Тепло твоих рук

8

Шли дни. Я вновь погрузился в спасительную; рабочую рутину. Разумеется, не оставляла напряженность, ожидание какой-то беды, но я понимал, что просто поменялась природа этой напряженности. Все последние месяцы перед освобождением Макейрэна я пребывал в состоянии страха, ожидая грядущего события. Теперь же моя тревога как бы утратила свои конкретные очертания, но тяжесть ее от этого не уменьшилась.

Все это время Мег была в приподнятом настроении. Она с легкостью отдала себя во власть своей новой мечты о Дуайте. Проведя лето на холмах, он, посвежевший и отдохнувший, возвращался, чтобы начать новую жизнь. К тому же ей казалось, что этой осенью ей удастся вернуться работать в одну из бесплатных государственных школ.

Город, приходящий в упадок, порождает неожиданные проблемы. Все общественные учреждения не дают полной отдачи. В больнице обычно много свободных мест. Молодежь все больше покидает хиреющий город, а это значит, что рождается все меньше детей и начинают пустовать классы в школах. Учителя требуются лишь для замены ушедших на пенсию. Когда Джуди пошла в детский сад, мы уже поняли, что не сможем себе позволить иметь такую большую семью, как нам бы хотелось. И в тот год Мег подала заявление о приеме на работу в школу. Ее необузданную энергию не могло поглотить одно лишь домашнее хозяйство. В прошлом году она вновь подала заявление, и ее уже почти что приняли на работу. Сейчас она была в числе основных кандидатов, и ей сказали, что она практически может считать себя принятой. Рабочие часы у нее совпадали бы со временем учебы сына, так что проблемы бы здесь не было. И в финансовом плане нам было бы полегче.

Она вслух задавалась вопросом, когда же получим какое-нибудь известие от Дуайта. Стараясь говорить ровным голосом, я давал ничего не значащие ответы, к которым, впрочем, она и не прислушивалась.

Задумывался и Лэрри Бринт, когда же нам станет что-нибудь известно о Дуайте. И Джонни Хупер об этом думал. И я тоже. Кое-кто называет это полицейской интуицией. Нам приходится выслушивать столько всяческой ерунды. Это часть нашей работы. Девяносто девять процентов этой чепухи не стоит даже тех усилий, которые потребовались, чтобы ее произнести.

Но в одном случае из тысячи что-то настораживает вас.

Даже занимаясь чем-то другим, вы думаете об этом. А дел здесь предостаточно. В районах, охваченных депрессией, у преступности своя специфика. Мы были избавлены от необходимости бороться с организованной преступностью. Это была забота Джеффа Кермера. С особой тщательностью избегали переступать закон люди, имеющие работу, поскольку ее в этом случае легко можно было потерять. Но все сильнее и сильнее давала о себе знать преступность, порожденная отчаянием, — жестокие, немотивированные выходки. Кухонные ссоры выливались в отталкивающую поножовщину. Люди старались любым способом дать выход своему отчаянию: мчались на предельной скорости на машине, одним судорожным глотком выпивали содержимое двухсотграммовых бутылочек дешевого спиртного где-нибудь в закоулке рядом с магазином, чтобы скорее ощутить его воздействие, мгновенно проматывали деньги в игорных домах Кермера, а затем пытались подстеречь в укромном месте выигравшего счастливчика, путались с женой соседа или с его дочерями, набрасывались с кулаками на прохожего, случайно задевшего их на улице, подолгу и жестоко избивали своих жен и детей, совершали глупые кражи в магазинах, выписывали чеки, столь явно фальшивые, что заставляли настораживаться самого неопытного служащего.

Все эти преступления тяжкого времени, люди глушат ими тоску, в глубине души зная, что ничего подобного бы не произошло, если бы не закрылась мебельная фабрика, не переехал бы в другое место завод, выпускающий газонокосилки, не обанкротился бы хозяин пекарни или если бы Сэм после службы в армии не настоял на том, чтобы приехать в этот паршивый, грязный, гнусный, вонючий городишко.

Мы делали нашу работу, зачастую ненавидя ее, стараясь не забывать о таком чувстве, как сострадание. И выполняя повседневные дела, стремились изобрести любые способы, чтобы добыть хотя бы крупицы информации о том, что происходит на холмах. Но, казалось, здоровенный Макейрэн на своей здоровенной машине со здоровенным грузом растворились среди холмов.

Спустя неделю после отъезда Макейрэна из города к шефу Бринту пришел Поль Хейнемэн-младший. Лэрри послал его ко мне. Мы отправились в кафе «Шиллигэнз кортхауз». Это был первый по-настоящему теплый день года, я формально был в тот день свободен и жаждал глотка темного импортного бочкового пива, которое всегда было у Шиллигэна. К тому же я надеялся, что в этом месте молодой Поль будет держаться не столь заносчиво, как в моем кабинете. Мы расположились за столиком, и он заказал себе охлажденный кофе — видимо, единственный, кто сделал такой заказ в тот день у Шиллигэна. Чувствовал он себя не в своей тарелке, и я не собирался помогать ему. У него было рыхлое лицо, имелась как бы вылепленная из теста жена и напоминавшие невыпеченные пончики дети. Он живет с отцом в старом особняке Хейнемэнов в районе Хиллвью. Одежда старит его лет на двадцать. У него бледно-голубые глаза навыкате. Сжатые губы окружены морщинками. Ему представляется, что мир создан для того, чтобы обеспечить ему приятные для жизни условия, на нем же лежит ответственность возвратить этот долг, неся все тяготы богатства и положения в обществе. Официально он занимает пост помощника издателя «Брук-сити дейли пресс». Входит в дюжину общественных групп и комитетов. Жалкая копия его отца, отличающегося беспощадной природной властностью, он один из тех, кто, дыша праведным гневом, ринется усмирять пьяного сквернослова, а кончит извинениями перед буяном за причиненное беспокойство. С самого начала я чувствовал, что смерть сестры стала для него величайшим облегчением. Несмотря на ее беспутство она была любимицей отца. Из-за нее молодой Поль постоянно попадал в дурацкое положение. Она позорила его.

— Мистер Бринт сказал, что вы сможете ответить на мой вопрос, лейтенант.

Сделав небольшое ударение на «вы», он дал понять, что считает эту мысль абсурдной.

— Попытаюсь оправдать надежды.

— Что? Разумеется, я ценю это. Отца моего интересует… Дуайт Макейрэн.

— Что бы ему хотелось узнать о нем?

— Мой отец считал, что произошло чудовищное насилие над правосудием, когда суд принял во внимание то, что подсудимый признал себя виновным, и изменил обвинение на непредумышленное убийство. Это его очень… расстроило.

— Макейрэн считал также, что произошло насилие над правосудием, правда, в несколько ином плане.

— То, что ему разрешили вернуться в Брук-сити, мой отец рассматривал как форменную непристойность.

— Вы дали ясно понять это в вашей газете. И к тому же перебудоражили массу людей.

— Ему не следовало позволять сюда возвращаться как ни в чем не бывало.

— Если бы вы приобрели этот город и огородили бы его забором, вы могли бы не впустить его.

— Вы шутите, лейтенант?

— Просто это единственный законный способ, который мне пришел в голову — чтобы не пустить его сюда.

— Подобные вещи можно и организовать.

— Иногда.

— Но он возвратился и фактически… проживал в вашем доме.

— С тех пор мы его выскабливаем и проветриваем.

— Странно вы себя держите, лейтенант.

Несколько мгновений я изучающе глядел на него. Будущее, которое я планировал для себя, вполне вероятно, зависело от этого напыщенного молодого человека. Ловкий полицейский начальник будет поддерживать прекрасные отношения с влиятельными членами местного общества.

Вздохнув, я с улыбкой произнес:

— Я не слишком очарован тем, как вы себя держите, молодой Поль.

— Прошу прощения?

— Моя жена, которую я очень сильно люблю, как это ни странно, всем сердцем любит это чудовище Макейрэна. Она совершила шестьдесят грустных путешествий в Харперсберг. Она не в силах поверить, что он совершил что-то предосудительное. Если бы полиция Брук-сити поддалась нажиму Хейнемэна, а также Кермера и подстроила бы Макейрэну обратное водворение в тюрьму либо так бы его затравила, что ему пришлось бы убраться из города, я был бы поставлен перед выбором: моя жена или моя работа. Я бы выбрал Мег, а не должность. Лэрри Бринт знает, что я лучший из тех, кем он располагает, или, возможно, даже из тех, кем он будет располагать, что я логический кандидат на его место в дальнейшем. Но даже с учетом всего этого, исходя из целесообразности, он мог бы сыграть по вашим правилам, однако вы чересчур сильно жали на него. А он ведь человек упрямый. Вот он меня и поддержал, оказал поддержку моему браку, представил Макейрэну убежище. Поэтому, если мы хотим придать конструктивность нашей беседе в этот жаркий день, давайте забудем, как все это могло быть, как все должно было происходить, по мнению вашего отца и вас, и будем придерживаться фактов.

Облизав губы и оттянув ворот рубашки, он попытался сделать глоток из уже опустевшего бокала.

— Разумеется, вы… говорите правильные вещи, лейтенант Хиллиер.

— И я сознаю, что говорю это единственной газете, крупнейшему банку, крупнейшей из двух радиостанций и различным капиталовложениям тут и там.

Откашлявшись, он проговорил:

— Вы поймите, что мне сложно свыкнуться с мыслью, что блюститель закона предоставляет комнату в своем доме лицу, которое… умертвило мою сестру.

— Разве мы не закрыли эту тему?

— Да. Разумеется, да. Мой отец был информирован, что ровно неделю назад Макейрэн по собственной воле уехал из нашего города.

— Именно так.

— Он приобрел скоростной автомобиль и массу… туристского снаряжения, а затем отбыл.

— Именно так он поступил.

— Где он?

— Не имею ни малейшего представления.

Мне показалось, что он попытался взглянуть на меня с угрозой, но это больше напоминало гримасу от желудочных коликов.

— Разве в ваши обязанности не входит знать об этом?

— Что вы имеете в виду?

— Разве полиции не положено знать местонахождение такого человека, как он?

— Бог мой, Хейнемэн, нельзя же угнаться и за тем, и за другим, правда? Если бы мы его выгнали из города, то тогда бы не смогли держать его в поле зрения. Когда он находился тут, мы знали о его передвижениях. И удачно, что он направился в сторону холмов.

— Разве не имеется закона, предписывающего, чтобы он ставил полицию в известность, где он находится?

— Он не отпущен на поруки или под подписку о невыезде. Он не обязан никого извещать о себе. Он утратил некоторые свои гражданские права, например, права участвовать в голосовании или занимать должность в государственном учреждении, или право получать паспорт для зарубежной поездки. Вероятно, ни одна акционерная компания не включит его в число своих акционеров. Сверх этого для него существует ровно столько же ограничений, сколько и для вас. Нам бы очень хотелось узнать, где он находится, но у нас в этих холмах столько же осведомителей, сколько в горах китайского Туркестана.

— Мы с моим отцом желаем, чтобы его нашли и арестовали.

— За что?

— За это, — проговорил он с нотками девичьего возмущения и достал из внутреннего кармана пиджака открытку, которую передал мне.

Это была шутливая открытка, выполненная в цвете: сидящая в маленькой качалке шимпанзе, в цилиндре и с сигарой, глупо ухмылялась, глядя в объектив. Ее отправили накануне из Полксберга, городка вполовину меньше Брук-сити, расположенного в девяносто милях к югу, там, где возвышенность вновь переходит в равнину. Адресована она была старшему Хейнемэну, адрес и текст были написаны крупными красными печатными буквами, почерк был с уклоном влево, а вместо точек над «i» стояли маленькие кружочки. Текст был такой: «Скоро увидимся, Попси». Подпись отсутствовала.

— Это почерк не Макейрэна.

— Я знаю. Это почерк Милред.

Окружающие предметы стали расплываться.

— Почерк кого?

— Это имитация почерка Милред. Она всегда писала красными чернилами, толстым пером, с наклоном влево. Это не слишком хорошая имитация, но почерк достаточно похож, чтобы это… породило тревогу. К тому же она единственная называла его «Попси».

Последнее слово он произнес с заметной неприязнью.

Злобная выходка была столь тонко задумана, несла в себе так много подтекста, что я почувствовал, как у меня поползли мурашки, и мне, приходилось лишь гадать, какой эффект она произвела на старика.

— Сдается, вы употребили неточное слово, — сказал я. — Вы сообщили, что вашего отца Макейрэн «интересует». По всей видимости, он его в высшей мере тревожит.

— Отец — человек не робкого десятка. Мы хотим, чтобы Макейрэна арестовали.

— По обвинению в чем?

Он вопросительно взглянул на меня.

— За отправку данной открытки.

— Давайте попробуем быть реалистами. Серьезного обвинения нам не выдвинуть. Факта мошенничества нет. Нет ничего непристойного. Даже если кто-то докажет, что открытку отправил именно он. Слава Богу, сейчас не феодальные времена, и мы не ваша личная вооруженная стража, которую вы можете послать выпороть одного из ваших слуг за дерзость или неповиновение.

— Излишне говорить такие вещи. Жизнь моего отца под угрозой.

— Утверждение слишком зыбкое, чтобы выдвинуть его в суде.

— Не слишком зыбкое, лейтенант. И мы желали бы обратиться за защитой к полиции.

— У нас нет свободных сотрудников, говоря откровенно.

Он посмотрел на меня столь торжествующе, как будто я подкинул ему козырную карту.

— Не будет ли тогда более эффективным попросту арестовать его?

— Если он находится на нагорье, то это территория шерифа Фишера.

— А как насчет полиции штата?

— В давние времена у полиции штата был уголовный отдел. Но законодатели его прихлопнули, а деньги разделили между окружными шерифами и следовательским управлением при прокуратуре штата. Сотрудники этого управления помогают округам дожимать тех, кого обвиняют в совершении тяжких преступлений.

— А… ФБР? — тихо произнес он.

— А также национальная гвардия, стратегические военно-воздушные силы и Центральное разведывательное управление впридачу. Их наверняка очень волнует эта открытка.

— Вам нет необходимости грубить, Хиллиер.

— Поймете ли вы наконец, что обратились к нам с невыполнимой просьбой?

— Нам будет обеспечена защита полиции или же нет?

— Отчего бы вам и вашему отцу не отправиться попутешествовать немного?

— Это исключено.

— Сохранит ли ваш отец обычный распорядок дня?

— Разумеется.

— Подле вашего дома мы устроим специальный контрольный пункт, куда будут подъезжать по ночам патрульные машины. — Я написал имя и адрес, вырвал листок из блокнота и передал ему. — Шесть месяцев назад Джо Уилси был вынужден уйти по возрасту на пенсию. Живет вдвоем с дочерью. Скучает по работе. Пожилой, крепкий человек с хорошей реакцией. Снайпер. Ему известно, как организовать охрану и как действовать в экстремальных ситуациях. Когда он особенно разговорится, то за день может произнести с десяток слов. За шестьдесят долларов в неделю вы можете обеспечить себе безопасность. Пусть он станет на время водителем у вашего отца. Подберите ему место, где бы он мог спать.

— А вы не могли бы… выделить для этого штатного сотрудника?

— Я не стану этого делать, и вам не рекомендую. Однако Лэрри Бринт может принять иное решение. Вас смущают шестьдесят долларов в неделю?

Он возмутился:

— Разумеется, нет! Причина — в том, как к этому всему относится мой отец. Дело от этого осложняется. Он полагает, что вы действовали неверно, дав Макейрэну такой небольшой срок и затем позволив возвратиться сюда. Поэтому он считает, что ответственность лежит на вас. Если же он будет вынужден за охрану платить, то это почти признание собственной вины. Отец же мой никогда, никогда в жизни не признавался в собственной неправоте. Ему очень сложно что-нибудь объяснить. Так было всегда, но усугубилось еще больше после того, как Милред… скончалась. Боюсь, что он намерен… потребовать охраны.

— Ему необходимо знать, кто платит Джо Уилси?

Молодой Поль устремил на меня пустой взор, в котором неожиданно появилась признательность.

— А этот офицер Уилси — он в состоянии… понять?

— Он в высшей степени сообразителен, поверьте мне. Ему такая договоренность будет по душе, поскольку облегчит его работу. Ваш отец станет делать то, что ему скажет Джо — потому что будет думать, что Джо все еще в нашей платежной ведомости. Потолкуйте с Джо. Если почувствуете у него какое-то сомнения, скажите, чтобы позвонил мне.

Совершенно для меня неожиданно молодой Поль захотел пожать мне руку.

— Со мной так не разговаривают, как говорили вы, лейтенант Хиллиер.

— Я должен был объяснить, как мы к этому подходим, как я к этому отношусь.

— Начинаю понимать, почему мистер Бринт столь высоко вас ценит. Вам никогда не приходила мысль о… некой иной работе, которая приносила бы несколько более высокий доход?

— Благодарю, нет. — Мы стояли возле столика. — Дайте мне сразу же знать, если что-то вновь станет известно о Макейрэне.

Он ответил, что так и поступит, и вышел на улицу, под лучи теплого солнца. Я стоял в зале, где разливали пиво, в полумраке, прямо под стареньким вентилятором на потолке, еще с деревянными лопастями, размышляя, что для меня важнее — собственная жажда, которую могла бы утолить вторая кружка пива, или тридцать пять центов, в которые она мне обойдется.

— Беру для вас, — послышался хрипловатый голос с доверительными нотками.

Я глянул вниз и увидел повернутое ко мне лицо Кида Джилберта. Рассказывают, что когда он выступал на ринге, то сразу же ввязывался в ближний бой, одновременно нанося боковые удары обеими руками, при этом от удовольствия постоянно улыбался. Если бы он выступал в более тяжелой весовой категории, он бы сейчас лежал в больнице либо был бы уже мертв. Но он выступал в легчайшем весе, весил тогда 118 фунтов, участвовал более чем в сотне боев и свыше двенадцати лет назад ушел с ринга. Сейчас весит не менее полутора сотен фунтов. Выглядит так, как будто его обработали бейсбольными битами и сапожными молотками, затем натравили на него рой пчел и оставили лежать на земле. Откуда-то из руин на вас смотрят маленькие голубые глазки. Он шут при Джеффе Кермере, играет роль придурка, то ли петрушка, то ли проныра, в любом случае — пользуется полным доверием. Он в точности передает нам то, что Кермер считает нужным сообщить, но с ним надо держать ухо востро, иначе он от вас получит больше информации, чем вам передаст.

Опасности быть замеченным вместе с ним нет. Хотя даже в контролируемом городе осторожность не мешает. Он не сидел. У него две собственные автостоянки и три автоматические прачечные, дважды в день он их все объезжает, чтобы забрать деньги. Уверяет, что не является владельцем. Якобы он лишь подставное лицо. Но нам известно, что владелец именно он.

Я оглядел заведение Шиллигэна, чтобы посмотреть, кого может заинтересовать тот факт, что я веду разговор с Кидом, и обнаружил, что у стойки Стью Докерти болтает с двумя сотрудниками дорожного управления округа. Вновь сев за столик, я позволил Киду заказать для меня вторую кружку.

— Джеффи получает приветы от старого дружка, — сказал Кид.

— На открытке? — спросил я его.

Впервые я с уверенностью мог сказать, что застиг Кида Джилберта врасплох. Он поперхнулся первым же глотком, тыльной стороной ладони вытер свои искореженные губы и уставился на меня.

— На открытке из Полксберга? — продолжал я. — С обезьяной в цилиндре?

— Значит, почтальона потрясли, так? Сказали бы сразу.

— Никакого почтальона, Кид, простая догадка.

Несколько мгновений он пристально на меня смотрел.

— Другие тоже получили открытки.

— По всему городу, — сказал я.

— Так вот я и говорю — пару раз Джеффи пытается законтачить с ним, там, в Харперсберге, объяснить, что да как следует делать, может, обнадежить — как удачу на свою сторону перетащить. Законтачить не удается, и он бьет отбой. Джеффи начинает волноваться, когда не получается все расставить по своим местам.

— Это его весьма огорчает.

— А? Должно быть. Точно. Ну вот, он уже в вашем доме окопался, Джеффи все ждет, но никак не законтачит. Он и посылает Лупо предложение сделать, ничего особенного, но, сами понимаете, дельце клевое. Тоже об этом знаете?

— Нет. Он ничего об этом не говорил.

— Ну, Лупо и ждет, когда в доме никого, кроме Макейрэна, звонит по телефону, пару кварталов от вашего дома. Макейрэн в порядке, подходит, говорит, к задней двери. Усек, что у Лупо для него предложение. Этот, значит, стучит в заднюю дверь. Дверь нараспашку и тут же захлопывается, а Лупо лежит на спине посреди двора, нос у него вот такой ширины, а толщиной в лист бумаги. В три сотни обходится нос переделать, да все равно не тот, что был. А Лупо-то вы знаете, рад-радешенек, когда его с Грегори Пеком на одну доску ставят. Ненавидит теперь себя. Вот такой ответ несет он назад. Джеффи в друзья больше не лезет, как в старые времена. Изводится он, ведь у него почти все по закону, и вот так жить ему не по нутру, он думает, может, дело важное такое, что кому-то встрять пора. Он так считает, что у Макейрэна, вроде, крыша поехала.

— Но он лучше себя почувствовал, когда узнал, что Макейрэн из города уехал.

— До этой открытки.

— А что в ней написано было?

— Просто написано «У нас свидание», и подпись «Милли». Шлюха эта не любила, когда ее кто звал Милли, и вот Джеффи с Макейрэном доставали ее этим именем, она на стенку броситься была готова. Джеффи очень огорчен.

— Что ему хочется узнать?

— Не все понятно? Когда он в городе был, перед тем, как смотаться, вы на хвосте у него сидели.

— Разве?

— Когда он вернется, наверное, вам не стоит этого делать. Сразу не надо.

— Если он вернется.

— Джеффи так думает, что он вернется. Через парочку деньков садитесь ему на хвост, если сумеете найти его. Ладно, бежать мне пора.

Он исчез. Послание Кермера было достаточно ясным. По сути дела, Кермер мне передал: «Макейрэн причиняет сейчас мне столько хлопот, что я буду чувствовать себя гораздо лучше, если он будет навсегда изъят из обращения. Я приглашаю кое-кого для решения этой проблемы. Дело осложнится, если полиция станет следить за Макейрэном. Позвольте мне это сделать так, как я планирую, и у вас не будет даже забот с его телом».

Я мог себе представить эту механику. Им бы пришлось отвезти тело минимум на расстояние в сорок миль, найти место, где прокладывают дорогу и где бульдозеры уже закончили выемку грунта, а щебень только укладывают. Разгрести щебенку несложно, а углубление большим быть не должно. Спустя несколько месяцев автомобильный поток будет мчаться по асфальту поверх могилы. Согласно оценкам, под главной магистралью Нью-Джерси покоится от трех до пятнадцати трупов. Возможно, метод этот и не так нов. Не исключено, что кости спрятаны и под дорогами Древнего Рима. Во всяком случае, такой способ несравненно удобнее, нежели вся эта волокита с проволокой, грузом и лодкой.

Через Кида Джилберта я мог бы передать Кермеру, чтобы как-то его подготовить, что Макейрэн, вероятно, находится с небольшой группой закоренелых профессионалов.

Закрыв глаза, я допил холодное темное пиво, а открыв их, увидел сидящего напротив меня Стью Докерти, чем-то напомнившего мне работника британского консульства, готового начать вас убеждать в необходимости приобретать в больших количествах твид и автомобили «ягуар».

— Даете консультации сегодня? — спросил он.

— Обращайтесь с вашими проблемами к доктору Хиллиеру.

— Доктор, я хотел бы услышать ваше мнение по поводу болезни, которой болен один город.

— У меня было время обследовать пациента. Он в тяжелом состоянии, открыт к любой инфекции.

— Особенно к вирусной?

— Да, к той, что имеет пятилетний инкубационный период.

— Когда я вошел, Фенн, вы с молодым Полем такие рожи друг другу корчили. У нас с вентилятором что-то стряслось в типографии, воздух не гонит, вот и информация ко мне не прилетела. Не стоит ли меня ввести в курс дела?

— Ты не сможешь об этом написать.

— Ты можешь себе представить, на что бы стал похож наш город, если бы я писал обо всем, что знаю?

Тогда я ему рассказал о шутейных открытках. Посоветовал отправиться к молодому Полю и изобрести способ заставить его показать ему эту карточку.

Докерти утрированно изобразил изумление.

— Боже ж мой, дорогой друг! Я не веду бесед с Хейнемэнами. Старший говорит младшему, который говорит главному редактору, который говорит помощнику главного редактора, который говорит редактору отдела городских новостей, который затем говорит мне.

— Стало быть, ты любуешься Хейнемэнами издали.

— Уцелевшими — да. Более тесные отношения были у нас с Милред. Давным-давно, когда она решила быть репортершей — это так занятно и весело, они мне сунули ее под крыло. Двух месяцев ей хватило, чтобы понять, насколько это скучная работа. Фенн, а этично поделиться воспоминаниями о твоей даме, если она уже на небесах?

— Ты бы без повода не спросил бы ведь об этом?

— Конечно. Конечно, нет. Ты знаешь, она казалась одиноким зверьком. Была склонна преувеличивать ценность ее щедрот. От меня ожидалась трепетная благодарность. С помощью своей благосклонности, которой пользовалась как дубинкой, стремилась доводить всех мужчин до рабского состояния, чтобы они эту благосклонность постоянно вымаливали. Но талантам ее не сопутствовала минимальная разборчивость, и такому старому похотливцу, как я, это было особенно не по вкусу. Она лишила меня удовольствия долгих ухаживаний. Тогда я не отдавал себе отчета, что это трансформируется в сбор материала. Наши маленькие радости дали мне возможность быть очень точным, когда я написал о ее убийстве для двух журналов, подписавшись двумя разными фамилиями и заработав в общей сложности пятьсот пятьдесят долларов.

Шлюху эту я изобразил гораздо более привлекательной, нежели она была на самом деле. Теперь до меня доходит, что из всех, кто был допущен до ее прелестей, возможно, лишь Макейрэн и я отчалили прежде, чем она собралась нам дать от ворот поворот, а это для нее было самым чудовищным оскорблением. Двигали нами, вероятно, идентичные мотивы — отвращение к присвоению женщиной нашего примитивного права на агрессивность. Я тоже однажды ее стукнул. Давай, давай, дорогой мой, изображай изумление. Прав ты. В образ не вписывается. Она подстерегла меня около моего дома, пьяная была, оскорблениями сыпала, в истерике билась. Я вошел вместе с ней, попробовал ее успокоить. Исцарапав меня и изрядно отделав ногами, она стала так вопить, что мои терпеливые соседи вызвали полицию. И когда она вновь завопила, я очень аккуратно ей вломил, обмотав кулак кухонным полотенцем и — коротким правым в челюсть, подхватил ее, как она стала валиться, и уложил на кровать. Спустя десять минут она захрапела. Было половина первого ночи. Я позвонил молодому Полю, чтобы он ее забрал, захватив при этом кого-нибудь, кто бы отогнал обратно ее машину. Мне показалось неудобным при этом присутствовать, поэтому я предупредил, что оставлю дверь не запертой. Она проснулась до того, как он приехал, и вовсю шуровала бритвенным лезвием в моем гардеробе. Разумеется, мы уладили это дело, не обращаясь в суд. Я тщательно подсчитал ущерб, купил вещи взамен испорченных и предъявил им счет.

— Милая девчушка.

— Больная девушка. Болезнь более тяжелая, чем все мы считали, так мне думается. Лицо Прекрасной Елены привело к гибели тысячи кораблей. Макейрэн — это посланец Милред в этом мире, Фенн. И от ее имени он призван выполнить еще не одну миссию. Почтовые открытки — это какое-то безумие.

— Мне тоже так сдается.

— Но Мег ты об этом сказать не можешь, так ведь?

— Не могу.

— Но если тебе придется его отыскать, Фенн, если ты будешь принужден это сделать, то единственным человеком, который мог бы туда отправиться и найти его, окажется Мег, только с ней станут они говорить. Такая мысль не приходила тебе в голову?

— Стараюсь гнать эту мысль от себя.

— Тебе бы пришлось ее как-то обмануть?

— Все это будет зависеть от того, в связи с чем он нам понадобится.

— По сути, ключевая фигура не ты, Фенн. Это Мег. Лэрри знает, что она способна его отыскать.

— Об этом он не говорил.

— Когда припрет, ему придется.

— Припрет — это как, Стью?

— Ммм. К примеру, такая кучерявая ситуация. Он проскальзывает в город, убивает славного старину Джеффи Кермера и растворяется среди своих холмов. Однако все это видит некий свидетель.

— Значит, он будет знать, что разыскивается за убийство? И ты полагаешь, я попытаюсь послать за ним Мег? Она, возможно, кого-нибудь, кто ей скажет, где искать Макейрэна, и найдет. Но не получит никакой информации, если будет не одна. Мег так уверена, что ее любезный братец не причинит ей никакого вреда. Но я-то в этом не уверен, Богом клянусь. Не думаю, что он вред причинит кому-то, кого он может использовать, однако, на мой взгляд, он убьет любого, кто может таить в себе для него опасность. Все, на что я когда-либо отважусь, это попробую уговорить ее постараться узнать, где он обретается, чтобы мы могли отправиться его взять. Мне следует вести с ней честную игру, а не заманивать ее туда хитростью, чтобы затем следовать за ней по пятам. Да и не думаю, что она захочет участвовать в поимке Макейрэна. Лишь для того, чтобы она не отвергла с порога саму эту мысль, потребуются весьма и весьма веские доказательства, и я не думаю, что нам их удастся добыть в случае с Макейрэном.

— Если же ты не сможешь убедить ее, то со стороны будет казаться, что ты покрываешь Макейрэна.

— Похоже, Докерти, тебе все это удовольствие доставляет? Пузыри от радости пускаешь?

— Стараюсь доказать, что я друг тебе. Если Макейрэн что-то учинит здесь и скроется на своих холмах, на тебя такое давление окажут, какого ты в жизни не испытывал. Поэтому, старина, приготовься к этому. Заранее спланируй, куда ты отпрыгнешь и насколько. «Дейли пресс» станет с воплем требовать ваших скальпов — твой и Лэрри Бринта.

— Извини. Вовсе не хотел задевать тебя, Стью.

— Хочу, чтобы ты выжил, лейтенант. Если вышвырнут тебя вместе с Лэрри, мне придется иметь дело с болванами и дикарями. Возможно, тебе понадобится любая помощь. Даже моя.