул, но облегчение ее было таким всесокрушающим, что я невольно улыбнулся.

Она тяжело приподнялась в повозке, нетерпеливо наблюдая за моим приближением, словно исполинская птица в гнезде. Вот-вот полетит навстречу.

— Слегка заблудился, — соврал я, приблизившись к повозке. Взялся за край борта, хотел запрыгнуть, да чуть не сорвался, только теперь осознав, как трясутся от накатившей слабости руки и как подгибаются колени.

Хорошо, что еще достаточно темно и старая повозка сотрясается от ветра. Незаметно, как крупная дрожь то и дело пробирает меня.

— Я думала, что ты… — Эллая не решалась прикоснуться ко мне, хотя явно хотела. Видно, чтобы удостоверится, что я из плоти и крови. — Они велели мне ехать дальше, не ждать. Что смысла ждать нет. А я им без надобности. Дорогу вот расчистили, — всхлипнув, добавила она.

— Ну да, разве ты раньше не заметила, как они благородны?

— Они сказали, что не желают мне плохого. И что вынуждены так поступить.

Я криво ухмыльнулся, пытаясь вдохнуть в едва теплившуюся руны на телеге хоть немного энтузиазма, чтобы не ползти чересчур медленно. Непосредственной опасности больше не было, но убраться отсюда подальше хотелось побыстрее.

— Потом они ушли, — Эллая плотно завернулась в шаль, искоса глянула на пустую теперь дорогу. — И больше не возвращались.

— А ты почему осталась?

Даже в полутьме от ее едва различимого, но выразительного взгляда мне стало не по себе.

— Да как же я могла бросить тебя?

И столько искреннего недоумения было в ее голосе, что неловкость усилилась стократ. Надо же, странное чувство… Я нахохлился, пытаясь справиться с накатившим ознобом. Лес, протравленный подступающим восходом, утратил монолитность, расслоился, наполнился оттенками и дымкой. Белые риски стволов ближних берез светлели, словно отполированный металл.

«…нехорошо это, бросать скотину взаперти. Она ж не виновата…»

Единственный способ дать в нашей яви облик существующим на изнанке тварям — это выписать здесь новый узор. И инициировать его чужой кровью. Жизнь и смерть — прерогатива богов. Высшие маги пользуют палитру нашего мира, смешивая готовые сущности. Оборотни были способны заново написать узор. Но вдохнуть в него жизнь им было под силу только забрав ее у кого-то. И они отнимали… Судя по числу скопившихся на изнанке тварей, отнимали страшно много. Там в лесу сохранилась все еще действующая фабрика по трансформации. В каждом камне дремлет до поры до времени нужная формула. А местные? Вряд ли они догадывались о сути процесса, но научились пользоваться плодами. Оставленного в лесу человека убивали, скорее всего, волки. Часть вызверей находила путь наружу, получив случайный облик при помощи активированного кровью заклятия. А для поселян любая тварь годилась. Такая вот незамысловатая магия.

Уничтожить фабрику мне одному не под силу, как и дать всем скопившимся на той стороне сущностям облик, не перебив всю окрестную живность. Но я обрезал все связи. Теперь зверье на изнанке свободно. Скорее всего, они будут перемещаться по оборотной стороне до тех пор, пока не найдут лазейку, инициированную пролитой кровью. Без жесткой формы, которую им придавали чары, результат будет непредсказуем. И где-то пробудится странное чудовище, породив новую легенду о перевертышах…

Не лучший выход, да. Но другого я не придумал.

* * *

…То, что Волчий удел лежит в стороне основных судоходных путей — это было ясно с самого начала. Большой корабль если и способен разместиться у крохотных здешних причалов, то лишь один-одинешенек. Собственно, он один такой и был. И, увы, отсутствовал на данный момент.

— О, это вам до Кипучего надо добираться! — заявили на причалах. — Там кораблей много… А от нас до Полуденной гряды ходит только «Волнорез», но сейчас он задержался где-то на Зеленухах и будет дней через восемь.

Итого, если на плоту добираться до острова Кипучего, то потратишь на это дня два. Зато потом понадобится еще дня три, чтобы дойти до Полуденной гряды, от которой до Императорских островов рукой подать. А на ожидание задержавшегося «Волнореза» уйдет дней восемь и еще потом, опять-таки до Полуденной гряды дня четыре…

Что думают на Пепельном ожерелье по поводу моего исчезновения гадать мне не хотелось. Возвращаться туда смысла нет. Зато на Полуденной гряде проживал знакомый Мартана, высший маг по имени Жеон Скалобор. И он хотя бы выслушает меня, перед тем, как… А перед чем, собственно?

Я поежился, машинально потирая все еще болезненно саднящие запястья. Казалось, что под браслетами мокнут и ноют незаживающие раны.

Здешние причалы окружили разномастные плоты. Они воинственно хлестали камни усами, бурчали и норовили поддеть боком соседей. Над головой непрерывно реяли раздраженные парусники, то и дело склочно сцепляясь с собратьями, и тогда снующих внизу людей осыпал теплый снег из летящего клочьями пуха.

Мне в предплечье впились горячие пальцы. От неожиданности и боли я вздрогнул и с досадой развернулся:

— Что случилось, Эллая? Я же велел вам подождать.

— Я подумала, что ты ушел… Снова.

Вот еще забота на мою голову. Больше всего мне хотелось стряхнуть цепкие пальцы и действительно исчезнуть. Так или иначе, но Львен свое получил — Оборотень нашел его пропавшую супругу и теперь вынужден заботиться о ней. Волей или неволей. Что за силы плетут узоры наших жизней?

— Эллая, — как можно убедительнее сказал я, — теперь вам ничего не грозит. Побудь там, где я вас оставил, присмотри за Илгой. Я попытаюсь заработать, чтобы оплатить проезд… Ты сможешь уплыть туда, куда захочешь.

— Оплата?.. — рассеянно переспросила Эллая и вдруг оживилась: — У меня есть деньги! Вот! — она простосердечно полезла копаться в своих юбках, в очередной раз удивляя меня изобилием того, что таилось под потрепанным шитьем оборок. — Вот, я прихватила…

— У кого прихватила? — я изумленно уставился на извлеченный из секретного кармашка увесистый кошель, который Эллая с торжественным и смущенным видом выставила на раскрытой ладони.

— Это мое, — торжество в глазах женщины померкло. — Мне немножко платили за работу… в цирке. Я пришила карман на юбку и ничего не тратила. Копила, чтобы… сбежать, — едва слышно закончила она.

Зажигалка, деньги, иголки, платки… Множество мелочей, распиханных по потайным карманам юбок. Эта женщина носила все с собой, лишь надеясь на бегство, хотя понимала, что шансы призрачны.

— Тем лучше, — с облегчением решил я. — Значит, у тебя есть деньги, и ты можешь уплыть в любой момент. Этого хватит, чтобы добраться даже до Императорских островов.

— Если на троих, то только до Полуденной гряды, — потупившись, застенчиво возразила Эллая. — А там живет моя сестра.

— Почему на троих?

— Не бросай меня, пожалуйста… — Она приблизилась так, что теплое дыхание щекотно коснулось моего лица. Во взгляде царила тревога: — Там, где ты оставил нас с Илгой, рядом есть таверна… Люди входили, а я смотрела. Я заметила Ченна.

— Кто это?

— Он ставит шатры… Он из цирка. Они здесь.

Содрогнувшись, я живо обшарил глазами побережье, высматривая среди пустых и нагруженных плотов один-единственный. И почти мгновенно нашел его. Куда я раньше смотрел?! Горбились знакомые фургоны, на палубе привычно маялись здоровяки, а тот, что слева, обзавелся повязкой на голове. На причале разговаривает с плотогоном приземистый, остроносый Гус. Некроманта не видно, и это плохо.

С запоздалой паникой я представил, как спускаюсь вниз в поисках работы и встречаюсь с циркачами лицом к лицу…

— Эллая, — не отводя взгляда от побережья, произнес я, — нам все равно придется расстаться… ненадолго! — оборвал я начавшиеся было возражения. — Вон там, — видишь? — почти закончили погрузку. Это плот до Полуденной. Но идти туда всем вместе не стоит. На случай, если мы столкнемся с… нашими знакомцами, хоть у кого-то будет шанс уплыть. Понимаешь? Трое привлекут внимание.

Она кивнула. Эта замечательная женщина не спорила с мужчинами, безропотно позволяя принимать решения за нее. Строптивая Илга немедленно предложила бы свой план. Впрочем, сейчас Илга отличалась еще большей покорностью, чем Эллая.

Можно было бы, конечно, попробовать дождаться отбытия циркачей восвояси. Но кто знает, сколько они намерены пробыть здесь, и кто знает, где находится этот проклятый некромант. И уже тем более никому неизвестно, на что он способен.

Как назло нужный плот был пришвартован рядом с привезшим цирк.

— Я пойду после вас, — Эллая нервно теребила краешек потрепанной кофты. — Тебе придется нести Илгу…

М-да, это не тот случай, когда даму пропускают первой.

Я запустил обе ладони под цепь на шее, пытаясь хоть немного унять ощущение, что вместо амулета на мне висит каменный жернов. И руки ломило от незатихающей боли — после меток некроманта и после вызверей времени на восстановление почти не было.

— Эллая, постарайся не столкнуться ни с кем знакомым, иначе обман сразу раскроется.

Она с готовностью кивнула, таращась напугано, но доверчиво. Кажется, она больше верила в мои силы, чем я сам. И напрасно.

Циркачи много дней провели бок о бок с этой женщиной, знали о ее беременности, потому она нуждалась в маскировке сильнее, чем мы с Илгой. Но все, что я смог — это навести легкий «лик», флер, который распадался при первом же пристальном взгляде.

— Не торопись, подожди, пока я вернусь…

…если я вернусь, вдруг мелькнуло в голове, словно случайное эхо, откликнувшееся на мысли. Эллая заметно вздрогнула. Надеюсь, от озноба.

Остатки сил я израсходовал на временное превращение дешевого полотняного коврика, купленного за гроши, в шерстяной ковер. Такие ковры, с узорами на волчьи мотивы, продавали в здешней лавке, и они пользовались определенным спросом. Так что вряд ли кого удивит человек, волокущий на плече купленный только что ковер. В коврик я закатал Илгу, постаравшись, чтобы она не задохнулась. Крякнув, взвалил это сооружение на плечо и, пошатываясь, двинулся к плоту.

Надо спешить, плот уже нервно шевелит плавниками, готовясь оттолкнуться. Белобрысый парень возле сходен нетерпеливо машет кому-то рукой:

— Эй, там! Опаздываете!

Мне постоянно мерещилось, что все люди возле причалов бросили дела и смотрят на меня. Особенно те, кто бездельничал на соседнем плоту. Мимо прошла, подметая землю юбками Лайна, рассеянно покосилась. Я поспешно отвернулся, пряча за «ковром» лицо. Девушка забранилась, потому что неловко двинув свертком, я едва не задел ее… Заскрипели сходни. Меня повело в сторону и, выравниваясь, мельком я успел заметить, как пялятся, ухмыляясь, в мою сторону оба здоровяка.

— Пассажирам не положено столько груза… — начал было белобрысый плотогон.

— Мы договоримся о местах, — скособочившись, я высыпал в подставленную ладонь монеты Эллаи. — На троих.

Плотогон придирчиво пересчитал плату, шевеля губами. Поднял ехидный взгляд.

— Вы и… ваш ковер?

— Согласны? — с облегчением отозвался я, опуская ношу на палубу. — Будет еще женщина, она задерживается, а я и мой драгоценный ковер уже здесь. Он мне ближе всех на свете.

Плотогон криво ухмыльнулся, продемонстрировав щербину между зубами:

— Если твоя женщина так и будет ковылять, то уйдем без нее. Лучше еще один ковер купи, вместо этой красотки.

Я обернулся к берегу, чтобы оцепенеть от бессильной злости.

Потому что покорная Эллая все же не вытерпела и не дождалась меня, а шла к плоту. И осталось только наблюдать, как к сходням, не слишком естественной походкой, движется худющая, седая тетка, отчего-то едва протискивающаяся между прохожими. Вот снова столкнулась с кем-то, замерла, извиняясь…

Я застонал, сквозь зубы.

Лысоватый толстяк, нагруженный связкой сушеных яблок, двигался как раз навстречу Эллае и был так поглощен покупкой, что не обратил бы на нее внимания. Эллая сама испугалась, споткнулась и замешкалась. Прижала руки к груди, боязливо отпрянув.

— Э, курва! — толстяк по имени Бекк, неудавшаяся обжорка, едва не выронил свои яблоки. — Глаза что ли дома… Погоди? — он близоруко сощурился, вглядываясь слезящимися глазками в рассыпающийся «лик». — Да я тебя знаю, ты же…

Эллая бросилась прочь.

Ну, из самых плохих идей сегодня — это самая неудачная. Теперь женщина оказалась в центре всеобщего внимания.

— Чего всполошилась тетка?

— Украла чего?

— Вот, тьма-край, это ж наша беременная! — свесившийся через бортик верзила Жерон на соседнем плоту чуть не вывалился от изумления. — Бекк! Ты чего ждешь, хватай!

И что теперь? Мне смертельно захотелось провалиться на изнанку. Чтобы все исчезло. Боль, усталость, бесконечное напряжение… И эта приставучая женщина с ее неродившимся, но таким беспокойным ребенком в животе.

Не хочу. Да кто она мне такая?! То некромант, то вызвери и вот, опять! Бежать навстречу? Сражаться с охраной цирка?

Просто отвернуться и не смотреть. Несколько минут — и плот уйдет, звуки стихнут, все забудется…

Эллая метнулась между штабелями ящиков. Возле таверны на краю причала вскипела грязноватая цветная пена — разом высыпали из дверей люди. Среди них, словно черный шип, торчала сутулая фигура в темном плаще с капюшоном.

И снова воздух на долю мгновения прихватило морозцем. По скользким, покрытым грязью и рыбьей чешуей, плитам причала разбежались инистые стрелки. Забытую царапину на ладони дернуло болью.

— Уходим! — рявкнул капитан нашего плота. — Ну их, к бесам…

Эллая бежала увалисто, как гусыня. Ей наперерез спрыгнул с соседнего плота здоровяк с повязкой на голове. Тот, которого я стукнул сундучком Ханны.

Я вцепился в накалившийся амулет. Проклятая цепь жгла шею, прогрызая дыры до самого позвоночника. Оба браслета уже тянулись друг к другу, проникая, казалось, прямо через плоть. Темные языки невидимого пламени оплетали запястья.

Мне не хватит сил справиться со всеми! Пусть забирают Эллаю, а мы с Илгой…

«…тебе никто не нужен. Ты только смотришь, как вокруг страдают другие…»

Провались все пропадом!

Через борт содрогающегося плота я тоже перемахнул лихо. Но вот приземлился не очень, увернувшись от бешено секущих усов твари, зато прямо под ноги здоровяка с повязкой. Рядом, вскрикнув, осела наземь Эллая.

— И ты здесь! — обрадовался невесть чему здоровяк. — Ну, щас… — он заткнулся, когда я ударил его доской, удачно подвернувшейся под руку. Обломок доски был длинным и узким, как меч. И прием, показанный когда-то Маличем, оказался как нельзя кстати.

Брызнули щепки, здоровяк опешил, выпучив налившиеся болью глаза.

— Беги! — рявкнул я, поднимая и бесцеремонно толкая всхлипывающую Эллаю вверх по сходням, которые уже уползали на плот. Белобрысый плотогон таращился, восторженно приоткрыв рот.

Ящики слева и справа вдруг затряслись и разом расселись, распадаясь на части. Оттуда серебристой, воняющей тиной волной полилась рыба — мертвая, мутноглазая, уже засоленная, но бешено трепыхающаяся. И с пугающей упорядоченностью, рыбная волна захлестнула причал, снося людей с ног.

Если бы я тоже повернул прямо к своему плоту, то меня бы накрыло с головой. Но я кинулся к его соседу. Зажмурившись от предвкушения боли, я схватил плот за ус. И пока ошалевшая от такой наглости тварь секунду-другую соображала, что происходит, я хлестнул усом по исполинской туше.

Плот содрогнулся, взревев. Звук был тихий, но проникающий, раскатившийся по причалу, словно землетрясение. Завопили люди, утробно вскрикнули соседние плоты, разом снялись с мест даже привязанные парусники, выворачивая стойки и мачты.

Началась суматоха, в которой смешались и аборигены, и циркачи.

Прыгнув в грязные пенистые волны, я рванул за своим плотом. Вода казалась ледяной и тугой, расстояние между берегом и плотом увеличивалось на глазах. Мимо проплыла дохлая крыса…

— Держи! — передо мной упал просмоленный конец каната.

Щербатый плотогон, подбоченясь, наблюдал, как я взбираюсь на борт. Бледная Эллая маячила за его плечами. Обычно мирная женщина сейчас выглядела, как никогда, решительной и свирепой. Словно стрела замершая у белобрысого затылка плотогона. Он даже поеживался.

— Довольна? — криво и как-то нервно усмехнулся плотогон, обернувшись к Эллае. — Вот ведь связались с сумасшедшими, что один, что другая… Того гляди и ковер ваш укусит.

Остальные плотогоны были заняты усмирением раздраженного переполохом плота, но время от времени каждый поглядывал в нашу сторону. Даже капитан, что маячил на мостике, обернулся пару раз.

Пришлось, укрыться за грузом, закрепленном у бортов.

— Прости, что не послушалась, — губы у Эллаи дрожали, слова выпрыгивали трясущиеся и невесомые, как пушинки. — Я подумала… я боялась, что ты не вернешься… зачем тебе такая обуза, когда и так…

Я молчал, сцепив зубы и разминая запястья. Очень хотелось разозлиться. Да не выходило. Она же просто произнесла вслух то, о чем думал я сам.

* * *

Плавание до Кипучего, а потом пересадка на корабль до Полуденной гряды прошли пугающе благополучно.

Эллая прогуливалась по палубе, поглощенная собой. Илга не двигалась. Ей стало лучше вне всякого сомнения, лицо обрело нормальный живой цвет вместо прежнего мертвенно-белого, и иногда казалось, что девушка вот-вот откроет глаза, но она лежала неподвижно. Обычно Илгой занималась Эллая, а у меня не возникало даже малейшего поползновения предложить ей свою помощь. Глядя на Илгу, я не испытывал ничего, кроме досады. И каждый раз вспоминал две оставшиеся невскрытыми сферы.

Мрачноватый корабль, называвшийся «Долгожданный», вопреки названию добрался до Полуденной гряды даже быстрее, чем мы надеялись. Острова Полуденной гряды лежали в самом центре клубка судоходных путей с севера к землям Императора, так что порты здесь строились густо.

…Взметнулись ввысь остроконечные арки над доками — сложно продетые друг в друга, резные, обманчиво тонкие, но на самом деле такие высокие, что рассевшиеся на гребнях арок парусники казались снежной оторочкой. У причала недовольно гудел и шевелил плавниками океанский лайнер, а в створ морских ворот как раз лениво втекала вереница плавучих островков торгового каравана.

«Долгожданный» пристроился им в кильватер.

— Вон там! — ликующе воскликнула Эллая, указывая рукой. — Вон там дом моей сестры!

А вон там башня, где обитает Скалобор, рассеянно отметил я.

Сразу за плоским побережьем и арками порта начинались предгорья, и город лежал на склоне. Белые мелкие домики плотно обсыпали его, походя на лавину сахарных кубиков, скатившуюся с вершины.

— …ее муж владеет фермой, — щебетала Эллая, крепко вцепившаяся одной рукой в мой локоть, другой в поручень борта. — Они камнежорок разводят. Дело прибыльное, только он в горах пропадает целыми сезонами. Сестра писала, жаловалась… — спутница повернула ко мне счастливое лицо. — Она так будет рада нас видеть!

— Нас? — я отвлекся от наблюдения за человеком в синей потрепанной шляпе, который рисовал углем одну за другой «воздушные» руны на боках перевязанных тюков.

Проделывал он это с небрежной уверенностью, и тюки покорно зашевелились, разом теряя в весе. Обладатель синей шляпы отряхнул ладони, жестом подозвал грузчика и поднял голову. Мы случайно встретились взглядами. Я с фальшивой ленью отвернулся, но чувствовал, что маг на причале смотрит нам вслед, пока плот плывет мимо.

— Нас?

— Но… — Эллая растерялась. — Я думала, что ты и… Что вы со мной…

— Эллая, теперь ты в безопасности. Думаю, настала пора распрощаться, — прозвучало это не так, чтобы любезно, но взгляд мага в синей шляпе все еще нервировал.

— А… она?

Я недовольно поморщился. Представления не имею, как встретит меня Скалобор. И тащить туда Илгу совсем не хотелось. Если честно, мне вообще не хотелось нянчиться с беспамятной девушкой. Я и так спас ее, пусть и ненароком. Чего еще?

— Эллая, я хотел попросить тебя позаботиться о девушке. Пока я не найду в своего знакомого в этом городе, — первая часть реплики была правдой, вторая почти ложью. Я действительно хотел свалить заботу об Илге на Эллаю и ее родственников, а уж временно или нет — это как получится.

— Конечно! — добрая Эллая отозвалась без тени сомнений и колебаний, и мне снова стало не по себе.

Плот пришвартовался возле основания одной из арок. Древний камень вблизи был не так уж светел, в щербинах вили гнезда чайки, но все равно размеры поражали, будто в небо уходит исполинский мост.

…Узкие улицы промывали плотное скопление белых домиков словно ручьи — где прямо, а где извилисто, а временами растекались заводями крошечных площадей. Пришлось нанимать повозку, чтобы увезти Илгу. К счастью, родичи Эллаи оказались и впрямь гостеприимны. Пока высыпавшие из уютного, беленого двухэтажного домика люди тискали вновь обретенную странницу в объятиях, охали и ахали, всплескивали руками над безвольной Илгой, я сделал то, чего так опасалась Эллая.

Сбежал.

…На подставке восседала крашеная птица-чтец и вопила на всю улицу, зачитывая вперемешку объявления и заголовки газет: «…продается клавесин самопоющий, самоиграющий, знающий две тысячи мелодий и тысячу текстов песенок, как строгого, так и фривольного содержания…»

Лак на крыльях птицы заметно облупился. Птица щелкнула облезшим клювом, кукольно моргнула и продолжила: «…свежие новости из газеты «Носит ветер»! Разыскивается опасный преступник, маг, владеющий запрещенными искусствами!..»

Я сбился с шага.

До дома Скалобора, торчащего над здешними пологими крышами, словно настоящий клык, оставалось всего ничего. И тут я задержался, чтобы послушать новости. Как оказалось — не зря.

Над головой птицы парило, меняя невнятные изображения, небольшое «око». Настолько мутное и исцарапанное, что разобрать, что оно там показывает было невозможно. Оставалось только прислушиваться.

«…достаточно неохотно комментирует произошедшее, но по достоверным сведениям таинственный маг, возможно, имеет отношение к противоестественным силам и служит самому Оборотню…» — с воодушевлением тараторила птица.

Люди спешили мимо, не обращая внимания на чтеца. Я удостоился разве что внимания маленькой девчушки, объедающей полосатый леденец. Девочка безразлично, но упорно таращилась на меня, пока ее бабушка выбирала зелень у торговки рядом.

«…началось на островах Пепельного Ожерелья, где…» — птица вдруг запнулась, кхекнула и застыла, разинув клюв.

Мысленно ругнувшись, я подошел поближе к некстати заткнувшейся птице и, мельком оглядевшись, слегка стукнул ее по затылку. Девочка с конфетой раскрыла рот от удивления. Язык у нее был такой же малиновый, как спирали на леденце.

Птица встрепенулась:

«…таинственным образом исчезла девушка, подрабатывавшая перегоном морских животных. Ее жених находится при смерти в лечебнице, тетка вне себя от горя… Соседи видели, как в дом пропавшей накануне зашел незнакомец… украл крестокрыла… с тех пор никаких известий…»

Наискосок, через крошечную площадь шли два мага. Совсем еще юные, девушка и парень, в серых сюртуках подмастерьев. Вряд ли их бы заинтересовала моя персона, но на всякий случай я развернулся и двинулся в другую сторону. Только что услышанное не навевало желание общаться к коллегами. Тем более, с такими зелеными. Разнервничаются еще от встречи с Оборотнем.

— Бабушка! — девочка требовательно потянула женщину с пучком купленной зелени, за юбку. — А этот дядя птичку стукнул! — испачканный палец указал на меня.

— Я бы этой птичке еще бы не так наддала, — проворчала в ответ женщина, упаковывая зелень в корзинку. — Чтоб не балаболила всякую гадость.

Торговка напротив сочувственно покивала.

Чтец, не подозревающий о непосредственной угрозе, орал вслед:

«…по заявлению достопочтенного господина Гуса, управляющего бродячим цирком, они приютили и дали работу некоему молодому человеку, даже не подозревая, что он на самом деле настоящий оборотень…» — тут я хмыкнул, не оглядываясь, — «…однако, воспылав страстью к артисткам цирка, изображавшим русалок, он принялся домогаться их, и когда девушки отвергли его притязания, тот…»

Я даже споткнулся. Вот ведь дрянь… И когда успели интервью дать?

Что ж, Эллая теперь среди родных, а Илга в безопасности, так что время возвращаться туда, где Оборотню самое место, пока он не натворил что-нибудь еще. Вот только под конвоем они меня не поведут. Пожалуй, я не стану подвергать испытанию щепетильность господина Скалобора. Есть только один человек, который не поверит в то, о чем вопят газеты.

Но до него еще надо добраться.

— Верно сказывают, что это страшное место?

— А то! Два города торговых было, а сейчас от них почитай, ничего не осталось, на село жителей не наскребешь. С тех пор, как премьер-графиня провинцией править стала, люди, кто не разбежался, мрут, как мухи.

— Говорят она свырта приручила?

— Да не… Она сама — акула. Злобная и жестокая баба, любит людей мучить, вот и истязает своих работников. Ей никакой свырт не нужен. Она и его замучает…

Из разговоров в провинции Стеклень.

Глава 11.

В таверне под названием «Рыбный день» рыб не водилось, хотя наличие пусть не говядины, но хотя бы ершей в местной скупой похлебке именуемой «фирменным горячим блюдом» можно было бы только приветствовать.

Я вздохнул и расстелил на столе дорожную карту, прикидывая примерный маршрут на сегодня-завтра… Впрочем, нет, сегодня уже никуда не пойду. Как ни плох трактир, но все же крыша.

Трактир сильно смахивал на притон разбойников — темный, с низким потолком, сложенным из едва обработанных бревен, в которых окна резали так, чтобы было удобно обстреливать окрестности. Располагалось сие строение на перекрестке убегающих в глушь дорог. Хозяину заведения стоило бы назвать его «Логово» или «Веселый головорез»… И тогда бы не возникали вопросы об отсутствии в местной стряпне рыбы.

Впрочем, народ не возмущался.

— …ну вроде как в лесах опять бурень завелся, так надо бы как в прошлый раз…

— …да твоя жена поперек моей тоща, как щука весной, и не ей советы давать!

— …поговаривают, что городе мор лютует и чужих там не привечают…

Карту я держал в кармане, согнув в несколько раз, дешевая бумага залоснилась на сгибах и часть букв осыпалась. Так что впереди, если следовать дорогой на юг, меня поджидал замок При…рный. С одноименным поселком При…рный рядом. Приторный? Пригорный? Хотя какие тут горы… А если взять немного правее, то другая дорога, сделав петлю и обогнув лес по краешку, выведет в городок Худобронь.

Влажно шлепнула входная дверь. Пропахший дождем сквозняк просунул между столами холодные руки. Качнулись меланхоличные огни в круглых чашах, залитых разбавленной огненной водой.

М-да… То, что на карте выглядит горстью цветных пятнышек, наяву обернулось вот уже четвертым днем пути. А это все потому, что я прежде никогда не занимался организацией путешествий для самого себя.

Покопавшись по карманам, я выудил оставшиеся с последнего случайного приработка деньги, пересчитал, все больше мрачнея. Еще раз пересчитал, надеясь, что ошибся. Уныло вздохнул. Превратить медь в золото? И привлечь внимание всех местных магов, которых наверняка обязали контролировать округу? Да и глотку мне перережут исподтишка за это золото в глухомани…

— …оборотень, — вдруг отчетливо произнесли слева. Словно кусок льда обронили мне за шиворот. Чудом не подскочил.

— Да, точно оборотень! — так же ясно и уверенно подтвердил другой голос.

Краем глаза я видел, как возле моего стола задержались двое, но не обратил поначалу внимания, а теперь повернуться было очень трудно, будто хребет прошила хрупкая спица, которую легко сломать, резко дернувшись.

Как можно аккуратнее я повел подбородком.

Да, действительно двое. В полутьме толком не разобрать ни лиц, ни одежды. Молодые, крупные, плечистые. Смотрят прямо на меня…

Снова ветерок скользнул в приоткрывшуюся дверь и промчался между столами. Шелохнулось пламя, плеснуло робким светом в физиономии стоящих рядом людей. И стало ясно, что тени сыграли злую шутку, и эти двое смотрят вовсе не на меня, а на стену позади.

— …Ха! До сих пор висит. Уж могли бы плату и повысить! — заметил первый весело.

— А все равно дураков нет, — второй неодобрительно выпятил подбородок. — С оборотнями связываться — себе дороже. Пусть в Ковен обращаются!

Я небрежно откинулся на стуле, повернув голову. Практически надо мной висело написанное от руки объявление: «Требуеца помощь ученаго мага для ловли оборотня. Обращаца в село Пригорнае, к старосте Хабуру. Оплата…»

Так. Слово «оплата» и обозначенная сумма задержали взгляд. Надо же, село действительно Пригорное. Расположено недалеко, прямо по дороге, а уж разобраться с оборотнем, если он там и впрямь обитает, другому Оборотню всегда под силу. Почему бы и нет? Потеряю здесь день, зато потом наверстаю.

…Дождь прекратился. То есть с низкого, комковатого неба еще сыпалась мелкая морось, оседая на лице и одежде липкой пленкой, но на нее уже можно было не обращать внимания. И дорога неплохая, наезженная, так что пешком за час дойти можно и до замка, и до поселка.

Когда таверна скрылась за поворотом, меня стал нагонять дробный перестук. Не оглядываясь, я посторонился, но проезжавший мимо всадник все равно пустил скакуна вплотную, обдав грязными брызгами из дорожных выбоин, запахами выделанной кожи и дорогого мужского парфюма. Крыло палевого крестокрыла, к счастью полураскрытое, задело меня, едва не сбив с ног. Крайне любезный всадник помчался дальше, трепеща по ветру выбившимся узорчатым краем плаща, словно хвостом.

Процедив невразумительное проклятие, я продолжил путь.

Вспоров вершиной лесной ковер, показалась гора. Удивительное дело! Невысокая, кривоватая, она маячила среди затянутой лесом равнины вызывающе одиноко. Зато стало понятно, откуда странное название у замка, который, наверняка, примостился на этой горе, и у расположенного у его подножия поселка.

А на дороге впереди снова шевеление. Такая с виду глухая дорога, — и надо же, даже в вечерний час и плохую погоду пользуется популярностью. На этот раз кто-то, не спеша, вышагивает по обочине, волоча на плечах мешок.

— Помочь? — полюбопытствовал я, догнав худосочного паренька, который ссутулился под тяжеленной ношей. Левая пола длинной безрукавки паренька тоже была обрызгана грязью. Наверное, именно это обстоятельство подтолкнуло меня навязаться ему в помощники.

— Если не трудно… — не стал отнекиваться парнишка и с облегчением вздохнул, перевалив половину мешка на меня. Блеснули из-под курчавой, мокрой челки голубые или серые глаза. Сумрачно стало, толком не разберешь.

— В Пригорном живешь?

— Угадали, — с легкой усмешкой кивнул паренек.

— Дом старосты Хабура покажешь?

— Отчего ж не показать… — паренек глянул искоса, цепко прошелся взором по мне, поинтересовался: — А вы маг, что ли?

— Угадал, — в свою очередь хмыкнул я. — А как угадал?

— Похожи… — неопределенно проворчал паренек.

Сдается мне, что похож я больше на потрепанного дорогой беглеца, а не на мага. Приметливый или догадливый здесь народ.

— Оборотня ловить станете?

— А есть оборотень?

— Люди болтают, что есть.

— А ты что говоришь?

— Мне говорить некогда, мне работать надо…

Пообщались, значит. Будем надеяться, что староста окажется разговорчивее.

Дорога вильнула и выбралась из леса в распадок, откуда открылся неплохой вид на небольшой замок, устроившийся на приземистой горе, словно угловатая, растрепанная птица. Зато поселок у подножия горы был опрятен, светел, переливался теплыми огоньками.

— Пригорное, — зачем-то представил село паренек.

Мычали коровы, лаяли собаки, воздух пах сдобой и навозом. Возле каждого дома забор украшала целая вереница глиняных горшков, раскрашенных хитрыми цветными узорами. Ни одного похожего.

— Эй, Лино, где помощника отыскал? — крикнул кто-то со двора.

— Это господин маг к старосте идет, — хладнокровно сообщил Лино.

— Неужто вы в мешке оборотня тащите? — притворно ужаснулись из другого окна.

От беленого домика нам навстречу кинулся подросток. Узкоплечий, худой, как прут. Не иначе родственник тощего Лино. Мальчик уставился настороженно, но с любопытством, как подрастающий щенок.

— Сам не тащи, — буркнул Лино подростку, когда мы уронили мешок возле калитки. — Присмотри пока. Я вернусь, тогда занесем.

— Да я… — начал было подросток, но сник, перехватив выразительный взгляд Лино.

Дом старосты оказался добротным строением с высоким чердаком, увенчанным страхолюдным коньком. Что-то рогатое и оскаленное. Десятка три лакированных горшков и кувшинов, расписанных желтыми цветами, расселись на ограде вокруг избы.

Вислоносый староста Хабур не особенно обрадовался поздним гостям, но отрекаться от приглашения в таверне не стал.

— Маг, говорите? — с некоторым сомнением повторил он. Видно, в отличии от доверчивого Лино, он в моем облике ничего соответствующее образу чародея не углядел и добавил твердо: — Оплата только по факту.

— Хотите голову оборотня?

— Любую часть тела.

— Тогда давайте поподробнее.

— Ну, давайте… — со вздохом согласился староста.

Из большой комнаты выгнали детей, примостившихся было поглазеть на гостя и послушать сказки, но оставили прочих родственников, обитавших в доме старосты, среди коих преобладали женщины и девицы. Так что рассказ получился эмоциональным, красочным и порядком сумбурным.

— Значит, появился она давно…

— Не-е, не так давно, еще Фейлла жива была, когда…

— Да нет, это уже после спячки он снова стал приходить, а до того затишье было…

— Может, это не спячка была, а старый оборотень помер, а детеныша народил. Вот новый оборотень как в силу вошел, так и начал клыки точить…

— Безумие передается по наследству, — вклинился я в обмен животрепещущими репликами. — А оборотничество — нет. — (За исключением особых случаев, которые к данной истории не имеют никакого отношения…)

Рассказчики смолкли, подумали, пренебрежительно отмахнулись:

— Ну, так какая разница, если все одно оборотень!

— Короче, давно он у нас!

Я закрыл глаза, отхлебнул из предусмотрительно выданной мне кружки нечто терпко-кислое, и приготовился вслушиваться в многоголосицу, чтобы выловить хоть какой-нибудь смысл. От тепла уже порядком разморило и сделать это, не задремав под трескотню, оказалось не так просто.

Кто-то жил в лесу, это точно. Раньше он часто тревожил сельчан, потом затих, потом вернулся. Нападал, в основном, на молодых женщин. Рвал глотки, пил кровь. Одно время молодух совсем перестали пускать в лес, так назойливая тварь принялась навещать деревню, избегая любых ловушек и зачастую, не получив лакомой добычи, убивала животных. Сельчане пытались жаловаться господам из замка — те не снизошли. Пробовали обращаться за помощью к магам, но в такую глушь забирались лишь проходимцы…

— Кто-нибудь видел его?

— А то! Почитай все и видели, — хмуро усмехнулся староста. — Вам такого набрешут!

— Он ростом с двух человек!

— У него шкура в колючках…

— А зубы с палец!

— На самом деле его видела только Диарра, но она почти ничего не сказала. Она вообще не может говорить.

— А что за Диарра?

— Да мать того парнишки, Лино, что привел вас сюда. Ей единственной удалось выжить после нападения оборотня. Он ей горло порвал, всю изодрал, когда нашли в лесу, думали не выживет. Но она живет. — Староста пожевал губами, словно заминая не сказанное.

— С ней можно встретится?

— Попробуйте. Только толку не будет.

— Где ваш монстр чаще следы оставляет? Что за следы? С какой стороны приходит… Чем больше вы скажете, тем легче его будет отыскать.

Присутствующие всерьез задумались, морща лбы в затруднении и обмениваясь неуверенными взглядами.

— Ну, какие следы… Разные. Он же оборотень, чтобы кем попало оборачиваться.

— Он горшки путает, — вдруг пискнула девушка в углу.

— Да ну, что ты болтаешь! — староста даже на стуле заерзал. — Баловство это все.

— А корова?

Слегка сконфуженный староста все же признался, что в последнее время оборотень то ли рехнулся, то ли обрел пугающее чувство юмора, но в промежутках между кровавым весельем он зачем-то пересаживает горшки с забора на забор. Или обращается в якобы заблудившуюся корову, из-за которой разгорится сыр-бор среди соседей за право водворения находки в свое хозяйство, а скотина, между тем, исчезает. Иногда посреди двора за ночь вырастает груша, обильная урожаем, а пока осчастливленный владелец бегает за корзинами — так же бесследно пропадает. Пару раз женщины видели кого-то в бане…

Я молча почесал переносицу, переваривая и это.

— Вы когда с Лино поговорите, господин маг, возвращайтесь к нам, — любезно предложил староста, отмякший за время беседы и исполнившийся после чарки-другой благодушия. — В доме вас, конечно, я разместить не смогу, уж простите. У меня и девиц полно, да и неизвестно, кто вы сам такой. Вдруг, вы и есть оборотень? Люди в лес теперь меньше ходят, может вы придумали сами сюда явиться?.. — Он подмигнул и заулыбался.

Все тоже заулыбались. Вымученно и с явным беспокойством. Стремясь сгладить неловкость, староста поторопился завершить свою речь:

— Ну, стало быть, переночевать я вам могу предложить на сеновале. У нас там тепло, сухо, не то, что в иных хозяйствах… — прибавил он с застарелой обидой.

Дождь окончательно стих. В разрывы туч глянули крупные, словно вырезанные из фольги, звезды. В зарослях репейника, разросшегося по обочине, вились светляги, таская за собой мерцающие, янтарные паутинки. На заборах поблескивали умытыми, глазурованными боками всевозможные кувшины, горшки, даже миски.

На тех, что украшали плетень возле дома Лино, улыбалось кривоватое, но жизнерадостное солнце.

Я постучал. Дверь открыл уже знакомый тощий подросток, уставился с любопытством. За его плечом стразу же, как большой сторожевой пес вслед за беспечным щенком, возник хмурый Лино. Не обрадовался, но вполне приветливо кивнул:

— А, господин маг. Чем могу помочь?

— Староста рекомендовал навестить ваш дом. По мнению соседей, ваша мать сможет рассказать что-нибудь о том, кого я ищу.

Лино коротко повел подбородком, услав брата вглубь дома, сам вышел, плотно прикрыл дверь, выпрямился, расправив плечи. Ни дать, не взять — неподкупный страж на границе. Приветливость исчезла с его лица, сменившись досадой.

— Ничего она не скажет, — угрюмо отозвался он. — Она уже много лет ничего не говорит.

Я прищурился. Рассеянным движением кисти, словно отмахиваясь от насекомого, толкнул в сторону насупленного Лино «призрачный шар», и не особенно удивился, когда паренек совершенно машинально уклонился. Спохватился, взглянул на меня пронзительно и неприязненно.

— Так я и подумал, — я удовлетворенно усмехнулся. — Вот почему ты сразу понял, что я настоящий маг.

Он сердито повел плечами, сунул руки в карманы, словно опасаясь, что лишние движения выдадут еще какой-нибудь его секрет.

— Ну, так что?

— Почему ты не отправился учиться? У тебя неплохие способности.

— А родных я на кого оставлю? — огрызнулся раздраженно Лино. — И кто платить станет за мое обучение? Небось в Ковене благости бесплатно не делают.

— Иногда делают.

— Там, в доме, моя мать, которая почти не может двигаться и брат, которого все считают малость тронутым. Кроме меня, некому позаботиться о них.

Теперь настала моя очередь пожимать плечами. Сеанс бескорыстной профконсультации закончился, не начавшись. Вернемся к насущным проблемам.

— Во всяком случае, ты знаешь, что я действительно могу попытаться справиться с вашей местной напастью. Но пока я чего-то не понимаю. Этот оборотень ведет себя… странно. Люди сказали, что твоя мать видела его. Она никак не пыталась описать своего мучителя?

Лино некоторое время молчал, явно терзаясь сомнениями. Было заметно, как затвердели желваки на простецкой физиономии, как стиснулись кулаки в карманах. Потом он вздохнул, решившись.

— Я покажу вам кое-что. В обмен на обещание взять меня с собой на охоту на этого… мучителя, — последнее слово буквально выплюнул. — Я и с прежними охотниками ходил, — прибавил он с нескрываемым презрением, — но те только делали вид, что ищут кого-то.

— Я возьму тебя.

— Хорошо… — он исчез в доме, резковато хлопнув дверью.

От толчка дверь снова растворилась, позволяя заглянуть в чистенькую, но скудно обставленную комнату. Перед очагом примостился корточках младший брат Лино, вытачивая что-то ножом из деревяшки. Рядом на кресле в неудобной, болезненной позе скорчилась женщина. Ее застывшее лицо казалось стянутым, как неловко штопаная маска. Она сидела прямо напротив входной двери, так что любой гость встречался взглядом с ее страшными, пустыми глазами.

— Вот, — Лино поспешно затворил дверь и, прижавшись к ней для верности спиной, протянул мне листок грубой бумаги. На лицевой стороне счет, вроде прачечного: «рубашка тонкая — 2 штуки, воротник плоеный, белый — 9 штук…», а на обратной стороне неумелый, но выразительный рисунок. Так дети пытаются изображать то, что они никогда не видели, но что изрядно пугает их.

— Мама, когда… вернулась, — Лино нервно сглотнул, дернув острым кадыком, — бредила. Говорить она почти не могла, тварь раскромсала ей все лицо и горло, но я много сидел рядом и слушал… Маленький был, боялся очень.

— Давно было?

— Двенадцать лет назад… Мне было семь. Как сумел, так и нарисовал.

С желтой бумаги, утратившая краски в сумраке, но вся равно яркая, на меня злобно таращилась кривая харя — полосы черного и красного, провалы глаз, очерченные белым. Детский рисунок. Не столько факты, сколько эмоции…

— Я намерен выйти еще до рассвета. Ночую на сеновале у старосты.

Лино коротко кивнул.

* * *

А староста Хабур не обманул — сеновал у него оказался и впрямь достойный: просторный, теплый, пропахший душистыми, хорошо просушенными травами и слегка — мышами. На сено набросили шерстяные одеяла и положили подушки в свежих льняных наволочках. И даже принесли дополнительный ужин в разрисованных птицами горшках — мясное жаркое, томленые со сметаной овощи, нарезанный упругими ломтями дырявый сыр, почти черный пряный хлеб…

Развалившись, я ничтоже сумняшеся уничтожил принесенное, разумно предполагая, что подкрепиться лишний раз не помешает и неизвестно, что будет дальше. Что-то не нравился мне этот оборотень.

Что он действительно существовал — я не сомневался. Следы оборотня, словно оборванная пряжа, то и дело попадались в поселке, а уж по изнанке строки его пути читались без усилий. На дороге, в воздухе, в памяти людей частицы живого волокна сохранялись, словно масляные разводы на воде — как ни перемешивай, все равно заметно.

Но перепутанные горшки и разорванное горло — это совсем не одно и тоже. Может, оборотней два? Но я чуял следы только одного.

…Воздух перед рассветом стал ломким и тусклым, как грязное стекло. В стекле застыли деревья, спящие дома, изогнувшаяся дорога, нахохленный замок на горе. Звезды размазались в молочном небесном мареве. Птицы, обычно в это час шумные и говорливые, молчали.

Шевельнулось на обочине то, что я мимоходом принял за валун. Выпрямился во весь рост поджидавший меня Лино. Похоже, ждал парень долго — кудрявые пряди челки вымокли от росы и распрямились, прилипнув ко лбу.

— Идем, — тихо позвал я.

В ткани реальности пульсировала яркая, желтоватая жилка… Оборотень был здесь совсем недавно. По изнанке его след тек ворсистым волокном, свитым из множества жил. Ни одна из них пока не налилась кровавым оттенком. Не успел найти жертву?..

Лино ступал следом — бледный, сосредоточенный, закусив от напряжения губу.

— Может, вернешься?

Он только упрямо засопел.

Штаны вымокли от ледяной влаги до колен, в поисках следа пришлось не раз сойти с дороги. Просыпались птицы, перебрасываясь отрывистыми репликами. Небо, поначалу блеклое, постепенно наливалось сыто сливочной розовиной.

— Тс-с!.. — я задержал Лино, вознамерившегося было прошествовать мимо. — Слышишь?

Он явно услышал. Дрогнул лицом, подобрался, засопев, но почему-то отрицательно покачал головой:

— Не слышу. Что?

— Там! — я отпустил навязавшегося напарника и бросился в направлении звуков.

Не хочет слышать — не нужно. Я на его помощь и не рассчитывал. Однако непреклонное сопение за спиной не отставало.

Отдаленный шум приближался, распадаясь на треск ветвей, стук, шелест, вскрики человеческие и невнятные… Лино дернулся было вперед, я снова схватил его за плечо:

— Держись позади меня. Шагов на двадцать. Если что — успеешь сбежать.

Нечто странное мелькнуло во взгляде парня, но после короткой паузы он покладисто кивнул и отстал.

Я побежал, прикрывая голову от встречных ветвей, прыгая через забитые клочьями тумана колдобины, огибая встопорщенный кустарник. Мельком отметил, что слева кто-то недавно ломился через чащу — сучья поломаны, земля взрыта… Очередная ветка все-таки исхитрилась хлестнуть, задев листьями глаз. Охнув, я зажмурился и вылетел на поляну практически вслепую.

Зато всмотревшись, чуть было не метнулся обратно.

Вот это да!

На поляне неистовствовал разъяренный… нет, взбешенный крестокрыл. Оскаленный, надрывно воющий, бьющий разведенными крыльями, края которых секли деревья не хуже стальных кос. Летели вперемешку щепа, обломки, крошево из листьев… С морды крестокрыла срывалась хлопьями пена. Выкаченные глаза вылезали из орбит, налившись кровью. Земля была искромсана когтями скакуна, но он не унимался в исступлении, пытаясь каждым прыжком, каждым ударом передних ног настичь кого-то маленького, ошалело катающегося в измятой траве. Крестокрыл совершенно спятил.

Удар! Удар!..

Некто перемазанный грязью и кровью метнулся в сторону, едва вывернувшись из-под когтей скакуна. Ребенок? Девушка?..

Вынув нож, я прыгнул вперед, воспользовавшись тем, что крестокрыл отвлекся на проворную жертву. Поднырнул под крыло, ухватил скакуна за гриву и одним движением перерезал набухшее венами горло. Брызнула черная кровь… Я шарахнулся от грузно оседающего зверя.

Крестокрылы сами по себе безумны и злобны. Но если их случайно или намеренно ввести в ярость, то они станут крушить все вокруг до тех пор, пока не убьют обидчика, а после этого падают замертво. Никаких шансов унять их нет.

Тишина упала практически осязаемая. Накрыла растерзанную поляну, белеющими свежими шрамами деревья, неловко выгнувшегося крестокрыла с заведенными глазами…

Палевый. Хоть и покрыт пеной и кровью, но все равно видно, что палевый…

Несостоявшаяся жертва крестокрыла исчезла, но я чувствовал ее присутствие. Словно рядом непрерывно вибрировала тонкая, металлическая струна. Совсем близко… Руку протянуть.

— Не надо было тебе красть чужого скакуна, — слегка задыхаясь, но стараясь говорить ровно, произнес я, выбрав из кольца окружавших поляну кленов и ясеней самое низкое деревце, едва заметно трепещущее листвой. — Они не любят чужих… И ненавидят, когда их обманывают. Думаю, тебе удалось увести крестокрыла за собой, обратившись в его владельца. Но потом зверь разозлился… — Я поднял руку и указал на дерево: — Я вижу тебя, не прячься!

— Я хотел покататься… — донеслось в ответ растерянно. Деревце содрогнулось. Невзрачное растение обратилось в еще более неказистого, щуплого, голого подростка. Брата Лино.

Подросток часто моргал, испуганно и жалко, ошеломленный произошедшим. Потер исцарапанную щеку о плечо.

— Я думал, что… — Вдруг глаза его расширились, но обернуться я уже не успел. На затылок обрушился удар, погружая в кромешную тьму.

…Из темноты выкарабкиваться оказалось трудно. Помогала боль и невнятные, тревожившие крики. Кто-то повторял и повторял все громче и на разные лады ненавистное до оскомины «оборотень!».

— …Оборотень! Оборотень!

— …я видел, как он перегрыз горло вашему скакуну, господин! — торопливо уверяли знакомым голосом. — Он и брата моего хотел погубить, но я поспел вовремя…

— …а выдавал себя за мага, гнусная тварь! — негодовали с другой стороны. Похоже, староста. — И мы поверили!

— Потому что дураки доверчивые, — холодно сообщил третий голос, незнакомый, тягуче цедивший звуки.

В глазах стало проясняться. Тело пронизывала мучительная боль. Мои руки были вздернуты вверх и связаны. В изломанных плечах скомкалось по огненному узлу. Грудь и поясницу стягивало так, что даже вдохнуть толком не удавалось. Не поднимая головы, через прищуренные веки, я озирался, пытаясь понять происходящее.

Вокруг шумели. Судя по обилию обуви, попадающей в поле зрения, в почтительном отдалении скопилось все население поселка. Поблизости лениво переступали только щегольские сапоги из дорогой кожи, сапоги попроще, недавно смазанные жиром и разбитые, грязные боты, испачканные травяным соком.

— …схватили, наконец, оборотня! — облегченно гудело в толпе. — … Кто бы мог подумать… загрыз господского крестокрыла… Лино его прямо с поличным поймал, чудом оглушил и приволок… братец-то его совсем умом тронется с такого перепугу… а чего он в лес-то спозаранку побег?..

Изображать бессознательную жертву расхотелось. Вкупе с разномастной обувью мне на глаза попалась куча хвороста под подошвами моих собственных сапог. Судя по ощущениям, к куче прилагался столб, к которому меня накрепко привязали. Выводы о моей дальнейшей участи напрашивались сами собой.

Я поднял голову. Собравшиеся вокруг сельчане, как по команде, шарахнулись, но продолжали глазеть, кто с жадным любопытством, кто злорадно, кто с опаской. Не двинулись с места только хорошо одетый молодой господин, постукивающий хлыстом по бедру, насупленный староста Хабур и смотревший исподлобья, бледный Лино.

— …весь в крови-то измазан… — констатировали в толпе с ужасом и восхищением. — Не иначе кровь хотел выпить…

— Ну что, погань, — лениво и без особого интереса произнес обладатель хлыста, — готов ли ты признать, что являешься оборотнем и не далее, как сегодня утром убил моего любимого крестокрыла?

Судьба едва не убитого мальчика его, похоже, не занимала.

— Я маг, — возразил я твердо. — Прибыл только вчера. Охотился за оборотнем вместе с этим вот парнем. Вашего крестокрыла…

— Он лжет! — вдруг отчаянно закричал Лино. — Он теперь станет изворачиваться, лишь бы выгородить себя! Он скажет, что это я оборотень, или мой несчастный брат, или ты, Бьехо! — он ткнул рукой в веснушчатого молодца, обнимавшего вязанку хвороста.

— А чего я-то? — веснушчатый крепче прижал вязанку и трусливо отступил. Люди вокруг него раздались в стороны.

— Ты кровью испачкан.

— Так я ж помогал тебе нести оборотня до деревни… — растерялся туповатый Бьехо. Веснушки разом выцвели на побелевших скулах.

— Я и брат видели, как этот человек перегрыз глотку крестокрылу! — напряженно заявил Лино. — И пил из его жил!

Так, теперь понятно, отчего кожа на моем лице словно коркой стянута и зудит. Надо думать, предусмотрительный Лино для достоверности испачкал меня кровью погибшего зверя.

— Неважно, — со скукой вмешался господин с хлыстом. — Этот чужак убил моего крестокрыла. Нож принадлежит ему, люди видели… Верно, люди?

— Верно! — подтвердили не слишком стройно.

Господин кивнул удовлетворенно.

— Ну, а способ отличить оборотня давно известен. Огонь всех очищает. Оборотень в огне вывернется из своей шкуры и станет тем, кто он есть по сути… Ну, а если пришелец и впрямь уважаемый маг, невесть зачем убивший дорогого скакуна, то небось с огнем он совладает… Не так ли? — Господин насмешливо улыбнулся мне. Край его плаща, испачканный в грязи, шевельнулся, демонстрируя узор. Тот самый, что я уже видел на плаще всадника-невежи.

— Руки развяжите, — мрачно потребовал я.

— Ага, конечно! — возмутился староста Хабур. — Сейчас развяжем, а ты как обернешься невесть кем!..

— В огне веревки сгорят, — господин в плаще тщательно поправлял отворот перчатки. — Успейте воспользоваться.

— Ой, — испугались в толпе, — а может, его цепями прикрутить?

— Или костылями приколотить?

Какие, однако, предприимчивые здесь селяне…

Оцепеневший, словно выдохшийся Лино подпирал забор поодаль, ссутулившись и обхватив плечи руками. Почувствовав мой взгляд, он дернулся, поднимая подбородок. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Лицо Лино было выстывшим, серовато-белым, как отсыревшая известка, губы крепко стиснуты. Он отвел глаза.

Я попробовал пошевелить хотя бы пальцами, наблюдая, как опасливо движется ко мне селянин с факелом. Медленно, робкими шажками, и лишь после того, как очередную порцию ускорения ему придадут доброхоты. Как ни шатко он шел, мне все равно не успеть — пальцы онемели, выгнутое тело не слушалось. А ждать, когда и впрямь сгорят веревки, немыслимо…

Внутренне я заметался. Вот уж не ждал такого нелепого конца. Из пламени выбраться не удастся даже Оборотню, если он связан.

Зажмурившись, я попробовал сосредоточиться и обернуться… Потеплел амулет… Нет, это все вокруг потеплело от вспыхнувшего огня. Потянуло бесцветным, вкусным дымом от хорошо просушенного хвороста. Забегали трескучие искорки. Волосы на голове подняло согревшимся воздухом…

Я отчаянно дернулся, но лишь невыносимо заломило руки. Огонь подбирался к ступням, мелькали язычки пламени сквозь ветки. Скрутились в трубочки уцелевшие сухие листья, рассыпались пеплом.

И вдруг…

— Прекратить! — гаркнули издали. — Немедленно прекратить!

Треск искр заглушил нарастающий топот.

Вдоль улицы неслись на крестокрылах всадники. Сквозь струящийся, уже замутненный сизой поволокой воздух, через пробивающийся кашель я мельком различал завертевшуюся вокруг меня карусель. Кто-то из всадников, спешившись, сбивал огонь. Кто-то разгонял и без того бросившихся врассыпную поселян. Кто-то (знакомый) внушительно говорил господину с хлыстом и старосте: «…приказ Ковена… задержать опасного преступника… могущественный маг…»

— Могущественный, говорите… — с внятным презрением повторил хлыстоносец. — Ну, раз приказ…

Веревки ослабли, но не потому, что сгорели, а потому что сквозь, не на шутку разогревшееся, дымное марево, окутывавшее меня, прошел свирепый, взъерошенный блондин и рассек путы кинжалом.

— Скучал? — усмехнулся победно Малич.

— Невыносимо… — с чувством ответил я, выбираясь из кучи разоренного хвороста и с новым ощущением хватая такой невероятно чистый воздух.

* * *

Почти четырнадцать лет назад терроризировавший деревню оборотень не добил последнюю жертву. Напал на прачку, возвращавшуюся из замка баронессы Пригоры, но то ли вспугнул его кто, то ли ослеп полузверь от собственного безумия, однако оставил он еще дышащую женщину в лесу. Она выжила и через девять месяцев родила мальчика. Оборотень оказался не только кровожадным, но и похотливым. Мать ненавидела плод своего чрева всем сердцем. Неудивительно, что новорожденный оказался непривязанным к нашему миру, узор его плавал, способный стягивать реальность в одном месте, комкая и выворачивая в другом… Вот такие дети и становятся оборотнями, умея превращаться в зверей, в предметы или в чудищ. Лишь бы фантазии хватило… И если и является причиной этому укус оборотня, явного или мнимого, то лишь косвенно.

Лино знал правду о своем брате. И, как мог, защищал его. Когда он понял, что я догадался, то оглушил меня и попробовал выдать за оборотня. Ведь люди не поверят в историю о безобидном мальчике-оборотне, способном разве что на мелкие шалости. А разгневанный владелец палевого крестокрыла из замка не простит кражи и смерти своего любимца…

Теперь понятно, отчего Лино навязывался в спутники всем предыдущим магам.

И непонятно, кто убивал женщин на самом деле.

…Замок на горе, куда нас пригласили, как только суматоха улеглась, внутри оказался таким же неудобным и неприветливым, как выглядел снаружи. Вслед за сыном баронессы Пригоры, назвавшимся Лайдом Пригорой, мы взобрались по давно не чиненой дороге, к навсегда распахнутым воротам темной, гулкой громадины. Обжита, судя по всему, была едва треть.

Впрочем, внутреннее убранство свидетельствовало об определенном статусе хозяев. Может быть излишне нарочито, но, тем не менее, замок демонстрировал гостям самые выгодные свои стороны, позволяя забыть о покосившихся башнях и прогнившем подъемном мосте.

Хозяйка — седая, чопорная дама с высокой прической, — обрадовалась гостям, как пахарь своевременному дождю. Видно, провинциальная жизнь иссушала ее.

Оказалось, что нынче вечером празднуют день рождения младшей дочери баронессы.

— Вы окажете нам честь, если примете приглашение…

Это было сказано так, словно честь оказывали нам.

— Глаз с тебя не спущу, — многозначительно пообещал, не слишком довольный сложившейся ситуацией, Малич. Ему пришлось сменить пыльную, но удобную одежду на парадный мундир.

— Как заманчиво, — ухмыльнулся я. Мне переодеваться, к счастью, было не во что.

Впрочем, даже упрямый Малич признавал, что отдых нужен. Похоже, он со своим отрядом вообще мало спали в последнее время: взмыленные крестокрылы валились с ног, а «замороженные», несмотря на свою маловосприимчивость к внешним невзгодам, выглядели утомленными.

Так что «честь» мы «оказали».

Вот только обещанное скромное домашнее празднество превратилось в полноценный прием. То есть — тоскливая скука для нас и развлечение для аборигенов.

…Главная зала замка дохнула сухим жаром, чадом и приторной сладостью. Бились в хрустале плененные огоньки. Малич разом помрачнел, скривился и расстегнул верхний крючок на вороте.

— Позвольте вам представить…

Сухощавая баронесса сильно смахивала на сушеную рыбу — такая же тощая, костистая, желтоватая. На неподвижном лице отливают тусклой жирной пленкой выцветшие глаза.

— Мой сын Лайд Пригора… Моя дочь Айтта…

Этого длинного брюзгливого типа я уже видел. Тогда он также неприятно кривил рот. Сейчас ему сильно не хватало для полноты облика любимого хлыста. А вот Айтта оказалась красавицей — стройной, белокожей, синеокой. Ее надменный взгляд, казалось, мог заморозить даже огненное масло в кованых светильниках. Наверное, поэтому они так чадили.

Со стен смотрели ушедшие поколения Пригоров — нарисованные и вытканные на гобеленах. От стен таращились современники — надо думать весь здешний цвет.

Запеченный поросенок давился яблоком. Малич стискивал рвущуюся наружу зевоту. Я маялся из-за наведенного «лика», который жал виски, словно настоящая маска. Гости, не забывая чавкать, изнывали от любопытства. Быстрые, ненасытные взгляды скользили, словно тараканы — невесомо, но мерзко. И стелились между бокалами шепотки: «…сказали, что он и есть то самое чудовище, о котором в газетах…», «…преступник, но как интересно…», «…тс-с! он смотрит в нашу сторону…»

Айтта изящно касалась серебряной вилкой фарфоровой тарелки. Казалось, она рисует стилом, а не поглощает пищу. И от собравшихся ее отделяет незримая стена из льда. Толстяк, сидевший рядом, и блеклая дама напротив боялись лишний раз шевельнуться. Румяные щеки толстяка становились все серее, а дама и вовсе выцветала на глазах.

— …Не расскажете нам о вашем путешествии? Вы ведь наверняка побывали на разных островах и повидали всякое, — костистая рыба-баронесса зацепила крючковатым плавником не успевшего увернуться Малича.

Тот аж закашлялся от досады.

Но я напрасно злорадствовал, наблюдая за его мучением. Тихий, но липкий голосок уже шелестел возле моего уха:

— А правда, что вы связаны с настоящим… Оборотнем? — жадное придыхание подчеркнуло последнее слово.

— Желаете познакомиться с ним?

Некто в старомодном костюме мигом пугливо прянул в сторону.

Краем глаза я наблюдал, как стоявшая возле занавесей девица занятно извивается, словно пытаясь выползти из тесного платья. Как только по ее мнению вырез опустился достаточно, чтобы скорее обнажить, чем скрыть объемистые формы, девица решилась на приступ.

— О, мне так хочется проникнуть в таинства темных наук!

— Не рекомендую, — я изобразил вежливую улыбку. — Там темно и страшно.

— Но если у меня будет опытный проводник, — девица явно не намеревалась сдаваться. Вырез декольте впивался во влажную кожу, усыпанную бисеринками мелкого, как просо, пота. — Возможно, ваша маска скрывает нечто недоступное простым смертным. Вон там есть темная зала. Готова рискнуть…

— Рискни лучше увести своего жениха, он достаточно пьян, — с ледяным презрением посоветовала приблизившаяся Айтта. Внешне она ничуть не походила на мать, но в повадках тоже было что-то рыбье. Проворная, хищная и уверенная, Айтта напоминала акулу в садке с пескарями.

Она подождала, пока разом сникшая девица подтянет сползающее платье и покорно удалится вынимать жениха из чаши с пуншем.

— Идемте… — негромко, но решительно предложила Айтта. — Я хочу вам кое-что показать.

Эта ее спокойная категоричность сбила с толку.

Из душной, залитой огнями гостиной, мы, как в прохладную воду, окунулись сначала в сумеречный зал по соседству, а затем в темный омут анфилады неосвещенных комнат. Здесь царила почти полная тьма, но Айтта, шелестящая платьем впереди, безошибочно находила дорогу и в какой-то момент взяла меня за руку, уверено и без малейшего смущения.

А потом вдруг остановилась так внезапно, что по инерции я налетел на нее. И не успел глазом моргнуть, как обнаженные руки обвились вокруг моей шеи, а жаркие губы впились сначала, промахнувшись, в скулу, а затем приникли к моему рту. Мало что соображая, я ответил на опытный, бесстыдный поцелуй. Под руками нервно изогнулся тонкий, девичий стан. От мускуса и амбры духов закружилась голова.

— О-о! — на мгновение оторвавшись, задыхаясь, горячо прошептала она мне в ухо. — О! Чудовище, ты великолепен! Я так давно ждала истинного монстра… Не такого, как все эти притворные слюнтяи…

Если бы меня ударили под дых, это вряд ли произвело бы большее впечатление. Безумное, мутящее разум очарование разом сгинуло. Я отстранился, удерживая руками девушку. Несколько мгновений она продолжала извиваться, стараясь дотянуться, потом что-то поняла, замерла и резким движением высвободилась.

— Как ты посмел… — она едва шипела от гнева. — Мразь!.. Да ты… Ты пожалеешь! Подонок! — Теперь Айтта кричала пронзительно и с ненавистью.

В конце залы распахнулась дверь, пропуская человека со светильником. Мрак разредился до мутно-бурого оттенка. Девушка метнулась прочь, будто рыбина вспугнутая в заросшем тиной пруду. Остался только аромат духов, смешанный с запахом девичьего пота.

Вооруженный фонарем Малич пересек залу. Произнес что-то недовольное, но я пропустил это мимо ушей, потому что заметил на стене выставку деревянных масок, среди которых висела грубо вырезанная и раскрашенная красными и черными полосками. Глазницы обведены белым. Как на памятном детском рисунке. Я снял ее со стены — обратная сторона захватана бурыми, смазанными отпечатками. Кровь, когда высыхает, становится коричневой.

Даже Малича проняло. Он хмурился, брезгливо вертя в руках маску. В свете фонаря тускло поблескивало на пальце серебряное кольцо с насечками.

— Для доказательств недостаточно, — наконец произнес блондин. — Мало ли кто тут мог… Они все-таки бароны.

— Сначала, наверняка, это был его отец. Надевал маску и развлекался, плодя слухи о монстре. Теперь сын принял наследство. Никакие они не оборотни. Просто выродки.

— Доложу императорским службам.

— А они станут слушать?.. Сам же сказал — «бароны». И кто в такую глушь толкового следователя пошлет? — Я забрал маску из рук Малича, вгляделся в пустые, но будто полные подвижной тьмы глазницы. — Мне нужно только разрешение… Этот урод никогда больше не причинит людям вреда.

— Нет, — угрюмо насупился Малич.

— Тогда я сделаю все без разрешения.

— Скорее всего, подобное вмешательство разрушит этого человека.

— Зато какое облегчение для остальных.

— Что ж, уничтожать других для тебя дело давно привычное…

Я дернулся. Малич зло скривил рот, сделавшись похожим на Лайда Пригору. Потом процедил после длинной паузы:

— Мы поступим правильно. Я доложу имперской службе. И прослежу, чтобы расследование довели до конца.

Несколько мгновений я колебался, прежде чем заговорить. Со стен на нас пристально и недобро таращились уродливые маски. Тоже выжидали.

— Если Лайда Пригору осудят, то лишат всех прав на титул и земли. Там, в деревне, живет мальчик. Брат некоего Лино… Он единственный наследник мужского пола в роду баронов.

— Я проверю.

Возможно, братец Лино, настоящий оборотень, поселится в замке. И начнет дышать его атмосферой… Как бы страхи селян не обрели под собой настоящую почву. Или дело не в атмосфере?

Обратно мы вернулись бок о бок. И едва успели войти в блистающий зал, как услышали истеричный и оглушительный женский визг:

— А!А-а-а! Вот он! Негодяй! Гнусная тварь!..

Посреди залы, в старательно изорванном платье, на руках матери полулежала Айтта, драматично заведя под лоб глаза. Вокруг суетились гости, поднося нюхательные соли, обмахивая платками, просто путаясь под ногами. Визжала же дебелая тетка Айтты, иступлено тыча в нас растопыренными пальцами сразу обеих рук.

— Отвратительное животное!.. Да как ты смел коснуться этого невинного нежного цветка…

Невинный цветок изображал невинность профессионально и привычно. Только внимательный взгляд мог заметить, что якобы расслабленная поза девицы на самом деле весьма продумана. То один, то другой доброхот мимоходом заглядывал в надорванный вырез платья, оценивая поруганные сокровища. И исполнялся праведного гнева, конечно же.